скрывались подъ чужими именами. Руководимые полярной звѣздой, мохомъ на деревьяхъ или, имѣя во главѣ старыхъ бродягъ, изучившихъ въ тюрьмахъ до тонкости сложную и драгоцѣнную для бѣглеца науку, трактующую о „бродяжныхъ тропахъ“ и „бродяжныхъ пристанищахъ“, они пускаются въ длинный и полный опасностей обратный путь. Они идутъ вокругъ байкальскаго озера, взбираясь на высокія и дикія горы по его берегамъ или перебираются черезъ озеро на плоту, или даже, какъ поется въ народной пѣснѣ, въ омулевой бочкѣ изъ-подъ рыбы. Они всячески избѣгаютъ большихъ дорогъ, городовъ и бурятскихъ поселеній, хотя нерѣдко располагаются на стоянку въ лѣсахъ, вблизи городовъ; каждую весну можно видѣть въ Читѣ костры „бродягъ“, вспыхивающіе вокругъ маленькой столицы Забайкалья на лѣсистыхъ склонахъ окружающихъ горъ. Они свободно заходятъ также въ русскія деревни, гдѣ, вплоть до настоящего дня, сохранился обычай выставлять на окнахъ крестьянскихъ домовъ хлѣбъ и молоко для „несчастныхъ“.
Если бѣглые не занимаются въ пути кражами, крестьяне не мѣшаютъ ихъ путешествію. Но лишь только кто-либо изъ бродягъ нарушаетъ этотъ взаимный молчаливый договоръ, сибиряки дѣлаются безжалостными. „Промышленные“ (охотники) — а ихъ не мало въ каждой сибирской деревнѣ — разсыпаются по тайгѣ и безжалостно истребляютъ бродягъ, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лѣтъ тому назадъ охота за „горбачами“ была своего рода промысломъ; впрочемъ, этого рода охота за людьми остается и до сихъ поръ промысломъ, которымъ занимаются преимущественно карымы, помѣсь туземцевъ съ русскими. „Съ сохатаго возьмешь только одну шкуру, — говорятъ эти охотники, — а съ „горбача“ сдерешь по меньшей мѣрѣ двѣ: рубашку и хоботье“. Нѣкоторые изъ бродягъ находятъ работу на крестьянскихъ заимкахъ, расположенныхъ вдали отъ деревень, но большинство избѣгаетъ этого рода работы въ виду того, что лѣтомъ удобнѣе всего пробираться къ западу: тайга питаетъ и укрываетъ странниковъ въ теченіи теплаго времени года. Правда, она въ это время наполняется густыми тучами мошекъ и бродяги, кото-
скрывались под чужими именами. Руководимые полярной звездой, мохом на деревьях или, имея во главе старых бродяг, изучивших в тюрьмах до тонкости сложную и драгоценную для беглеца науку, трактующую о «бродяжных тропах» и «бродяжных пристанищах», они пускаются в длинный и полный опасностей обратный путь. Они идут вокруг байкальского озера, взбираясь на высокие и дикие горы по его берегам или перебираются через озеро на плоту, или даже, как поется в народной песне, в омулевой бочке из-под рыбы. Они всячески избегают больших дорог, городов и бурятских поселений, хотя нередко располагаются на стоянку в лесах, вблизи городов; каждую весну можно видеть в Чите костры «бродяг», вспыхивающие вокруг маленькой столицы Забайкалья на лесистых склонах окружающих гор. Они свободно заходят также в русские деревни, где, вплоть до настоящего дня, сохранился обычай выставлять на окнах крестьянских домов хлеб и молоко для «несчастных».
Если беглые не занимаются в пути кражами, крестьяне не мешают их путешествию. Но лишь только кто-либо из бродяг нарушает этот взаимный молчаливый договор, сибиряки делаются безжалостными. «Промышленные» (охотники) — а их немало в каждой сибирской деревне — рассыпаются по тайге и безжалостно истребляют бродяг, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лет тому назад охота за «горбачами» была своего рода промыслом; впрочем, этого рода охота за людьми остается и до сих пор промыслом, которым занимаются преимущественно карымы, помесь туземцев с русскими. «С сохатого возьмешь только одну шкуру, — говорят эти охотники, — а с „горбача“ сдерешь по меньшей мере две: рубашку и хоботье». Некоторые из бродяг находят работу на крестьянских заимках, расположенных вдали от деревень, но большинство избегает этого рода работы ввиду того, что летом удобнее всего пробираться к западу: тайга питает и укрывает странников в течение теплого времени года. Правда, она в это время наполняется густыми тучами мошек и бродяги, кото-
