тельный образъ, ту же осторожность, ту же холодность и, главное, то же постоянство относительно утвердившихся союзовъ и принятыхъ на себя обязательствъ? Если бы оно могло уловить одно мгновеніе сомнѣнія, колебанія, не думаете ли вы, что и самъ Наполеонъ мира не могъ бы постоянно сдерживать эту содрогавшуюся подъ его рукою Францію и что онъ не далъ бы ей воли?.. А что̀ бы еще было, если бы онъ могъ разсчитывать на сочувствіе?..
Я находился въ Германіи, милостивый государь, въ ту минуту, когда г. Тьеръ, слѣдуя, такъ сказать, инстинктивному влеченію, готовъ былъ совершить то, что̀ ему казалось такъ просто и такъ естественно, а именно: возместить на Германіи свою неудачу на Востокѣ. Я былъ свидѣтелемъ этого взрыва, этого истинно-національнаго негодованія, возбужденнаго среди васъ этою наивною дерзостью, и я радуюсь, что присутствовалъ при этомъ: съ тѣхъ поръ я всегда съ большимъ удовольствіемъ слышалъ пѣніе «Rheinslied». Но можетъ ли быть, чтобы ваша политическая журналистика, которая знаетъ все, которой, напримѣръ, извѣстно, сколько именно кулачныхъ ударовъ нанесли взаимно другъ другу на границѣ Пруссіи русская таможенная стража и прусскіе контрабандисты; какимъ образомъ, говорю я, она могла не знать того, что̀ произошло въ то время между германскими правительствами и Россіею? Какъ могла она не знать или не сообщить вамъ, что, при первомъ враждебномъ проявленіи со стороны Франціи, 80 т. русскаго войска должны были выступить на помощь вашей самостоятельности, подвергавшейся опасности, и что 200 т. человѣкъ должны были слѣдовать за ними черезъ шесть недѣль? И это
тельный образ, ту же осторожность, ту же холодность и, главное, то же постоянство относительно утвердившихся союзов и принятых на себя обязательств? Если бы оно могло уловить одно мгновение сомнения, колебания, не думаете ли вы, что и сам Наполеон мира не мог бы постоянно сдерживать эту содрогавшуюся под его рукою Францию и что он не дал бы ей воли?.. А что́ бы еще было, если бы он мог рассчитывать на сочувствие?..
Я находился в Германии, милостивый государь, в ту минуту, когда г. Тьер, следуя, так сказать, инстинктивному влечению, готов был совершить то, что́ ему казалось так просто и так естественно, а именно: возместить на Германии свою неудачу на Востоке. Я был свидетелем этого взрыва, этого истинно-национального негодования, возбужденного среди вас этою наивною дерзостью, и я радуюсь, что присутствовал при этом: с тех пор я всегда с большим удовольствием слышал пение «Rheinslied». Но может ли быть, чтобы ваша политическая журналистика, которая знает всё, которой, например, известно, сколько именно кулачных ударов нанесли взаимно друг другу на границе Пруссии русская таможенная стража и прусские контрабандисты; каким образом, говорю я, она могла не знать того, что́ произошло в то время между германскими правительствами и Россиею? Как могла она не знать или не сообщить вам, что, при первом враждебном проявлении со стороны Франции, 80 т. русского войска должны были выступить на помощь вашей самостоятельности, подвергавшейся опасности, и что 200 т. человек должны были следовать за ними через шесть недель? И это
