Одинъ разъ утромъ, когда миссъ Офелія была по обыкновенію занята своими домашними хлопотами, снизу послышался голосъ Сентъ-Клера, звавшій ее.
— Сойдите, пожалуйста, кузина, я хочу показать вамъ что-то.
— Что такое? — спросила миссъ Офелія, спускаясь съ лѣстницы съ шитьемъ въ рукахъ.
— Я сдѣлалъ для васъ одну покупку, посмотрите-ка! — сказалъ Сентъ-Клеръ — и съ этими словами выдвинулъ впередъ маленькую негритянку лѣтъ восьми, девяти.
Это была одна изъ самыхъ черныхъ представительницъ черной расы; ея круглые, блестящіе, какъ бусы, глаза безпокойно перебѣгали съ одного предмета на другой. Ея ротъ полураскрытый отъ удивленія при видѣ всѣхъ чудесъ, собранныхъ въ гостиной новаго массы, обнаруживалъ рядъ бѣлыхъ, блестящихъ зубовъ. Курчавые волосы ея были заплетены въ массу косичекъ, торчавшихъ во всѣ стороны. Выраженіе ея лица представляло странную смѣсь лукавства и задора, прикрытыхъ словно вуалью, какою-то грустною серьезностью и торжественностью. На ней не было надѣто ничего, кромѣ грязной, рваной рубашки изъ толстой парусины. Она стояла, чинно сложивъ руки на груди. Во всей ея фигурѣ было что-то странное, какъ будто дьявольское, что-то „языческое“, какъ разсказывала впослѣдствіи миссъ Офелія, внушавшее этой почтенной лэди полнѣйшее отвращеніе.
— Скажите на милость, Августинъ, — обратилась она къ Сентъ-Клеру, — для чего вы привели сюда эту дѣвчонку?
— Да для того, чтобы вы занялись ея воспитаніемъ и научили ее всему, чему слѣдуетъ. Она показалась мнѣ очень интереснымъ субъектомъ въ своемъ родѣ. Эй, Топси, — онъ свиснулъ, точно подзывая собаку, — спой намъ что нибудь и покажи, какъ ты пляшешь.
Черные, блестящіе глаза сверкнули какимъ-то злобнымъ задоромъ, и дѣвочка затянула чистымъ, звонкимъ голосомъ фантастическую негритянскую пѣсню, при чемъ отбивала тактъ руками и ногами, вертѣлась, хлопала въ ладоши, производила горломъ всѣ тѣ странные гортанные звуки, которые составляютъ особенность африканской музыки; въ заключеніе, сдѣлавъ одинъ, два прыжка, она испустила протяжный звукъ, напоминающій свистокъ машины, и затѣмъ стала, какъ вкопанная, на коврѣ, сложила руки и скроила удивительно смиренную, важную физіономію, которой противорѣчили только лукавые огоньки, мелькавшіе въ глазахъ ея.
Миссъ Офелія стояла молча, оцѣпенѣвъ отъ изумленія. Сентъ-Клеръ съ своимъ обычнымъ злорадствомъ, повидимому, наслаждался ея изумленіемъ; послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія онъ снова обратился къ дѣвочкѣ:
— Топси, — сказалъ онъ, — это твоя новая госпожа. Я дарю тебя ей. Смотри, старайся вести себя хорошенько.
— Да, масса, — отвѣчала Топси съ напускною серьезностью, а глаза ея лукаво сверкали.
— Постарайся быть хорошей дѣвочкой, Топси, понимаешь? — сказалъ Сентъ-Клеръ.
— О, да, масса — отвѣчала Топси, снова сверкнувъ глазами и продолжая держать руки чинно сложенными.
— Скажите, пожалуйста, Августинъ, чего ради вы это сдѣлали? — спросила миссъ Офелія. — Вашъ домъ и безъ того биткомъ набитъ этими несносными ребятишками, шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на нихъ. Утромъ, когда я выхожу изъ своей комнаты, всегда кто-нибудь изъ нихъ спитъ у меня за дверью, другой въ передней на половикѣ и какая нибудь черная голова выглядываетъ изъ подъ стола; они всюду гримасничаютъ, кривляются, кричатъ и вѣчно торчатъ въ кухнѣ. Зачѣмъ, скажите на милость, привели вы еще эту?
— Чтобы вы ее воспитали, вѣдь я же вамъ сказалъ. Вы постоянно проповѣдуете о необходимости воспитывать негровъ. Вотъ я и вздумалъ подарить вамъ самый свѣжій образчикъ человѣческой природы. Попробуйте на ней свои силы, воспитайте изъ нея порядочнаго человѣка.
— Да я вовсе не желаю ее воспитывать. Мнѣ и безъ того достаточно хлопотъ съ неграми.
— Вотъ вы, христіане, всегда такъ! Вамъ бы только составить общество да отправить къ язычникамъ какого-нибудь несчастнаго миссіонера. А ни одинъ изъ васъ никогда не подумаетъ взять такого язычника къ себѣ въ домъ и самому потрудиться обратить его! Нѣтъ, какъ можно! Они слишкомъ грязны и непріятны, съ ними много хлопотъ и т. д. и т. д.
— Августинъ, мнѣ право не пришло въ голову посмотрѣть на дѣло съ этой точки зрѣнія, — сказала миссъ Офелія, видимо смягчаясь. — Пожалуй, это и въ самомъ дѣлѣ христіанскій долгъ, — и она болѣе ласково посмотрѣла на дѣвочку.
Сентъ Клеръ затронулъ надлежащую струну. Исполненіе долга было для миссъ Офеліи всего важнѣе.
— Но, прибавила она, — я все-таки пс понимаю, зачѣмъ вамъ понадобилось покупать еще эту дѣвочку; у васъ въ домѣ такъ много ребятъ, что мнѣ было бы къ кому примѣнять мое искусство.
— Вотъ что, кузина, — сказалъ Сентъ-Клеръ, отводя ее въ сторону, — простите мнѣ все, что я вамъ наговорилъ. Вы такъ добры, что все это было совершенно напрасно. Дѣло въ томъ, что эта дѣвочка принадлежала двумъ пьяницамъ, которые содержали маленькій ресторанъ. Я каждый день проѣзжалъ мимо него и мнѣ надоѣло слушать, какъ она вопитъ, а они бьютъ и ругаютъ ее. У нея смышленый, забавный видъ, и я подумалъ, что, можетъ быть, изъ нея можно кое что сдѣлать. Вотъ почему я ее купилъ и хочу подарить вамъ. Попробуйте дать ей правильное, новоанглійское воспитаніе и посмотрите, что изъ нея выйдетъ. Вы знаете, что у меня нѣтъ никакихъ педагогическихъ способностей, но мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы попробовали.
— Хорошо, я сдѣлаю все, что могу, — сказала миссъ Офелія и подошла къ своей новой воспитанницѣ, какъ подходитъ къ черному пауку человѣкъ, не имѣющій намѣренія убить его.
— Она страшно грязная и почти голая, замѣтила она.
— Сведите ее внизъ и велите кому нибудь вымыть и одѣть ее.
Миссъ Офелія свела дѣвочку въ кухню.
— Не понимаю, для чего массѣ Сентъ-Клеру понадобилась еще негритянка! — вскричала Дина, оглядывая далеко недружелюбно вновь прибывшую. — Во всякомъ случаѣ у меня подъ ногами я не дамъ ей вертѣться!
— Фу! — вскричали Роза и Джени съ отвращеніемъ. — Пожалуйста, подальше отъ меня! И съ какой стати масса купилъ ее, точно у насъ мало этихъ дрянныхъ негровъ!
— Скажите, пожалуйста! А вы сами не негритянка, миссъ Роза? — обидѣлась Дина, принявшая послѣднее замѣчаніе на свой счетъ. — Вы, кажется, воображаете, что вы бѣлая? А вы ни то, ни се, ни черная, ни бѣлая! По моему, ужъ лучше быть чѣмъ нибудь однимъ!
Миссъ Офелія видѣла, что никто не возьмется вымыть и одѣть дѣвочку, и потому принуждена была сама приняться за это дѣло съ помощью Джени, весьма неохотно услуживавшей ей.
Благовоспитанному читателю было бы непріятно слышать всѣ подробности перваго туалета несчастнаго заброшеннаго ребенка. Въ сущности, въ этомъ мірѣ множество людей живетъ и умираетъ въ такомъ состояніи, одно описаніе котораго способно разстроить нервы ихъ ближнихъ. Миссъ Офелія обладала большой дозой практичности и настойчивости; она прошла черезъ всѣ эти отвратительныя подробности съ геройскою рѣшимостью, хотя не съ особенно ласковымъ видомъ, — она заставляла себя терпѣть изъ принципа, большаго нельзя было отъ нея требовать; но когда она увидѣла на спинѣ и плечахъ ребенка широкіе рубцы и кровоподтеки, — неизгладимые слѣды той системы воспитанія, какое она до сихъ поръ получала, — жалость закралась въ ея сердце.
— Смотрите! — сказала Джени, указывая на рубцы, — сейчасъ видно, что это негодяйка! Надѣлаетъ она намъ хлопотъ! Я вижу всѣхъ этихъ черномазыхъ ребятишекъ! Отвратительные! Удивляюсь, для чего масса купилъ ее! — „Черномазая“, о которой шла рѣчь, выслушивала всѣ мнѣнія о себѣ съ покорнымъ и грустнымъ видомъ, который былъ повидимому обычнымъ выраженіемъ ея лица, и въ то же время поглядывала своими блестящими глазами на красивыя сережки Джени.
Когда ее, наконецъ, одѣли въ чистое, приличное платье и коротко остригли ей волоса, миссъ Офелія съ нѣкоторымъ удовлетвореніемъ замѣтила, что теперь она больше похожа на христіанскаго ребенка, и мысленно начала строить планы ея воспитанія.
Усѣвшись передъ дѣвочкой, она принялась разспрашивать ее.
— Сколько тебѣ лѣтъ, Топси?
— Не знаю, миссисъ, — отвѣчала дѣвочка съ усмѣшкой, показавшей всѣ ея зубы.
— Не знаешь сколько тебѣ лѣтъ? Неужели же никто никогда пе говорилъ тебѣ этого? Кто была твоя мать?
— У меня никогда не было матери, — проговорила дѣвочка съ новой усмѣшкой.
— Какъ не было матери? Что это значитъ? Гдѣ ты родилась?
— Я совсѣмъ не родилась, — отвѣчала Топси съ такой дьявольской гримасой, что будь миссъ Офелія особа нервная, она приняла бы ее за какого нибудь черномазаго гнома изъ волшебной страны. Но миссъ Офелія была не нервная, а простая, дѣловитая женщина, и потому она нѣсколько строго замѣтила Топси:
— Ты не должна такъ отвѣчать мнѣ, дитя; я не шучу съ тобой. Скажи мнѣ, гдѣ ты родилась, кто были твой отецъ и твоя мать?
— Я никогда не родилась — повторила дѣвочка, — и никогда у меня не было ни отца, ни матери и ни кого. Я выросла у торговца, насъ тамъ было много дѣтей. Старая тетка Сю ходила за нами. — Дѣвочка, очевидно, говорила совершенно искренно.
Джени хихикнула и замѣтила: — Э, миссисъ, такихъ ребятишекъ у насъ много. Барышники скупаютъ ихъ но дешевой цѣнѣ и выращиваютъ на продажу.
— Долго ли ты жила у своихъ хозяевъ?
— Не знаю, миссисъ.
— Что же, годъ, или больше, или меньше.
— Не знаю, миссисъ.
— Э, миссисъ, — снова вмѣшалась Джени, — эти тупоумные негры совсѣмъ ничего не понимаютъ, они пе знаютъ, что такое годъ, не знаютъ, сколько имъ лѣтъ.
— Слыхала ли ты что нибудь о Богѣ, Топси?
Дѣвочка съ недоумѣніемъ посмотрѣла на нее и опять оскалила зубы.
— Знаешь ты, кто тебя сотворилъ?
— Да, кажись, что никто! — съ короткимъ смѣхомъ отвѣтила Топси. Мысль эта показалась ей очень забавной, глаза ея сверкнули, и она прибавила:
— Я, должно быть, сама выросла. Я думаю, меня никогда никто не творилъ.
— Умѣешь ты шить? — спросила миссъ Офелія, рѣшаясь перенести свои вопросы на болѣе практичную почву.
— Нѣтъ, миссисъ.
— Что же ты умѣешь дѣлать? Что ты дѣлала у прежнихъ хозяевъ?
— Я приносила воду, мыла посуду, чистила ножи и прислуживала гостямъ.
— Они были добры къ тебѣ?
— Кажется, добры, — отвѣчала дѣвочка, лукаво поглядывая на миссъ Офелію.
Миссъ Офелія встала, желая прекратить этотъ пріятный разговоръ. Сентъ-Клеръ стоялъ за ея стуломъ.
— Вы найдете здѣсь совершенно дѣвственную почву, кузина, сѣйте на ней ваши собственныя идеи, вырывать вамъ немного придется.
Взглядъ миссъ Офеліи на воспитаніе, какъ и всѣ прочіе ея взгляды были вполнѣ тверды и опредѣленны; такого рода взгляды господствовали въ Новой Англіи сто лѣтъ тому назадъ и до сихъ поръ сохранились въ нѣкоторыхъ глухихъ уголкахъ, вдали отъ желѣзныхъ дорогъ и лукавыхъ мудрствованій. Ихъ въ сущности можно было выразить въ немногихъ словахъ: пріучить дѣтей внимательно слушать, что имъ говорятъ; выучить ихъ катехизису, шитью и чтенію; сѣчь ихъ, если они солгутъ. Въ настоящее время вопросы воспитанія озарились новымъ свѣтомъ, и эти правила считаются устарѣлыми, но нельзя отрицать того факта, что по этой системѣ наши бабушки воспитали не мало весьма порядочныхъ мужчинъ и женщинъ, многіе современники еще помнятъ и могутъ засвидѣтельствовать это. Во всякомъ случаѣ миссъ Офелія никакой другой системы не знала и принялась примѣнять ее къ своей язычницѣ со всѣмъ усердіемъ, на какое только была способна.
Въ домѣ смотрѣли на дѣвочку, какъ на собственность миссъ Офеліи, и, такъ какъ въ кухнѣ ее приняли весьма недружелюбно, то миссъ Офелія рѣшила ограничить сферу ея дѣятельности и обученіе исключительно своей комнатой. Вмѣсто того, чтобы спокойно стлать свою постель и убирать свою комнату, какъ она это дѣлала до сихъ поръ, рѣшительно отказываясь отъ услугъ горничной, она съ самоотверженіемъ, которое оцѣнятъ нѣкоторыя наши читательницы, стала учить всему этому Топси. Мучительный былъ для нея день! Тѣ изъ нашихъ читательницъ, которымъ приходилось дѣлать нѣчто подобное, поймутъ всю громадность ея жертвы.
Миссъ Офелія начала съ того, что въ первое же утро привела Топси въ свою комнату и торжественно начала посвящать ее въ искусство уборка постели.
Топси, умытая, остриженная и лишенная всѣхъ многочисленныхъ косичекъ, составлявшихъ ея отраду, одѣтая въ чистое платье и туго накрахмаленный передникъ, почтительно стояла передъ миссъ Офеліей съ похоронно торжественнымъ выраженіемъ лица.
— Ну, вотъ, Топси, я покажу тебѣ, какъ надо стлать мою постель. Я очень люблю, чтобы моя постель была постлана какъ слѣдуетъ. Ты должна выучиться дѣлать все аккуратно.
— Да, ма’амъ, — отвѣчала Топси, съ тяжелымъ вздохомъ и унылою, серьезною физіономіей.
— Смотри сюда, Топси; вотъ это рубецъ простыни, это правая сторона, а это изнанка. Будешь ты помнить.
— Да, ма’амъ! — и Топси снова тяжело вздохнула.
— Теперь смотри: нижнюю простыню ты должна положить на изголовье, такъ, и потомъ подоткнуть ее подъ матрацъ гладко и ровно — такъ! видишь?
— Вижу, ма’амъ, — отвѣтила Топси съ глубокимъ вниманіемъ.
— А верхнюю простыню, — продолжала миссъ Офелія, — надобно разложить вотъ такъ и подоткнуть только въ ногахъ, совсѣмъ гладко, вотъ такъ, узкимъ рубцомъ къ ногамъ.
— Да, ма’амъ, — сказала Топси все съ такимъ же вниманіемъ; но мы должны разсказать то, что миссъ Офелія не видѣла. Когда въ пылу своего преподавательскаго усердія почтенная лэди повернулась спиной къ своей ученицѣ, эта послѣдняя стащила пару перчатокъ и ленту, ловко засунула ихъ себѣ въ рукава и затѣмъ снова стала въ почтительную позу со сложенными руками.
— Ну, Топси, теперь покажи, какъ ты будешь стлать, — сказала миссъ Офелія, свернувъ простыни и усаживаясь на стулъ.
Топси принялась за дѣло очень усердно и ловко къ полному удовольствію миссъ Офеліи. Она расправляла простыни, разглаживала каждую складочку и при этомъ все время сохраняла невозмутимо важный, серьезный видъ. Но вдругъ, въ ту минуту, когда она уже кончала работу, вслѣдствіе какого-то ея неловкаго движенія, конецъ ленты высунулся изъ рукава и привлекъ вниманіе миссъ Офеліи. Она тотчасъ же схватила его.
— Что это такое? Ахъ ты скверная дѣвчонка, ты это украла?
Лента была вытащена изъ собственнаго рукава Топси, но это нисколько не смутило дѣвочку; она посмотрѣла на ленту съ видомъ самого невиннаго удивленія.
— Господи! что это? кажись, лента миссъ Фели? Какъ это она попала ко мнѣ въ рукавъ?
— Топси, гадкая дѣвочка! не лги! ты украла эту ленту!
— Что вы, миссисъ, какъ можно! Да я и вижу-то ее первый разъ въ жизни!
— Топси, — проговорила миссъ Офелія, — развѣ ты не знаешь, какъ это грѣшно лгать?
— Я никогда не лгу, миссъ Фели, — отвѣчала Топси съ видомъ оскорбленной добродѣтели; — я вамъ сказала истинную правду, ничего больше.
— Топси, мнѣ придется высѣчь тебя, если ты будешь такъ врать.
— Господи, миссисъ, да сѣките меня хоть цѣлый день, я ничего другого не могу сказать, — отвѣчала Топси, начиная ревѣть. — Я никогда не видала этой ленты, я не знаю, какъ она попала въ мой рукавъ. Должно быть, миссъ Фели, вы ее оставили на постели, она запуталась въ простыняхъ, да и засунулась ко мнѣ въ рукавъ.
Миссъ Офелія пришла въ такое негодованіе отъ этой наглой лжи, что схватила дѣвушку за плечи и принялась трясти ее.
— Посмѣй-ка повторить это еще разъ!
Отъ тряски изъ другого рукава вывалились перчатки.
— Вотъ видишь! — вскричала миссъ Офелія — Ты и теперь будешь увѣрять, что не крала ленты? — Топси призналась, что украла перчатки, но относительно ленты продолжала упорно отпираться?
— Вотъ что, Топси, — сказала миссъ Офелія, — если ты во всемъ сознаешься, я на этотъ разъ не буду тебя сѣчь.
Послѣ этого обѣщанія Топси съ горькими слезами раскаянія созналась въ кражѣ и ленты, и перчатокъ.
— Хорошо, теперь скажи мнѣ, ты навѣрно еще что нибудь украла здѣсь: вѣдь ты вчера цѣлый день бѣгала по дому. Скажи, что ты взяла, и я не буду тебя сѣчь.
— Ахъ, ты Господи, миссисъ! я взяла ту красненькую штучку, которую миссъ Ева носитъ на шеѣ.
— Взяла? Ахъ, негодная дѣвочка! А еще что?
— Я взяла серьги Розы, красненькія.
— Поди же и сію минуту принеси сюда то и другое.
— Господи, миссисъ, я не могу, я ихъ сожгла!
— Сожгла! Вздоръ! принеси ихъ сейчасъ же, не то я тебя высѣку!
Топси громко зарыдала и увѣряла со слезами и воплями, что никакъ не можетъ этого сдѣлать:
— Они сгорѣли, совсѣмъ сгорѣли!
— Зачѣмъ же ты ихъ сожгла? — спросила миссъ Офелія.
— Да такъ, потому что я гадкая, я страшно гадкая, съ этимъ ужъ ничего не подѣлаешь.
Въ эту самую минуту въ комнату вошла Ева. На шеѣ ея было коралловое ожерелье, о которомъ шла рѣчь.
— Ева, откуда ты взяла свое ожерелье? — спросила миссъ Офелія.
— Какъ откуда? Я его не снимала цѣлый день.
— А вчера оно было на тебѣ надѣто?
— Да, и знаете, какъ смѣшно, тетя! я даже спала въ немъ! Забыла снять вчера вечеромъ.
Миссъ Офелія совсѣмъ растерялась, тѣмъ болѣе, что въ эту минуту Роза вошла въ комнату, неся на головѣ корзину только что выглаженнаго бѣлья: въ ушахъ ея красовались коралловыя сережки.
— Совершенно не знаю, что мнѣ дѣлать съ этимъ ребенкомъ! — въ отчаяніи вскричала она.
— Для чего же ты мнѣ сказала, что украла эти вещи, Топси?
— Да вѣдь вы, миссисъ, велѣли мнѣ сознаться, а я не могла придумать, въ чемъ мнѣ еще сознаваться, — отвѣчала Топси, вытирая глаза.
— Я же не велѣла тебѣ сознаваться въ томъ, что ты не дѣлала, — сказала миссъ Офелія. — Это все равно значитъ лгать!
— Да неужели же! — вскричала Топси съ видомъ простодушнаго изумленія.
— Э, да развѣ такая дрянь знаетъ, что такое правда, — сказала Роза, съ негодованіемъ глядя на Топси. — Я бы на мѣстѣ массы Сентъ-Клера сѣкла ее до крови! Я бы ей показала!
— Нѣтъ, нѣтъ Роза, — вскричала Ева повелительно, — она иногда умѣла говорить такимъ тономъ. — Ты не должна говорить такихъ словъ, Роза! Я этого терпѣть не могу!
— Ну, миссъ Ева, вы слишкомъ добры! вы не знаете, какъ надобно обращаться съ неграми! Если ихъ не бить, такъ они ничему и не выучатся, ужъ повѣрьте мнѣ!
— Роза! — вскричала Ева, — молчи! Не смѣй больше говорить такихъ вещей! — Глаза дѣвочки сверкали, на щекахъ ея показался яркій румянецъ.
Роза сразу притихла.
— Сейчасъ видно, что у миссъ Евы кровь Сентъ-Клеровъ — пробормотала она, выходя изъ комнаты, — иной разъ такъ скажетъ, вылитый баринъ.
Ева остановилась и смотрѣла на Топси.
Онѣ стояли другъ противъ друга эти двѣ маленькія представительницы двухъ противоположныхъ ступеней общественной лѣстницы. Одна бѣлая, красивая, хорошо воспитанная, съ золотистыми волосами, съ глубокими глазами, съ умнымъ, благороднымъ лбомъ и изящными движеніями; другая черная, рѣзкая, хитрая, раболѣпная, но по своему смышленая. Каждая была достойной представительницей своей расы. Саксонка — продуктъ вѣковой культуры, власти, воспитанія, физической и нравственной силы; африканка — продуктъ вѣкового угнетенія, покорности, невѣжества, труда и порока. Можетъ быть, нѣчто подобное этому сравненію мелькнуло въ умѣ Евы. Но мысли ребенка можно скорѣй назвать смутными, неопредѣленными инстинктами. Въ благородной душѣ Евы жило и дѣйствовало много такихъ инстинктовъ, которые она не могла выразить словами. Пока миссъ Офелія бранила Топси за ея дурное, грѣховное поведеніе, дѣвочка глядѣла грустно и смущенно, а затѣмъ ласково сказала:
— Бѣдненькая Топси, зачѣмъ тебѣ красть? Теперь у тебя, будетъ все, что тебѣ нужно. Я готова отдать тебѣ, что хочешь изъ моихъ вещей, только не бери потихоньку.
Это было первое ласковое слово, которое маленькая негритянка слышала въ жизни. Нѣжный голосъ Евы странно отозвался въ этомъ грубомъ, озлобленномъ сердцѣ, и что то въ родѣ слезы сверкнуло въ ея дерзкихъ, круглыхъ, блестящихъ глазахъ; но вслѣдъ за тѣмъ раздался ея отрывистый смѣхъ и обычная гримаса оскалила ея бѣлые зубы. Ухо, никогда не слышавшее ничего, кромѣ брани и оскорбленій, недовѣрчиво ко всякому проявленію доброты; слова Евы показались Топси чѣмъ-то страннымъ и смѣшнымъ, она не повѣрила имъ.
Но что же дѣлать съ Топси? Миссъ Офелія была въ полномъ недоумѣніи: всѣ ея правила воспитанія оказались непримѣнимыми. Она рѣшила, что это дѣло надо обдумать не торопясь; и съ одной стороны, чтобы выиграть время, съ другой, смутно надѣясь, что нѣкоторая таинственная польза приписываемая вообще темнымъ чуланамъ окажетъ благодѣтельное вліяніе на Топси, она заперла Топси въ одинъ изъ такихъ чулановъ, а сама принялась обдумывать, какъ съ ней быть.
— Я не знаю, — сказала она, обращаясь къ Сентъ-Клеру, — удастся ли мнѣ безъ розги что нибудь сдѣлать изъ этой дѣвочки.
— Такъ сѣките ее, сколько хотите! Я даю вамъ полную власть надъ ней.
— Дѣтей всегда сѣкутъ, — замѣтила миссъ Офелія, — я никогда не слыхала, чтобы ихъ воспитывали безъ розги.
— Ну, чтожъ, — отвѣчалъ Сентъ-Клеръ. — Дѣлайте, какъ найдете лучшимъ. Только позвольте напомнить вамъ одно: эту дѣвочку при мнѣ били и кочергой, и лопатой, и щипцами, и всѣмъ, что попадало подъ руку. Она такъ привыкла къ побоямъ, что вамъ придется очень энергично сѣчь ее, чтобы произвести должное впечатлѣніе.
— Но въ такомъ случаѣ, что же мнѣ съ ней дѣлать? спросила миссъ Офелія.
— Вы затронули очень серьезный вопросъ, — сказалъ Сентъ-Клеръ, — и мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы сами на него отвѣтили. Что дѣлать съ человѣческимъ существомъ, на котораго ничто не дѣйствуетъ, кромѣ плети, да и та не всегда? А вѣдь у насъ это самое обыкновенное явленіе.
— Право, не знаю! Я никогда на видала такого ребенка.
— У насъ такія дѣти встрѣчаются сплошь да рядомъ, и не только дѣти, но и мужчины, и женщины. Какъ же съ ними-то справляться?
— Я, право, рѣшительно не знаю, — отвѣчала миссъ Офелія.
— И я тоже не знаю, — сказалъ Сентъ-Клеръ. — Страшные случаи жестокостей и притѣсненій, которые иногда попадаютъ даже въ газеты, такіе напримѣръ какъ случай съ Прю, отчего они происходятъ? Очень часто оттого, что обѣ стороны постепенно ожесточаются: господинъ становится все болѣе и болѣе свирѣпымъ, рабъ все болѣе и болѣе упорнымъ. Брань и побои все равно, что опіумъ: приходится удваивать дозы по мѣрѣ того, какъ чувствительность притупляется. Я понялъ это давно, какъ только сталъ рабовладѣльцемъ; и я рѣшилъ не начинать, такъ какъ не зналъ, гдѣ остановлюсь; я рѣшилъ, по крайней мѣрѣ, сохранить свое собственное нравственное чувство. Вслѣдствіе этого мои слуги ведутъ себя, какъ балованныя дѣти, но по моему это лучше, чѣмъ взаимно злобствовать другъ противъ друга. Вы, кузина, много говорили о нашей отвѣтственности, о томъ, что мы должны воспитывать негровъ. Мнѣ и хотѣлось, чтобы
вы попробовали воспитать хоть одного ребенка, такихъ, какъ эта дѣвочка, у насъ тысячи.
— Это вашъ общественный строй дѣлаетъ дѣтей такими! — замѣтила миссъ Офелія.
— Совершенно вѣрно. Но они таковы, они существуютъ что же съ ними дѣлать?
— Не могу сказать, чтобы я была благодарна вамъ за тотъ опытъ, который вы мнѣ предлагаете сдѣлать, но такъ какъ это, повидимому, (мой долгъ, то я постараюсь исполнить его какъ можно лучше. — И миссъ Офелія, дѣйствительно, принялась усердно и энергично заниматься своей воспитанницей. Она назначила ей опредѣленные часы для работы и начала учить ее читать и шить.
Читать дѣвочка научилась довольно быстро. Она какъ бы по волшебству усвоила себѣ буквы и скоро могла разбирать печатное. Шить оказалось для нея труднѣе. Она была подвижна и ловка, какъ кошка, проворна, какъ обезьяна, сидѣть на мѣстѣ за шитьемъ было для нея настоящимъ мученіемъ. Она ломала иголки и украдкой выбрасывала ихъ за окно, или засовывала въ щели на стѣнахъ, она путала, рвала пальцами нитки, или ловкимъ движеніемъ забрасывала куда нибудь всю катушку. Ея движенія были такъ быстры и ловки, какъ у любого опытнаго фокусника, и при томъ она замѣчательно хорошо умѣла владѣть своимъ лицомъ; и хотя миссъ Офелія отлично понимала, что столько несчастій подъ рядъ не могли быть простою случайностью, но ей никакъ не удавалось уличить плутоватую дѣвочку, для этого ей пришлось бы забросить всѣ свои другія дѣла и не оставлять ее ни минуты безъ надзора.
Скоро Топси сдѣлалась весьма замѣтною особою въ домѣ. У нея былъ необыкновенный талантъ для всякаго шутовства, подражанья и гримасничанья, она отлично танцовала, кувыркалась, лазала, пѣла, свистѣла, удивительно передавала всевозможные звуки.
Въ ея свободные часы всѣ ребятишки, жившіе въ домѣ, ходили за ней по пятамъ, разинувъ рты отъ удивленія и восторга. Въ числѣ этихъ ребятъ была обыкновенно и Ева; ее, повидимому, очаровывалъ этотъ бѣсенокъ, какъ иногда блестящая змѣя чаруетъ и привлекаетъ голубку. Миссъ Офеліи не нравилось, что Ева такъ часто бываетъ вмѣстѣ съ Топси, и она просила Сентъ-Клера запретить это.
— Полноте, оставьте ее въ покоѣ, — отвѣчалъ Сентъ-Клеръ, — общество Топси ей полезно.
— Но это такой испорченный ребенокъ, развѣ вы не боитесь, что она научитъ Еву чему нибудь дурному?
— Она не можетъ научить ее ничему дурному, для другихъ дѣтей ея вліяніе можетъ бытъ вредно, но съ Евы все дурное соскальзываетъ, какъ роса съ пальмоваго листа, ни одна капля не попадаетъ внутрь.
— Не будьте такъ увѣрены, — возразила миссъ Офелія, — я бы, по крайней мѣрѣ, никогда не позволила своей дочери играть съ Топси.
— Вашей дочери, это, можетъ быть, и было бы вредно, а моей нѣтъ. Если бы Еву можно было испортить, она уже давно была бы испорчена.
Сначала аристократическая часть презирала Топси и пренебрегала ею; но скоро она должна была измѣнить свое отношеніе къ ней: всѣ замѣтили, что со всякимъ, кто высказывалъ Топси пренебреженіе, въ самомъ непродолжительномъ времени случалась какая нибудь непріятность, то пропадали сережки или какая-нибудь любимая бездѣлушка; то что-нибудь изъ одежды оказывалось испорченнымъ; виновный случайно натыкался на ведра съ горячей водой, или его неожиданно обливали помоями, когда онъ былъ въ своемъ парадномъ костюмѣ. Во всѣхъ этихъ случаяхъ производилось самое тщательное разслѣдованіе, но виновный никогда не отыскивался. Топси подозрѣвали, ее призывали на допросъ передъ полнымъ составомъ домашняго судилища, но она выдерживала этотъ допросъ съ совершенно невиннымъ и серьезнымъ видомъ. Никто не сомнѣвался, что виновата именно она, но противъ нея не было ни малѣйшей прямой улики, а миссъ Офелія была слишкомъ справедлива, чтобы наказывать ее на основаніи однихъ только подозрѣній.
Всѣ эти несчастныя случайности происходили обыкновенно въ такое время, которое было очень выгодно для виновницы ихъ. Такъ напр. что бы отомстить Джени и Розѣ, двумъ горничнымъ, Топси выбирала такіе дни, когда (что случалось довольно часто) онѣ были въ немилости у своей госпожи, и когда, слѣдовательно, жалоба ихъ не могла встрѣтить сочувствія. Короче говоря, Топси очень скоро заставила всѣхъ слугъ понять, что для нихъ выгоднѣе не задѣвать ее, и ее оставили въ покоѣ.
Топси была проворна и ловка на всякую работу и удивительно быстро усваивала все, чему ее учили. Въ нѣсколько уроковъ она такъ хорошо выучилась убирать комнату миссъ Офеліи, что даже эта взыскательная особа оставалась довольной. Никто не могъ глаже разложить простынь, лучше взбить подушки, аккуратнѣе подмести полъ и вытереть пыль чѣмъ Топси, когда ей этого хотѣлось, — но ей этого очень рѣдко хотѣлось. Если послѣ трехъ, четырехъ дней бдительнаго и терпѣливаго надзора, миссъ Офелія, вообразивъ, что Топси уже вошла въ колею, оставляла ее безъ присмотра и уходила заняться другимъ дѣломъ, Топси переворачивала все вверхъ дномъ и оставляла комнату на часъ или на два въ невообразимомъ безпорядкѣ. Вмѣсто того чтобы стлать постель, она стаскивала наволочки зарывалась своей курчавой головкой въ подушки и иногда вылѣзала изъ подъ нихъ разукрашенная перьями, комично торчавшими во всѣ стороны; она влѣзала на столбы поддерживающіе пологъ и висѣла на нихъ внизъ головой; она стаскивала простыни и разстилала ихъ по всему полу; надѣвала на подушку ночную кофту и чепецъ миссъ Офеліи и разыгрывала съ нею разныя сцены, пѣла, свистѣла и гримасничала передъ зеркаломъ, однимъ словомъ, „тѣшила дьявола“, какъ выражалась миссъ Офелія.
Одинъ разъ, когда миссъ Офелія, по совершенно несвойственной ей забывчивости, оставила ключъ въ замкѣ комода, она нашла Топси передъ зеркаломъ, разыгрывающей какую-то сцену съ тюрбаномъ на головѣ, устроеннымъ изъ ея лучшей пунцовой индѣйской шали.
— Топси! — вскричала она, окончательно выведенная изъ терпѣнія, — отчего ты такъ дурно ведешь себя?
— Не знаю, миссисъ! должно быть оттого, что я гадкая!
— Я просто не знаю, Топси, что мнѣ съ тобой дѣлать!
— Э, миссисъ, сѣките меня; мой старый хозяинъ постоянно сѣкъ меня. Я безъ этого не привыкла работать.
— Но, Топси, мнѣ вовсе не хочется сѣчь тебя. Ты можешь все хорошо дѣлать, когда захочешь. Отчего же ты не хочешь?
— Господи, миссисъ, я привыкла, чтобы меня сѣкли, это, вѣрно, полезно для меня.
Миссъ Офелія испробовала и это средство. Топси каждый разъ поднимала страшный крикъ, визжала, стонала, просила прощенія. А черезъ полчаса послѣ наказанія, она возсѣдала на какомъ-нибудь выступѣ балкона, окруженная толпой ребятъ и съ пренебреженіемъ говорила:
— Миссъ Фели высѣкла меня! Вотъ-то сѣчетъ! ей своимъ сѣченіемъ и мухи не убить! Посмотрѣли бы вы, какъ мой прежній хозяинъ сѣкъ, только клочья, бывало, летятъ. Да, тотъ, небось, умѣлъ!
Топси очень хвасталась своими недостатками, и прегрѣшеніями, очевидно, находя, что они выдѣляютъ ее изъ толпы.
— Эй, вы, негры! — обращалась она иногда къ своей аудиторіи — знаете вы, что вы всѣ грѣшники! Да, грѣшники, всѣ вы какъ есть. И бѣлые тоже грѣшники, мнѣ миссъ Фели говорила; только я думаю, негры будутъ погрѣшнѣе. А всѣхъ грѣшнѣе я Я такая грѣшница, что со мной никто ничего не можетъ подѣлать. Прежняя хозяйка, бывало, цѣлый день ругаетъ меня. Должно быть, я самый грѣшный человѣкъ во всемъ свѣтѣ! — Топси подпрыгивала, карабкаясь на еще болѣе возвышенную позицію и оттуда глядѣла съ сіяющимъ лицомъ, очевидно, гордясь своимъ исключительнымъ положеніемъ.
По воскресеньямъ миссъ Офелія очень усердно учила Топси катехизису. Топси обладала превосходною памятью и заучивала уроки такъ быстро, что учительница оставалась очень довольной.
— Какую пользу принесетъ это ей, какъ вы думаете? — спросилъ одинъ разъ Сентъ-Клеръ.
— Это всегда бываетъ полезно дѣтямъ. Вѣдь ихъ всѣхъ учатъ катехизису, вы знаете.
— Не обращая вниманія на то, понимаютъ они или нѣтъ?
— Ахъ, дѣти никогда этого не понимаютъ, пока учатся,
они поймутъ послѣ, когда станутъ старше.
— А я такъ и до сихъ поръ не понялъ, хотя могу засвидѣтельствовать, что вы добросовѣстно вбивали мнѣ въ голову этотъ катехизисъ, когда я былъ мальчикомъ.
— Вы всегда хорошо учились, Августинъ. Я возлагала на васъ большія надежды, — сказала миссъ Офелія.
— - А теперь ужъ никакихъ не возлагаете? — спросилъ Сентъ-Клеръ.
— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы были такимъ же хорошимъ человѣкомъ, какимъ были хорошимъ мальчикомъ, Августинъ.
— Мнѣ бы тоже хотѣлось этого, кузина, — сказалъ Сентъ-Клеръ.
— Ну, однако, продолжайте учить Топси катехизису. Можетъ быть, изъ этого и выйдетъ что нибудь.
Топси во время всего этого разговора стояла неподвижно, какъ черная статуя, съ чинно сложенными руками. Миссъ Офелія сдѣлала ей знакъ, и она продолжала отвѣчать урокъ:
„Наши прародители, предоставленные собственной свободной волѣ пали, не удержавшись въ томъ состояніи въ какомъ были сотворены".
Глаза Топси блеснули, и она вопросительно посмотрѣла на миссъ Офелію.
— Что такое, Топси? — спросила она.
— Извините, миссисъ, это было въ штатѣ Кентукки?
— Что было въ штатѣ[1] Кентукки?
— Да вотъ, что они упали. Масса говорилъ будто всѣ мы изъ Кентукки.
Сентъ-Клеръ расхохотался.
— Вамъ придется давать ей объясненія, иначе она сама ихъ сочинитъ. Она, кажется, уже построила цѣлую теорію эмиграціи.
— Ахъ, Августинъ, перестаньте! — вскричала миссъ Офелія. — Какъ же я могу ее учить, когда вы смѣетесь!
— Ну, хорошо, я больше не буду мѣшать вамъ, честное слово, — Сентъ-Клеръ взялъ свою газету и ушелъ въ гостиную на все время урока Топси.
Урокъ шелъ очень хорошо, только иногда дѣвочка коверкала по своему какое-нибудь слово, имѣющее важное значеніе и упорно повторяла ошибку, не смотря на всѣ замѣчанія. Сентъ-Клеръ забывалъ свое обѣщаніе вести себя умно, забавлялся этими ошибками, подзывалъ къ себѣ Топси и заставлялъ ее повторять исковерканныя мѣста.
— Неужели вы думаете, что я могу чему нибудь научить дѣвочку, если вы будете продолжать это, Августинъ? — говорила миссъ Офелія.
— Да, конечно, это очень дурно съ моей стороны, я больше не буду. Но мнѣ такъ смѣшно слушать, какъ эта мартышка передѣлываетъ по своему всѣ трудныя слова.
— Но вѣдь вы поддерживаете ее въ ея ошибкахъ.
— Что за бѣда! Для нея все равно то ли слово или другое.
— Вы хотѣли, чтобы я взялась воспитывать ее. Вы должны помнить, что она разумное существо, и что вы можете имѣть на нее дурное вліяніе.
— Горе мнѣ, бѣдному! Конечно, я долженъ помнить! Но какъ говоритъ Топси: я такой гадкій!
Воспитаніе Топси продолжалось въ такомъ родѣ два года: миссъ Офелія мучилась съ ней каждый день и, наконецъ, такъ привыкла къ этому хроническому мученью, какъ нѣкоторые люди привыкаютъ къ невралгіи или къ мигрени.
Сентъ-Клеръ забавлялся дѣвочкой, какъ иногда забавляются штуками попугая или собаченки. Напроказивъ и опасаясь возмездія, Топси обыкновенно искала убѣжища за его кресломъ и Сентъ-Клеръ такъ или иначе заступался за нее. Отъ него ей нерѣдко доставались мелкія монеты, которыя она немедленно превращала въ орѣхи и леденцы и съ безпечною щедростью раздавала всѣмъ дворовымъ ребятишкамъ: надобно отдать Топси справедливость, она была дѣвочка добродушная и щедрая; мстительность являлась у нея исключительно изъ чувства самосохраненія.
Теперь мы ввели ее въ кругъ нашихъ дѣйствующихъ лицъ, и она будетъ время отъ времени являться на сценѣ вмѣстѣ съ другими исполнителями.
- ↑ Непереводимая игра словъ: по англійски state значитъ и состояніе и штатъ.