Недаромъ слово „каторга“ получила такое ужасное значеніе въ русскомъ языкѣ и сдѣлалось синонимомъ самыхъ тяжелыхъ физическихъ и нравственныхъ страданій. „Я не могу больше переносить этой каторжной жизни“, т.-е. жизни, полной мукъ, невыносимыхъ оскорбленій, безжалостныхъ преслѣдованій, физическихъ и нравственныхъ мученій, превосходящихъ человѣческія силы, — говорятъ люди, доведенные до полнаго отчаянія, передъ тѣмъ какъ покончить съ собой. Такой смыслъ слово „каторга“ получила недаромъ и всѣ, кому приходилось серьезно изслѣдовать положеніе каторжныхъ въ Сибири, пришли къ заключенію, что народное представленіе о каторгѣ вполнѣ соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Я уже описалъ томительный путь, ведущій на каторгу. Перейдемъ теперь къ условіямъ жизни арестантовъ въ каторжныхъ колоніяхъ и тюрьмахъ Сибири.
Въ началѣ 60-хъ годовъ изъ 1500 чел., осуждавшихся ежегодно на каторгу, почти всѣ посылались въ Восточную Сибирь. Часть изъ нихъ работала на серебряныхъ, свинцовыхъ и золотыхъ рудникахъ Нерчинскаго округа, или же на желѣзныхъ заводахъ Петровскомъ (не далеко отъ Кяхты) и Иркутскомъ, или же, наконецъ, на солеварняхъ въ Усольѣ и Усть-Кутѣ; немногіе работали на суконной фабрикѣ близъ Иркутска, а остальныхъ посылали на Карійскіе золотые промыслы, гдѣ они обязаны были выработать въ годъ традиціонные „100 пудовъ“ золота для „Кабинета Его Величества“. Ужасные разсказы о подземныхъ серебряныхъ и свинцовыхъ рудникахъ, гдѣ при самыхъ возмутительныхъ условіяхъ, подъ плетями надсмотрщиковъ, каторжнаго заставляли выполнять двойную противъ нормальнаго работу; разсказы каторжанъ, которымъ приходилось работать въ темнотѣ, закованными въ тяжелые кандалы и прикованными къ тачкамъ; объ ядовитыхъ газахъ въ рудникахъ, о людяхъ, засѣкаемыхъ до смерти извѣстнымъ злодѣемъ Разгильдѣевымъ или же умиравшихъ послѣ пяти-шести тысячъ ударовъ шпицрутенами, — всѣ эти общераспространенные разсказы вовсе не были плодомъ воображенія сенсаціонныхъ писателей: они являлись вѣрнымъ отраженіемъ печальной дѣйствительности[1].
И все это не преданія старины глубокой, а въ такихъ условіяхъ работали въ Нерчинскомъ горномъ округѣ въ начале 60-хъ годовъ. Они еще въ памяти людей, дожившихъ до настоящаго времени.
Мало того, многія, очень многія, черты этого ужаснаго прошлаго сохранились въ неприкосновенности вплоть до настоящаго времени. Каждому въ Восточной Сибири извѣстно, хотя-бы по наслышкѣ, объ ужасной цынготной эпидеміи, разразившейся на Карійскихъ золотыхъ промыслахъ, въ 1857 г., когда, согласно оффиціальнымъ отчетамъ, бывшимъ въ распоряженіи М. Максимова, не менѣе 1000 каторжанъ умерло въ теченіе лишь одного лѣта. Причина эпидеміи также не была секретомъ: всѣмъ было хорошо извѣстно, что горное начальство, убѣдившись въ невозможности выработать, при обычныхъ условіяхъ, традиціонныхъ „100 пудовъ“ золота, заставило работать безъ отдыха, сверхъ силы, пока нѣкоторые не падали мертвыми на работѣ. Много позднѣе, въ 1873 г., мы были свидѣтелями подобной же эпидеміи, вызванной подобными же причинами, разразившейся въ Енисейскомъ округѣ и унесшей въ теченіе очень короткаго періода сотни жизней. Теперь арестанты мучатся въ другихъ мѣстахъ, характеръ работы нѣсколько измѣненъ, но самая сущность каторжнаго труда осталась все той же, и слово „каторга“ до сихъ поръ сохраняетъ свое прежнее страшное значеніе.
Въ концѣ шестидесятыхъ годовъ система каторжнаго труда подверглась нѣкоторымъ измѣненіямъ. Наиболѣе богатые серебромъ рудники Нерчинскаго горнаго округа были выработаны: вмѣсто того, чтобы обогащать Императорскій Кабинетъ ежегодно 220—280 пудами серебра, какъ это бывало прежде, они стали давать (въ 1860—63 гг.) всего отъ 5 до 7 пудовъ, и ихъ пришлось закрыть. Что же касается золотыхъ пріисковъ, то горное начальство успѣло убѣдить Кабинетъ, что въ округѣ не имѣется болѣе пріисковъ, заслуживающихъ разработки, и Кабинетъ предоставилъ золотые промыслы частнымъ предпринимателямъ, оставивъ за собой лишь розсыпи на рѣчкѣ Карѣ, впадающей въ Шилку. Конечно, какъ только было обнародовано разрѣшеніе — разработывать пріиски частнымъ лицамъ, очень богатыя розсыпи, мѣсто нахожденія которыхъ давно было извѣстно, были немедленно „открыты“ золотопромышленниками. Благодаря всему вышеуказанному, правительство было вынуждено найти какое-либо другое занятіе для арестантовъ и, до извѣстной степени, измѣнить всю систему каторжныхъ работъ. Были изобрѣтены „центральныя тюрьмы“, въ Европейской Россіи, описаніе которыхъ я далъ въ одной изъ предыдущихъ главъ, и теперь каторжане до высылки ихъ въ Сибирь отбываютъ около ⅓ срока наказания въ этихъ тюрьмахъ. Я уже говорилъ, какимъ ужаснымъ образомъ съ ними обращаются. Число этихъ несчастныхъ, для которыхъ даже сибирская каторга кажется облегченіемъ, доходитъ до 5000 чел. Помимо этого, въ послѣдніе годы пытаются населять ссыльно-каторжными островъ Сахалинъ.
Каторжане, высылаемые ежегодно въ Сибирь въ количествѣ 1800—1900 чел., распредѣляются различнымъ образомъ и употребляются для разнаго рода работъ. Часть такихъ ссыльныхъ (2700—3000) попадаютъ въ каторжныя тюрьмы Западной и Восточной Сибири, остальныхъ же посылаютъ или на Карійскіе золотые пріиски или на соляные заводы Усолья и Усть-Кута. Въ виду того, однако, что немногіе рудники и заводы, принадлежащіе казнѣ въ Сибири, не могутъ использовать труда почти 10.000 человѣкъ, присужденныхъ къ каторжнымъ работамъ и которыхъ приходится держать въ Сибири, — изъ этого положенія былъ найденъ выходъ въ томъ, что такихъ арестантовъ стали отдавать въ наемъ, въ качествѣ рабочихъ, на частные золотые пріиски. Легко себѣ представить, что въ такихъ условіяхъ люди, присужденные къ каторжной работѣ, могутъ попасть въ совершенно различную обстановку по волѣ или капризу начальства, а также и по средствамъ, которыми они располагаютъ. Онъ можетъ умереть подъ плетями на Карѣ или въ Усть-Кутѣ, но можетъ также вести довольно комфортабельную жизнь на частныхъ пріискахъ какого-нибудь пріятеля, въ качествѣ „надсмотрщика“, чувствуя неудобство ссылки въ Сибирь лишь въ замедленіи полученія новостей отъ друзей изъ Россіи.
Ссыльно-каторжные въ Сибири могутъ быть раздѣлены на три главныя категории: содержимые въ тюрьмахъ, работающіе на золотыхъ пріискахъ Кабинета или частныхъ владѣльцевъ и, наконецъ, работающіе на соляныхъ заводахъ.
Судьба первыхъ мало чѣмъ отличается отъ судьбы арестантовъ, находящихся въ центральныхъ тюрьмахъ Россіи. Можетъ быть, сибирскій тюремный смотритель куритъ трубку, а не сигару, во время порки арестантовъ; можетъ быть, онъ употребляетъ плети, а не розги; можетъ быть, онъ поретъ арестантовъ, озлобленный тѣмъ, что жена приготовила ему плохой обѣдъ, — между тѣмъ какъ русскій тюремный смотритель поретъ ихъ вслѣдствіе того, что ему не повезло на охотѣ: результаты для арестантовъ получаются тѣ же самые. Въ Сибири, какъ и въ Россіи, если смѣнятъ смотрителя, „сѣкущаго безъ пощады“, то на смѣну является смотритель, „который прогуливается кулакомъ по физіономіи арестантовъ и самымъ безсовѣстнымъ образомъ обкрадываетъ ихъ“; если же на должность смотрителя случайно попадаетъ честный человѣкъ, онъ скоро уходитъ въ отставку, или его увольняютъ изъ состава тюремной администраціи, гдѣ честные люди являются лишь „помѣхой“.
Не лучше и судьба тѣхъ двухъ тысячъ арестантовъ, которыхъ посылаютъ на Карійскіе золотые пріиски. Уже въ шестидесятыхъ годахъ въ оффиціальныхъ отчетахъ указывалось на состояніе тюрьмы въ Верхней Карѣ: это было старое, пострадавшее отъ непогодъ, бревенчатое зданіе, построенное на болотистой почвѣ и насквозь пропитанное грязью, скоплявшейся въ теченіе многихъ лѣтъ цѣлыми поколѣніями арестантовъ, переполнявшихъ тюрьму. Уже тогда, въ оффиціальномъ отчетѣ указывалось на необходимость — немедленно разобрать это обветшавшее зданіе; но оно до сихъ поръ служитъ мѣстомъ заключенія арестантовъ и, даже во время управленія тюрьмой полковникомъ Кононовичемъ, полы въ ней мылись четыре раза въ годъ. Она всегда переполнена вдвое противъ того, сколько позволяетъ ей кубическая вмѣстимость и арестанты спятъ не только на нарахъ, расположенныхъ въ 2 этажа, одинъ надъ другимъ, но и на полу, покрытомъ толстымъ слоемъ липкой грязи, причемъ ихъ мокрая и грязная одежда служитъ для нихъ и подстилкой и одѣяломъ. Такъ было тогда, такъ оно и теперь. Главная тюрьма Карійскихъ золотыхъ пріисковъ, Нижняя Кара, судя по сдѣланному въ 1863 г. г. Максимовымъ описанію и по тѣмъ оффиціальнымъ документамъ, которые я читалъ, уже тогда была ветхимъ, гнилымъ зданіемъ, по которому гулялъ вѣтеръ и въ которое свободно проникалъ дождь и снѣгъ. Такова она и теперь, какъ говорили мнѣ друзья. Средне-Карійская тюрьма была нѣсколько лѣтъ тому назадъ подновлена, но вскорѣ сдѣлалась такой же грязной, какъ и двѣ другія. Шесть или восемь мѣсяцевъ въ году арестанты въ этихъ тюрьмахъ ровно ничего не дѣлаютъ; и уже этого одного достаточно для полной деморализаціи обитателей тюрьмы и развитія среди нихъ всевозможныхъ пороковъ. Желающіе изучить вопросъ о моральномъ вліяніи русскихъ тюремъ на заключенныхъ найдутъ обильный матеріалъ въ замѣчательномъ психологическомъ трудѣ Достоевскаго, работахъ Максимова, Львова и многихъ другихъ.
Работа на золотыхъ пріискахъ, въ общемъ, очень тяжела. Правда, она производится на поверхности земли, причемъ въ алювіальной почвѣ долины дѣлаются глубокія выемки, съ цѣлью — извлечь золотоносный илъ и песокъ, которые потомъ на телѣгахъ подвозятся къ золотопромывательной машинѣ. Но, въ общемъ, какъ мы сказали, это — очень трудная и нездоровая работа. Выемки всегда ниже уровня рѣки, которая искусственнымъ каналомъ отводится на извѣстной высотѣ къ золотопромывательной машинѣ; вслѣдствіе этого, выемки въ большей или меньшей степени наполняются просачивающейся водою, не говоря уже о потокахъ ледяной воды, льющейся со стѣнъ выемокъ, по мѣрѣ того, какъ земля оттаиваетъ подъ горячими лучами солнца. Насосы для откачиванія воды мало помогаютъ и людямъ приходится работать (я пишу объ этомъ на основаніи собственныхъ наблюденій) — въ теченіи цѣлаго дня, стоя въ ледяной водѣ, доходящей до колѣнъ, а иногда даже до пояса; по возвращеніи въ тюрьму, арестанту не даютъ сухой одежды для перемѣны и ему приходится спать въ мокрой. Правда, что тысячи свободныхъ рабочихъ находятъ возможнымъ работать при тѣхъ же условіяхъ на частныхъ золотыхъ пріискахъ. Но дѣло въ томъ, что владѣльцы этихъ пріисковъ въ Сибири, пожалуй, совсѣмъ не нашли бы рабочихъ, если бы при ихъ наймѣ они не прибѣгали къ тѣмъ способамъ, которые практиковались въ XVII ст. для пополненія арміи. Ихъ обыкновенно нанимаютъ въ состояніи полнаго опьяненія, всовывая имъ крупные задатки, немедленно переходящіе въ карманы кабатчиковъ. Что же касается до ссыльно-поселенцевъ, голодная армія которыхъ поставляетъ значительный контингентъ рабочихъ для частныхъ золотыхъ промысловъ, то они въ большинствѣ случаевъ сдаются въ работы волостнымъ начальствомъ, которое немедленно захватываетъ ихъ задатки въ уплату податей, всегда накопляющихся за поселенцами.
Вслѣдствіе вышесказанныхъ причинъ, каждую весну, при отправкѣ „вольныхъ рабочихъ“ на пріиски, дѣло не обходится безъ вмѣшательства уѣздной полиціи или даже посылки военнаго конвоя. Понятно, что условія работы ссыльно-каторжныхъ еще болѣе тяжелы. Дневной „урокъ“, который каждому изъ нихъ приходится выполнить — больше по размѣрамъ и тяжелѣе по условіямъ работы, чѣмъ на частныхъ пріискахъ; кромѣ того, многіе изъ каторжанъ работаютъ въ кандалахъ; а на Карѣ имъ приходится дѣлать 7 верстъ пѣшкомъ — разстояніе отъ тюрьмы до мѣста работы, такимъ образомъ, къ ихъ ежедневному „уроку“ присоединяется еще 3 часа ходьбы. Въ тѣхъ случаяхъ, когда золотоносный слой оказывается бѣднѣе по содержанію золота, чѣмъ ожидалось, и предполагавшееся количество не можетъ быть промыто при обычныхъ условіяхъ труда, каторжанъ заставляютъ работать сверхъ силъ, до поздней ночи, вслѣдствіе чего и безъ того высокій среди нихъ процентъ смертности достигаетъ ужасающихъ размѣровъ. Короче говоря, всѣ, серьезно изучавшіе условія каторжнаго труда въ Сибири, пришли къ заключенію, что каторжный, отбывшій въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ наказание на Карѣ или на соляныхъ заводахъ, выходитъ изъ нихъ на поселеніе съ совершенно разбитымъ здоровьемъ, потерявъ работоспособность и вплоть до смерти является лишь бременемъ для общества.
Пища, — въ общемъ менѣе питательная, чѣмъ на частныхъ золотыхъ пріискахъ, можетъ быть разсматриваема, какъ вполнѣ достаточная, когда арестанты получаютъ пайки, установленные для рабочаго времени. На каждаго арестанта тогда отпускается ежедневно 4 фун. чернаго хлѣба и ежемѣсячно такое количество мяса, капусты, гречневой крупы и пр., какое можно купить на 1 руб. Хорошій экономъ могъ бы отпускать при этихъ условіяхъ около полфунта мяса на человѣка ежедневно. Но вслѣдствіе отсутствія какого бы то ни было контроля, арестанты самымъ безжалостнымъ образомъ обкрадываются начальствомъ. Если въ Петербургскомъ домѣ предварительнаго заключенія, подъ самымъ носомъ у дюжины инспекторовъ, подобное хищеніе практиковалось въ теченіи ряда лѣтъ въ колоссальныхъ размѣрахъ, то чего же можно ожидать отъ каторжной тюрьмы, на краю свѣта, въ Забайкальскихъ горахъ? Честные экономы, цѣликомъ отдающіе арестантамъ ихъ казенный паек, являются, конечно, рѣдкими исключеніями. Кромѣ того, не должно забывать, что вышеуказанный паекъ дается въ такихъ размѣрахъ лишь въ періодъ золотопромывательныхъ работъ, который продолжается менѣе 4-хъ мѣсяцевъ въ году. Въ продолженіи же всей зимы, когда замерзшая почва напоминаетъ по твердости желѣзо, работа на пріискахъ прекращается. И какъ только „годовой урожай“ снятъ съ розсыпей, пища арестантовъ доводится до размѣровъ и качества, едва достаточныхъ лишь для поддержанія жизни. Что же касается платы за работу, то она — совершенно смѣхотворнаго размѣра, что-то около 1½—2 рублей въ мѣсяцъ, причемъ даже изъ этой нищенской платы большую половину арестанту приходится расходовать на покупку одежды, въ виду того, что даваемая казной быстро изнашивается на работѣ. Не мудрено, что цынга, эта ужасная гостья всѣхъ сибирскихъ золотыхъ пріисковъ, находитъ массу жертвъ среди арестантовъ и что смертность на Карѣ колеблется ежегодно между 90—287 на 2000 чел., т.-е., отъ 1 на 11 до 1 на 7, что является высокимъ процентомъ для взрослаго населенія. Оффиціальныя цифры, однако, не вполнѣ совпадаютъ съ правдой, такъ какъ тяжело и безнадежно больныхъ отсылаютъ съ пріисковъ въ богадѣльни или пріюты для калѣкъ, гдѣ они и умираютъ.
Положеніе арестантовъ было бы, однако, еще болѣе тяжелымъ, еслибы не то обстоятельство, что переполненіе тюремъ и интересы владѣльцевъ золотыхъ пріисковъ заставили правительство сократить срокъ заключенія. Вообще говоря, ссыльно каторжный долженъ содержаться въ каторжной тюрьмѣ лишь около ⅓ всего срока его наказанія. По истеченіи этого срока онъ долженъ быть поселенъ въ деревнѣ вблизи пріисковъ, въ отдѣльномъ домѣ, совмѣстно съ семьей, если жена послѣдовала за нимъ въ ссылку; хотя онъ обязанъ работать наравнѣ съ другими арестантами, но съ него снимаютъ кандалы, у него имѣется домъ, имѣется собственный очагъ. Понятно, что этотъ законъ могъ бы служить громаднымъ облегченіемъ для ссыльныхъ, если бы только онъ, по обыкновенію, не былъ изуродованъ при его примѣненіи. Освобожденіе арестанта изъ заключенія цѣликомъ зависитъ отъ каприза завѣдывающаго пріисками. Кромѣ того, вслѣдствіе до смѣшного незначительной заработной платы, состоящей изъ 1½—2 рублей въ мѣсяцъ, въ придачу къ пайку, освобожденный арестантъ, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, впадаетъ въ страшную нищету. Всѣ изслѣдователи единогласно изображаютъ въ самыхъ мрачныхъ краскахъ нищету этой категоріи ссыльныхъ и утверждаютъ, что большое число побѣговъ изъ „вольной команды“ объясняется нищенскими условіями ея существованія.
Наказанія, налагаемыя на арестантовъ, цѣликомъ зависятъ отъ воли управляющаго заводомъ и въ большинствѣ случаевъ отличаются жестокостью; Лишеніе пищи и карцеръ — а читатель уже знаетъ, что такое карцеръ въ Сибири — въ счетъ не идутъ! Наказаніемъ начинаютъ считаться только плети, удары которой щедро разсыпаются въ неограниченномъ количествѣ за малѣйшій проступокъ по волѣ и расположенію духа управляющаго.
Плети являются въ глазахъ надсмотрщиковъ такой обыкновенной вещью, что „сто плетей“ назначается за такія же проступки, которые въ Европейской тюрьмѣ повлекли бы за собою заключеніе въ карцерѣ; но, кромѣ плетей, имѣется цѣлая скала очень жестокихъ наказаній: напр., приковка къ стѣнѣ въ подземномъ карцерѣ на цѣлые годы, практикуемая въ Акатуѣ; приковка на 5 или на 6 лѣтъ къ тачкѣ, причиняющая самыя ужасныя нравственныя страданія и, наконецъ, „лиса“ т.-е. обрубокъ дерева или кусокъ желѣза, вѣсомъ въ 1½ пуда, прикрѣпляемый къ кандаламъ и носимый преступникомъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ. Ужасное наказаніе „лисой“ выводится изъ употребленія, но приковка на нѣсколько лѣтъ къ тачкѣ до сихъ поръ въ большомъ ходу. Сравнительно недавно политическіе арестанты: Понко, Ѳомичевъ и Березнюкъ были присуждены за попытку бѣжать изъ Иркутской тюрьмы къ приковкѣ къ тачкамъ въ теченіи 2 лѣтъ.
Нечего и говорить, что управляющій пріисками является чѣмъ-то вродѣ самодержавнаго монарха и что какія-либо жалобы на него — совершенно безполезны. Онъ можетъ грабить арестантовъ, подвергать ихъ самымъ ужаснымъ наказаніямъ, можетъ даже мучить ихъ дѣтей — никакія жалобы не дойдутъ до начальства; а если бы нашелся арестантъ, осмѣлившійся пожаловаться, его просто заморятъ въ темномъ карцерѣ или онъ умретъ подъ плетьми. Всѣмъ пишущимъ о ссылкѣ въ Сибирь слѣдуетъ помнить, что надъ смотрителями нѣтъ никакого контроля, честный же человѣкъ не сможетъ долго оставаться во главѣ каторжной тюрьмы въ Сибири. Если его обращение съ арестантами отличается гуманностью, это качество разсматривается въ Петербургѣ, какъ „опасная сантиментальность“ и онъ будетъ уволенъ со службы. Если онъ отличается даже примитивной честностью, его непремѣнно выживетъ компанія грабителей и всякихъ охотниковъ до казеннаго пирога, которая собирается обыкновенно вокругъ такого лакомаго куска, какъ казенные золотые пріиски. Русская пословица говоритъ: „Дайте мнѣ на прокормъ казеннаго воробья и я съ нимъ прокормлю все мое семейство“, а золотые пріиски представляютъ несомнѣнно величину болѣе значительную, чѣмъ казенный воробей. На нихъ работаютъ тысячи арестантовъ, которыхъ надо кормить и снабжать орудіями для работы; на нихъ имѣются машины, требующія починокъ и, наконецъ, — самое главное — на нихъ производится очень выгодная торговля краденымъ казеннымъ золотомъ. Вообще, на казенныхъ пріискахъ изъ поколѣнія въ поколѣніе работаетъ солидно-организованная шайка казнокрадовъ, которая настолько сильна, что даже деспотическій, всесильный Муравьевъ-Амурскій не могъ справиться съ ней. Честный человѣкъ, случайно попавшій въ эту воровскую шайку, разсматривается ею, какъ „безпокойный“ и если ему не устроятъ отставки при помощи различныхъ подвоховъ, онъ обыкновенно уходитъ въ концѣ концовъ со службы по собственному желанію, утомленный безплодной борьбою съ ворами. Вслѣдствіе этого Карійскіе золотые пріиски рѣдко имѣли, въ качествѣ начальниковъ, такихъ честныхъ людей какъ Барбо-де-Марни или Кононовичъ; во главѣ ихъ почти всегда стояли жестокіе негодяи, вродѣ Разгильдѣева.
Эти традиціонные порядки тянутся вплоть до нашего времени. Не говоря уже о томъ, что поразительная жестокость управляющихъ заводомъ вошла въ пословицу, не далѣе какъ въ 1871 г. на Карѣ практиковалась средневѣковая пытка. Даже такой осторожный писатель, какъ г. Ядринцевъ, разсказываетъ о случаѣ пытки, практиковавшейся начальникомъ пріисковъ, Демидовымъ, надъ свободной женщиной и ея 11-ти-лѣтней дочерью.
„Въ 1871 г.“, — говоритъ Ядринцевъ, — „смотритель Карійскаго золотого промысла, Демидовъ, открылъ убійство, совершенное однимъ каторжнымъ; чтобы раскрыть всѣ подробности преступленія, Демидовъ пыталъ черезъ палача жену убійцы, которая была женщина свободная, пришедшая въ Сибирь съ мужемъ добровольно и слѣдовательно избавленная отъ тѣлеснаго наказанія; потомъ онъ пыталъ 11 лѣтнюю дочь убійцы; дѣвочку держали на воздухѣ и палачъ сѣкъ ее плетью съ головы до пятъ; ребенку дано уже было нѣсколько ударовъ плети, когда она попросила пить; ей подали соленаго омуля. Плетей дано было бы и больше, если бы самъ палачъ не отказался продолжать битье[2].“
Люди не дѣлаются такими звѣрями сразу и всякій вдумчивый читатель пойметъ, что Демидовъ воспиталъ и развилъ въ себѣ эту жестокость путемъ долговременной практики, которая, въ свою очередь, была возможна лишь вслѣдствіе его полной безнаказанности. Въ виду того, что женщина, подвергнутая истязаніямъ, не была арестанткой, ея жалобы дошли до начальства; но на одинъ эпизодъ, случайно обнаружившійся, сколько сотенъ случаевъ такого же рода остались не обличенными и никогда не будутъ отданы на судъ общественнаго мнѣнія!
Мнѣ остается сказать лишь нѣсколько словъ о тѣхъ ссыльно-каторжныхъ, которыхъ казна отдаетъ въ наймы владѣльцамъ частныхъ золотыхъ пріисковъ. Эта система не была еще введена во время моего нахожденія въ Сибири и свѣдѣнія о ней, вообще, не отличаются обиліемъ. Я знаю только, что опытъ былъ признанъ неудачнымъ. Лучшіе изъ частныхъ владѣльцевъ избѣгаютъ нанимать ссыльно-каторжныхъ, убѣдившись вскорѣ на опытѣ, что всякое соприкосновеніе съ чиновниками въ Сибири приходится дорого оплачивать; лишь мелкіе промышленники или люди, не брезгующіе ничѣмъ, продолжаютъ пользоваться наемнымъ арестантскимъ трудомъ. На пріискахъ такихъ промышленниковъ арестантамъ приходится меньше страдать отъ жестокости надсмотрщиковъ, но зато они страдаютъ отъ недостаточнаго питанія, непосильнаго труда и скверныхъ помѣщеній, не говоря уже объ утомительности долгаго пути съ пріисковъ и обратно, по тропинкамъ, прорѣзывающимъ дикую Сибирскую тайгу.
Что же касается соляныхъ варницъ, гдѣ работаетъ нѣкоторое число ссыльно-каторжныхъ и теперь, то это самый худшій видъ каторги и я никогда не забуду поляковъ ссыльныхъ, которыхъ мнѣ пришлось видѣть на Усть-Кутскомъ соляномъ заводѣ. Вода соляныхъ источниковъ обыкновенно выкачивается при помощи самыхъ примитивныхъ механическихъ приспособленій; и работа при насосахъ, которая продолжается и въ теченіи всей зимы, по общему отзыву — очень изнурительна. Но еще хуже положеніе рабочихъ, занятыхъ при громадныхъ сковородахъ, на которыхъ выпаривается соль и подъ которыми для этой цѣли разводится адскій огонь. Людямъ приходится по цѣлымъ часамъ стоять совершенно обнаженными, мѣшая разсолъ въ сковородахъ; по ихъ тѣлу струится потъ отъ невыносимой жары и въ то же время они стоятъ на сквозномъ потокѣ холоднаго воздуха, проходящаго сквозь зданія, чтобы способствовать скорѣйшей выпаркѣ соли. За исключеніемъ немногихъ, занятыхъ той или иной формой болѣе легкаго труда, всѣ видѣнные мною на этомъ заводѣ каторжане болѣе напоминали призраки, чѣмъ живыхъ людей. Чахотка и цынга собираютъ обильную жатву среди этихъ несчастныхъ.
Я не буду касаться въ настоящей главѣ послѣдняго нововведенія — каторжной работы и поселенія ссыльныхъ въ новой, болѣе отдаленной Сибири, на островѣ Сахалинѣ. Судьба ссыльныхъ на этомъ островѣ, гдѣ никто не хочетъ селиться по доброй волѣ, ихъ борьба съ безплодной почвой и суровымъ климатомъ, будетъ разсмотрѣна мною въ отдѣльной главѣ. Я не буду также касаться на этихъ страницахъ положенія ссыльныхъ поляковъ, попавшихъ въ Сибирь послѣ возстанія, въ 1863 г. Ихъ судьба заслуживаетъ болѣе, чѣмъ бѣглой замѣтки. Я еще ничего не сказалъ о громадной категоріи ссыльныхъ, посылаемыхъ въ Сибирь, съ цѣлью водворенія ихъ тамъ въ качествѣ земледѣльческихъ рабочихъ и ремесленниковъ.
Тѣ изъ нихъ, которые были присуждены къ каторжнымъ работамъ, не только лишаются всѣхъ личныхъ и гражданскихъ правъ, но также и права возвратиться на родину. Вслѣдъ за ихъ освобожденіемъ отъ каторжныхъ работъ, они включаются въ огромную категорію ссыльно-поселенцевъ и остаются въ Сибири на всю жизнь. Возвратъ въ Россію имъ отрѣзанъ навсегда. Категорія ссыльно-поселенцевъ отличается наибольшей численностью въ Сибири. Она состоитъ не только изъ освобожденныхъ отъ каторжной работы, но также изъ почти 3000-наго контингента мужчинъ и женщинъ (28.382 въ теченіи 10 лѣтъ, съ 1867 по 1876), высылаемыхъ ежегодно въ качествѣ ссыльно-поселенцевъ, т.-е. долженствующихъ быть поселенными въ Сибири съ лишеніемъ всѣхъ или нѣкоторыхъ личныхъ и гражданскихъ правъ. Къ этимъ ссыльно-поселенцамъ, или просто поселенцамъ, какъ ихъ обыкновенно называютъ, должно прибавить 23.383 высланныхъ въ теченіи тѣхъ же 10 лѣтъ на водвореніе, т.-е., на поселеніе съ лишеніемъ нѣкоторыхъ гражданскихъ правъ; 2.551 высланныхъ на житье, безъ лишенія правъ, и 76.686 высланныхъ въ теченіи того же самаго періода времени административнымъ порядкомъ; такимъ образомъ, общее число ссыльныхъ этой категоріи за 10-ти лѣтній періодъ достигаетъ почти 130.000 чел. Въ теченіи послѣднихъ 5 лѣтъ эта цифра еще увеличилась, такъ какъ она доходила до 17.000 чел. въ годъ.
Мнѣ уже приходилось говорить въ другомъ мѣстѣ настоящей книги о характерѣ тѣхъ „преступленій“, за которыя эта масса человѣческихъ существъ выбрасывается изъ Россіи. Что же касается ихъ положенія въ странѣ изгнанія, то оно оказалось настолько печальнымъ, что по этому вопросу въ послѣдніе годы создался цѣлый отдѣлъ литературы, занявшійся разоблаченіемъ ужасовъ ссылки. По этому поводу назначались оффиціальныя разслѣдованія; была напечатана масса статей, посвященныхъ вопросу о результатахъ ссылки въ Сибирь, и всѣ они пришли къ слѣдующему выводу: за исключеніемъ отдѣльныхъ случаевъ, вродѣ напр. превосходнаго вліянія польскихъ и русскихъ политическихъ ссыльныхъ на развитіе ремесленнаго дѣла въ Сибири и такого же вліянія сектантовъ и украинцевъ (которые высылались въ Сибирь сразу цѣлыми волостями) на развитіе земледѣлія, — оставляя въ сторонѣ эти немногія исключенія, громадная масса ссыльныхъ, вмѣсто того, чтобы снабжать Сибирь полезными колонистами и искуссными ремесленниками, снабжаетъ ее лишь бродячимъ населеніемъ, въ большинствѣ случаевъ нищенствующимъ и не способнымъ ни къ какому полезному труду (см. работы и статьи Максимова, Львова, Завалишина, Ровинскаго, Ядринцева, Пэйзена, д-ра Шперха и многихъ другихъ, а также выдержки изъ оффиціальныхъ изслѣдованій, приводимыя въ этихъ работахъ).
Суммируя результаты вышеупомянутыхъ работъ, мы находимъ, что хотя съ 1825 по 1885 годы въ Сибирь было выслано болѣе полумилліона людей, изъ нихъ не болѣе 200.000 находилось въ 1885 г. занесенными въ списки мѣстнаго населенія; остальные или умерли, не оставивъ послѣ себя потомства, или исчезли безслѣдно. Даже изъ этихъ 200.000, которые фигурируютъ въ оффиціальныхъ спискахъ, не менѣе одной трети, т.-е. около 70.000 (и даже больше, согласно другому исчисленію) исчезли въ теченіи послѣднихъ нѣсколькихъ лѣтъ, неизвѣстно куда. Они улетучились, какъ облако въ жаркій лѣтній день. Часть изъ нихъ убѣжала и присоединилась къ тому потоку бродягъ, насчитывающему около 20.000 ч., который медленно и молчаливо пробирается сквозь Сибирскую тайгу съ востока на западъ, по направленію къ Уралу. Другіе — и такихъ большинство, — усѣяли своими костями „бродяжные тропы“ по тайгѣ и болотамъ и дороги, ведущія на золотые пріиски и обратно. Остальные составляютъ бродячее населеніе большихъ городовъ, пытающееся избѣжать обременительнаго надзора при помощи фальшивыхъ паспортовъ и т. п.
Что же касается 130.000 ссыльныхъ (по другому исчисленію эта цифра значительно меньше), остающихся подъ контролемъ администраціи, они являются, согласно свидѣтельствамъ всѣхъ изслѣдователей, какъ оффиціальныхъ такъ и добровольныхъ, бременемъ для страны вслѣдствіе нищенскаго положенія, въ которомъ они находятся. Даже въ наиболѣе плодородныхъ губерніяхъ Сибири, — какъ напр. Томская и южная часть Тобольской губ., — лишь ¼ всего числа ссыльныхъ имѣетъ собственные дома и лишь 1 изъ 9-ти занимается земледѣліемъ. Въ восточныхъ губерніяхъ этотъ процентъ еще менѣе значителенъ. Тѣ изъ ссыльныхъ, которые не занимаются земледѣльческой работой, — а такихъ на всю Сибирь насчитывается около 100.000 мужчинъ и женщинъ, — обыкновенно бродятъ изъ города въ городъ безъ постояннаго занятія, ходятъ на золотые пріиски и обратно, или перебиваются со дня на день по деревнямъ въ неописуемой нищетѣ, страдая всѣми пороками, являющимися неизбѣжнымъ послѣдствіемъ нищеты[3].
Въ объясненіе этого явленія можно указать на нѣсколько причинъ. Но, по отзывамъ всѣхъ, главной изъ нихъ является та деморализація, которой подвергаются арестанты во время заключенія въ тюрьмахъ и въ теченіи долгаго странствованія по этапамъ. Еще задолго до прибытія въ Сибирь, они уже деморализованы.
Вынужденная лѣность въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ въ мѣстныхъ острогахъ, развившееся въ острогахъ пристрастіе къ азартнымъ карточнымъ играмъ; систематическое подавленіе воли арестанта и развитіе пассивности являются прямой противоположностью той моральной силы, которая требуется для успѣшной колонизаціи молодой страны; нравственное разложеніе, потеря воли, развитіе низкихъ страстей, мелочныхъ желаній и противообщественныхъ идей, прививаемыхъ тюрьмою — все это необходимо принять во вниманіе, чтобы вполнѣ оцѣнить всю глубину развращенія, распространяемаго нашими тюрьмами и понять, почему бывшіе обитатели этихъ карательныхъ учрежденій навсегда теряютъ способность къ суровой борьбѣ за существованіе въ приполярной русской колоніи.
Но тюрьма сокрушаетъ не только нравственныя силы арестанта; его физическія силы, въ большинствѣ случаевъ, также бываютъ подорваны долгимъ странствованіемъ по этапамъ и пребываніемъ въ каторжной работѣ. Многіе арестанты наживаютъ неизлечимыя болѣзни и почти всѣ отличаются физической слабостью. Что же касается тѣхъ изъ нихъ, которымъ пришлось провести около 20 лѣтъ на каторгѣ (попытка къ побѣгу нерѣдко доводитъ срокъ каторги до вышеуказаннаго размѣра), то они, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, оказываются совершенно неспособными къ какой-либо работѣ. Даже поставленные въ наилучшія условія, они будутъ все-таки бременемъ для общества. Но дѣло въ томъ, что условія, при которыхъ приходится работать поселенцу — очень тяжелы. Его посылаютъ въ какую-нибудь отдаленную деревню, гдѣ его надѣляютъ землей — обыкновенно худшею въ данной деревнѣ — и онъ долженъ превратиться въ земледѣльца. Въ дѣйствительности же такой поселенецъ не имѣетъ никакого понятія объ условіяхъ земледѣліи въ Сибири, и пробывъ 3—4 года въ тюрьмѣ, онъ, кромѣ того, потерялъ всякую любовь къ такого рода работѣ, если онъ даже занимался ею раньше. Крестьянская община встрѣчаетъ его съ враждой и презрѣніемъ. Для нея онъ „рассейскій“, т.-е. нѣчто пренебрежительное въ глазахъ сибиряка и, кромѣ того, онъ — ссыльный! Онъ принадлежитъ, съ точки зрѣнія сибиряка, къ той громадной массѣ „дармоѣдовъ“, перевозка и содержаніе которыхъ стоитъ сибирскому крестьянину столькихъ расходовъ и хлопотъ. Въ большинствѣ случаевъ такой поселенецъ — холостъ и не можетъ жениться, такъ какъ на шесть ссыльныхъ мужчинъ приходится одна ссыльная женщина, а сибирякъ не отдаетъ ему своей дочери, несмотря на соблазнъ 50 р., выдаваемыхъ въ такихъ случаяхъ казною, но обыкновенно исчезающихъ на половину въ карманахъ чиновниковъ, пока деньги эти достигнутъ мѣста назначенія. Сибирь не можетъ пожаловаться на отсутствіе бюрократическихъ мечтателей, которые, напр., приказывали мѣстнымъ крестьянамъ строить дома для поселенцевъ и поселяли послѣднихъ группами въ 5—6 чел., мечтая создать такимъ образомъ ссыльно-поселенческую деревенскую идиллію. Всѣ подобнаго рода замыслы обыкновенно заканчивались неуспѣхомъ. Пять поселенцевъ изъ шести, насильственно соединенныхъ вышеуказаннымъ образомъ, не выдерживали долго и, послѣ безполезной борьбы съ голодомъ, убѣгали подъ чужимъ именемъ въ города, или шли въ поискахъ за работой на золотые пріиски. Цѣлыя деревни пустыхъ домовъ на большомъ сибирскомъ пути до сихъ поръ напоминаютъ путешественнику о безплодности оффиціальныхъ утопій, вводимыхъ при помощи березовыхъ розогъ.
Судьба поселенцевъ, попавшихъ въ работники къ сибирскому крестьянину, также очень незавидна. Вся система найма рабочихъ въ Сибири основана на выдачѣ имъ задатковъ, съ цѣлью сдѣлать ихъ неоплатными должниками и держать такимъ образомъ въ состояніи постояннаго рабства; сибирскіе крестьяне обыкновенно придерживаются именно этой системы при наймѣ рабочихъ. Что же касается тѣхъ ссыльныхъ, составляющихъ громадный процентъ всего ссыльнаго населенія, которые добываютъ себѣ средства къ жизни путемъ работы на золотыхъ пріискахъ, то они теряютъ всѣ свои
заработки, какъ только доходятъ до первой деревни и перваго кабака, хотя эти заработки являются результатомъ 4—5 мѣсячнаго труда — воистину каторжнаго труда, со всѣми его лишеніями — на пріискахъ. Деревни по Ленѣ, Енисею, Кану и пр., куда выходятъ осенью рабочіе съ пріисковъ, пользуются, въ этомъ отношеніи, широкой извѣстностью. Кто не знаетъ въ Восточной Сибири двухъ злосчастныхъ заброшенныхъ приленскихъ деревушекъ, носящихъ громкія имена Парижа и Лондона, вслѣдствіе прославленнаго искусства ихъ обитателей въ дѣлѣ очищенія кармановъ рабочихъ, вышедшихъ съ пріисковъ? Когда рабочій прокутитъ въ кабакѣ свой заработокъ до послѣдней копейки и оставитъ кабатчику даже шапку и рубашку, приказчики золотопромышленниковъ немедленно нанимаютъ его на слѣдующее лѣто и, въ замѣнъ своего паспорта, онъ получаетъ задатокъ подъ будущую работу, съ которымъ онъ и возвращается домой, часто расходуя его до послѣдней копейки на пути. Онъ возвращается такимъ образомъ въ свою деревню съ пустыми руками и нерѣдко проводитъ долгіе зимніе мѣсяцы въ ближайшемъ острогѣ! Короче говоря, всѣ оффиціальныя изслѣдованія, вплоть до настоящаго времени, указываютъ, что тѣ немногіе изъ ссыльныхъ, которымъ удалось устроиться въ качествѣ домохозяевъ, живутъ въ состояніи страшной нищеты; остальные же, бросивъ землю, обращаются въ рабовъ на службѣ у суроваго сибирскаго крестьянина и золотопромышленниковъ, или же, наконецъ, — говоря словами оффиціальнаго отчета, — „умираютъ отъ холода и голода“.
Тайга (дѣвственные лѣса, покрывающіе сотни тысячъ квадр. верстъ въ Сибири) густо населена бѣглецами, которые пробираются потихоньку по направленію къ западу; этотъ непрерывный потокъ человѣческихъ существъ движется надеждою достигнуть родныхъ деревень, находящихся по ту сторону Урала. Какъ только закукуетъ кукушка, возвѣщая, что лѣса освободились отъ снѣжнаго покрова, что они вскорѣ смогутъ снабжать странника грибами и ягодами, ссыльные тысячами убѣгаютъ съ золотыхъ пріисковъ и соляныхъ заводовъ, изъ деревень, гдѣ они голодали, и изъ городовъ, гдѣ они
скрывались подъ чужими именами. Руководимые полярной звѣздой, мохомъ на деревьяхъ или, имѣя во главѣ старыхъ бродягъ, изучившихъ въ тюрьмахъ до тонкости сложную и драгоцѣнную для бѣглеца науку, трактующую о „бродяжныхъ тропахъ“ и „бродяжныхъ пристанищахъ“, они пускаются въ длинный и полный опасностей обратный путь. Они идутъ вокругъ байкальскаго озера, взбираясь на высокія и дикія горы по его берегамъ или перебираются черезъ озеро на плоту, или даже, какъ поется въ народной пѣснѣ, въ омулевой бочкѣ изъ-подъ рыбы. Они всячески избѣгаютъ большихъ дорогъ, городовъ и бурятскихъ поселеній, хотя нерѣдко располагаются на стоянку въ лѣсахъ, вблизи городовъ; каждую весну можно видѣть въ Читѣ костры „бродягъ“, вспыхивающіе вокругъ маленькой столицы Забайкалья на лѣсистыхъ склонахъ окружающихъ горъ. Они свободно заходятъ также въ русскія деревни, гдѣ, вплоть до настоящего дня, сохранился обычай выставлять на окнахъ крестьянскихъ домовъ хлѣбъ и молоко для „несчастныхъ“.
Если бѣглые не занимаются въ пути кражами, крестьяне не мѣшаютъ ихъ путешествію. Но лишь только кто-либо изъ бродягъ нарушаетъ этотъ взаимный молчаливый договоръ, сибиряки дѣлаются безжалостными. „Промышленные“ (охотники) — а ихъ не мало въ каждой сибирской деревнѣ — разсыпаются по тайгѣ и безжалостно истребляютъ бродягъ, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лѣтъ тому назадъ охота за „горбачами“ была своего рода промысломъ; впрочемъ, этого рода охота за людьми остается и до сихъ поръ промысломъ, которымъ занимаются преимущественно карымы, помѣсь туземцевъ съ русскими. „Съ сохатаго возьмешь только одну шкуру, — говорятъ эти охотники, — а съ „горбача“ сдерешь по меньшей мѣрѣ двѣ: рубашку и хоботье“. Нѣкоторые изъ бродягъ находятъ работу на крестьянскихъ заимкахъ, расположенныхъ вдали отъ деревень, но большинство избѣгаетъ этого рода работы въ виду того, что лѣтомъ удобнѣе всего пробираться къ западу: тайга питаетъ и укрываетъ странниковъ въ теченіи теплаго времени года. Правда, она въ это время наполняется густыми тучами мошекъ и бродяги,
которыхъ приходится встрѣчать лѣтомъ, имѣютъ ужасающій видъ: ихъ лица представляютъ одну сплошную опухшую рану; глаза воспалены и почти закрыты раздувшимися, напухшими вѣками; ноздри и губы покрыты сочащимися язвами. Въ Сибири и люди и скотъ доходятъ до бѣшенства отъ страданій, причиняемыхъ мошками, которыя проникаютъ вездѣ, несмотря на дымъ разложенныхъ костровъ. Но бродяга неутомимо продолжаетъ свой путь къ горнымъ вершинамъ, отдѣляющимъ Сибирь отъ Россіи, и его сердце радостно бьется, когда онъ видитъ опять ихъ голубоватыя очертанія на горизонтѣ. Около 20, пожалуй, даже 30.000 чел. ведутъ постоянно такого рода жизнь и не менѣе 100.000 чел. пыталось пробраться обратно на родину такимъ образомъ въ теченіи 50 лѣтъ (съ 1835 по 1885 г.). Сколькимъ изъ нихъ удалось попасть въ Россію? Никто не можетъ сказать даже приблизительно. Тысячи сложили свои кости въ тайгѣ и счастливы были тѣ изъ нихъ, глаза которыхъ закрыли преданные товарищи по странствованію. Другія тысячи должны были искать убѣжища въ острогахъ, когда ихъ захватывала въ пути суровая сибирская зима, во время которой замерзаетъ ртуть и которой не могутъ выдержать изможденныя тѣла злосчастныхъ бродягъ. Они получаютъ въ наказаніе за неудавшійся побѣгъ неизбѣжную сотню плетей, возвращаются опять въ Забайкалье и на слѣдующую весну, умудренные неудачнымъ опытомъ, снова пускаются въ тотъ-же путь. Тысячи бродягъ преслѣдуются, захватываются или убиваются бурятами, карымами и сибирскими промышленными охотниками. Нѣкоторыхъ арестовываютъ, спустя нѣсколько дней послѣ того, какъ они ступили на почву ихъ „матушки-Россіи“, когда они едва успѣли обнять стариковъ родителей, едва успѣли поглядѣть на родную деревню, оставленную ими много лѣтъ тому назадъ, часто лишь потому, что они не угодили исправнику, или вызвали злобу мѣстнаго кулака… Какая бездна страданій скрывается за этими тремя словами: „побѣгъ изъ Сибири!“
Перехожу теперь къ положенію политическихъ ссыльныхъ въ Сибири. Конечно, я не беру на себя смѣлости разсказать на этихъ страницахъ исторію политической ссылки, начиная съ 1607 г., когда одинъ изъ родоначальниковъ нынѣ царствующей династіи, Василій Никитичъ Романовъ, явился первымъ изъ безконечнаго ряда слѣдовавшихъ за нимъ политическихъ ссыльныхъ, закончивъ свою жизнь въ подпольной тюрьмѣ въ Нырдобѣ, въ цѣпяхъ, вѣсившихъ 64 фунта. Я не буду останавливаться на трагической исторіи Барскихъ конфедератовъ, прибывшихъ въ Сибирь съ отрѣзанными носами и ушами и, какъ говоритъ преданіе, спущенныхъ со ската Тобольскаго Кремля, привязанными къ бревнамъ; я не буду распространяться о преступленіяхъ безумца Трескина и исправника Лоскутова; я упомяну лишь мелькомъ объ экзекуціи 7 марта 1837 г., когда поляки Шокальскій, Сѣрочинскій и четверо другихъ умерли подъ ударами шпицрутеновъ; я не буду описывать страданій декабристовъ и политическихъ ссыльныхъ первыхъ годовъ царствованія Александра II; я не буду перечислять здѣсь имена всѣхъ нашихъ поэтовъ и публицистовъ, начиная отъ временъ Радищева и кончая Одоевскимъ и позднѣе Чернышевскимъ и Михайловымъ. Я ограничусь теперь лишь изображеніемъ положенія политическихъ ссыльныхъ, находившихся въ Сибири въ 1883 году.
Кара служитъ мѣстомъ заключенія для политическихъ, приговоренныхъ къ каторгѣ, и осенью 1882 г. ихъ было тамъ 150 мужчинъ и женщинъ. Послѣ пребыванія отъ двухъ до четырехъ лѣтъ подъ слѣдствіемъ въ Петропавловской крѣпости, въ знаменитомъ Литовскомъ Замкѣ, въ Петербургскомъ домѣ предварительнаго заключенія и въ провинціальныхъ тюрьмахъ, они были посажены, послѣ суда, въ Харьковскую центральную тюрьму, въ которой содержались отъ трехъ до пяти лѣтъ, опять въ одиночномъ заключеніи, лишенные возможности заниматься какой-либо физической или умственной работой. Вслѣдъ за тѣмъ ихъ перевели на нѣсколько мѣсяцевъ въ Мценскую пересыльную тюрьму, гдѣ съ ними обращались гораздо лучше, и, наконецъ, отправили въ Забайкалье. Большинство изъ нихъ совершили путешествіе на Кару при тѣхъ условіяхъ, которыя я описывалъ раньше, — за Томскомъ имъ пришлось идти пѣшкомъ въ кандалахъ. Немногимъ изъ нихъ начальство разрѣшило пользоваться подводами, на которыхъ они медленно тащились съ этапа на этапъ. Но даже эти, счастливые, по сравненію съ пѣшими товарищами, политическіе описываютъ это путешествіе, какъ рядъ мученій, говоря: „Люди впадали въ безуміе, не вынося нравственныхъ и физическихъ мученій этого пути. Жену д-ра Бѣлого, сопровождавшую мужа, постигла эта участь; кромѣ нея еще 2-3 товарища начали страдать психическимъ разстройствомъ“.
Тюрьма, въ которой содержатся политическіе на Средней Карѣ, это — одно изъ тѣхъ ветхихъ прогнившихъ зданій, о которыхъ я говорилъ выше. Оно страдало переполненіемъ уже, когда въ немъ помѣщались 91 политич. арест.; съ прибытіемъ новой партіи въ 60 чел., переполненіе, конечно, усилилось въ громадной степени; вѣтеръ и снѣгъ свободно проникаютъ въ щели, образовавшіяся между сгнившими бревнами; благодаря такимъ же щелямъ на полу, изъ-подъ него страшно дуетъ. Главной пищей арестантовъ является черный хлѣбъ и гречневая каша; мясо выдается имъ лишь тогда, когда они работаютъ надъ добычей золота, т.-е. всего въ теченіи 3-хъ мѣсяцевъ въ году, да и тогда его получаютъ лишь 50 чел. изъ 150. Вопреки закону и обычаю, всѣ они были закованы въ 1881 г. въ кандалы и даже работали въ кандалахъ.
Для „политическихъ“ не имѣется госпиталя и больные, которыхъ не мало, остаются на нарахъ, рядомъ съ здоровыми, въ тѣхъ же холодныхъ камерахъ, въ той же удушающей атмосферѣ. Даже психически разстроенную М. Ковалевскую до сихъ поръ держатъ въ тюрьмѣ. Къ счастью, среди политическихъ имѣются собственные врачи. Что же касается тюремнаго врача, то для его характеристики достаточно сказать, что М. Ковалевская была въ его присутствіи, во время одного изъ припадковъ ея безумія, брошена на полъ и жестоко́ избита. Женамъ политическихъ арестантовъ разрѣшено жить на Нижней Карѣ и посѣщать мужей дважды въ недѣлю, а также — приносить имъ книги. Значительное количество заключенныхъ умираютъ медленной смертью, въ большинствѣ случаевъ отъ чахотки, и процентъ смертности быстро возрастаетъ.
Самымъ страшнымъ зломъ Карійской каторги является ничѣмъ не сдерживаемый произволъ тюремнаго начальства; заключенные находятся цѣликомъ въ зависимости отъ капризовъ людей, назначаемыхъ начальствомъ со спеціальной цѣлью „держать ихъ въ ежевыхъ рукавицахъ“. Начальникъ военной команды на Карѣ открыто говоритъ, что онъ былъ бы радъ, если бы какой-нибудь „политическій“ оскорбилъ его, такъ какъ оскорбителя повѣсили бы; тюремный врачъ лѣчитъ арестантовъ при помощи кулаковъ; адъютантъ генералъ-губернатора, капитанъ Загаринъ, въ отвѣтъ на угрозу арестантовъ пожаловаться министру юстиціи, громко заявилъ: „Я вашъ губернаторъ, вашъ министръ, вашъ царь!“ Достаточно ознакомиться съ исторіей „бунта“ въ Красноярской тюрьмѣ, вызваннаго тѣмъ же капитаномъ Загаринымъ, чтобы убѣдиться, что вмѣсто того, чтобы находиться на государственной службѣ, подобный господинъ долженъ былъ бы сидѣть въ домѣ умалишенныхъ. Даже женщинамъ изъ политическихъ приходилось терпѣть отъ его грубости: онъ оскорблялъ въ нихъ даже чувство стыдливости. Но когда Щедринъ, защищая свою невѣсту, ударилъ Загарина по лицу, военный судъ вынесъ Щедрину смертный приговоръ. Генералъ Педашенко поступилъ согласно громко выраженному мнѣнію всего Иркутскаго общества, замѣнивъ смертный приговоръ двухнедѣльнымъ арестомъ въ карцерѣ, но, къ сожалѣнію, немногіе русскіе чиновники отличаются смѣлостью исправлявшаго должность генералъ-губернатора Восточной Сибири. Карцера, кандалы, приковка къ тачкѣ, — таковы обычныя наказанія, и при томъ вѣчныя угрозы „сотней плетей“. — „Запорю! Сгною въ карцерѣ!“ — постоянно слышатъ арестанты окрики начальства. Но, къ счастью, тѣлесное наказаніе не примѣняется къ политическимъ. Пятидесятилѣтній опытъ научилъ чиновниковъ, что день, когда бы вздумали примѣнить это наказаніе къ политическимъ, былъ бы „днемъ великаго кровопролитія“, какъ выражаются издатели „Народной Воли“, описывая жизнь своихъ друзей въ Сибири[4].
Предписанія закона, относящіяся къ ссыльнымъ, открыто ставятся ни во что, какъ высшимъ, такъ и низшимъ начальствомъ. Такъ напр. Успенскій, Чарушинъ, Семеновскій и Шишко были выпущены въ вольныя команды въ деревнѣ Карѣ, въ качествѣ „испытуемыхъ“, согласно закону. Но въ 1881 г., по министерскому распоряженію, вызванному, неизвѣстно, какими причинами, было рѣшено посадить ихъ обратно въ тюрьму.
Убѣдившись такимъ образомъ, что политическіе каторжане находятся внѣ закона и что надежды на улучшеніе участи тщетны, двое изъ карійцевъ совершили самоубійство. Успенскій, мучившійся на каторжныхъ работахъ съ 1872 г., твердо переносившій всѣ бѣдствія, силу воли котораго ничто до того времени не могло сломить, послѣдовалъ примѣру двухъ своихъ товарищей. Если бы политическіе на Карѣ были обыкновенными уголовными убійцами, у нихъ все же была бы надежда, что, отбывъ 7—10—12 лѣтъ каторжныхъ работъ, они въ концѣ концовъ были бы выпущены на свободу и переведены въ какую-либо губернію Южной Сибири, сделавшись такимъ образомъ, согласно закону, поселенцами. Но законы писаны не для политическихъ… Н. Г. Чернышевскій уже въ 1871 г. отбылъ 7 лѣтъ каторжныхъ работъ, согласно приговору суда. Если бы онъ убилъ своихъ отца и мать, или поджогъ домъ съ полъ-дюжиной дѣтей, по отбытіи каторги онъ былъ бы поселенъ въ какой-нибудь деревушкѣ Иркутской губерніи. Но онъ писалъ статьи по экономическимъ вопросамъ; онъ печаталъ ихъ… съ разрѣшенія цензуры; правительство считало его, какъ возможнаго вождя конституціонной партіи въ Россіи и, вслѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ, онъ былъ похороненъ заживо въ крохотномъ городишкѣ Вилюйскѣ, находящемся среди болотъ и лѣсовъ въ 750 верстахъ за Якутскомъ. Тамъ, изолированный отъ всего міра, всегда подъ строгимъ надзоромъ двухъ жандармовъ, живущихъ въ одной съ нимъ избѣ, онъ прожилъ уже цѣлые годы, и ни агитація русской прессы, ни резолюціи международныхъ литературныхъ конгрессовъ не могли вырвать его изъ рукъ подозрительнаго правительства. Такова же, вѣроятно, будетъ и судьба „политическихъ“, находящихся въ настоящее время на Карѣ. Когда наступитъ законный срокъ ихъ выхода на поселеніе — вмѣсто освобожденія ихъ переведутъ изъ болѣе мягкой по климату Забайкальской области куда-нибудь въ тундры полярнаго круга.
Какъ ни тяжело положеніе уголовныхъ ссыльно-каторжныхъ въ Сибири, правительство нашло возможнымъ подвергнуть такому же, если не худшему наказанію тѣхъ изъ своихъ политическихъ враговъ, которыхъ оно не смогло, даже при помощи подтасовки судовъ, сослать на каторгу или на поселеніе. Оно достигаетъ этого результата при помощи „административной ссылки или высылки“ въ болѣе или менѣе отдаленныя губерніи имперіи безъ приговора, даже безъ признака какого-либо суда, просто по приказанію всемогущаго шефа жандармовъ.
Каждый годъ отъ 500 до 600 юношей и дѣвушекъ бываютъ арестовываемы по подозрѣнію въ революціонной агитаціи. Слѣдствіе продолжается отъ шести мѣсяцевъ до двухъ лѣтъ и даже болѣе, сообразно съ числомъ лицъ арестованныхъ по этому „дѣлу“ и важностью обвиненія. Не болѣе ⅟10 части изъ всего числа арестованныхъ бываетъ предаваемо суду. Всѣ же остальные, противъ которыхъ нельзя выдвинуть никакого обоснованнаго обвиненія, но которые были аттестованы шпіонами въ качествѣ людей „опасныхъ“, всѣ тѣ, кто, по своему уму, энергіи и „радикальнымъ взглядамъ“, могутъ сдѣлаться „опасными“; и въ особенности тѣ, кто во время подслѣдственнаго заключенія, проявили „духъ непочтительности“, — всѣ они высылаются въ какое-нибудь болѣе или менѣе отдаленное, глухое мѣсто, лежащее на пространствѣ между Колой и Камчаткой. Николай I не унижалъ себя до подобныхъ лицемѣрныхъ способовъ преслѣдованія и въ теченіи всего царствованія „желѣзнаго деспота“ административная ссылка „политическаго“ характера мало практиковалась. Но въ царствованіе Александра II къ ней прибѣгали въ такихъ поразительныхъ размѣрахъ, что теперь едва ли найдется какой-нибудь городъ или селеніе за 55° широты, начиная отъ границъ Норвегіи до прибережья Охотскаго моря, гдѣ бы не нашлось пяти—десяти—двадцати административныхъ ссыльныхъ. Въ Январѣ 1881 г. ихъ насчитывалось 29 чел. въ Пинегѣ, деревушкѣ съ 750 обывателями, 55 — въ Мезени (1800 жителей), 11 въ Колѣ (740 жителей), 47 — въ Холмогорахъ, деревнѣ, въ которой имѣется всего 90 домовъ, 160 — въ Зарайскѣ (5000 жителей), 19 — въ Енисейскѣ и т. д.Составъ ссыльныхъ этой категоріи — неизмѣнно одного и того же характера: студенты и дѣвушки „превратнаго образа мыслей“; писатели, которыхъ невозможно законнымъ путемъ преслѣдовать за ихъ литературную дѣятельность, но которые, по мнѣнію начальства, заражены „опаснымъ духомъ“; рабочіе, осмѣлившіеся „дерзко говорить“ съ начальствомъ; лица, проявившія „непочтительность“ по отношенію къ губернатору, и т. п., — всѣ они ежегодно высылаются сотнями въ глухіе городишки и деревушки „болѣе или менѣе отдаленныхъ губерній имперіи“. Что же касается людей ярко радикальнаго образа мыслей, подозрѣваемыхъ въ „опасныхъ тенденціяхъ“, то достаточно самаго нелѣпаго доноса, самаго неосновательнаго подозрѣнія, чтобы попасть въ ссылку. Дѣвушки (какъ напр. Бардина, Субботина, Любатовичъ и многія др.) были осуждены на 6—8 лѣтъ каторжныхъ работъ лишь за то, что онѣ осмѣлились распространять соціалистическія брошюры среди рабочихъ. Былъ даже и такой случай, когда 14-ти лѣтняя Гуковская была сослана за то, что протестовала въ толпѣ противъ казни Ковальскаго. Если каторга и ссылка назначается судами за такіе проступки, то естественно, что къ административной ссылкѣ прибѣгаютъ тогда, когда, при всѣхъ усиліяхъ, нельзя возвести никакого болѣе или менѣе доказаннаго обвиненія[5]; короче говоря, административная ссылка приняла такіе размѣры и примѣнялась съ такимъ презрѣніемъ къ закону въ царствованіе Александра II, что какъ только, во время краткаго диктаторства Лорисъ-Меликова, губернскія земства смогли воспользоваться нѣкоторой свободой, ими немедленно была послана масса адресовъ императору, въ которыхъ земства просили о немедленной отмѣнѣ этого рода ссылки, ярко характеризуя всю чудовищность административнаго произвола[6]. Какъ извѣстно, всѣ эти протесты не повели, въ сущности, ни къ чему и правительство, шумно заявивъ о своемъ намѣреніи — амнистировать ссыльныхъ, ограничилось назначеніемъ коммиссіи для разсмотрѣнія ихъ „дѣлъ“, амнистировало очень, очень немногихъ и для значительнаго количества административно-ссыльныхъ назначенъ былъ срокъ ссылки въ 5—6 лѣтъ, по истеченіи котораго „дѣла“ ихъ должны были быть пересмотрѣны заново[7]. Они дѣйствительно были пересмотрѣны и въ результатѣ многіе получили новую прибавку, съ тѣмъ, однако, что, по истеченіи этого срока, „дѣла“ ихъ опять будутъ пересмотрѣны. Многіе изъ ссыльныхъ не пожелали дожидаться новыхъ пересмотровъ и въ 1883 году въ Сибири началась эпидемія самоубійствъ.
Легко себѣ представить положение этихъ ссыльныхъ, если мы вообразимъ студента, или дѣвушку изъ хорошей семьи или искусснаго рабочаго, привезенныхъ жандармами въ какой-нибудь городишко, насчитывающій всего сотню домовъ, жителями котораго являются нѣсколько десятковъ зырянскихъ и русскихъ охотниковъ, два три торговца мѣхами, священникъ и исправникъ. Хлѣбъ страшно дорогъ; всякаго рода товары, вродѣ сахара, чая, свѣчей, продаются чуть ли не на вѣсъ золота; о какомъ-нибудь заработкѣ въ городишкѣ нечего и думать. Правительство выдаетъ такимъ ссыльнымъ отъ 4 до 8 руб. въ мѣсяцъ, причемъ выдача этой нищенской суммы прекращается, если ссыльный получитъ отъ родныхъ или друзей хотя бы самую ничтожную сумму денегъ, напр. 10 руб. въ теченіи года. Давать уроки — строго воспрещено, хотя бы даже дѣтямъ станового или исправника. Большинство ссыльныхъ изъ культурныхъ классовъ не знаютъ никакого ремесла. Найти же занятіе въ какой-нибудь конторѣ или частномъ предпріятіи, если таковыя находятся въ городишкѣ, совершенно невозможно.
„Мы боимся давать имъ занятія“, — писалъ Енисейскій корреспондентъ „Русскаго Курьера“, — „въ виду того, что мы сами можемъ за это попасть подъ надзоръ полиціи… Достаточно встрѣтиться съ административно-ссыльнымъ или обмѣняться съ нимъ нѣсколькими словами, чтобы, въ свою очередь, попасть въ число подозрительныхъ… Глава одной торговой фирмы заставилъ недавно своихъ приказчиковъ подписать условіе, въ которомъ они обязываются не заводить знакомства съ „политическими“ и даже не здороваться съ ними при случайной встрѣчѣ на улицѣ“.
Болѣе того, въ 1880 г. намъ пришлось читать въ русскихъ газетахъ, что министръ финансовъ сдѣлалъ предложеніе „о разрѣшеніи уголовнымъ и политическимъ административно-ссыльнымъ, заниматься всякаго рода ремеслами, съ разрѣшенія генералъ-губернатора, причемъ такое разрѣшеніе должно быть испрашиваемо въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ“. Я не знаю, былъ ли этотъ планъ приведенъ въ исполненіе, но мнѣ извѣстно, что еще недавно занятіе почти всѣми видами ремесла воспрещалось административно-ссыльнымъ, не говоря уже о томъ, что во многихъ случаяхъ занятіе извѣстнаго рода ремеслами прямо-таки невозможно, въ виду того, что административно-ссыльнымъ воспрещается отлучка изъ города даже на нѣсколько часовъ. Послѣ всего вышесказаннаго нужно ли говорить объ ужасной невообразимой нищетѣ, въ которой приходится ссыльнымъ влачить жизнь? — „Безъ одежи, безъ сапоговъ, безъ какихъ-либо занятій, ютясь въ крохотныхъ нездоровыхъ избушкахъ, они въ большинствѣ случаевъ умираютъ отъ чахотки“, — сообщалось въ „Голосѣ“ (2 февраля, 1881 г.). „Наши административные ссыльные буквально голодаютъ. Нѣкоторые изъ нихъ, не имѣя квартиръ, устроились въ подпольѣ подъ колокольней“, — писалъ другой корреспондентъ. „Административная ссылка, проще говоря, сводится къ убійству путемъ голоданія“, — таково было мнѣніе русской прессы, когда она имѣла возможность высказаться по этому вопросу. „Это — приговоръ къ медленной, но вѣрной смерти“, — писалъ по тому-же поводу „Голосъ“.
И все-же нищета не является наиболѣе острымъ въ ряду бѣдствій, постигающихъ административно-ссыльнаго. Мѣстное начальство обращается съ ними самымъ возмутительнымъ образомъ. За помѣщеніе свѣдѣнія въ газетахъ объ ихъ положеніи ссыльные переводятся въ отдаленнѣйшія мѣста Восточной Сибири. Молодымъ дѣвушкамъ, сосланнымъ въ Каргополь, приходится принимать ночные визиты пьяныхъ мѣстныхъ властей, силою врывающихся въ ихъ комнаты подъ предлогомъ, что власти имѣютъ право посѣщать ссыльныхъ во всякое время дня и ночи. Въ другой мѣстности полицейскій чиновникъ требуетъ отъ политическихъ ссыльныхъ дѣвушекъ являться каждую недѣлю въ полицейскій участокъ для „освидѣтельствованія, совмѣстно съ проститутками“, и т. д.; и т. д.[8].
Если таково положеніе ссыльныхъ въ менѣе отдаленныхъ частяхъ Россіи и Сибири, можно себѣ представить, каково оно въ такихъ мѣстностяхъ, какъ Олекминскъ, Верхоянскъ или Нижне-Колымскъ, деревушка, лежащая у устья Колымы за 68° широты и имѣющая лишь 190 жителей. Во всѣхъ этихъ деревушкахъ, состоящихъ нерѣдко всего изъ нѣсколькихъ домовъ, живутъ ссыльные, мученики, заживо-погребенные въ нихъ за то, что правительство не смогло выставить противъ нихъ никакого серьезнаго обвиненія. Пространствовавши цѣлые мѣсяцы по покрытымъ снѣгомъ горамъ, по замерзшимъ рѣкамъ, по тундрамъ, они заточены въ эти деревушки, гдѣ прозябаютъ лишь нѣсколько полуголодныхъ людей, промышляющихъ охотой. Не ограничиваясь ссылкой въ такія, казалось бы, достаточно глухія и угрюмыя мѣстности, правительство — какъ ни трудно этому повѣрить — высылаетъ нѣкоторыхъ административно-ссыльныхъ въ Якутскіе улусы, гдѣ имъ приходится жить въ юртахъ, вмѣстѣ съ якутами, нерѣдко страдающими самыми отвратительными накожными болѣзнями. „Мы живемъ во мракѣ“, — писалъ одинъ изъ нихъ своимъ друзьямъ, воспользовавшись поѣздкой охотника въ Верхоянскъ, откуда письму пришлось путешествовать 10 мѣсяцевъ, пока оно достигло Олекминска, — „мы живемъ во мракѣ и зажигаемъ свѣчи лишь на 1½ часа въ день; онѣ стоятъ черезчуръ дорого. Хлѣба совсѣмъ нѣтъ и мы питаемся рыбой. Мяса не достать ни за какую цѣну“. Другой писалъ: „Пишу вамъ, страдая отъ мучительныхъ болей, вслѣдствіе воспаленія надкостной плевы… Я просился въ госпиталь, но безуспѣшно. Не знаю, долго ли продолжатся мои мученія; единственное мое желаніе теперь какъ-нибудь избавиться отъ этой боли. Намъ не позволяютъ видаться другъ съ другомъ, хотя мы живемъ всего на разстояніи около 5 верстъ. Казна отпускаетъ намъ 4 руб. 50 коп. — въ мѣсяцъ“. Третій ссыльный писалъ около того же времени: „Спасибо вамъ, дорогіе друзья, за газеты, но, къ сожалѣнію, не могу читать ихъ: нѣтъ свѣчей и негдѣ купить ихъ. Моя цынга прогрессируетъ и такъ какъ нѣтъ надежды на переводъ, я надѣюсь умереть въ теченіи этой зимы“.
„Надѣюсь умереть въ теченіи этой зимы!“ — такова единственная надежда, которую можетъ питать ссыльный, попавшій въ Якутскій улусъ подъ 68° широты!
Читая подобныя письма, мы снова переносимся въ XVII столѣтіе и, кажется, слышимъ опять снова протопопа Аввакума: „а я остался здѣсь въ холодномъ срубѣ, а позднѣе съ грязными тунгузами, какъ хорошій пёсъ, лежа на соломѣ; когда покормятъ меня, а когда и забудутъ“. И, подобно женѣ Аввакума, мы спрашиваемъ снова и снова: „Долго ли муки сея будетъ“. Со времени эпизода съ Аввакумомъ прошли вѣка; въ продолженіи цѣлаго столѣтія мы слышали патетическія декламаціи о прогрессѣ и гуманитарныхъ принципахъ и все это лишь для того, чтобы ему возвратиться къ тому же самому пункту, возвратиться къ тому времени, когда московскіе цари, по нашептываніямъ приближенныхъ бояръ, посылали своихъ враговъ умирать въ тундрахъ.
А на вопросъ Аввакумовой жены, повторяемый снова и снова по всему пространству Сибири, у насъ имѣется лишь одинъ отвѣтъ: никакая частичная реформа, никакая замѣна однихъ людей другими не смогутъ улучшить этого ужасающаго положенія вещей; его можетъ измѣнить лишь полное измѣненіе всѣхъ основныхъ условій русской жизни.
Примѣчанія
править- ↑ Кутомарскіе и Александровскіе серебряные рудники всегда пользовались репутаціей очень нездоровыхъ, вслѣдствіе мышьяковыхъ испареній руды; не только люди, но даже скотъ страдалъ отъ нихъ, такъ что крестьяне этихъ мѣстностей принуждены выращивать скотъ въ сосѣднихъ деревняхъ. Что же касается до ртутныхъ испареній, то каждому, знакомому съ литературой о Нерчинскомъ горномъ округѣ, извѣстно, что серебряная руда этого округа сопровождается киноварью, особенно въ Шахгамѣ и Култумѣ, гдѣ всегда работаютъ каторжные. Правительство даже нѣсколько разъ пыталось начать добываніе ртути въ этихъ рудникахъ. Акатуйскій серебряный рудникъ того же округа пользуется страшной репутаціей, какъ одно изъ самыхъ нездоровыхъ мѣстъ.
- ↑ «Сибирь, какъ колонія». Спб., 1882, стр. 207.
- ↑ См. приложеніе А.
- ↑ Писано раньше извѣстнаго случая съ Сигидой.
- ↑ Изъ многочисленныхъ образчиковъ подобнаго рода административнаго произвола, опубликованныхъ въ 1881 г., когда печать на короткое время пользовалась нѣкоторой свободой, я приведу лишь одинъ. Въ 1872 г. Курское дворянство чествовало мѣстнаго губернатора обѣдомъ. Крупному землевладѣльцу М. Анненкову было поручено произнесть тостъ въ честь губернатора. Онъ произнесъ этотъ тостъ, но въ концѣ его прибавилъ: «Ваше Превосходительство, пью за Ваше здоровье, но вмѣстѣ съ тѣмъ отъ души желаю, чтобы Вы посвящали больше времени дѣламъ ввѣренной Вамъ губерніи».
Недѣлю спустя послѣ этого эпизода, у дверей его дома остановилась почтовая кибитка съ двумя жандармами; и, не давая Анненкову проститься не только со своими друзьями, а даже — съ женой, его отвезли въ Вятку. Его женѣ и Курскому и Фатешскому предводителямъ дворянства пришлось въ теченіи шести мѣсяцевъ самымъ настойчивымъ образомъ хлопотать у различныхъ очень вліятельныхъ особъ въ Петербургѣ, чтобы Анненкова вернули изъ ссылки. («Голосъ», «Порядокъ» и др. газеты, февр. 20—21, 1881 г.). - ↑ Въ приложеніи приводится извлеченіе изъ рѣчи Шакѣева, произнесенной въ Петербургскомъ дворянскомъ собраніи.
- ↑ Въ теченіи 1881 г. было разсмотрѣно 2837 «дѣлъ» о политическихъ, сосланныхъ административнымъ порядкомъ; изъ нихъ — 1950 находились въ то время въ Сибири. («Порядокъ», сентябрь 17, 1881 г.).
- ↑ «Голосъ», 12 февраля, 1881 г. Съ апрѣля 1881 г. газетамъ строжайше было воспрещено печатать какія-либо свѣдѣнія объ административно-ссыльныхъ, да и всѣ газеты, носившія болѣе или менѣе независимый характеръ, были закрыты.
