Поздній вечеръ подъ Свѣтло-Христово воскресеніе.
Свѣтъ дешевой лампы на краю большого стола, на которомъ лежитъ свѣтлая юбка неоконченнаго платья, освѣщаетъ маленькую, худощавую женскую фигурку, склонившуюся надъ тихо постукивающей швейной машинкой, и захватываетъ часть небольшой, очень скромно убранной комнаты. Въ темномъ углу ея виднѣется дѣтская кроватка.
Хозяйка этой комнаты, нанимаемой отъ жильцовъ — наборщика съ женой и двумя дѣтьми, — Надежда Порфирьевна Иванова, „дѣвица, дочь статскаго совѣтника“, какъ значится въ ея видѣ на жительство, — торопливо доканчиваетъ щегольское платье. И то она съ нимъ запоздала! Обѣщала принести въ пятницу и затянула до самаго праздника. Но что было дѣлать? Какъ на зло, нѣсколько дней тому назадъ вдругъ захворала маленькая Катя, и Надежда Порфирьевна бросила работу. Она не отходила отъ больного ребенка цѣлыхъ два дня, встревоженная и огорченная при видѣ этого быстро осунувшагося личика съ лихорадочнымъ румянцемъ на щечкахъ и съ потускнѣвшими глазками, глядѣвшими изъ подъ длинныхъ рѣсницъ съ выраженіемъ безпомощной покорности. По временамъ, особенно ночью, Надежду Порфирьевну охватывалъ ужасъ отчаянія при мысли, что эта дѣвочка, единственное существо въ мірѣ, привязывающее ее къ жизни, вдругъ можетъ умереть. И она со страхомъ вглядывалась въ спящую дѣвочку, щупала горячій лобъ, и слезы невольно текли по ея лицу. Напрасно докторъ, молодой, симпатичный, чахоточный брюнетъ, успокоивалъ Надежду Порфирьевну, увѣряя ее, что пока ничего серьезнаго нѣтъ. Только сегодня утромъ, когда дѣвочка проснулась веселая, съ свѣтлыми глазками, и докторъ сказалъ, что она черезъ день будетъ совсѣмъ здорова, Надежда Порфирьевна успокоилась и принялась наверстывать потерянное время. Шила она почти безъ перерывовъ, съ утра.
За такой работой она просиживаетъ цѣлые дни, вотъ уже скоро шесть лѣтъ, не замѣчая какъ подтачивается ея здоровье. Впереди — та же вѣчная работа съ скромными надеждами принять двухъ — трехъ мастерицъ. Но Надежда Порфирьевна не жалуется на тяжесть работы. Напротивъ! Она благодаритъ судьбу за то, что случай научилъ ее мастерству, которое даетъ ей заработокъ хотя и небольшой, но болѣе обезпеченный, чѣмъ невѣрные заработки интеллигентнаго труда. Испробовала она и его и намучилась. Теперь она можетъ кое-какъ жить со своей любимой дѣвочкой и, главное, не разлучаться на долго съ этой полусироткой, безъ имени отца, брошенной, какъ и мать, на произволъ судьбы.
Обыкновенная исторія! Былъ женихомъ, увѣрялъ въ любви, говорилъ красивыя фразы, хотѣлъ жениться и поступилъ, какъ негодяй!
Надежда Порфирьевна не даромъ пользуется среди кліентокъ репутаціей искусной портнихи. У нея много изящнаго вкуса и фантазіи. Она умѣетъ сочинять костюмы и выбирать, что къ лицу. Платья, сшитыя ею, сидятъ безукоризненно и такъ изящны, что нѣкоторыя ея закащицы выдаютъ ихъ за работу французскаго магазина. Работа у нея не переводится. Она добросовѣстна и не дорого беретъ за фасонъ.
Машина тихо постукиваетъ среди тишины. Маленькая блѣдная рука безустанно вертитъ колесо, а красивые тонкіе пальцы другой руки придерживаютъ свѣтлую шелковую матерію, надъ которой быстро ходитъ игла.
Надо спѣшить!
Ужъ сегодня передъ обѣдомъ приходила горничная отъ Сокольниковыхъ. Надежда Порфирьевна замѣтила, съ какимъ изумленнымъ вниманіемъ оглядывала она дѣвочку.
„Вотъ ты какая!“ — какъ будто говорилъ ея наглый взглядъ, когда она спрашивала о платьѣ.
— Завтра въ одинадцать часовъ принесу. Завтра барышня будетъ въ новомъ платьѣ. Такъ и скажите ей.
— Барыня просила, чтобы безпремѣнно. Барыня сердится!
— А барышня?
— Барышня? — переспросила горничная, высокая, некрасивая пожилая дѣвушка, одѣтая не безъ претензій. — Онѣ упрашивали не посылать къ вамъ. И какъ еще упрашивали! Она вѣдь жалѣетъ человѣка, наша барышня. Это все генеральша кипятится.
„Милая!“ — мысленно поблагодарила Надежда Порфирьевна барышню.
— Будьте такъ добры, скажите барышнѣ, что…
Она вдругъ спохватилась и оборвала рѣчь.
— Что сказать?
— Нѣтъ, ничего не говорите. Я завтра сама объясню ей, почему запоздала.
— Какой славный ребеночекъ! — съ неожиданной фамильярностью сказала вдругъ горничная, какъ-то подчеркивая слова и улыбаясь…
И не дождавшись отвѣта, проговорила:
— Такъ вы будете завтра съ платьемъ, Надежда Порфирьевна?
— Буду.
Она слегка поклонилась и ушла, думая съ злорадствомъ:
„Вотъ онѣ, благородныя! А какой тихоней казалась. Никакъ не подумала бы!“
И шла домой довольная, что можетъ сообщить барынѣ пикантную новость о портнихѣ, которую господа такъ ласково принимали, особенно барышня.
Надо спѣшить!
Работы оставалось, впрочемъ, уже немного. Юбка и большая часть лифа готовы. Надо прикончить лифъ и сдѣлать отдѣлку. Къ раннему утру все будетъ готово. Она поспитъ часа два, три, обрадуетъ Катю хорошенькимъ яичкомъ и игрушкой, уберетъ комнату и отнесетъ платье. Навѣрно Людмила Алексѣевна останется довольна обновкой. Она знаетъ ея требовательный и изящный вкусъ и знаетъ, чѣмъ угодить ей!
И у портнихъ есть свои любимицы. Надежда Порфирьевна всегда особенно старается для барышни Сокольниковой и съ любовью художника шьетъ для нея. Она любимая ея кліентка, эта изящная блондинка съ хорошенькой, словно выточенной головкой, окаймленной чудными бѣлокурыми волосами, отливавшими золотомъ, стройная, гибкая, граціозная, съ красивымъ бюстомъ, на которомъ такъ отлично сидитъ лифъ, съ тонкими чертами нѣжнаго, подернутаго розоватымъ отливомъ, лица и съ этими ясными и добрыми большими синими глазами, которые всегда такъ тепло и участливо глядятъ на Надежду Порфирьевну.
Эта милая дѣвушка точно угадываетъ не одну только горечь ея тяжелаго существованія, но и тайну ея разбитаго сердца, и съ особенной, чисто-женской, чуткой деликатностью говоритъ съ Надеждой Порфирьевной, усаживая ее въ своемъ уютномъ, роскошно убранномъ, будуарѣ-гнѣздышкѣ, говоритъ, согрѣвая нѣжной лаской, и сама какъ-то вся притихаетъ въ ея присутствіи, точно смущаясь, что она такая веселая, беззаботная, жизнерадостная и счастливая въ то время, какъ передъ ней такое несчастное созданіе.
Она стала еще нѣжнѣй и сердечнѣй послѣ того, какъ однажды, мѣсяца четыре тому назадъ, заѣхала въ первый разъ къ Надеждѣ Порфирьевнѣ, чтобы посовѣтоваться на счетъ выбора матеріи на платье. Она вошла и смутилась до слезъ, совершенно неожиданно для себя увидавъ около работавшей Надежды Порфирьевны маленькую Катю, какъ двѣ капли воды на нея похожую. Молодая дѣвушка съ необычайной порывистостью поздоровалась съ матерью и, усадивъ къ себѣ на колѣни дѣвочку, стала съ горячей нѣжностью ее цѣловать.
И бѣдная обстановка, и сиротка-дѣвочка, и маленькая, блѣдная, съ поблекшими щеками Надежда сама нѣсколько смущенная, благодарнымъ взглядомъ отвѣчающая молоденькой дѣвушкѣ за ласку ребенку, — все это до того взволновало Людмилу Алексѣевну, что слезы подступали къ горлу. Передъ ней внезапно раскрылась тяжелая интимная драма, и она поняла, сколько энергіи и самоотверженія было въ этомъ хрупкомъ существѣ, въ этой маленькой Надеждѣ Порфпрьевнѣ, шьющей такія превосходныя платья, чтобъ взростить свою дѣвочку. А сколько пережила она горя и оскорбленій?
Какъ хотѣлось въ эту минуту Людмилѣ Алексѣевнѣ помочь чѣмъ-нибудь этой покинутой женщинѣ. Но что она можетъ сдѣлать и какъ помочь? Она чувствовала, что Надежда Порфирьевна не изъ тѣхъ, которыя примутъ помощь?
Эта молодая нарядная барышня просидѣла у Надежды Порфирьевны полчаса и все извинялась: не стѣсняетъ ли она? Ей видимо такъ хотѣлось посидѣть! И она слушала съ благоговѣйнымъ вниманіемъ шутливые разсказы Надежды Порфирьевны объ ея затворнической жизни, всегда за платьями, объ ея чтеніи урывками… Въ ея рѣчахъ не было и тѣни жалобы… Жизнь ея вовсе не такая печальная, какъ вѣрно думаетъ Людмила Алексѣевна.
— Но все-таки вамъ тяжело…
— А вотъ эта дѣвочка! Она даетъ мнѣ счастіе жизни! — говорила Надежда Порфирьевна. — Вы не можете себѣ представить, сколько радости жить для этой крошки, мечтать, какъ я подниму ее, воспитаю, отдамъ въ гимназію… Ужъ мы скоро съ ней начнемъ учиться читать! — прибавила она, любовно трепля ребенка по щекѣ. — Балованная только моя дочурка!
— Прелесть! — восторженно воскликнула молодая дѣвушка и снова принялась цѣловать ее.
— Нѣ захвалите. И то ее всѣ хвалятъ! — съ едва скрываемымъ чувствомъ материнской гордости промолвила Надежда Порфирьевна.
Только подъ конецъ этого затянувшагося визита Людмила Алексѣевна рѣшилась заговорить о цѣли посѣщенія и показать привѣзѣнныѣ образчики матеріи.
— Посмотримъ, посмотримъ!.. — дѣловымъ тономъ заговорила Надежда Порфирьевна и выбрала одинъ образчикъ. — Вотъ это вамъ пойдетъ… Только я посмотрю еще въ кускѣ… Вы мнѣ оставьте образчикъ.
И она стала разсказывать, какое она сдѣлаетъ платье. Талантливая портниха заговорила въ ней.
Онѣ простились съ большою сердечностью. Эти полчаса сблизили ихъ больше, чѣмъ два года прежнихъ отношеній.
Уходя, молодая дѣвушка сказала:
— Вы мнѣ позволите навѣщать васъ, Надежда Порфирьевна? Не правда-ли?
Въ тонѣ ея ласковаго голоса звучала просительная нотка.
— Меня навѣщать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю васъ, милая Людмила Алексѣевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…
И вмѣсто окончанія фразы, Надежда Порфирьевна какъ-то смущенно, точно виноватая взглянула въ лицо молодой дѣвушки.
— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.
— Что вы? Что вы, родная моя? Я была-бы такъ рада видѣть васъ у себя. Но… подумайте… Вамъ, молоденькой дѣвушкѣ, нельзя бывать у меня. Что скажетъ ваша мама?
— Моя мама? Но мама можетъ этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексѣевна и въ ту же минуту ея лицо залилось румянцемъ. — Вѣдь это ложь простительная. Я ничего дурного не сдѣлаю, навѣщая васъ? Не правда-ли? — прибавила она съ видомъ ребенка, ищущаго поддержки.
— Нѣтъ, нѣтъ… Не дѣлайте этого. Не навѣщайте меня, голубушка, прошу васъ! Спасибо за доброе желаніе.
— Какъ это все грустно! Эти глупые предразсудки.
— Что дѣлать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я къ вамъ скоро приду… поговорить на счетъ платья. Вотъ и увидимся!
— Приходите скорѣй. Если-бы вы знали, какъ я васъ люблю! — вдругъ взволнованно проговорила, съ внезапно нахлынувшимъ чувствомъ, молодая дѣвушка и съ горячностью стала цѣловать Надежду Порфирьевну, а потомъ Катю.
Слезы блестѣли у нея въ глазахъ, когда она, вся умиленная, выходила изъ этой скромной комнаты.
Послѣ этого визита Людмила Алексѣевна чаще звала Надежду Порфирьевну къ себѣ: то надо было заказать платье, то передѣлать старое. Она усаживала ее у себя въ комнатѣ, и онѣ бесѣдовали. Каждый разъ молодая дѣвушка освѣдомлялась о Катѣ и часто передавала для нея какую-нибудь игрушку или лакомство.
„Милая, славная дѣвушка! Какъ она не похожа на другихъ!“ — мысленно произнесла, полная благодарнаго чувства, Надежда Порфирьевна, вспоминая о барышнѣ Сокольниковой.
Изъ темнаго угла комнаты донесся протяжный вздохъ спящей дѣвочки.
Надежда Порфирьевна пріостановилась вертѣть колесо, подняла голову и напряженно прислушивалась.
Свѣтъ лампы охватилъ миловидное, блѣдное и истомленное лицо этой маленькой, худенькой женщины въ бѣлой кофтѣ, — брюнетки, съ красивыми темными глазами и черными, какъ смоль, густыми распущенными волосами, покрывавшими спину. Она выглядѣла гораздо старше своихъ двадцати-шести лѣтъ. Тяжелая жизнь видимо наложила на нее свою печать, и въ ея лицѣ, во взглядѣ ея добрыхъ глазъ словно застыло то серьезное, грустно спокойное выраженіе, которое бываетъ у людей, пережившихъ тяжкое горе.
— Катюша! Ты не спишь? — произнесла Надежда Порфирьевна тихимъ голосомъ.
Отвѣта не было. Снова, среди тишины, слышалось ровное дыханіе.
Надежда Порфирьевна поднялась и тихой, чуть слышной, походкой, едва касаясь пола маленькими ногами, обутыми въ туфли, приблизилась къ кровати. Привычнымъ движеніемъ материнской руки она осторожно ощупала голову ребенка, поправила сбившееся одѣяло и, нагнувшись, тихо прикоснулась губами къ пухлой теплой ручкѣ дѣвочки.
Когда Надежда Порфирьевна вернулась и сѣла на свое мѣсто, въ лицѣ ея свѣтилась счастливая улыбка успокоенной матери.
Раздался звонъ колокола. Она перекрестилась, и снова застучала машинка.
А въ голову ея невольно напрашивались воспоминанія. Работа не мѣшала ей думать. Сколько тяжелыхъ думъ передумала она за шитьемъ въ теченіе шести лѣтъ!
Она вспоминала, какъ встрѣчала въ послѣдній разъ этотъ праздникъ прежде, когда у нея еще былъ „домъ“, давно уже совсѣмъ чужой. Она, недавно окончившая курсъ гимназистка, веселая, счастливая двадцатилѣтняя дѣвушка, ждавшая отъ жизни всего хорошаго и свѣтлаго, только-что вернувшись со всѣми отъ заутрени, сидитъ въ кругу близкихъ за столомъ, уставленнымъ пасхальными явствами. Она — такая хорошенькая въ своемъ бѣломъ платьѣ, съ алымъ бантомъ на черноволосой головкѣ, и все кажется такимъ прекраснымъ! Всѣ празднично настроены, всѣ веселы. Даже и отецъ, обыкновенно суровый и желчный, старый работяга-чиновникъ, почему-то гордившійся древностью своего захудалаго дворянскаго рода, теперь сидитъ въ вицъ-мундирѣ, съ крестомъ на шеѣ, ласковый и привѣтливый, несказанно довольный повышеніемъ, благодаря которому онъ будетъ получать четыре тысячи вмѣсто трехъ. Онъ любуется дочкой. „Хорошаго жениха найдешь, Надя“, — шутливо говоритъ онъ. И всѣ смѣются: и мать, добрая, нѣжная, съ кроткимъ покорнымъ взглядомъ, и сестра Нюта, пятнадцатилѣтняя пышная блондинка съ голубыми глазами, и двѣнадцатилѣтній братъ, курчавый гимназистъ Вася…
Ахъ, какъ все это, кажется, давно было!
Вотъ уже болѣе пяти лѣтъ, какъ она живетъ одинокая со своей Катей. Мать скоропостижно умерла, не предчувствуя тяжкой доли своей любимицы Нади. Отецъ выгналъ ее изъ дома… Сестра вышла замужъ за виднаго чиновника и не хочетъ ее знать. Одинъ только братъ изрѣдка пишетъ изъ дальней провинціи коротенькія, почти оффиціальныя письма.
Она, въ глазахъ этихъ людей, когда-то ей близкихъ, отверженная.
За что-же?
Не разъ задавала себѣ этотъ вопросъ Надежда Порфирьевна и не могла понять этого безсердечнаго наказанія за то, что имѣла несчастіе полюбить человѣка съ тою беззавѣтностью и силою страсти, на которую способны только глубокія натуры. Онъ былъ молодъ, хорошъ, говорилъ красивыя рѣчи о долгѣ передъ родиной и кончалъ университетъ. Отецъ не взлюбилъ его и отказалъ отъ дому… Рядъ упрековъ, сценъ, ужасныхъ сценъ, и молодая дѣвушка должна была оставить отчій домъ, чтобы больше ужъ никогда въ него не возвращаться…
Надежда Порфирьевна поселилась отдѣльно и стала давать уроки. Женихъ проводилъ у нея вечера. Читали вмѣстѣ и праздновали весну любви. Свадьбу назначили черезъ два мѣсяца, какъ только онъ окончитъ курсъ. Курсъ оконченъ. Ему надо на двѣ недѣли съѣздить на югъ, повидаться съ матерью. Молодая дѣвушка довѣрчиво простилась, нетерпѣливо ждала жениха и… вдругъ письмо.
Ахъ, какое это было ужасное, безчеловѣчное письмо, не смотря на всю его подлую деликатность! „Я ошибся въ своемъ чувствѣ“… „Жизнь имѣетъ болѣе высокія цѣли, чѣмъ личное счастье“… Всѣ эти фразы длиннаго, сладоточиваго письма навсегда запечатлѣлись въ ея памяти и теперь при одномъ воспоминаніи объ этихъ лживыхъ строкахъ мучительно сжимается сердце. Почувствовавшая себя матерью, пораженная ужасомъ отъ потери любимаго человѣка, съ жгучимъ стыдомъ и отчаяніемъ въ сердцѣ, безъ друзей, безъ родныхъ, молодая дѣвушка хотѣла въ первую минуту лишить себя жизни, но сила характера и инстинктъ материнства спасли ее. Она рѣшила жить.
Спасибо еще, нашлись совершенно незнакомые добрые люди, которые подбодрили ее, нашли уроки, помѣстили потомъ въ родильный домъ и не дали первое время умереть ей съ голоду.
Она оставила ребенка при себѣ, привязавшись къ нему съ перваго же дня рожденія съ какой-то болѣзненной страстностью. Она теперь будетъ жить для него… И эта мысль смягчала остроту ея горя. „Пусть говорятъ, что хотятъ! Пусть бросаютъ въ нее камнемъ, — она не разстанется съ дѣвочкой“.
И когда отецъ, возмущенный главнымъ образомъ этимъ ея рѣшеніемъ, написалъ ей, что съ ребенкомъ онъ никогда не приметъ ее въ домъ, — она, не задумываясь, отвѣчала, что никогда съ нимъ не разстанется.
Съ тѣхъ поръ всѣ отношенія были прерваны…
Она сдѣлалась портнихой и выкармливала дѣвочку. Тяжкое было время!
Слезы невольно тихо, одна за другой, текутъ по лицу маленькой женщины при этихъ воспоминаніяхъ прошлаго… Она вытираетъ ихъ и, тяжело вздохнувъ, торопливо вертитъ ручку.
„Гдѣ онъ теперь?“ — проносится въ головѣ мысль о виновникѣ ея разбитой жизни. Она вспоминаетъ о немъ почти спокойно. Любовь къ нему вмѣстѣ съ обидой давно ужъ улеглись въ ея сердцѣ, занятомъ безпредѣльной привязанностью къ дочери. Она съ тѣхъ поръ не видала его и не слыхала о немъ. Она хорошо понимала, что онъ одинъ изъ бездушныхъ негодяевъ, не щадящихъ людей. И тѣмъ не менѣе, тамъ, гдѣ-то въ далекомъ уголкѣ ея души, все-таки теплилось воспоминаніе объ ея первой и послѣдней любви, и карточка его все еще хранилась у нея въ шкатулкѣ.
Съ тѣхъ поръ она ужъ никого не любила, да и не думала о любви. Не до того было. Маленькое безпомощное созданіе одно захватило всѣ ея помыслы, всю силу ея любви, заставляя бодро нести тяготу жизни.
Раннее солнечное утро заглянуло въ комнату и застало Надежду Порфирьевну за работой. Она изнемогала… Прежнія безсонныя ночи дали себя знать. Лицо совсѣмъ осунулось. Глаза ввалились, окруженные темными впадинами. Ее клонило ко сну, и она съ трудомъ пересиливала себя. Еще четверть часа и изъ груди ея вырвался радостный вздохъ. Слава Богу! Платье окончено, красивое, изящное платье съ роскошной отдѣлкой, полной вкуса. Но какого утомленія стоило оно ей. Она едва держалась на ногахъ, и торопливо раздѣвшись, обезсиленная бросилась на постель, чувствуя какъ ноетъ и болитъ спина.
За стѣной пробило пять часовъ и раздались голоса вернувшихся изъ церкви наборщика и его жены…
Надежда Порфирьевна тотчасъ-же заснула, какъ убитая.
Въ одинадцать часовъ Надежда Порфирьевна, оставивъ дочь на попеченіе квартирной хозяйки, подъѣхала на извощикѣ, съ большимъ коробомъ на колѣняхъ, къ красивому дому на Гагаринской набережной и поднялась на второй этажъ.
Она была одѣта со вкусомъ и имѣла очень элегантный видъ въ своей темной суконной жакеткѣ, плотно облегавшей ея тонкій, гибкій станъ, и въ фетровой, скромно отдѣланной шляпкѣ. Изъ-подъ шерстяной юбки свѣтлаго праздничнаго платья виднѣлись изящныя ботинки. На маленькихъ рукахъ были свѣжія шведскія перчатки. Надежда Порфирьевна всегда старалась быть хорошо одѣтой при посѣщеніи кліентокъ. Ея красиво и ловко сидящія платья сразу располагали заказчицъ въ пользу ея искусства.
Молодой видный лакей во фракѣ отперъ двери, имѣя наготовѣ праздничную улыбку, въ ожиданіи подачки отъ визитера, но, при видѣ портнихи, улыбка быстро исчезла съ его лица, и онъ небрежно проговорилъ, впуская Надежду Порфирьевну:
— Подождите!
Надеждѣ Порфирьевнѣ показалось, что сегодня этотъ лакей былъ особенно пренебрежителенъ, не такъ, какъ прежде, и она вспомнила про вчерашній визитъ горничной, — вспомнила, и грустная усмѣшка пробѣжала по ея лицу. Не привыкать ей къ этимъ мелкимъ лакейскимъ оскорбленіямъ! Мало-ли ихъ было, и не только отъ лакеевъ?
Она присѣла въ прихожей, — и къ этому она привыкла. Прошла минута, другая, пока не вернулся лакей и не сказалъ:
— Идите въ комнату барышни.
Людмила Алексѣевна, въ свѣтломъ фланелевомъ капотѣ, только-что окончившая туалетъ, встрѣтила Надежду Порфирьевну на порогѣ своей уютной, свѣтлой комнаты, въ которой красовалась жардиньерка съ массой чудныхъ свѣжихъ розъ, — радостной, привѣтливой улыбкой.
Она была прелестна, эта стройная молодая блондинка, свѣжая и жизнерадостная, съ розоватымъ румянцемъ на нѣжно-бѣлыхъ щекахъ, съ античной прической бѣлокурыхъ волосъ, съ красиво посаженной головой на сверкавшей бѣлизной, словно изваянной, шеѣ. Вся она точно сіяла сегодня какимъ то особеннымъ радостнымъ неудержимымъ счастьемъ, и ея большіе синіе глаза глядѣли такъ ласково, такъ нѣжно.
— Христосъ воскресе!
И только-что Надежда Порфирьевна поставила свой коробъ, молодая дѣвушка протянула алыя губы и трижды горячо и любовно поцѣловалась съ Надеждой Порфирьевной.
— Садитесь, милая, дорогая! Вѣдь я васъ такъ давно не видала. И такъ мнѣ хотѣлось васъ видѣть… Чего, хотите: чаю, кофе? Будемъ вмѣстѣ пить.
— Благодарю, ничего не хочу, — отвѣчала Надежда Порфирьевна и улыбнулась, любуясь обаятельной прелестью этой дѣвушки, ея движеніями, полными простоты и граціи.
Это просвѣтленное лицо, этотъ видъ неудержимаго счастья невольно обратилъ на себя ея вниманіе. Она вспомнила, что и она когда-то переживала такое счастливое настроеніе, и у нея мелькнула мысль: „Вѣрно любитъ и любима эта милая дѣвушка“.
— А вы простите, голубушка Надежда Порфирьевна, — продолжала хозяйка, усадивъ свою гостью рядомъ съ собой на маленькомъ диванчикѣ и снявъ, несмотря на протесты, съ головы ея шляпку, — простите, что вчера безпокоили васъ, посылали мамину горничную… Мама непремѣнно хотѣла.
— Знаю, что не вы, — улыбнулась Надежда Порфнрьевна.
— Право, не я…
— Я не могла кончить раньше: Катюша захворала…
— Бѣдняжка… Что съ ней? — участливо спросила Людмила Алексѣевна.
— Сегодня она совсѣмъ здорова, а въ четвергъ и пятницу…
— И вы все-таки сшили мнѣ платье?..
— Какъ видите… Вчера кончила…
— Господи! Да зачѣмъ же? Точно я не могла подождать? Точно у меня мало платьевъ?
Тѣнь на мгновеніе омрачила ея лицо.
— Впередъ такъ меня не обижайте… Слышите? Если хоть капельку любите… хоть одну капельку! Милая! И зачѣмъ не написали? Изъ-за этого платья вы навѣрное не спали ночь? Вѣдь не спали?
— Утромъ выспалась.
— Ахъ, какъ это непріятно!.. Мама вѣчно суетится… Я ей говорила, чтобъ не посылала…
— Да полно, полно вамъ, Людмила Алексѣевна… Что за бѣда не поспать ночь?..
Людмила Алексѣевна покачала съ укоромъ головой и пожала руку Надеждѣ Порфирьевнѣ.
Затѣмъ она поднялась съ мѣста и достала изъ комода хорошенькое яйцо.
— Передайте Катѣ и покрѣпче поцѣлуйте за меня, — промолвила она, снова присаживаясь около Надежды Порфирьевны.
Лицо ея опять свѣтилось лучами счастья и ей видимо хотѣлось подѣлиться съ нимъ.
Она примолкла, устремивъ взглядъ на розы въ жардиньеркѣ.
— А вамъ, дорогая моя, скоро будетъ много работы… Только ужъ вы возьмите себѣ помощницъ, а то устанете, — вдругъ проговорила она, и тотчасъ же яркій румянецъ залилъ ея лицо. — Я выхожу замужъ, — чуть слышно прибавила она и горячо поцѣловала Надежду Порфирьевну.
— Дай вамъ Богъ счастья!
— Оно будетъ, оно есть. Я люблю, и онъ меня любитъ. Онъ такой хорошій, умный, честный! — восторженно говорила дѣвушка, и слезы блестѣли въ ея глазахъ… — Вы только простите, что я вамъ говорю о томъ, какъ я безпредѣльно счастлива… Простите… Но мнѣ хотѣлось подѣлиться съ вами… Ахъ, какъ хотѣла бы я, чтобы и вы полюбили хорошаго человѣка, чтобъ и вы были счастливы, и всѣ, всѣ, весь міръ!..
На блѣдномъ лицѣ Надежды Порфирьевны стояла кроткая улыбка. Она безъ словъ пожимала руку дѣвушки и мысленно благословляла ее… А въ душѣ ея поднималось жгучее чувство скорби.
— На-дняхъ только все было рѣшено… Мама сперва не соглашалась. Онъ не богатъ… Но зачѣмъ мнѣ богатство?.. Вотъ вы увидите моего жениха… Онъ скоро будетъ… Это онъ мнѣ прислалъ эти чудныя розы!
— Такъ одѣвайте скорѣй новое платье. Я посмотрю, удалось ли оно.
— О, разумѣется. Вѣдь у васъ золотыя ручки!
Молодая дѣвушка сняла капотъ и одѣла новое свѣтлое платье цвѣта морской волны, отдѣланное серебромъ. Надежда Порфирьевна съ серьезнымъ, сосредоточеннымъ видомъ обвела рукой лифъ, обдернула складки, и онѣ обѣ вышли въ гостиную, чтобы Людмила Алексѣевна могла оглядѣть его со всѣхъ сторонъ въ трюмо. Надежда Порфирьевна зоркимъ опытнымъ глазомъ снова окидывала произведеніе своихъ рукъ и осталась довольна. Платье дѣйствительно было великолѣпное. Нѣжная ткань шелковаго лифа словно обливала красивый бюстъ и гибкую тонкую талію. Юбка спускалась изящными линіями, заканчиваясь сзади небольшимъ треномъ. Ни складочки, ни морщинки. И какъ оно шло къ этой бѣлокурой головкѣ! Молодая дѣвушка это чувствовала и, глядя въ зеркало, мечтательно улыбалась, думая, что платье понравится любимому человѣку.
— Нигдѣ не узко? Нигдѣ не жметъ? Поднимите руки! — приказывала Надежда Порфирьевна.
— Нигдѣ, нигдѣ. Превосходно сидитъ!
— Ну-ка, пройдитесь!
Молодая дѣвушка сдѣлала нѣсколько шаговъ и вернулась къ трюмо.
— Кажется, хорошо! — проговорила Надежда Порфирьевна.
— Отлично! Мама, погляди, какую прелесть сшила Надежда Порфирьевна! — обратилась Людмила Алексѣевна къ нарядной пожилой дамѣ, входившей въ гостиную.
Надежда Порфирьевна поклонилась. Генеральша любезно наклонила слегка голову и, приблизившись, снисходительно протянула руку.
— Въ самомъ дѣлѣ недурно! Оно къ тебѣ идетъ, Мила! Очень идетъ, — говорила генеральша, оглядывая платье въ лорнетъ на длинной черепаховой ручкѣ. — Не коротокъ ли тренъ?..
— Длинныхъ не носятъ, — замѣтила Надежда Порфирьевна.
— Не носятъ? — протянула генеральша и, обращаясь къ Надеждѣ Порфирьевнѣ, прибавила: — Мнѣ съ вами надо поговорить… Мила выходитъ замужъ и приходится торопиться съ приданымъ. Побывайте-ка на-дняхъ, Надежда Порфирьевна… Очень, очень недурно платье! — снова повторила генеральша и вышла, сказавъ по-французски, чтобы Мила принесла ей счетъ портнихи.
— А вотъ мы съ вами и не доглядѣли! — озабоченно вдругъ воскликнула Надежда Порфирьевна.
И съ этими словами она достала изъ кармана приборчикъ и, вынувъ иголку съ ниткой, опустилась на колѣни и стала подшивать распустившійся внизу рубецъ.
Въ эту минуту въ гостиной раздались шаги, и мягкій, нѣжный мужской баритонъ проговорилъ:
— Здравствуйте, Людмила Алексѣевна! Не помѣшалъ?
Иголка задрожала въ рукахъ Надежда Порфирьевны. Холодный трепетъ пробѣжалъ по всему тѣлу при звукахъ этого голоса. Боже, какой знакомый, страшно знакомый голосъ!
— Вы? помѣшали?
Въ этихъ двухъ словахъ молодой дѣвушки было столько чарующей ласки, столько нѣжнаго упрека, что не трудно было догадаться о приходѣ жениха.
— Неужели, это?..
Охваченная страшнымъ волненіемъ, Надежда Порфирьевна съ порывистой нервностью двигала иголкой и, притаившись за юбкой, вся обратилась въ слухъ.
— Христосъ Воскресе!
Изъ рукъ Надежды Норфирьевны чуть-чуть потянулось платье отъ поворота головы молодой дѣвушки. Начались поцѣлуи, едва слышные, долгіе.
Маленькую худенькую женщину била лихорадка. Она едва стояла на колѣняхъ и безцѣльно, безсмысленно тыкала иголкой.
„Этотъ голосъ“…
— И какъ вы прелестны, Людмила Алексѣевна! Какъ идетъ къ вамъ платье.
Голосъ говорилъ, точно ласкалъ.
„Онъ, онъ!“ — подумала въ ужасѣ Надежда Порфирьевна.
И все прошлое волной прилило къ сердцу. Въ ушахъ стоялъ этотъ ласковый, нѣжный голосъ, говорившій ей такія же слова любви… О, Господи, неужели она еще любитъ этого негодяя?
Она не рѣшилась взглянуть на него.
— Что, скоро ли, голубушка Надежда Порфирьевна? — произнесла молодая дѣвушка.
Въ ея мягкомъ голосѣ слышалось нетерпѣніе.
— Сію минуту… Еще одинъ стежокъ… — чуть слышно произнесла она.
Но какой стежокъ! Иголка не слушалась въ ея рукахъ.
Ея имя, произнесенное молодой дѣвушкой, заставило Надежду Порфирьевну выглянуть изъ-за платья.
Никакого сомнѣнія!
Этотъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, въ изящномъ фракѣ, свѣжій, блестящій, румяный, съ кудрявыми темнорусыми волосами и маленькой бородкой, — это онъ, ея бывшій женихъ и отецъ ея ребенка.
Имя ея не вызвало въ немъ, повидимому, никакого воспоминанія. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на этомъ красивомъ лицѣ. Онъ съ нѣжностью смотрѣлъ на невѣсту своими карими бархатистыми глазами и весело улыбался, покручивая шелковистые усы.
Чувство злобы и презрѣнія охватило вдругъ Надежду Порфирьевну. Глаза ея блеснули недобрымъ огонькомъ, и въ головѣ пронеслась мысль:
„А что если тутъ, сейчасъ, при невѣстѣ, она скажетъ какой это негодяй?“
Но прошло мгновеніе, и жалость къ нему смягчила вспышку возмущеннаго сердца. Надежда Порфирьевна употребила усиліе, чтобы побороть волненіе, и поднялась.
Она едва стояла на ногахъ.
— Ну, вотъ и кончено! — проговорила она дрогнувшимъ голосомъ, не поднимая глазъ, и стала прощаться.
— Позвольте васъ познакомить. Мой женихъ, Викторъ Андреевичъ Нерпинъ…
Надежда Порфирьевна чуть-чуть наклонила голову. Молодой человѣкъ, взглянувъ на нее, слегка измѣнился въ лицѣ и постарался скрыть свое смущеніе въ низкомъ, почтительномъ поклонѣ.
— Но что съ вами, голубушка? На васъ лица нѣтъ? — съ безпокойствомъ спросила молодая дѣвушка, только что замѣтившая, что Надежда Порфирьевна блѣдна какъ смерть.
— Устала… Не спала ночь! Прощайте.
— Ахъ, бѣдняжка!.. И все изъ-за моего платья! Пойдемте ко мнѣ, выпейте воды, отдохните, — участливо говорила Людмила Алексѣевна.
И, дружески обхвативъ Надежду Порфирьевну за талію, она пошла съ ней изъ гостиной.
— Не надо, ничего не надо. Я поѣду домой и все пройдетъ.
— Милая! Да вы совсѣмъ больны. Рука ваша какъ ледъ! — тревожно, полная участія, проговорила Людмила Алексѣевна.
Но — странное дѣло! Это ласковое участіе теперь тяготило Надежду Порфирьевну. Въ душѣ ея шевельнулось непріязненное чувство къ той самой дѣвушкѣ, которую такъ любила, и она почти сухо отвѣтила:
— Не безпокойтесь, поправлюсь.
А Людмила Алексѣевна, вся поглощенная счастьемъ, ничего не замѣчавшая, обнимая въ передней Надежду Порфирьевну, шепнула ей:
— Ну что, понравился онъ вамъ?
— Очень! — едва проговорила Надежда Порфирьевна и выбѣжала вонъ.Въ этотъ день Катя, веселая и довольная подарками, отрываясь отъ игрушекъ, часто подбѣгала къ матери и капризно спрашивала: „отчего мама скучная и о чемъ она думаетъ?“
И каждый разъ Надежда Порфирьевна съ какою-то особенной страстностью цѣловала дѣвочку и, стараясь улыбнуться, отвѣчала:
— Такъ, милая дѣточка… задумалась. А ты не обращай на меня вниманія… Играй себѣ.
И Надежда Порфирьевна снова ходила по комнатѣ, занятая неотвязными думами.
Ей было стыдно за ревнивое, непріязненное чувство, шевельнувшееся-было къ Людмилѣ Алексѣевнѣ. Чѣмъ она виновата, милая, добрая дѣвушка, что полюбила этого человѣка? Ее пожалѣть только можно, пожалѣть и спасти. Страхъ за ея судьбу и нѣжное участіе занимали теперь мысли Надежды Порфирьевны. Вѣдь человѣкъ, поступившій съ ней такъ безжалостно, бросившій ребенка и ни разу о немъ не справившійся, безсердечный эгоистъ, который разобьетъ и эту молодую жизнь, какъ разбилъ и ея жизнь. Онъ не можетъ любить и вѣрно женится ради состоянія. Она хорошо знаетъ эту себялюбивую натуру, чарующую своей кажущейся искренностью и горячностью рѣчей, тотчасъ же имъ забываемыхъ.
Не слѣдуетъ-ли открыть глаза Людмилѣ Алексѣевнѣ и все разсказать ей? Пусть она узнаетъ прошлое своего жениха. Такой подлости не проститъ порядочная дѣвушка. Ей, правда, тяжело будетъ узнать про любимаго человѣка, но лучше теперь перестрадать, чѣмъ страдать потомъ всю жизнь.
„Лучше-ли“?
И какъ она все это скажетъ? Возьмется-ли она нанести рану въ молодое любящее сердце? И не нанесетъ-ли она такого удара, отъ котораго не оправляются во всю жизнь? Имѣетъ-ли она на это право, она, потерпѣвшая и обманутая?..
Сомнѣнія мучали Надежду Порфирьевну. Жалѣя неопытную, молодую дѣвушку, она не знала, какъ ей поступить.
И сердце подсказывало другія соображенія:
А если и онъ ее любитъ и будетъ добрымъ мужемъ? За что нарушать ихъ счастіе? Не говоритъ-ли въ ней мстительное, пристрастное чувство покинутой, обиженной женщины?
О, видитъ Богъ, нѣтъ! Она забыла свою обиду и не скверное чувство говоритъ въ ней… Она хочетъ уберечь Людмилу Алексѣевну… Она и его простила, но… вѣдь онъ нехорошій человѣкъ… Поступить такъ безжалостно?..
Надежда Порфирьевна опять съ болью припомнила все. Дѣйствительно, безжалостно! Но мало-ли мужчинъ, поступающихъ, какъ онъ? Онъ былъ тогда совсѣмъ молодъ, жизнь могла исправить его, заставить серьезнѣе относиться къ людямъ… Если это такъ?
И добрая душа ея нашла и для этого человѣка оправданіе.
Пусть онъ гадко поступилъ, но молодая дѣвушка его любитъ. Даже иллюзія любви лучше одиночества. И, наконецъ, ради бывшей любви она не должна открывать своей тайны…
„Нѣтъ, нѣтъ! Дай имъ Богъ счастья! Я ни слова не скажу!“ — рѣшила Надежда Порфирьевна.
Это рѣшеніе значительно облегчило ее, и она удивлялась теперь, какъ могли быть сомнѣнія на этотъ счетъ.
„Да и не оправдала-ли бы она его?“ — подумала Надежда Порфирьевна.
— Любовь слѣпа… Я знаю по опыту! — проговорила она мысленно и подсѣла къ Катѣ.
Сперва-было Надежда Порфирьевна думала отказаться шить приданое для Людмилы Алексѣевны, — ей тяжело бы встрѣчаться съ этимъ человѣкомъ въ домѣ Сокольниковыхъ, — но потомъ передумала. Она будетъ посылать для примѣрки мастерицу, которую возьметъ въ помощницы, и, такимъ образомъ, избѣгнетъ встрѣчъ. Наконецъ, и Людмилу Алексѣевну можно попросить когда-нибудь заѣхать.
„Теперь не бѣда пріѣхать къ портнихѣ съ незаконнымъ ребенкомъ“! — подумала съ грустной улыбкой Надежда Порфирьевна.
А отказываться отъ такой выгодной работы она не хотѣла. Будь она одна, и разговаривать нечего, но съ ней Катя… Надо и о завтрашнемъ днѣ подумать. Отъ этой работы она отложитъ кое-что въ завѣтный „Катинъ фондъ“ и найметъ на лѣто комнатку гдѣ-нибудь за городомъ.
Прошло два мѣсяца.
За это время Надежда Порфирьевна сшила много платьевъ: и визитныхъ, и простыхъ. Оставалось послѣднее — вѣнчальное.
И какъ-же похудѣла за это время Надежда Порфирьевна! Съ этой спѣшной работой приданаго она совсѣмъ истомилась.
„Лѣтомъ отдохну и поправлюсь. За то хорошо наработала“! — утѣшала она себя, любовно поглядывая на свою Катю.
Въ жаркій день, въ началѣ іюня, Надежда Порфирьевна сидѣла за своей машинкой, заканчивая роскошное вѣнчальное платье. Завтра оно будетъ готово, какъ разъ за три дня до свадьбы.
Съ грустной улыбкой шила она это платье для той, которая выходила замужъ за человѣка, лишившаго ее вѣнчальнаго наряда, какъ въ душную комнату вошла Людмила Алексѣевна.
Она вошла, нарядная и тихая, словно стыдясь своего счастья, которое такъ и сверкало во всемъ ея существѣ: въ лицѣ, въ глазахъ, въ манерахъ и, кажется, въ самомъ ея свѣтломъ костюмѣ.
— Голубушка… дорогая. Что-жъ это? За что вы забыли меня? Ни разу не были!
Она поцѣловала Надежду Порфирьевну, Катю и, присѣвъ около Надежды Порфирьевны, продолжала:
— Ужъ не сердитесь ли вы? За что-же? Отчего вы не приходили примѣрять платья?
— Я, сердиться? Богъ съ вами, Людмила Алексѣевна! — промолвила, чуть-чуть краснѣя, Надежда Порфирьевна. — Некогда было. Сами знаете: спѣшка.
— То-то… А я думала…
Лицо молодой дѣвушки озарилось улыбкой.
— Но это… вѣнчальное платье вы придете примѣрить? Милая! Приходите…
И съ невольнымъ эгоизмомъ безконечно счастливыхъ людей прибавила.
— Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я счастлива! Просто совѣстно.
— Вижу, вижу! — отвѣтила Надежда Порфирьевна съ тихой улыбкой. — Будьте всегда такъ счастливы! — горячо добавила она.
— Мы ѣдемъ сейчасъ послѣ свадьбы за границу… въ Швейцарію, въ Парижъ. Къ осени вернемся. Надѣюсь, вы побываете у насъ и Катю приведете…
„Глупенькая! Что она говоритъ?“ — смущенно думала Надежда Порфирьевна.
Но она еще минутъ пять говорила, счастливая и радостная, о своемъ счастіи, о томъ, какой хорошій ея Викторъ и какъ ее любитъ, и вдругъ поднялась съ мѣста.
— А вѣдь онъ меня у воротъ ждетъ. Звала его сюда къ вамъ… Не пошелъ… Стѣсняется… Ну, до свиданія… Такъ придете примѣрить вѣнчальное платье? Придете? И на свадьбѣ будете? Вотъ вамъ и билетъ въ церковь! Мы въ Удѣлахъ вѣнчаемся…
— Приду… приду…
И Надежда Порфирьевна крѣпко и какъ-то торжественно прижала дѣвушку къ сердцу и, сдерживая рыданья, прошептала.
— Пошли вамъ Господь счастья!..