М. Г. Пріемъ, оказанный вами нѣсколькимъ замѣткамъ, которыя я имѣлъ смѣлость адресовать къ вамъ, а равно и очень разумный и умѣренный комментарій, которымъ вы ихъ снабдили, возбудилъ во мнѣ странную мысль. Что бы вышло, если бы вы и я, мы попробовали бы достигнуть соглашенія насчетъ самой сущности вопроса? Я не имѣю чести знать васъ лично, и если пишу къ вамъ, то обращаюсь прямо къ «Всеобщей Газетѣ» («Allgemeine Zeitung»). При нынѣшнемъ положеніи Германіи «Аугсбургская Всеобщая Газета» въ моихъ глазахъ нѣчто болѣе обыкновенной газеты: это первая германская политическая трибуна…
Если бы Германія имѣла счастье быть единою, ея правительство могло бы во многихъ отношеніяхъ признать это изданіе какъ законный о̀рганъ своей мысли. Вотъ почему я обращаюсь къ вамъ. Я русскій, милостивый государь, какъ я уже имѣлъ честь вамъ объяснить, русскій сердцемъ и душою, глубоко преданный своей землѣ, въ мирѣ со своимъ правительствомъ и совершенно независимый по своему положенію[3]. Стало-быть, мнѣніе, которое я попытаюсь здѣсь высказать—мнѣніе русское, но свободное и совершенно чуждое всякихъ расчетовъ. И не опасайтесь, чтобы, въ качествѣ русскаго, я ввязался, во свою очередь, въ жалкую полемику, вызванную недавно однимъ жалкимъ памфлетомъ. Нѣтъ, милостивый государь, это дѣло не настолько серьезно. Книга г. Кюстина служитъ новымъ доказательствомъ того умственнаго безстыдства и духовнаго растлѣнія (отличительной черты нашего времени, особенно во Франціи), благодаря которымъ дозволяютъ себѣ относиться къ самымъ важнымъ и возвышеннымъ вопросамъ болѣе нервами, чѣмъ разсудкомъ; дерзаютъ судить весь міръ менѣе серьезно, чѣмъ, бывало, относились къ критическому разбору водевиля. Что же касается до противниковъ г. Кюстина, до такъ называемыхъ защитниковъ Россіи, то они, конечно, искреннѣе его; но они уже слишкомъ просты… Они представляются мнѣ людьми, которые, въ избыткѣ усердія, въ состояніи поспѣшно поднять свой зонтикъ, чтобы предохранить отъ дневного зноя вершину Монблана!.. Нѣтъ, милостивый государь, мое письмо не будетъ заключать въ себѣ апологіи Россіи. Апологія Россіи… Боже мой! Эту задачу принялъ на себя мастеръ, который выше насъ всѣхъ и который, мнѣ кажется, выполнялъ ее до сихъ поръ довольно успѣшно. Истинный защитникъ Россіи—это исторія; ею въ теченіе трехъ столѣтій неустанно разрѣшаются въ пользу Россіи всѣ испытанія, которымъ подвергаетъ она свою таинственную судьбу…
Обращаясь къ вамъ, я намѣренъ вести рѣчь о васъ самихъ, милостивый государь, о вашей собственной странѣ, о ея существенныхъ, самыхъ очевидныхъ интересахъ, и если дѣло коснется до Россіи, то лишь по непосредственнымъ ея отношеніямъ къ судьбамъ Германіи.
Я знаю, что никогда еще умы Германіи не были озабочены въ такой мѣрѣ, какъ теперь, великою задачею германскаго единства. Итакъ, милостивый государь, очень ли поразилъ бы я васъ (бдительнаго и передового стража), если бы сказалъ вамъ, что, среди этой всеобщей озабоченности, нѣсколько внимательный взоръ могъ бы услѣдить множество стремленій, которыя, въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи, могли бы сильно повредить дѣлу этого единства, составляющему, повидимому, всеобщую заботу? Въ особенности одно изъ этихъ стремленій, самое гибельное изо всѣхъ… Я не скажу ничего такого, чего бы не было въ устахъ у каждого; а въ то же время мнѣ нельзя прибавить ни одного слова безъ того, чтобы не коснуться жгучихъ вопросовъ; но я сохраню убѣжденіе, что въ наше время, какъ и въ средніе вѣка, когда руки чисты и намѣренія правдивы, то можно безнаказанно касаться до всего…
Вамъ извѣстенъ, милостивый государь, характеръ отношеній, связывающихъ великія и малыя правительства Германіи въ теченіе 30 лѣтъ съ Россіею. Я не считаю нужнымъ спрашивать васъ здѣсь, что̀ думаютъ объ этихъ отношеніяхъ такая-то партія или такое-то направленіе. Тутъ дѣло идетъ о фактѣ, а фактъ заключается въ томъ, что никогда эти отношенія не были болѣе доброжелательны, болѣе тѣсны, что никогда не существовало болѣе искренно-душевнаго единомыслія между этими государствами и Россіею.
Для всякаго, кто стоитъ на почвѣ дѣйствительности, а не витаетъ въ области фразъ, очевидно, что подобная политика истинная, законная, естественная политика Германіи, и что ея правители, сохраняя въ неприкосновенности это великое преданіе эпохи нашего возрожденія, слѣдовали въ этомъ случаѣ внушеніямъ самаго просвѣщеннаго патріотизма, но, повторяю еще разъ, я не имѣю притязаній ни на какія чудотворныя силы; я не считаю возможнымъ внушить это мнѣніе всему міру, въ особенности тѣмъ, кто считаетъ его для себя смертельно враждебнымъ. Къ тому же здѣсь идетъ рѣчь въ настоящую минуту не о какомъ-нибудь мнѣніи, а о фактѣ, и этотъ фактъ, мнѣ кажется, настолько очевиденъ и осязателенъ, что едва ли можетъ многими быть отрицаемъ…
Рядомъ и одновременно съ этимъ политическимъ направленіемъ вашихъ правительствъ, нужно ли мнѣ указывать на тѣ внушенія, на тѣ стремленія, которыя безустанно стараются вселить германскому общественному мнѣнію по отношенію къ Россіи? Въ настоящую минуту я также воздержусь отъ оцѣнки по достоинству тѣхъ жалобъ и обвиненій всякаго рода, которыя не перестаютъ возводить на нее съ истинно-замѣчательнымъ постоянствомъ. Здѣсь вопросъ заключается собственно въ достигнутыхъ результатахъ. Слѣдуетъ сознаться, что эти результаты, если и неутѣшительны, зато полны, такъ что ихъ виновники могутъ похвалиться своими трудами. То государство, которое великое поколѣніе 1813 г. привѣтствовало съ благороднымъ восторгомъ, ту державу, вѣрный союзъ и дѣятельная, безкорыстная дружба которой въ теченіе 30-ти лѣтъ неизмѣнно принадлежали какъ народамъ, такъ и государямъ Германіи, удалось съ помощью припѣва, постоянно повторяемаго настоящему поколѣнію при его нарожденіи, почти удалось, говорю я, эту же самую державу преобразовать въ чудовище для большинства людей нашего времени, и многіе, уже возмужалые умы не усомнились вернуться къ простодушному ребячеству перваго возраста, чтобы доставить себѣ наслажденіе взирать на Россію, какъ на какого-то людоѣда XIX вѣка. Все это положительно вѣрно. Враги Россіи, быть-можетъ, возликуютъ въ виду этихъ признаній; но прошу позволенія продолжать.
Итакъ, вотъ два направленія, вполнѣ противоположныхъ (разъединеніе очевидно и возрастаетъ ежедневно): съ одной стороны, у васъ государи, правительство Германіи, съ ихъ строгою, обдуманною политикою, съ ихъ опредѣленнымъ направленіемъ; съ другой, этотъ второй владыка нашего времени—общественное мнѣніе, которое склоняется туда, куда влекутъ его вѣтры и волны. Позвольте мнѣ, милостивый государь, обратиться къ вашему патріотизму и къ вашимъ познаніямъ и спросить васъ, что̀ вы думаете о подобномъ порядкѣ вещей. Какихъ послѣдствій ожидаете вы отъ него для благоденствія, для будущности вашего отечества? При этомъ поймите меня, что дѣло идетъ въ настоящую минуту объ одной лишь Германіи. Боже мой! Если бы у васъ могли догадаться, въ какой степени всѣ эти нападенія мало чувствительны для Россіи: быть-можетъ, даже самые ярые противники ея призадумались бы.
Очевидно, что, покуда миръ не будетъ нарушенъ, это разномысліе не можетъ привести къ какому-нибудь важному и явному разстройству: зло будетъ распространяться подъ землею. Ваши правительства, разумѣется, не измѣнятъ своего направленія, не пожелаютъ возмутить весь строй внѣшней политики Германіи, чтобы достигнуть соглашенія съ нѣкоторыми фанатичными, безпорядочными умами, а послѣдніе, съ своей стороны, подъ вліяніемъ противорѣчія, будутъ увлекаться настроеніемъ, противоположнымъ тому, которое они осуждаютъ, и такимъ образомъ, продолжая повторять о германскомъ единствѣ, со взорами, постоянно обращенными къ Германіи, они приблизятся, такъ сказать, въ обратномъ направленіи къ роковой стезѣ, къ краямъ пропасти, въ которую ваше отечество уже неоднократно низвергалось… Я знаю, что, покуда мы сохраняемъ миръ, указываемая мною опасность будетъ казаться воображаемою; но если настанетъ кризисъ, предчувствуемый Европою, если наступятъ тѣ бурные дни, которые создаютъ все въ нѣсколько часовъ, которые вырываютъ послѣднее слово у всѣхъ мнѣній, у всѣхъ партій — что̀ будетъ тогда, милостивый государь?.. Ужели правда, что для цѣлыхъ народовъ, еще болѣе чѣмъ для отдѣльныхъ личностей, существуетъ злополучная судьба, неумолимая, незагладимая? Слѣдуетъ ли вѣрить, что она преисполнена такихъ стремленій, которыя сильнѣе всякой воли и всякаго благоразумія, преисполнена органическихъ недуговъ, которые никакое искусство и система управленія не могутъ отразить? Ужели таковъ долженъ быть удѣлъ этого стремленія къ разрушенію, которое, подобно роковому фениксу, постоянно возстаетъ во всѣ великія историческія эпохи нашего благороднаго отечества? Это стремленіе, которое возникло въ средніе вѣка путемъ нечестивой и антихристіанской борьбы духовенства съ имперіею, которое вызвало эту смертоносную распрю между императоромъ и государями, которое, ослабѣвъ на время при всеобщемъ изнуреніи Германіи, вновь окрѣпло и расцвѣло, благодаря реформаціи и, воспринявъ отъ нея окончательную форму (такъ сказать, законное посвященіе), принялось за дѣло съ бо̀льшимъ чѣмъ когда-либо рвеніемъ, укрываясь подъ всякимъ знаменемъ, хватаясь за всякій предлогъ, оставаясь тѣмъ же подъ разными названіями, до той поры, когда, по достиженіи конечнаго удара въ тридцатилѣтнюю войну, оно призываетъ къ себѣ на помощь чужеземца — Швецію, потомъ пріобщаетъ къ себѣ противника — Францію и, благодаря этому сочетанію силъ, довершаетъ со славою менѣе чѣмъ въ два столѣтія смертоносное призваніе, на него возложенное!
Поистинѣ роковыя воспоминанія! Какимъ образомъ не ощущаете вы, въ виду подобныхъ воспоминаній, ужаса при малѣйшемъ признакѣ, возвѣщающемъ возрожденіе этой ненависти въ общемъ настроеніи вашей страны? Ужели не спросите вы себя со страхомъ, не пробужденіе ли это вашего прежняго, страшнаго недуга?
Истекшія нынѣ тридцать лѣтъ могутъ по справедливости быть причтены къ лучшимъ годамъ вашей исторіи; со временъ славнаго царствованія Салическихъ императоровъ, никогда еще лучшіе дни не озаряли Германіи, никогда еще она въ такой степени не принадлежала самой себѣ, не сознавала себя столь единою, столь самостоятельною; въ теченіе многихъ столѣтій она не имѣла столь твердаго, столь значительнаго положенія относительно своей старинной соперницы. Она всюду ее сдерживала. Взгляните даже по ту сторону Альпъ, и тамъ ваши славнѣйшіе императоры никогда не проявляли болѣе дѣйствительной силы, чѣмъ та, которою располагаетъ нынѣ одно изъ германскихъ государствъ. Жители прирейнскіе вновь германцы и сердцемъ и душою; Бельгія, которая послѣднимъ европейскимъ потрясеніемъ казалась кинутою въ объятія Франціи, остановилась на пути, и теперь очевидно, что она къ вамъ возвращается; Бургундскій союзъ возобновляется; Голландія рано или поздно не можетъ не примкнуть къ вамъ. Таковъ конечный исходъ великаго поединка, длившагося въ продолженіе двухъ вѣковъ между вами и Франціею, вы вполнѣ восторжествовали, за вами осталось послѣднее слово… Но сознайтесь однако: для всякаго, кто слѣдилъ за этою борьбою съ самаго начала, кто наблюдалъ за всѣми ея видоизмѣненіями, за всѣми ея превратностями до послѣдняго рокового, рѣшительнаго дня, подобный исходъ трудно было предвидѣть. Внѣшнія примѣты говорили не въ вашу пользу, успѣхъ склонялся не въ вашу сторону; со временъ среднихъ вѣковъ могущество Франціи, невзирая на временный застой, не переставало расти, сосредоточиваясь и совершенствуясь, и съ той же самой поры имперія, благодаря своимъ религіознымъ распрямъ, вступила въ свой послѣдній періодъ законнаго разложенія; даже побѣды, вами одерживаемыя, оставались безплодными для васъ, потому что онѣ не могли остановить внутренняго распаденія и часто даже способствовали къ его ускоренію. При Людовикѣ XIV, несмотря на всѣ неудачи великаго короля, Франція восторжествовала, ея вліяніе вполнѣ поработило Германію; наконецъ настала революція, которая, истребивъ во французской національности до корня послѣдніе слѣды ея германскихъ началъ и сродства и возвративъ Франціи ея исключительно романскій характеръ, начала противъ Германіи, противъ самаго принципа ея существованія послѣднюю борьбу, борьбу за жизнь и смерть… И именно съ той минуты, когда вѣнчанный воинъ этой революціи на обломкахъ имперіи, основанной Карломъ Великимъ, разыгрывалъ пародію на имперію великаго Карла, вынуждая для большаго униженія народы Германіи принимать участіе въ этой пародіи — съ этой именно минуты переворотъ совершился, и все измѣнилось!
Какимъ же образомъ совершился этотъ знаменательный переворотъ? Кѣмъ былъ онъ подготовленъ?.. Онъ былъ подготовленъ появленіемъ третьей силы на полѣ битвы Европейскаго Запада; но эта третья сила была цѣлый особый міръ…
Здѣсь, милостивый государь, для того, чтобы мы поняли другъ друга, вы должны мнѣ дозволить краткое отступленіе. О Россіи много говорятъ; въ наше время она служитъ предметомъ пламеннаго, тревожнаго любопытства; очевидно, что она сдѣлалась одною изъ главнѣйшихъ заботъ нашего вѣка; но эта забота, ни въ чемъ несхожая съ остальнымъ, что̀ его волнуетъ (нельзя не сознаться), скорѣе гнететъ его, чѣмъ возбуждаетъ… И это не могло быть иначе. Современное настроеніе, дѣтище Запада, чувствуетъ себя въ этомъ случаѣ передъ стихіей, если и не враждебной, то вполнѣ ему чуждой, стихіей, ему неподвластной, и оно какъ будто боится измѣнить самому себѣ, подвергнуть сомнѣнію свою собственную законность, если оно признаетъ вполнѣ справедливымъ вопросъ ему предложенный и если оно серьезно, добросовѣстно пожелало бы понять и разъяснить его… Что̀ такое Россія? Какой смыслъ ея существованія, ея историческій законъ? Откуда явилась она? Куда стремится? Что̀ выражаетъ собою?.. Правда, что вселенная указала ей видное мѣсто; но философія исторіи еще не соблаговолила признать его за нею. Нѣкоторые рѣдкіе умы, два или три въ Германіи, одинъ или два во Франціи, болѣе дальновидные, чѣмъ остальная масса умственныхъ силъ, провидѣли разгадку задачи, приподняли-было уголокъ этой завѣсы; но ихъ слова до настоящей минуты мало понимались, или имъ не внимали!..
Въ теченіе весьма долгаго времени понятія Запада о Россіи напоминали въ нѣкоторомъ смыслѣ отношенія современниковъ къ Колумбу. Это было то же заблужденіе, тотъ же оптическій обманъ. Вамъ извѣстно, что очень долго люди стараго свѣта, при всемъ ихъ восхваленіи безсмертнаго открытія, упорно отказывались вѣрить въ существованіе новаго материка; они находили болѣе естественнымъ и основательнымъ предполагать, что вновь открытыя страны составляютъ лишь дополненіе, продолженіе того же полушарія, которое имъ уже было извѣстно. Такова же была судьба и тѣхъ понятій, которыя составили себѣ о томъ другомъ новомъ свѣтѣ — восточной Европѣ, гдѣ Россія во всѣ времена служила душою и двигательною силою и была призвана придать ему свое имя, въ награду историческаго бытія, этимъ свѣтомъ отъ нея уже полученнаго или ожидаемаго. Въ теченіе цѣлыхъ столѣтій Европейскій Западъ съ полнѣйшимъ простодушіемъ вѣрилъ, что не было и не могло быть другой Европы кромѣ его. Правда, ему было извѣстно, что за его предѣлами существовали еще народы и государи, называвшіе себя христіанами; во времена своего могущества, онъ касался границъ этого невѣдомаго міра, отторгъ даже отъ него нѣсколько клочковъ и присвоилъ ихъ себѣ, стараясь исказить и подавить ихъ національный характеръ; но чтобы внѣ этихъ крайнихъ предѣловъ существовала другая Европа, восточная Европа, законная сестра христіанскаго Запада, христіанская, какъ и онъ, правда, не феодальная и не іерархическая, но по тому самому еще болѣе искренне-христіанская; чтобы существовалъ тамъ цѣлый міръ, единый по своему началу, солидарный въ своихъ частяхъ, живущій своею собственною органическою, самобытною жизнью — этого допустить было невозможно, и многіе понынѣ готовы въ томъ сомнѣваться… Долгое время это заблужденіе было извинительно; въ продолженіе цѣлыхъ вѣковъ создающая сила оставалась какъ бы схороненной среди хаоса; ея дѣйствіе было медленно, почти незамѣтно; густая завѣса скрывала тихое созиданіе этого міра… Но наконецъ, когда судьбы свершились, рука исполина сдернула эту завѣсу, и Европа Карла Великаго очутилась лицомъ къ лицу съ Европою Петра Великаго!
Тогда, какъ скоро открытіе совершилось и все сдѣлалось яснымъ, понятнымъ, не могла не уясниться дѣйствительная причина этихъ быстрыхъ успѣховъ, этого необычайнаго расширенія Россіи, поразившихъ вселенную изумленіемъ; сдѣлалось очевиднымъ, что эти мнимыя завоеванія, эти мнимыя насилія были дѣломъ самымъ органическимъ, самымъ законнымъ, какое когда-либо совершалось въ исторіи; что состоялось просто громадное возсоединеніе (restauration). Сдѣлалось равно понятнымъ, почему погибли и исчезли отъ ея руки всѣ встрѣченныя Россіею на своемъ пути противоестественныя стремленія, правительства и учрежденія, измѣнившія великому началу, котораго она была представительницею, почему Польша должна была погибнуть; не самобытность ея польской народности,—чего Боже сохрани!—но ея ложное образованіе, та ложная національность, которая была ей привита.
Съ этой же точки зрѣнія всего лучше будетъ оцѣнить истинное значеніе того, что̀ называютъ восточнымъ вопросомъ, который желаютъ считать неразрѣшимымъ именно потому, что всѣ уже давно провидѣли его неизбѣжное разрѣшеніе. И подлинно, остается только узнать, что восточная Европа, уже на три четверти установившаяся, эта дѣйствительная имперія Востока, для которой первая имперія византійскихъ кесарей, древнихъ православныхъ императоровъ, служила лишь слабымъ, неполнымъ начертаніемъ, что восточная Европа получитъ свое послѣднее, самое существенное дополненіе, и получитъ ли она его путемъ естественнаго хода событій, или будетъ вынуждена достигнуть его силою оружія, подвергая міръ величайшимъ бѣдствіямъ. Но вернемся къ нашему предмету.
Вотъ, милостивый государь, какова была та третья сила, появленіе которой на сценѣ дѣйствія внезапно разрѣшило вѣковую распрю Европейскаго Запада. Одно лишь появленіе Россіи среди васъ возстановило единство, а единство доставило вамъ побѣду.
Итакъ, чтобы дать себѣ ясный отчетъ о современномъ ходѣ вещей, нельзя достаточно проникнуться тою истиною, что со времени этого установившагося вмѣшательства Востока въ дѣла Запада все измѣнилось въ Европѣ; до тѣхъ поръ васъ было двое, а теперь насъ трое, и долгія борьбы сдѣлались невозможными.
Изъ этого порядка вещей могутъ вытекать только слѣдующіе три единственно-возможные отнынѣ исхода. Германія, вѣрная союзница Россіи, сохранитъ свое преобладаніе въ центрѣ Европы, или это преобладаніе перейдетъ на сторону Франціи. И знаете ли вы, милостивый государь, чѣмъ бы выразилось для васъ это превосходство Франціи? То была бы если не внезапная гибель, то положительно изнуреніе Германіи. Остается другой исходъ, быть-можетъ, и заманчивый въ глазахъ нѣкоторыхъ людей, — Германія въ союзѣ съ Франціей противъ Россіи… Увы! Эта комбинація уже была испытана въ 1812-мъ году и, какъ вамъ извѣстно, имѣла мало успѣха; притомъ не думаю, чтобы, по истеченіи нынѣ пройденныхъ тридцати лѣтъ, Германія была расположена признать возможность существованія новаго Рейнскаго союза, такъ какъ всякое тѣсное сближеніе съ Франціею не можетъ выразиться чѣмъ-либо инымъ для Германіи. А знаете ли вы, что̀ именно Россія имѣла въ виду, когда она вмѣшалась въ эту борьбу, предпринятую этими двумя началами, этими двумя великими народностями, оспаривающими другъ у друга Европейскій Западъ, и рѣшила эту распрю въ пользу Германіи и германскаго начала? Она хотѣла разъ навсегда утвердить торжество права, исторической законности надъ революціоннымъ движеніемъ. И почему она этого хотѣла? Потому что право, историческая законность, это ея собственное призваніе, назначеніе ея будущности, это то право, котораго она требуетъ для себя и для своихъ. Только одно слѣпое невѣжество, умышленно отводящее свои взоры отъ свѣта, можетъ нынѣ отвергать эту великую истину; потому что не во имя ли этого права, этой исторической законности Россія возстановила цѣлую народность, цѣлый міръ, готовый пасть? Не она ли призвала его къ жизни самобытной, не она ли вернула ему его самостоятельность и организовала его? И во имя того же права, она всегда сумѣетъ воспрепятствовать тому, чтобы виновники политическихъ опытовъ не успѣвали отторгнуть или совратить цѣлыя народности отъ центра ихъ установившагося единства и затѣмъ перекроить ихъ по волѣ ихъ безчисленныхъ фантазій, какъ предметы неодушевленные; словомъ, чтобы они не могли отдѣлить живые члены отъ туловища, которому они принадлежатъ, подъ предлогомъ сообщить имъ болѣе свободы въ движеніяхъ.
Безсмертною заслугою монарха, находящагося нынѣ на престолѣ Россіи, служитъ то, что онъ полнѣе, энергичнѣе всѣхъ своихъ предшественниковъ, проявилъ себя просвѣщеннымъ и неумолимымъ представителемъ этого права, этой исторической законности. Разъ, что выборъ былъ имъ сдѣланъ, Европѣ извѣстно, оставалась ли Россія ему вѣрна въ теченіе тридцати лѣтъ? Позволительно утверждать съ исторіею въ рукахъ, что въ политическихъ лѣтописяхъ вселенной трудно было бы указать на другой примѣръ союза столь глубоко-нравственнаго, какъ тотъ, который связуетъ въ продолженіе тридцати лѣтъ государей Германіи съ Россіею, и, благодаря именно этому великому началу нравственности, онъ былъ въ силахъ продолжаться, разрѣшилъ многія затрудненія, преодолѣлъ немало препятствій. И нынѣ, испытавъ и радостныя и горькія случайности, этотъ союзъ восторжествовалъ надъ послѣднимъ, самымъ значительнымъ испытаніемъ, и призваніе, служившее ему основою, перешло всецѣло и неизмѣнно отъ первыхъ его основателей къ ихъ преемникамъ.
Прошу васъ, милостивый государь, спросите ваши правительства, ослабѣвала ли на одно мгновеніе въ эти тридцать лѣтъ заботливость Россіи о великихъ политическихъ интересахъ Германіи? Спросите людей, стоявшихъ у кормила правленія, не превосходила ли эта заботливость неоднократно и по многимъ вопросамъ ваши собственныя патріотическія стремленія? Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, что вы сильно озабочены въ Германіи великимъ вопросомъ германскаго единства: но вы очень хорошо знаете, что это не всегда такъ было; и мнѣ, давно уже проживающему среди васъ, возможно было бы въ крайнемъ случаѣ опредѣлить тотъ именно моментъ, когда вопросъ началъ волновать умы. Очевидно, что мало было рѣчи объ этомъ единствѣ, по крайней мѣрѣ въ печати, въ ту эпоху, когда всякое либеральное изданіе считало себя по совѣсти обязаннымъ пользоваться всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы обратить къ Австріи и ея правительству тѣ же оскорбленія, которыя расточаютъ нынѣ Россіи. Это безспорно весьма похвальная и законная забота, но возникшая съ недавняго времени. Правда, что Россія никогда не проповѣдывала единства Германіи; но въ продолженіе тридцати лѣтъ она не переставала при всякомъ случаѣ и на всѣ лады внушать Германіи согласіе, единодушіе, взаимное довѣріе, добровольное подчиненіе частныхъ интересовъ великому вопросу всеобщаго блага, и эти совѣты, эти убѣжденія она неустанно повторяла и умножала энергическою откровенностью того усердія, которое сознаетъ свое полнѣйшее безкорыстіе.
Книга, которая нѣсколько лѣтъ тому назадъ пользовалась большою извѣстностью въ Германіи, и которой ошибочно приписывали офиціальное происхожденіе, повидимому, утвердила между вами убѣжденіе, что Россія одно время приняла за правило привлекать къ себѣ исключительно второстепенныя германскія правительства, въ ущербъ законному вліянію двухъ великихъ государствъ союза; но подобное предположеніе было вполнѣ напрасное и даже совершенно несогласное съ дѣйствительностью. Переговорите объ этомъ съ людьми свѣдущими, и они скажутъ вамъ, въ чемъ дѣло; быть-можетъ, даже они сообщатъ вамъ, что русская политика, въ ея постоянной заботливости объ упроченіи главнымъ образомъ политической самостоятельности Германіи, рисковала подчасъ раздраженіемъ нѣкоторой извинительной щекотливости, совѣтуя съ излишнею настойчивостью мелкимъ дворамъ Германіи безусловно подчиняться системѣ двухъ великихъ державъ. Едва ли не будетъ умѣстно оцѣнить здѣсь по достоинству другое обвиненіе, тысячу разъ возводимое на Россію и не болѣе справедливое: чего не было только говорено, чтобы распространить убѣжденіе, будто ея вліяніе главнѣйше воспрепятствовало развитію въ Германіи конституціоннаго начала? Въ общемъ смыслѣ болѣе чѣмъ безразсудно стараться превращать Россію въ систематическаго противника той или другой правительственной системы. И какимъ образомъ, великій Боже, стала бы она тѣмъ, что она есть, и могла бы проявлять то вліяніе надъ вселенной, которое ей принадлежитъ, при подобной узкости понятій? Наконецъ, переходя въ частности къ данному случаю, слѣдуетъ по справедливости замѣтить, что Россія постоянно энергически отстаивала искреннее сохраненіе существовавшихъ учрежденій, религіозное уваженіе къ принятымъ на себя обязательствамъ; затѣмъ легко возможно, что, по мнѣнію ея, было бы неосторожно, по отношенію къ самому существенному интересу Германіи, ея единству, дозволятъ парламентскимъ преимуществамъ въ конституціонныхъ государствахъ союза расширяться до той степени, какой они достигли, напримѣръ, въ Англіи или во Франціи; что если даже и теперь не всегда оказывалось удобнымъ установить между правительствами то согласіе, то полнѣйшее взаимное пониманіе, которое требуется при совмѣстной дѣятельности, то задача эта сдѣлалась бы вполнѣ нерѣшимою въ Германіи порабощенной, т.-е. раздробленной полдюжиною господствующихъ парламентскихъ трибунъ. Подобная истина уже сознана нынѣ всѣми лучшими умами Германіи, и вина Россіи могла состоять лишь въ томъ, что она уразумѣла ее десятью годами прежде.
Если мы теперь перейдемъ отъ внутреннихъ вопросовъ къ внѣшнему положенію, говорить ли мнѣ вамъ, милостивый государь, объ іюльской революціи, о тѣхъ возможныхъ послѣдствіяхъ, которыя она могла бы имѣть, но не имѣла, для вашего отечества? Слѣдуетъ ли вамъ указывать, что основаніемъ къ этому взрыву, душою этого движенія служило главнымъ образомъ стремленіе овладѣть снова тѣмъ преобладаніемъ на Западѣ, которымъ такъ долго пользовалась Франція, и которое она, къ великой досадѣ, сознавала перешедшимъ въ продолженіе 30-ти лѣтъ въ ваши руки? Конечно, я отдаю полную справедливость королю французовъ, удивляюсь его ловкости, желаю долгихъ дней и ему и его системѣ… Но что̀ случилось бы, если бы всякій разъ, когда французское правительство, начиная съ 1835 года, пыталось переносить свои взоры за предѣлы Германіи, оно не встрѣчало бы на престолѣ Россіи тотъ же твердый и рѣшительный образъ, ту же осторожность, ту же холодность и, главное, то же постоянство относительно утвердившихся союзовъ и принятыхъ на себя обязательствъ? Если бы оно могло уловить одно мгновеніе сомнѣнія, колебанія, не думаете ли вы, что и самъ Наполеонъ мира не могъ бы постоянно сдерживать эту содрогавшуюся подъ его рукою Францію и что онъ не далъ бы ей воли?.. А что̀ бы еще было, если бы онъ могъ разсчитывать на сочувствіе?..
Я находился въ Германіи, милостивый государь, въ ту минуту, когда г. Тьеръ, слѣдуя, такъ сказать, инстинктивному влеченію, готовъ былъ совершить то, что̀ ему казалось такъ просто и такъ естественно, а именно: возместить на Германіи свою неудачу на Востокѣ. Я былъ свидѣтелемъ этого взрыва, этого истинно-національнаго негодованія, возбужденнаго среди васъ этою наивною дерзостью, и я радуюсь, что присутствовалъ при этомъ: съ тѣхъ поръ я всегда съ большимъ удовольствіемъ слышалъ пѣніе «Rheinslied». Но можетъ ли быть, чтобы ваша политическая журналистика, которая знаетъ все, которой, напримѣръ, извѣстно, сколько именно кулачныхъ ударовъ нанесли взаимно другъ другу на границѣ Пруссіи русская таможенная стража и прусскіе контрабандисты; какимъ образомъ, говорю я, она могла не знать того, что̀ произошло въ то время между германскими правительствами и Россіею? Какъ могла она не знать или не сообщить вамъ, что, при первомъ враждебномъ проявленіи со стороны Франціи, 80 т. русскаго войска должны были выступить на помощь вашей самостоятельности, подвергавшейся опасности, и что 200 т. человѣкъ должны были слѣдовать за ними черезъ шесть недѣль? И это обстоятельство не оставалось неизвѣстнымъ для Парижа, милостивый государь, и, быть-можетъ, вы согласитесь со мною, какъ бы я высоко ни цѣнилъ «Rheinslied», что оно немало способствовало къ тому, чтобы убѣдить старинную «Марсельезу» въ необходимости быстраго отступленія передъ своею юною соперницею.
Я коснулся вашей печати; но прошу васъ, милостивый государь, не думать, что я систематически предубѣжденъ противъ нѣмецкой печати, или что я сохраняю къ ней дурное чувство за ея невыразимое нерасположеніе по отношенію къ намъ. Нисколько, могу васъ увѣрить. Я очень расположенъ воздать ей должную хвалу за ея добрыя свойства и желалъ бы приписать отчасти ея заблужденія и увлеченія той исключительной системѣ, при которой она дѣйствуетъ. Конечно, въ вашей періодической печати нѣтъ недостатка ни въ талантѣ, ни въ идеяхъ, ни даже въ патріотизмѣ; во многихъ отношеніяхъ она—законное дѣтище вашей возвышенной великой литературы, той литературы, которая возстановила среди васъ сознаніе вашего національнаго тождества. Въ чемъ отсутствует строка литическомъ тактѣ, въ живомъ и вѣрномъ пониманіи дѣйствительнаго положенія своего въ той средѣ, въ которой ей приходится дѣйствовать въ данную минуту; а потому въ ея выраженіи и въ ея направленіи проглядываетъ нѣчто непрозорливое, необдуманное, однимъ словомъ, нѣчто нравственно-безотвѣтственное, быть-можетъ, какъ послѣдствіе той опеки, которой ее подвергаютъ.
И точно, чѣмъ другимъ, если не подобнымъ сознаніемъ своей нравственной безотвѣтственности, можно объяснить себѣ это пламенное, слѣпое, неистовое, враждебное настроеніе, которое она въ продолженіе столькихъ лѣтъ выражаетъ противъ Россіи? Зачѣмъ? Съ какою цѣлью, въ пользу чего? Останавливалась ли она когда-нибудь съ должнымъ вниманіемъ съ точки зрѣнія политическихъ интересовъ Германіи на возможныхъ, даже вѣроятныхъ послѣдствіяхъ того, что̀ она дѣлаетъ? Приходило ли ей когда-нибудь на мысль спросить себя серьезно, когда она напрягаетъ всѣ свои силы въ теченіе многихъ лѣтъ съ такимъ невѣроятнымъ упорствомъ къ тому, чтобы раздражить, отравить и безвозвратно разстроить взаимныя отношенія двухъ государствъ,—не содѣйствуетъ ли она къ разрушенію въ самомъ его основаніи того начала союза, на которомъ зиждется и покоится относительное значеніе Германіи въ глазахъ Европы? Не стремится ли она замѣнить всѣми отъ нея зависящими силами счастливѣйшую политическую комбинацію, которую исторія когда-либо могла создать для вашего отечества, наиболѣе пагубною для васъ системою? Эта неудержимая неосмотрительность не напоминаетъ ли вамъ, милостивый государь (конечно, въ менѣе привлекательномъ видѣ), одну шалость изъ дѣтства вашего великаго Гёте, столь мило разсказанную въ его Запискахъ; вспоминаете ли вы тотъ день, когда маленькій Вольфгангъ, оставшись одинъ въ отцовскомъ домѣ, не нашелъ лучшаго способа воспользоваться досугомъ, предоставленнымъ ему родителями, какъ бросать въ окно одну за другою всѣ хозяйственныя принадлежности своей матери, попадавшіяся ему подъ руку, очень забавляясь и потѣшаясь тѣмъ трескомъ, который онѣ производили, падая и разбиваясь на мостовой? Правда, что черезъ улицу находился въ домѣ коварный сосѣдъ, который ободрялъ ребенка продолжать это остроумное занятіе; но вы, милостивый государь, не имѣете даже въ извиненіе ваше и подобнаго вызывающаго вліянія.
Если бы еще можно было среди этого взрыва враждебныхъ воплей указать на какой-нибудь благоразумный сознательный поводъ къ подобному разглагольствованію! Я знаю, что въ крайнемъ случаѣ я найду безумцевъ, которые готовы мнѣ возразить: «Мы обязаны васъ ненавидѣть, ваше основное начало, самое начало вашей цивилизаціи внушаютъ намъ, нѣмцамъ, западникамъ, отвращеніе; у васъ не было ни феодализма, ни папской іерархіи; вы не испытывали ни борьбы религіозной, ни войнъ имперіи, ни даже инквизиціи; вы не принимали участія въ крестовыхъ походахъ, вы не знавали рыцарства; вы четыре столѣтія тому назадъ достигли того единства, къ которому мы еще теперь стремимся; ваше основное начало не удѣляетъ достаточнаго простора личной свободѣ, оно не допускаетъ возможности разъединенія и раздробленія». Все это такъ, но, по справедливости, воспрепятствовало ли все это намъ искренно и мужественно пособлять вамъ при случаѣ, когда требовалось отстоять, возстановить вашу политическую самостоятельность, вашу національность? И теперь вамъ не остается ничего другого, какъ признать нашу собственную. Будемте говорить серьезно, потому что предметъ этого заслуживаетъ. Россія вполнѣ готова уважать историческую законность народовъ Запада; тридцать лѣтъ тому назадъ, она съ вами вмѣстѣ заботилась о ея возстановленіи, о ея водвореніи на прежнихъ основахъ; слѣдовательно она действительно расположена уважать ее не только въ принципѣ, но даже со всѣми ея крайними послѣдствіями, даже съ ея увлеченіями и слабостями; но и вы съ своей стороны должны учиться уважать насъ въ нашемъ единеніи и нашей силѣ!
Но мнѣ скажутъ, что несовершенства нашего общественнаго строя, недостатки нашей администраціи, положеніе низшихъ слоевъ нашей народности и пр., что все это въ совокупности раздражаетъ общее мнѣніе противъ Россіи. Неужели? Возможно ли, чтобы мнѣ, готовому жаловаться на избытокъ недоброжелательства, пришлось бы тогда протестовать противъ излишняго сочувствія? Потому что въ концѣ концовъ мы не одни на бѣломъ свѣтѣ, и если уже вы обладаете такимъ чрезмѣрнымъ запасомъ сочувствія къ человѣчеству, если вы не находите ему помѣщенія у себя и въ свою пользу, то не сочли ли бы вы болѣе справедливымъ раздѣлить его между всѣми народами земли? Всѣ они заслуживаютъ сожалѣнія. Взгляните, напримѣръ, на Англію! Что̀ вы о ней скажете? Взгляните на ея фабричное населеніе, на Ирландію; и если бы вамъ удалось вполнѣ сознательно подвести итоги въ этихъ двухъ странахъ, если бы вы могли взвѣсить на правдивыхъ вѣсахъ злополучныя послѣдствія русскаго варварства и англійскаго просвѣщенія—быть-можетъ, вы признали бы болѣе своеобразности, чѣмъ преувеличенія, въ заявленіи того человѣка, который, будучи одинаково чуждъ обѣимъ странамъ и равно ихъ изучившій, утверждалъ съ полнѣйшимъ убѣжденіемъ, что въ соединенномъ королевствѣ существуетъ по крайней мѣрѣ милліонъ людей, которые много бы выиграли, если бы ихъ сослали въ Сибирь!..
Увы, милостивый государь, почему вы, нѣмцы, которые пользуетесь во многихъ отношеніяхъ такимъ безспорнымъ превосходствомъ надъ вашими сосѣдями по ту сторону Рейна, почему не можете вы позаимствовать у нихъ нѣкоторой доли практическаго благоразумія, того живого, вѣрнаго сознанія своихъ интересовъ, которое ихъ отличаетъ? У нихъ также существуетъ печать, журналы, которые насъ оскорбляютъ, раздираютъ на клочки взапуски, безъ устали, безъ мѣры и стыда. Взгляните на это стоглавое чудовище парижской прессы, извергающей пламя и вопли противъ насъ. Какое ожесточеніе! Какіе громы! Какой трескъ!.. И что̀ же! Приди сегодня же Парижъ къ убѣжденію, что столь пламенно желаемое сближеніе можетъ состояться, что столь часто дѣлаемыя въ этомъ смыслѣ намъ предложенія приняты, и съ завтрашняго дня вы увидите, что этотъ вопль ненависти умолкнетъ, весь этотъ блестящій фейерверкъ оскорбленій угаснетъ, и изъ этихъ угасшихъ кратеровъ, изъ этихъ умиротворенныхъ устъ, съ послѣднимъ клубомъ дыма начнутъ исходить звуки, настроенные на разные лады, но всѣ одинаково благозвучные, восхваляющіе другъ передъ другомъ наше счастливое примиреніе!
Но это письмо слишкомъ длинно, пора кончить. Позвольте мнѣ, милостивый государь, въ заключеніе, выразить мою мысль въ нѣсколькихъ словахъ.
Я обратился къ вамъ, не имѣя въ виду другой цѣли, кромѣ того, что̀ внушаетъ мнѣ мое свободное и личное убѣжденіе. Я не состою ни въ чьемъ распоряженіи; я не служу ничьимъ о̀рганамъ; моя мысль зависитъ лишь отъ себя самой; но я, конечно, вполнѣ убѣжденъ, что общественное мнѣніе не затруднилось бы признать содержаніе этого письма, если бы оно было извѣстно въ Россіи. До сихъ поръ русское мнѣніе слабо возмущалось этими возгласами германской печати не потому, чтобы оно относилось равнодушно къ мнѣніямъ и чувствамъ Германіи, конечно, нѣтъ; но ему не хотѣлось придавать серьезнаго значенія всему этому треску, всѣмъ этимъ словоизверженіямъ, всей этой пальбѣ на воздухъ противъ Россіи; оно принимало все это развѣ только за какую-то не вполнѣ приличную потѣху. Русское общественное мнѣніе положительно отказывается допустить, чтобы степенная, серьезная, честная, вполнѣ правдивая нація, какою наконецъ извѣстна міру Германія во всѣ эпохи своей исторіи, чтобы эта нація, говорю я, могла отрѣшиться отъ своей природы и усвоить себѣ другую, созданную по образцу нѣсколькихъ мечтательныхъ или нестройныхъ умовъ, нѣсколькихъ странныхъ или недобросовѣстныхъ крикуновъ, чтобы отказываясь отъ своего прошлаго, не сознавая настоящаго и искажая будущее, согласилась признать и питать дурное чувство, недостойное ея, единственно изъ удовольствія совершить великій политическій промахъ. Нѣтъ, это невозможно!
Я обратился къ вамъ, милостивый государь, потому, что, по мнѣнію моему, «Всеобщая Газета» болѣе, чѣмъ періодическое изданіе для Германіи; это сила и сила, которая (я весьма охотно это сознаю) соединяетъ въ высокой степени національное чувство и политическое пониманіе. И потому я старался отнестись къ вамъ во имя этого двойного значенія.
Расположеніе умовъ, которое создано и которое стараются распространить въ Германіи по отношенію къ Россіи, еще не составляетъ прямой опасности, но оно весьма легко можетъ сдѣлаться таковою. Это расположеніе умовъ не измѣнитъ ни въ чемъ (я въ этомъ убѣжденъ) отношеній, нынѣ существующихъ между германскими государствами и Россіею; но оно ведетъ къ тому, чтобы все болѣе и болѣе искажать политическое сознаніе по одному изъ важнѣйшихъ для каждаго народа вопросовъ, по вопросу о его союзахъ. Представляя въ самомъ лживомъ свѣтѣ самую національную политику, которую Германія когда-либо соблюдала, оно ведетъ къ тому, чтобы произвести разъединеніе умовъ, чтобы направить всѣхъ пламенныхъ и безразсудныхъ на стезю, исполненную опасностей, стезю, гдѣ судьбы Германіи уже не разъ подвергались крушенію. А что̀, если возникнетъ новое потрясеніе въ Европѣ, или вѣковая распря, рѣшенная 30 лѣтъ тому назадъ въ вашу пользу, вновь возгорится? Россія, конечно, не отступится отъ вашихъ государей, точно такъ же, какъ они не отстанутъ отъ Россіи; но тогда-то придется, вѣроятно, пожинать плоды того, что̀ нынѣ посѣяно: разъединеніе умовъ принесетъ плоды, и они могли бы показаться весьма горькими для Германіи; наступили бы новыя отпаденія и новыя смуты. И тогда вамъ пришлось бы слишкомъ тяжелымъ путемъ искупать вашу минутную несправедливость по отношенію къ намъ.
Вотъ, милостивый государь, что̀ мнѣ было желательно вамъ высказать. Вы можете сдѣлать изъ моей рѣчи то употребленіе, которое сочтете наиболѣе приличнымъ.
1844.