„Въ новѣйшее время, — пишетъ проф. Васильевъ, — „въ дошедшей до насъ книгѣ (Лао-Си. С. Д.) отыскали уже имя Іеговы; оно, хотя и переписанное китайскими іероглифами, которымъ даютъ соотвѣтственное языку толкованіе, поражаетъ уже тѣмъ, что китайскій языкъ собственно не употребляетъ для названія больше двухъ іероглифовъ (а здѣсь три), да и идея, выражаемая ими, также подходитъ къ западнымъ понятіямъ о Божествѣ, совершенно прежде неизвѣстнымъ на востокѣ“ (op. cit., 76–77).
Какъ бы то ни было, аскетическое устремленіе Лао-Си къ уединенію, молчанію и созерцанію, — есть отрицаніе, по существу, всего китайскаго религіознаго сознанія и дѣйствованія. Китаецъ, по опредѣленію нашего извѣстнаго синолога Георгіевскаго, относящагося къ духовному строю жизни Китая съ большимъ сочувствіемъ, — „это конфуціанецъ въ теоріи (всего чаще) и на практикѣ (почти всегда), это человѣкъ, полагающій цѣль своей жизни въ личномъ земномъ благоденствіи и пользующійся для достиженія цѣли сыновнимъ благочестіемъ, какъ средствомъ основнымъ, обусловливающимъ всѣ другія средства“ (стр. 459). Съ этой точки зрѣнія, очевидно, не было болѣе некитайскаго китайца, чѣмъ Лао-Си съ его „уходомъ“ изъ Китая для исканія возможности желаемой имъ совершенной аскезы.
По преданію, сообщаемому Сымацянемъ, направляясь на западъ, Лао-Си достигъ горнаго прохода, находившагося на границѣ имперіи. Тамъ его встрѣтилъ начальникъ пограничной стражи Инъ-Ки (или Инъ-Си), бывшій глубокимъ почитателемъ философа. Полагая, что Лао-Си хочетъ исчезнуть навсегда, Инъ-Ки сказалъ ему: „Философъ! ужели ты думаешь скрыться? Если такъ, то прошу — изложи сначала свое ученіе для нашего наставленія“. Въ отвѣтъ на это Лао-Си написалъ свою книгу „Тао-Те-Кингъ“. По ки-
„В новейшее время, — пишет проф. Васильев, — „в дошедшей до нас книге (Лао-Си. С. Д.) отыскали уже имя Иеговы; оно, хотя и переписанное китайскими иероглифами, которым дают соответственное языку толкование, поражает уже тем, что китайский язык собственно не употребляет для названия больше двух иероглифов (а здесь три), да и идея, выражаемая ими, также подходит к западным понятиям о Божестве, совершенно прежде неизвестным на востоке“ (op. cit., 76–77).
Как бы то ни было, аскетическое устремление Лао-Си к уединению, молчанию и созерцанию, — есть отрицание, по существу, всего китайского религиозного сознания и действования. Китаец, по определению нашего известного синолога Георгиевского, относящегося к духовному строю жизни Китая с большим сочувствием, — „это конфуцианец в теории (всего чаще) и на практике (почти всегда), это человек, полагающий цель своей жизни в личном земном благоденствии и пользующийся для достижения цели сыновним благочестием, как средством основным, обусловливающим все другие средства“ (стр. 459). С этой точки зрения, очевидно, не было более некитайского китайца, чем Лао-Си с его „уходом“ из Китая для искания возможности желаемой им совершенной аскезы.
По преданию, сообщаемому Сымацянем, направляясь на запад, Лао-Си достиг горного прохода, находившегося на границе империи. Там его встретил начальник пограничной стражи Ин-Ки (или Ин-Си), бывший глубоким почитателем философа. Полагая, что Лао-Си хочет исчезнуть навсегда, Ин-Ки сказал ему: „Философ! ужели ты думаешь скрыться? Если так, то прошу — изложи сначала свое учение для нашего наставления“. В ответ на это Лао-Си написал свою книгу „Тао-Те-Кинг“. По ки-
