| … id facinus primis ego memorabile existumo sceleris atque periculi novitate. |
| Sallustius. |
Безотрадную картину представляла изъ себя Италія въ эпоху, непосредственно предшествовавшую заговору Катилины. Послѣ междоусобныхъ войнъ Марія и Суллы, войнъ, гибельно отразившихся на экономическомъ положеніи ея гражданъ, благосостояніе ихъ пало до послѣдней степени. Поглощены были лучшія силы Рима; многихъ тысячъ гражданъ не доставало какъ въ столицѣ, такъ и въ другихъ областяхъ, много полей было брошено за недостаткомъ рабочихъ рукъ. Прежній пахарь былъ отрываемъ отъ сохи и шелъ въ солдаты, откуда нерѣдко возвращался съ огромными деньгами, доставшимися ему безъ особаго труда, при грабежѣ непріятельскаго города. Въ 81 году, послѣ окончательнаго пораженія маріанской партіи, Сулла роздалъ 23-мъ легіонамъ 120,000 земельныхъ участковъ въ Етруріи, Лаціи и Кампаніи, — имѣній лицъ, принимавшихъ участіе въ войнѣ противъ диктатора. Съ жадностью набросились легіонеры на плодородныя земли, но въ короткое время истощили ихъ, и, не находя въ себѣ терпѣнія и трудолюбія, снова опоясались мечемъ: война много лѣтъ заставила ихъ провести вдали отъ отечества, они отвыкли отъ плуга и навсегда распростились съ мирными занятіями своихъ отцевъ. Отдѣльныя личности скупали за безцѣнокъ брошенныя земли, пріобрѣтали рабовъ и становились вскорѣ зажиточными фермерами. На ихъ поляхъ паслись безчисленныя стада домашняго скота, за плугомъ и заступомъ работали тысячи рабовъ. Рабъ, по выраженію римлянина, былъ говорящею машиной. Онъ считался не человѣкомъ, а вещью, и долженъ былъ, по словамъ Катона, или работать, или спать. Полунагой, въ цѣпяхъ, то и дѣло осыпаемый ударами бича надсмотрщика, онъ съ утра до ночи корпѣлъ за полевыми или домашними работами. Жизнь его была во власти господина, не имѣвшаго къ своимъ подчиненнымъ ни жалости, ни снисхожденія. За малѣйшее промедленіе въ исполненіи его воли, хотя-бы она состояла въ приказаніи подать воды, несчастный подвергался сотнямъ ударовъ плетью. Это факты, доказанные исторически. Неудивительно, что при первой возможности рабъ старался отмстить своему господину. Содержаніе раба почти ничего не стоило, между тѣмъ онъ исполнялъ всѣ домашнія работы, тогда какъ свободный римскій гражданинъ не могъ оплачивать своимъ трудомъ всѣхъ издержекъ, сопряженныхъ съ занятіемъ сельскимъ хозяйствомъ. Мелкій собственникъ не имѣлъ возможности понизить цѣны своихъ произведеній и не находилъ имъ сбыта. Хлѣбъ, почти единственный источникъ существованія для небогатаго римскаго крестьянина, падалъ въ цѣнѣ вслѣдствіе подвоза изъ провинціи. Главный римскій рынокъ былъ переполненъ хлѣбомъ, что̀ влекло за собой паденіе его цѣнъ. Въ урожайные годы четверикъ хлѣба стоилъ на наши деньги 10, иногда и 5 копѣекъ. Нерѣдко хлѣбъ изъ Сициліи и Сардиніи отдавали только за одинъ провозъ. Къ чему-же должна была повести близорукость правительства, допускавшаго скопленіе собственности въ рукахъ немногихъ личностей? — Къ общему обѣдненію и увеличенію числа недовольныхъ. Сперва крестьянинъ закладывалъ фермеру свой участокъ, потомъ продавалъ его и шелъ, часто цѣлою, семьей, въ кабалу къ богачу. Число мелкихъ собственниковъ уменьшалось, число крупныхъ помѣщиковъ увеличивалось съ ужасающею быстротою. И вотъ безземельные, обнищавшіе римляне идутъ толпами, безъ куска хлѣба, въ Римъ искать тамъ работы, толкаются весь день по площадямъ громаднаго города, питаясь подаяніемъ, а работы не находятъ и только увеличиваютъ собою массу голоднаго люда. Но у прежняго собственника есть еще неотъемлемое право подачи голоса въ народномъ собраніи, и онъ продаетъ его за кусокъ хлѣба искателю общественныхъ должностей. Съ приливомъ пришлаго элемента коренные римскіе граждане стушевались въ массѣ черни, заступившей мѣсто народа и готовой на все ради хлѣба и денегъ. Чернь становится силой, которой нельзя брезгать.
Честолюбивыя личности старались задобрить народъ, чтобы разсчитывать на его содѣйствіе при выборахъ на общественныя должности, устраивали пышныя игры, щедрою рукою раздавали пособія бѣднымъ, словомъ, вели ради своихъ цѣлей дѣятельную пропаганду. Но для всего этого нужны были громадныя деньги, и вотъ мы видимъ, что правительственная власть сосредоточивается въ рукахъ немногихъ богатыхъ родовъ. На права занимать государственныя должности, начальствовать надъ войскомъ, владѣть общественными землями кучка этихъ людей смотритъ какъ на наслѣдственныя и выжимаетъ своими притѣсненіями у народа послѣдніе соки. Кругъ правительственной знати былъ замкнутъ, доступъ въ нее человѣку неродовитому — невозможенъ или обставленъ величайшими затрудненіями. Пало значеніе и римскаго Сената. Было время, когда его голоса слушались отдаленные народы, — теперь надъ его дѣйствіями открыто смѣялись недовольные, опиравшіеся на тайное сочувствіе народа, который напрасно искалъ въ Сенатѣ правосудія противъ грабившихъ его богачей, въ большинствѣ случаевъ — даже членовъ самого Сената. Послѣдній лишился довѣрія; его слабости обнаруживались все болѣе и болѣе. Гдѣ-бы ни шло дѣло о самыхъ низкихъ поступкахъ, вездѣ почти фигурировали на скамьѣ подсудимыхъ сенаторы. Вліяніе въ куріи сдѣлалось источникомъ обогащенія; главнымъ путемъ, которымъ можно было попасть въ нее, стало взяточничество. Вмѣстѣ съ казнокрадствомъ, оно достигло невѣроятной степени; всѣмъ хотѣлось разбогатѣть скорѣе, не останавливаясь ни передъ какими средствами. Провинціи и союзники сильнѣй всего испытывали на себѣ гнетъ правителей, посылаемыхъ имъ Сенатомъ. Такимъ образомъ, главное государственное учрежденіе подорвало всякое уваженіе къ себѣ и стало игрушкой смѣлыхъ или даровитыхъ личностей. Марій первымъ бросилъ мечъ на политическіе вѣсы; его примѣру послѣдовалъ Сулла. Сенатъ то падаетъ, то поднимается и достигаетъ при Суллѣ огромнаго значенія. Помпей удачно борется съ нимъ и добивается отъ его лица самыхъ широкихъ полномочій.
Не въ высокомъ состояніи находилась и нравственность. Измельчали и замѣнились другими, противоположными, рѣдкія добродѣтели, основныя нравственныя качества древнихъ римлянъ, ихъ беззавѣтная любовь къ отчизнѣ, безкорыстіе и благородная гордость; руководящей силой въ государствѣ, выдающейся чертой общества, стали честолюбіе и алчность. Борьба за принципы превратилась въ борьбу изъ-за личныхъ выгодъ, изъ-за эгоистическихъ плановъ. Ростовщичество достигло такой степени, что капиталы удвоивались менѣе, чѣмъ въ два года. Не въ занятіи государственными дѣлами, какъ прежде, стала проходить жизнь вліятельнаго римлянина, а въ роскошныхъ пирахъ и самомъ циничномъ развратѣ. Безвозвратно прошли тѣ времена, когда диктаторъ самъ пахалъ землю, консулъ — лично стряпалъ себѣ обѣдъ: на пышные обѣды такихъ богачей, какъ Лукуллъ и Крассъ, тратились цѣлыя состоянія. Раньше, обѣдъ въ 100 ассовъ считался роскошью, теперь ничего не значилъ обѣдъ въ 100,000 ассовъ. Древній римлянинъ ѣлъ простыя блюда, теперь подаются самыя изысканныя кушанья, выписываемыя даже изъ Азіи и Африки, въ родѣ верблюжьихъ пятокъ, соловьиныхъ языковъ или страусовыхъ яицъ; предки ѣли изъ деревянной посуды, — теперь столы ломятся отъ золотой и серебряной. Прежде римлянинъ рѣдко пилъ вино, — теперь безшабашное пьянство дѣлается обычнымъ явленіемъ.
Ночи напролетъ проводили «порядочные» римляне въ оргіяхъ съ кокотками, танцовщицами и публичными женщинами. Напитки, кушанья, наконецъ, сама обстановка, должны были служить въ этомъ случаѣ возбужденію чувственности. Даже хлѣбу придавали какую-либо соблазнительную форму. Не было пощады и дѣтямъ. Прислуга въ домахъ богачей, особенно женская, считалась сотнями. Тутъ были управляющіе, экономы, архитекторы, музыканты, библіотекари, секретари, переписчики, чтецы, — люди, которые должны были думать за своихъ господъ и которые распинались въ рабской угодливости и низкопоклонствѣ предъ своимъ патрономъ. Отъ мужчинъ не отставали женщины. Кромѣ красивыхъ и образованныхъ куртизанокъ, въ Римъ привозили массу проститутокъ, которыхъ продавали сами родители, не имѣвшіе средствъ къ существованію. Въ столицѣ открылся даже рынокъ, гдѣ торговали живымъ товаромъ. Всюду, въ храмахъ, на кладбищахъ, въ театрахъ, циркахъ, баняхъ и на улицахъ были притоны разврата. «Спѣшите жить, молодыя дѣвушки», говоритъ современный поэтъ, Варронъ, «благо ваша юность позволяетъ вамъ веселиться, ѣсть, любить и кататься на колесницѣ Венеры». Въ судахъ то и дѣло разбирались процессы объ отравленіи мужа женою. Взаимной любви между супругами не существовало. «Римлянки считаютъ года не по консуламъ», говорилъ народъ, «а по мужьямъ, съ которыми успѣли разойтись». Вмѣстѣ съ нравственностью пала и вѣра. Катонъ въ присутствіи цѣлаго Сената обвиняетъ Цезаря въ отрицаніи загробной жизни, Цицеронъ — сомнѣвается въ существованіи наказанія для злыхъ послѣ смерти. Въ кругъ аристократіи проникаетъ греческій языкъ, греческіе нравы и образованность. Воспитателями и наставниками дѣтей богатыхъ фамилій являются, какъ и при Ювеналѣ, греки. Но граждане тогдашней Еллады не походили на своихъ славныхъ предковъ, — то были льстивые, продувные и глубоко испорченные люди: той свободной, прекрасной страны, граждане которой съ радостью несли въ жертву родинѣ жизнь свою и достояніе, давно уже не существовало. Новыя растлѣвающія понятія смѣшались со старинными римскими понятіями о чести и долгѣ и нашли себѣ сочувствіе: впервые ихъ услышало отъ своихъ учителей молодое поколѣніе. Мѣсто религіи предковъ заступило холодное отрицаніе, мѣсто прежней семейной жизни — ужасающій развратъ. Все римское, преданія, обычаи отцевъ, все поднималось на смѣхъ. А что было съ массою народа? — Образованіе не проникло въ него, не облагородило его нравовъ, онъ погрязалъ, если не въ невѣріи, то въ грубомъ суевѣріи. Пала въ немъ прежняя сила и доблесть, палъ прежній патріотизмъ, «гдѣ хорошо живется, — тамъ и отечество», говорилъ онъ и находилъ удовольствіе лишь въ кровавыхъ зрѣлищахъ гладіаторскихъ игръ.
Были люди, видѣвшіе печальное состояніе своей родины, желавшіе помочь ей, но ихъ было слишкомъ мало. Находились однако и такія личности, которыя не безъ удовольствія смотрѣли на то, какъ косилась толпа на заѣвшихся богачей-аристократовъ. Да и не одна толпа роптала на неравенство распредѣленія собственности, — за одно съ нею было не мало и «благородныхъ», промотавшихъ свое состояніе и вошедшихъ въ неоплатные долги. Эти люди принадлежали большею частью къ золотой римской молодежи. Повидимому, они не слишкомъ заботились о политическихъ реформахъ, — имъ просто хотѣлось соціальной революціи. Они утѣшались радужными мечтами: уничтожить долговыя книги, раздѣлить поровну имущество богатыхъ, присвоить себѣ наилучшія земли союзниковъ и перебить всѣхъ тѣхъ, кто останется недоволенъ новыми порядками. Таково было настроеніе глухо волновавшейся массы. Римъ вступалъ въ степень величайшаго нравственнаго упадка. Ему удивляются, слава о немъ гремитъ въ отдаленныхъ земляхъ, и въ то же время огромное тѣло начинаетъ разлагаться. Составить заговоръ было не трудно, тѣмъ болѣе, что много горючаго матеріала накопилось и въ самой столицѣ Италіи; не доставало только человѣка, который-бы зажегъ его. Вскорѣ выискался и онъ. То былъ Луцій Сергій Катилина.
Родился онъ въ 108 г. въ бѣдной семьѣ и былъ послѣднимъ представителемъ одного изъ древнѣйшихъ, хотя и захудалыхъ, патриціанскихъ родовъ Рима, троянскаго происхожденія — Сергіевъ. Одаренный обширнымъ острымъ умомъ и желѣзною волей, тонкимъ знаніемъ людей, глубоко проницательный, равно для всѣхъ доступный, красно и дѣльно говорившій, страстный, рѣшительный, неумолимый въ мести, хитрый и суевѣрный, Катилина рано попалъ въ омутъ столичной жизни, рано увлекся — и промоталъ все доставшееся ему наслѣдство отъ отца. Его разсудокъ не въ силахъ былъ совладать со страстями, и Катилина пустился въ самый грубый развратъ, убившій въ немъ почти всякое нравственное чувство, но не растлившій его необыкновенно здороваго тѣла. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые не признаютъ никакихъ предразсудковъ, никакихъ путъ нравственныхъ и душевныхъ и всегда готовы принести въ жертву личнымъ интересамъ все — и традиціи своего рода, и долгъ своего сословія, и дружескія отношенія. Лишь порой пробуждались въ его сердцѣ благородныя чувства, но, какъ быстро вспыхивали они, такъ-же быстро потухали. На его глазахъ сдѣлался Сулла главою государства, и этотъ примѣръ зародилъ въ Катилинѣ страстное желаніе захватить во что-бы ни стало въ свои руки верховную власть въ республикѣ. До сихъ поръ человѣкъ этотъ искалъ въ жизни однихъ наслажденій, пилъ полную чашу радостей, безотчетно тратилъ свои силы. Легкомысленно, словно въ чаду, скользилъ онъ по житейскимъ волнамъ, мало интересуясь общественною жизнью; теперь впервые проснулось въ немъ его не знавшее предѣловъ честолюбіе. Богъ, человѣчество, родина, кровь согражданъ, законы нравственности были для него одними пустыми, ничѣмъ не безпокоившими его словами. Всѣми ими пожертвовалъ онъ для достиженія своихъ цѣлей и, какъ человѣкъ, ничему не знавшій предѣла, погибъ жертвою своихъ стремленій. Самая наружность Катилины не говорила въ его пользу, — его мертвенно-блѣдное лицо, мутный взглядъ, прерывистая походка, все говорило, о человѣкѣ преступномъ.
Ужасенъ былъ Катилина и въ домашней жизни. Человѣкъ сладострастный, онъ не дорожилъ семейными узами, пускался, и не безъ удачи, въ любовныя похожденія и дошелъ въ своей наглости до того, что растлилъ дочь одного аристократа. Катилина дурно жилъ со своею женою. Еще при ея жизни онъ влюбился въ замужнюю, очень красивую и богатую, — по признанію самого Катилины ея кошелекъ былъ всегда къ его услугамъ для уплаты долговъ, — но страшно развратную женщину, Аврелію Орестиллу. Вѣроятно, и красавица была неравнодушна къ усердному ухаживателю, однако не хотѣла дѣлать скандала и не шла къ нему. Тогда Катилина убилъ свою жену. Но Аврелія боялась взрослаго пасынка, сына Катилины отъ перваго брака, и добрый отецъ не задумался совершить новое преступленіе, — онъ отравилъ сына и женился на Авреліи…
Вступленіе его въ общественную жизнь было не таково, чтобы исправить то, что было запущено и испорчено еще въ мальчикѣ. Службу свою Катилина началъ подъ знаменами Суллы. По примѣру своего кровожаднаго начальника, онъ набралъ шайку галловъ и отпущенниковъ, со звѣрскою жестокостью избивалъ сторонниковъ народной партіи, въ роли палача, скупалъ за безцѣнокъ имущества умерщвленныхъ и нажилъ огромное состояніе, но потомъ такъ-же легко спустилъ его въ развратѣ, ища забвенія отъ упрековъ совѣсти. Во время проскрипцій Катилина не пощадилъ даже родного брата своего и собственноручно убилъ его, лишь-бы завладѣть его имуществомъ, но изъ страха предъ наказаніемъ упросилъ Суллу вписать несчастнаго, заднимъ числомъ, въ проскрипты. Затѣмъ онъ убилъ собственноручно и престарѣлаго зятя своего, — всадника, Кв. Цэцилія, Л. Танузія, М. Волумнія и варварски замучилъ родственника Марія и Цицерона, любимца народа, М. Марія Гратидіана, голову котораго носилъ въ рукѣ по улицамъ Рима.
Между эдилами мы не встрѣчаемъ имени Катилины, безъ сомнѣнія потому, что должность эта была не по его средствамъ, какъ требовавшая громадныхъ издержекъ на устройство игръ народу. Въ 77 г. онъ былъ квесторомъ. Въ 74 г. Катилина былъ сдѣланъ легатомъ и подъ начальствомъ Г. Скрибонія Куріона участвовалъ, повидимому, въ войнѣ съ ѳракійцами. Въ 73 году онъ подвергся со стороны Л. Лукцея обвиненію въ связи съ весталкой Фабіей, свояченицей Цицерона по первой женѣ его, Теренціи. Катилинѣ грозила смертная казнь; но онъ спасся, благодаря ходатайству Лутація Катула. Не смотря на дурную репутацію, Катилина успѣлъ снискать довѣріе народа и въ 68 г. былъ выбранъ преторомъ. Чрезъ годъ мы видимъ его управляющимъ, въ качествѣ пропретора, провинціей Африкой. Во время двухлѣтней претуры Катилина запятналъ себя невѣроятными жестокостями и хищничествомъ, дошедшимъ до того, что въ Сенатъ послана была изъ Африки жалоба на его образъ дѣйствій, и Катилина долженъ былъ отказаться отъ своей завѣтной мысли добиться консульства.
Самое дѣло происходило слѣдующимъ образомъ. По пріѣздѣ изъ Африки Катилина, по принятому обыкновенію, заявилъ за семнадцать дней до комицій о своемъ намѣреніи выступить кандидатомъ на консульскую должность 65 года. Консулами въ то время были Маній Эмилій Лепидъ и Л. Волькатій Туллъ. Послѣдній сдѣлалъ запросъ въ Сенатѣ, можно-ли допустить къ выборамъ лицо, состоящее подъ слѣдствіемъ. Сенатъ далъ отрицательный отвѣтъ, и Катилина принужденъ былъ отказаться отъ своего желанія. По обвиненію въ лихоимствѣ онъ успѣлъ оправдаться, подкупивъ своего обвинителя, П. Клодія Пульхра, впослѣдствіи жесточайшаго врага Цицерона, и многихъ судей. Хотя списокъ ихъ былъ составленъ по выбору Катилины и обвиненіе поддерживалось очень слабо, все-же оправдался онъ съ трудомъ: сенаторы произнесли ему обвинительный приговоръ, и только всадники и государственные казначеи высказались въ его пользу. По словамъ Фенестеллы, Катилину защищалъ Цицеронъ. Принужденный отказаться отъ консульства, Катилина рѣшилъ прибѣгнуть къ излюбленному, наиболѣе соотвѣтствовавшему его характеру средству, — насилію. Въ его умѣ впервые возникаетъ мысль о заговорѣ.
Между тѣмъ консульскіе выборы 66 г. прошли своимъ чередомъ. Въ консулы были избраны П. Автроній Пэтъ, другъ юности Цицерона, и П. Корнелій Сулла, племянникъ тріумфатора. Однако новые консулы недолго удержались въ своей должности: они были обвинены Л. Торкватомъ въ незакономъ домогательствѣ консульской власти. Справедливо-ли, ложно-ли было обвиненіе, доказать трудно, только консулы были отставлены отъ своихъ мѣстъ и замѣнены народомъ прежними кандидатами — Л. Манліемъ Торкватомъ и Л. Авреліемъ Коттой. Одинъ изъ смѣщенныхъ консуловъ, Автроній, человѣкъ честолюбивый, энергичный и грубый, рѣшилъ отмстить за нанесенное ему оскорбленіе и вступилъ въ сношенія съ Катилиной. Къ нимъ пристало еще нѣсколько человѣкъ, также недовольныхъ правительствомъ или, вѣрнѣй, возвышеніемъ Помпея, — Г. Кальпурній Пизонъ, молодой обѣднѣвшій аристократъ, личность даровитая и смѣлая, вышеупомянутый П. Корнелій Сулла, извѣстный богачъ — М. Лициній Крассъ и курульный эдилъ, знаменитый въ послѣдствіи Г. Юлій Цезарь. Заговоръ былъ составленъ 5-го декабря 66 г. 1-го января 65 г. рѣшено было окружить курію и умертвить, во время торжественнаго жертвоприношенія въ Капитоліи, Торквата и Котту, Пизону дать въ управленіе только что начавшую оправляться отъ бѣдствій Серторіевой войны богатую Испанію, откуда онъ могь-бы выслать деньги своимъ единомышленникамъ, Автронія и Суллу — провозгласить консулами, Красса сдѣлать диктаторомъ, Цезаря — его magister equitum, съ цѣлью образовать военную силу для предстоящей борьбы съ монархіей Помпея. Участіе Цезаря въ заговорѣ вполнѣ несомнѣнно; Танузій Геминъ прямо указываетъ на него. Сильное подозрѣніе падаетъ и на Красса, несмотря на энергичную защиту его Саллюстіемъ[1].
Вѣроятно, заговорщики не умѣли хранить въ тайнѣ своихъ намѣреній, такъ какъ вѣсть о заговорѣ быстро разнеслась по столицѣ. Консулы отправились въ Капитолій подъ такимъ сильнымъ прикрытіемъ, что о нападеніи нельзя было и думать. Кромѣ того, Катилина напрасно прождалъ у куріи условленнаго сигнала, который долженъ былъ подать именно ему Цезарь, по знаку Красса, — послѣдній не явился. Исполненіе заговора пришлось отложить на 5-е февраля. Въ этотъ день должны были быть убиты въ Сенатѣ всѣ его члены. Около четырехъ сотъ заговорщиковъ дѣйствительно окружило курію; но Катилина рано подалъ знакъ товарищамъ, и замыселъ опять не удался. Эпизодъ этотъ извѣстенъ подъ именемъ перваго заговора Катилины.
Робкая аристократія не рѣшилась назначить судебное слѣдствіе, — правительство дало только конвой консуламъ и противопоставило шайкѣ заговорщиковъ другую, оплачиваемую имъ, правительствомъ, — а римскій Сенатъ опошлѣлъ настолько, что, по предложенію тайнаго врага Помпея, Красса, послалъ Пизона квесторомъ съ преторскою властью въ Испанію Citerior, гдѣ онъ былъ убить испанскими всадниками, будто-бы за его жестокость и несправедливость. Вѣрнѣе-же всего, убійцы хотѣли угодить врагу заговорщика, Помпею, или, скорѣй, самому римскому Сенату. Автроній позже бѣжалъ въ Епиръ, гдѣ, вѣроятно, и умеръ. Болѣе обширныя мѣры противъ заговора были пріостановлены трибунами.
Потерпѣвъ неудачу въ первой своей попыткѣ, Катилина всетаки не терялъ надежды добиться консульства. Идти одинъ противъ своихъ враговъ онъ былъ не въ силахъ и сталъ искать себѣ союзниковъ. Тутъ уже во всей наготѣ выступилъ его колоссальный эгоизмъ, не останавливавшійся ни передъ какими средствами, если дѣло шло о богатствѣ, почестяхъ и вліяніи. Онъ сближается съ римскою молодежью и всякою сволочью, которою въ то время кишѣлъ Римъ. Тутъ были и аристократы недюжиннаго ума, порѣшившіе со своимъ прошлымъ и выдѣлявшіеся среди другихъ какъ своими способностями, такъ и безнравственностью; моты, прожившіе отцовское состояніе на винѣ, женщинахъ и картахъ; изящный міръ записныхъ раздушенныхъ франтовъ, страстныхъ любителей ночныхъ танцевъ и музыки; оправданные за неимѣніемъ уликъ преступники; неоплатные должники; старые, но еще бодрые служаки Суллы, вздыхавшіе открыто о временахъ проскрипцій, съ ихъ частыми конфискаціями, уничтоженіями долговыхъ обязательствъ и ссылками, и ждавшіе междоусобной войны, единственнаго средства поправить свое состояніе; уличная чернь, наконецъ, безземельное крестьянство, продавшее свои земли и промѣнявшее тяжелую полевую работу на праздную жизнь въ столицѣ, благодаря щедрости честолюбивыхъ лицъ. Были и не совсѣмъ еще испорченные люди, посѣщавшіе кружокъ Катилины скорѣй изъ любопытства; были и женщины, первую роль между которыми играла красивая, остроумная и образованная, но развратная Сервилія, жена Д. Брута, — мать убійцы Цезаря. Всѣхъ ихъ Катилина опуталъ своими сѣтями и, тою ужасающею педагогикою порока, которая такъ близко была ему знакома, перевоспитывалъ ихъ въ настоящихъ злодѣевъ. На занятыя деньги онъ покупалъ имъ лошадей, собакъ, потворствовалъ ихъ страстямъ, доставляя имъ любовницъ, причемъ обворожалъ своей любезностью, словомъ, старался погасить въ этихъ людяхъ малѣйшую искру добра. Ближайшіе друзья заговорщика принадлежали къ избранному кругу римской знати. Въ числѣ ихъ Саллюстій называетъ даже одиннадцать сенаторовъ.
1-го іюня 64 г. Катилина созвалъ къ себѣ своихъ друзей, въ общемъ, около 35 человѣкъ, и произнесъ имъ длинную рѣчь, гдѣ внушалъ имъ быть твердыми, не падать духомъ, и раскрывалъ свои планы и надежды. Въ знакъ союза всѣ присутствующіе должны были выпить вина, смѣшаннаго съ человѣческою кровью, — по Діону Кассію, даже съ кровью мальчика. Послѣднее едва-ли происходило въ дѣйствительности, — скорѣе это плодъ народной фантазіи или выдумка правительственной партіи. Заговорщики имѣли единомышленниковъ во всѣхъ частяхъ и общинахъ Италіи; нити заговора шли даже въ провинцію. Въ Мавританіи вербовалъ войска Катилинѣ П. Ситтій, личность замѣчательная своими похожденіями, уроженецъ Нуцеріи, въ Кампаніи. Въ Мавританію онъ пріѣхалъ изъ Испаніи, гдѣ попытка его поднять знамя бунта не имѣла успѣха.
Въ собраніи заговорщиковъ участвовалъ, между прочимъ, Кв. Курій, грязная личность, исключенная изъ Сената за безнравственное поведеніе. Курій давно уже былъ въ связи съ Фульвіей, женой Клодія Пульхра. Съ нѣкотораго времени Фульвія стала вести себя со своимъ возлюбленнымъ очень холодно, такъ какъ принадлежала къ числу тѣхъ женщинъ, которыя не любятъ, когда къ нимъ являются съ пустыми руками. Болтливый Курій началъ сулить ей въ недалекомъ будущемъ золотыя горы, въ случаѣ-же непослушанія грозилъ смертью — и вскорѣ открылъ ей весь планъ заговора, который пересталъ быть теперь тайною. Ночью Фульвія разсказала обо всемъ женѣ Цицерона, Теренціи.
Приближались выборы 63-го года. Вмѣстѣ съ Катилиной искалъ консульства другъ его, бывшій сулланецъ Г. Антоній, жалкая, безхарактерная и къ тому-же вполнѣ разорившаяся личность, дядя знаменитаго тріумвира М. Антонія и братъ печальной памяти Антонія Критскаго, исключенный изъ числа сенаторовъ за безнравственное поведеніе. Катилина и его товарищъ не постыдились даже пустить въ ходъ подкупъ и вели дѣло такъ нагло, что Сенатъ рѣшилъ предать ихъ суду. Цицеронъ произнесъ въ куріи сильную рѣчь противъ происковъ Антонія и его сообщника (Oratio in toga candida habita); но усилія его не привели ни къ чему, благодаря veto народнаго трибуна, М. Муція Орестина, сторонника анархистовъ.
Наступило время комицій 63 года. На должность старыхъ консуловъ, безхарактернаго Л. Юлія Цезаря Страбона и Марція Фигула, явилось семь искателей, трое, Л. Кассій Лонгинъ, П. Сульпицій Гальба и Л. Сергій Катилина — патриціи, трое, Г. Антоній Гибрида, Кв. Корнифицій и Г. Лициній Сацердотъ — плебеи, и одинъ, М. Туллій Цицеронъ — всадникъ изъ города Арпина. Цицеронъ имѣлъ мало основаній разсчитывать на успѣхъ при выборахъ. Правда, у него было много друзей среди аристократовъ, кромѣ того, сторону его держалъ Т. Помпоній Аттикъ, однако сословные предразсудки играли въ этомъ случаѣ большую роль. Единственная надежда Цицерона была на поддержку народа, и онъ не обманулся. Слухъ о существованіи въ Римѣ новаго заговора заставилъ завистливую и гордую аристократію отложить на время свои притязаніям, и Цицеронъ вмѣстѣ съ Антоніемъ былъ избранъ консуломъ. Народъ даже не устраивалъ голосованія и, къ гордости Цицерона, единодушно утвердилъ его въ этой должности. Катилина получилъ число голосовъ лишь немногимъ меньше Антонія. Римъ спасенъ былъ отъ второго Цинны.
Катилина былъ пораженъ какъ громомъ, но не унывалъ. Сильнѣй разгоралась его злоба, сильнѣй кипѣли и приготовленія къ заговору. Необходимо было заручиться содѣйствіемъ массы бѣдняковъ. Расположить ихъ въ пользу революціонеровъ долженъ былъ аграрный законъ, предложенный однимъ изъ новыхъ народныхъ трибуновъ, П. Сервиліемъ Рулломъ. По проекту Рулла, республика должна была продать часть государственныхъ земель, находившихся въ провинціяхъ, и увеличить налоги съ римскимъ владѣній въ Азіи. На собранныя такимъ образомъ суммы правительство обязано было пріобрѣсти земли въ Италіи для будущихъ римскихъ колоній. Члены предполагавшейся быть собранной для этого комиссіи въ числѣ 200 человѣкъ должны были пользоваться обширной властью на счетъ уменьшенія власти Помпея. Но законопроектъ встрѣтилъ сильную оппозицію въ лицѣ Цицерона и былъ отвергнутъ народнымъ собраніемъ, отнесшимся къ нему совершенно равнодушно.
Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ комицій Катилинѣ пришлось оправдываться въ новомъ обвиненіи. Л. Лукцей обвинилъ его въ жестокостяхъ, произведенныхъ имъ во времена Суллы, и въ прелюбодѣйствѣ. Не смотря на то, что исполнители проскрипцій были изъяты отъ наказаній, по Lex Cornelia inter sicarios, Катилина былъ оправданъ съ трудомъ, въ виду ясности его вины, зато его товарищи по ужасамъ проскрипцій, дядя Л. Белліенъ и Л. Лусцій, были обвинены въ свое время.
Немногіе консулы заставали, при вступленіи въ должность, республику въ такомъ безпорядкѣ, какъ Цицеронъ. Агитаторы Катилины волновали италійскую чернь, запасались оружіемъ и раздавали его народу, не щадя денегъ для своихъ намѣреній. Закаленный въ бояхъ ветеранъ, Г. Манлій Акидинъ, центуріонъ Суллы, набиралъ войска въ разоренной военными поселеніями Етруріи, Септимій — въ Пиценѣ, Г. Юлій — въ Апуліи. Фэзулы (H. Fiesole), весьма укрѣпленный пунктъ Етруріи, въ 30-ти миляхъ къ СЗ. отъ Рима, пятнадцать лѣтъ назадъ служившій очагомъ лепидскаго возстанія и кишѣвшій пролетаріями, назначенъ былъ вторично сборнымъ мѣстомъ инсургентовъ. Подобныя-же приготовленія дѣлались и въ другихъ областяхъ Италіи. Понятно, кромѣ того, что инсургенты, объявившіе однимъ изъ пунктовъ своей программы уничтоженіе долговыхъ обязательствъ, могли разсчитывать на присоединеніе къ нимъ, даже безъ зова, массы единомышленниковъ изъ рядовъ обнищавшей и безнравственной молодежи. Въ Капуѣ съ часу на часъ ждали возстанія гладіаторовъ. Въ самой столицѣ должники являлись къ городскому претору съ какимъ-то вызывающимъ видомъ. Всюду происходили ночныя сборища. Капиталистами овладѣлъ ужасъ. Правительство строго запретило вывозъ благородныхъ металловъ и приказало зорче охранять гавани. Самъ Катилина и его сообщники ходили не иначе, какъ съ оружіемъ. Но не дремала и противная сторона. Съ тѣхъ поръ какъ Цицеронъ вошелъ въ сношенія съ Куріемъ чрезъ Фульвію, онъ зналъ обо всѣхъ планахъ заговорщиковъ и принималъ соотвѣтствующія мѣры. По совѣту жены своей, Теренціи онъ никогда не показывался безъ вооруженной стражи и своихъ кліентовъ изъ города Реаты. Онъ сумѣлъ отдѣлаться и отъ своего товарища по должности, слѣпого орудія Катилины. Незадолго до комицій консулы должны были избрать себѣ по жребію или взаимному соглашенію одну изъ провинцій для управленія ею въ качествѣ проконсула. Антонію досталась Цизальпійская Галлія, Цицерону — далекая Македонія. Съ цѣлью разлучить Антонія съ Катилиной Цицеронъ отдалъ ему, обремененному долгами, богатую Македонію, самъ-же отказался отъ Галліи. Для противодѣйствія искательству Катилины на консульскую должность 62 г. онъ достигъ установленія новаго закона de ambitu, строже подтверждавшаго подобный-же Lex Calpurnia 67-го г.
Съ дерзостью встрѣтилъ Катилина новый законъ и порѣшилъ покончить со своимъ опаснымъ противникомъ. Планъ его состоялъ въ томъ, чтобы 21-го октября убить консула и кандидатовъ на открывавшуюся консульскую должность и добиться своего избранія, въ случаѣ-же противодѣйствія двинуть въ Римъ вооруженныя шайки изъ Фэзулъ и другихъ мѣстъ. Катилина сталъ наглъ до невѣроятности. За нѣсколько дней до выборовъ онъ осмѣлился, въ присутствіи цѣлаго Сената, оскорбить Катона, грозившаго ему судомъ. Онъ, если вѣрить Цицерону, сказалъ тѣ-же слова, что и послѣ произнесенія консуломъ первой рѣчи.
Тревожные слухи о заговорѣ усилились до такой степени, что Цицеронъ 20-го октября публично объявилъ въ Сенатѣ объ опасности, грозящей республикѣ. Сенатъ рѣшилъ слѣдующій день, вмѣсто комицій, посвятить обсужденію положенія государства. Въ многочисленномъ засѣданіи 21-го октября[2] консулъ прочелъ отчетъ о дѣйствіяхъ заговорщиковъ и потребовалъ отъ Катилины объясненій. Послѣдній не унизился до лжи. «У государства два тѣла», отвѣчалъ онъ вмѣсто оправданій, «одно хилое съ больною головою, другое здоровое, но безъ головы. Буду я живъ, — у государства будетъ голова!». Съ этими словами Катилина, торжествуя, вышелъ изъ куріи. Не имѣя противъ него явныхъ уликъ, Сенатъ своимъ consultum ultimum облекъ Цицерона диктаторскою властью и назначилъ 28-е октября днемъ избранія консуловъ. Цицеронъ долженъ былъ пустить въ ходъ все свое краснорѣчіе и всю власть.
28-го октября произошли выборы. Весь форумъ былъ покрытъ кліентами Цицерона. Въ блестящихъ латахъ подъ тогою, чтобы тѣмъ указать народу на грозящую ему опасность, съ сильною свитою явился онъ на Марсово поле, гдѣ ждала его вооруженная шайка Катилины. Избирательная борьба походила на этотъ разъ скорѣе на войну, чѣмъ на выборы. Заговорщики не рѣшились, однако, сдѣлать нападенія, въ виду своей малочисленности, — выборы прошли своимъ чередомъ и опять неудачно для Катилины. Изъ четырехъ соискателей, Л. Сергія Катилины, С. Сульпиція, Д. Юнія Силана и Л. Лицинія Мурены, были выбраны въ консулы двое послѣднихъ. Видя полную неудачу своихъ замысловъ, Катилина приступилъ къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ. Прошло нѣсколько дней. Вдругъ сенаторъ Л. Сэній получаетъ письмо изъ Фэзулъ, гдѣ его извѣщали, что 27-го октября Г. Манлій поднялъ оружіе противъ республики. Извѣстіе о вербовкѣ шаекъ инсургентовъ въ Етруріи получено было также отъ бывшаго претора Квинта Аррія. Число инсургентовъ вначалѣ не превышало 2000 человѣкъ. Съ цѣлью замаскировать свои дѣйствія, Манлій объявилъ войну отъ своего имени, о чемъ извѣстилъ Кв. Марція Рекса. Одновременно были получены извѣстія о волненіяхъ въ Бруттіи, Апуліи и Кампаніи. Населеніе Транспаданской Галліи ждало только сигнала возстанія. Римъ сталъ неузнаваемъ. По улицамъ разъѣзжали конные патрули; взадъ и впередъ сновали озабоченныя лица, жадно прислушиваясь къ новостямъ. Особенно перепугался женскій полъ. Женщины съ плачемъ бѣгали по улицамъ. Цѣна недвижимости упала, — никто не былъ увѣренъ въ своей безопасности, тѣмъ болѣе, что день 28-го октября Катилина назначилъ днемъ рѣзни знати. Изъ столицы потянулись длинною вереницей повозки съ семействами и имуществомъ аристократовъ, напр., М. Лицинія Красса, М. Клавдія Марцелла, Кв. Цэцилія Метелла Пія Сципіона и др., спѣшившихъ укрыться въ своихъ загородныхъ виллахъ. Тогда, наконецъ, близорукій и трусливый Сенатъ принялъ рѣшительныя мѣры. Въ окрестностяхъ Рима стояли съ войсками, въ ожиданіи тріумфа, два проконсула — Кв. Метеллъ Критскій и Кв. Марцій Рексъ. Перваго отправили въ Етрурію, послѣдняго — въ Апулію. Въ Кампанію посланъ былъ преторъ Кв. Помпей Руфъ, антагонистъ Цицерона, другой преторъ, другъ его, Кв. Метеллъ Целеръ, — въ Пиценъ. Легатъ Г. Лициній Мурена стоялъ въ Галліи, въ области сеноновъ. Въ Капую и другіе города были отправлены отряды гладіаторовъ, отъ которыхъ правительство хотѣло очистить столицу. Кромѣ того, приказано было созвать милицію и объявлены большія награды тому, кто доставитъ подробныя свѣдѣнія о заговорѣ: сто тысячъ сестерцій (5481 р.) и свободу, если онъ рабъ, безнаказанность за участіе и двойная сумма денегъ — если свободорожденный.
Катилина все еще не покидалъ Рима и показывался открыто на форумѣ и Сенатѣ: онъ отлично понималъ, съ кѣмъ имѣлъ дѣло, и дѣятельно продолжалъ свои происки, хотя былъ сильно обезкураженъ тѣмъ, что возстаніе уже вспыхнуло въ Етруріи, а столица оставалась спокойною. Тогда молодой патрицій, Л. Эмилій Павелъ, началъ противъ него обвиненіе, на основаніи Lex Plautia de vi, — въ насильственномъ покушеніи противъ общественнаго спокойствія; но событія шли такъ быстро, что Сенатъ не успѣлъ разсмотрѣть обвиненія. Однако, для отвлеченія подозрѣнія, Катилина изъявлялъ готовность отдать себя подъ надзоръ Манію Эмилію Лепиду, даже Цицерону, но, въ виду ихъ отказа, отправился къ претору Кв. Метеллу, гдѣ ему также не посчастливилось, и онъ поселился въ домѣ М. Метелла.
Между тѣмъ товарищъ Катилины, Манлій, занимая одинъ городъ за другимъ, приближался съ 20.000-мъ отрядомъ къ столицѣ. Онъ приглашалъ горныхъ разбойниковъ и крестьянъ присоединиться къ нему, обѣщая освобожденіе отъ долговъ; но все ограничилось скопленіемъ оружія и учрежденіемъ тайныхъ обществъ. Пристали къ инсургентамъ немногіе. Полное отсутствіе энергичныхъ вождей погубило дѣло.
1-го ноября Манлій подступилъ къ крѣпкой Прэнестѣ (н. Палестрина), въ 20 м. къ ЮВ. отъ Рима, но былъ отраженъ правительственными войсками. Въ виду новой неудачи, Катилина, въ глубокую ночь съ 6-го на 7-е ноября, въ послѣдній разъ созвалъ около сорока своихъ сообщниковъ въ домъ М. Порція Лэки, находившійся въ одномъ изъ самыхъ глухихъ кварталовъ столицы. На этомъ совѣщаніи рѣшено было еще разъ попытаться убить консула и распредѣлены роли заговорщиковъ. Римскій всадникъ Г. Корнелій, и отставной сенаторъ Л. Варгунтей предложили свои услуги убить Цицерона на разсвѣтѣ, въ его постели. Л. Варгунтей былъ въ 75 г. квесторомъ одновременно съ Цицерономъ и въ 65 г. былъ защищаемъ Кв. Гортенсіемъ по обвиненію de ambitu. Заблаговременно извѣщенный о готовящемся покушеніи, консулъ принялъ мѣры предосторожности, укрѣпилъ свой домъ и не принялъ убійцъ, явившихся къ нему съ утреннимъ визитомъ. Оскорбленные отказомъ, они стали шумѣть у дверей, чѣмъ еще больше увеличили подозрѣніе. Караулы въ городѣ были усилены, и 8-го ноября Цицеронъ созвалъ Сенатъ, но не въ курію, а въ храмъ Юпитера-Статора. Храмъ стоялъ на сѣверномъ склонѣ Палатинскаго холма, на Via Sacra, и представлялъ изъ себя природную крѣпость. Кромѣ того, онъ былъ оцѣпленъ множествомъ вооруженныхъ всадниковъ.
Какъ ни въ чемъ ни бывало, Катилина, въ качествѣ бывшаго претора, явился въ Сенатъ, гдѣ консулъ, возмущенный его дерзостью, произнесъ противъ него свою знаменитую первую рѣчь. Напрасно силился Катилина оправдываться во взводимомъ на него обвиненіи, напрасно, съ потупленными взорами, умолялъ сенаторовъ не вѣрить распускаемымъ про него дурнымъ слухамъ, напрасно осыпалъ оратора отборною бранью, — его не слушали. Разомъ опустѣли находившіяся рядомъ съ нимъ скамьи сенаторовъ. Рѣчь его поминутно прерывали громкіе крики: «Измѣнникъ! Убійца!» Катилина пришелъ въ бѣшенство. «Всюду вижу я однихъ враговъ», воскликнулъ онъ, «они сами доводятъ меня до крайности; но зажженный ими противъ меня пожаръ я потушу ихъ-же кровью!» Катилина рѣшилъ предупредить вооруженія республики и въ глухую ночь съ 8-го на 9-е ноября выѣхалъ изъ Рима. Нѣсколько дней онъ провелъ въ окрестностяхъ Арретіи въ 13 м. отъ столицы (н. Arezzo), у Г. Фламинія Фламмы, быть можетъ, ветерана Суллы, занимаясь раздачей оружія. Въ мѣстѣчкѣ Авреліи (н. Monte Alto) ждалъ его конвой изъ трехъ сотъ всадниковъ, подъ прикрытіемъ котораго онъ прибылъ, спустя около мѣсяца послѣ выѣзда изъ Рима, въ лагерь Манлія, гдѣ провозгласилъ себя консуломъ, при чемъ даже поддѣлалъ знаки своего достоинства. Чтобы сбить съ толку своихъ противниковъ, Катилина написалъ съ дороги нѣсколько писемъ къ правительственнымъ лицамъ, гдѣ выставлялъ себя невинной жертвой, и объявилъ о своемъ намѣреніи удалиться въ Массилію (н. Марсель). Подобный-же слухъ распустили по городу и его сообщники. Передъ однимъ лишь Кв. Лутаціемъ Катуломъ Капитолійскимъ не скрылъ Катилина своихъ намѣреній, ошибочно считая его своимъ другомъ. Катилина писалъ, что чувствуетъ себя глубоко оскорбленнымъ политикой, помѣшавшей ему добиться консульства, и рѣшается взять на себя дѣло своихъ несчастныхъ согражданъ, видя, что правительственная власть находится въ рукахъ недостойныхъ лицъ. Катулу-же поручалъ Катилина Орестиллу. Для осуществленія своихъ намѣреній онъ выбралъ удобный моментъ: въ Италіи почти не было войска; Помпей боролся съ Митридатомъ, Сенатъ былъ безсиленъ.
Отъѣздъ Катилины подалъ поводъ къ различнымъ толкамъ. Нашлись люди, которые обвиняли консула въ томъ, что онъ выпустилъ врага отечества. 9-го ноября Цицеронъ произнесъ вторую рѣчь. Въ ней онъ, съ одной стороны, старался успокоить умы согражданъ, объяснить имъ истинное положеніе дѣлъ, съ другой — запугать оставшихся въ столицѣ вождей заговора и оправдаться во взводимомъ на него обвиненіи. Въ его рѣчи проглядываетъ торжество; но въ то-же время нельзя не сознаться, что онъ не долженъ былъ-бы выпускать изъ своихъ рукъ главы заговора.
При вѣсти объ удаленіи Катилины, Сенатъ объявилъ его вмѣстѣ съ Манліемъ врагами отечества и лишилъ правъ гражданства. Назначенъ былъ новый наборъ. Всѣмъ возставшимъ, кромѣ убійцъ, обѣщали полную амнистію, если они сложатъ къ сроку свое оружіе. Консулъ Антоній долженъ былъ принять начальство надъ войсками, Цицеронъ — оставаться въ Римѣ и наблюдать за его спокойствіемъ.
Какъ первый, такъ и второй декреты Сената не произвели на приверженцевъ Катилины никакого дѣйствія: ни одинъ изъ нихъ не прельстился обѣщанными наградами, ни одинъ не открылъ подробностей заговора, ни одинъ не ушелъ изъ лагеря Манлія, — напротивъ, къ анархистамъ стекались рабы и единомышленники со всѣхъ концовъ Италіи, даже изъ самой столицы. Такъ изъ нея бѣжалъ къ Катилинѣ молодой А. Фульвій, сынъ сенатора. Отецъ воротилъ его съ дороги и приказалъ умертвить, сказавъ при этомъ замѣчательныя слова, что онъ родилъ сына «не для борьбы съ отечествомъ при содѣйствіи Катилины, а для отечества и борьбы съ Катилиной». Примѣру этому послѣдовали многіе отцы. Но всѣ вышеупомянутыя мѣры едва-ли привели-бы къ чему-либо важному: сама судьба, казалось, хотѣла спасти отъ поруганія не только настоящее, но и славное прошедшее Рима. Теперь наше вниманіе должно сосредоточиться на личности Цицерона.
Противникомъ Катилины былъ человѣкъ, получившій отличное греческое образованіе, съ добрымъ сердцемъ и благородными побужденіями. Одинъ изъ немногихъ честныхъ личностей, рѣзко выдѣлявшихся изъ толпы людей погрязшихъ въ развратѣ и преступленіяхъ, онъ не принадлежалъ къ римской знати, былъ бѣденъ и самъ проложилъ себѣ дорогу. Цицеронъ рано выступилъ на государственное поприще, рано кинулся въ водоворотъ политической жизни и такъ-же рано достигъ извѣстности. Онъ прошелъ постепенно всѣ общественныя должности, — квестора, эдила, претора, и нигдѣ ничѣмъ своего имени не запятналъ. Всюду, гдѣ шла рѣчь о порокахъ и преступленіяхъ, слышенъ былъ его голосъ, голосъ могучаго бойца, ратовавшаго за славу римскаго народа. Политическія убѣжденія Цицерона были неподкупны; въ жертву имъ онъ принесъ впослѣдствіи свою жизнь. Заносчивый въ счастіи, малодушный въ бѣдствіи, онъ лелѣялъ въ своемъ много выстрадавшемъ сердцѣ образъ идеальнаго государства и государства свободнаго, какимъ могла быть, въ его глазахъ только республика. «Безъ республики», писалъ онъ одному изъ друзей, «я не могу ни быть побѣжденнымъ, ни побѣдить». Но въ своей близорукости и легковѣріи онъ не зналъ современнаго ему положенія дѣлъ въ государствѣ и то льстилъ Цезарю или Антонію, то склонялся на сторону Помпея, хотя всѣ они старались поработить свободное государство, тогда какъ Цицеронъ думалъ, что они заботились о его свободѣ. Вполнѣ просвѣщенный, но узкій консерваторъ, онъ не имѣлъ катоновской твердости и энергіи, — онъ горячо принимался за дѣло, но скоро рвеніе его остывало: онъ былъ не твердой сталью, а гибкимъ тростникомъ. Его скорѣй выдвигали другіе, чѣмъ онъ дѣйствовалъ по собственному почину, словомъ, геніальный ораторъ былъ жалкимъ государственнымъ человѣкомъ. Но его жизненныя ошибки принадлежатъ къ числу тѣхъ, которыя заслуживаютъ скорѣй сожалѣнія, нежели негодованія. Лучше всего охарактеризовалъ его такъ много обязанный ему врагъ его, Октавіанъ, сказавъ позже про него своему внуку: «Δόγιος ἀνήρ, ὦ παῖ, λόγιος καὶ φιλόπατρις».
Борьба съ заговоромъ приняла, между тѣмъ, еще болѣе опасный оборотъ: главы его оставались въ Римѣ и готовились къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ. На общемъ совѣтѣ, гдѣ присутствовали преторъ П. Корнелій Лентулъ Сура[3], человѣкъ безнравственный, консулъ 71 г., годъ спустя исключенный изъ Сената вмѣстѣ съ Г. Антоніемъ, чрезвычайно честолюбивый хвастунъ, но вялый, глупый и трусливый; молодой сенаторъ, Г. Корнелій Цетегъ, — участникъ серторіевой войны, гдѣ онъ запятналъ себя убіеніемъ Кв. Метелла Пія, всадники — П. Габиній Капитонъ и Л. Статилій, бывшіе преторы — П. Автроній Пэтъ, простоватый Л. Кассій Лонгинъ, М. Цепарій, уроженецъ Таррацины (н. Terracina), и др., составленъ былъ весьма талантливый планъ дѣйствій. Онъ заключался въ слѣдующемъ. Лишь только Катилина выступитъ съ войскомъ изъ Етруріи, народный трибунъ, Л. Кальпурній Бестія, долженъ былъ собрать народъ и въ своей рѣчи свалить всю вину междоусобной войны на Цицерона. Разжегши народныя страсти, Лентулъ и Цетегъ хотѣли, во главѣ вооруженной шайки, броситься въ Сенатъ и перерѣзать всѣхъ его членовъ, — причемъ Цетегъ брался лично убить Цицерона въ его домѣ; Кассій, Габиній и Статилій должны были зажечь Римъ разомъ въ двѣнадцати мѣстахъ — по Плутарху, даже во ста — и, пользуясь суматохою, спѣшить выбраться изъ столицы для соединенія съ войсками Катилины, который въ это время подошелъ-бы къ ней. Рѣшено было завалить водопроводы и убивать всѣхъ, кто будетъ брать воду. Дѣтямъ патриціевъ вмѣнялось въ обязанность перебить своихъ отцовъ. Что среди аристократической молодежи были люди, сочувствовавшіе заговору, доказываетъ примѣръ Фульвія. Автроній отправленъ былъ въ Етрурію, къ Катилинѣ; М. Цепарія (по Саллюстію — Г. Юлія), думали послать въ Апулію, для возмущенія рабовъ, П. Фурія для той-же цѣли — въ Етрурію, Септимія Камерта въ ІІиценъ. На совѣтѣ вышли разногласія. Лентулъ хотѣлъ умертвить всѣхъ сенаторовъ и какъ можно больше гражданъ и пощадить лишь семейство Помпея, взявъ его въ заложники, — ходили слухи о маршѣ Помпея къ Риму, во главѣ сильной арміи — но совѣтовалъ подождать начинать рѣзню, пока къ нимъ не прибудетъ подкрѣпленій. Ужасный, неумолимый Цетегъ требовалъ скорѣй приступать къ дѣлу, не теряя по-напрасну времени. Наконецъ, въ ночь съ 19 на 20 декабря[4], назначено было избіеніе аристократіи. Въ домѣ Цетега устроили складъ горючихъ матеріаловъ и оружія. 20-го декабря праздновались Сатурналіи. Въ этотъ день кліенты подносили подарки своимъ покровителямъ; двери всѣхъ домовъ стояли открытыми настежь, и убійцы разсчитывали безъ труда проникнуть переодѣтыми въ квартиру Цицерона. Консулъ зналъ обо всемъ, но все еще медлилъ, — у него не было въ рукахъ ясныхъ доказательствъ преступности заговорщиковъ. Однако судьба благопріятствовала ему до конца.
Въ Римъ въ это время пріѣхали депутаты галльскаго племени аллоброговъ, кстати, очень задолжавшіеся, съ ходатайствомъ о защитѣ противъ притѣсненій римскихъ чиновниковъ и алчности ростовщиковъ. Чрезъ отпущенника, П. Умбрена, торговавшаго раньше въ Галліи и лично знавшаго членовъ депутаціи,—которыхъ встрѣтилъ онъ на пути и отъ которыхъ узналъ объ ихъ затруднительномъ положеніи — Лентулъ вошелъ въ тайные переговоры съ аллоброгами, причемъ обѣщалъ имъ множество льготъ, если они станутъ содѣйствовать заговору присылкою конницы. Въ домѣ Д. Брута, находившемся вблизи форума, устроено было совѣщаніе, на которое пригласили Габинія и сенатора Кв. Аннія Хилона. Умбренъ сообщилъ депутатамъ весь ходъ заговора и назвалъ лицъ, принимавшихъ въ немъ участіе, но много и такихъ, которые вовсе не касались его. Аллоброги обѣщали свое содѣйствіе и ушли. Но дорогой ихъ взяло раздумье. Съ одной стороны, имъ сулили самыя широкія обѣщанія, съ другой они боялись за удачный исходъ предстоявшей войны съ республикой. Наконецъ, къ счастью для Рима, они отправились къ своему постоянному патрону, сенатору Кв. Фабію Сангѣ и открылись во всемъ. Санга немедленно донесъ о происшедшемъ Цицерону.
По совѣту консула, аллоброги выказали притворно горячее усердіе къ интересамъ заговорщиковъ и просили Габинія познакомить ихъ съ его остальными товарищами и дать отъ ихъ имени письменное доказательство исполненія ихъ обѣщаній, чтобы, какъ говорили они, показать его, по пріѣздѣ на родину, своимъ согражданамъ. Ничего не подозрѣвая, заговорщики попались въ ловушку. Одинъ только Кассій догадался, повидимому, въ чемъ дѣло, и заблаговременно уѣхалъ изъ Рима. Возвратный путь депутатамъ лежалъ черезъ Етрурію. По просьбѣ Лентула, они захватили съ собою уроженца Кротона, Т. Волтурція, у котораго было письмо къ Катилинѣ отъ его товарищей, остававшихся въ столицѣ. Волтурцій имѣлъ еще словесныя порученія и долженъ былъ привести депутатовъ къ Катилинѣ. Аллоброги обѣщались заѣхать къ Катилинѣ и заключить съ нимъ союзъ лично, сами-же о времени своего отъѣзда и порученіяхъ Лентула дали знать Цицерону.
Цицеронъ немедленно приказалъ двумъ преторамъ, Л. Валерію Флакку и Г. Помптину, устроить съ многочисленнымъ отрядомъ войска засаду на Мульвійскомъ мосту (н. ponte Molle), при началѣ via Flaminia. Со 2-го на 3-е декабря, около 3 ч. утра, въ сопровожденіи вооруженнаго прикрытія, депутація тронулась въ дорогу, но была задержана на мосту и ворочена въ Римъ. Ничего не подозрѣвавшій Волтурцій сталъ было защищаться, но оставленный товарищами сдался на милость преторовъ, изъ которыхъ Помптинъ былъ его знакомымъ. Теперь у консула были доказательства delicti manifesti, чѣмъ онъ и не приминулъ воспользоваться.
Претору Г. Сульпицію отдано было секретное предписаніе объ обыскѣ квартиры Цетега — гдѣ найденъ былъ цѣлый запасъ оружія, притомъ только что отточеннаго — и арестѣ главныхъ членовъ заговора, Л. Кассій Лонгинъ, П. Фурій, сенаторъ Кв. Анній Хилонъ и П. Умбренъ успѣли спастись бѣгствомъ, но остальные были арестованы. 3 декабря Цицеронъ сдѣлалъ имъ допросъ въ засѣданіи Сената, происходившемъ въ храмѣ богини Согласія. Въ засѣданіи, Юній Силанъ объявилъ, что слышалъ отъ Цетега, что будутъ убиты три консула и четыре претора. Такое-же показаніе далъ и бывшій консулъ, Пизонъ. Въ виду явныхъ уликъ, особенно-же вслѣдствіе повинной Волтурція, который сперва началъ было запираться, но затѣмъ открылъ все, когда Сенатъ далъ ему слово простить его, заговорщики сознались; запирался одинъ Лентулъ, но и то недолго. Интересны его слова о томъ, что, по предсказанію гадателей, ему, какъ третьему изъ рода Корнеліевъ, суждено было владычество надъ Римомъ.
Засѣданіе Сената длилось до вечера. Наконецъ, рѣшено было, изъ уваженія къ заслугамъ Цицерона, назначить благодарственное молебствіе; Т. Волтурція, за сдѣланныя имъ важныя разоблаченія относительно заговора, наградить деньгами, депутатовъ аллоброговъ отпустить съ честію и отъ имени Сената дать имъ слово въ томъ, что просьба ихъ будетъ исполнена[5], заговорщиковъ-же подвергнуть домашнему аресту, безъ цѣпей. Въ силу сенатскаго предписанія, Лентулъ былъ отрѣшенъ отъ должности, послѣ чего надѣлъ платье приличное его несчастію, и отданъ подъ надзоръ эдилу П. Лентулу Спинтеру, Цетегъ — Кв. Корнифищю, Статилій — Г. Юлію Цезарю, Габиній — М. Лицинію Крассу, Цепарій, котораго вскорѣ воротили изъ бѣгства, когда, узнавъ о доносѣ, онъ покинулъ столицу, — сенатору Гн. Теренцію. Послѣ окончанія засѣданія Сената консулъ вышелъ къ густой толпѣ народа, окружавшей храмъ, и въ третьей своей рѣчи сообщилъ ему объ открытіи заговора и рѣшеніи Сената. Рѣчь произвела на народъ глубокое впечатлѣніе. Настроеніе его совершенію измѣнилось. Видя, раньше, въ Катилинѣ своего спасителя, онъ съ ужасомъ узналъ о предполагавшемся поджогѣ столицы и осыпалъ главу заговора проклятіями, консулу-же устроилъ торжественные проводы въ домъ сосѣда, такъ какъ въ собственномъ его домѣ женщины справляли праздникъ въ честь Доброй Богини, праздникъ, откуда исключались всѣ мужчины.
На слѣдующій день, 4 декабря, разнесся слухъ, что сторонники арестованныхъ намѣрены освободить ихъ силою. Слухъ былъ основателенъ. Отпущенники и кліенты Лентула разсыпались по Риму и возбуждали рабовъ и ремесленниковъ къ возстанію. Цетегь умолялъ своихъ людей — съ оружіемъ въ рукахъ спасти его отъ опасности. Однако консулъ распорядился разставить войска въ наиболѣе угрожаемыхъ пунктахъ, на форумѣ и въ Капитоліи. 5 декабря Цицеронъ приказалъ преторамъ привести раннимъ утромъ народъ къ военной присягѣ и созвалъ Сенатъ въ храмъ богини Согласія, для рѣшенія судьбы заговорщиковъ, на что, по закону, не имѣлъ никакого права.
Избранный въ консулы 62 года Д. Юній Силанъ подалъ голосъ за смертную казнь; съ нимъ согласились и подававшіе затѣмъ голоса бывшіе консулы, въ томъ числѣ первымъ — Кв. Лутацій Катулъ, котораго Катилина извѣстилъ о началѣ возстанія. Но, когда дошла очередь до молодого претора, Г. Юлія Цезаря — пренія приняли другой оборотъ. Длинною своею рѣчью онъ старался спасти заговорщиковъ, запугавъ сенаторовъ местью народной партіи. Цезарь зналъ о заговорѣ, даже болѣе, чѣмъ вѣроятно, принималъ въ немъ участіе, — повидимому, онъ былъ тою «головой», о которой говорилъ въ Сенатѣ Катилина, — но онъ былъ врагомъ аристократіи и своимъ ходатайствомъ за арестованныхъ думалъ снискать благоволеніе народа. Рѣчь Цезаря, при его рѣдкихъ качествахъ ума и сердца, не удивила-бъ никого, есди-бы уже тогда въ его головѣ не рождались тѣ великія предначертанія, которыя онъ привелъ въ исполненіе впослѣдствіи. На дѣлѣ, онъ презиралъ заговорщиковъ, отлично видѣлъ необдуманныя дѣйствія Сената и лишь для виду выказывалъ ревность къ законамъ, которые вскорѣ попралъ. Саллюстій разсказываетъ, что рѣчь его въ защиту арестованныхъ возбудила въ нѣкоторыхъ римскихъ всадникахъ такую ярость, что они, при выходѣ Цезаря изъ Сената, грозили ему мечами. Нѣсколько времени онъ не рисковалъ являться въ курію.
На сторону Цезаря склонился даже братъ Цицерона, Квинтъ. Никакого измѣненія во взглядахъ членовъ Сената не произвела и произнесенная тутъ-же четвертая рѣчь консула. Наконецъ, дѣдъ будущаго императора Тиберія, Тиб. Клавдій Неронъ предложилъ усилить охрану столицы, рѣшеніе-же участи заговорщиковъ отложить до тѣхъ поръ, пока не покончатъ съ шайкой Катилины. Новое мнѣніе также нашло себѣ много сторонниковъ; къ нему присоединился и Силанъ, заявившій, что высшей степенью наказанія для римскаго магистрата онъ считалъ тюремное заключеніе. Но вотъ поднялся съ мѣста молодой М. Порцій Катонъ, одна изъ чистѣйшихъ личностей въ исторіи Рима, республиканецъ душею и тѣломъ. Въ пламенной рѣчи онъ обвинялъ сенаторовъ въ малодушіи, даже заподозрѣвалъ самихъ ихъ въ соучастіи въ заговорѣ, яркими красками описалъ опасности, грозящія республикѣ, хвалилъ консула — и увлекъ всѣхъ на свою сторону. Сообщники Катилины были осуждены на смерть; имъ не дано было даже права апеллировать. Ихъ хотѣли даже подвергнуть конфискаціи имущества; но это предложеніе консулъ взялъ назадъ по настоянію Цезаря, который даже обратился, хотя и неудачно, за помощью къ народнымъ трибунамъ.
Поздно вечеромъ 5 декабря преступники были отведены въ городскую тюрьму. Изъ уваженія къ званію Лентула, консулъ лично велъ его за руку; остальныхъ осужденныхъ вели преторы, среди огромной толпы взволнованнаго народа. Въ тюрьмѣ было мрачное, зловонное мѣсто, такъ называемый Tullianum, гдѣ кончилъ жизнь свою Югурта. Оно представляло изъ себя подземную комнату, двѣнадцатью футами ниже поверхности, съ каменнымъ сводомъ. При свѣтѣ факеловъ, въ присутствіи Цицерона, заговорщики, одинъ за другимъ, были задушены тремя палачами. До поздней ночи двигались по улицамъ Рима толпы народа, прославляя консула, какъ спасителя отечества. Когда онъ проходилъ мимо, его привѣтствовали криками и рукоплесканіями. Улицы были ярко освѣщены: населеніе ставило у дверей домовъ лампы и свѣчи. Женщины свѣтили Цицерону съ крышъ. Сопровождаемый сенаторами и первыми сановниками республики появился онъ на форумѣ и среди мертвой тишины торжественно объявилъ о смерти Лентула и его товарищей, сказавъ свое знаменитое: Vixerunt.
Еще ни одна община, говоритъ Моммзенъ о смертномъ приговорѣ участникамъ заговора, не заявляла свою несостоятельность болѣе жалкимъ способомъ, чѣмъ это сдѣлалъ Римъ своимъ рѣшеніемъ, такъ хладнокровно постановленнымъ большинствомъ правительства и одобреннымъ политическимъ мнѣніемъ, именно рѣшеніемъ поспѣшить казнью нѣсколькихъ политическихъ плѣнныхъ, которые если и подлежали карѣ по закону, то никакъ не лишенію жизни, — и поспѣшить потому только, что власть не довѣряла надежности тюремъ и не располагала хорошей полиціей! Юмористическою чертою, безъ которой рѣдко обходятся историческія трагедіи, являлось то обстоятельство, что этотъ поступокъ, полный самой грубой тиранніи, долженъ былъ совершить именно самый неустойчивый и робкій изъ римскихъ государственныхъ людей и что «первый демократическій консулъ» былъ какъ разъ избранъ для того, чтобы уничтожить палладіумъ древней римской общинной свободы — право апелляціи.
Но опасность еще не миновала: Катилина продолжалъ пугать Сенатъ; но то былъ его призракъ. Катилина однако не терялъ надежды, — онъ хотѣлъ окончить организацію своего одиннадцати тысячнаго отряда и ждалъ вѣстей изъ Рима. Но лишь только въ его лагерь пришло извѣстіе о положеніи дѣлъ въ столицѣ, многіе примкнувшіе къ нему изъ желанія добычи покинули его. Съ тремя тысячами всякаго сброду, изъ которыхъ была вооружена всего четвертая часть, кружилъ онъ по горнымъ ущельямъ и непроходимымъ дорогамъ, направляясь къ Писторіи (н. Pistoja) и намѣреваясь чрезъ Аппеннины пробраться въ Галлію.
Преторъ Кв. Метеллъ Целеръ узналъ чрезъ перебѣжчиковъ объ его маршѣ. Онъ двинулся со стороны Ариминія и въ долинѣ близъ Писторіи загородилъ ему путь тремя своими легіонами. Положеніе Катилины было отчаянное; къ тому-же запасъ провіанта приходилъ къ концу. По пятамъ за Катилиной велъ форсированнымъ маршемъ другое, еще болѣе многочисленное войско старый его товарищъ, Г. Антоній, двинувшійся, наконецъ, впередъ по настоянію своего штаба. Въ Римѣ не безъ основанія не полагались на Антонія, вслѣдствіе чего къ нему былъ приставленъ, въ качествѣ тайнаго шпіона, Квесторъ П. Секстій[6], и надежда Катилины на консула оказалось напрасной. Антоній былъ другомъ анархистовъ только во времена ихъ успѣховъ. Катилина, говоритъ Діонъ Кассій, не зналъ, что большинство людей жертвуетъ ради личной выгоды узами любви и дружбы… Однако Антоній отказался отъ начальства надъ войсками, не желая лично казнить своего единомышленника, и сдалъ команду легату своему, М. Петрею, старому солдату, объявивъ себя больнымъ подагрой. Въ рѣчи, обращенной къ желавшимъ раздѣлить его участь товарищамъ, Катилина увѣщевалъ ихъ биться мужественно, помнить, что весь успѣхъ его дѣла зависитъ отъ ихъ храбрости, въ случаѣ-же пораженія — дороже продавать свою жизнь. Затѣмъ, онъ велѣлъ солдатамъ спѣшиться и убить коней, чтобы отнять всякую надежду на бѣгство. Правымъ его флангомъ начальствовалъ Манлій, лѣвымъ — Фурій, самъ-же онъ стоялъ во главѣ отборныхъ солдатъ возлѣ серебрянаго орла, бывшаго нѣкогда въ походѣ Марія противъ кимбровъ. Во фронтѣ непріятельской арміи стояли ветераны.
Съ обѣихъ сторонъ дрались съ остервенѣніемъ. Катилина бился въ первыхъ рядахъ, ободрялъ утомленныхъ, замѣнялъ раненыхъ свѣжими силами, обязанность храбраго солдата соединяя съ умѣніемъ опытнаго полководца. Петрей не ожидалъ такого упорнаго сопротивленія и ввелъ въ дѣло преторскую когорту. Бурно ворвалась она въ средину непріятеля, и все пало подъ ея мечами. Что могли сдѣлать человѣческія сиды, было сдѣлано; но, наконецъ, сломилось мужество друзей Катилины. Однако ни одинъ изъ нихъ не ударился въ бѣготво, всѣ пали, обращенные лицомъ къ врагу. Манлій и Фурій были убиты въ первыхъ рядахъ. Видя, что все потеряно, Катилина не хотѣлъ кончить жизнь въ тюрьмѣ отъ руки палача, — вспомнилъ свой родъ, ринулся, въ самую густую толпу непріятеля и палъ, поражая другихъ. То было 6-го января 62 г. «Вполнѣ прекрасна была-бы смерть Катилины», говоритъ Флоръ, «если-бъ онъ палъ за свою родину». Его скоро нашли, благодаря его огромному росту. Онъ еще дышалъ; лицо его горѣло дикой злобой и ненавистью. Изъ всѣхъ благородныхъ качествъ, отличавшихъ его въ юности, онъ до самой смерти сохранилъ великое мужество. Трупъ его былъ отданъ роднымъ для погребенія.
Дорого стоила побѣда войскамъ республики. Антоній, принявшій титулъ «императора», хотя число убитыхъ непріятелей было только три тысячи, поспѣшилъ возвѣстить Сенатъ о побѣдѣ и въ знакъ доказательства переслалъ голову Катилины. Безумная радость охватила столицу при извѣстіи о побѣдѣ. Правительство и народъ доказывали, что начинали свыкаться съ междоусобною войной. Въ торжественномъ засѣданіи Сената princeps его, Кв. Катулъ назвалъ Цицерона «pater patriae» и осыпалъ тысячью похвалъ. Въ пышныхъ донесеніяхъ спѣшилъ консулъ извѣстить важнѣйшихъ сановниковъ государства объ его спасеніи. Извѣстіе о происшедшемъ послалъ онъ и Помпею; но тотъ холодно отвѣчалъ ему. Дѣйствительно, Цицеронъ въ послѣдній разъ спасъ свою республику. Уничтоживъ зло въ корнѣ, затушивъ пламя заговора, прежде чѣмъ оно вполнѣ разгорѣлось, Цицеронъ, быть можетъ, отсрочилъ лѣтъ на пятнадцать учрежденіе въ Римѣ монархіи. Онъ имѣлъ право хвалиться заслугами, оказанными имъ тогда государству, и нельзя не согласиться еъ Сенекой, что, если онъ и хвалилъ свое консульство безъ конца, онъ хвалилъ его не безъ причины: non sine causa, sed sine fine laudatus.
Вскорѣ послѣ битвы при Писторіи преторъ М. Кальнурній Бибулъ подавилъ волненія, начавшіяся въ области пелигновъ, гдѣ дѣйствовалъ сообщникъ Катилины, М. Клавдій Марцеллъ. Сынъ его, носившій то-же имя, отправился изъ Капуи въ Бруттій, но здѣсь былъ обезоруженъ Кв. Цицерономъ. Не былъ счастливѣе и Л. Сергій со своими товарищами, намѣревавшійся уйти къ аллоброгамъ, — Метеллъ Целеръ принудилъ его вернуться обратно. Наконецъ, въ 59 г. отецъ Августа, Г. Октавій, окончательно очистилъ Италію отъ разбойничьихъ шаекъ Катилины. Нѣкоторые изъ заговорщиковъ были выданы Л. Веттіемъ, сперва участвовавшимъ въ возстаніи.
Новыми казнями сторонниковъ заговора Цицеронъ думалъ уменьшить число своихъ враговъ, но жестоко ошибся. Его противники видѣли въ немъ не спасителя государства, а личнаго врага Катилины. Народная партія подняла свою голову, и ея негодованіе не замедлило обрушиться на консула. Онъ смутился, услыхавъ, что однажды утромъ могилу Катилины увидѣли покрытою цвѣтами. Грозныя тучи собрались надъ нимъ. Оставленный всѣми, даже Помпеемъ, Цицеронъ удалился въ изгнаніе. На мѣстѣ его разрушеннаго дома воздвигнутъ былъ храмъ Свободы.
Итакъ, цѣль, которой служилъ Катилина, не была достигнута. Посмотримъ теперь, достоинъ-ли позорнаго имени, которымъ клеймитъ его исторія, человѣкъ, привлекавшій наше вниманіе. Катилина — личность, надъ которой долго работала историческая критика и все-таки не рѣшила загадку его жизни и характера. Излагая исторію заговора, мы держались Саллюстія и Цицерона. Но уже Наполеонъ не могъ понять заговора Катилины, по крайней мѣрѣ, въ тѣхъ подробностяхъ, въ какихъ описываютъ его древніе историки. Безъ сомнѣнія, нельзя принимать на вѣру всей брани, которой осыпаетъ Катилину въ своихъ рѣчахъ Цицеронъ, или всѣхъ народныхъ толковъ, которые выдаетъ за факты Саллюстій, — читать разсказы исключительно побѣдителей, старающихся обыкновенно представить противниковъ въ дурномъ свѣтѣ, но нельзя видѣть въ Катилинѣ и мученика свободы, защитника «слабыхъ и угнетенныхъ», какимъ, напр., рисуетъ его Ибсенъ въ своей извѣстной драмѣ. Если даже отбросить цѣлый рядъ обвиненій, взводимыхъ на Катилину его противниками, всетаки остается многое, что ложится на его память несмываемымъ позорнымъ пятномъ, иначе личный врагъ Цицерона, Саллюстій, не отводящій Цицерону первой роли въ дѣлѣ подавленія заговора, не сошелся-бы съ нимъ во взглядѣ на Катилину. И опять таки мы знаемъ, слышимъ одну только сторону, другая — молчитъ, хотя, конечно, не молчала раньше. Катилина — сынъ своего вѣка, воплощавшій въ себѣ много хорошихъ его сторонъ и далеко не всѣ дурныя, человѣкъ рѣдкой энергіи, той, которая могла-бы сдѣлать его истинно великимъ, если-бъ была приложена къ дѣлу болѣе ея достойному. Что такое его заговоръ? — Возстаніе-ли это Италіи противъ Рима, лишившаго ее древнихъ ея правъ, или это одна изъ революціонныхъ попытокъ во вкусѣ Гракховъ, или, наконецъ, Катилина дѣйствительно въ своемъ родѣ римскій Бабефъ, борецъ за свободу низшей братіи? На эти вопросы мы едва-ли когда получимъ отвѣтъ; но никто не мѣшаетъ намъ, съ фактами въ рукахъ, снять съ Катилины хотя часть лежащихъ на немъ обвиненій.
Подъ перомъ Саллюстія, Катилина является негодяемъ, «чудовищемъ, близъ котораго умираетъ честность, какъ растеніе подъ ядовитымъ деревомъ»; въ сердцѣ его никогда не пробуждается чувства совѣсти; личный врагъ его, Цицеронъ отзывается о немъ еще съ худшей стороны; но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ у нихъ, какъ-бы невольно, прорываются выраженія, позволяющія намъ вывести о несчастномъ заговорщикѣ болѣе благопріятныя для него заключенія. Катилина былъ, правда, человѣкомъ разгульнымъ; но въ этомъ случаѣ отъ него не отставалъ и самъ Саллюстій, Цезарь и многіе другіе. Онъ искалъ средствъ поправить свои денежныя дѣла, но и тутъ поступалъ не въ примѣръ честнѣе прочихъ. Не забудемъ, онъ былъ преторомъ въ Африкѣ и ничего не нажилъ, тогда какъ тотъ-же Саллюстій во время управленія ею въ качествѣ проконсула успѣлъ награбить огромное состояніе. И Саллюстій, и Цицеронъ въ одинъ голосъ говорятъ, что Катилина пріучилъ себя ко всевозможнымъ лишеніямъ, а это доказываетъ, что онъ не былъ изнѣженнымъ мотомъ. Катилина велъ развратную жизнь; но молва объ его дурномъ поведеніи могла быть преувеличена, въ чемъ сознается и Саллюстій. Онъ убилъ свою жену; но объ этомъ упоминаетъ одинъ только Цицеронъ. Катилину упрекали въ томъ, что онъ набралъ въ свою шайку всякую сволочь, однако въ этомъ отношеніи онъ ничѣмъ не отличался отъ авантюристовъ — Марія, Суллы, Цезаря, Помпея; онъ только потворствовалъ грязнымъ наклонностямъ людей, не задумывавшихся ни передъ какими преступленіями. По своему уму, — ума въ немъ не отрицаетъ ни одинъ изъ его антагонистовъ — онъ могъ-бы стоять во главѣ государства; но зависть сенаторской олигархіи загораживала дорогу даровитой личности, рѣзко выдѣлявшейся среди бездарностей; онъ хотѣлъ добиться консульства путемъ мирнымъ, а не путемъ насилія и крови, — его оттолкнули, и въ его душѣ родилась та неумолимая ненависть къ людямъ, не цѣнившимъ ни ума, ни дарованій, которая впослѣдствіи погубила его… Историки Катилины не поняли его истиннаго характера, — называла-же, напр., нѣмецкая печать 60-хъ годовъ Бисмарка Катилиной — не поняли, сколько благородной рѣшимости было, въ немъ, когда онъ предпочелъ умереть съ оружіемъ въ рукахъ, нежели быть рабомъ знати. Онъ взялся за мечъ по необходимости и стоитъ недосягаемо выше Марія или Суллы. Начинается возстаніе. Сенатъ хочетъ дѣйствовать подкупомъ, опредѣляетъ награды за раскрытіе подробностей заговора; но ни одинъ изъ сообщниковъ Катилины не соглашается измѣнить ему. Сама смерть ихъ напоминаетъ намъ о лучшихъ временахъ великаго Рима. Даже Моммзенъ, не симпатизирующій ни Катилинѣ, ни его великому противнику, и тотъ говоритъ, что Катилина доказалъ въ день 6-го января, что «природа назначила его для дѣлъ выходящихъ изъ ряда вонъ и что онъ умѣлъ повелѣвать какъ полководецъ и сражаться — какъ солдатъ»… Друзья совѣтуютъ Катилинѣ возмутить рабовъ, — онъ отказывается, онъ былъ слишкомъ гордъ, для того чтобы унизиться до послѣдней степени, «чтобы дѣло свободныхъ соединять съ дѣломъ бѣглыхъ рабовъ». Катилина палъ; но черезъ его трупъ, по его слѣдамъ, идетъ Цезарь, Катилина на изнанку. У него больше ума, больше энергіи, больше осторожности и мягкости характера, чѣмъ у Катилины; но его партія состоитъ изъ тѣхъ-же элементовъ, что и у Катилины. Цезарь не брезгалъ ничѣмъ и все-таки оставилъ по себѣ добрую память, разница-же между нимъ и Катилиной едва-ли не въ томъ, что одинъ успѣлъ добиться того, къ чему безплодно, не обладая геніемъ полководца, стремился другой. Римскій народъ уже не былъ достоинъ своей прославленной вольности. Среди ужасающаго растлѣнія нравовъ этой эпохи свободой не бредилъ никто, тогда какъ главенство въ республикѣ и грабежъ побѣжденныхъ было мечтою многихъ. Черезъ двѣнадцать лѣтъ обезсилѣвшій отъ междоусобій Римъ стоялъ лицомъ къ лицу съ единодержавіемъ. Въ послѣдній разъ вспыхнуло надъ нимъ солнце свободы; но это было вечернее солнце. Пали Брутъ и Кассій, герои свободы, послѣдняя опора республики, и измученный народъ склонилъ свою голову подъ тяжелое иго монархіи[7].
Бурная жизнь Катилина и его трагическая судьба не разъ служили темой драматическихъ произведеній. Англійская трагедія «Катилина», представленная въ 1616 г., принадлежитъ къ числу лучшихъ произведеній Бенъ-Джонсона. Одноименная пьеса Кребильона дана 20 декабря 1748 г. Перу Дюма-отца и О. Макэ принадлежитъ драма «Катилина», въ 5 актахъ и 7 картинахъ, разыгранная 14 октября 1848 г. Извѣстная трагедія Ибсена дана была въ 1849 году, но не имѣла ни малѣйшаго успѣха.
Рѣчи противъ Катилины принадлежать къ тѣмъ тринадцати, которыя Цицеронъ произнесъ во время консульства и впослѣдствіи издалъ лично подъ именемъ orationes consulares. Въ общемъ порядкѣ онѣ, по опредѣленію самого автора, носятъ слѣдующія названія: «septima, quum Catilinam emisi; octava, quam habui ad populum postridie quam Catilina profugit; nona in concione, quo die Allobroges indicarunt; decima in Senatu nonis decembribus». Но, какъ видно изъ содержанія рѣчей, одна только первая направлена противъ Катилины, поэтому позднѣйшіе грамматики и риторы давали имъ различныя заглавія, хотя во всѣхъ древнѣйшихъ рукописяхъ онѣ называются invectuvarum in Catilinam libri IIII.
Рѣчи Цицерона противъ Катилины принадлежать къ лучшимъ рѣчамъ великаго римскаго оратора. Тацитъ справедливо замѣчаетъ: non, opinor, Demosthenem orationes inlustrant quas adversus tutores suos composuit, nec Ciceronem magnum oratorem P. Quintius defensus aut Licinius Archias faciunt: Catilina et Milo et Verres et Antonius hanc illi famam circumdederunt…
Извѣстно, при какихъ обстоятельствахъ произнесена была Цицерономъ первая рѣчь. Онъ говорилъ ее ex promtu, такъ какъ ему было слишкомъ мало времени для подготовки. Позже она была переработана ораторомъ и выпущена въ свѣтъ, о чемъ упоминаетъ и Саллюстій; но переработка коснулась больше формы, чѣмъ содержанія. Долгое время эта огненная рѣчь, отличающаяся энергичнымъ и страстнымъ патріотизмомъ, со своимъ блестящимъ вступленіемъ, считалась однимъ изъ совершеннѣйшихъ образцовъ ораторскаго искусства, пока новѣйшая критика и тутъ не возвысила своего голоса, похваливъ лишь ея форму и произнеся безпощадный приговоръ содержанію. Дѣйствительно, первая рѣчь поражаетъ читателя образностью, красотой и чистотой языка, отдѣлкой и ясностью выраженій, увлекаетъ пыломъ своей страсти, обличаетъ въ Цицеронѣ истиннаго художника — и только. Содержаніе ея можно выразить въ немногихъ словахъ: «Катилина, Сенатъ облекъ меня неограниченною властью. Мой долгъ — уничтожить или изгнать изъ Рима твою шайку. Ради собственной безопасности, я охотно рѣшился-бы на подобную мѣру, не не смѣю». Рѣчь не произвела на заговорщика того впечатлѣнія, на которое разсчитывалъ Цицеронъ. Катилина уѣхалъ изъ столицы; но его изгналъ не консулъ, — онъ удалился потому, что видѣлъ, какъ за каждымъ его шагомъ слѣдятъ шпіоны.
Вторая рѣчь долго приписывалась Цицерону, пока въ 1802 г. извѣстный критикъ, Eichstaedt, и нѣкоторые другіе не заподозрили ея подлинности. Мнѣніе свое они основываютъ на встрѣчающихся въ ней неправильностяхъ историческихъ и филологическихъ. Что касается перваго, то въ рѣчи дѣйствительно находятся промахи противъ исторіи, чего, по мнѣнію ученыхъ, не могло случиться съ Цицерономъ. Эти доводы не выдерживаютъ критики. Какъ и многіе великіе люди, Цицеронъ былъ разсѣянъ, какъ и многіе изъ нихъ, плохо зналъ родную исторію. Въ одномъ изъ писемъ къ Аттику (XII. 6) онъ, вмѣсто Аристофана, называетъ Евполида, въ другомъ (XIII. 44) — объ умершемъ распространяется какъ о живомъ. «У насъ очень часто люди даже не состоявшіе на государственной службѣ наказывали смертью политически опасныхъ гражданъ», говоритъ онъ въ первой рѣчи, между тѣмъ примѣръ Сципіона Назики — единственный. Во второй рѣчи, онъ считаетъ Ромула основателемъ храма Юпитера-Статора, тогда какъ царь далъ лишь обѣтъ выстроить храмъ. Исторію собственнаго отечества, примѣры изъ которой Цицеронъ такъ часто приводитъ въ своихъ рѣчахъ, онъ зналъ только поверхностно, вслѣдствіе чего легко впадалъ въ ошибки. Но часто онъ завѣдомо искажалъ факты, особенно въ своихъ судебныхъ рѣчахъ, напримѣръ, въ своей рѣчи за А. Клуенція. Не серьезнѣе и тѣ доказательства, которыя приводятъ критики относительно филологической стороны этой рѣчи. Въ ней, по ихъ словамъ, встрѣчается много неправильностей противъ цицероновскаго языка. Замѣтимъ себѣ, что дѣло идетъ не объ ея слогѣ, а объ отдѣльныхъ выраженіяхъ. Тутъ невольно рождается вопросъ, что̀ считать вообще хорошею латынью, что́ цицероновскою? — Относительно этого, взгляды ученыхъ расходятся, — что нравится одному, не нравится — другому. Цицеронъ могъ въ данномъ случаѣ и не употреблять своихъ любимыхъ выраженій. Не забудемъ, кромѣ того, рѣчи Цицерона противъ Катилины, по условіямъ времени и обстоятельствъ, являются болѣе или менѣе импровизаціями, особенно 3-я и 4-я, такъ какъ содержаніе ихъ обусловлено событіями даннаго момента въ тѣсномъ смыслѣ этого слова. Да и неужели его небрежность въ отдѣльныхъ выраженіяхъ такъ велика, что ради этого вторую рѣчь безъ дальнѣйшихъ околичностей надо считать подложною? Цицеронъ только рѣдко оставлялъ свои рѣчи въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ впервые вышли изъ-подъ его пера (Ср. Pro Cn. Plancio, XXX, 74). Если-бъ до насъ дошелъ разборъ неправильностей второй рѣчи, какъ дошли у Асконія и Квинтиліана черновыя — рѣчи за Т. Аннія Милона, мы могли-бы составить ясное понятіе объ особенностяхъ стиля великаго оратора; но ничего подобнаго нѣтъ. Самъ Цицеронъ въ письмахъ къ тому-же Аттику (III. 12) упоминаетъ объ одной изъ своихъ рѣчей, въ которой ему, изъ-за страха передъ недоброжелателями, пришлось сдѣлать такъ много поправокъ, что онъ не узналъ въ ея авторѣ самого себя. Притомъ не слѣдуетъ забывать, что, при всей заботливости этого, оратора объ ясности и чистотѣ слога, даже въ лучшихъ его рѣчахъ встрѣчаются мѣста, показывающія въ немъ какъ-бы незнаніе первыхъ правилъ искусства краснорѣчія. Кромѣ того, сочиненія Цицерона, подобно сочиненіямъ другихъ древнихъ классиковъ, дошли до насъ съ прибавками переписчиковъ и толкователей, прибавками, сдѣланными, въ большинствѣ случаевъ, неумѣлою рукою. Кого-же тогда надо считать авторомъ второй рѣчи? — Тирона, вольноотпущенника и друга Цицерона, не задумываясь, говоритъ критика. Но Тиронъ писалъ такою варварской латынью, былъ такъ мало знакомъ съ исторіей своего времени, что думать, будто имъ написана вторая рѣчь, значитъ впадать въ грубую ошибку. Рѣчь эта полна выраженіями въ народномъ духѣ.
Третья рѣчь, какъ извѣстно, произнесена народу для оправданія предъ нимъ дѣйствій консула и Сената и для ознакомленія его съ добытыми отъ арестованныхъ подробностями относительно хода заговора. Отъ перваго до послѣдняго слова она носитъ на себѣ отпечатокъ серьезности, что вполнѣ соотвѣтствуетъ важности событій, переживаемыхъ республикой, и показываетъ намъ въ Цицеронѣ римскаго консула, оратора и государственнаго человѣка въ истинномъ свѣтѣ.
Четвертую рѣчь, подобно второй, считаютъ въ томъ видѣ, въ какомъ она дошла до насъ, подложною. Самыми горячими сторонниками этого мнѣнія являются Ahrens и извѣстный издатель сочиненій Цицерона, Orelli. Первый даже написалъ по поводу этого два сочиненія. Въ четвертой рѣчи встрѣчаются тѣ-же неправильности и промахи, какъ и во второй. Она произнесена раньше, чѣмъ высказали свои мнѣнія Неронъ и Катонъ. О томъ, что Цицеронъ говорилъ ее, есть указанія, какъ у него самого, такъ и у другихъ классиковъ (напр., Cicer. Epistt. ad Attic. II. I. XII. 21. Phillipp. II. 46. Plutarch. Cicer. 21. Dio Cass. XXXVII, 35). Если первыя три рѣчи изданы въ окончательной редакціи, вѣроятно, вскорѣ послѣ ихъ произнесенія, четвертая рѣчь выпущена въ свѣтъ, повидимому, между маемъ-декабремъ 61 г. Цицеронъ, очевидно, желаетъ возможно полнѣе оправдаться въ своемъ образѣ дѣйствій въ отношеніи Лентула и его товарищей, поэтому въ литературной обработкѣ четвертая рѣчь получила нѣсколько измѣненную форму, — частью она была пополнена, частью получила окраску, которой не могла имѣть въ моментъ ея произнесенія.
Примѣчанія
править- ↑ Послѣдній разсказываетъ интересный случай. На другой день послѣ ареста главъ заговора, слѣдовательно три года спустя послѣ заговора 66 г., въ Сенатъ привели нѣкоего Л. Тарквинія, схваченнаго, какъ говорили, на пути къ Катилинѣ. Тарквиній, какъ и Волтурцій, получилъ прощеніе и разсказалъ обо всѣхъ планахъ заговорщиковъ; новаго было то лишь, что, по словамъ Тарквинія, его послалъ къ Катилинѣ Крассъ. Крассъ совѣтовалъ Катилинѣ, не обращая вниманія на арестъ Лентула и его товарищей, идти форсированнымъ маршемъ къ Риму. Тарквинію не повѣрили или сдѣлали видъ, что не повѣрили, — Красса частью боялись, частью были ему обязаны. Доносчикъ былъ арестованъ по приказанію Сената.
- ↑ По юліанскому календарю, 25-го декабря. День можетъ быть указанъ только приблизительно.
- ↑ Отъ sura — икра. Говорятъ, Лентулъ, обвиняемый въ растратѣ казенныхъ денегъ, вмѣсто всякаго оправданія предлагалъ членамъ суда бить себя по икрамъ, за что и былъ прозванъ Sura. Справедливость этого словопроизводства очень сомнительна. Нѣкій П. Сура встрѣчается у Ливія.
- ↑ По юліанскому календарю — 17 декабря.
- ↑ Какъ извѣстно, слово это не было сдержано, и вышеупомянутый Помптинъ, тогдашній пропреторъ Нарбонской Галліи, лишь съ величайшими усиліями подавилъ въ 61 г. возстаніе аллоброговъ, за что позже, въ 59 г., получилъ тріумфъ.
- ↑ Тотъ, о которомъ говоритъ Цицеронъ въ первой рѣчи.
- ↑ Въ свое время эта часть введенія вызвала энергическій отпоръ со стороны критики. Но мы не видимъ и тѣни преступленія въ томъ, что рѣшились попытаться снять хоть часть обвиненій незаслуженно тяготѣющихъ почти двѣ тысячи лѣтъ на памяти, правда, преступника, но все-же человѣка, — если ужъ новѣйшіе историки стараются извинить отсутствіемъ воспитанія проявленіе звѣрскихъ наклонностей въ людяхъ, стоявшихъ по своему положенію несравненно выше несчастнаго римскаго заговорщика.
