слова. Да и неужели его небрежность въ отдѣльныхъ выраженіяхъ такъ велика, что ради этого вторую рѣчь безъ дальнѣйшихъ околичностей надо считать подложною? Цицеронъ только рѣдко оставлялъ свои рѣчи въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ впервые вышли изъ-подъ его пера (Ср. Pro Cn. Plancio, XXX, 74). Если-бъ до насъ дошелъ разборъ неправильностей второй рѣчи, какъ дошли у Асконія и Квинтиліана черновыя — рѣчи за Т. Аннія Милона, мы могли-бы составить ясное понятіе объ особенностяхъ стиля великаго оратора; но ничего подобнаго нѣтъ. Самъ Цицеронъ въ письмахъ къ тому-же Аттику (III. 12) упоминаетъ объ одной изъ своихъ рѣчей, въ которой ему, изъ-за страха передъ недоброжелателями, пришлось сдѣлать такъ много поправокъ, что онъ не узналъ въ ея авторѣ самого себя. Притомъ не слѣдуетъ забывать, что, при всей заботливости этого, оратора объ ясности и чистотѣ слога, даже въ лучшихъ его рѣчахъ встрѣчаются мѣста, показывающія въ немъ какъ-бы незнаніе первыхъ правилъ искусства краснорѣчія. Кромѣ того, сочиненія Цицерона, подобно сочиненіямъ другихъ древнихъ классиковъ, дошли до насъ съ прибавками переписчиковъ и толкователей, прибавками, сдѣланными, въ большинствѣ случаевъ, неумѣлою рукою. Кого-же тогда надо считать авторомъ второй рѣчи? — Тирона, вольноотпущенника и друга Цицерона, не задумываясь, говоритъ критика. Но Тиронъ писалъ такою варварской латынью, былъ такъ мало знакомъ съ исторіей своего времени, что думать, будто имъ написана вторая рѣчь, значитъ впадать въ грубую ошибку. Рѣчь эта полна выраженіями въ народномъ духѣ.
Третья рѣчь, какъ извѣстно, произнесена народу для оправданія предъ нимъ дѣйствій консула и Сената и для ознакомленія его съ добытыми отъ арестованныхъ подробностями относительно хода заговора. Отъ перваго до послѣдняго слова она но-
