Источниками для настоящихъ примѣчаній къ книгѣ Лао-Си „Тао-Те-Кингъ“ послужили, главнымъ образомъ, слѣдующія книги: Д. П. Конисси. Философія Лаоси. „Вопросы филос. и психол.“, книги XVIII и XXIII. — „Тао-Те-Кингъ“ Лаоси. Перев. его же, ibid, кн. XXIII. — В. Васильевъ. Религія востока: конфуціанство, буддизмъ и даосизмъ. Спб. 1873 г. — архим. Хрисанѳъ. Религіи древняго міра. Томъ I. Спб. 1873 г. — Георгіевскій. Принципы жизни Китая. Спб. — Stanislas Julien. Lao-Tzeu Tao-te-King. Paris, 1842 г. — Вл. Соловьевъ. Китай и Европа. Собр. соч., т. VI, изд. 1912 г. — Изреченія Лао-Тзе, избранныя Л. Н. Толстымъ. М. 1911 г. — Лаотзе. Книга пути. Переводъ К. Бальмонта въ сборникѣ „Зовы древности“. Спб. 1908 г. и нѣкотор. друг. сочиненія справочнаго характера.
Жизнеописаніе Лао-Си можетъ занять нѣсколько томовъ или умѣститься въ нѣсколькихъ строкахъ, смотря по тому, примемъ ли мы за жизнеописаніе народный миѳъ о Лао-Си или тѣ нѣсколько сухихъ и отрывочныхъ свѣдѣній, съ великимъ трудомъ добытыхъ синологами, да и то не совершенно достовѣрныхъ. Если мы примемъ послѣднее, изъ огромной народной книги о Лао-Си для насъ останется одна страница; при болѣе строгомъ отношеніи — одна строка изъ страницы, при еще болѣе строгомъ — одно слово изъ строки — имя Лао-Си. Но и это имя окажется не именемъ: Лао-Си — значитъ „престарѣлый философъ“ — слѣдовательно, есть только прозвище, данное Лао-Си; слѣдующее прозваніе Лао-Си — „Хакуянъ“ — также не имя: это только псевдонимъ философа, принятый имъ по обычаю китайскихъ ученыхъ; наконецъ, мы узнаёмъ, что фамилія его была „Ли“, а имя „Зи“.
Объемъ наименѣе оспариваемыхъ и наиболѣе научноустойчивыхъ свѣдѣній о Лао-Си крайне не великъ.
Годъ рожденія Лао-Си неизвѣстенъ; его относятъ къ началу VI-го вѣка до Р. Х. Хронологія всемірной исторіи, принятая въ современной Японіи, принимаетъ за годъ рожденія Лао-Си — 604; этотъ же годъ указываетъ и извѣстный синологъ Julien. Главнѣйшимъ и единственнымъ по достовѣрности источникомъ для жизнеописанія Лао-Си является китайскій историкъ Сымацянь, авторъ „Историческихъ повѣствованій“, сочувственно относящійся къ таосизму. Свѣдѣнія, заимствованныя изъ Сымацяня, а также и изъ другихъ китайскихъ источниковъ, приводятся здѣсь по переводу съ китайскаго, сдѣланному Д. П. Конисси. Родители Лао-Си жили въ селѣ Кёку-Зинъ, уѣзда Лей, провинціи Ку, въ королевствѣ Со, лежавшемъ близъ современнаго Пекина. Ремесло родителей Лао-Си неизвѣстно. Его имя — Зи, фамилія — Ли. Есть извѣстіе, что фамилію Ли философъ носилъ по матери, а свой псевдонимъ Хакуянъ — по отцу. Неизвѣстно, какое образованіе получилъ Лао-Си; но тотъ фактъ, что въ дальнѣйшемъ Лао-Си былъ на государственной службѣ, для поступленія на которую необходимо было сдать трудные экзамены, показываетъ, что Лао-Си и въ дѣтствѣ получилъ нѣкоторое образованіе.
На нѣкоторыя черты жизни Лао-Си есть весьма смутныя указанія въ самой его книгѣ „Тао-Те-Кингъ“.
Можно думать, что онъ былъ очень небогатъ, простъ, скроменъ, нетребователенъ. „Многіе люди богаты, — говоритъ онъ въ XX гл., — но я не имѣю ничего, какъ будто все потерялъ. „Я раздаю милостыню въ великомъ страхѣ“ (гл. LIII). Занимая оффиціальное место, Лао-Си, очевидно, былъ вполнѣ обезпеченъ; лишь послѣднее признаніе о милостынѣ объясняетъ намъ другое признаніе: „я не имѣю ничего“.
Лао-Си былъ женатъ: Сымацянь сообщаетъ о сынѣ философа, Со, служившемъ въ военной службѣ, столь отрицаемой Лао-Си.
Лао-Си былъ начальникомъ императорскаго книгохранилища (или государственнаго архива).
Неизвѣстно ничего болѣе о служебной дѣятельности философа. Несомнѣнно лишь то, что этотъ постоянно-свободный доступъ въ величайшее книгохранилище въ Китаѣ далъ Лао-Си возможность въ совершенствѣ узнать всю письменность Китая. Можно думать, что самое недовольство философа практической мудростью своего народа было порождено именно совершеннымъ знаніемъ этой мудрости. Съ другой стороны, пребываніе въ самомъ центрѣ политической жизни страны внушило Лао-Си критическое отношеніе къ тѣмъ ея формамъ, въ которыя она выливалась въ современномъ ему Китаѣ.
У историка Сымацяня сохранено извѣстіе о свиданіи Лао-Си съ Конфуціемъ. Впервые въ этомъ свиданьи обнаружились двѣ силы китайскаго міросознанія: та, которая сдѣлала Китай Китаемъ, и та, которая дала ему только мудрую книгу, совершенно имъ не понятую: сила срединнаго „Конфуціанства“, и безсиліе Лао-Си, про котораго Вл. С. Соловьевъ сказалъ, что онъ „единственное исключеніе“ изъ „не великаго“ народа, въ которомъ „не было и великихъ людей“.
Свиданіе это имѣетъ долю историческаго вѣроятія (Конфуцій родился, по преданію, въ 551 году; стало-быть, въ старости Лао-Си могъ его видѣть); еслибъ оно и не имѣло этой доли, оно символически было бы неизбѣжно.
„Когда Конфуцій находился въ Сіу, — пишетъ Сыманянь, — то онъ посѣтилъ Лао-Си, чтобы услышать мнѣніе его относительно обрядовъ.
„Обрати вниманіе на то, — сказалъ Лао-Си Конфуцію, — что люди, которые учили народъ, умерли, и кости ихъ уже давно истлѣли, но слова ихъ доселѣ существуютъ. Когда мудрецу благопріятствуютъ обстоятельства, онъ будетъ разъѣзжать на колесницахъ, — когда же нѣтъ, онъ будетъ ходить, нося на головѣ тяжесть, держась руками за края ея.
„Я слышалъ, что опытный купецъ скрываетъ свой товаръ, какъ будто ничего не имѣетъ. Точно также, когда мудрецъ имѣетъ высокую нравственность, то наружность его этого не выражаетъ. Ты брось свою гордость, вмѣстѣ со всякаго рода страстями; оставь свою любовь къ прекрасному, вмѣстѣ съ наклонностью къ чувственности, потому что онѣ безполезны для тебя“.
„Вотъ что я говорю тебѣ, и больше ничего не скажу“.
„Удалившись отъ нашего мудреца, Конфуцій сказалъ своимъ ученикамъ: Я знаю, что птицы умѣютъ летать, — рыбы умѣютъ плавать въ водѣ и животныя умѣютъ бѣгать. Также знаю, что бѣгущихъ можно остановить тенетами, плавающихъ — сѣтями, а летающихъ — силками. Но, что касается дракона, то я не знаю ничего. Онъ несется на облакахъ и поднимается на небо“.
„Я сегодня увидѣлъ Лао-Си. Не драконъ ли онъ“.
Опредѣляя сущность религіознаго сознанія китайцевъ, арх. Хрисанѳъ говоритъ: „Всѣ священныя или авторитетныя книги Китая — по преимуществу, содержанія нравственно-практическаго. Но ни одно изъ заключенныхъ въ нихъ нравственныхъ правилъ не возвышается надъ обычными, естественными требованіями такъ называемой житейской мудрости, житейскаго разсчета“. Именно обладателемъ такой мудрости предсталъ предъ Лао-Си Конфуцій и въ лицѣ его какъ бы самъ Китай предсталъ предъ Лао-Си; выслушалъ его почтительно, назвалъ его дракономъ, — и ничему не научился отъ него. Судьба Лао-Си была совершенно такая же въ Китаѣ: его выслушали, не только назвали дракономъ, но обожествили, — и все же, какъ отъ Конфуція въ повѣствованіи историка, ушелъ Лао-Си отъ Китая на западъ, къ варварамъ.
Лао-Си оставилъ государственную службу, недовольный теченіемъ общественныхъ и политическихъ дѣлъ, и удалился въ уединеніе — поступокъ, единственный, можетъ быть, во всей исторіи Китая до Лао-Си. Онъ посвятилъ свою жизнь созерцанію и размышленію; поселился въ уединенной пещерѣ и тамъ-то, по преданію, обдумалъ свою книгу. Объ уединеніи Лао-Си писалъ въ ней: «Когда дѣла увѣнчаются блестящимъ успѣхомъ и будетъ пріобрѣтено доброе имя, то лучше всего удалиться (въ уединеніе). Вотъ это-то и есть небесное Тао“ (IX).
Наконецъ, онъ вознамѣрился покинуть Китай совершенно. Онъ рѣшилъ уйти въ страны варваровъ, черезъ западную границу. Это указаніе на отшествіе Лао-Си на западъ чрезвычайно важно: оно, — по свидѣтельству проф. Васильева, — „какъ бы указываетъ на связь книги Лао-Си съ западомъ“. Западъ отнимаетъ Лао-Си у Китая и изъ-за китайскихъ стѣнъ конфуціанской и всекитайской „средины и постоянства“ уводить къ западному богостроительству — буддійскому и чуть ли не къ еще болѣе намъ близкому: „Въ новѣйшее время, — пишетъ проф. Васильевъ, — „въ дошедшей до насъ книгѣ (Лао-Си. С. Д.) отыскали уже имя Іеговы; оно, хотя и переписанное китайскими іероглифами, которымъ даютъ соотвѣтственное языку толкованіе, поражаетъ уже тѣмъ, что китайскій языкъ собственно не употребляетъ для названія больше двухъ іероглифовъ (а здѣсь три), да и идея, выражаемая ими, также подходитъ къ западнымъ понятіямъ о Божествѣ, совершенно прежде неизвѣстнымъ на востокѣ“ (op. cit., 76–77).
Какъ бы то ни было, аскетическое устремленіе Лао-Си къ уединенію, молчанію и созерцанію, — есть отрицаніе, по существу, всего китайскаго религіознаго сознанія и дѣйствованія. Китаецъ, по опредѣленію нашего извѣстнаго синолога Георгіевскаго, относящагося къ духовному строю жизни Китая съ большимъ сочувствіемъ, — „это конфуціанецъ въ теоріи (всего чаще) и на практикѣ (почти всегда), это человѣкъ, полагающій цѣль своей жизни въ личномъ земномъ благоденствіи и пользующійся для достиженія цѣли сыновнимъ благочестіемъ, какъ средствомъ основнымъ, обусловливающимъ всѣ другія средства“ (стр. 459). Съ этой точки зрѣнія, очевидно, не было болѣе некитайскаго китайца, чѣмъ Лао-Си съ его „уходомъ“ изъ Китая для исканія возможности желаемой имъ совершенной аскезы.
По преданію, сообщаемому Сымацянемъ, направляясь на западъ, Лао-Си достигъ горнаго прохода, находившагося на границѣ имперіи. Тамъ его встрѣтилъ начальникъ пограничной стражи Инъ-Ки (или Инъ-Си), бывшій глубокимъ почитателемъ философа. Полагая, что Лао-Си хочетъ исчезнуть навсегда, Инъ-Ки сказалъ ему: „Философъ! ужели ты думаешь скрыться? Если такъ, то прошу — изложи сначала свое ученіе для нашего наставленія“. Въ отвѣтъ на это Лао-Си написалъ свою книгу „Тао-Те-Кингъ“. По китайскому исчисленію, въ этотъ именно годъ родился Сиддарта Будда.
Это преданіе о созданіи „Тао-Те-Кинга“ недостовѣрно: совершенно очевидно, что книга Лао-Си, пестрая по составу, не цѣльная даже по главамъ, написана въ разное время и есть сборникъ афоризмовъ, составлявшихся по разнымъ случаямъ и при различныхъ обстоятельствахъ.
О жизни Лао-Си въ его уединеніи неизвѣстно ничего. Сымацянь пишетъ лишь: „Нѣкоторые думаютъ, что Лао-Си жилъ до 160 лѣтъ отъ роду, другіе — до 200 лѣтъ, благодаря своей святой жизни, согласной съ Тао“. Древнія китайскія изображенія Лао-Си рисуютъ его уѣзжающимъ на западъ на быкѣ; его изображаютъ при этомъ съ большой бородой — признакъ, что философъ, уѣзжая, уже достигъ 60-лѣтняго возраста, такъ какъ лишь съ этого возраста китайцамъ разрѣшалось ношеніе бороды. О внѣшности Лао-Си существуетъ апокрифическое свидѣтельство въ исторіи Сымацяня: „Лао-Си былъ высокаго роста; цвѣтъ лица у него былъ желтый, красивыя брови, длинныя уши, широкій лобъ, рѣдкіе и некрасивые зубы, четырехъ-угольный ротъ съ толстыми и безобразными губами“.
Вокругъ этого остова свѣдѣній о философѣ Лао-Си образовался миѳъ о великомъ и всемогущемъ мудрецѣ Лао-Си. Отъ Лао-Си ведетъ свое начало даосизмъ (или таосизмъ), распространенное въ Китаѣ, въ простомъ народѣ, вѣроученіе. „Даосизмъ есть самый разнородный составъ всякаго рода вѣрованій и пріемовъ, не имѣющихъ между собою ничего общаго, даже не старавшихся обобщиться посредствомъ какой-нибудь системы. У всѣхъ у нихъ одного общаго только имя, да то, что всѣ они согласно признаютъ своимъ учителемъ Лао-Цзы“ — говоритъ о таосизмѣ китайскій писатель Ма-Дуань-Линъ.
Чрезвычайно мѣтко указываетъ однако проф. Васильевъ то общее, что есть у всѣхъ этихъ, дѣйствительно, противорѣчивыхъ и взаимно исключающихъ другъ друга ученій, именуемыхъ таосизмомъ: „Общая связь всѣхъ разнородныхъ системъ даосизма заключается въ ихъ протестѣ противъ конфуціанства, въ принятіи именно того, что не согласно съ этимъ ученіемъ, въ соединеніи подъ одно знамя всѣхъ недовольныхъ“.
Таосизмъ, при всѣхъ его противорѣчіяхъ и нелѣпостяхъ, есть выходъ къ совсѣмъ иному религіозному сознанію или состоянію, чѣмъ мертвый позитивизмъ китайщины; горный проходъ, уводившій Лао-Си изъ Китая на западъ, оставленъ имъ въ его книгѣ; въ теосизмѣ этотъ проходъ загроможденъ и заваленъ множествомъ камней и камешковъ, но это всетаки нѣкоторый проходъ. Съ этой точки зрѣнія даосская легенда о Лао-си примѣчательна своими обращеніями къ западу и внѣкитайскими толкованіями Лао-Си. Она начинается съ разсказа о превращеніяхъ Лао-Си, о преждесуществованіяхъ мудреца и этимъ самымъ разбиваетъ тупое спокойствіе китайскаго представленія о существованіи человѣка въ конечныхъ предѣлахъ рожденія и смерти.
„Этотъ Лаоузюнь (Лао-Си), — повѣствуетъ даосская легенда, — родился самъ собою прежде великаго несуществованія; онъ не имѣетъ причины; его нельзя опредѣлить существованіемъ вселенной; катясь вмѣстѣ съ великимъ Дао, онъ создаетъ вселенную, разливаетъ дыханіе во всѣхъ странахъ; онъ ниспускается, какъ государственный учитель, во всѣ времена, хотя люди и не знаютъ болѣе того, что при династіи Чжоу онъ снова воплотился въ фамиліи Ли и родился изъ лѣваго бока“ (какъ и Будда). Онъ „высочайшій старый властитель“. Начало его воплощеній нельзя познать. „Первое перерожденіе полагается за полторы тысячи лѣтъ до нашей эры, когда Лао-узюнь, отдѣливъ святой воздухъ, помѣстилъ его во чревѣ прекраснѣйшей яшмовой дѣвицы, гдѣ онъ и пробылъ 81 годъ (почему и родился съ бѣлыми волосами и названъ старымъ). Онъ родился изъ лѣваго бока подъ деревомъ Ли (каштанъ) и указавъ на него, сказалъ: оно будетъ моей фамиліей; голова у него была бѣлая, лицо желтое, уши длинныя, глаза большіе, окладистая борода, широкая шея, рѣдкіе зубы, квадратный ротъ, на ладоняхъ крестъ“. (Переводъ проф. Васильева съ китайс) По другому преданію, сообщаемому арх. Хрисанѳомъ, „мать его зачала не отъ мужа, но отъ опустившейся на нее звѣзды, и 80 лѣтъ носила во чревѣ таинственный плодъ соединенія земли съ небомъ, пока не родила своего „сѣдого младенца“.
Странствуя въ колесницѣ, запряженной чернымъ быкомъ, на западъ, Лао-Си въ одно изъ странствій, утверждаютъ даосы, „оплодотворилъ спящую мать Шакія-Муни, отчего и родился Будда“ — въ годъ созданія „Тао-те-Кинга“. Лао-Си посѣщалъ Индію и Тибетъ. Онъ былъ всевѣдущъ, пріобрѣтя всевѣдѣніе подвигомъ молчанія, уединенія и созерцанія. „Онъ указалъ средства, какъ добывать девять сортовъ пилюль, восемь камней, яшмовый напитокъ, золотую слюну, какъ покорять демоновъ и распоряжаться ими, питать природу, не ѣсть хлѣба, принимать превращенія“.
Императоръ, желая видѣть Лао-Си и не добившись свиданья съ нимъ, самъ поѣхалъ къ нему и, увидя, что онъ не кланяется, сказалъ: „Ты хотя и праведный, но мой подданный, отъ меня зависитъ богатство и знатность“. — Тогда Лао-Си, поднявшись на сто саженей на воздухъ, сказалъ: „Теперь, когда я вверху не на небѣ, въ срединѣ (на воздухѣ) не похожъ на человѣка, внизу не касаюсь земли, — что значатъ твои, государь, награды“. Императоръ, познавъ его мудрость и величіе, слѣзъ съ носилокъ и поклонился ему. Такъ — по легендѣ — величайшій носитель святыни китаизма — Императоръ склонился предъ мудрымъ Лао-Си.
Величайшее знаніе, данное Лао-Си даосамъ, вѣрнымъ своимъ, — знаніе безсмертія, путь къ практическому достиженію безсмертія. Въ даосскихъ системахъ есть все: миѳологія, астрологія, космологія, теогонія, магія, медицина, практическая аскеза (напр., пріемы дыханія, практика созерцаній и проч.) — но все это только для того, чтобъ овладѣть безсмертіемъ тутъ же, на землѣ, чтобы вознестись на небо „для принятія должности на. небѣ“. — Эта жажда почти осязаемаго безсмертія есть то, что, можетъ быть, наиболѣе презираемо китайцами въ даосизмѣ, такъ какъ нѣтъ ничего болѣе чуждаго китайцу и китаизму, какъ какая бы то ни было идея безсмертія (если, разумѣется, не подмѣнивать безсмертія дурной безконечностью смерти и рожденія — столь почитаемой въ Китаѣ). „Будущаго для китайца нѣтъ, тѣмъ болѣе будущаго за предѣлами этого міра. Замѣчательно, что китаецъ, скептически относясь къ вопросу о будущей жизни человѣка, вмѣстѣ съ тѣмъ не разсуждаетъ и о будущемъ всего міра или о концѣ вселенной. Въ его религіозной доктринѣ нѣтъ эсхатологіи, нѣтъ слова о концѣ міра, какъ нѣтъ слова и о его началѣ. Онъ знаетъ только фактъ бытія вселенной. О томъ, что выходитъ за предѣлы дѣйствительности, онъ не хочетъ знать. Это человѣкъ факта и тихаго, спокойнаго, но постояннаго матеріальнаго труда“ (арх. Хрисанѳъ).
Даосскія легенды Лао-Си показываютъ съ достаточной убѣдительностью, что и китайскій „человѣкъ факта“ не избѣжалъ жажды безсмертія „ну, хоть маленькаго, малюсенькаго“ (Достоевскій). Въ этомъ смыслѣ, какъ ни грубъ и ни пестръ по своему составу, даосизмъ, онъ — всетаки дѣтище того единственнаго изъ китайцевъ, которому тяжело стало остаться китайцемъ до конца и который бѣжалъ изъ Китая на запретный западъ къ какой-то новой религіозной дѣйствительности.
Дракономъ взлетающимъ, а не покоящимся на божественной серединѣ, назвалъ Конфуцій—Китай сѣдого младенца Лао-Си, — и этотъ драконъ есть единственный за тысячелѣтнюю исторію Китая, который хотѣлъ возлетѣть къ небу. Существуютъ самыя противорѣчивыя толкованія ученія Лао-Си. Вл. С. Соловьевъ признавалъ Лао-Си „величайшимъ и, можетъ быть, единственнымъ умозрительнымъ философомъ желтой расы“ (Соч., VI, 118), утверждая, что, по Лао-Си, „истинное начало всего есть абсолютное безразличіе“, что „абсолютная пустота или безразличіе, какъ умозрительный принципъ, и отрицаніе жизни, знанія и прогресса, какъ необходимый практическій выводъ“ составляютъ самое существо ученія Лао-Си. Въ противоположность Вл. Соловьеву, арх. Хрисанѳъ утверждалъ, что „божество Лао-цзы есть міровая субстанція въ пантеистическомъ смыслѣ,“ что Лао-Си призываетъ къ безсмертію, пріобрѣтаемому мудростью чрезъ усвоеніе божественнаго элемента въ природѣ (I, 161). Авторъ статьи о Лао-Си въ русскомъ философскомъ журналѣ, Д. П. Конисси утверждаетъ, что „признавая Тао безконечнымъ и чистѣйшимъ духомъ, Лаоси приходитъ къ логически необходимому выводу, что оно существо высочайшее и абсолютное“, что „метафизическая система Лао-Си представляетъ собою послѣдовательное и цѣльное ученіе о единомъ Верховномъ Существѣ, подобное тому, до котораго возвысилась греческая философія въ эпоху своего расцвѣта (Воп. Фил. и Пс, XXIII, 375-76). Всецѣло оставляя это утвержденіе на отвѣтственности Д. П. Конисси, мы отмѣтимъ лишь нѣкоторыя черты какого-то гераклитизма у Лао-Си: „Вообще вещи идутъ впередъ или назадъ; воютъ или дуютъ; сильны или слабы; несутся или же останавливаются на одномъ мѣстѣ“ (XXIX). „Я какъ будто несусь, но не знаю куда и гдѣ остановлюсь. Я одинъ теменъ, но люди свѣта просвѣщены. Я одинъ страдаю душевно; волнуюсь, какъ море; блуждаю и не знаю, гдѣ остановиться (XX). Л. Н. Толстой, въ послѣдніе годы жизни вновь заинтересовавшійся ученіемъ Лао-Си, утверждалъ, что „сущность ученія Лао-Тзе есть та же, какъ и сущность ученія христіанскаго“ (въ книжкѣ: Лао-Тзе. Избранныя мысли. Изд. Посредника, М. 1911 г., стр. 10—11). Это утвержденіе Л. Н. Толстого, а также и другое его утвержденіе, что основная мысль ученія Лао-Си „не только похожа, но совершенно та же, какъ и та, которая выражена въ 1-мъ посланіи Іоанна“ (стр. 9) — является ошибочнымъ. Первое посланіе апостола Іоанна, дѣйствительно, выражающее основу христіанскаго ученія, съ неоспоримой ясностью выводитъ заповѣдь о любви изъ ученія о Іисусѣ Христѣ, Сынѣ Божіемъ; „Любовь познали мы въ томъ, что Онъ (т.-е. Христосъ) положилъ за насъ душу свою“ (3,16); оно утверждаетъ далѣе Троичность Божества; „Ибо три свидѣтельствуютъ на небѣ: Отецъ, Слово и Святый Духъ, и сіи три суть едино“ (5,7); наконецъ, самую любовь посланіе ставитъ въ тѣснѣйшую связь съ Богочеловѣчествомъ Христа и сыновствомъ людей Богу; „Всякій вѣрующій, что Іисусъ есть Христосъ, отъ Бога рожденный, и всякъ, любящій родившаго, любитъ рожденнаго отъ Него. Что мы любимъ дѣтей Божіихъ, узнаемъ изъ того, когда любимъ Бога“ (5,1—2). Идеи Богосыновства, Богочеловѣчества, искупительной жертвы и любви христіанской, вытекающей изъ этихъ основныхъ утвержденій посланія Іоанна, совершенно чужды Лао-Си, какъ и другимъ китайскимъ ученіямъ. Понятія, выражаемаго словомъ „Любовь“, въ ученіи Лао-Си нѣтъ вовсе: оттого это слово не встрѣчается въ переводахъ Конисси и Васильева, сдѣланныхъ съ китайскаго. Ученіе Лао-Си содержитъ подлинное, опытное указаніе на внутренній религіозный путь (который Лао-Си обозначаетъ словомъ Тао), въ его ученіи есть несомнѣнно-сильное начало аскетизма, несвойственнаго другимъ китайскимъ ученіямъ (какъ это указано архим. Хрисанѳомъ), но, при всей своей возвышенности, чистотѣ и религіозной значительности путь Лао-Си не есть путъ христіанскій. Наука китаевѣдѣнія, сравнительная исторія религій и богословіе одинаково заставляютъ утверждать это съ полной очевидностью. — Но при всѣхъ разнорѣчіяхъ въ пониманіи ученія Лао-Си одно совершенно несомнѣнно: это глубокое различіе духовнаго пути Лао-Си отъ пути всѣхъ до единаго китайскихъ мыслителей. Путь Лао-Си — внутреннее углубленіе, отшельничество, пещера (имѣющая особое мистеріальное значеніе во всѣхъ арійскихъ религіяхъ), молчаніе, созерцаніе, аскеза — путь буддійскій, христіанскій (разумѣется, со стороны чисто внѣшней, формъ, а не сущностей), но совершенно не китайскій. Арх. Хрисанѳъ, разбирающій ученіе Лао-Си съ точки зрѣнія христіанскій, чрезвычайно удачно и глубокомысленно отмѣчаетъ это разительнѣйшее отличіе Лао-Си отъ всѣхъ другихъ китайскихъ религіозныхъ мыслителей: „Міръ есть проявленіе Дао — въ его неистинной, низшей формѣ бытія. Истинное бытіе, слѣдовательно, состоитъ въ отрѣшеніи отъ этого ничтожнаго, дѣйствительнаго бытія, въ забвеніи интересовъ настоящей жизни, въ приближеніи посредствомъ созерцанія къ жизни самаго „Дао“. Съ такимъ понятіемъ о божествѣ и происхожденіи изъ него міра у Лао-Тзы связывается аскетизмъ, такъ чуждый китайскому духу, и созерцательность, такъ мало понятная для національныхъ мудрецовъ Китая. Этотъ аскетизмъ и есть путь къ соединенію съ вѣчнымъ Дао. Человѣкъ сосредоточенный освобождается изъ подъ власти міра и становится одно съ „Дао“; съ этою послѣднею мыслію о соединеніи съ „Дао“ связано ученіе объ откровеніяхъ, получаемыхъ отъ вѣчнаго разума“.
Изъ завершеннаго, обнесеннаго великой стѣной „не хочу знать далѣе“ китайскаго міра, отъ позитивной середины торжествующаго факта и чувственной данности, Лао-Си хочетъ уйти горнымъ проходомъ созерцанія, уединенія, молчанія и аскезы. Въ этомъ проходѣ открывается намъ истинный Лао-Си — единственный драконъ, хотѣвшій взлетѣть къ небу.
Центральное мѣсто въ ученіи Лао-Си занимаетъ, понятіе „Тао“ (или „Дао“, по другому произношенію). Изъ „Тао“ выводитъ Лао-Си всю свою космогонію, метафизику, этику, даже политику; послѣдователи Лао-Си, даосы, выводятъ изъ Тао всю свою миѳологію, астрологію, магію, даже медицину.
„Въ буквальномъ переводѣ съ китайскаго слово „Тао“ (или То, До) обозначаетъ понятія: „путь“, „повиновеніе“, „слово“ или „говорить“ — въ общеупотребительномъ языкѣ, „истина“ или то, что непремѣнно должно быть такъ, а не иначе — въ философскомъ смыслѣ; оно же означаетъ императивный долгъ — въ этическомъ смыслѣ“ (Конисси XXIII,