Гамлет (Шекспир; Кронеберг)/ПСС 1902 (ДО)/Действие II
| ← Дѣйствіе I | Гамлетъ | Дѣйствіе III → |
Оригинал: англ. The Tragedy of Hamlet, Prince of Denmark. — Источникъ:  Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — С.-Петербургъ: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 3. — С. 79—144. — (Библіотека великихъ писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Отдай ему, Рейнальдо, эти деньги
И письма.
Слушаю.
Куда умно,
Рейнальдо, добрый мой, было бъ сначала
Узнать о томъ, какъ онъ себя ведетъ,
А тамъ и посѣтить.
Я такъ и думалъ.
Прекрасно сказано, прекрасно! Видишь:
Сперва спроси, кто изъ датчанъ въ Парижѣ,
И гдѣ, и какъ, и почему живутъ,
Съ кѣмъ знаются и сколько проживаютъ.
Потомъ, когда окольною дорогой
Твоихъ разспросовъ ты дойдешь до цѣли,
Замѣтишь, что они Лаэрта знаютъ —
И ближе приступи. Спроси о немъ,
Какъ-будто вы издалека знакомы;
Скажи, что знаешь ты его отца,
Пріятелей, отчасти и его.
Что, понялъ ли, Рейнальдо?
Понимаю.
Отчасти и его, но, впрочемъ, мало;
И если это тотъ, такъ онъ буянъ
И водится за нимъ и то, и се, —
А тамъ налги, что хочешь на Лаэрта,
Лишь чести не затрогивай его —
Отъ этого остерегись, а эдакъ
Про разныя веселыя проказы,
Извѣстные сопутники свободы
И юности.
Какъ, напримѣръ, игра?
Да, или пьянство, клятвы, поединки,
Развратъ; но дальше ужъ нейди.
Но это запятнаетъ честь.
Нисколько,
Когда съумѣешь къ дѣлу подойти.
Его не долженъ ты давать въ добычу,
Какъ невоздержнаго, злословію людей.
Я разумѣлъ не то! Его проступки
Старайся освѣтить пристойнымъ свѣтомъ:
Пусть кажутся они пятномъ свободы,
Огнемъ и вспышкой пламенной души,
Волненіемъ неукротимой крови —
Удѣломъ всѣхъ.
Однако…
Ты хотѣлъ бы
Узнать, зачѣмъ все это надо дѣлать?
Да, мнѣ хотѣлось бы.
Ну, вотъ мой планъ —
И, кажется, ловушка не дурна.
Когда слегка его ты запятнаешь,
Какъ будто онъ въ дѣлахъ своихъ нечистъ,
Замѣть — и тотъ, съ которымъ говоришь ты,
Видалъ когда нибудь, что молодецъ
Виновенъ былъ въ означенныхъ порокахъ,
Повѣрь, что такъ начнетъ онъ говорить:
„Любезный другъ“, „почтеннѣйшій“, иль „сударь“,
Какъ водится привѣтствовать людей
У нихъ въ землѣ.
Я слушаю — что дальше?
Полоній. Потомъ — онъ вотъ что сдѣлаетъ: онъ… Да что, бишь, я хотѣлъ сказать? Ей-богу, я что-то хотѣлъ сказать! На чемъ я остановился?
На томъ, что „такъ начнетъ онъ говорить…“
Что такъ начнетъ онъ говорить: „Да точно“,
Онъ скажетъ: „я, вѣдь, молодца-то знаю;
На-дняхъ, или вчера, или тогда-то
Его я видѣлъ съ тѣмъ или другимъ;
И — точно — онъ, какъ говорите вы,
Велъ страшную игру; тогда былъ пьянъ,
Тогда поссорился за карточнымъ столомъ…“
Иль даже: „я видалъ, какъ заходилъ онъ
Въ публичный домъ“ — и прочее такое.
И примѣчай, какъ на приманку лжи
Ты рыбку истины поймаешь. Такъ
Мы, люди съ толкомъ и съ умомъ, умѣемъ
Обходами за скрытымъ переулкомъ
Проселками пройти въ село. Итакъ,
Ты можешь, слѣдуя моимъ совѣтамъ,
Лаэрта испытать. Меня ты понялъ —
Не правда ль?
Да.
Ну, Богъ съ тобой!
Прощайте.
Самъ наблюдай его поступки.
Слышу.
Да музыку чтобъ онъ не покидалъ.
Исполню все.
Прощай. Ну что, Офелія, что скажешь?
Ахъ, какъ я испугалась, о мой Боже!
Чего же, Богъ съ тобой? Что тамъ случилось?
Я шила въ комнатѣ моей, какъ вдругъ
Вбѣгаетъ Гамлетъ: плащъ на немъ разорванъ
На головѣ нѣтъ шляпы, а чулки
Развязаны и спущены до пятокъ;
Онъ блѣденъ, какъ стѣна; колѣни гнутся;
Глаза блестятъ какимъ-то жалкимъ свѣтомъ,
Какъ-будто онъ былъ посланъ преисподней,
Чтобъ разсказать объ ужасахъ ея.
Таковъ онъ былъ.
Безумный отъ любви?
Не знаю, но боюсь, что это такъ.
О чемъ же онъ съ тобою говорилъ?
Онъ крѣпко за руку меня схватилъ
И, отступивъ потомъ на всю длину
Руки своей, другою осѣнилъ онъ
Глаза и пристально смотрѣлъ въ лицо мнѣ,
Какъ-будто бы хотѣлъ его писать.
Такъ долго онъ стоялъ; потомъ, слегка
Пожавши руку мнѣ, онъ покачалъ
Три раза головой и такъ глубоко,
Такъ жалобно вздохнулъ, какъ-будто тѣло
На части распадется съ этимъ вздохомъ
И жизнь изъ груди улетитъ. Вздохнувши,
Онъ отпустилъ меня; черезъ плечо
Закинувъ голову, казалось, путь свой
Онъ видѣлъ безъ очей: безъ ихъ участья,
Онъ вышелъ за порогъ и до конца
Меня ихъ свѣтомъ озарялъ.
Пойдемъ,
Пойдемъ со мной — я короля сыщу.
Вотъ истинно безуміе любви:
Оно свирѣпствуетъ противъ себя
И насъ влечетъ къ отчаяннымъ дѣламъ
Не рѣже, чѣмъ любая изъ страстей,
Терзающихъ насъ подъ луною. Жаль!
Ты съ нимъ не говорила ль слишкомъ грубо?
Нѣтъ,
Я только не брала его посланій
И самого къ себѣ не принимала,
Какъ вы вчера, отецъ, мнѣ приказали.
Онъ отъ того и помѣшался. Жаль,
Что раньше я объ этомъ не подумалъ;
Но я боялся, что Гамлетъ шалитъ
И только хочетъ погубить тебя.
Будь проклято такое подозрѣнье!
Мы, старики, мнѣ кажется, готовы
Во мнѣніяхъ переступать за цѣль,
Какъ юноша нерѣдко забываетъ
Предусмотрительность. Идемъ же къ королю:
Онъ долженъ все узнать. Гораздо хуже
Скрыть эту страсть отъ короля,
Чѣмъ тайну Гамлета разоблачить.
Пойдемъ. (Уходятъ).
Добро пожаловать, мой Розенкранцъ
И Гильденштернъ! Желанье васъ увидѣть
И вмѣстѣ съ тѣмъ потребность въ вашей службѣ
Заставили призвать васъ такъ поспѣшно.
Вы слышали уже о томъ, что Гамлетъ
Преобразился вдругъ. Такъ говорю я
Затѣмъ, что онъ ни тѣломъ, ни душою
Не тотъ, что былъ. И я не понимаю,
Что — если не родителя кончина —
Могло такъ глубоко его разстроить.
Обоихъ васъ прошу я, господа —
Вы съ нимъ воспитаны, вы такъ знакомы
Съ его душой — останьтесь здѣсь на время
Въ моемъ дворцѣ. Старайтесь заманить
Его въ веселости, игру, въ забавы,
И — сколько вамъ на слѣдъ напасть удастся —
Узнайте, чѣмъ онъ сильно такъ разстроенъ.
Быть можетъ, мы, найдя тому причину,
Найдемъ и средство излѣчить болѣзнь.
Онъ очень часто вспоминалъ о васъ,
И я увѣрена, что нѣтъ другихъ,
Къ кому бы онъ привязанъ былъ такъ сильно.
Когда вы такъ добры, что захотите
Намъ времени немного посвятить,
Мы васъ по-королевски наградимъ.
Вы властью царскою облечены:
Къ чему просить? — вамъ стоитъ повелѣть.
Мы повинуемся. Къ стопамъ монаршимъ,
По мѣрѣ силъ, готовы нашу службу
Повергнуть мы. Повелѣвайте нами.
Благодаримъ васъ, вѣрный Розенкранцъ
И добрый Гильденштернъ.
Благодаримъ
Васъ, Гильденштернъ и добрый Розенкранцъ.
Прошу сейчасъ отправиться къ Гамлету.
Какъ измѣнился онъ, мое дитя!
Пусть кто-нибудь изъ свиты васъ проводитъ.
Господь благослови — ему на радость
И благоденствіе — старанья наши всѣ.
Аминь. (Розенкранцъ, Гильденштернъ и нѣкоторые изъ свиты уходятъ).
Корнелій, посланный къ норвежскому двору,
И Вольтимандъ счастливо воротились
Съ отвѣтомъ радостнымъ, мой государь.
Ты былъ всегда отцомъ вѣстей счастливыхъ.
Я былъ имъ, да? О, смѣю васъ увѣрить,
Что долгъ мой, государь, люблю я такъ же,
Какъ жизнь мою, а короля — какъ Бога.
И я вполнѣ, мнѣ кажется, успѣлъ —
Иль этотъ мозгъ по хитрости дорогѣ
Летитъ не такъ ужъ мѣтко, какъ бывало —
Мнѣ кажется, что я успѣлъ открыть,
Что собственно ума лишило принца.
О, говори! я жажду это слышать.
Сперва послушайте пословъ; мое же
Извѣстье будетъ за столомъ десертомъ.
Такъ сдѣлай же имъ честь, введи ихъ самъ.
Онъ говоритъ, любезная Гертруда,
Что онъ открылъ причину и источникъ
Разстройства сына твоего.
Причина
Одна, боюсь я: смерть его отца
И скорый бракъ нашъ.
Хорошо, узнаемъ.
Добро пожаловать! Что ты привезъ
Отъ славнаго норвержскаго монарха.
Мой добрый Вольтимандъ?
Желанье счастья,
Поклонъ за дружелюбный вашъ поклонъ.
Едва успѣли мы промолвить слово,
Какъ онъ велѣлъ наборъ остановить.
Онъ полагалъ, что цѣль вооруженья —
Походъ на поляковъ; но, вникнувъ въ дѣло,
Нашелъ, что вамъ готовится ударъ.
Обиженный, что такъ легко играютъ
Его болѣзнью, саномъ и лѣтами,
Арестовать велитъ онъ Фортинбраса.
Принцъ повинуется; изъ устъ монарха
Онъ строго осужденъ и, наконецъ,
Даетъ предъ дядею обѣтъ вовѣки
Оружія на васъ не подымать.
Старикъ, въ восторгѣ, подарилъ ему
Пять тысячъ кронъ доходовъ ежегодныхъ
И полномочіе вести солдатъ,
Имъ набранныхъ, на поляковъ. Онъ проситъ —
Все это здѣсь изложено подробно —
Чтобъ вы благоволили разрѣшить
Войскамъ походъ чрезъ датскія владѣнья
На тѣхъ условіяхъ о платежѣ
И безопасности, какія здѣсь
Означены въ письмѣ, мной вамъ врученномъ.
Мы на досугѣ разберемъ письмо,
Дадимъ отвѣтъ и дѣло все обсудимъ,
А между тѣмъ благодаримъ за трудъ.
Теперь идите отдохнуть, а ночью
Мы попируемъ вмѣстѣ. Очень рады
Васъ видѣть здѣсь!
Благополучно дѣло
Окончено. Пресвѣтлый государь
И государыня, распространяться,
Что значитъ преданность, что власть монарха,
Зачѣмъ день — день, ночь — ночь и время — время,
Все значило бы это расточать
И день, и ночь, и время попустому.
И такъ какъ краткость есть душа ума,
А многословіе — его прикраса,
Я буду кратокъ. Сынъ помѣшанъ вашъ.
Такъ называю я его затѣмъ,
Что въ чемъ иномъ и состоитъ безумство,
Когда не въ томъ, что человѣкъ безуменъ?
Но не о томъ…
Поменѣе искусства,
Но дѣла больше!
Честью вамъ клянусь,
Въ моихъ словахъ нисколько нѣтъ искусства.
Что онъ безуменъ — это правда; правда,
Что жаль его, и жаль, что это правда.
Метафора глупа, такъ прочь ее!
Я безъ искусства къ дѣлу приступаю.
Мы приняли, что онъ сошелъ съ ума —
Что остается намъ? Открыть причину
Сего эффекта — правильнѣй: дефекта,
Затѣмъ, что дефективный сей эффектъ
На чемъ-нибудь основанъ. Вотъ въ чемъ дѣло!
Подумайте объ этомъ, королева.
Я дочь имѣю, ибо эта дочь
Моя; изъ должнаго повиновенья
Она мнѣ вотъ что отдала. Теперь
Прошу отгадывать и заключать.
„Небесной, идолу души моей, прелестнѣйшей Офеліи“. Дурное выраженіе, истертое. „Прелестнѣйшая“ истертое выраженіе. Но слушайте только. „Ея милой, снѣжной груди“ — и прочее.
И это Гамлетъ къ ней писалъ?
Позвольте:
Я все вамъ разскажу. (Читаетъ).
„Не вѣрь, что есть огонь въ звѣздахъ,
Что солнце ходитъ въ небесахъ
И согрѣваетъ грудь твою;
Но вѣрь, что я тебя люблю.
„О, милая Офелія, стихи мнѣ не даются: я не владѣю искусствомъ размѣрять свои вздохи, но вѣрь мнѣ, что я тебя глубоко люблю, моя милая! Прощай. Твой навсегда, пока живетъ еще это тѣло.
Вотъ что мнѣ дочь послушная вручила
И все подробно разсказала мнѣ:
Когда и какъ въ любви онъ признавался.
Какъ приняла она его любовь?
Какого мнѣнія вы обо мнѣ?
Ты — честный, благородный человѣкъ.
И это я желалъ бы доказать.
Но что подумали бы вы, узнавши,
Что видѣлъ я, какъ вспыхнула любовь?
А должно знать, что я ее замѣтилъ,
Когда мнѣ дочь еще не говорила.
Что обо мнѣ подумали бы вы,
Иль государыня, супруга ваша,
Играй я роль кармана для записокъ,
Иль писчаго стола? Смотри я праздно
На ихъ любовь, что думали бы вы?
Но нѣтъ, я прямо къ дѣлу приступилъ;
Моей красавицѣ сказалъ я вотъ что:
„Вѣдь, Гамлетъ — принцъ; онъ не тебѣ чета, —
И этому не быть“. Я приказалъ ей
Предъ Гамлетомъ замкнуть покрѣпче дверь,
Не принимать любви его залоговъ
И посланныхъ его не допускать.
Она вкусила плодъ моихъ совѣтовъ,
А онъ, отверженный — чтобъ сократить разсказъ —
Предался грусти, вслѣдъ за тѣмъ — посту,
Потомъ безсонницѣ, потомъ впалъ въ слабость,
Потомъ въ разсѣянность и, шагъ за шагомъ,
Дошелъ къ безумію, а насъ повергъ въ печаль.
Ты думаешь, что такъ?
Оно весьма возможно.
Желательно бы знать, когда случилось,
Чтобъ положительно сказалъ я: это такъ,
А вышло иначе?
Я не припомню.
Такъ съ плечъ мнѣ голову снимите,
Когда оно не такъ. Ужъ если я
Попалъ на слѣдъ, такъ истину сыщу,
Хоть будь она сокрыта въ самомъ центрѣ.
Но какъ бы намъ развѣдать все поближе?
Вы знаете, онъ въ этой галлереѣ
Часа четыре иногда гуляетъ.
Да, правда.
И въ такой-то часъ пошлю я
Къ нему Офелію. Мы съ вами станемъ
Здѣсь за ковромъ. Замѣтьте ихъ свиданье,
И если онъ не отъ любви безуменъ,
Такъ пусть впередъ не буду я придворнымъ,
А конюхомъ, крестьяниномъ простымъ.
Увидимъ.
Посмотри, какъ грустно, бѣдный,
Идетъ онъ и читаетъ.
Прочь, прошу васъ!
Идите оба прочь! Я съ нимъ займусь.
Позвольте!
Какъ поживаете, принцъ Гамлетъ?
Гамлетъ. Слава Богу, хорошо.
Полоній. Знаете вы меня, принцъ?
Гамлетъ. Совершенно. Ты — рыбакъ.
Полоній. Нѣтъ, принцъ.
Гамлетъ. Такъ я желалъ бы, чтобы ты былъ такъ же честенъ.
Полоній. Честенъ, принцъ?
Гамлетъ. Да, сударь, быть честнымъ — значитъ, какъ ведется на этомъ свѣтѣ, быть избраннымъ изъ десяти тысячъ.
Полоній. Сущая правда, принцъ.
Гамлетъ. Потому что если солнце, божество, зарождаетъ червей, касаясь мертваго тѣла… Есть у тебя дочь?
Полоній. Есть, принцъ.
Гамлетъ. Не пускай ее на солнце. Плодородіе благодатно; но если такая благодать достанется въ удѣлъ твоей дочери — берегись, дружокъ!
Полоній. Что вы хотите этимъ сказать? (Тихо). Все на мою дочь сворачиваетъ. А, сначала онъ меня не узналъ; сказалъ, что я рыбакъ! Далеко, далеко зашелъ онъ! А, право, въ молодости и я страдалъ отъ любви не мало, почти такъ же, какъ и онъ. Заговорю съ нимъ опять. (Громко). Что вы читаете, принцъ?
Гамлетъ. Слова, слова, слова.
Полоній. Но о чемъ они говорятъ?
Гамлетъ. Съ кѣмъ?
Полоній. Я разумѣю, что написано въ книгѣ, принцъ?
Гамлетъ. Клевета. Этотъ мерзавецъ сатирикъ утверждаетъ, что у стариковъ сѣдые волосы, что лица ихъ въ морщинахъ, съ рѣсницъ течетъ амбра и вишневый клей, что у нихъ излишній недостатокъ остроумія и слабыя ноги. Хотя я свято и крѣпко во все это вѣрую, но, мнѣ кажется, не годится все писать. Вы сами, сударь, сдѣлались бы такъ же стары, какъ я, если бы могли ползти, какъ ракъ, назадъ.
Полоній (тихо). Это хотя и безуміе, однако систематическое. (Громко). Не угодно ли вамъ укрыться отъ вѣтра, принцъ?
Гамлетъ. Въ могилѣ?
Полоній. Да, это точно значило бы укрыться отъ вѣтра. (Тихо). Какъ мѣтки иногда его отвѣты! И это часто удается безумію, а уму и здравому разсудку — не такъ-то. Оставлю его и постараюсь устроить свиданіе его съ моею дочерью. (Громко). Позвольте, принцъ, засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе и попросить васъ дать мнѣ отпускъ.
Гамлетъ. Я ничего не дамъ вамъ охотнѣе, исключая моей жизни, моей жизни, моей жизни.
Полоній. Прощайте, принцъ.
Гамлетъ (тихо). Несносные старые дураки!
Полоній. Вы ищете принца Гамлета? Онъ тамъ.
Розенкранцъ. Благодарю васъ. (Полоній уходитъ).
Гильденштернъ. Ваше высочество!
Розенкранцъ. Глубокоуважаемый принцъ!
Гамлетъ. Дорогіе друзья мои! Что ты подѣлываешь, Гильденштернъ? А, Розенкранцъ! Каково поживаете?
Розенкранцъ. Какъ всѣ ничтожные сыны персти.
Гильденштернъ. Мы счастливы, потому что не слишкомъ счастливы; мы не маковка на шляпѣ Фортуны.
Гамлетъ. Но и не подошва ея башмаковъ?
Розенкранцъ. И то нѣтъ.
Гамлетъ. Стало быть, вы живете около ея пояса, въ средоточіи ея милостей?
Гильденштернъ. Да, правда, мы съ нею близки.
Гамлетъ. Какъ! оба? Правда — она женщина легкаго поведенія… Что новаго?
Розенкранцъ. Ничего, принцъ; развѣ, что свѣтъ сталъ честнымъ.
Гамлетъ. Значитъ, близокъ день страшнаго суда. Но ваша новость несправедлива! Позвольте поразспросить васъ подробнѣе. Въ чемъ провинились вы, друзья, передъ Фортуною, что она посылаетъ васъ сюда въ тюрьму?
Гильденштернъ. Въ тюрьму, принцъ?
Гамлетъ. Данія — тюрьма.
Розенкранцъ. Такъ и весь свѣтъ тюрьма.
Гамлетъ. Превосходная. Въ ней много ямъ, каморокъ и канурокъ. Данія одна изъ худшихъ.
Розенкранцъ. Мы другого мнѣнія, принцъ.
Гамлетъ. Такъ для васъ она и не тюрьма. Само по-себѣ ничто ни дурно, ни хорошо; мысль дѣлаетъ его тѣмъ или другимъ. Для меня Данія — тюрьма.
Розенкранцъ. Ваша любовь къ славѣ дѣлаетъ ее тюрьмою; она слишкомъ тѣсна для вашего духа.
Гамлетъ. О, Боже! Я могъ бы заключиться въ орѣховую скорлупу и считать себя королемъ необъятнаго пространства, если бы не злые сны мои.
Гильденштернъ. Эти сны — честолюбіе. Истинная сущность честолюбія есть только тѣнь сновидѣнія.
Гамлетъ. Сновидѣніе само есть только тѣнь.
Розенкранцъ. Конечно, и мнѣ кажется, что честолюбіе такъ воздушно и туманно, что оно только тѣнь тѣни.
Гамлетъ. Итакъ, наши нищіе — тѣла, а короли и великолѣпные герои — тѣни нищихъ. Не пойти ли ко двору? Я, право, не мастеръ разсуждать.
Розенкранцъ и Гильденштернъ. Мы къ вашимъ услугамъ.
Гамлетъ. Ни слова объ этомъ. Я не хочу считать васъ за-одно съ прочими моими покорнѣйшими слугами; должно отдать имъ справедливость, они мнѣ ужасно прислуживаютъ. Будемъ же говорить, какъ друзья: зачѣмъ вы въ Эльсинорѣ?
Розенкранцъ. Мы желали посѣтить васъ — и только.
Гамлетъ. Нищій, я бѣденъ и благодарностью; но благодарю васъ, друзья, и, повѣрьте, мое спасибо еще полушкою дороже. За вами не посылали? Вы сами вздумали пріѣхать? добровольно? Ну, руку на сердце и говорите прямо.
Гильденштернъ. Что же сказать намъ, принцъ?
Гамлетъ. Что угодно — только дѣло. За вами посылали и въ вашихъ взорахъ есть что-то въ родѣ признанія: ваша скромность не довольно хитро его скрываетъ. Я знаю, добрый король и королева посылали за вами.
Розенкранцъ. Зачѣмъ, принцъ?
Гамлетъ. Это вы должны мнѣ сказать! Заклинаю васъ правами нашего товарищества, союзомъ юности, всегда вѣрною любовью, всѣмъ еще болѣе дорогимъ, чѣмъ тронулъ бы вашу душу лучшій ораторъ — скажите прямо: посылали за вами или нѣтъ?
Розенкранцъ (Гильденштерну). Что ты на это скажешь?
Гамлетъ (тихо). Довольно: понимаю. (Громко). Не скрывайте ничего, если вы меня любите.
Гильденштернъ. Принцъ, за нами посылали.
Гамлетъ. Я скажу вамъ, зачѣмъ; моя догадка предупредитъ ваше признаніе и вы не нарушите тайны короля и королевы. Съ недавнихъ поръ, не знаю отчего, утратилъ я всю мою веселость, оставилъ обычныя занятія, и точно — въ душѣ моей такъ худо, что это прекрасное созданіе, земля, кажется мнѣ безплодною скалою; этотъ чудесный небосклонъ, эта величественная кровля, сверкающая золотымъ огнемъ — что-жъ, мнѣ она кажется только смѣшеніемъ ядовитыхъ паровъ. Какое образцовое созданіе человѣкъ! Какъ благороденъ разумомъ! какъ безграниченъ способностями! какъ значителенъ и чудесенъ въ образѣ и движеніяхъ! Въ дѣлахъ какъ подобенъ ангелу, въ понятіи — Богу! Краса міра! вѣнецъ всего живого! И что жъ для меня эта эссенція праха? Мнѣ мужчины скучны, а женщины — тоже, хотя твоя улыбка и несогласна, кажется, съ этимъ.
Розенкранцъ. У меня и въ мысляхъ этого не было, принцъ.
Гамлетъ. Чего же ты смѣялся, когда я сказалъ, что мужчины мнѣ скучны?
Розенкранцъ. Я думалъ, какъ постно угостите вы актеровъ, если это такъ. Мы съѣхались съ ними дорогой; они ѣдутъ сюда предложить вамъ свои услуги.
Гамлетъ. Играющій королей — добро пожаловать. Я заплачу дань его величеству. Странствующій рыцарь найдетъ дѣло мечу и копью; любовникъ не будетъ вздыхать даромъ; весельчакъ спокойно дотянетъ роль свою; дуракъ разсмѣшитъ смѣшливыхъ, и героиня свободно выскажетъ свои мысли, если онѣ не споткнутся о стихи. Что это за актеры?
Розенкранцъ. Тѣ самые, которые вамъ такъ нравились: городскіе трагики.
Гамлетъ. Зачѣмъ же они странствуютъ? Постоянное жилище выгоднѣе для славы и доходовъ ихъ.
Розенкранцъ. Я думаю, тому причиной кой-какія нововведенія.
Гамлетъ. Что, пользуются они тѣмъ же уваженіемъ, какъ и прежде, когда я былъ въ городѣ? Попрежнему ихъ посѣщаютъ?
Розенкранцъ. Нѣтъ, уже не столько.
Гамлетъ. Отчего? Позаржавѣли они?
Розенкранцъ. Нѣтъ, они трудятся, какъ и прежде. Но нашлось гнѣздо дѣтей, маленькихъ птенцовъ, которые вѣчно пищатъ громче смысла и имъ безчеловѣчно за то аплодируютъ. Теперь они въ модѣ и шумятъ на народныхъ театрахъ — какъ называютъ они ихъ — до того, что многіе со шпагою въ рукѣ боятся гусинаго пера и не смѣютъ туда войти.
Гамлетъ. Какъ? они дѣти? Кто же содержитъ ихъ? какъ имъ платятъ? И покинутъ ли они свое искусство, когда потеряютъ голосъ? Выросши до обыкновенныхъ актеровъ — что очень вѣроятно, если они лишены лучшихъ средствъ — не обвинятъ ли они въ несправедливости своихъ авторовъ, заставлявшихъ ихъ декламировать противъ собственной будущности?
Розенкранцъ. Право, съ обѣихъ сторонъ довольно было дѣла, и народъ не совѣстился раздражать ихъ другъ противъ друга. Нѣсколько времени нельзя было выручить ни копѣйки за пьесу, если авторъ и актеры не бранились въ ней съ своими противниками.
Гамлетъ. Возможно ли!
Гильденштернъ. И головамъ доставалось.
Гамлетъ. И дѣти побѣдили?
Розенкранцъ. Безъ сомнѣнія, принцъ, и самого Геркулеса.
Гамлетъ. Неудивительно, потому что мой дядя сталъ королемъ Даніи, и тѣ, которые дѣлали ему рожи при жизни отца моего, даютъ теперь 20, 40, 50, даже 100 червонцевъ за миніатюрный портретъ его. Чортъ возьми! тутъ оказалось бы нѣчто сверхъестественное, если бы философіи удалось доискаться истины! (Трубы за сценой).
Гильденштернъ. Вотъ и актеры.
Гамлетъ. Друзья, я радъ видѣть васъ въ Эльсинорѣ. Дайте ваши руки. Гостей всегда принимаютъ съ комплиментами и церемоніями: позвольте же и васъ принять на тотъ же манеръ, затѣмъ что, иначе, мое обращеніе съ актерами, которое, увѣряю васъ, наружно будетъ очень хорошо, покажется лучше, нежели съ вами. Добро пожаловать! Но мой дядя-отецъ и тетка-мать ошибаются…
Гильденштернъ. Въ чемъ, принцъ?
Гамлетъ. Я безуменъ только при нордвестѣ; если же вѣтеръ съ юга, я еще могу отличить сокола отъ цапли.
Полоній. Здравствуйте, господа.
Гамлетъ. Послушай, Гильденштернъ, и ты, Розенкранцъ — на каждое ухо по слушателю: это большое дитя еще не вышло изъ пеленокъ.
Розенкранцъ. Можетъ быть, онъ снова попалъ въ нихъ. Говорятъ же, что старые люди дѣлаются дѣтьми.
Гамлетъ. Я предсказываю, что онъ пришелъ извѣстить объ актерахъ. Замѣчайте! Да, точно, это было въ понедѣльникъ утромъ.
Полоній. У меня есть новости, принцъ.
Гамлетъ. И у меня есть новости: когда Росцій былъ въ Римѣ актеромъ…
Полоній. Актеры пріѣхали, принцъ.
Гамлетъ. Быть не можетъ!
Полоній. Увѣряю васъ честью.
И каждый ѣхалъ на ослѣ…
Полоній. Лучшіе актеры въ свѣтѣ! Лучшіе для трагедій, комедій, пастушескихъ драмъ, пастушеско-комическихъ, историко-пастушескихъ, трагико-историческихъ, траги-комико-историко-пастушескихъ, для нераздѣльнаго дѣйствія и безграничныхъ поэмъ. Сенека для нихъ не слишкомъ печаленъ, Плавтъ — не слишкомъ веселъ. Нѣтъ равныхъ имъ ни въ заученномъ, ни въ импровизаціи.
Гамлетъ. О, Іевѳай, судья Израиля! какимъ сокровищемъ обладалъ ты!
Полоній. Какимъ, принцъ?
Гамлетъ. Какимъ?
Онъ красавицу-дочь
Всей душою любилъ.
Полоній (Тихо). Все о моей дочери!
Гамлетъ. Не правъ ли я, старый Іевѳай?
Полоній. Если вы называете меня Іевѳаемъ, принцъ, такъ у меня есть дочь, которую я горячо люблю.
Гамлетъ. Нѣтъ, этого вовсе не слѣдуетъ.
Полоній. Что же слѣдуетъ, принцъ?
Гамлетъ. Что?
Что придетъ все къ концу,
Какъ угодно Творцу.
А потомъ — ты самъ знаешь:
И случилось съ ней то,
Что намъ всѣмъ суждено.
Остальное ты можешь дочитать въ святочной пѣснѣ. Рѣчь мою прерываютъ новыя лица.
Гамлетъ. Добро пожаловать, пріятели! Здравствуйте! Радъ видѣть тебя здоровымъ! Здорово, друзья! А, старый другъ, какъ же обросло лицо твое съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ тебя въ послѣдній разъ! Надѣюсь, ты не будешь шептать себѣ въ бороду? А, красавица моя! Ты поднялась къ небу на цѣлый каблукъ. Дай Богъ, чтобы твой голосъ не потерялъ свою звонкость, какъ истертая монета. Добро пожаловать, господа! Бросимся же, какъ французскіе соколиные охотники, на первое, что ни встрѣтится. Сейчасъ что-нибудь представить! Покажите ваше искусство. Ну, патетическій монологъ!
1-ый актеръ. Что прикажете, принцъ?
Гамлетъ. Я слышалъ когда-то, какъ ты декламировалъ монологъ — но его никогда не произносили на сценѣ, или не больше одного раза: я помню, пьеса не понравилась толпѣ; это былъ апельсинъ для извѣстнаго рода животныхъ. Но я и другіе, которыхъ мнѣніе въ этихъ вещахъ гораздо основательнѣе моего, почитали ее превосходной пьесой; сцены были расположены искусно и обработаны съ умомъ и простотою. Я помню, кто-то сказалъ, что въ стихахъ нѣтъ соли и перцу для приправы смысла, а въ выраженіяхъ нѣтъ мыслей, которыя обличали бы въ авторѣ чувство; но онъ назвалъ эту пьесу простою, здоровою и пріятною, и гораздо больше прекрасною, чѣмъ украшенною. Одинъ отрывокъ нравился мнѣ особенно: разсказъ Энея Дидонѣ, особенно въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ говоритъ объ убійствѣ Пріама. Если помнишь, начни съ этого стиха… Постой… постой… „Суровый Пирръ, какъ африканскій левъ…“ Нѣтъ, я ошибаюсь; но начинается Пирромъ…
„Суровый Пирръ, котораго доспѣхи,
Какъ черный замыселъ, подобны были тьмѣ
Той полночи, когда лежалъ онъ въ чревѣ
Бѣдой грозившаго коня — теперь
Перемѣнилъ на образѣ ужасномъ
Ужасный цвѣтъ: отъ головы до пятъ
Онъ весь багровъ; обрызганъ алой кровью
Родителей, сыновъ и дочерей;
Весь закаленъ огнемъ горящихъ улицъ,
Предательски свѣтящихъ на пути
Къ цареубійству. Распаленный гнѣвомъ,
Въ крови, засохшей на его доспѣхахъ,
Съ огнемъ въ очахъ, свирѣпый ищетъ Пирръ
Отца Пріама…“
Продолжай!
Полоній. Ей-богу, принцъ, вы прекрасно декламируете: съ хорошимъ выраженіемъ и благородно.
„Онъ его находитъ:
Пріама мечъ не досягаетъ грековъ;
Не повинуется ему клинокъ —
Лежитъ, гдѣ палъ, не внемля повелѣнью.
Въ неравный бой вступаетъ Пирръ съ Пріамомъ;
Во гнѣвѣ мечъ занесъ онъ далеко,
Но старецъ палъ, не выждавши удара,
Отъ свиста лезвея. Казалось, Троя
Полмертвая воскресла отъ удара,
Главою пламенной поникла въ прахъ
И Пирра слухъ сковала страшнымъ трескомъ.
Его клинокъ, уже летящій долу
На снѣжную главу Пріама-старца,
Казалось, въ воздухѣ повисъ —
Такъ Пирръ стоялъ, какъ статуя тирана,
И будто бы безъ силы и безъ воли
Не дѣлалъ ничего. Но такъ же,
Какъ часто мы предъ бурей замѣчаемъ,
Притихъ зефиръ, безмолвны облака,
Улегся вѣтръ, земля, какъ смерть, недвижна —
И вдругъ пространство разсѣкаетъ громъ:
Такъ, послѣ тихаго мгновенья, Пирръ
Опять возсталъ для яростнаго мщенья —
И никогда циклоповъ тяжкій молотъ
Не падалъ такъ на Марсову броню,
Какъ Пирра мечъ палъ на царя Пріама.
Погибни же, измѣнница Фортуна!
Владычества ее лишите, боги!
| Лит. И. Кадушина. С. П. Б. |
Переломайте спицы колеса
И въ нѣдра тартара скатите ободъ
Съ высотъ небесныхъ!“
Это слишкомъ длинно
Гамлетъ. Какъ твоя борода. Не худо бы и то, и другое обрить. Пожалуйста, продолжай. Онъ спитъ, когда не слышитъ пошлостей или непристойностей. Продолжай о Гекубѣ.
„Но кто — увы, кто въ скорбномъ одѣяньи
Царицу зрѣлъ“.
Гамлетъ. Царицу въ скорбномъ одѣяньи?
Полоній. Это хорошо. Царица въ скорбномъ одѣяньи — хорошо!
„Какъ босоногая она блуждала,
Грозя огонь залить рѣкою слезъ;
Лоскутъ на головѣ, гдѣ такъ недавно
Сіялъ вѣнецъ; на мѣсто царской мантьи,
Наброшено, въ испугѣ, покрывало
На плечи, исхудавшія отъ горя.
Кто это видѣлъ, ядовитой бранью
Тотъ обезчестилъ бы богиню счастья!
И если бы ее узрѣли боги,
Когда она увидѣла, какъ Пирръ
Супруга трупъ надменно разсѣкалъ —
Взрывъ вопля ихъ, когда они не чужды
Чувствъ смертнаго, заставилъ бы рыдать
Небесъ огнистые глаза и пробудилъ бы
Въ сердцахъ боговъ безсмертныхъ состраданье!“
Полоній. Смотрите: онъ измѣнился въ лицѣ, онъ плачетъ. Ради Бога, перестань!
Гамлетъ. Довольно. Остальное доскажешь въ другой разъ. Не угодно ли вамъ позаботиться объ угощеніи актеровъ? Слышите! Чтобъ ихъ хорошо приняли. Они зеркало и краткая лѣтопись своего времени. Плохая эпитафія повредитъ тебѣ послѣ смерти меньше, чѣмъ злая эпиграмма изъ устъ ихъ, пока ты живъ.
Полоній. Принцъ, я приму ихъ по заслугамъ.
Гамлетъ. Нѣтъ, прими ихъ лучше. Если обращаться съ каждымъ по заслугамъ, кто же избавится отъ пощечины? Прими ихъ согласно съ твоею честью и саномъ; чѣмъ меньше они стоятъ, тѣмъ выше будетъ твое снисхожденіе. Возьми ихъ съ собою!
Полоній. Пойдемте, господа.
Гамлетъ. Идите за нимъ, друзья. Завтра вы сыграете пьесу. (Полоній и всѣ актеры, кромѣ 1-го, уходятъ). Послушай, старый пріятель, можете вы сыграть убійство Гонзаго?
1-ый актеръ. Можно, принцъ.
Гамлетъ. Такъ представьте же его завтра ввечеру. Въ случаѣ нужды, вѣдь, можно выучить строчекъ двѣнадцать, которыя мнѣ хочется сочинить и вставить въ пьесу — не правда ли?
1-ый актеръ. Можно, ваше высочество.
Гамлетъ. Прекрасно! Ступайте за нимъ, только не смѣйтесь надъ нимъ. (1-ый актеръ уходитъ). Друзья мои, прощайте до вечера. Очень радъ видѣть васъ въ Эльсинорѣ.
Слушаемъ, принцъ (Уходятъ).
Богъ съ вами! Я одинъ теперь.
Какой злодѣй, какой я рабъ презрѣнный!
Не дивно ли: актеръ, при тѣни страсти,
При вымыслѣ пустомъ, былъ въ состояньи
Своимъ мечтамъ всю душу покорить;
Его лицо отъ силы ихъ блѣднѣетъ;
Въ глазахъ слеза дрожитъ, и млѣетъ голосъ,
Въ чертахъ лица отчаянье и ужасъ,
И весь составъ его покоренъ мысли.
И все изъ ничего — изъ-за Гекубы!
Что онъ Гекубѣ? что она ему?
Что плачетъ онъ о ней? О! если бъ онъ,
Какъ я, владѣлъ призывомъ къ страсти,
Что бъ сдѣлалъ онъ? Онъ потопилъ бы сцену
Въ своихъ слезахъ и страшными словами
Народный слухъ бы поразилъ, преступныхъ
Въ безумство бы повергъ, невинныхъ въ ужасъ,
Незнающихъ привелъ бы онъ въ смятенье,
Исторгъ бы силу изъ очей и слуха.
А я, презрѣнный, малодушный рабъ,
Я дѣла чуждъ, въ мечтаніяхъ безплодныхъ
Боюсь за короля промолвить слово,
Надъ чьимъ вѣнцомъ и жизнью драгоцѣнной
Совершено проклятое злодѣйство.
Я трусъ? Кто назоветъ меня негоднымъ?
Кто черепъ раскроитъ? Кто прикоснется
До моего лица? Кто скажетъ мнѣ: ты лжешь?
Кто оскорбитъ меня рукой иль словомъ?
А я обиду перенесъ бы. Да!
Я голубь мужествомъ; во мнѣ нѣтъ желчи,
И мнѣ обида не горька; иначе,
Уже давно раба гніющимъ трупомъ
Я вороновъ окрестныхъ угостилъ бы.
Кровавый сластолюбецъ, лицемѣръ!
Безчувственный, продажный, подлый извергъ!
Глупецъ, глупецъ! Куда какъ я отваженъ!
Сынъ милаго, убитаго отца,
На мщенье вызванный и небесами,
И тартаромъ, я расточаю сердце
Въ пустыхъ словахъ, какъ красота за деньги;
Какъ женщина, весь изливаюсь въ клятвахъ.
Нѣтъ, стыдно, стыдно! Къ дѣлу, голова!
Гмъ! Слышалъ я, не разъ преступныхъ душу
Такъ глубоко искусство поражало,
Когда они глядѣли на актеровъ,
Что признавалися они въ злодѣйствахъ.
Убійство нѣмо, но оно порою
Таинственно, но внятно говоритъ.
Пусть кое-что предъ дядею представятъ
Подобное отцовскому убійству:
Я буду взоръ его слѣдить, я испытаю
Всю глубину его душевной раны.
Смутится онъ — тогда свой путь я знаю.
Духъ могъ быть сатана; лукавый властенъ
Принять заманчивый, прекрасный образъ.
Я слабъ и преданъ грусти; можетъ статься,
Онъ, сильный надъ скорбящею душой,
Влечетъ меня на вѣчную погибель.
Мнѣ нужно основаніе потверже.
Злодѣю зеркаломъ пусть будетъ представленье —
И совѣсть скажется и выдастъ преступленье.