И она стала разсказывать, какое она сдѣлаетъ платье. Талантливая портниха заговорила въ ней.
Онѣ простились съ большою сердечностью. Эти полчаса сблизили ихъ больше, чѣмъ два года прежнихъ отношеній.
Уходя, молодая дѣвушка сказала:
— Вы мнѣ позволите навѣщать васъ, Надежда Порфирьевна? Не правда-ли?
Въ тонѣ ея ласковаго голоса звучала просительная нотка.
— Меня навѣщать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю васъ, милая Людмила Алексѣевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…
И вмѣсто окончанія фразы, Надежда Порфирьевна какъ-то смущенно, точно виноватая взглянула въ лицо молодой дѣвушки.
— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.
— Что вы? Что вы, родная моя? Я была-бы такъ рада видѣть васъ у себя. Но… подумайте… Вамъ, молоденькой дѣвушкѣ, нельзя бывать у меня. Что скажетъ ваша мама?
— Моя мама? Но мама можетъ этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексѣевна и въ ту же минуту ея лицо залилось румянцемъ. — Вѣдь это ложь простительная. Я ничего дурного не сдѣлаю, навѣщая васъ? Не правда-ли? — прибавила она съ видомъ ребенка, ищущаго поддержки.
— Нѣтъ, нѣтъ… Не дѣлайте этого. Не навѣщайте меня, голубушка, прошу васъ! Спасибо за доброе желаніе.
— Какъ это все грустно! Эти глупые предразсудки.
— Что дѣлать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я къ вамъ скоро приду… поговорить на счетъ платья. Вотъ и увидимся!
— Приходите скорѣй. Если-бы вы знали, какъ я васъ люблю! — вдругъ взволнованно проговорила, съ внезапно нахлынувшимъ чувствомъ, молодая дѣвушка и съ горячностью стала цѣловать Надежду Порфирьевну, а потомъ Катю.
Слезы блестѣли у нея въ глазахъ, когда она, вся умиленная, выходила изъ этой скромной комнаты.
Послѣ этого визита Людмила Алексѣевна чаще звала Надежду Порфирьевну къ себѣ: то надо было заказать платье, то передѣлать старое. Она усаживала ее у себя въ комнатѣ, и онѣ бесѣдовали. Каждый разъ молодая дѣвушка освѣдомлялась о Катѣ и часто передавала для нея какую-нибудь игрушку или лакомство.
И она стала рассказывать, какое она сделает платье. Талантливая портниха заговорила в ней.
Они простились с большою сердечностью. Эти полчаса сблизили их больше, чем два года прежних отношений.
Уходя, молодая девушка сказала:
— Вы мне позволите навещать вас, Надежда Порфирьевна? Не правда ли?
В тоне ее ласкового голоса звучала просительная нотка.
— Меня навещать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю вас, милая Людмила Алексеевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…
И вместо окончания фразы Надежда Порфирьевна как-то смущенно, точно виноватая, взглянула в лицо молодой девушки.
— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.
— Что вы? Что вы, родная моя? Я была бы так рада видеть вас у себя. Но… подумайте… Вам, молоденькой девушке, нельзя бывать у меня. Что скажет ваша мама?
— Моя мама? Но мама может этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексеевна и в ту же минуту ее лицо залилось румянцем. — Ведь это ложь простительная. Я ничего дурного не сделаю, навещая вас? Не правда ли? — прибавила она с видом ребенка, ищущего поддержки.
— Нет, нет… Не делайте этого. Не навещайте меня, голубушка, прошу вас! Спасибо за доброе желание.
— Как это все грустно! Эти глупые предрассудки.
— Что делать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я к вам скоро приду… поговорить насчет платья. Вот и увидимся!
— Приходите скорей. Если бы вы знали, как я вас люблю! — вдруг взволнованно проговорила с внезапно нахлынувшим чувством молодая девушка и с горячностью стала целовать Надежду Порфирьевну, а потом Катю.
Слезы блестели у нее в глазах, когда она, вся умиленная, выходила из этой скромной комнаты.
После этого визита Людмила Алексеевна чаще звала Надежду Порфирьевну к себе: то надо было заказать платье, то переделать старое. Она усаживала ее у себя в комнате, и они беседовали. Каждый раз молодая девушка осведомлялась о Кате и часто передавала для нее какую-нибудь игрушку или лакомство.
