на съ порывистой нервностью двигала иголкой и, притаившись за юбкой, вся обратилась въ слухъ.
— Христосъ Воскресе!
Изъ рукъ Надежды Норфирьевны чуть-чуть потянулось платье отъ поворота головы молодой дѣвушки. Начались поцѣлуи, едва слышные, долгіе.
Маленькую худенькую женщину била лихорадка. Она едва стояла на колѣняхъ и безцѣльно, безсмысленно тыкала иголкой.
„Этотъ голосъ“…
— И какъ вы прелестны, Людмила Алексѣевна! Какъ идетъ къ вамъ платье.
Голосъ говорилъ, точно ласкалъ.
„Онъ, онъ!“ — подумала въ ужасѣ Надежда Порфирьевна.
И все прошлое волной прилило къ сердцу. Въ ушахъ стоялъ этотъ ласковый, нѣжный голосъ, говорившій ей такія же слова любви… О, Господи, неужели она еще любитъ этого негодяя?
Она не рѣшилась взглянуть на него.
— Что, скоро ли, голубушка Надежда Порфирьевна? — произнесла молодая дѣвушка.
Въ ея мягкомъ голосѣ слышалось нетерпѣніе.
— Сію минуту… Еще одинъ стежокъ… — чуть слышно произнесла она.
Но какой стежокъ! Иголка не слушалась въ ея рукахъ.
Ея имя, произнесенное молодой дѣвушкой, заставило Надежду Порфирьевну выглянуть изъ-за платья.
Никакого сомнѣнія!
Этотъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, въ изящномъ фракѣ, свѣжій, блестящій, румяный, съ кудрявыми темнорусыми волосами и маленькой бородкой, — это онъ, ея бывшій женихъ и отецъ ея ребенка.
Имя ея не вызвало въ немъ, повидимому, никакого воспоминанія. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на этомъ красивомъ лицѣ. Онъ съ нѣжностью смотрѣлъ на невѣсту своими карими бархатистыми глазами и весело улыбался, покручивая шелковистые усы.
Чувство злобы и презрѣнія охватило вдругъ Надежду Порфирьевну. Глаза ея блеснули недобрымъ огонькомъ, и въ головѣ пронеслась мысль:
на с порывистой нервностью двигала иголкой и, притаившись за юбкой, вся обратилась в слух.
— Христос воскресе!
Из рук Надежды Норфирьевны чуть-чуть потянулось платье от поворота головы молодой девушки. Начались поцелуи, едва слышные, долгие.
Маленькую худенькую женщину била лихорадка. Она едва стояла на коленях и бесцельно, бессмысленно тыкала иголкой.
«Этот голос…»
— И как вы прелестны, Людмила Алексеевна! Как идет к вам платье.
Голос говорил, точно ласкал.
«Он, он!» — подумала в ужасе Надежда Порфирьевна.
И все прошлое волной прилило к сердцу. В ушах стоял этот ласковый, нежный голос, говоривший ей такие же слова любви… О, господи, неужели она еще любит этого негодяя?
Она не решилась взглянуть на него.
— Что, скоро ли, голубушка Надежда Порфирьевна? — произнесла молодая девушка.
В ее мягком голосе слышалось нетерпение.
— Сию минуту… Еще один стежок… — чуть слышно произнесла она.
Но какой стежок! Иголка не слушалась в ее руках.
Ее имя, произнесенное молодой девушкой, заставило Надежду Порфирьевну выглянуть из-за платья.
Никакого сомнения!
Этот молодой человек лет тридцати, в изящном фраке, свежий, блестящий, румяный, с кудрявыми темно-русыми волосами и маленькой бородкой, — это он, ее бывший жених и отец ее ребенка.
Имя ее не вызвало в нем, по-видимому, никакого воспоминания. Ни один мускул не дрогнул на этом красивом лице. Он с нежностью смотрел на невесту своими карими бархатистыми глазами и весело улыбался, покручивая шелковистые усы.
Чувство злобы и презрения охватило вдруг Надежду Порфирьевну. Глаза ее блеснули недобрым огоньком, и в голове пронеслась мысль:
