„Милая, славная дѣвушка! Какъ она не похожа на другихъ!“ — мысленно произнесла, полная благодарнаго чувства, Надежда Порфирьевна, вспоминая о барышнѣ Сокольниковой.
Изъ темнаго угла комнаты донесся протяжный вздохъ спящей дѣвочки.
Надежда Порфирьевна пріостановилась вертѣть колесо, подняла голову и напряженно прислушивалась.
Свѣтъ лампы охватилъ миловидное, блѣдное и истомленное лицо этой маленькой, худенькой женщины въ бѣлой кофтѣ, — брюнетки, съ красивыми темными глазами и черными, какъ смоль, густыми распущенными волосами, покрывавшими спину. Она выглядѣла гораздо старше своихъ двадцати-шести лѣтъ. Тяжелая жизнь видимо наложила на нее свою печать, и въ ея лицѣ, во взглядѣ ея добрыхъ глазъ словно застыло то серьезное, грустно спокойное выраженіе, которое бываетъ у людей, пережившихъ тяжкое горе.
— Катюша! Ты не спишь? — произнесла Надежда Порфирьевна тихимъ голосомъ.
Отвѣта не было. Снова, среди тишины, слышалось ровное дыханіе.
Надежда Порфирьевна поднялась и тихой, чуть слышной, походкой, едва касаясь пола маленькими ногами, обутыми въ туфли, приблизилась къ кровати. Привычнымъ движеніемъ материнской руки она осторожно ощупала голову ребенка, поправила сбившееся одѣяло и, нагнувшись, тихо прикоснулась губами къ пухлой теплой ручкѣ дѣвочки.
Когда Надежда Порфирьевна вернулась и сѣла на свое мѣсто, въ лицѣ ея свѣтилась счастливая улыбка успокоенной матери.
Раздался звонъ колокола. Она перекрестилась, и снова застучала машинка.
А въ голову ея невольно напрашивались воспоминанія. Работа не мѣшала ей думать. Сколько тяжелыхъ думъ передумала она за шитьемъ въ теченіе шести лѣтъ!
Она вспоминала, какъ встрѣчала въ послѣдній разъ этотъ праздникъ прежде, когда у нея еще былъ „домъ“, давно уже совсѣмъ чужой. Она, недавно окончившая курсъ гимназистка, веселая, счастливая двадцатилѣтняя дѣвушка, ждавшая отъ
«Милая, славная девушка! Как она не похожа на других!» — мысленно произнесла, полная благодарного чувства, Надежда Порфирьевна, вспоминая о барышне Сокольниковой.
Из темного угла комнаты донесся протяжный вздох спящей девочки.
Надежда Порфирьевна приостановилась вертеть колесо, подняла голову и напряженно прислушивалась.
Свет лампы охватил миловидное, бледное и истомленное лицо этой маленькой, худенькой женщины в белой кофте, — брюнетки с красивыми темными глазами и черными, как смоль, густыми распущенными волосами, покрывавшими спину. Она выглядела гораздо старше своих двадцати шести лет. Тяжелая жизнь видимо наложила на нее свою печать, и в ее лице, во взгляде ее добрых глаз словно застыло то серьезное, грустно-спокойное выражение, которое бывает у людей, переживших тяжкое горе.
— Катюша! Ты не спишь? — произнесла Надежда Порфирьевна тихим голосом.
Ответа не было. Снова среди тишины слышалось ровное дыхание.
Надежда Порфирьевна поднялась и тихой, чуть слышной походкой, едва касаясь пола маленькими ногами, обутыми в туфли, приблизилась к кровати. Привычным движением материнской руки она осторожно ощупала голову ребенка, поправила сбившееся одеяло и, нагнувшись, тихо прикоснулась губами к пухлой теплой ручке девочки.
Когда Надежда Порфирьевна вернулась и села на свое место, в лице ее светилась счастливая улыбка успокоенной матери.
Раздался звон колокола. Она перекрестилась, и снова застучала машинка.
А в голову ее невольно напрашивались воспоминания. Работа не мешала ей думать. Сколько тяжелых дум передумала она за шитьем в течение шести лет!
Она вспоминала, как встречала в последний раз этот праздник прежде, когда у нее еще был «дом», давно уже совсем чужой. Она, недавно окончившая курс гимназистка, веселая, счастливая двадцатилетняя девушка, ждавшая от
