Во время моего кругосветного путешествия в качестве натуралиста на корабле е. к. в. «Бигль», я был сильно поражён некоторыми особенностями в распределении животных и растений по Южной Америке и в геологической связи угасших флор и фаун этого материка с флорами и фаунами настоящими. Эти особенности, как казалось мне, проливали некоторый свет на происхождение видов, — эту тайну из тайн, как выразился один из наших величайших философов. По возвращении на родину, в 1837 году, мне пришло на мысль, что можно было бы подвинуть разрешение этого вопроса, тщательно собирая и обдумывая всякого рода факты, могущие иметь к нему отношение. После пятилетних трудов, я позволил себе некоторые общие соображения об этом предмете и набросал их в кратких заметках. В 1844 году я дополнил их очерком тех заключений, которые тогда казались мне правдоподобными. От этого времени и до сих пор я безостановочно занимался тем же предметом. Я надеюсь, что читатель извинит эти личные подробности. Я сообщаю их, чтобы показать, что я не поспешил в выводе моих заключений.
Мой труд теперь почти окончен; но так как мне ещё нужно будет года два-три для того, чтобы довести его до конца, и здоровье моё далеко не надёжно, я согласился издать это извлечение. Я тем охотнее решился на это, что мистер Уэллес, изучающий теперь естественную историю Малайского архипелага, пришёл почти точно к тем же общим заключениям относительно происхождения видов, как и я. В прошлом году он прислал мне записку об этом предмете, с просьбою доставить её сэру Чарльзу Лайелю, который передал её Линнеевскому обществу, и она напечатана в третьей книжке журнала этого общества. Сэр Чарльз Лайель и доктор Гукер, оба знакомые с моим трудом — последний читал мой очерк 1844 года — почтили меня советом напечатать, рядом с прекрасною запискою мистера Уэллеса, краткие выдержки из моих рукописей.
Извлечение, издаваемое мною в настоящее время, по необходимости неполно. Я не могу приводить тут ссылок и доказательств по поводу всех моих положений; я должен положиться на доверие читателя к моей точности. Нет сомнения, что в мою книгу вкрались и ошибки, хотя я старался быть крайне осторожным в выборе свидетельств. Я могу изложить тут лишь общие выводы, к которым я пришёл, приводя в объяснение лишь немного фактов; но надеюсь, что в большинстве случаев их будет достаточно. Никто, более меня, не может сознавать необходимости издать впоследствии, с указанием источников и со всеми подробностями, все факты, на которых основаны мои выводы; и я надеюсь сделать это в другом сочинении. Я вполне сознаю, что едва ли есть вопрос, разобранный в этой книге, по поводу которого нельзя было бы привести факты, по-видимому, ведущие к выводам, совершенно противоположным моим взглядам. Точный результат может быть достигнут лишь при полном сопоставлении и тщательном взвешивании фактов и доводов, в пользу обеих сторон каждого вопроса — а такое сопоставление здесь невозможно.
Весьма сожалею, что недостаток места лишает меня удовлетворения выразить мою признательность всем тем натуралистам (в том числе многим, мне лично незнакомым), которым я обязан за их благосклонное содействие. Я не могу, однако ж, упустить этого случая, не выразив моей глубокой признательности доктору Гукеру, в продолжение пятнадцати лет оказывавшему мне всевозможную помощь, как богатым запасом своих сведений, так и меткостию своих суждений.
Натуралисту, размышляющему о происхождении видов и соображающему взаимное сродство органических существ, их географическое распределение, геологическую последовательность их появления и другие подобные факты, легко прийти к заключению, что каждый вид не был создан отдельно, но что все они произошли, как разновидности, от других видов. Тем не менее такое заключение, даже если оно основательно, не может удовлетворить нас, пока мы не объясним себе, каким способом бесчисленные виды, населяющие землю, были видоизменены до того совершенства в строении и во взаимных приспособлениях, которое так справедливо восхищает нас. Натуралисты беспрестанно ссылаются на внешние условия, каковы: климат, пища, и т. д., как на единственно возможные причины изменения. В известном, весьма ограниченном смысле, это воззрение, как мы увидим впоследствии, справедливо; но было бы нелепостию выводить из одних внешних условий строение, например, дятла, с его ногами, хвостом, клювом и языком, столь удивительно приспособленными к ловле насекомых под корою деревьев. Относительно омелы, почерпающей свою пищу из известных деревьев, имеющей семена, которые разносятся известными птицами, раздельнополые цветы, требующие для опыления содействия известных насекомых, — было бы точно так же нелепо объяснять строение этого паразита и его соотношения с некоторыми весьма различными органическими существами, действием внешних условий или привычки, или произвола самого растения.
Поэтому для нас в высшей степени важно разъяснение способов, которыми производится видоизменение и взаимное приспособление органических существ. В начале моих исследований мне казалось, что тщательное изучение домашних животных и растений, разводимых человеком, всего скорее может повести к разрешению этого тёмного вопроса. И я не ошибся: в этом и во многих других затруднительных случаях я постоянно находил, что наши сведения об изменениях органических существ, порабощённых человеком, при всей их неполноте, снабжают нас самою верною путеводною нитью. Я осмеливаюсь выразить моё убеждение в высокой важности исследований по этому предмету, хотя ими, по большей части, пренебрегают натуралисты.
По этим соображениям я посвящаю первую главу этого извлечения изменениям животных и растений в приручённом состоянии. Мы тут увидим, что наследственное изменение в значительных размерах — по крайней мере возможно, и, что быть может ещё важнее, мы увидим, как велика власть человека в накоплении, через подбор родичей, последовательных, хотя бы и лёгких изменений.
Затем я перейду к изменчивости видов при условиях естественных; но, к сожалению, буду принуждён изложить этот предмет слишком кратко, потому что полное изложение потребовало бы приведения длинных списков фактов. Мы, однако же, разберём при этом условия, наиболее выгодные для изменения видов. В следующей главе будет речь о борьбе за существование между всеми органическими существами, населяющими землю, — борьбе, необходимо вытекающей из их размножения в геометрической прогрессии. Это учение Мальтуса, приложенное ко всему растительному и животному царству. Так как рождается гораздо более особей каждого вида, чем сколько может их выжить, так как, следовательно, беспрестанно повторяется между ними борьба за существование, то поэтому всякое существо, если оно изменится, хоть в самой незначительной мере, но способом для себя выгодным, под сложным и подчас изменчивым влиянием жизненных условий, тем самым приобретает шансы на сохранение, тем самым становится естественно избранным. По могучему закону наследственности всякая избранная разновидность будет стремиться к сохранению своей новой, видоизменённой формы.
Это основное начало естественного избрания или подбора родичей будет разобрано с некоторою подробностью в четвёртой главе; мы тут увидим, почему естественный подбор почти необходимо обусловливает вымирание многих, менее совершенных жизненных форм, и поэтому ведёт к расхождению признаков. В следующей главе я разберу сложные и мало известные законы изменчивости и соотношений развития. В четырёх следующих главах я укажу на самые явные и важные трудности, которые представляет моя теория, а именно: на загадочность переходов или на трудность объяснить себе, каким способом простой организм или простой орган может усовершенствоваться и превратиться в организм высокоразвитый или в орган многосложного строения; во-вторых, на вопрос об инстинкте или об умственных способностях животных; в-третьих, на вопрос о помесях или о плодовитости разновидностей и бесплодии видов при скрещивании; и в-четвёртых, на неполноту доступных нам геологических свидетельств. В следующей главе будет речь о геологической последовательности в появлении органических существ на земле; в одиннадцатой и двенадцатой — об их географическом распределении; в тринадцатой — об их классификации или взаимном сродстве как в возрасте полного развития, так и в зародышном возрасте. В последней главе я вкратце возвращусь к главным пунктам, затронутым в этом сочинении, и присовокуплю несколько заключительных заметок.
Нечего удивляться тому, что в вопросе о происхождении видов и разновидностей до сих пор остаётся для нас так много тёмного. Стоит только вспомнить наше глубокое неведение относительно взаимных соотношений всех организмов, живущих вокруг нас. Кто возьмётся объяснить, почему один вид распространён широко и многочислен, между тем как другой, близкий к нему вид имеет ограниченную область распространения, да и в ней редок? Однако ж эти обстоятельства в высшей степени важны. Ими определяется в настоящем благоденствие и, как я думаю, усовершенствование в будущем каждого из живых существ, населяющих землю. Ещё менее знаем мы о взаимных соотношениях бесчисленных жителей нашей планеты в продолжение долгого ряда геологических веков. Хотя многое остаётся тёмным, и долго ещё останется таковым, я не могу, после самого обдуманного и беспристрастного обсуждения вопроса, на какое я способен, сомневаться в том, что взгляд большинства натуралистов, который прежде был и моим взглядом — а именно, что каждый вид создан независимо от другого — что этот взгляд ошибочен. Я вполне убеждён, что виды изменчивы, что виды, принадлежащие к одному так называемому роду, в прямой линии произошли от одного, по большей части уже вымершего вида, точно так же как признанные разновидности одного вида произошли от этого вида. Далее, я убеждён, что естественный подбор родичей был главным, но не единственным деятелем этих видоизменений.
Причины изменчивости — Действие привычки — Соотношения в развитии — Наследственность признаков — Характер приручённых разновидностей — Трудности различения между разновидностями и видами — Происхождение приручённых разновидностей от одного или нескольких видов — Домашние голуби, их разнообразие и их происхождение — Начало выбора родичей, приложенное издревле; его результаты — Выбор методический и бессознательный — Неизвестность происхождения наших домашних растений и животных — Обстоятельства, способствующие человеку при выборе родичей.
Если мы всмотримся в отдельных представителей какой-нибудь разновидности или породы наших давно приручённых растений и животных, то прежде всего поразит нас то обстоятельство, что они вообще более разнятся между собою, чем отдельные представители какого-нибудь вида или разновидности, развивающейся в условиях природных. Если мы подумаем об огромном разнообразии животных и растений, которые были приручены и которые изменялись в течении времён при столь различных условиях климата и ухода, мы, кажется, вправе заключить, что эта значительная изменчивость просто зависит от того, что наши домашние растения и животные воспитываются при жизненных условиях иных и менее однообразных, чем те, при которых жили в естественном состоянии их предки. Я думаю, что есть доля вероятия и в пользу воззрения Андрью Найта и что эта изменчивость отчасти находится в связи с избытком пищи. Ясно, по-видимому, что органические существа в течении нескольких поколений должны подвергаться новым условиям жизни, для того чтобы совершилось в них заметное изменение; и что организм, раз начавши изменяться, обыкновенно продолжает изменяться в течение многих поколений. Не известно ни одного случая, в котором существо изменчивое перестало бы изменяться по приручении. Самые древние из наших хозяйственных растений, как, например, пшеница, до сих пор часто производят новые разновидности: самые древние из наших домашних животных до сих пор способны быстро изменяться и совершенствоваться.
Много спорили о том, в какую пору жизни преимущественно действуют причины изменчивости, какие бы они ни были, в ранний ли или поздний период развития зародыша, или в момент зачатия. Опыты Жоффруа Сент-Илера доказывают, что влияние неестественных условий на зародыш производит уродливости, и между уродливостями и уклонениями нельзя провести резкой границы. Но я сильно склоняюсь к предположению, что всего чаще причина изменчивости заключается в поражении мужского и женского полового элемента, предшествовавшем зачатию. Многие причины заставляют меня держаться этого мнения; но главная из них есть — замечательное действие, которое производит приручение и лишение свободы на отправления половой системы; эта система, по-видимому, более, чем какая-либо другая часть организма, находится в зависимости от каждого изменения в жизненных условиях. Ничего нет легче, как приручить животное, но как трудно добиться, чтобы оно обильно плодилось в неволе, даже в тех случаях, когда происходит сближение между самцом и самкою. Сколько животных вовсе не плодятся, как долго бы их ни держали в плену, даже самом просторном, и хотя бы это было в самой их родине. Это обыкновенно приписывают порче инстинкта; но сколькие из разводимых нами растений развиваются с крайнею роскошью, но лишь изредка приносят семена или вовсе их не приносят! В немногих подобных случаях оказалось, что самые ничтожные изменения в уходе, напр., несколько более или менее поливки в известный период развития, определяют развитие или неразвитие семян. Я не могу сообщить тут многочисленных подробностей, собранных мною об этом интересном предмете; но, чтобы показать, как странны законы, управляющие размножением животных, лишённых свободы, упомяну о том, что хищные звери, даже из тропических стран, легко размножаются в плену в Англии, за исключением животных из семейства медведей, между тем как хищные птицы, за самыми редкими исключениями, не кладут яиц, способных к развитию. Многие экзотические растения производят пыльцу совершенно негодную, точь-в-точь, как самые бесплодные помеси. Видя, с одной стороны, приручённые животные и растения, часто даже слабые и болезненные, однако легко размножающиеся в неволе, а, с другой стороны, особи, в молодости выведенные из естественной обстановки, вполне приручённые, долговечные и здоровые (чему я мог бы привести многочисленные примеры), но притом с половою системою, по неизвестным причинам поражённою до того, что она вовсе не действует, мы не должны удивляться, что эта система у животных, лишённых свободы, часто действует не совершенно правильно и производит потомство, не вполне схожее с родичами.
Часто говорят, что бесплодие есть главное зло, с которым приходится бороться садоводству; но, по вышеизложенному взгляду, мы обязаны изменчивостию тем же причинам, которые производят бесплодие; а изменчивость есть источник самых лучших произведений наших садов. Я должен прибавить, что точно так же, как некоторые организмы легко размножаются при самых неестественных условиях (например: приручённые кролики и хорьки), доказывая этим, что их половая система не поражена, — так точно некоторые животные и растения устаивают против приручения и изменяются лишь очень незначительно, — едва ли более, чем в естественном состоянии.
Легко было бы сообщить длинный список «играющих растений» (sporting plants); под этим выражением садовники разумеют отдельную почку или отпрыск, внезапно принимающий характер новый, нередко очень отличный от характера произведшего его растения. Эти отпрыски можно размножать посредством прививки, и т. д., а иногда и посредством семян. Такие игры чрезвычайно редки у дикорастущих растений, но далеко не редки у растений, разводимых искусственно, и в этом случае мы видим, что уход за растением повлиял на почку или отпрыск, а не на яички или пыльцу. Но многие физиологи держатся мнения, что нет существенного различия между почкою и яичком в самую раннюю пору их развития, так что в сущности, эти случаи подтверждают моё мнение, по которому изменчивость в обширной мере может быть приведена в соотношение с уходом за родичем до акта зачатия. Как бы то ни было, эти случаи доказывают, что изменчивость не связана необходимо, как предполагают некоторые авторы, с актом зачатия.
Сеянки из одного плода и детёныши одного помёта иногда значительно разнятся между собою, хотя и детёныши, и родичи, как справедливо заметил Мюллер, по-видимому, были подвержены одинаковым жизненным условиях, и это доказывает, как маловажно прямое действие жизненных условий в сравнении с законами воспроизведения, развития и наследственности; потому что если бы условия жизни действовали прямо, то все детёныши изменялись бы не иначе как одинаково. Определить, насколько в каждом отдельном случае мы должны приписывать данное уклонение прямому действию теплоты, света, пищи и т. д., чрезвычайно трудно: по моему мнению, эти влияния оказывают очень мало прямого действия на животных — несколько более, по-видимому, на растения. С этой точки зрения, недавние эксперименты г-на Бокмена над растениями имеют большую цену. Когда все или почти все особи, подверженные известным условиям, поражаются ими одинаково, изменения на первый взгляд кажутся прямым следствием этих условий; но в некоторых случаях можно убедиться, что совершенно противоположные условия производят подобные изменения в строении. Тем не менее некоторая слабая степень изменения может, я полагаю, быть приписана прямому действию жизненных условий — как в некоторых случаях увеличение в объёме от избытка пищи, изменение в цвете от пищи особого рода или от действия света и, быть может, степень густоты меха от влияния климата.
Привычка также имеет решительное влияние: примером может служить время цветения растений, перенесённых из одного климата в другой. На животных это влияние ещё значительнее: у домашней утки, например, я нашёл, что кости крыла весят менее, а кости ноги более относительно веса всего скелета, чем у дикой утки, и я полагаю, что это уклонение прямо можно приписать тому обстоятельству, что домашняя утка ходит более, а летает менее, чем её дикий родич. Значительное и наследственное развитие вымени у коров и коз в странах, где их правильно доят, при сравнении с состоянием этих органов в других странах, представляет нам другой пример действий привычки. Нельзя назвать ни одного домашнего животного, которое в какой-нибудь стране не имело бы висячих ушей; и мнение, высказанное некоторыми авторами о том, что обвислость зависит от неупотребления ушных мышц, вследствие того, что животное редко подвергается испугу и опасности, — по-видимому, справедливо.
Есть много законов, управляющих уклонениями; из них некоторые, хотя и не вполне ясно, уже обрисовываются перед нами, и мы впоследствии вкратце укажем на них. Но тут я коснусь только того, что можно назвать «соотношениями развития». Всякое изменение в зародыше или в личинке почти неизбежно влечёт за собою изменения во взрослом животном. В уродливостях соотношения между совершенно отдельными органами очень любопытны: много относящихся сюда случаев сообщены в большом сочинении Изидора Жоффруа Сент-Илера об этом предмете. Заводчики убеждены, что при длинных оконечностях всегда удлинена и голова. Некоторые подобные совпадения кажутся почти фантастическими: так коты с голубыми глазами постоянно глухи. Окраска и особенности в телосложении идут рядом, чему можно было бы привести ещё много замечательных примеров, почерпнутых как из растительного, так и из животного царства. Из фактов, собранных Гейзингером, явствует, что некоторые яды иначе действуют на овец и свиней белых, чем на особи цветные. Бесшёрстые собаки имеют не вполне развитые зубы; длинноволосые и жестковолосые животные, как уверяют, нередко имеют очень длинные или лишние рога; голуби с оперёнными лапами имеют перепонку между наружными пальцами; голуби с коротким клювом имеют маленькие ножки, а голуби с длинным клювом — большие. Поэтому, если человек постоянно выбирает и через это усиливает какую-нибудь особенность, он почти наверное при этом бессознательно видоизменяет и другие части организма, в силу таинственного закона соотношений развития.
Последствия многочисленных, совершенно неизвестных или неопределённо рисующихся перед нами законов, управляющих уклонениями, бесконечно разнообразны и сложны. Стоит труда тщательно изучать отдельные исследования, посвящённые некоторым из наших издавна разводимых растений, каковы гиацинт, картофель, даже георгина, и т. д.; приходишь в изумление от множества пунктов в строении и расположении частей, в которых слегка расходятся между собою разновидности и их многочисленные оттенки. Вся организация этих растений словно сделалась мягкою, как воск, и расположенною отступать в малых размерах от родительского типа.
Для нас не имеют важности уклонения, не передающиеся наследственно. Но количество и разнообразие могущих передаваться наследственно уклонений в строении как малозначительных, так и очень важных в физиологическом отношении, поистине бесконечно. Исследование доктора Проспера Люка об этом предмете в двух объёмистых томах — самое полное и лучшее.
Ни один заводчик не сомневается в силе наследственности: «равное производит равное», вот его основное правило; сомнения на этот счёт высказывались только теоретиками. Когда какое-либо уклонение в строении прокидывается часто и попадается нам и у родичей, и у их потомства, мы не можем отвечать за то, чтобы оно не произошло от влияния одной и той же причины на тех и на других. Но когда между особями, по-видимому, находящимися в одинаковых условиях, какое-нибудь чрезвычайно редкое уклонение, зависящее от очень необыкновенного стечения обстоятельств, является у родича, — например, раз из несколько миллионов случаев — и это уклонение воспроизводится в потомке, мы уже по закону вероятностей должны приписать это воспроизведение наследственности. Всякий, конечно, слыхал о случаях альбинизма, колючей и волосистой кожи и т. д., повторяющихся у многих членов одного и того же семейства. Если такие странные и редкие уклонения наследственны, то тем более должны мы допустить это относительно уклонений менее странных, более обыкновенных. Быть может, всего разумнее было бы смотреть на наследственную передачу всякого любого признака, как на правило, а на непередачу его, как на исключение.
Законы, управляющие наследственностью, нам совершенно неизвестны; никто не может сказать, почему какая-либо особенность в отдельных существах одного вида или видов разных иногда передаётся наследственно, а иногда не передаётся; почему потомок часто в известных признаках возвращается к типу деда или бабки, или какого-либо более отдалённого предка; почему какая-нибудь особенность обыкновенно передаётся одним полом обоим полам или лишь одному полу и в таком случае часто, хотя непостоянно, полуродича, представлявшего эту особенность. Для нас немаловажен факт, что особенности, прокидывающиеся у самцов наших домашних пород, часто наследуются исключительно или по крайней мере преимущественно одними самцами. Но более важен следующий, как мне кажется, очень общий закон: в какой период жизни ни возникла бы в первый раз особенность, она стремится воспроизводиться у потомства в возраст соответствующий — лишь иногда раньше. Во многих случаях иначе и быть не может: так наследственные особенности в рогах скота могут обнаружиться в потомках лишь тогда, когда они приближаются к зрелому возрасту. Особенности шелковичного червя должны проявляться в соответствующих периодах его развития — в периоде гусеничном или личиночном. Но наследственные болезни и некоторые другие факты заставляют меня думать, что этот закон имеет приложение более обширное, и что даже в тех случаях, где особенность нисколько не связана с каким либо определённым возрастом, она всё-таки стремится обнаружиться в потомке в тот самый возраст, в который она впервые обнаружилась у родича. Я полагаю, что это правило чрезвычайно важно для объяснения эмбриологических законов. Эти замечания, разумеется, относятся только к первому проявлению особенности, а не к первичной её причине, которая, быть может, повлияла на яички или на мужской производительный элемент. Так в ублудках камолой коровы с длиннорогим быком длина рогов, хотя и обнаруживающаяся поздно, очевидно зависит от мужского элемента.
Коснувшись возвращения потомков к типу предков, кстати упомяну о положении, часто высказываемом натуралистами, — именно, будто наши домашние разновидности, когда дичают, постепенно, но неизменно возвращаются к типу своих первоначальных родичей. На этом основании многие утверждают, что нельзя прилагать к видам, находящимся в состоянии естественном, заключений, выведенных из наших домашних пород. Я тщетно старался доискаться фактических оснований, на которых так часто и так смело высказывается вышеприведённое положение. Доказать справедливость этого положения было бы чрезвычайно трудно: мы можем сказать с уверенностью, что большая часть из наших резко-характеризованных домашних разновидностей вовсе не могла бы существовать в диком состоянии. Во многих случаях мы не знаем их первоначальных родичей и поэтому не могли бы определить, произошло ли или нет полное возвращение к дикому типу. Для того чтобы избежать последствий скрещивания, нужно было бы, чтобы лишь одна разновидность была отпущена на волю. Тем не менее, так как наши домашние разновидности при случае несомненно возвращаются к некоторым из признаков своих прадедовских форм, я считаю вероятным, что если бы нам удалось приурочить или разводить в течение многих поколений отдельные породы, например, капусты на почве очень тощей (в каком случае, впрочем, результат отчасти мог бы быть приписан прямому действию тощей почвы), — то они бы в значительной мере или даже вполне возвратились бы к первоначальному, дикорастущему типу. Но с нашей точки зрения, удача или неудача такого опыта ничего не решает; потому что самым опытом изменены условия жизни. Если б можно было доказать, что наши домашние разновидности обнаруживают сильное стремление к такому возвращению, — то есть к утрате своих приобретённых признаков при неизменённых условиях, при соединении в значительных количествах, препятствующем, вследствие беспрестанных скрещиваний, сохранению каждого лёгкого уклонения, — тогда, конечно, мы не могли бы основывать на домашних разновидностях выводов, приложимых к виду. Но в пользу этого воззрения нельзя привести и тени доказательства: утверждать, что мы не можем разводить в бесконечном ряду поколений наших вьючных и скаковых лошадей, нашего камолого и длиннорогого скота, наших различных пород домашней птицы, наших овощей — значило бы идти против ежедневного опыта. Прибавлю тут же, что и в естественном состоянии, когда изменяются условия жизни, по всей вероятности, происходят уклонения и возвращения к прежним типам; но естественный подбор родичей, как будет объяснено далее, определяет меру, в которой сохраняются возникшие таким образом новые признаки.
Если мы всмотримся в наследственные разновидности или породы наших домашних животных и растений и сравним их с близко сродными с ними видами, мы вообще в каждой отдельной породе найдём, как уже замечено выше, менее однообразия в признаках, чем в истинном виде. Домашние породы одного вида, кроме того, часто имеют характер несколько уродливый; этим я хочу сказать, что хоть они вообще отличаются одна от другой и от иных видов того же рода лишь маловажными особенностями, они часто одним каким-нибудь признаком отличаются в степени очень значительной как между собою, так и в особенности от всех естественных видов, которым они всего ближе сродни. За этими исключениями (и за исключением полной плодовитости при скрещивании разновидностей — о чём после), домашние породы одного и того же вида разнятся между собою таким же способом — только большею частью в меньшей мере, — как разнятся близко сродные виды одного рода в естественном состоянии. С этим, я думаю, нельзя не согласиться, ибо едва ли найдётся домашняя порода, которая не была бы признана компетентными судьями за простую разновидность, а другими судьями, столь же компетентными, за потомство отдельного вида. Если бы существовало какое-либо резкое отличие между видом и домашнею породою, разногласие такого рода не повторялось бы так беспрестанно. Часто утверждали, что домашние породы никогда не расходятся между собою в признаках родовых. Можно было бы, я думаю, доказать, что это положение едва ли основательно: но натуралисты значительно расходятся относительно родового значения признаков; все их определения до сих пор имеют характер эмпирический. Сверх того, если смотреть на происхождение вида с той точки зрения, которую я тотчас изложу, мы не имеем права ожидать, что в наших домашних, искусственных породах нам часто будут попадаться родовые различия.
Когда мы стараемся определить степень различия в строении между домашними разновидностями одного вида, мы тотчас натыкаемся на сомнения, потому что не знаем, произошли ли они от одного или от многих видов. Этот пункт, если бы его можно было разъяснить, был бы очень интересен. Если бы, например, можно было доказать, что борзая собака, гончая, такса,[1] легавая и бульдог, столь постоянно, как нам известно, передающие свои признаки потомству, происходят от одного вида, то такой факт сильно поколебал бы нашу веру в неизменяемость многих естественных видов, близко сродных с собакою, например, многочисленных лисиц, обитающих в разных странах света. Я, как мы тотчас увидим, не верю тому, чтобы всё огромное различие, отделяющее одну от другой собачьи породы, развилось в домашнем состоянии; я полагаю, что некоторая, малая доля этого различия зависит от того, что они происходят от отдельных видов. Относительно некоторых других домашних видов есть достаточные или даже очень сильные поводы думать, что их породы произошли от одного дикого племени.
Многие полагают, что человек избрал для приручения животных и растений, одарённых необыкновенным расположением к уклонениям и необыкновенною способностью приспособляться к разным климатам. Я не спорю, что эти свойства в значительной мере возвышают ценность наших домашних животных и растений; но какая была возможность впервые приручавшему животное дикарю знать, будет ли оно производить разновидности в следующих поколениях, способно ли оно выносить иной климат? Помешала ли приручению осла или цесарки их малая изменчивость, приручению северного оленя и верблюда неспособность первого выносить жар, чувствительность второго к холоду? Я не могу сомневаться в том, что если б иные животные и растения, в одинаковом количестве с нынешними нашими домашними растениями и животными и принадлежащие к разным группам и местностям, были лишены свободы и если б их заставили плодиться в неволе в продолжение стольких же поколений, они средним числом уклонились бы настолько от первоначального типа, насколько уклонились родичи наших теперешних домашних пород.
Относительно большей части наших издревле приручённых домашних животных и растений я не считаю возможным доискаться положительно, произошли ли они от одного или от нескольких диких видов. Довод, на который более всего опираются приверженцы последнего мнения, заключается в том, что самые древние документы, и в особенности египетские памятники, свидетельствуют о значительном разнообразии пород — и что многие из этих пород близко схожи, быть может, тождественны с породами, существующими поныне. Если б даже этот последний факт оказался строго достоверным (а мне он не кажется таковым), — что он доказывает, кроме того, что некоторые из наших домашних пород возникли там каких-нибудь четыре или пять тысяч лет тому назад? Но исследования мистера Горнера сделали в некоторой степени вероятным, что люди, достаточно развитые, чтоб обжигать горшки, существовали четырнадцать или пятнадцать тысяч лет тому назад, а кто возьмётся решить, сколько веков до этих далёких времён могли существовать в Египте дикари, подобные жителям Австралии и Огненной земли, у которых есть полуприручённые собаки?
Весь этот вопрос должен, я полагаю, оставаться нерешённым. Тем не менее, не вдаваясь тут в подробности, не могу не выразить мнения, что, по географическим и иным соображениям, происхождение наших домашних собак от нескольких диких видов в высшей степени вероятно. Мы знаем, что дикари большие охотники до приручения животных. Трудно себе представить, чтобы с появления человека на земле одомашнился лишь один вид обширного рода собак, распределённого в диком состоянии по всей поверхности земного шара. Относительно овец и коз я не мог прийти ни к какому определённому мнению. На основании фактов, сообщённых мне мистером Блейтом относительно нравов, голоса, телосложения и т. д. индийского горбатого скота, мне думается, что он произошёл от иных родичей, чем наш европейский скот; и многие компетентные судьи полагают, что и этот последний происходит от нескольких диких видов. Что касается до лошадей, то я, по причинам, которых здесь приводить не место, склоняюсь, в противоположность многим писателям, к мнению, что все их породы произошли от одного дикого вида. Мистер Блейт, мнение которого по богатству и разнообразию его сведений для меня особенно ценно, полагает, что все породы кур произошли от обыкновенной дикой индийской курицы (Gallus bankiva). Что-же до уток и кроликов, представляющих нам породы очень различного строения, то я не сомневаюсь, что они все произошли от обыкновенной дикой утки и обыкновенного дикого кролика.
Учение о происхождении каждой из наших домашних пород от нескольких диких видов было доведено некоторыми писателями до нелепых крайностей. Они полагают, что всякая постоянная порода, как бы ни были ничтожны её отличительные признаки, имела своих отдельных диких родичей. В таком случае, в одной Европе должны были существовать по крайней мере дюжина видов дикого рогатого скота, столько же видов овец и несколько видов коз. Нашёлся даже писатель, который полагает, что в Великобритании было одиннадцать, исключительно ей свойственных видов овец! Если мы вспомним, что в Великобритании едва ли найдётся одно, исключительно ей свойственное млекопитающее, что во Франции лишь мало таких, которые не встречались бы и в Германии, и наоборот, что то же можно сказать об Испании, Венгрии и т. д.; но что каждая из этих стран представляет несколько особых пород рогатого скота, овец и т. д., то мы должны признать, что многие домашние породы возникли в Европе. Да откуда им взяться в странах, не представляющих нам количества диких видов, соответствующего количеству этих пород? Точно то же и в Индии. Даже в группе домашних собак, происхождение которой от нескольких диких видов я вполне допускаю, я не могу не принять значительного количества наследственно упрочившихся отступлений. Кто может предполагать, чтобы животные, близко схожие с итальянскою борзою собакою, с гончею, с бульдогом или с мальбруком[2], столь не схожими со всеми дикими канидами, — когда-нибудь могли существовать в диком, естественном состоянии? Часто была высказываема мысль, что все наши собачьи породы произошли от скрещивания между немногими естественными видами; но скрещивание производит лишь формы в некоторой степени средние между формами родичей; и если мы захотим объяснить этим путём существование наших домашних пород, мы должны допустить прежнее существование, в диком состоянии, самых крайних форм, каковы итальянская борзая, мордашка и т. д. Сверх того, возможность производить новые породы через скрещивание заключена в очень тесные границы. Нет сомнения, что порода может быть видоизменена при содействии скрещивания, если мы притом будем тщательно выбирать те происшедшие от него особи, которые представляют определённый признак; но я сомневаюсь, чтобы можно было добиться породы, приблизительно средней между двумя резко различными породами или видами. Сэр Дж. Сибрайт производил опыты с целью произвести такие средние породы, и эти опыты не удались. Приплод от первого скрещивания бывает достаточно, иногда даже поразительно однообразен (в чём я убедился относительно голубей) и дело, по-видимому, идёт на лад. Но когда мы станем скрещивать этих ублудков в течении нескольких поколений, всё их потомство едва ли представит нам две особи, схожие между собою, и крайняя трудность или точнее неисполнимость задачи обнаружится сама собою. Нет сомнения, что порода, средняя между двумя очень различными породами, может быть создана разве при необыкновенном старании и по долго повторённом подборе родичей; мне не известно указаний ни на одну постоянную породу, произведённую этим путём.
О породах домашних голубей. Полагая, что при обсуждении подобных вопросов всего лучше начинать с изучения какой-нибудь отдельной группы, я, по зрелом размышлении, обратился к домашним голубям. Я разводил все породы, которые мне удалось добыть куплею или иным путём, и мне были сообщены шкурки из разных краёв света, между прочим из Индии, мистером Эллиотом, и из Персии, мистером Моррейем. Существует немало исследований на разных языках о голубях, и некоторые из них очень важны по своей давности. Я вошёл в сношения со многими из первых охотников по этой части, и два из лондонских голубиных клубов приняли меня в число своих членов. Разнообразие голубиных пород изумительно. Сравните английского чистого голубя[3] с турманом[4] обратите внимание на различие их клювов, влекущее за собою соответствующие различия в черепе. Чистый голубь, в особенности самец, также замечателен по удивительному развитию мясистых отростков на голове, причём у него значительно удлинены веки, очень расширены наружные отверстия ноздрей и чрезвычайно широко раскрывается клюв. У коротколобого турмана клюв по очертанию очень схож с клювом зяблика, а обыкновенный турман отличается странною и передающеюся наследственно привычкою летать густою стаею на значительной высоте и кувыркаться на воздухе. Гонный голубь[5] крупная птица с длинным, массивным клювом и большими ногами. Некоторые породы гонного голубя отличаются длинною шеею, другие длинными крыльями и хвостами, третьи хвостами необыкновенно короткими. Египетский голубь сродни чистому, но вместо очень длинного клюва имеет клюв очень короткий и широкий. У дутыша[6] всё тело очень удлинено, и его громадно развитый зоб, который он любит надувать, придаёт ему странный, даже комический вид. У голубя из породы, называемой англичанами turbit, клюв очень короткий и конический, а на груди ряд перьев, загнутых кверху; он имеет привычку беспрестанно вздувать слегка верхнюю часть пищеприёмника. У хозырного голубя[7] перья на затылке загнуты вперёд до того, что они образуют капюшон, и у него сравнительно очень длинные крылья и хвостовые перья. Трубач и хохотун[8] получили свои имена от того, что их голос резко отличается от голоса прочих пород. У трубастого голубя[9] в хвосте тридцать или даже сорок перьев, вместо двенадцати или четырнадцати, числа нормального для всего обширного семейства голубиных; и эти перья распущены и приподняты до того, что у хороших птиц они почти касаются головы. Масляная железа почти исчезла. Можно было бы упомянуть ещё о многих, менее резких породах.
Обратимся к костяку. Развитие личных костей в длину и ширину и их изгибы чрезвычайно разнообразны в разных породах. Форма, длина и ширина отростка нижней челюсти также изменчивы в замечательной степени. Количество хвостовых и крестцовых позвонков непостоянно; точно так же количество рёбер, их относительная ширина и присутствие на них отростков, форма и величина отверстий в грудной кости в высшей степени изменчивы; точно так же степень расхождения двух дужек. Относительная ширина отверстия пасти, относительная длина век, ноздревых отверстий, языка (не всегда вполне соразмерная с длиною клюва), величина зоба и верхней части пищеприёмника; развитие или аборт масляной железы; количество первичных перьев хвоста и крыла; относительная длина ноги и ступни; количество щитиков на пальцах — все эти элементы телостроения изменчивы. Период, в который голубь вполне оперяется, непостоянен, как и состояние пуха, с которым молодые птички вылупляются из яйца. Форма и величина яиц изменчивы. Способ летания представляет замечательные различия — точно так же, в некоторых породах, голос и нрав. Наконец, в некоторых породах обозначилось небольшое различие между самцами и самками.
Словом, можно было бы подобрать по крайней мере дюжину таких голубей, которых каждый орнитолог, если б он почитал их за диких птиц, отнёс бы к стольким же различным видам. Более того, я не думаю, чтобы какой-нибудь орнитолог отнёс английского чистого голубя, гонного, египетского, дутыша и трубастого голубя к одному роду, тем более что каждая из этих пород представляет несколько подпород, сохраняющихся наследственно, которых он мог бы счесть за виды.
Как ни велики различия между голубиными породами, я вполне убеждён, что общепринятое естествоиспытателями мнение справедливо, и что все они происходят от сизого голубя (Columba livia), понимая под этим названием несколько местных пород или подвидов, разнящихся между собою лишь в маловажных признаках. Так как многие из причин, приведших меня к этому убеждению, приложимы и к другим случаям, я вкратце изложу их тут. Если все эти породы не разновидности и не произошли от сизого голубя, они должны были произойти от по крайней мере семи или восьми диких видов; потому что невозможно было бы произвести настоящее количество домашних пород скрещиванием меньшего числа диких родичей. Как, например, произвести дутыша, если б один из родичей не был одарён характеристическим громадным зобом? Предполагаемые дикий родичи должны были все быть горными голубями, т. е. голубями, не вьющими гнёзда на деревьях и неохотно садящимися на них. Но кроме Columba livia, с её местными подвидами, известны нам лишь два или три вида горных голубей; и они не представляют ни одного из признаков наших домашних пород. Следовательно, предполагаемые дикие родичи либо должны ещё существовать в странах, где они первоначально были приручены, и оставаться неизвестными орнитологам; а это, принимая в соображение их рост, их нравы, их признаки, в высшей степени невероятно; либо они вымерли. Но птиц, гнездящихся над пропастями и летающих хорошо, истребить не так легко; и обыкновенный горный голубь, имеющий те же нравы, как и домашний голубь, не был истреблён даже на многих из мелких британских островов и на берегах Средиземного моря. Поэтому предполагаемое истребление стольких видов, имеющих нравы, одинаковые с нравами горного голубя, кажется мне слишком смелою гипотезою. Сверх того, все вышеупомянутые домашние породы были перенесены во все части света, следовательно, некоторые из них должны были попасть обратно в свою родину; но ни одна из них не одичала, хотя полевой голубь[10], который есть едва изменённая Columba livia, и одичал во многих местностях. С другой стороны, все новейшие опыты доказали, что чрезвычайно трудно довести дикое животное до того, чтобы оно обильно плодилось в неволе, а допуская происхождение наших голубей от нескольких видов, мы должны допустить, что по крайней мере шесть, семь или восемь видов были в древнейшие времена полуобразованными людьми приручены до того, что стали совершенно плодовитыми в неволе.
Довод, как мне кажется, очень важный и приложимый ко многим другим случаям, заключается в том, что вышеупомянутые породы, хотя и схожие вообще по телосложению, нравам, голосу, окраске и в многих чертах строения с диким сизым голубем, в некоторых чертах строения представляют разительные ненормальности. Напрасно стали бы мы искать во всём обширном семействе голубиных такого клюва, как у английского чистого голубя, таких загнутых перьев, как у хозырного; такого зоба, как у дутыша; таких хвостовых перьев, как у трубастого голубя. Следовательно, мы должны предположить не только, что полуобразованные люди успели совершенно приручить несколько видов, но что они с намерением или случайно выбрали необыкновенно уклонные виды, и далее, что именно эти виды с тех пор угасли или сделались неизвестными. Соединение таких странных случаев кажется мне в высшей степени невероятным.
Некоторые факты, относящиеся к окраске голубей, заслуживают внимания. Columba livia сероголубого цвета, с белою поясницей) (индийский подвид, C. intermedia Strickland, с голубоватою). Кончики хвостовых перьев чёрные, основание крайних перьев окаймлено снаружи белою полоскою; крылья с двумя чёрными полосами, у некоторых полудомашних пород и у некоторых пород, по-видимому, совершенно диких, кроме того, чёрные крапинки на крыльях. Все эти признаки не соединены ни в одном другом виде всего семейства.
И что̀ же? В каждой из домашних пород, самой чистой крови, все упомянутые признаки, не исключая белой каёмки на крайних перьях хвоста, иногда являются все вместе. Сверх того, при скрещивании между двумя голубями разных пород, не голубыми, и не представляющими ни одного из упомянутых признаков, в приплоде нередко внезапно прокидываются эти признаки; например, я случил несколько чисто белых трубастых голубей с чисто чёрными египетскими голубями и от них произошли птицы в чёрных и коричневых пятнах; их я снова скрестил между собою, и один из внуков чисто белого трубастого и чисто чёрного египетского голубя оказался столь же чисто голубым, с такою же белою поясницею, двойною чёрною полосою на крыльях и хвостовыми перьями с чёрными кончиками и белою каёмкою, как любой дикий голубь. Этот факт становится понятным на основании известного возвращения к прадедовскому типу, если все домашние породы происходят от сизого голубя. Но если мы отвергаем такое происхождение, мы должны сделать одно из двух следующих, в высшей степени невероятных, предположений. Либо мы должны предположить, что все воображаемые дикие родичи домашнего голубя были окрашены и расписаны, как сизый голубь (между тем как ни один из других существующих видов так не окрашен и не расписан), так что в каждой отдельной породе могло бы быть расположение возвращаться к одной и той же окраске и расписке. Или мы должны предположить, что каждая, даже самая чистая порода, в течение двенадцати или много двадцати поколений хотя раз смешивалась с сизым голубем; я говорю в течение двенадцати или двадцати поколений, потому что мы не знаем фактов, указывающих на возвращение к типу более отдалённого предка. В породе скрещённой лишь раз с другою, отличающеюся от неё породою, стремление к возврату, зависящее от этого скрещения, естественно, должно уменьшаться, потому что с каждым поколением утрачивается доля чужой крови; но когда не было скрещивания с чужою породою, и в обоих родителях есть стремление возвращаться к какому-нибудь признаку, утратившемуся в одном из предыдущих поколений, это стремление, напротив того, может, не ослабляясь, передаваться неограниченному ряду поколений. Эти два различные случая часто смешиваются в сочинениях о наследственности.
Наконец, помеси или ублудки между всеми домашними породами голубей вполне плодовиты. Я утверждаю это на основании собственных опытов, произведённых над самыми отличными между собою породами. Трудно, быть может, невозможно привести хоть один пример совершенно плодовитого потомства от двух родителей, несомненно, принадлежащих к различным видам. Некоторые авторы полагают, что долгое пребывание в домашнем состоянии устраняет эту сильную наклонность к бесплодию: основываясь на истории собаки, я думаю, что эта гипотеза в приложении к очень близким между собою видам имеет некоторую степень вероятности, хотя ни один опыт не говорит в её пользу. Но распространять эту гипотезу до предположения, чтобы виды, настолько различные между собою, как теперешний чистый голубь, турман, дутыш и трубастый голубь, могли произвести потомство вполне плодовитое inter se, кажется мне крайне опрометчивым.
По всем этим причинам, а именно потому, что не верится, чтобы человеку в давние времена удалось довести семь или восемь предполагаемых видов голубей до полной плодовитости в неволе; потому, что эти виды неизвестны в диком состоянии и никогда не дичают; потому, что эти виды представляют некоторые признаки, чрезвычайно уклонные относительно всего семейства голубиных, а между тем так схожи во многих отношениях с сизым голубем; потому, что голубой цвет и разные отметки при случае прокидываются во всех породах как чистых, так и смешанных; потому, что помеси между ними вполне плодовиты; — по всем этим причинам, вместе взятым, я не могу сомневаться в том, что все наши домашние породы голубей произошли от Columba livia и её местных подвидов.
В пользу этого мнения я могу присовокупить, во-первых, что Columba livia или сизый голубь оказался способным к приручению в Европе и в Индии, и что он имеет много общего в строении со всеми домашними породами. Во-вторых, хотя английский чистый голубь или коротколобый турман чрезвычайно разнятся в известных признаках от сизого голубя, однако же, сравнивая разнообразные подпороды этих пород, в особенности те, которые развились в очень отдалённых местностях, мы можем составить почти полный ряд переходов между этими контрастами. В-третьих, те признаки, которыми главным образом характеризуется каждая порода, например, мясистые отростки и длина клюва у чистого голубя, его короткость у турмана и число хвостовых перьев у голубя трубастого, чрезвычайно изменчивы в каждой из этих пород; и объяснение этого факта представится само собою, когда мы будем говорить о подборе родичей. В-четвёртых, охота до голубей и их тщательное разведение необыкновенно распространено. Они приручены в разных краях света уже несколько тысячелетий тому назад. Самое древнее известие о голубях, сообщённое мне профессором Лепсиусом, относится ко времени пятой египетской династии, около 3 000 лет до Р. Х.; но мистер Бирч известил меня, что голуби упоминаются в столовом menu, относящемся ко времени предыдущей династии. В Древнем Риме, как повествует Плиний, за голубей платились баснословные цены; «Дело дошло до того, — пишет он, — что высчитывается их родословная и род». Акбер Кан в Индии (около 1600 г.) был большой охотник до голубей; при его дворе постоянно содержалось не менее 20 000 этих птиц. «Иранские и туранские владыки прислали ему несколько очень редких птиц, и, — продолжает льстивый историограф, — его величество, скрещивая породы, чего никто прежде его не делывал, изумительно усовершенствовал их». Около того же времени голландцы пристрастились к голубям не менее древних римлян. Первостепенная важность этих соображений для объяснения огромной меры изменения, которому подверглись голуби, станет очевидна, когда мы станем говорить о подборе родичей. Тогда мы увидим также, почему голубиные породы так часто имеют характер несколько уродливый. Чрезвычайно выгодно для произведения отдельных пород и то обстоятельство, что самцы и самки голубей легко соединяются на всю жизнь; оно позволяет держать в одном птичнике несколько пород, не подвергая их опасности смешения.
Я несколько, хотя и недостаточно, распространился о вероятном происхождении домашних голубей по следующей причине. Когда я в первый раз завёл у себя голубей и стал наблюдать за разными их породами, я, зная их постоянство, был так же мало склонен к мысли об их общем происхождении, как любой натуралист относительно многочисленных видов зяблика или другой большой группы диких птиц. Одно обстоятельство чрезвычайно поразило меня: все заводчики, все охотники до пород каких-нибудь домашних животных или растений, с которыми случалось мне говорить, или сочинения которых мне случилось читать, твёрдо убеждены, что каждая из пород, которыми они занимались, происходит от отдельного дикого вида. Спросите (как мне случалось спрашивать) знаменитого скотовода, не мог ли произойти герфордский скот от длиннорогого, и он насмеётся вам в глаза. Я никогда не встречал охотника до голубей, до кур, до уток или до кроликов, который не был бы вполне убеждён, что каждая главная порода этих животных происходит от отдельного вида. Фан Монс в своём сочинении о грушах и яблоках высказывает полное убеждение в том, что отдельные сорта, как, напр., Ribston-pippin и Codlin-apple, никак не могли произойти от семян одного и того же дерева. Я мог бы привести массу подобных примеров. Объяснение, как мне кажется, очень просто. Ум этих специалистов сильно поражён различиями между отдельными породами; и хотя они знают, что каждая порода слегка изменчива, потому что они получают свои призы за тщательный подбор этих лёгких уклонений, но им неизвестны данные более общие, и они не хотят мысленно суммировать эти лёгкие уклонения, накопляющиеся в течение многих поколений. Не урок ли это для тех натуралистов, которые, зная гораздо менее, чем заводчики о законах наследственности, и зная не более их о посредствующих звеньях в данном ряду поколений, однако допускают происхождение разнообразных домашних пород от одного дикого вида; не должен ли он научить их осторожности в их насмешках над мнением, что один вид при естественных условиях мог потомственно произойти от вида другого?
Подбор родичей. — Рассмотрим вкратце, каким путём были произведены домашние породы либо от одного вида, либо от нескольких, сродных между собою. Малую долю действия, быть может, позволительно приписать прямому влиянию внешних жизненных условий, а также привычки; но нужна необыкновенная смелость, чтобы приписать таким влияниям различие, например, между возовою лошадью и скакуном, между борзою и мордашкою, между чистым голубем и турманом. Одна из самых характеристических особенностей наших домашних пород состоит в том, что мы в них видим приспособление не к благу самого животного и растения, а к пользе или прихоти человека. Многие полезные для него уклонения, вероятно, возникли внезапно; так, многие ботаники полагают, что ворсянка (Dipsacus fullonum), с её ворсильными шишками, не заменимыми никаким искусственным механизмом, есть лишь разновидность дикой ворсянки; и это изменение могло внезапно обнаружиться в какой-нибудь сеянке. То же, вероятно, было с породою собак, употребляемою в Англии для верчения веретел; достоверно известно, что таким путём произошла американская порода овец-анконов. Но когда мы сравниваем возовую лошадь со скакуном, дромадера с верблюдом, разнообразные породы овец, приспособленные либо к обработанной почве, либо к горным пастбищам, с их разнородною шерстью, годною на разные употребления; когда мы сравниваем разнородные породы собак, полезные, каждая по-своему, человеку; если мы сравним боевого петуха, столь задорного и упорного в борьбе, с другими породами, столь мало склонными к драке; с породами постоянно носящимися и никогда не высиживающими своих яиц, с мелкою и изящною породою бантамов; если мы сравним всю толпу наших полевых, хозяйственных, огородных и цветочных пород, столь полезных человеку в разные времена года и в разных отношениях или столь красивые на вид, мы должны, мне кажется, признать, что всего этого разнообразия нельзя объяснить одною изменчивостию. Мы не можем предположить, чтобы все эти породы возникли внезапно, со всеми полезными свойствами, со всеми совершенствами, которыми они одарены теперь, да мы во многих случаях и знаем исторически, что не таково было их начало. Ключ к этой загадке — накопляющее действие подбора родичей человеком: природа производит последовательные уклонения; человек слагает их в направлениях, для него полезных. В этом смысле, можно сказать, что он создаёт полезные для него породы.
Великая сила начала подбора родичей не есть гипотеза. Положительно известно, что многие из наших заводчиков видоизменили в значительной мере в течение своей жизни некоторые породы рогатого скота и овец. Для того чтобы вполне оценить то, что они сделали, необходимо прочесть многие из сочинений, посвящённых этому предмету, и ознакомиться с самыми животными. Заводчики обыкновенно говорят об организации животного, как о пластическом материале, которому они могут придать какую угодно форму. Если бы то позволяло место, я мог бы привести множество изречений, выражающих эту мысль, из самых авторитетных писателей. Йоуетт, едва ли не лучший знаток сельскохозяйственной литературы и хороший знаток животных, выражается следующим образом о начале подбора родичей. «Оно сельскому хозяину даёт возможность не только видоизменять характер своего стада, но и вовсе изменить его. Это магический жезл, посредством которого он может вызвать к жизни всякую форму, какую захочет». Лорд Сомервиль, говоря о том, чего достигли заводчики относительно овец, говорит: «Словно они начертили на стене идеально совершенную форму и придали ей жизнь». Искусный заводчик, сэр Джон Себрайт, говаривал относительно голубей, «что он берётся произвести всякое данное перо в три года, но на моделировку головы и клюва ему нужно шесть лет». В Саксонии важность подбора родичей, относительно мериносов, признана в такой мере, что этот подбор сделался специальным ремеслом. Овец кладут на стол и изучают, как картины; это повторяется три раза, через месяц, и каждый раз овец отмечают и сортируют, для того чтобы окончательный выбор пал на наилучших во всех отношениях производителей.
Об успешности стараний английских заводчиков свидетельствуют огромные цены, платимые за животных с хорошею родословною; эти животные развозятся по всему свету. Улучшение никак нельзя приписать во всех случаях скрещиванию разных пород; все лучшие заводчики сильно высказываются против такой методы, лишь исключая иногда скрещивания между близко сродными подпородами. И когда произведено скрещение, строжайший выбор из приплода ещё необходимее, чем в обыкновенных случаях. Если бы подбор родичей состоял только в том, чтобы отделять резко обозначившуюся разновидность и разводить её, дело было бы просто до очевидности. Но великое значение этого начала раскрывается главным образом в значительности результатов, достигаемых накоплением в одном направлении в течение многочисленных поколений, разностей, совершенно незаметных неопытному глазу; разностей, которые я, например, тщетно старался уловить. Из тысячи человек не найдёшь и одного, одарённого достаточною верностью взгляда и суждения, чтобы сделаться хорошим заводчиком. Человек, одарённый этими качествами, изучающий свой предмет в течение долгих лет, посвящающий ему свою жизнь с непобедимою энергиею, может надеяться на успех, может значительно усовершенствовать породы, которыми он занялся; если одно из этих условий не исполнено, неудача несомненна. Не всякий поверит, сколько природных способностей, сколько лет терпения нужно хоть бы для того, чтобы овладеть искусством выводить новые породы голубей.
На тех же основаниях поступают и садоводы, но тут видоизменения часто более внезапны. Никто не вообразит, чтобы тонкие сорта растений произошли от дикого родича через одно внезапное уклонение. Мы в некоторых случаях имеем положительные данные о том, что дело происходило не так. Примером может служить постепенное увеличение объёма ягоды крыжовника. Мы замечаем изумительное усовершенствование во многих цветочных растениях, сравнивая рисунки, сделанные лет двадцать или тридцать тому назад, с теперешними цветами. Когда растительная порода раз установилась в достаточной мере, садовники уже не собирают семена с лучших растений, но довольствуются тем, что вырывают те экземпляры, которые не соответствуют их требованиям. Относительно животных этот способ подбора также во всеобщем употреблении; едва ли найдётся такой нерасчётливый хозяин, который допускал бы плодиться самых худших своих животных.
Относительно растений есть ещё одно обстоятельство, в котором резко выражается накопленное влияние продолжительного подбора родичей. Обратим внимание на разнообразие цветов во всякой коллекции однородных цветочных растений, но разнообразие листьев, стручков, корней или вообще того органа, который особенно ценится в каждом огородном растении, и сравним это разнообразие с однообразием цветов во всех разновидностях этого растения. Как разнообразны, например, листья капусты, и как однообразны её цветы; как несхожи между собою цветы анютиных глазок, и как схожи их листья; как разнятся между собою ягоды разных сортов крыжовника: величиною, формою, цветом, свойствами кожицы, и как мало различия между их цветами! Я не хочу сказать этим, чтобы разновидности, разнящиеся значительно в одном каком-нибудь отношении, не разнились вовсе в других отношениях: это едва ли когда-либо, вероятно, никогда не случается. Законы соотношений развития, которых важность не следует забывать, должны обусловить такое различие; но я не могу подвергнуть сомнению общее правило, что долго повторяемый подбор лёгких уклонений, обнаружившихся в листьях, цветах или плоде, производит породы, разнящиеся главным образом в развитии этих органов.
Можно возразить, что подбор родичей производится методически не более как лет семьдесят. Нет сомнения, что в последнее время им занимались особенно усердно, и об этом предмете издано много сочинений; я могу прибавить, что в это время достигнуты особенно быстрые и значительные результаты. Но никак нельзя утверждать, чтобы начало, на котором основывается этот метод, было открытие новое. Я мог бы привести немало свидетельств о том, что важность этого начала была вполне признана ещё в древнейшие времена. В самые варварские периоды английской истории ввозились отборные племенные животные, и вывоз их воспрещался законом: лошадей, не достигающих известного роста, предписывалось уничтожать, что напоминает приём садовников, выпалывающих из своих грядок неудовлетворительные растения. Начало подбора родичей ясно установлено в одной старинной китайской энциклопедии. Определённые правила по этому предмету изложены некоторыми из классических писателей Рима. В книге Бытия мы находим ясные указания на то, что во времена Моисея обращали внимание на цвет племенных животных. Дикари ещё теперь скрещивают иногда своих собак с дикими видами того же рода для улучшения породы, как они, по свидетельству Плиния, делали и встарь. Южноамериканские дикари подбирают свой рабочий скот под масть, как эскимосы своих собак. Ливингстон свидетельствует о том, как негры внутренней Африки, никогда не имевшие сношений с европейцами, ценят хорошие породы домашних животных. Не все эти факты указывают на методический подбор родичей, но из них видно, с каким вниманием в древнейшие времена занимались разведением домашних животных, и ещё теперь занимаются им самые дикие народы. И действительно, было бы странно, если б этот предмет был оставлен без внимания при очевидной наследственности дурных и хороших качеств.
В настоящее время искусные заводчики стараются через методический подбор родичей, ввиду определённой цели, произвести новое племя или подпороду, более совершенную, чем все те, которые уже имеются в их стране. Но для нашего исследования более важен подбор иного рода, который можно назвать бессознательным, и который вытекает как прямой результат из желания каждого отдельного лица приобрести возможно лучшие животные и иметь от них приплод. Так, охотник до понтеров, естественно, добывает по возможности лучших собак этого сорта и сохраняет приплод наилучших из них, но у него нет ни надежды, ни намерения изменить характер этой породы. Тем не менее, я не сомневаюсь, чтобы такой процесс, повторённый в продолжение столетий, мог улучшить и видоизменить всякую породу, точно так же как этот самый процесс, но только ведённый методически Бакуеллем и Коллинсом, значительно видоизменил, даже во время их жизни, склад и свойства их скота. Такого рода медленные, нечувствительные изменения не могут быть определены за неимением точных измерений или верных, сделанных очень давно рисунков, которые могли бы служить для сравнения. В некоторых случаях, однако, неизменённые или лишь мало изменённые представители той же породы могут найтись в местностях менее образованных, в которых порода менее улучшилась. Есть причины полагать, что кингчарльз значительно видоизменился, в силу бессознательного подбора родичей, со времён монарха, по которому он назван. Некоторые значительные авторитеты полагают, что сеттер прямо происходит от легавой и, вероятно, постепенно выработался из этой породы. Известно, что английский пойнтер значительно видоизменился в течение последнего столетия, и в этом случае, как полагают, изменение главным образом произошло от скрещений с лискою (fox-hound); но для нас важно то обстоятельство, что изменение было произведено постепенно и бессознательно и однако оказалось столь существенным, что хоть старинный испанский пойнтер происхождения несомненно испанского, мистер Борроу, как он сообщил мне, не мог найти в Испании ни одной собаки, похожей на нашего пойнтера.
Вследствие такого же подбора родичей и вследствие тщательной выдержки, вся порода английских скаковых лошадей доведена до того, что превосходит ростом и быстротою своих арабских родичей, так что эта последняя порода по правилам Гудвудских скачек пользуется преимуществом относительно тяжестей, которыми обременяют скакунов. Лорд Спенсер и другие показали, до какой степени английский скот усовершенствовался относительно веса и раннего развития, сравнительно со скотом, который держали в Англии в прежние времена. Сравнивая свидетельства о турманах и чистых голубях, встречающиеся в старинных сочинениях о голубях, с теперешним состоянием этих пород в Англии, Индии и Персии, мы, как мне кажется, ясно можем проследить те промежуточные стадии, через которые они прошли прежде, чем достигнуть форм, столь отличных от формы дикого голубя.
Йоуетт приводит разительный пример возможных последствий такого способа подбора, который мы можем считать бессознательным в том отношении, что заводчики и не желали, и не думали достичь тех результатов, которые оказались на деле, а именно произведения двух отдельных пород. Два стада лейчестерских овец, принадлежащие одно мистеру Бюкли, другое мистеру Боргессу, оба, как замечает мистер йоуетт, «выведены от племени мистера Бакуелля и сохранены без примеси в течение пятидесяти лет. Никто из знакомых с делом не нашёл ни малейшего повода подозревать, чтобы один из двух владельцев примешал к чистой бакуеллевской крови какую-нибудь постороннюю примесь, а между тем, разность между овцами этих двух джентльменов так велика, что их на вид можно отнести к двум отдельным разновидностям».
Если и существуют дикари до того грубые, что они не замечают наследственности признаков в своих домашних животных, тем не менее всякое животное, особенно полезное им, в каком бы то ни было отношении, по возможности, будет сбережено ими во время голода и других бедствий, которым так подвержены дикари; и эти отборные животные вообще оставят более потомства, чем животные низшего достоинства, так что в этом случае будет происходить нечто вроде бессознательного подбора родичей. Мы знаем, что даже дикари Огненной Земли до того дорожат своими животными, что в голодное время убивают и поедают своих старых женщин, ценя их ниже своих собак.
Тот же самый процесс постепенного улучшения через преимущественное сохранение наилучших особей мы можем проследить и над растениями. Дела нет притом, представляют ли эти особи признаки достаточно резкие, чтобы их можно было отнести к новой разновидности, произошли ли они или нет от смешения нескольких видов и пород. Лучшим примером может служить объём и красота цветов в новейших разновидностях анютиных глазок, роз, пеларгониев и георгин; стоит только сравнить их со старыми разновидностями и с дикими их родичами. Никто, конечно, не вообразит, чтобы из семян дикого растения ему удалось получить высокий сорт георгины или анютиных глазок. Никому в голову не придёт, чтобы семечко дикой груши могло развиться в дерево, приносящее огромные, таящие во рту плоды, а между тем такие плоды могут развиться на диком, по-видимому, деревце, если оно выросло из семечка садовой груши. Груша, хотя она и разводилась у древних римлян, в то время, судя по описанию Плиния, была плодом очень низкого достоинства. В сочинениях о садоводстве часто говорится с удивлением о чудном искусстве садовников, создавших такие великолепные плоды из столь скудного материала. Но метод, которому следовали для достижения этой цели, по крайнему моему убеждению, был очень прост, и поскольку он произвёл настоящие свои результаты, ему следовали бессознательно. Он состоял в том, что постоянно разводили наилучшую из известных разновидностей, сеяли её семена, и когда прокидывалась разновидность несколько лучшая, разводили исключительно её и так далее. Но садовники Древнего Рима, разводя лучшие груши, которые они могли достать, и не подозревали, какие великолепные плоды достанутся на нашу долю, хотя мы и обязаны в некоторой степени нашими прекрасными плодами их очень естественному старанию добывать и разводить наилучшие в то время разновидности груши.
Значительная мера изменения, медленно и бессознательно накопленная этим путём в наших хозяйственных растениях, как мне кажется, достаточно объясняет тот общеизвестный факт, что во многих случаях мы не можем распознать диких видов, послуживших родичами растениям, давно разводимым в наших садах и огородах. Если нужны были столетия и тысячелетия, чтобы улучшить или видоизменить многие из наших хозяйственных растений до настоящей их степени полезности, то нам понятно, почему ни Австралия, ни мыс Доброй Надежды, ни другие страны, населённые одними дикарями, не дали нам ни одного растения, хозяйственно полезного. Это происходит не от того, чтобы эти страны, столь богатые видами, по странному случаю, не представляли нам родичей многих полезных растений, но потому что растения этих стран не подверглись продолжительному подбору родичей, который мог бы выработать из них породы, сравнимые по своей полезности с растениями, видоизменёнными долгим влиянием образованных народов.
Относительно домашних животных, содержимых дикарями, не следует терять из виду, что они почти всегда принуждены сами добывать себе пищу, по крайней мере в известные времена года. И в двух странах, представляющих очень различные условия, особи одного и того же вида, могли бы успевать в этом лишь настолько, насколько они представляют хотя слабые особенности, приспособляющие их к этим условиям. Таким образом произошёл бы (как будет точнее изложено ниже) «естественный подбор родичей» и образовались бы две подпороды. Этим, быть может, отчасти объясняется факт, замеченный многими наблюдателями, а именно, что животные породы, содержимые дикарями, более приближаются по характеру к видам, чем породы содержимые в странах образованных.
Этот взгляд на всесильное влияние подбора родичей человеком объясняет нам, почему наши домашние породы по строению и нравам так разительно приспособлены к нуждам и прихотям человека. Он далее, как мне кажется, объясняет часто ненормальный характер наших домашних пород, а также, почему они так сильно разнятся между собою в признаках внешних и так мало в признаках внутренних или анатомических. Человек едва ли может подобрать, разве с особенными усилиями, какое-либо уклонение в строении, за исключением чисто внешних; да он и редко обращает внимание на уклонения внутренние. Он может действовать подбором, лишь пользуясь уклонениями, хотя бы и слабыми, которые представляет ему сама природа. Человеку не пришла бы в голову попытка создать трубастого голубя, если б ему не попадались голуби с хвостами, представляющими лёгкие особенности; или дутыша, если бы иногда не прокидывались голуби с необыкновенно развитым зобом. И чем ненормальнее и страннее был сам собою прокинувшийся признак, тем скорее мог он привлечь его внимание. Но выражение «попытка создать трубастого голубя» совершенно неточно. Тому, кто первый подобрал себе голубей с несколько широкими хвостами, не могло и присниться, чем сделаются потомки этих голубей через продолжительный, отчасти методический, отчасти бессознательный подбор. Быть может, у родоначальника всех трубастых голубей было лишь четырнадцать несколько расходящихся перьев в хвосте, как у нынешнего японского трубастого голубя или у отдельных особей других особых пород, у которых подчас насчитывается до семнадцати хвостовых перьев. Быть может, первый дутыш надувал свой зоб не более, чем «turbit» теперь надувает верхнюю часть пищевода; привычка, на которую не обращают внимания охотники, потому что не в ней заключается условное достоинство породы.
И пусть не думают, чтобы нужно было значительное уклонение для того, чтобы привлечь внимание охотника. Его изощрённый глаз подмечает малейшую особенность, и человеку свойственно ценить всякую, даже самую незначительную, новизну, когда она — его собственность. И не следует судить о цене, которая придавалась в прежние времена какому-нибудь незначительному уклонению по той цене, которую придали бы ей теперь, когда установилось множество отдельных пород. Много лёгких уклонений, которые могли бы прокидываться да и прокидываются теперь у голубей, считаются недостатками, уклонениями от чистого типа породы и поэтому устраняются. Обыкновенный гусь не произвёл резких разновидностей; от этого произошло, что на выставках выдаются за отдельные породы тулузские гуси и гуси обыкновенные, разнящиеся лишь в цвете, этом самом шатком из признаков.
Эти соображения, как мне кажется, объясняют в значительной мере факт уже упомянутый, а именно наше незнание относительно происхождения и истории наших домашних пород. Но, в сущности, породе, точно так же, как наречию, едва ли можно приписать определённое начало. Кто-нибудь сохраняет и разводит потомство животного, представляющего какое-либо лёгкое уклонение от нормального строения, или особенно тщательно подбирает своих племенных животных и таким путём улучшает своё стадо, причём улучшенные животные медленно распространяются по окрестности. Но у них покуда нет определённого имени, ценятся они невысоко, и никто не заботится собрать о них сведения. Улучшившись ещё более тем же медленным и постепенным способом, они распространятся далее, будут признаны за нечто особое и ценное, и, вероятно, лишь тут получат какое-нибудь провинциальное прозвище. В странах полуобразованных, при затруднительных сообщениях, распространение и признание такой новой породы будет делом очень медленным. Но как скоро преимущества новой породы будут определены и признаны, начало, названное мною «бессознательность подбором родичей» будет стремиться, быть может, с изменчивой энергиею, смотря по колебаниям моды, быть может, в одной местности более, чем в другой, смотря по степени образованности жителей, — но будет стремиться постоянно к усилению характеристических особенностей породы, какие бы они ни были. Но мало вероятия, чтобы о таком медленном, непостоянном, нечувствительном процессе сохранились какие-либо сведения.
Теперь следует сказать несколько слов об обстоятельствах, благоприятствующих или противодействующих влиянию, которое может иметь человек на породы посредством подбора родичей. Высокая степень изменчивости, очевидно, выгодна, потому что доставляет подбору материал, над которым он может работать; хотя при чрезвычайной тщательности достаточно и индивидуальных особенностей, чтобы через их накопление произвести значительную меру изменения в любом направлении. Но так как уклонения, очевидно, полезные или приятные для человека, прокидываются лишь редко, то вероятие их появления, очевидно, усилится через разведение значительного количества особей; и это одно из главных условий успеха. На этом основании Маршал замечает относительно овец в известных частях Йоркшира, что они, «принадлежа людям небогатым и составляя по большей части лишь мелкие стада, не могут улучшаться». С другой стороны, садовники-торговцы, разводящие растения каждого вида в огромных количествах, по этой самой причине вообще чаще добиваются новых и ценных разновидностей, чем садовники-любители. Содержание множества особей какого бы то ни было вида в данной местности возможно лишь при выгодных жизненных условиях, позволяющих виду обильно плодиться в этой местности. Когда особи какого-либо вида малочисленны, все особи, какого бы они ни были качества, будут допущены до размножения, чем и исключается всякий подбор. Но, по всей вероятности, главное условие заключается в том, чтобы животное или растение было полезно человеку или ценилось им в такой мере, чтобы на малейшую особенность в строении и свойствах каждой особи обращалось тщательное внимание… Без такого внимания ничего нельзя добиться. Кто-то серьёзно заметил, что особенно счастливо то обстоятельство, что земляника стала изменяться именно в то время, когда садовники внимательно занялись этим растением. Нет сомнения, что с тех пор, как разводится земляника, она постоянно производила разновидности; но на них не обращали внимания. И как только садовники стали отбирать растения с ягодами несколько лучшими, более крупными или ранними и стали сеять отдельно их семена, и из сеянок снова отбирать лучшие растения, сложились (при помощи некоторых смешений с другими видами) те многочисленные и великолепные разновидности земляники, которые появились в течение последних тридцати или сорока лет.
Относительно раздельнополых животных, возможность устранять всякое смешение есть важный элемент успеха в образовании новых пород, по крайней мере в местности, уже богатой другими породами. В этом отношении очень важны ограды. У кочующих дикарей и у жителей открытых равнин редко найдёшь более одной породы каждого вида. Голубей можно спаривать на всю жизнь, и это большое удобство для охотника, потому что позволяет держать несколько чистых пород в одном и том же птичнике; это обстоятельство, вероятно, сильно содействовало улучшению и умножению голубиных пород. Можно прибавить, что голуби размножаются сильно и быстро, и что неудовлетворительных субъектов удобно удалять, так как их употребляют в пищу. С другой стороны, кошек, по их ночным, бродячим привычкам, спаривать весьма трудно, и, несмотря на охоту до них женщин и детей, мы почти не видим между ними постоянных пород; если нам попадаются кошки особой породы, то это почти всегда животные, вывезенные из других стран или из островов. Хотя я не сомневаюсь в том, что иные домашние животные менее изменчивы, чем другие, но редкость или отсутствие отдельных пород кошки, осла, цецарки, гуся и так далее может в значительной мере быть приписано тому, что эти животные не подвергались действию подбора; кошки, по трудностям их спаривания; ослы, потому что их держат в небольших количествах люди бедные, не обращающие внимания на их разведение; цесарки, потому что разводить их нелегко, в особенности в большом количестве; гуси, потому что их ценят только за мясо и перья, и не нашлось охотников до разведения отдельных пород.
Сведём вкратце всё сказанное о происхождении наших домашних пород животных и растений. Я полагаю, что жизненные условия, поскольку они действуют на половую систему, имеют очень значительное влияние на произведение уклонений. Я не думаю, чтобы изменчивость была свойство, необходимо присущее всем органическим существам при всех условиях, как полагали некоторые писатели. Результаты изменчивости видоизменяются в различных степенях действием наследственности и возвращениями к дедовским типам. Изменчивость подлежит множеству неизвестных нам законов, из которых особенно важен закон соотношений развития. Некоторую долю изменений следует приписать прямому действию жизненных условий, некоторую употреблению и неупотреблению органов. Окончательный результат, таким образом, становится бесконечно сложным. Я не сомневаюсь в том, что в некоторых случаях смешение видов, первоначально отдельных, играло важную роль в происхождении наших домашних животных и растений. Когда в какой-либо стране раз установилось несколько домашних пород, смешение их при случае, без сомнения, при содействии подбора в значительной мере содействовало образованию новых подпород; но значение скрещения разновидностей, как мне кажется, очень было преувеличено писателями об этом предмете, как относительно животных, так и относительно растений, размножающихся семенами. В растениях, временно размножающихся отводками, почками и так далее, важность скрещения как отдельных видов, так и разновидностей, огромна, потому что тут садовнику дела нет до чрезвычайной изменчивости ублудков и помесей и до частого бесплодия ублудков. Но растения, не размножающиеся посредством семян, для нас не важны, потому что существование их лишь временно. Я убеждён, что несравненно сильнее всех этих причин изменения накопляющееся действие подбора родичей, будь оно бессознательно и поэтому медленно или методично и, следовательно, более быстро.