Ромео и Джульетта (Шекспир; Григорьев)/1902 (ДО)/Акт второй
См. также одноимённые страницы.
| ← Прологъ къ второму акту | Ромео и Джульетта — Актъ второй | Актъ третій → |
| Оригинал: англ. Romeo and Juliet. — См. Содержаніе. Перевод созд.: 1592, опубл: 1623/1860. Источникъ: В. Шекспиръ. Ромео и Джульетта // Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — СПб.: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 1. — (Библіотека великихъ писателей). |
- Википроекты
Куда мнѣ дальше, если сердце здѣсь?
Стой, глыба персти, и стремися къ центру!
(Перелѣзаетъ чрезъ стѣну въ садъ).
Эй! Ромео! братецъ Ромео!
Да! себѣ
Онъ на умѣ, твой Ромео… Ну, вотъ душу
Я прозакладую, коль онъ ужъ не въ постели.
Сюда онъ побѣжалъ и на стѣну взобрался.
Зови Меркуціо-другъ!
Заклятьемъ развѣ?
Эй, Ромео! эй ты, норовъ! страсть! безумство!
Явися къ намъ хоть въ видѣ вздоха ты;
Скажи одинъ стишокъ и я доволенъ;
Воскликни: ахъ! срифмуй „любовь и кровь“,
Наговори любезностей моей
Кумѣ Венерѣ; прибери прозванье
Ея сынку — наслѣднику слѣпому,
Мальчишкѣ-купидончику, который
Стрѣлялъ такъ мѣтко въ тѣ поры, когда
Король Кофетуй въ нищенку влюбился…[1]
Нѣтъ! вѣдь не слышитъ онъ, не шевельнется,
Не шелохнется! Умеръ нашъ голубчикъ!
Приняться вызывать по формѣ:
Заклинаю
Тебя блестящими очами Розалины,
Челомъ ея возвышеннымъ, устами
Пунцовыми и маленькою ножкой[2],
Предстань намъ въ видѣ собственномъ своемъ ты!
Онъ сердится, коль слышитъ это все.
За что же тутъ сердиться? Вотъ, когда бы
Въ волшебный кругъ красавицы его
Я вызвалъ демона и такъ оставилъ:
— Гони молъ заклинаньями какъ знаешь! —
Сердиться было бы за что… Мое же
И честно и пристойно заклинанье;
Вѣдь я его зову сюда явиться
Лишь именемъ однимъ его прелестной.
Пойдемъ! онъ спрятался подъ тѣнь деревьевъ,
Бесѣды съ грустной ночью ищетъ онъ;
Любовь его слѣпа: въ ладу съ одною тьмою.
Слѣпа любовь — какъ въ цѣль не попадетъ.
Должно быть, онъ сидитъ теперь подъ фигой
И думаетъ: зачѣмъ красавица — не плодъ
И фигой на него сама не упадетъ?[3]
Покойной ночи, Ромео!.. Вотъ пойду я
Да лягу на пуховую постель…
На травкѣ на муравкѣ спится плохо!
Ну, отправляемся!
Пойдемъ. Искать напрасно
Того, кто самъ не хочетъ найденъ быть.
Болѣзнью шутитъ тотъ, кто ранъ не вѣдалъ.
(Джульетта показывается у окна).
Но тише! что за свѣтъ въ окнѣ мелькнулъ?
О! то — восходъ! Джульетта — солнце!
Встань, солнце красное! Убей ты мѣсяцъ
Завистливый, поблекнувшій съ печали,
Что, жрица мѣсяца, его ты краше.
Не будь же жрицей ты его, когда онъ
Тебѣ завидуетъ. Покровъ его весталки,
Болѣзненно-туманный, сбрось съ себя ты!
Вотъ, вотъ моя царица, вотъ моя любовь!
Когдабъ она лишь знала!.. Что-то шепчутъ
Ея уста… но не слова. Что нужды?
Взглядъ говоритъ и я отвѣчу… нѣтъ!
Я слишкомъ дерзокъ, — не ко мнѣ тѣ рѣчи!
Двѣ самыхъ яркихъ звѣздочки небесныхъ,
Куда-то отлучившихся, велѣли
Очамъ ея блистать до ихъ возврата.
А что, когда бы точно были очи
На мѣстѣ ихъ, — онѣ-же тамъ, гдѣ звѣзды?
Померкли бъ эти звѣзды передъ блескомъ
Ея ланитъ, какъ меркнетъ передъ свѣтомъ
Дневнымъ лампада; очи же съ вершины
Небесъ такой бы разливали свѣтъ
Въ воздушныхъ высяхъ, что запѣли бъ птицы,
Принявши ночь за день… Вотъ, вотъ она
Склонилась на руку щекою…
Ахъ! еслибъ быть перчаткой этой ручки,
Коснуться этой щечки!
Горе!
Говоритъ!
О, говори же, свѣтлый ангелъ! Блещешь
Ты въ этой тьмѣ надъ головой моей,
Какъ блещетъ неба посланецъ крылатый,
Когда предъ изумленными очами
Во прахъ повергшихся людей опережаетъ
Онъ облаковъ тяжелый ходъ
И по воздушной выси рѣетъ.
О Ромео, Ромео! Отчего, зачѣмъ
Ты Ромео? Отрекись ты отъ отца,
Отъ имени ты откажись, иль если
Нельзя ужъ то, такъ поклянись въ любви ты,
И я не буду больше Капулетъ.
Еще ли слушать мнѣ иль говорить?
Одно твое лишь имя — врагъ мнѣ… Но вѣдь ты
Самъ по себѣ, ты не Монтекки. Что такое
Монтекки? Не рука вѣдь это, не нога
И не лицо, не тѣла членъ какой;
Не человѣка часть.. Зовись же ты иначе!
И что такое имя? Что зовемъ мы розой,
Зовись она иначе, запахъ тотъ же!
И Ромео, не зовись онъ Ромео, все бы
Прекрасенъ и безъ имени остался.
О! сбрось ты имя, Ромео, и за имя,
Которое — не часть же самого тебя,
Возьми ты всю меня.
Ловлю тебя на словѣ…
Ты милымъ назови меня своимъ —
И я перекрещенъ, и я ужъ больше
Не Ромео.
Кто ты, тьмой ночною скрытый,
Подслушавшій признанія мои?
Ужъ я теперь не знаю какъ и зваться!
Мнѣ прозвище мое, моя святая,
Отнынѣ гнусно… врагъ оно тебѣ…
И, будь оно лишь на бумагѣ, я бы
Его теперь навѣки зачеркнулъ!
Еще ста словъ въ ушахъ не прозвучало,
Произнесенныхъ этимъ голосомъ, а мнѣ
Знакомы словно эти звуки!.. ты
Не Ромео-ли, увы! и не Монтекки-ль?
Ни тотъ и ни другой, моя святая,
Когда тебѣ тотъ и другой противны!
Какъ ты пришелъ, скажи мнѣ, и зачѣмъ?..
Стѣна и высока и неприступна…
Ты вспомни только, кто ты!.. Смерть тебѣ,
Коль здѣсь тебя мои родные встрѣтятъ!
На легкихъ крыльяхъ страсти черезъ эту
Я стѣну перенесся… Удержать ли
Любовь преградамъ каменнымъ?.. Она
Что можетъ сдѣлать, то и смѣетъ сдѣлать;
И нѣтъ мнѣ нужды до твоихъ родныхъ!
Тебя убьютъ они, коли увидятъ.
Увы! Опаснѣй мнѣ твои глаза,
Чѣмъ двадцать ихъ мечей… Лишь ласково взгляни ты,
И закаленъ я противъ ихъ вражды.
Дай Богъ, чтобы тебя не увидали!
Отъ взоровъ ихъ я скрытъ покровомъ ночи.
А если ты меня не любишь, — мнѣ все
Равно тогда, хотя бъ и увидали!
Конца своей я жизни отъ вражды ихъ
Желаю лучше, чѣмъ отсрочки смерти
Холодностью твоею…
Кто сюда
Дорогу указалъ тебѣ?
Любовь,
Которая искать ея велѣла…
Она совѣтъ дала мнѣ, я — глаза ей…
Я не морякъ, но будь ты далеко,
Какъ твердая земля за дальнимъ моремъ,
Пустился бъ за такимъ товаромъ я.
Ты знаешь, маска тьмы теперь скрываетъ
Лицо мое, а то бы на щекахъ ты
Дѣвичьяго стыда увидѣлъ краску,
Стыда за всѣ мои за рѣчи къ ночи,
Тобой подслушанныя. Рада я
Была бы соблюсти приличье; рада
Была бы отпереться отъ того,
Что я сказала… но, прощай пристойность!
Меня ты любишь ли? ты, знаю, да! отвѣтишь,
А я повѣрю на-слово… Но если
И поклянешься, — можешь измѣнить
Ты клятвѣ! Только что смѣется, говорятъ,
Юпитеръ надъ любовнымъ вѣроломствомъ![4]
О, милый Ромео! Если вправду любишь —
Скажи ты честно; если жъ ты подумалъ,
Что достаюся слишкомъ я легко,
Нахмурю брови я, сурова стану
И буду говорить все нѣтъ! чтобъ ты
Ухаживалъ за мной, а то ни за что въ мірѣ…
О, мой Монтекки!.. слишкомъ влюблена я;
Меня сочтешь ты вѣтреной, пожалуй;
Но вѣрь, синьоръ, вѣрнѣе тѣхъ я буду,
Которыя держать себя умѣютъ.
Я тоже бы себя сдержала — надо
Признаться въ томъ — когда бы не подслушалъ,
Безъ моего ты вѣдома, моихъ
Любви признаній искреннихъ. Прости-же
Ты мнѣ, и въ легкомысліи меня ты
Не упрекай за то, что только ночь
Тебѣ открыла темная случайно.
Синьора, клянусь луной святою,
Сребрящею верхи деревъ, покрытыхъ
Плодами....
Не клянися ты луною,
Измѣнчивой луною, каждый мѣсяцъ
Мѣняющею ликъ свой, — да не будетъ
Подобна ей твоя любовь!
Такъ чѣмъ же
Велишь мнѣ клясться?
Не клянись совсѣмъ ты,
Иль милымъ существомъ своимъ, кумиромъ
Единственнымъ моимъ ты поклянися —
И я повѣрю!
Если сердца страсть…
Нѣтъ, не клянись!.. Хоть ты моя и радость,
Но нашъ союзъ не радостенъ ночной мнѣ…
Онъ слишкомъ быстръ, нежданъ, внезапенъ слишкомъ,
Похожъ на молнію, которой нѣтъ ужъ,
Когда мы говоримъ; сверкаетъ!.. Милый!
Покойной ночи! Нашъ цвѣтокъ любви,
Быть можетъ, пышно расцвѣтетъ подъ жаркимъ
Дыханьемъ лѣта въ новое свиданье.
Покойной ночи! доброй ночи! Сладокъ
Да будетъ сонъ твой!.. какъ дышать мнѣ сладко!
И ты меня оставишь безъ отрады?
Какая же возможна въ эту ночь?
Любовью на любовь обмѣнъ ненарушимый.
Я отдала свою еще до просьбы, —
И жаль, что нечего мнѣ больше отдавать.
Какъ? ты бы взять назадъ ее хотѣла?
Чтобъ щедрой быть и вновь тебѣ отдать;
Но я — чего желаю, тѣмъ владѣю!
Во мнѣ — какъ море безгранична щедрость
И глубока любовь: чѣмъ больше я
Даю тебѣ, тѣмъ больше я имѣю…
Любовь и щедрость — обѣ безъ конца.
(Слышенъ голосъ кормилицы).
Я слышу въ домѣ шумъ… Прощай, мой милый!
Сейчасъ иду, кормилица… Будь вѣренъ,
Мой дорогой Монтекки!.. Подожди
Одну минуту только: я вернуся (Уходитъ).
О, счастливая, счастливая ночь!
Боюсь я только: это все не сонъ ли?
Сонъ, слишкомъ сладкій, чтобы былъ онъ правдой!
Три слова, дорогой мой Ромео! А потомъ
Уже взаправду доброй ночи!.. Если
Твоей любви намѣренія честны
И мысль твоя — жениться, то пришли мнѣ
Словечко завтра съ тѣмъ, кого пошлю я:
Гдѣ и когда вѣнчаться будемъ мы…
Къ твоимъ ногамъ судьбу свою сложу я
И — хоть на край земли — пойду, мой царь, съ тобой!
Синьора!
Тотчасъ!.. Если жъ у тебя
Дурное что на мысляхъ, то молю я…
Синьора!
Да иду… Молю покончить
Все это и меня съ моей печалью
Оставить одинокой… Завтра я
Пришлю…
Клянусь души моей спасеньемъ.
Сто разъ тебѣ желаю доброй ночи!
И во сто разъ она темнѣе стала
Безъ свѣта твоего. Любовь къ любви
Бѣжитъ, какъ мальчики изъ школы, и лѣниво,
Какъ въ школу мальчики, плетется отъ любви.
Эй, Ромео, Ромео! Что мнѣ не данъ голосъ
Сокольничаго, чтобъ тебя могла я
Призвать назадъ, мой благородный кречетъ!
Но вѣчно-хриплая неволя громко
Не въ силахъ говорить, а то бъ пещеру,
Гдѣ Эхо спитъ, заставила дрожать я,
У Нимфы бы охрипъ воздушный голосъ,
Какъ мой же, имя Ромео повторяя.
Душа моя меня, я слышу, кличетъ
По имени! Рѣчь милой въ тишинѣ ночной —
Что музыки серебряные звуки!
Ромео!
Мой свѣтъ!
Когда къ тебѣ прислать
Мнѣ завтра?
Въ девять утромъ.
Синьорина!
Такъ я пришлю… Вѣдь это — цѣлый вѣкъ!
Забыла я, зачѣмъ тебя звала я!
Позволь остаться мнѣ, пока ты вспомнишь!
Не вспомню я, чтобъ оставался здѣсь ты!
Я буду помнить только твоего
Присутствія отраду.
Такъ останусь
Я здѣсь, чтобы навѣкъ забыла ты!
И самъ забуду я, что есть другія
Мѣста на свѣтѣ!
Вѣдь почти ужъ утро!
Хотѣла бъ я, чтобъ ты ушелъ, — но только
Какъ пташечка у маленькой шалуньи.
Вспорхнуть съ руки она немножко дастъ
Бѣдняжкѣ — плѣнницѣ привязанной — и снова
Ее притянетъ шелковымъ шнуркомъ,
Ревнуя нѣжно птичку къ вольной волѣ.
Хотѣлъ бы я твоею птичкой быть!
И я бъ того хотѣла, дорогой мой!
Да только заласкала-бъ я до смерти!
Но — доброй ночи, доброй ночи! Такъ
Сладка печаль прощальнаго привѣта,
Что „доброй ночи!“ до дневного свѣта
Твердила все бы я! (Уходитъ).
О, да сомкнетъ
Твои рѣсницы сонъ! Да низойдетъ
На сердце миръ! Хотѣлъ бы обратиться
Я въ сонъ и въ миръ, чтобы въ тебя вселиться.
Теперь къ отцу духовному пойду
Я въ келью, съ нимъ блаженствомъ подѣлиться…
Благой совѣтъ и помощь я найду.
Ясная улыбка зорьки сѣроокой
Хмурую ужъ гонитъ ночь и золотитъ
Полосами свѣта облака востока,
И, рѣдѣя быстро, въ ужасѣ бѣжитъ
Прочь съ дороги солнечной, шатаясь словно съ пьяна,
Мракъ предъ колесницею свѣтлаго Титана.
Но пока горящій закрываетъ свой
Взоръ еще дневное, жгучее свѣтило
И не будитъ міра, и росы ночной
На травѣ зеленой капель не спалило, —
Надо понабрать мнѣ въ кузовочекъ мой
Всякихъ травъ опасныхъ, лютаго коренья
И цвѣтовъ съ безцѣннымъ сокомъ исцѣленья.
Мать земля всѣмъ тварямъ и могила имъ;
Гдѣ родное нѣдро тварей — тамъ и гробы!
Чадъ многообразныхъ мы повсюду зримъ
Изъ одной родимой вышедшихъ утробы
И равно сосущихъ грудь земли, живымъ
Молокомъ обильную: и безъ исключенья,
Важнаго исполнены всѣ они значенья,
Безконечно разнятся. О! сколь велика
Сила благодатная въ качествахъ цвѣтка,
Камня и растенія!.. Сколь ни низкимъ зрится
Что либо живое намъ, все землѣ годится.
Нѣтъ равно и добраго, что бы не могло,
Уклонясь отъ правильной цѣли назначенья,
Сдѣлаться источникомъ злоупотребленья.
Добродѣтель самая обратится въ зло,
Если путь, ей избранный, въ дѣлѣ жизни ложенъ:
Дѣломъ же не рѣдко порокъ облагороженъ.
Вотъ, цвѣточка этого чашечка таитъ
Ядъ въ себѣ и мощное средство исцѣленья.
Ты его понюхай — силы оживитъ;
Но вкуси — и всѣ твои мертвы ощущенья!
Въ сердцѣ ль человѣческомъ иль въ цвѣткѣ, равно
Съ благодатью смѣшано воли злой начало…
Если перевѣсъ оно въ твари удержало,
Смертію быть пожранной твари суждено!
Съ добрымъ утромъ, падре!
Benedicite!
Что за ранній голосъ мнѣ шлетъ такой привѣтъ?
Очень не хорошая сынъ мой, то примѣта,
Коли кто прощается съ ложемъ до разсвѣта,
Держитъ стражу вѣчную въ старческихъ очахъ
Мрачная заботушка и не проникаетъ
Сонъ туда, гдѣ гостья лишь эта обитаетъ.
Но на ложе юности, въ радужныхъ мечтахъ,
Онъ съ любовью нѣжною крѣпкій низлетаетъ.
Заключу изъ ранняго посѣщенья самъ
Вотъ что я — и, кажется, что по всѣмъ правамъ,
Съ ложа тебя важное поднимаетъ дѣло;
Если жъ ты не поднятъ имъ, то скажу я смѣло:
Ромео не ложился и на мигъ единый.
Угадалъ послѣднее, падре… но покой
Вдвое отъ безсонницы слаще былъ отъ той.
Господи, прости ему! Былъ ты съ Розалиной?
Съ Розалиной, падре мой? Нѣтъ! забыто мной
Это имя съ прежними за него скорбями.
Вотъ такъ умникъ, сынъ ты мой!
Гдѣ жъ ты побывалъ?
Разскажу, чтобъ болѣе ты не вопрошалъ.
Очутился вдругъ я на пиру съ врагами:
Врагъ меня мгновенно въ сердце поразилъ,
Да и мною въ то же пораженъ мгновенье.
Отъ тебя зависитъ наше исцѣленье!
Мужъ святой! Я мести, видишь, не питаю,
За врага тебя я нынѣ умоляю.
Говори прямѣе, сынъ мой, безъ смущенья:
На глухую исповѣдь глухо и прощенье.
Ну, такъ знай, что больше я жизни, больше свѣта,
Полюбилъ прелестную дочку Капулета…
Любитъ, какъ люблю ее, и меня она, —
И любовь взаимная бракомъ быть должна
Скрѣплена священнымъ. Гдѣ и какъ мы съ нею
И когда сошлися мы, на пути успѣю
Разсказать. Пришелъ же я вотъ о чемъ молить:
Долженъ съ ней сегодня ты насъ соединить.
О, святый Франческо! Что за перемѣна!
Къ Розалинѣ страстенъ онъ былъ и вдругъ — измѣна!
Ахъ! любовь у юношей, видно, лишь въ очахъ,
А не въ сердцѣ… Господи!.. сколько слезъ, бывало,
На твоихъ на блѣдныхъ я видывалъ щекахъ,
Изъ за Розалины все!.. Даромъ же пропала
Соль ихъ на подправку страсти этой лживой,
Отъ которой нѣтъ теперь даже и отзыва!
Вздохи твои солнышко по небу едва ли
До сихъ поръ разсѣяло; стонъ твоей печали
Въ слухѣ моемъ старческомъ все еще звучитъ…
Да взгляни ты: слѣдъ еще до сихъ поръ хранитъ
Старыхъ слезъ не высохшихъ блѣдная ланита!
Если былъ собою ты, ежели твоимъ
Было горе старое, — вѣдь вы оба съ нимъ
Были Розалинины… И она забыта!
Ну, скажи, пожалуйста: коль въ мужчинѣ страсть
Такъ ничтожна, — женщинѣ мудрено ли пасть?
За любовь къ ней слышалъ я вѣчно нареканья.
За любовь, ребенокъ?.. Нѣтъ за обожанье!
Ты жъ велѣлъ въ могилу мнѣ любовь зарыть!
Не за тѣмъ, чтобъ выкопать изъ земли другую.
Перестань, о, падре, ты такъ меня бранить!
За любовь любовью же та, кого люблю я,
Платитъ мнѣ; другая вѣдь такъ не поступала!
Охъ! другая эта видно вѣрно знала,
Что въ тебѣ любовь твоя только наизусть,
Буквъ не разбираючи, свой урокъ читала.
Но пойдемъ, ты — вѣтренникъ! Такъ и быть ужъ, пусть!
По одной причинѣ я помогать рѣшуся:
Можетъ быть… Кто вѣдаетъ? бракъ нежданный сей
Кончитъ ссоры вѣчныя вашихъ двухъ семей…
О! пойдемъ же, падре мой! Я вѣдь тороплюся.
Осторожно-медленный шагъ всегда вѣрнѣй.
Куда дѣвался къ чорту этотъ Ромео?
Скажи: не приходилъ онъ ночью въ домъ?
Въ отцовскій — нѣтъ! Я спрашивалъ слугу.
Эхъ! все-то блѣднолицая дѣвчонка,
Все эта рыба — Розалина, право,
Его такъ мучитъ! Онъ совсѣмъ рехнется.
Тибальтъ, племянникъ Капулета старика,
Записку въ домъ отца его прислалъ.
Ну, объ закладъ я бьюсь, что вызовъ это!
Ромео навѣрно отвѣтитъ.
Да, конечно, всякій на письмо отвѣтитъ, кто грамоту знаетъ.
Нѣтъ! хозяину письма отвѣтитъ такъ, что каковъ былъ вопросъ, таковъ будетъ и отвѣтъ.
Увы и ахъ! бѣдный этотъ Ромео! ужъ и такъ онъ умеръ! Просадили его насквозь черные глаза чахлой дѣвчонки; прострѣлила его черезъ ухо въ другое любовная пѣсня; попала ему въ сердце въ самую середину стрѣла слѣпого стрѣлка-мальчишки! Ну, гдѣ ему тягаться съ Тибальтомъ?
Да Тибальтъ-то что за птица ужъ такая?
Да не кошачье мяуканье[5]: вотъ что я тебѣ скажу. О, это — герой хорошихъ …неръ! Дерется онъ, какъ ты поешь пѣсенку, — по нотамъ; наблюдаетъ темпъ, разстояніе, мѣру. Вздохнуть не дастъ — разъ! два! — а три! ужъ въ твоей груди!.. Прокалыватель шелковыхъ пуговицъ! Дуэлистъ, дуэлистъ! баричъ самой кровной породы! Второго позыва ждать не станетъ! О, дивное пассадо! Отбивай! Ага![6]
Еще что?
Провались они эти фигляры, щебетуны, жеманные сумасброды!... эти модные производители восклицаній: „ахъ! что за клинокъ! ахъ! что за молодецъ! ахъ! что за дѣвчонка!“ Ну, не жалости ли подобно, старина, что насъ заѣдаютъ эти заморскія мухи, эти разнощики модныхъ товаровъ, эти „пардоне муа“, которые до того вдались въ новизну, что не усидятъ покойно на старой скамейкѣ! Охъ, ужъ эти мнѣ „бонжуры“!..
Вотъ онъ — Ромео! вотъ онъ — Ромео!
Кости лишь да кожа: точно вяленая селедка! Рыба ты, рыба!... Какъ это ты такъ обрыбился? Онъ теперь весь расплылся въ стихахъ Петрарки. Лаура передъ его барыней — судомойка: только что развѣ любовникъ ея былъ молодцоватѣй на счетъ риѳмъ; Дидона — шлюха; Клеопатра — цыганка; Елена и Эро — потаскныя скурехи; а Тизба, сѣроглазая кошка, — ужъ ровно ничто передъ ней… Синьоръ Ромео! бонжуръ! Французскій салютъ французскимъ штанамъ вашей милости! Славную вы однако съ нами штуку прошлую ночь съерыжничали!
Съ добрымъ утромъ обоихъ! Какую штуку?
Удрали, мессеръ, удрали! Изволите понимать?
Виноватъ, добрый Меркуціо! важное дѣло было: въ такомъ дѣлѣ не грѣхъ нарушить приличія.
Это почти то же, что сказать: бываютъ, дескать, дѣла, въ которыхъ не грѣхъ и въ сторону уклониться.
Изъ вѣжливости, пожалуй!
Отвѣтъ преуклончивый!
Толкованіе самое вѣжливое!
Ну, да вѣдь извѣстно, что я — цвѣтъ вѣжливости.
Букетъ цвѣтовъ.
Это вѣрно!
У меня вотъ башмаки тоже съ букетами.
Прекрасно сказано… Остри, пока износятся твои востроносые башмаки, пока подошвы у нихъ оттреплются! Острота все еще останется у нихъ на кончикѣ: острота безъ конца!
Чудесная острота на подметки къ изношеннымъ башмакамъ!
Разними насъ, добрый Бенволіо! Съ моимъ остроуміемъ — одышка!
Хлестни его да пришпорь! хлестни, да пришпорь! — а то я закричу: перегналъ!
Да, если твои остроты полетятъ какъ дикіе гуси одна за другой, — я погибъ. И не мудрено: у тебя въ одномъ изъ твоихъ чувствъ больше дичи, чѣмъ у меня во всѣхъ пяти… Хорошъ, однако, и я гусь.
Ктожъ въ этомъ сомнѣвался?
А еслибъ я былъ гусыня, которая бы тебя за ухо укусила?
Нѣтъ! ужъ останься лучше добрымъ гусемъ!
Твое остроуміе — точно недоспѣлое яблоко: ужасная кислятина.
А развѣ это не отличный соусъ подъ жирнаго гуся?
Ну, это ужъ острота резинковая: изъ вершка растягивается въ полсажени!
Да вѣдь я его растягиваю въ твою мѣрку: ну, и выходитъ, что ты — въ длину и въ ширину — огромный гусь.
Вотъ, вѣдь не лучше ли это разныхъ любовныхъ аховъ и оховъ? Ты теперь на человѣка похожъ, ты опять Ромео, какъ надо быть Ромео и по воспитанію и по натурѣ! Потому: эта нюня — любовь мечется вѣчно, высуня языкъ, изъ угла въ уголъ, да ищетъ все дырки, куда бы свою дурь всунуть.
Стой тутъ, стой тутъ!
Коли нужно, чтобы стоялъ, такъ не мѣшай.
А не равно будетъ упадокъ отъ перестойки?
Ты ошибаешься: я доходилъ до самой сути, до кончика: ты не далъ мнѣ кончить безъ остановки, не растягивая…
Прекрасно!
Парусъ, парусъ!
Два, два! юбка и штаны!
Пьетро!
Здѣсь.
Пьетро! вѣеръ мнѣ мой, пожалуйста!
Пожалуйста, вѣеръ ей, добрый Пьетро! Личико прикрыть… Такъ-то красивѣй будетъ.
Пошли вамъ Богъ доброе утро, синьоры!
Пошли вамъ Богъ добрый вечеръ, синьора!
Какой же еще вечеръ теперь?
Ну, коли не совсѣмъ, — такъ около! увѣряю васъ! Нахальная стрѣлка стоитъ на двѣнадцати.
Ну васъ! Вы что за человѣкъ?
Человѣкъ, которымъ природа сама на себя плюнула.
Вотъ, ей Богу, отлично сказано: сама на себя плюнула! что только говоритъ! Синьоры, не можетъ ли кто нибудь изъ васъ сказать мнѣ, гдѣ могу я найти молодого Ромео?
Это я вамъ скажу, пожалуй. Только молодой Ромео будетъ старше, когда вы его найдете, чѣмъ теперь, когда вы его ищете; изо всѣхъ этого имени я — самый младшій, за исключеніемъ самаго худшаго.
Сладко вы какъ разсказываете!
Да что жъ въ худомъ-то хорошаго?.. хорошо сказано, ей Богу!.. умно, умно!
Если вы — онъ, мессеръ, то мнѣ съ вами надо поговорить по секрету.
Должно быть, подзываетъ его на ужинъ.
Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
Кого это ты травишь?
Не зайца, мессеръ, а можетъ и зайца, все равно: мохнатаго звѣря, только запеченнаго въ постномъ пирогѣ: онъ и зачерствѣлъ, и заплѣснѣвѣлъ, прежде чѣмъ его ѣсть стали.
Старый зайка сѣрый, старый зайка сѣрый;
Блюдо въ постъ онъ — хоть куда!
Только зайка сѣрый пролежалъ безъ мѣры
И протухъ онъ: вотъ бѣда!
Ромео, что ты къ отцу пойдешь? Мы тамъ обѣдаемъ.
Я сейчасъ за вами.
Прощайте, древняя синьора! Прощайте, синьора, синьора, синьора!
Ну да, прощайте! Скажите, мессеръ, кто этотъ нахальный торгашъ съ дряннымъ товаромъ?
Господинъ, кормилица, который самъ себя любитъ слушать и въ одну минуту наговоритъ столько, сколько самъ не переслушаетъ въ мѣсяцъ.
Если онъ скажетъ что нибудь на мой счетъ, то отдѣлаю, будь онъ одинъ сильнѣй, чѣмъ двадцать этакихъ сорванцовъ; а я не справлюсь — найдется, кто съ нимъ справится. Вотъ ерникъ-то! Я вѣдь не дѣвка ему досталась, не скуреха какая! Ты что стоялъ? ты что смотришь, какъ всякій ерыга надо мной потѣшается?
Я не видалъ, чтобы кто съ вами потѣшался, кабы только увидалъ, — сейчасъ бы клинокъ на-голо! Я не хуже другихъ вынуть-то съумѣю, коли только случай къ хорошей свалкѣ выйдетъ, да коли законъ будетъ на моей сторонѣ.
Ну, вотъ передъ Богомъ, такъ это я раздосадована, что всѣ-то у меня косточки трясутся!.. Подлецъ эдакой! Позвольте, мессеръ, словечко… Какъ ужъ я вамъ докладывала, моя барышня послала меня васъ разыскать, а что она сказать вамъ велѣла, это покамѣстъ при мнѣ остается. Только, первое дѣло, позвольте доложить вамъ: коли вы ее только, какъ это говорится, съ ума свести хотите, — расподлый съ вашей стороны это будетъ поступокъ, потому: барышня она молодая; значитъ, если вы съ ней въ темную играете, какъ это говорится, — грѣхъ это будетъ такъ поступить съ хорошей дѣвицей и не хорошее дѣло…
Поклонись ты отъ меня, кормилица, своей синьорѣ… Клянусь я…
Добрая душа! Ей Богу, все это ей скажу. Господи! вотъ обрадуется то.
Да что жъ ты скажешь то, кормилица? ты отъ меня ничего еще не выслушала.
А скажу я ей, синьоръ, что вы клялись, а это, — ну какъ мнѣ не понять? — самый что ни есть дворянскій обычай.
Скажи, чтобъ нынче же нашла предлогъ идти
На исповѣдь она;
И въ кельѣ фра Лоренцо совершится
Вѣнчаніе. Вотъ за труды тебѣ.
Нѣтъ, право, синьоръ, ни копейки не возьму.
Ну, вотъ еще! Возьми я говорю.
Такъ вечеромъ, синьоръ? Ну, хорошо! придетъ!
А ты за монастырскою оградой,
Кормилица, постой…
Мой человѣкъ туда къ тебѣ придетъ,
Веревочную лѣстницу тебѣ онъ
Отдастъ: мнѣ по узламъ ея взбираться
На верхъ блаженства моего,
Подъ кровомъ таинственнымъ ночи!
Прощай, служи лишь вѣрно: награжу я…
Прощай, синьорѣ кланяйся своей!
Храни тебя Господь… Послушайте, синьоръ…
Что, дорогая ты моя
Кормилица?
Вашъ человѣкъ-то вѣренъ?
Вѣдь тайна — знаете пословица ведется —
И промежъ двухъ-то рѣдко тайной остается.
Ручаюсь я, что вѣренъ онъ какъ сталь.
Ну, хорошо, синьоръ! И моя госпожа препрелестная барышня… Богъ мой, Богъ мой! когда она была еще крошкой маленькою… о! есть знаете въ городѣ, синьоръ, графъ Парисъ; очень ужъ онъ на нее зарится, а она, моя голубушка, лучше кажется на жабу, на настоящую заправскую жабу глядѣть будетъ, чѣмъ на него. Я иной разъ и дразню это ее: говорю, что молъ Парисъ — самый ей подходящій женихъ… такъ вѣрите ли? она такъ вотъ вся и поблѣднѣетъ какъ полотно бѣлое… А что! вѣдь розмаринъ — цвѣтокъ и Ромео съ одного слова начинаются?[7]
Съ одного, кормилица… только чтожъ тебѣ изъ этого? оба конечно съ Ро…
Ахъ вы, насмѣшникъ! Вѣдь это собачій лай![8] ррро… Нѣтъ, ужъ я знаю, что съ другого слова! А ужъ какъ она складно это про васъ и про розмаринъ прибираетъ, просто — прелести слушать!
Кланяйся синьоринѣ! (Уходитъ).
Тысячу разъ буду кланяться! Пьетро!
Чего?
Возьми мой вѣеръ и ступай впереди.
Пробило девять, какъ услала няню,
И въ полчаса сходить она хотѣла…
А можетъ, не нашла… Нѣтъ! быть не можетъ!
Хромая словно эта няня! ахъ!
Любви послами мыслямъ быть бы надо;
Онѣ летятъ скорѣй, чѣмъ солнышка лучи,
Что мракъ ночной съ холмовъ высокихъ гонятъ:
На голубяхъ любовь на легкихъ ѣздитъ
И съ быстрыми какъ вѣтръ крылами купидонъ.
Достигло солнце крайней точки бѣга
Дневного… Съ девяти и до полудня
Три тягостныхъ часа прошли… Ея все нѣтъ.
Будь у нея кровь юности горячая
И страсти пылъ, она бъ какъ мячикъ мчалась…
Я перекинула бъ ее единымъ словомъ
Къ любезному, а онъ ее ко мнѣ.
Но эти люди старые — что мертвые:
Недвижны, вялы, блѣдны какъ свинецъ.
О Боже! вотъ… Кормилица, мой сахаръ!
Ну что? Его ты видѣла? Да отошли ты
Скорѣе человѣка твоего.
Выдь, Пьетро, и останься у дверей.
Что, няня, жизнь моя! О Боже! взглядъ твой мраченъ!
Будь хоть дурная вѣсть, скажи съ веселымъ видомъ
Ее по-крайности! А доброй вѣсти
Отраднѣйшую музыку зачѣмъ же
Лица печальнымъ выраженьемъ портить?
Уфъ! мочи нѣтъ… Дай ты вздохнуть немного:
Всѣ косточки болятъ… Сломала жъ я конецъ!
Костями бы своими я за вѣсти
Съ тобою помѣняться рада… Ну-же,
Скорѣе, няня, говори, скорѣе!
Ахъ, Господи! вотъ загорѣлось! Можно
Пождать съ минутку: говорятъ вѣдь вамъ,
Что я совсѣмъ дыханія лишилась.
Вѣдь есть на столько же, чтобы сказать мнѣ,
Что ты совсѣмъ дыханія лишилась.
Вѣдь оправданья въ медленности, право,
Длиннѣй, чѣмъ то, въ чемъ ихъ приносишь ты.
Съ хорошей ты, съ дурной ли вѣстью? только
Лишь это, а подробности потомъ.
Дай мнѣ узнать: съ хорошею ль, съ дурною ль?
Да, признаться: можно поздравить съ выборомъ! хуже-то вы должно быть не сыскали… Ромео… да нѣтъ, не то! конечно, можно чести приписать, что ужъ лицомъ красавецъ-мужчина; однако строенъ — такъ это на удивленье, а руки, ноги, станъ — хоть конечно, что объ этомъ много говорить? — но только и сравненія ни съ кѣмъ не знаю… На счетъ воспитанія — не скажу, чтобы очень; только ужъ на томъ постою, что кротокъ какъ агнецъ! Знать, ужъ судьба тебѣ: служи молебенъ!… А что вы здѣсь, дома, обѣдали?
Нѣтъ, нѣтъ! Да это все вѣдь я и прежде знала!
Что онъ о свадьбѣ говорилъ, о свадьбѣ?
Охъ, разломило голову!.. Что только
За голова моя? Стучитъ такъ, словно
Сейчасъ вотъ на двадцать она кусочковъ треснетъ.
А поясница такъ и ломитъ! охъ!
Ты — поясница, поясница!
Богъ вамъ судья — меня на побѣгушки
Опредѣлили. Просто, въ гробъ ложись!
Ей Богу, другъ мой няня, жаль тебя мнѣ!
Свѣтъ мой, кормилица! скажи-же ты мнѣ!
Что милый мнѣ наказывалъ съ тобою?
Вашъ милый говоритъ какъ славный господинъ,
Порядочный, воспитанный, учтивый,
И поручусь, что честный… гдѣ-жъ синьора?
Гдѣ матушка? а у себя тамъ, дома.
Гдѣ жъ быть ей? Только, какъ ты странно все
Мнѣ отвѣчаешь? „Славный господинъ
Вашъ милый“, и сейчасъ же „гдѣ жъ синьора?“
Ахъ! Матерь пресвятая!
Какъ вдругъ вспылила? Хорошо же мнѣ
Мои больныя косточки ты лечишь?
Извольте жъ за вѣстями сами вы ходить!
И все отсрочки… Ромео что сказалъ мнѣ?
Позволено-ль идти на исповѣдь сегодня?
Да.
Ну, такъ отправляйтесь къ фра Лоренцо.
Найдется мужъ тамъ сдѣлать васъ женою.
Ишь кровь-то шельма какъ на щечкахъ заиграла!
Такъ полымемъ и пышутъ съ каждой вѣстью!
Идите въ церковь; я другой дорогой
За лѣстницей пойду; по ней вашъ милый
Взберется въ птичье гнѣздышко въ потемкахъ.
Вѣдь я чернорабочая на васъ…
Но и тебѣ вѣдь тоже грузъ не малый
Нести сегодня въ ночи поздній часъ!
Пойду-ка я обѣдать: ты же — въ келью.
Прощай! скорѣй къ блаженному веселью!
Благослови Господь святой обрядъ,
И да не будетъ онъ
Печалію въ грядущемъ омраченъ!
Аминь, аминь! но приходи печаль, —
Не перевѣситъ радости безмѣрной,
Которую даетъ одно мгновенье
Въ ея присутствіи. Лишь руки ты
Соедини святыми намъ словами, —
Смерть приходи сама — любви вампиръ!
Довольно, что ее я назову своею.
Насильственнымъ страстямъ — насильственный конецъ;
Въ ихъ торжествѣ — имъ смерть; онѣ сгораютъ,
Какъ порохъ и огонь, въ лобзаньи. Сладкій медъ
Своею сладостью намъ приторенъ порою
И наконецъ оскомину набьетъ.
Люби умѣренно — пролюбишь дольше:
Другъ! тише ѣдешь — дальше будешь ты.
Вотъ и синьора. О! столь легкая нога
Отъ вѣка не ступала по помосту.
Любовники пройдутъ — не упадутъ
По паутинкѣ тонкой, что виситъ
Въ горячемъ лѣтнемъ воздухѣ. Легка
Ты суета суетъ!
Привѣтъ мой вамъ,
Почтенный мой отецъ духовный!
Ромео
За насъ за двухъ пускай тебя благодаритъ.
Чтобъ онъ меня благодарилъ недаромъ,
Привѣтствую его какъ и тебя я.
Джульетта! Если той же мѣры радость
Твоя, какъ и моя, и если ты сильнѣе
Ее способна высказать, — дыханьемъ
Своимъ окрестный воздухъ услади!
Пусть рѣчи музыка всю полноту
Безмѣрнаго блаженства передастъ
Обоихъ насъ объявшую при встрѣчѣ.
Восторгъ богатъ не словомъ, — полнотою;
Не украшеньемъ гордъ, — самимъ собою:
Тотъ — нищій, кто имущество сочтетъ;
Моя любовь дошла до крайней грани,
Своимъ богатствамъ потеряла счетъ.
Идемте же, конецъ положимъ дѣлу.
Однихъ вѣдь не могу оставить васъ я,
Пока предъ церковью святой
Не будете вы — два во плоть едину.
Примѣчанія
править- ↑
Меркуціо. . . . Король Кофетуй въ нищенку влюбился.
Баллада о королѣ Кофетуа, влюбленномъ въ нищую, упоминается также въ «Безплодныхъ усиліяхъ любви» (I, сц. 2, стр. 130 и въ прим. стр. 551).
- ↑ Въ заклинаніи Меркуціо, Григорьевъ опустилъ (послѣ словъ «устами пунцовыми и маленькою ножкою): «ея колышащимися бедрами и всею прилегающею къ нимъ областью».
- ↑ Меркуціо.
И думаетъ: зачѣмъ красавица не плодъ
И фигой на него сама не упадетъ.Тутъ Григорьевъ очень кратко передалъ рядъ невозможно грубыхъ каламбуровъ и сближеній Меркуціо.
- ↑ Это выраженіе Шекспиръ могъ заимствовать изъ перевода «Любовной науки» Овидія, изданнаго Марло, гдѣ говорится: «Самъ Юпитеръ возсѣдаетъ на лазурныхъ небесахъ и смѣется надъ вѣроломствомъ любовниковъ». Въ поэмѣ Баярдо «Влюбленный Орландъ» также есть стихи:
Джульетта. . . . . . . смѣется, говорятъ,
Юпитеръ надъ любовнымъ вѣроломствомъ.Quel che si fa per ben Dio nonaggrava
Anzi ride el spergiuso degli amanti. - ↑
Бенволіо. Да Тибалътъ-то что за птица ужъ такая?
Меркуціо. Да не кошачъе мяуканье…Въ подлинникѣ: «Да, могу сказать, побольше, чѣмъ князь котовъ». Комментаторы сближаютъ это выраженіе съ именемъ Кота Тиберта въ средневѣковомъ «Романѣ о Лисѣ».
- ↑
Меркуціо. Дуэлистъ, дуэлистъ!.. Второго позыва ждать не станетъ. О, дивное пассадо! Отбивай! Ага!
При Елизаветѣ дуэли сдѣлаюсь въ Англіи обычнымъ явленіемъ, и для правильнаго ихъ веденія издано было нѣсколько руководствъ, въ которыхъ подробно перечислялись всевозможные поводы къ поединкамъ и всѣ пріемы боя. Однимъ изъ наиболѣе распространенныхъ руководствъ этого рода было переведенное съ итальянскаго сочиненіе Савіоло и Каранцы (1595). Въ концѣ XVI и въ началѣ XVII в. въ Лондонѣ было нѣсколько знаменитыхъ учителей фехтованія, тоже большею частью итальянцевъ, отчего и всѣ термины «благороднаго искусства» были итальянскіе. «Пассадо» (собств. passata) — выпадъ, шагъ впередъ во время боя. Въ пьесахъ Шекспира часто встрѣчаются указанія на дуэли и различные термины атаки и обороны.
- ↑
Кормилица. . . Вѣдь розмаринъ-цвѣтокъ и Ромео съ одного слова начинаются?
Розмарину приписывалось свойство укрѣплять память; потому этотъ цвѣтокъ и считался символомъ вѣрности и входилъ въ составъ свадебныхъ букетовъ. Ср. «Гамлетъ», д. IV, сц. 2.
- ↑
Ромео. . . . оба, конечно, съ Ро.
Кормилица. Ахъ, вы, насмѣшникъ! Вѣдъ это собачій лай!Неграмотная кормилица думаетъ, что Ромео надъ нею смѣется. Букву р въ школахъ называли «собачьей» и повторяли стихъ Люцилія: «Irritata canis quot RR quam plurima dicat».