15-го Января. Съ этого дня, съ этого счастливѣйшаго дня жизни моей, началось для меня новое существованіе! Открылась перспектива блистательная, славная, единственная въ своемъ родѣ, и къ довершенію благополучія, съ воли и подъ покровительствомъ могущественнѣйшаго Монарха въ мірѣ!
На четвертый день выѣзда моего изъ Петербурга, пріѣхала я въ Вильну, гдѣ и располагаюсь обмундироваться. Толпа жидовъ явилась ко мнѣ съ предложеніями всякаго рода услугъ. Въ полчаса у меня было все: квартира, услуга, портные; множество суконъ, золотыхъ шнурковъ, бахрамы, сафьяновъ, треугольныхъ шляпъ, киверовъ, султановъ, кистей, шпоръ! однимъ словомъ, изъ комнаты моей сдѣлали лавку съ товарами, и мнѣ оставалось только выбирать. Жиды говорили всѣ вдругъ и оглушали меня; я не знала что̀ дѣлать, пока одинъ, проворный не сказалъ мнѣ потихоньку: вы не избавитесь отъ нихъ иначе какъ выбравъ себѣ фактора; тогда онъ выпроводитъ тотчасъ всю эту сволочь и приведетъ вамъ купца, у котораго вы купите все что̀ вамъ надобно за весьма сходную цѣну. — Я спросила, что̀ такое факторъ? — факторъ, отвѣчалъ жидъ, есть родъ слуги проворнаго, усерднаго, смѣтливаго, неутомимаго и до невѣроятности дешеваго. Угодно вамъ имѣть такого слугу? — Я сказала, что именно такой мнѣ и надобенъ, и просила его выбрать. — Зачѣмъ выбирать, сказалъ жидъ, я самъ буду вашимъ факторомъ! Онъ объявилъ всей толпѣ свое званіе, и тотчасъ вступилъ въ отправленіе своей должности, отославъ всѣхъ искателей факторства, и сговорясь съ купцами, разумѣется то же Евреями, обмануть меня со всею возможною безсовѣстностію. Я, какъ и всѣ, заплатила дань, сбираемую этими плутами съ молодости и неопытности: мундиръ мой былъ сшитъ прекрасно! все мое гусарское одѣяніе блистало вкусомъ и богатствомъ. Дешевый слуга мой за шестидневную услугу свою, взялъ отъ меня только одинъ рубль; но зато и въ полкъ пріѣхала я съ однимъ рублемъ, оставшимся мнѣ отъ двухъ тысячъ, которыя поглотила Вильна, посредствомъ усерднаго, дешеваго слуги моего.
— Я пріѣхала въ Ковель. Подорожная моя только до этого мѣста; однако жъ полка Маріупольскаго здѣсь нѣтъ, онъ квартируетъ въ Луцкѣ и его окрестностяхъ; я не знаю что̀ мнѣ дѣлать! Луцкъ отъ Ковеля въ пятидесяти верстахъ; денегъ у меня одинъ рубль, за который, вѣрно, никто не повезетъ меня до Луцка, также и въ Ковелѣ жить, до случая выѣхать, безъ денегъ нельзя. Обдумывая какъ бы вытти изъ непріятнаго положенія своего, услышала я хлопанье бича, и взглянувъ въ окно, увидѣла даму, ѣдущую въ бричкѣ прямо къ той корчмѣ, въ которой я была; жидовка побѣжала отворить двери. Вошла дама лѣтъ тридцати, хорошо одѣтая, и тотчасъ обратила на меня свое вниманіе; она стала говорить со мною, и узнавъ, что я офицеръ полка, квартирующаго у нихъ въ сосѣдствѣ, хотѣла было что̀-то спросить о знакомыхъ ей офицерахъ; но жидовка не дала ей времени на эти разспросы, и тотчасъ сказала, что я новый офицеръ, никого еще въ полку не знаю, и не имѣю средствъ доѣхать въ штабъ, потому что подорожная моя только до Ковеля, а штабъ, какъ ей извѣстно, стоитъ въ Луцкѣ; и что панна Новицкая хорошо бы сдѣлала, если бъ взяла молодаго гусара въ свою бричку и довезла бы его съ собою до мѣстечка Голобъ, а тамъ онъ будетъ уже дома, потому что въ Голобахъ стоитъ Маріупольскій эскадронъ. Все это проговорила она однимъ духомъ и такъ проворно, что ни я, ни панна Новицкая не успѣли опомниться, какъ увидѣли себя въ необходимости ѣхать вмѣстѣ. Для меня это было пріятно: я тутъ видѣла одну возможность избавиться хлопотъ; но дѣвица, которой предлагаютъ взять къ себѣ въ повозку молодаго гусарскаго офицера и ѣхать съ нимъ тридцать верстъ одной, могла притти въ замѣшательство; однако же, къ чести панны Новицкой должно сказать, что она безъ малѣйшаго принужденія и съ самою любезною вѣжливостью, тотчасъ предложила мнѣ мѣсто въ своей бричкѣ. Въ два часа панна Новицкая окончила дѣла свои, состоявшія въ покупкѣ сахара, чая, шоколада и тому подобныхъ вещей. Мы поѣхали. Дѣвица расположена была разговаривать со мной и зачинала нѣсколько разъ; но я отвѣчала только — да, и нѣтъ! и то не всегда кстати, потому что не любя Польскаго языка, я не старалась ему научиться и была въ страшномъ затрудненіи отъ говорливости моей спутницы; я чувствовала странность моего обращенія, но не знала какъ пособить этому горю и продолжала молчать. Бѣдная Новицкая! судьбѣ угодно было, чтобы изъ всѣхъ гусаръ, самый неловкій достался ей товарищемъ въ дорогѣ! Наконецъ и она замолчала, стала зѣвать, прислонилась головой къ подушкѣ, и — заснула! Такимъ пріятнымъ образомъ доѣхали мы до мѣстечка Голобъ. Новицкая тотчасъ проснулась и приказала кучеру ѣхать къ квартирѣ ротмистра Агѣева. Повозка понеслась, прыгая по ухабамъ, и остановилась передъ небольшимъ выбѣленнымъ домикомъ. — Вотъ квартира вашего ротмистра, сказала Новицкая, вѣжливо кланяясь мнѣ; я покраснѣла отъ глупой роли, какую играла съ доброю дѣвкою; хотѣла было сказать свою благодарность по-Польски, но боялась наговорить вздору, и отъ этого опасенія еще болѣе покраснѣла. Наконецъ я вышла молча изъ повозки, поклонилась паннѣ, то же безмолвно, и добрые кони умчали мою спутницу къ крыльцу огромнаго дома господскаго.
Въ квартирѣ ротмистра никого не было, кромѣ одного денщика его. Агѣевъ уѣхалъ въ штабъ. Подавая мнѣ чай, старый гусаръ спрашивалъ: — ваше благородіе, ночуете здѣсь или поѣдете далѣе? Узнавъ, что ротмистръ не прежде двухъ дней возвратится въ эскадронъ, я рѣшилась переночевать въ его квартирѣ. Разспрашивая денщика, узнала я, что Голобы принадлежатъ вдовствующей воеводинѣ Вильги или Вильжинѣ, какъ называютъ ее Поляки; что эта старая дама лѣтъ восьмидесяти, весьма гостепріимная и благодѣтельная; что у нее живетъ очень много бѣдных шляхтянокъ, молодыхъ и прекрасныхъ, которыхъ она выдаетъ замужъ на свой коштъ, и что офицеры этого эскадрона часто обѣдаютъ у нее; но что никогда ни одного бала не было и не будетъ въ ея домѣ. — Почему жъ? спросила я словоохотнаго гусара. — А потому, ваше благородіе, отвѣчалъ онъ, что сынъ помѣщицы, молодой панъ Вильга, лишился жены, которую любилъ страстно; эта потеря разстроила его здоровье и нѣсколько разсудокъ, такъ что онъ убѣгаетъ всѣхъ вообще людей, не исключая матери и дѣтей своихъ.
На другой день очень рано утромъ, увидѣла я у крыльца плетеный коробъ, стоящій на дровняхъ, запряженныхъ парою изсохшихъ лошадей. Вошедшій гусаръ, ставя на столъ завтрикъ, сказалъ: курманка готова, вашему благородію! Чтобъ не открыть своего невѣжества, я не спросила что̀ за звѣрь курманка, и почему именно для меня она готова? Позавтрикавъ, я сказала гусару: узнай, пожалуйста, скоро-ли будутъ мнѣ лошади? — Онѣ уже готовы! вотъ курманка стоитъ передъ крыльцемъ, отвѣчалъ гусаръ, указывая рукою въ окно. Наконецъ загадка объяснилась: этотъ плетеный коробъ называется курманка; думаю, однако жъ, тогда только когда запряженъ лошадьми, а безъ нихъ онъ опять дѣлается коробомъ. Какъ бы то ни было, но въ немъ должно мнѣ ѣхать въ штабъ. Счастіе! будь ко мнѣ милостиво! Сдѣлай чтобы я не встрѣтилась ни съ кѣмъ изъ будущихъ моихъ сослуживцевъ! Я совсѣмъ не блистательнымъ образомъ вступаю въ полкъ!
Я сѣла въ свой коробъ, наполненный соломою; невзнузданныя лошади побѣжали рысью, и ямщикъ во всю дорогу махалъ надъ ними длиннымъ прутомъ и кричалъ: вью! вью! иссъ! иссъ!… Видно это ихъ способъ понуждать къ бѣгу своихъ лошадей.
Луцкъ. Пріѣхавъ въ этотъ городъ, я остановилась, по обыкновенно всѣхъ проѣзжихъ и пріѣзжихъ, въ корчмѣ; одѣлась какъ-будто въ строй, и пошла явиться къ баталіонному начальнику, маіору Ды̀мчевичу. Я отдала ему пакетъ, данный мнѣ графомъ Ливеномъ. Прочитавъ, Ды̀мчевичъ сказалъ мнѣ: подите къ полковому адъютанту, скажите ему, что я велѣлъ помѣстилъ васъ въ мой эскадронъ. Бумаги эти отдайте ему. Послѣ этого онъ сдѣлалъ мнѣ нѣсколько вопросовъ о нашемъ нѣсколько Великомъ Князѣ Константинѣ Павловичѣ, и видя что я ничего о немъ не знаю, повторилъ свое приказаніе, чтобы я шла къ адъютанту, а отъ него тотчасъ отправилась въ эскадронъ.
Мнѣ должно было отдать свой послѣдній рубль, чтобъ доѣхать въ Рожища, гдѣ квартируетъ эскадронъ Ды̀мчевича. Командующій этимъ эскадрономъ, штабсъ-ротмистръ, принялъ меня съ начальническою важностью, которая однако жъ ему очень не пристала, какъ по незначимости его званія, такъ и по наружности; онъ чрезвычайно малъ ростомъ, курносъ, и выраженіе лица простонародное. Первый вопросъ его былъ: есть ли у васъ верховая лошадь? — Я отвѣчала, что нѣтъ. — Надобно купить, сказалъ онъ. — Мнѣ кажется, что я имѣю право взять казенную? — Имѣете; но на одной казенной лошади гусарскому офицеру служить нельзя. Вамъ должно имѣть три лошади: для себя, для денщика и вьюковъ, и заводную. — Я сказала, что у меня нѣтъ денщика, и нѣтъ денегъ на покупку лошадей. — Денщика дадутъ вамъ завтра, если вамъ угодно, а есть или нѣтъ у васъ деньги, до этого никому нѣтъ надобности; но лошади у васъ должны быть непремѣнно. Теперь извольте ѣхать въ селеніе Березолупы, и принять командованіе четвертымъ взводомъ, до возвращенія его настоящаго командира, который теперь въ отпуску… Ненаходя большаго удовольствія въ компаніи этого чудака, я тотчасъ уѣхала въ свое село. Мнѣ отвели туже квартиру, которую занималъ Докукинъ, въ домѣ помѣщицы этого селенія. Пани старостина приняла меня съ материнскою ласкою, и просила чтобы я обѣдала всякій день у нее: потому, говорила она, что какъ вижу, у васъ своего повара нѣтъ. Старостина совсѣмъ не отличаетъ меня отъ своихъ двухъ внуковъ, двѣнадцатилѣтнихъ мальчиковъ. Какъ имъ, такъ и мнѣ дается одна чашка теплаго молока по утру. Живемъ мы почти въ одной горницѣ; только дощатая перегородка отдѣляетъ мою кровать отъ ихъ постелей; они молятся, учатся, кричатъ, стучатъ, бранятся какъ-будто меня тутъ и нѣтъ; сверхъ того, шалуны, всякое утро, какъ милости какой, просятъ позволенія вычистить мои сапоги, чему и я съ своей стороны очень рада.
Г-нъ Мальченко предлагаетъ мнѣ купить у него лошадь за сто рублей серебромъ, съ тѣмъ что денегъ онъ подождетъ пока пришлютъ мнѣ изъ дому. Я согласилась. Лошадь привели; она была бы сносна если бъ не такъ странно держала уши. Мальченко разхваливаетъ ее чрезвычайно… Мнѣ стыдно было сказать ему, что у его лошади уши висятъ на обѣ стороны, и покупка совершилась. Послѣ этого Мальченко спросилъ меня: умѣю ли я дѣлать пріемы карабиномъ, и когда я сказала, что не умѣю: — надобно учиться, сказалъ онъ, это необходимо! Вы должны знать то, чему обязаны будете учить солдатъ. Прикажите кому-нибудь изъ старыхъ гусаръ показывать вамъ всѣ дѣйствія карабиномъ; недѣли въ двѣ вы будете умѣть: это очень нетрудно.
У старостины есть внучка лѣтъ восемнадцати, недурна собою, но самыхъ нелѣпыхъ наклонностей: она готова влюбиться и влюбляться во всякаго — въ мужика, кучера, лакея, повара, офицера, генерала, попа, монаха! Теперь предметомъ ея нѣжности учитель ея братьевъ, желтый, сухой, отвратительный педантъ! и она, чтобъ быть вмѣстѣ съ этимъ Адонисомъ, цѣлое утро сидитъ въ нашей комнатѣ.
Всякое утро приходитъ ко мнѣ старый Гребенникъ, фланговый гусаръ моего взвода, съ карабиномъ, и я болѣе часа учусь дѣлать отъ ноги, на плечо, на караулъ; пріемъ отъ ноги очень труденъ для меня; я дѣлаю его неловко и непроворно, что весьма не нравится моему наставнику. Онъ всякій разъ командуя — отъ ноги! прибавляетъ, не жалѣйте ноги, ваше благородіе! бросайте смѣлѣе! Я попробовала послушать его и не жалѣть, какъ онъ говоритъ, ноги, но такъ жестоко ушибла ее прикладомъ, что чувствовала боль цѣлый мѣсяцъ. Наконецъ я выучилась дѣйствовать карабиномъ.
— Императоръ Александръ приказалъ мнѣ писать къ Нему обо всемъ, въ чемъ буду имѣть надобность, черезъ графа Ливана. И такъ я писала къ графу, что прошу пожаловать мнѣ пятьсотъ рублей. Черезъ два мѣсяца я получила ихъ, но не черезъ Ливена; графъ Аракчеевъ прислалъ мнѣ ихъ, и писалъ, чтобы я во всѣхъ моихъ надобностяхъ относилась уже къ нему, потому что онъ заступилъ мѣсто Ливена при Государѣ. Получа деньги, я заплатила свой долгъ Мальчонку, и теперь не знаю, что̀ дѣлать съ своей вислоухой лошадью. Кромѣ этихъ проклятыхъ ушей, у нее есть еще и странные норовы: она нейдетъ отъ лошадей, становится на дыбы и въ галопъ начинаетъ всегда съ задней ноги.
— Полку Маріупольскому велѣно собраться близъ Луцка. Здѣсь будетъ его смотрѣть корпусный командиръ нашъ Дохтуровъ. Но прежде этого, мы должны будемъ выдержать экзаменъ передъ дивизіоннымъ начальникомъ своимъ графомъ Суворовымъ. Вотъ мы и выступили на зеленую равнину въ бѣлыхъ мундирахъ, блистающихъ золотомъ и съ развѣвающимся перьями на киверахъ; въ этомъ комнатномъ нарядѣ, бѣломъ съ золотомъ, многіе изъ насъ похожи болѣе на красныхъ дѣвъ, нежели на мужественныхъ солдатъ, а особливо тѣ, которые подобно мнѣ имѣютъ не болѣе восемнадцати лѣтъ.
Надобно думать что вислоухій конь мой былъ всегда въ шеренгѣ потому что начальническая роль, которую пришлось ему играть, примѣтно ужасала его; онъ старался втереться во фронтъ, пятясь туда задомъ, и когда я колола его острыми шпорами, чтобъ заставить податься впередъ, то онъ крутилъ головой и становился на дыбы. Судя по этому началу, я ожидала убійственныхъ выходокъ отъ него, когда начнутся маневры. Такъ и случилось: графъ проѣхалъ мимо всего нашего полка шагомъ, осмотрѣлъ внимательно весь фронтъ, и отъѣхавъ послѣ нѣсколько шаговъ впередъ на середину полка, сказалъ громко: господа офицеры! Все блестящее сонмище понеслось съ быстротою вѣтра къ своему начальнику; но мой дьяволъ, не прежде какъ получа отъ меня нѣсколько жестокихъ ударовъ саблею и брыкнувъ задними ногами, пошелъ меланхолическимъ галопомъ, помахивая плавно ушами. Суворовъ имѣлъ снисхожденіе дождаться пока я присоединилась къ товарищамъ; тогда онъ отдалъ намъ свои приказанія, которыя состояли въ томъ, какіе именно маневры будутъ дѣлаться при Дохтуровѣ, и что̀ послѣ чего. Теперь уже, господа, прибавилъ графъ, мы сдѣлаемъ только репетицію, извольте стать по мѣстамъ! Все полетѣло къ полку; на этотъ разъ и я неслась вихремъ. Стали передъ фронтъ, выровнялись; раздалась команда: по-взводно! лѣвыя плечи впередъ! маршъ! Весь полкъ сдѣлалъ это движеніе ровно, стройно; но мой демонъ зачалъ пятиться, брыкать, фыркать и крутить со всѣхъ силъ своей вислоухою головой. Не предвидя добраго конца такому началу, я велѣла взводному унтеръ-офицеру стать на мое мѣсто передъ взводомъ, и давъ два или три какихъ только могла сильныхъ фуктелей своей лошади, заставила ее нестись со мною стремглавъ по дорогѣ къ Луцку. — Суворовъ, видя эту сцену, сказалъ только усмѣхаясь: молодой офицеръ не хочетъ съ нами учиться.
— Маневры передъ корпуснымъ начальникомъ кончились для меня безбѣдственно; баталіонный командиръ далъ мнѣ свою лошадь. Послѣ смотра и ученья пошли, всѣ офицеры обѣдать къ Суворову. Какъ плѣнительно и обязательно обращеніе графа! Офицеры и солдаты любятъ его какъ отца, какъ друга, какъ равнаго имъ товарища, потому что онъ, вразсужденіи ихъ, соединяетъ въ себѣ всѣ эти качества.
— Скоро минетъ три года, какъ я оставила домъ отцовскій! какъ желала бы я увидѣться съ батюшкой! Теперь мы выступили въ лагерь на шестинедѣльное ученье; но когда прійдемъ опять на квартиры, я попрошусь въ отпускъ.
— Сегодня я, къ стыду моему, упала съ лошади! Я могла бы сказать — и къ несчастію, потому что упала тогда, какъ весь полкъ шелъ въ атаку. Подъямпольскій далъ мнѣ свою лошадь, молодого, игриваго жеребца; маневры наши оканчивались благополучно, оставалось только сдѣлать атаку цѣлымъ полкомъ. При командѣ: съ мѣста! маршъ! маршъ! лошадь моя поднялась на дыбы! прыснула впередъ; отъ сильнаго движенія этого, ножны сабли моей оторвались съ передняго ремня и попали между заднихъ ногъ лошади, которая на всемъ скаку стала бить, и съ третьяго подкида перебросила меня черезъ голову на землю. Я упала, и въ тужъ минуту потеряла память. Полкъ остановили въ одинъ мигъ, что было нетрудно съ людьми и лошадьми, такъ превосходно выученными. При первомъ командномъ крикѣ: стой!.. полкъ остановился какъ вкопаный. Офицеры подняли меня съ земли, разстегнули мой дуламъ или дуломанъ, развязали галстухъ, и кричали чтобъ лекарь скорѣе пустилъ кровь! Но къ великому счастію моему, я пришла въ память; хлопоты и дальнѣйшее раздѣванье кончилось. Я повязала опять галстухъ, застегнула дуломанъ, скинула изорванную портупею и сѣла опять на лошадь; но уже не училась, а ѣздила просто за полкомъ. Когда ученье кончилось, Ды̀мчевичь подозвалъ меня, и когда я подъѣхала къ нему, то онъ отдѣлясь отъ офицеровъ, поѣхалъ со мною и сталъ говорить: вы сегодня упали съ лошади..? Я хотѣла было сказать, что лошадь сбила меня. Онъ повторилъ суровымъ голосомъ: вы упали съ лошади! только вмѣстѣ съ лошадью можетъ упасть гусаръ, но никогда съ нее. Не хочу ничего слышать! Завтра полкъ идетъ на квартиры; поѣзжайте завтра же въ запасный эскадронъ къ берейтору и учитесь ѣздить верхомъ.
Мѣстечко Турискъ. Я живу у нашего полковаго берейтора, поручика Вихмана, и каждое утро часа полтора ѣзжу верхомъ безъ сѣдла, на попонкѣ, и вечеромъ съ часъ. Мнѣ здѣсь очень весело; Вихманъ и я проводимъ цѣлый день у подполковника Павлищева, командующаго запаснымъ эскадрономъ. Въ семействѣ Павлищева меня любятъ и принимаютъ какъ роднаго. Старшая дочь его прекрасна какъ херувимъ! Это настоящая весенняя роза! Чистая непорочность сіяетъ въ глазахъ, дышетъ въ чертахъ невиннаго лица ея. Она учитъ меня играть на гитарѣ, на которой играетъ она превосходно, и съ дѣтскою веселостію разсказываетъ мнѣ, гдѣ что видѣла или слышала смѣшнаго.
Въ здѣшнемъ костёлѣ есть икона Наисвентшей Панны, то есть Маріи Дѣвы, съ младенцемъ у ногъ ея, опирающимся на глобусъ. Объ этомъ образѣ носится преданіе что онъ написанъ по желанію прежняго владетеля Туриска, Князя Осолинскаго. Князь этотъ страстно влюбился въ дочь одного крестьянина; развелся съ женою своей, урожденною княжной О****; далъ своей любовницѣ воспитаніе, приличное знатной дамѣ, и женился на ней. Въ первый годъ брака у нихъ родился сынъ; счастливый князь, желая вездѣ видѣть образъ страстно любимой жены и сына, приказалъ написать икону Богоматери, давъ, изображенію Ея, черты молодой княгини своей. Я долго разсматривала этотъ образъ. Княгиня прелестна! у нея кроткая и плѣнительная физіономія. Ребенокъ ея, обыкновенное хорошенькое дитя. Смерть ихъ обоихъ была ранняя и трагическая. Сильные и гордые О****, видя что рожденіе сына дѣлало прочнымъ супружество Осолинскаго съ крестьянкою, и потерявъ надежду видѣть первую княгиню Осолинскую на прежнемъ ея мѣстѣ, велѣли отравить мать и сына. Предметы нѣжной привязанности Осолинскаго погибли въ глазахъ его лютою смертію, и онъ, хотя пережилъ свою потерю, но возненавидѣвъ свѣтъ, отказался отъ него и пошелъ въ монахи. Имѣніе перешло въ руки графовъ Мошинскихъ, и теперь владѣетъ имъ одинъ изъ нихъ, весьма уже старый человѣкъ. Я видѣла также портретъ первой жены Осолинскаго, княжны О****: какая трогательная красота! печаль и задумчивость рисуются въ черныхъ глазахъ ея; темныя тонкія брови, розовыя уста и лице блѣдное, но миловидное, и котораго всѣ черты выражаютъ вмѣстѣ умъ и кротость, чрезвычайно очаровательны. Удивляюсь Осолинскому!
Я продолжаю брать уроки верховой ѣзды; къ досадѣ моей, Вихманъ страстный охотникъ, и я волею или неволею, но должна ѣздить вмѣстѣ съ нимъ на охоту. Кромѣ всѣхъ неудобствъ и непріятностей, соединенныхъ съ этою варварскою забавою, жалостный пискъ терзаемаго зайца, наводитъ мнѣ грусть на цѣлый день. Иногда я рѣшительно отказываюсь участвовать въ этихъ смертоубійствахъ; тогда Вихманъ стращаетъ меня, что если не буду ѣздить на охоту, то не буду умѣть крѣпко держаться въ сѣдлѣ. Охота, единственный способъ, говоритъ онъ, достигнуть совершенства въ искусствѣ верховой ѣзды; и я опять отправляюсь скакать, сломя голову, по какимъ-то опушкамъ, островамъ, болотамъ и кочкамъ, и мерзнуть отъ мелкой изморози, оледеняющей мою шинель и перчатки, и наконецъ отдыхать въ какой-нибудь развалившейся избушкѣ и ѣсть ветчину, которой противный соленый вкусъ заставляетъ меня тотчасъ, какъ только возьму ее въ ротъ, опять выбросить и ѣсть одинъ хлѣбъ. Эти охотники какіе-то очарованные люди; имъ все кажется иначе нежели другимъ: адскую ветчину эту, которой я не могу взять въ ротъ, находятъ они лакомымъ кушаньемъ; суровую осень, благопріятнымъ временемъ года; неистовую скачку, кувырканье черезъ голову вмѣстѣ съ лошадью, полезнымъ тѣлодвиженіемъ, и мѣста низкія, болотистыя, поросшія чахлымъ кустарникомъ — прекраснымъ мѣстоположеніемъ! По окончаніи охоты, начинается у охотниковъ разговоръ объ ней, сужденіе, разсказы — термины, изъ которыхъ я ни одного слова не разумѣю. Забавныя сцены случаются въ компанія господъ охотниковъ! Изъ самыхъ отчаянныхъ у насъ: Ды̀мчевичъ, Мерлинъ, Сошальскій и Вихманъ. Думаю что и умирающій человѣкъ захохоталъ бы при видѣ Ды̀мчевича, который, слушая лай гончихъ, напавшихъ на слѣдъ, разстрогивается, плачетъ, потирая слезы говоритъ: бѣдныя гончія! Недавно ѣхалъ онъ на гуляньѣ въ коляскѣ съ старшею дочерью Павлищева, и увидѣвъ зайца, бѣгущаго черезъ поле, пришелъ въ такое восхищеніе, что забывъ присутствіе дамы, отсутствіе собакъ и совершенную невозможность гнаться въ коляскѣ за этимъ звѣркомъ, зачалъ кричать во весь голосъ: ату его! ату!.. го, го, го!! Внезапный восторгъ его перепугалъ дѣвицу, кучера, и даже лошадей!
— Въ полкъ пріѣхалъ новый шефъ, Миллеръ-Закомельскій. Онъ тотчасъ потребовать меня въ штабъ. Я должна была оставить прекрасное общество запаснаго эскадрона, которое я чрезвычайно полюбила; Миллеръ требовалъ меня длятого чтобъ сказать, что меня уволили въ отпускъ на два мѣсяца, и узнать, длячего я не просилась по командѣ, а прямо отъ Государя? — Я отвѣчала, что имѣя на это позволеніе, я воспользовалась имъ длятого только чтобъ скорѣе подучить отпускъ! — Миллеръ приказалъ мнѣ ѣхать въ Дубно къ графу Суворову, говоря, что я найду тамъ Комбурлея, Житомирскаго губернатора, отъ котораго мнѣ должно взять подорожную.
Дубно. Графъ приготовляется дать пышный балъ завтрешній день, и сказалъ мнѣ, что прежде окончанія его празднества, я не получу подорожной и что я долженъ танцовать у него; что онъ вмѣняетъ мнѣ это въ обязанность. Выслушавъ все это, я пошла къ адъютанту его, графу Каховскому, гдѣ нашла многихъ офицеровъ своего полка; они пили чай. Вскорѣ пришелъ къ намъ и Суворовъ, въ шлафрокѣ и туфляхъ; онъ легъ на постель Каховскаго, говоря, что ушелъ отъ нестерпимой возни и пыли, которую подняли выметая, обметая и убирая цѣлый домъ для завтрешняго торжества. Каховскій подалъ ему стаканъ съ чаемъ; часа черезъ два Суворовъ ушелъ къ себѣ, а въ горницу Каховскаго принесли цѣлый возъ соломы, разостлали по полу, закрыли коврами, на которые бросили нѣсколько сафьянныхъ подушекъ и такимъ образомъ составили обширную постель для гостей Каховскаго. Пожелавъ доброй ночи моимъ сослуживцамъ, я ушла въ трактиръ, гдѣ остановилась. Дочь трактирщика, панна Добровольская, отперла мнѣ стеклянныя двери, ведущія съ улицы прямо въ залу: я давно жду васъ ужинать, сказала она, у насъ сегодня никого нѣтъ; пойдемте ко мнѣ въ горницу! Я пошла съ нею въ ея комнату, куда принесли намъ рябчиковъ, яблоковъ, бѣлаго хлѣба, варенья и полбутылки малаги, которую мы всю и выпили.