Россия — весьма обширная страна, покрытая даже в областях наиболее обитаемых дремучими лесами, а со стороны Литвы и Ливонии пространными болотами, являющимися как бы её оградой. Она довольно густо заселена от Нарвы, крепости и морской пристани на границах Ливонских, принадлежащей королевству Шведскому, до Архангельска или св. Николая, другого города в расстоянии от Нарвы на 2,800 верст (4 версты равны 1 лье), — и от Смоленска (города близ пределов литовских, обнесенного каменною стеною при Федоре Ивановиче Борисом Федоровичем, тогдашним правителем государства), до Казани, на 1,300 верст.
В стране Казанской прежде находилось независимое татарское царство; оно было покорено великими князьями: Василием Иоанновичем и сыном его, Ианном Васильевичем. Владетель Казанский был взят в плен в самом городе Иоанном Васильевичем: он живет еще и теперь в Московии, зовут его царь Симеон. Казань построена возле знаменитой реки Волги, в которую впадает Ока. Подле этого города обитают черемисы. За Казанью, по течению Волги, впадающей при Астрахани в Каспийское море, тянутся обширные необитаемые степи; только немногие крепости построены по берегам Волги. От Казани до Астрахани около 2,000 верст. Астрахань, укрепленный город, ведет очень деятельную торговлю, более деятельную, чем все прочие русские города, и снабжает почти всю Россию солью и соленою рыбой. Полагают, что земля там весьма плодородна, так как на степях между Казанью и Астраханью растет много низкорослых, богатых плодами вишневых деревьев и даже несколько лоз дикого винограда. Астрахань изобилует хорошими плодами; в окрестностях её, как рассказывают некоторые прежние писатели, попадаются растения-животные, так называемые бараны: они вырастают из земли и привязаны к корню как бы кишкой, идущей от пупа, длиною в 2 или 3 сажени. Названный баран поедает траву вокруг себя и затем умирает. Бараны эти величиною с ягненка; шерсть имеют курчавую. Я видел их шкуры — иногда совершенно белые, а иногда с немногими пятнами.
В царствование Иоанна Васильевича, покорившего землю Астраханскую, англичане завели здесь торговлю с Персией. За Волгой обитают татары, которые называют себя Ногаями. Иоанн покорил еще землю, называемую русскими царством или государством Сибирским. Страна эта покрыта лесами, дубравами и болотами и мало исследована; думают, что она с одной стороны прилегает к реке Оби. Снабжая государство пушниной, т. е. мехами собольими, куньими и весьма дорогими чернолисьими, Сибирь доставляет царю весьма значительный доход. Теперь начали обрабатывать эту землю, довольно богатую — в особенности хлебом.
Русские построили четыре города и установили в них гарнизоны, дабы держать в повиновении народ, который весьма груб, малоросл, видом похож на Татар ногайских; лицо они имеют плоское и широкое, нос сплюснутый, глаза малые; цвет очень смуглый; они отращивают волосы; некоторые имеют бороду, одеваются в соболя, шерстью наружу. Лет тридцать назад они не знали хлеба. Сюда обыкновенно ссылаются люди, впавшие в немилость государя.
Для отражения Крымских Татар, союзников Турецкого Султана, которому они часто помогали опустошать Венгрию, особенно в 1595 году, когда произошла большая битва при Агрии, — русские с 1593 года начали строить в пограничных степях многочисленные города и крепости; впрочем, с этой стороны Россия обитаема только до Ливен, т. е. на 700 верст от Москвы. Далее находятся Борисов, Белгород, Царев-город (в 1000 верстах от Ливен) и другие города, которые всё более и более населяются; земля здесь весьма плодородна, но жители решаются возделывать ее только в окрестностях городов. Думаю что от Царева-города до Великого Хана не более 8 дней пути. Там в прежнее время обыкновенно собирались Татары, когда они задумывали идти за добычей в Европу. Вообще, Россия весьма обширна, и имеет границами Литву, Подолию, Турцию, Татарию, реку Обь, Каспийское море, Ливонию, Швецию, Норвегию, Новую Землю и Ледовитое море.
В северных и западных областях этой страны, более всего обитаемых, весьма холодно; степи же Татарские, окрестности Волги, Казани, Астрахани и реки Оби, находящиеся в восточных областях, климат имеют умеренный. В холодной полосе зима продолжается шесть месяцев, и снег бывает по пояс, и целые реки можно переезжать по льду; несмотря на это почва весьма плодородна, изобилует всякими хлебами, известными у нас во Франции; рожь сеют в начале или половине августа, пшеницу и овес, смотря по продолжительности зимы, — в апреле или мае, ячмень же в конце мая. Есть и плоды; дыни здесь встречаются такие большие и вкусные, что подобных я нигде в других землях не видывал; сверх того, есть много огурцов, яблок, вишен; слив и груш мало. Орехов, земляники и подобных плодов многое множество. Летом дождь идет изредка, а зимою его никогда не бывает; в Холмогорах, Архангельске и Св. Николае, а также и в других местах на севере летом в продолжение месяца или шести недель солнце видимо днем и ночью: в полночь оно отстоит от земли сажени на две или на три; зимою же целый месяц дня совсем не бывает, ибо солнце не показывается.
Далее вы найдете всякого рода дичь и животных, как и во Франции, исключая кабанов. Ланей и диких коз довольно много в восточных и южных областях, в степях Татарских между Астраханью и Казанью; лосей множество по всей России; кролики весьма редки; фазанов, куропаток, дроздов черных и серых, перепелов, жаворонков весьма много; есть много и другой дичи, исключая бекасов, которых видно мало. В августе и сентябре месяцах бывает весьма много журавлей, лебедей, гусей и диких уток. Из аистов я видел зимою только одного, совершенно черного. Плотоядных животных — медведей белых и черных — очень много; лисицы, коих пять сортов, и волки — звери обычные здесь, в виду обширности лесов, и весьма вредные для домашнего скота. Кроме того, в некоторых северных областях встречается особый род оленей: они менее обыкновенных и с красивыми ветвистыми рогами; шерсть у них сероватая, почти белая, а копыта разнесены более, нежели у обыкновенных оленей. Они доставляют пищу, платье, служат вместо коней для жителей. Запряженный в сани, для него приспособленные, олень бежит скорее самой быстрой лошади; большую часть года он питается тем, что находит под снегом. Зайцы зимою белы, а летом такого же цвета, как и во Франции. Сверх того, во всякое время встречаются соколы, ястребы и другие хищные птицы; реки же изобилуют такою вкусною разнообразною рыбою, что подобного богатства нет во всей Европе; из рыб наиболее известны: стерляди, белуги, осетры, белорыбица (немного более семги) и другие роды, как и во Франции, кроме форелей. Рыба вообще дешева, как и прочие жизненные припасы. Несмотря на великий голод, (о котором будем говорить после), уничтоживший почти во всей стране домашний скот, я купил во время отъезда по дороге ягненка, величиною с нашего барана или около того, за 10 коп., что составляет 13 су 4 денье, и курицу за 7 денье. Каплунов держат только иностранцы. Такая дешевизна происходит от того, что каждая овца приносит обыкновенно двух и трех ягнят, и от каждого из них к следующему году родится опять столько же. Рогатый скот точно так же весьма быстро размножается. В России вообще не едят телятины, считая это грехом. Кроме того, ежегодно постятся 15 недель, не считая среды и пятницы, что составит около полугода. Благодаря этому мясо весьма дешево; хлеб также недорог; собирают его много, а за-границу не вывозят; почва же так тучна и так плодородна, что ее удабривают только в некоторых местах. Мальчик от 12 до 15 лет с небольшою лошадью обрабатывает десятину или две ежедневно.
Несмотря на изобилие и дешевизну съестных припасов, простой народ довольствуется весьма немногим. Иначе он не мог бы покрыть издержки, ибо тут не знают никакой промышленности и весьма ленивы. Работы не любят и преданы пьянству, как нельзя более. Когда веселятся, обыкновенно пьют вино и мед, приготовленный из сотов, которые добываются без труда и в великом изобилии; об этом можно судить по множеству воска, который ежегодно отправляют в чужие страны. Есть у них также пиво и другие дешевые напитки. Все без различия, мужчины и женщины, мальчики и девочки, предаются пороку пьянства, самого неумеренного. Духовенство не уступает мирянам, если даже не превосходит их. Когда только есть хмельное, которое разрешается приготовлять лишь для известных годичных праздников, то пьют день и ночь, пока всего не выпьют. Я говорю о простом народе, так как дворяне имеют право делать напитки, какие им угодно, и пить, когда хотят.
Великие князья ведут свой род, по известию русских летописей, от трех братьев, которые переселились из Дании и овладели Россией, Литвой и Подолией лет за 800 до нашего времени. Старший из братьев, Рюрик, назвал себя великим князем владимирским, и от него по мужской линии происходят все великие князья, включая Иоанна Васильевича, который после завоевания Казани, Астрахани и Сибири, получил от Максимилиана, императора римского, титул императора.
Что касается титула, то наименование «Царь», здесь употребляемое, считают самым высоким. Императора римского они именуют Цесарем, производя это от Цезаря; прочих же государей — королями, следуя полякам; владетеля персидского называют Кизель Баша, а турецкого — Великий Господарь Турский, т. е. великий государь. Слово Царь, по их мнению, находится в св. писании, где Давид, Соломон и иные государи названы: Царь Давид, Царь Соломон. Поэтому они говорят, что наименование, коим Богу угодно было некогда почтить Давида, Соломона и других властителей Иудейских и Израильских, гораздо более приличествует государю, нежели слово цесарь и король, выдуманное человеком и присвоенное, как они полагают, каким-нибудь завоевателем. Тогда Федор Иоаннович, царь Российский, снял осаду Нарвы, и полномочные съехались для заключения мира между Россией и Швецией, обе стороны более двух дней перерекались об императорском титуле: Федор хотел его принять, шведы же не соглашались уступить. Русские заявили, наконец, что наименование царь еще выше императора, и потому постановлено было именовать Федора всегда царем и великим князем московским: и те, и другие, толкуя наименование царь по-своему, считали себя в выигрыше. Король польский пишет точно так же: Император, как делала и покойная Елизавета, а ему следуют король великобританский, король датский и великий герцог тосканский. Шах персидский и все владетели азиатские величают царя так, как ему угодно. Как же называет его султан турецкий, я не знаю, ибо при мне между ними не было ни письменных сношений, ни посольств.
Иоанн Васильевич женат был семь раз, вопреки своей религии, которая разрешает вступать в брак только три раза: у него были три сына. Ходит слух, что царь собственноручно умертвил старшего сына. Но это случилось по-другому. Хотя Иоанн бил сына концом палки, окованной четырехгранным железным острием в виде жезла, — каковую палку никто не смел иметь, исключая государя, ибо прежние великие князья получали ее в знак покорности от татарского Диоткрима, — и хотя он и был ранен, однако же умер он не от удара, а уже после, во время путешествия на богомолье. Второй сын, Федор Иванович, вступил на престол, когда умер его отец. Третий был от последней жены, из рода Нагих, и имя его было Димитрий. Иоанн Васильевич, прозванный Мучителем, не давал веры преданности своих подданных и испытывал их разными средствами: главным опытом было возведение на престол царя Симеона, о котором сказано выше. Иоанн короновал его и вручил ему весь царский титул; сам же построил дворец против Кремля и повелел называть себя Великим Князем Московским. Симеон царствовал целых два года, управляя как внутренними, так и внешними делами. Разумеется, он спрашивал у Иоанна совета, или, вернее, получал повеления. К концу второго года Иоанн низложил Симеона с престола и дал ему великие богатства. По смерти старшего сына Царь женил второго сына, т. е. Федора, на дочери[1] Бориса Федоровича, который происходил из достаточного хорошего дома, принадлежащего к московскому дворянству, и мало-помалу вкрался в милость Иоанна. Иоанн умер в марте 1584 года.
После его смерти вступил на престол Федор, государь весьма небольшого ума, любивший более всего звонить на колокольне и большую часть времени проводивший в церкви. Борис Федорович, тогда любимый народом и весьма жалуемый Федором, вмешался в правление и, имея ум хитрый и сметливый, удовлетворял каждого. После того, как стали раздаваться недовольные голоса за низложение слабоумного Федора, Борис был избран правителем государства. С тех пор, как говорят, он начал искать короны, видя, что Федор не имел детей, кроме дочери, умершей на третьем году от роду; для этого он старался приманить к себе народ благодеяниями: укрепил Смоленск, обнес столицу каменною стеной, взамен прежней деревянной, построил некоторые крепости между Казанью и Астраханью на пределах Татарских. Так приобретая доброе расположение народа и самого дворянства, исключая наиболее дальновидных знатных, он отправил в ссылку своих недругов под разными предлогами. Затем самое царицу, вдову умершего Иоанна Васильевича, отправил вместе с сыном её, Димитрием Иоанновичем, в Углич, — город, отстоящий от Москвы на 180 верст. Рассказывают, что царица и некоторые знатные, предугадывая, к чему стремится Борис, и зная, какая опасность ожидает младенца (многие из знатных, удаленные в ссылку, были отравлены дорогою), нашли средство подменить его другим мальчиком. После этого Борис умертвил еще многих невинных знатных. Наконец, не опасаясь уже никого, кроме Димитрия, Борис задумал уничтожить последнюю преграду и отправил в Углич людей, чтобы убить царевича. Это совершил сын одного чиновника, определенного Борисом в секретари к царице. Злодей погиб на месте; а подложного царевича, имевшего 7 или 8 лет от роду, похоронили весьма просто.
Весть о смерти Димитрия вызвала в Москве разные толки; народ роптал. Борис, будучи о всём осведомлен, приказал ночью зажечь гостиный ряд, купеческие дома и другие здания в различных местах, чтобы отвлечь их делом, пока ропот понемногу утихнет и умы не успокоятся. Он сам присутствовал на пожаре, отдавал приказания тушить огонь; при этом так хлопотал, что казалось, будто несчастье очень его печалило. Потом, созвав потерпевших убытки, долго утешал их добрыми и ласковыми речами, горевал о бедствии, обещал выпросить у царя вспоможение каждому из них для постройки домов и обещал возвести каменные лавки взамен прежних, деревянных. Всё это он исполнил; каждый остался доволен и почитал себя счастливым, имея столь доброго покровителя. Наконец, в январе 1598 года Федор скончался (иные полагают, что Борис был виновником его смерти). Тогда Борис еще более прежнего стал домогаться короны, но так скрытно, что только самые сметливые это замечали, однако, не решались противиться. Казалось, он хотел только возвести на престол свою сестру, вдову покойного Федора. Хотя это было вопреки государственным законам, согласно которым овдовевшая царица или великая княгиня удаляется на покой в монастырь через шесть недель после погребения мужа. Борис притворно отказывался от короны даже и тогда, когда предлагали ему, по совету сестры его, в заседании Совета (куда всякий мог приходить во время междуцарствия). И таким поведением он заставил просить себя о принятии царского титула; но долго не соглашался на эту просьбу и говорил избиравшим его, что не должно спешить, что дело требует зрелого размышления, что никакая опасность их не принуждает, что государство в мире со всеми и что оно останется в том же состоянии, в каком было и прежде, когда он сам, при покойном государе, был правителем, до тех пор пока они, по зрелом рассуждении, не изберут другого. Впрочем, справедливо, что в его время страна не терпела бедствия, что он обогатил казну, не говоря уже о городах и крепостях, которые он построил, и что он заключил дружбу со всеми соседями. Поэтому Борис требовал притворно созыва Государственных Чинов, т. е. от каждого города по 8 или 10 человек, дабы весь народ единодушно решил, кого должно возвести на престол, ибо желание его (говорил он) — удовлетворить каждого. Но на это нужно было время, и он тогда же распустил слух о вторжении татарского хана в Россию с большими силами, ссылаясь на пленников, приведенных казаками. Устрашенный народ еще настоятельнее просил его принять корону; Борис уверял, что принимает ее против воли, что многие из знатных поколений имеют большее право на престол, что он и без венца любил бы граждан, как родной отец, и занимался бы делами с прежним усердием; но что, в виду всеобщего желания народа, готов он взять на себя такое тягостное бремя, но не иначе, как отразив прежде всего неверных, идущих опустошать государство со стотысячным войском, и предписав законы им и прочим соседям. Тогда наименовали его всеми титулами предшественников.
Спеша исполнить свое обещание, Борис собрал войско близ Серпухова, города близ Оки, в 90 верстах от столицы, где обычно собираются Татары; и по удалении сестры своей, царицы, в Девичий монастырь (в 3 верстах от Москвы), сам прибыл к войску, в июле месяце. По словам иностранцев и самих русских, бывших на этом смотре, число воинов пеших и конных достигало 500,000. Я приуменьшил еще число, ибо Россия никогда не была в таком волнении. В удостоверение же справедливости этого показания расскажу после, каким образом собирают такое множество людей, ибо я сам был свидетелем этого. Но война кончилась тем, что вместо вражеской рати явился ханский посол, с сотней лихих всадников, одетых, согласно обычаю их, в шкуры баранов, для какого-то мирного предложения. Об этом Борис знал хорошо и прежде. Соглашение это доставило ему великую славу: показав послу все русские силы, и выпалив из пушек, расставленных по обеим сторонам дороги на протяжении двух верст и в довольно дальнем одна от другой расстоянии, он провел его несколько раз между орудиями и, наконец, отправил с великими дарами. Затем, отпустив воинов по домам, Борис Федорович вернулся в Москву с большим триумфом. Ходил слух, что татарин, услышав о силах русских, не смел идти далее. Борис короновался 1 сентября, т. е. в первый день 1598 года.
Уже около 700 лет прошло, как Россия приняла христианскую веру от епископа константинопольского. Они следуют греческому исповеданию: крещаемых младенцев погружают в воду троекратно, во имя Отца, Сына и Св. Духа; потом священник надевает на шею младенца крест, вручаемый восприемником, в знамение крещения: крест этот носят до самой смерти. Они признают Св. Троицу, но всё же отличаются от нас, исповедая, что Св. Дух исходит не от Отца и Сына, а только от Отца, и что он покоится на Сыне. — Образов у них много; все они вообще писаны красками, исключая одного резного Распятия. Говорят, что в России хранится икона Св. Девы Марии, писанная собственной рукой Евангелиста Луки. Главный покровитель их — Св. Николай. Кроме святых, принятых из Греции, они канонизируют много других; но кроме Девы Марии, не признают ни одной Святой. Они имеют патриарха, который избран во время Иоанна Васильевича патриархом Константинопольским. Если я не ошибаюсь, в России 7 архиепископств, кроме многих епископств и монастырей. Одни священники, и только женатые, совершают таинства; по смерти же своих жен более не священнодействуют; если не вступят вторично в брак, то могут постричься в монахи. Монахи безбрачны так же, как и патриарх, епископы и игумены; поэтому не могут ни приобщать Св. Тайн, ни есть мяса, и принимают Св. Дары от священников. Приобщаются под обоими видами все без различия, светские и духовные, после тайной исповеди, обыкновенно раз в год. Священник, вновь вступив в брак, переходит в светское звание. Русские почитают истинно-крещеными лишь тех, которые крестились по Греческому обряду; впрочем, католиков избавляют от вторичного крещения. Усердно соблюдают праздники, даже и субботу наравне с воскресеньем, хотя и в самые большие праздники открывают лавки и работают после полудня, если необходимость настоятельно требует. Постятся русские по средам и пятницам и, кроме того, держат в году четыре поста; великий пост, о котором будем говорить ниже, два поста по 15 дней каждый, и один перед Рождеством Христовым, который начинается через восемь дней после праздника св. Николая; соблюдают же посты так строго, как только возможно, не вкушают ни яиц, ни какой бы то ни было мясной пищи. Русские имеют Св. Писание на своем языке, т. е. на славянском; весьма почитают псалмы Давида. В церквах никогда не произносят проповедей, а по праздникам читают отрывки из Библии или Нового Завета; но невежество народа так велико, что не найдется трети, которая знала бы молитву Господню и Символ веры. Можно сказать, что невежество народа есть мать его благочестия. Они ненавидят науки и особенно латинский язык. Не имеют ни школ, ни университетов. Одни только священники обучают юношей чтению и письму; этим однако только немногие занимаются. Буквы у русских большей частью суть греческие; книги все почти рукописные, исключая очень немногих печатных экземпляров Ветхого и Нового Завета, пришедших из Польши; только 10 или 12 лет прошло, как русским стало известно искусство книгопечатания; и теперь еще рукописные книги более почитают, нежели печатные. — Дважды в году освящают реку и воду; после освящения царь и вельможи обыкновенно в нее погружаются; я сам видал, как для этого прорубали лед и как царь опускался в прорубь. В вербное воскресенье патриарх едет на осле, при этом сидит боком, как женщины; но так как не хватает ослов, берут лошадь, покрывают ее белым полотном и привязывают ей большие уши. Царь ведет ее за повод из Кремля до церкви, называемой Иерусалимом, а оттуда — в храм Богоматери. Во время этого шествия назначенные люди снимают с себя одежду и расстилают ее по дороге, шествуя впереди священников и другого духовенства города. В России существует особый орден, состоящий из людей, которые в предчувствии приближения смерти были соборованы маслом: такие люди обязаны носить до самой смерти платье, имеющее сходство с монашеским. Это считается весьма богоугодным делом. Жены их имеют право выйти замуж за других. — Никто из иноверных не может входить в русскую церковь. Патриарх, епископы, игумены назначаются царем; обычные церковные дела патриарх решает сам, о важнейших же случаях он докладывает царю. Муж имеет право под разными предлогами развестись с женою, заключить ее в монастырь и потом жениться — и так до трех раз.
Царь дает свободу всем иностранцам исповедывать открыто свою религию, кроме римских католиков; евреев же не терпят со времен Иоанна Васильевича Мучителя. Этот царь велел собрать всех евреев, находившихся в России, затем, связав им руки и ноги, вывести на мост, где они принуждены были отречься от своей веры; и когда они сказали, что хотят креститься во имя Бога Отца, Сына и Св. Духа, то царь в ту же минуту приказал бросить их в воду. Тот же Иоанн Васильевич, лет за 38—40 до нашего времени, завоевал большую часть Ливонии и переселил в Московию жителей Дерпта и Нарвы, причём пожаловал взятым в плен ливонцам, последователям Лютера, две церкви в Москве и дозволил им открыто совершать обряды своей веры; позже однако за дерзость и тщеславие их приказал эти церкви разрушить, а ливонцев, невзирая ни на пол, ни на возраст, выгнать на улицу в зимнюю стужу и оставить их, в чём мать родила. Ливонцы сами повинны. Забыв минувшее несчастье, лишившись отечества и имущества, сделавшись рабами народа грубого и жестокого, под правлением царя самовластного, они, взамен смирения вследствие таких своих бедствий, проявляли такую гордость, держали себя так высокомерно, одевались с такой роскошью, что казались принцами и принцессами; женщины, отправляясь в церковь, одевались не иначе, как в бархат, атлас, камку; самая бедная женщина носила тафтяное платье, хотя бы ничего более и не имела. Главный доход их получался от права продавать хлебное вино, мед и другие напитки: причём они имели прибыли не по 10 на 100, а по 100 на 100; это кажется невероятным, но тем не менее справедливо.
Ливонцы всегда оставались одинаковы: казалось, они были приведены в Россию только для того, чтобы выказывать свою гордость и кичливость, хотя этого не посмели бы сделать даже в собственном отечестве по строгости законов и правосудия. В конце концов им дано было место за городом, и там они выстроили дома и одну церковь; однако в столице им не было дозволено жить. — Под властью русских находятся также татары, турки, персияне, мордва и другие магометанские народы, исповедующие открыто свою веру, не говоря о сибиряках, лапландцах и других племенах; последние не следуют ни христианскому, ни магометанскому закону, и поклоняются разным животным, как им угодно, причём не терпят притеснений в своих обрядах.
Мертвых русские погребают до истечения 24 часов, не исключая ни государя, ни раба, и умершего утром вечером уже хоронят. Усопшего обыкновенно оплакивают нанятые женщины, которые причитывают и спрашивают покойника, зачем он умер: разве царь его не миловал, разве не был он достаточно богат или имел мало детей, разве не имел он честной жены. Если же умирает женщина, причитывают: разве не добрый был у неё муж, и подобные глупости. На покойника надевают новую рубаху, чулки, башмаки, имеющие сходство с туфлей, и шапку; потом его укладывают в гроб и несут на кладбище, в сопровождении родных и друзей. После погребения они плачут на могиле и взывают так, как указано выше. К концу шестой недели приходят на могилу вдова и несколько близких друзей, приносят напитки, яства и после многих слез, с прежними причитаниями, едят принесенные кушанья, остатки же раздают нищим. Так делает простой народ; в случае же смерти значительной особы устраивается пир в доме, когда приходят с кладбища, где родственники сами задают умершему вопросы, или нанимают для этого женщин; при этом раздают бедным всё, что приносят на могилу. Такие пиры справляют в память усопшего каждый год по одному разу. По прошествии шести недель траур оканчивается, и вдова может опять выйти замуж.
Великий пост соблюдается таким образом: в последнюю неделю перед ним, которая называется Масляницей, они мяса не едят, а едят сыр, яйца, молоко, масло; посещают друг друга, целуются, прощаются, мирятся если оскорбили каким-нибудь словом или поступком; встречаясь, — хотя бы никогда прежде не видались, — даже на улице приветствуют друг друга поцелуем. Прости меня, пожалуйста, говорит один; Бог тебя простит отвечает другой. При этом следует заметить, что не только в это время, но и всегда, и мужчины и женщины считают поцелуй знаком приветствия, когда собираются в путь или увидятся после долговременной разлуки. По окончании этой недели, все идут в баню; в следующую же неделю или совсем сидят дома, или выходят очень редко, и целые семь дней едят не больше трех раз, причём не едят ни мяса, ни рыбы и довольствуются только медом и овощами. В дальнейшую неделю являются на улицах, но весьма просто одетые, как будто в трауре; в остальное время поста (кроме последней недели) едят всякую рыбу, как свежую, так и соленую, однако без масла, и не вкушают ничего мясного; по средам и пятницам мало едят свежей рыбы, а только одну соленую, и овощи. На последней неделе постятся так же строго, как и на первой, или еще строже: тогда все приобщаются Св. Таин.
Затем следует Пасха; тогда начинают снова посещать друг друга (как на Маслянице), подносят друг другу красные яйца и говоря один: Христос воскресе — другой: Воистину воскресе. При этом обмениваются яйцами и целуются в знак радости о воскресении Господнем. Царь соблюдает этот обычай таким образом (как и в последний день Масляницы): на другой день по Пасхе он дозволяет каждому целовать свою руку, а на другой день, когда отправляется к службе, знатнейшие и известные государю сановники подходят к нему и также целуют его руку; он раздает поздравляющим по одному, два, три яйца, смотря по тому, кого более жалует. В течение 15 дней идуть только празднества.
В России имеется множество колоколов. Хотя русские, по-видимому, отличаются этим от греков, которые вовсе их не употребляют в своих церквах, как это доказывают их единоверцы: валахи, молдаване, ретийцы и другие, но это не противоречит греческой религии; греки же не осмеливаются звонить потому, что состоят под властью турок, которым Алкоран запрещает держать колокола в мечетях, не имеют их и евреи. Впрочем, католики, протестанты и ариане, обитая в Трансильвании, могли благовестить, когда Стефан, бывший королем польским, а после него Сигизмунд Баторий управляли ею в зависимости от султана; но греки и тогда не имели колоколов.
Все пути из России охраняются так строго, что без царского изволения невозможно из неё выехать. И в наше время никто носящий оружие не мог удалиться из страны: я был первым. Воюя с Польшей, русские не решаются иметь у себя в войсках подвластных им поляков, которых довольно много, а распределяют их на пределах Татарии, поступая так же и с прочими чужестранцами, из страха, чтобы они не бежали и не предались неприятелю. Русский народ — самый недоверчивый и подозрительный из всех в мире.
Все замки их и крепости деревянные, исключая: Москвы, Смоленска, Ивангорода, или Нарвы, Тулы, Казани, Астрахани, Коломны и Путивля (на границах Подолии). Москва — город обширный; посередине её протекает река, которая гораздо шире нашей Сены. Весь город окружен деревянной оградой, в окружности, как я полагаю, более Парижской; внутри его находится другая стена в половину менее первой, не переходя однако ж за реку. Затем имеется из кирпича еще третья, окружающая все каменные купеческие лавки. Сверх того, есть крепость, построенная при Василии Иоанновиче, родителе Иоанна Васильевича, одним итальянцем. В ней много церквей каменных, четыре из которых покрыты золоченой медью. Город застроен деревянными домами; каждый дом только в два этажа, но с большим двором, для предупреждения пожара, которые весьма часто бывают. За последнее время построено много каменных церквей, деревянных же церквей имеется бесчисленное количество; сами улицы вымощены деревянными досками.
Высшее дворянство постоянно живет в Москве, оно состоит из князей (иначе сказать, — герцогов), думных бояр, т. е. членов совета, окольничих или маршалов, дворян думных и дворян московских. Из числа последних назначаются начальники и губернаторы городов. Число членов совета не ограничено; это зависит от царя, который назначает, кого ему угодно. Я знал из них до 32. В случае важных дел собирается тайный совет, обыкновенно из ближних царских родственников. Спрашивают (для формы) мнение духовенства, приглашая в совет патриарха с некоторыми епископами; но в самом деле нет другого закона или совета, кроме неограниченной воли государя, доброй или злой. Он волен поражать всякого и мечом, — и невинного и виновного. Это, как я полагаю, самый неограниченный из всех существующих государей. Все знатные и незнатные [люди] страны, даже сами царские братья, называют себя холопами государевыми, иначе сказать, рабами царя. В совете еще присутствуют два думных дьяка, более секретари, как я полагаю, нежели канцлеры, как полагают русские. Один из них заведует делами посольскими и внешними. Другой же — военным управлением: от него зависят наместники и губернаторы городов и другие: но стрельцы — лучшая пехота (стрелки из аркебузов) состоят в особом ведомстве.
Кроме того, в каждой области находится член совета или окольничий, и он вместе с одним дьяком решает споры, которые возникают среди царских подданных. Должно заметить, что никто из судей, или чиновников, не смеет брать никаких подарков от просителей: ибо если обвинят их же слуги или подарившие (которые доносят нередко, обманувшись в надежде выиграть дело), или кто либо другой, то от уличенных отбирают всё их имущество и, возвратив дары, подвергают их правежу (о чём скажем после) для уплаты пени по назначению государя, в пятьсот, тысячу, или две тысячи рублей, более или менее, согласно званию. Но виновного дьяка, не любимого государем, наказывают всенародно кнутом, иначе — секут плетью, а не розгами, причём привязывают к его шее кошелек серебра, пушнину, жемчуг, даже соленую рыбу или какую другую вещь, взятую в подарок; потом отправляют наказанного в ссылку желая прекратить беззаконие не только в настоящее, но и на будущее время. При всём том взятки не прекращаются, так как придумали новую хитрость; приходящий к судье кладет дары пред имеющимися у каждого в большом количестве иконами, которые в простом народе называются Богом, а в высшем кругу — образом. Впрочем, если принесенная вещь стоит дороже 7 или 8 руб., и царь о том поведает, то взявший не освобождается от наказания. В продолжение восьми дней после Пасхи им дозволено, вместе с красными яйцами, принимать малоценные вещи, однако запрещено брать подарки, предлагаемые в надежде приобресть их расположение: ибо взявший подвергается взысканию, если докажут, что он получил подарок за какое-либо дело. Впрочем, в продолжение настоящего времени донос от других лиц не приемлется; все же судьи и чиновники должны довольствоваться годовыми окладами и землями, назначенными от государя. На решение суда приносить жалобу не разрешается. Все жители самых дальних областей, исключая городских обывателей, приходят судиться в город Москву. В городах же все дела решают губные старосты; на них можно апеллировать в Москву. Эти второстепенные судьи также ловят и сажают в тюрьму всех убийц, воров и мошенников, делают им допросы и по окончании следствия доносят в Москву назначенному для таких дел высшему ведомству — Разбойному Приказу. Во всей стране никто не может быть казнен без точного повеления верховного московского совета. По русским законам, каждый в суде защищает себя либо сам, либо через родственника, или служителя: у них неизвестны прокуроры или адвокаты. Все споры, кроме самых очевидных, решаются присягою одной стороны, которая целует крест в особо назначенной церкви с некоторыми обрядами. Должно заметить, что лица, служащие царю конными, лично освобождены от присяги: они приказывают целовать за себя крест своим служителям, исключая только присяги верности государю. Должника, который не уплатит казне или частному лицу какой-либо суммы, по неимению или по нежеланию, выводят на правёж[2], т. е. в известное место, где в рабочие дни особенные люди, именуемые недельщиками, бьют его по икрам тростью либо прутом от восхождения солнечного до 10 или 11 часов. Я часто видел, как наказанных отвозили домой на телегах. Это продолжается, пока не заплатят всего долга: всадники царской службы свободны от этого наказания и могут выставить за себя одного из своих людей.
Дворяне, т. е. те, кто получают от казны жалование и поместья, ведут такой образ жизни. Встают летом при восходе солнца и отправляются во дворец (конечно, те, кто живут в Москве); там присутствуют в совете от первого часа до шести дня. Затем государь идет к службе, куда свита ему сопутствует: это продолжается от 7 до 8 часов (т. е. с 11 до полудня). По выходе государя из церкви, возвращаются домой обедать; после обеда отдыхают и спят часа два или три.
В 14 часов, по звону колокола, снова посещают дворец, где проводят около 2 или 3 часов вечера; потом удаляются, ужинают и ложатся спать. Следует заметить, что летом они ездят верхом, а зимою в санях, и никогда пешком не прогуливаются. Это делает их толстыми и тучными: впрочем, человека с огромным брюхом наиболее уважают, называя его дородный человек. Одеваются очень просто, кроме праздничных дней, торжественных царских выходов или приема послов.
Жены их летом выезжают в колымагах, а зимою в санях. Когда же царица прогуливается, несколько женщин следуют за её каретою, сидя на лошадях верхом, как мужчины, в белых поярковых шляпах, похожих на уборы епископов и игуменов, с той лишь разницей, что эти последние бывают серые, темные или черные. Они носят длинное платье, одинаково широкое и вверху и внизу, обычно из алой материи, или из хорошего красного сукна: на это платье надевают другое, из какой-нибудь шелковой материи, с большими рукавами, шириною более 3 парижских футов; рукава же первого платья обшиты парчою до самого локтя. Голову покрывают шляпою, унизанною жемчугом, если это замужняя женщина, девицы же — черною лисьею, похожею на шапку, надеваемую сановниками при посольских приемах. Бездетная женщина носит такой же убор, как и девица. Сверх того, все носят жемчужные ожерелья шириною в добрых четыре пальца и весьма длинные серьги; обуваются в сапожки сафьянные, красные или желтые, с каблуками вышиною в три пальца, подкованными, как сапоги польские или венгерские. Молодые и старые, богатые и бедные румянятся и белятся, но весьма грубо, и считают за стыд не краситься.
Женщины содержатся строго, и покои их отделены от мужских. Их никто не видит и лишь по особому благоволению муж выводит свою жену к постороннему гостю, не принадлежащему к близким родственникам. Задумавший вступить в брак начинает переговоры с родителями невесты; заручившись сначала их согласием, он посылает вернейшего из родственников или друзей посмотреть свою будущую жену и по получении сведений заключает брачный договор, с условием, что должен заплатить определенную обоюдным согласием сумму. Тогда жених может видеть свою невесту. В день свадьбы ее ведут в церковь, с покрывалом на лице, как Ревекку при первом её свидании с Исааком. Она так бывает закутана, что ни сама никого не видит, и никто видеть её лица не может. По окончании обряда новобрачная тем же порядком возвращается домой и садится за стол, не снимая однако покрывала до исполнения супружеского союза.
Затем молодые идут в баню, или, если не идут, то выливают себе на голову ведро воды, ибо считают омовение тогда необходимым, следуя в этом отношении евреям и туркам. Намереваясь войти в церковь, или даже приблизиться к домашним иконам, которые у каждого имеются в большом количестве, они просят благословения священника или монаха. Мужья соблюдают это всякий раз после ночи, проведенной с женой. Приданое оценивается вдвое и втрое; если жена умирает бездетною, муж выплачивает всё по оценке ближайших родственников.
Каждый измеряет свое богатство по числу слуг и служанок, а не по количеству денег; это они заимствовали у древних. Слуги их, имеющиеся в большом количестве, являются рабами и невольниками; вместе с детьми они переходят к наследникам первого своего господина. Кроме этого, и во многих других случаях русские подражают древним, например, в письмоводстве. Все ведомости, записки и просьбы свертываются свитками, не составляя книг, и не складывают бумаг по нашему обыкновению. В этом подражают древним. Так было и в Священном Писании, как свидетельствует пророк Иезекииль в главе III. Это сходство заметно и на пирах или обедах. Сам царь, приглашая послов обедать, говорит только: хлеба есть со мною. Самый большой упрек неблагодарному выражается словами: ты забыл мою хлеб-соль. Когда царь отправляется в дорогу или вступает на престол, или женится, или присутствует на крестинах, — подданные всегда подносят ему в числе других подарков хлеб с солью. Приветствуя, русские снимают шапку и кланяются, только не кладут руки на голову или на грудь, по обычаю турок, персов и других магометан, но опускают правую руку до земли, или же менее низко, смотря по степени уважения. Но, если низший просит о чём-либо своего начальника или если возносит молитвы перед образами, то кладет поклон, касаясь самой земли: других знаков почтения не знают, колен также не преклоняют, говоря, что это — обычай магометан, которые всегда подгибают ноги, садясь на землю. Женщины поступают таким же образом.
Многие из руских доживают до 80, 100, 120 лет, и только в старости знакомы с болезнями. За исключением царя и главнейших вельмож, никто не признает лекарств. Многие лекарства находят даже нечистыми, пилюли принимают весьма неохотно, промывательное же, мускус, выхухоль и другие подобные средства ненавидят. Чувствуя себя больным, простолюдин обыкновенно выпивает добрую чарку водки, всыпав в нее заряд ружейного пороха или смешав напиток с толченым чесноком, и тотчас идет в баню, где в сильнейшем жару потеет часа два или три. Так лечится простой народ от всех болезней.
Что касается до доходов государства, то они следующие: во-первых, царская вотчина, управляемая особым ведомством или Дворцом, под главным надзором дворецкого, который ведает делами при помощи двух дьяков; кроме того, страна разделена на пять ведомств, именуемых Четями, куда вносятся постоянные доходы. За этими четями наблюдает ведомство — Большой Приход, собирающий и чрезвычайные налоги. Кроме вотчины, личный доход государя состоит: из податей, платимых всеми, — как городскими, так и сельскими жителями, не исключая и наследственных земель царских родственников; из налогов и пошлин с разного товара; из сборов с питейных домов, где продается вино, мед и пиво (этими напитками по всей России дозволено торговать одним откупщикам, снявшим винные кабаки в городах и селах); из пушнины, воска, и других товаров. Царские вотчины заключают жизненные припасы: хлеб, вино, мед, дичь, скот, птицы, плоды и другие съестные припасы, необходимые для стола. Впрочем, с жителей, хотя немного отдаленных от столицы, собирают всё деньгами, и притом многое по весьма высокой цене. Например, с выти или земельного участка, содержащего семь или восемь десятин обработанной земли, на каждой из которых можно посеять две четверти хлеба, крестьяне платят по 10, 12, 15 рублей, даже до 20, — согласно качеству почвы; так как рубль содержит около 6 ливров, 12 су, то ежегодный сбор достигает высокой суммы. И потому во Дворце хранится обыкновенно от 120,000 до 150,000 рублей наличных денег, более или менее, судя по издержкам на посольства и другие чрезвычайные случаи, которыми он заведует. Некоторые же из 5 Четей, например, Казанская и Новая, сберегают, за всеми расходами (они выплачивают пенсии и жалованье войску), до 80 или до 100,000 рублей, другие от 40 до 60,000 рублей, не говоря о Большом Приходе, в который поступают чрезвычайные налоги, взимаемые по царскому повелению со своего государства, и другие случайные источники, например, от конфискованных имений разных лиц, впавших в немилость. Далее, есть еще особое ведомство, именуемое Казною, куда поступают пушнина и воск. Сюда же идет пошлина за печать (с каждой бумаги берут по четверть рубля). Казна платит за все товары, покупаемые для государя. Каждое областное ведомство в конце года присылает значительную сумму, ибо царь берет десятую часть со всех тяжебных дел, решаемых в суде. Кроме того, есть еще два особенных ведомства: одно, — по названию Поместный Приказ, — ведает раздачу земли, за каждую запись взыскивает 2, 3 или 4 рубля, по величине отводимого участка, и собирает доходы с владений, принадлежавших опальным, пока государь не отдаст их кому-либо другому. Другое, — Конюшенный Приказ, — имеет также многие случайные доходы; со всех лошадей, продаваемых в государстве, кроме крестьянских, платят за совершаемую при купле запись около 20 су, дабы не отвечать, если купленная лошадь окажется краденою. Этому приказу доставляет также большую прибыль конский торг, производимый в России ногайскими татарами; прежде всего царь имеет право избирать для себя из приведенных ими коней десятого, за остальных же получает от продавца, или покупателя, согласно взаимному их условию, по 5 со 100. Отбираемые для царя лошади — обыкновенно молодые или жеребята — через два или три года продаются за большую сумму. Я видал за раз до 40,000 таких лошадей. Ногаи приводят их каждый год два или три раза, в большем или меньшем числе, так что в этом случае нельзя знать наверное царский доход.
Это — страна очень богатая. Не высылая денег за границу, но ежегодно их накопляя, русские производят выплаты обыкновенно товарами, которые имеются в большом количестве и в различном виде: пушниной, воском, салом, кожами воловьими и оленьими, сафьяном, льном, всякого рода веревками, икрою (которая весьма много отправляется в Италию), соленою семгою, ворванью и другими припасами. Хлеба же, несмотря на его громадное изобилие, не смеют вывозить за границу со стороны Ливонии. Кроме того, русские выменивают или продают иноземцам поташ, льняное семя, пряжу, не покупая ничего от них на чистые деньги; даже сам царь платит серебром, когда сумма не превышает 4 или 5.000 рублей, обыкновенно же пушным товаром, либо воском. Царь имеет свои неприкосновенные сокровища, которые более или менее увеличиваются. Расходная Казна, покрывая чрезвычайные издержки, наполнена в большом количестве всякими драгоценными изделиями, особенно из жемчуга, который в России употребляется более, нежели во всей Европе. Я видел в этой сокровищнице до пятидесяти царских платьев, вышитых, вместо позумента, драгоценными узорами; видел также одежды, вышитые жемчугом сверху донизу, или на фут, полфута и пальца на четыре во всю окружность; с полдюжины покрывал, усыпанных жемчугом, и другие подобные вещи. Тут же хранятся очень дорогие камни, ежегодно покупаемые, за исключением принимаемых послами; четыре короны, из которых три царские и одна старинная великокняжеская, кроме приготовленной, но еще не совсем отделанной, для царицы, Димитриевой супруги (он первый хотел короновать женщину, ибо ни царицы, ни великие княгини, по русским обычаям, не коронуются); два скипетра и две золотые державы; я видел эти вещи, имея честь неоднократно сопровождать Димитрия Иоанновича в кладовые, где хранятся эти сокровища. По мнению русских, платья, драгоценные камни, парча, серебро, всё зависит от Казны. В ней находятся две цельные кости единорога, царский посох, также из цельной кости во всю длину, с поддельною рукояткою, и половина единороговой кости, употребляемой ежедневно в лекарство. Я видел еще другой посох, золотой, внутри несколько выдолбленный для уменьшения тяжести; множество золотых блюд, бокалов разной величины и бесконечное количество серебряной посуды, вызолоченной и невызолоченной; о численности её можно судить по такому примеру: когда Борис Федорович, после восшествия на престол, собрал войско в Серпухове, то устроил пир, который продолжался целых шесть недель, и каждый день, по свидетельству очевидцев, угощали на серебряной посуде, под шатрами, 10.000 человек. Я видел в сокровищнице с полдюжины серебряных бочек, отлитых, по приказанию Иоанна Васильевича, из серебряной посуды, вывезенной из покоренной Ливонии: одна из этих бочек величиною почти с пол-мюи, другие — менее; видел также множество огромных серебряных тазов, с ручками по сторонам: наполнив медом, их приносят обыкновенно четыре человека и ставят на обеденные столы по 3 или 4 таза с большими серебряными чашками (ковшами), которыми гости сами черпают напитки, — иначе было бы недостаточно 200—300 служителей для угощения пирующих за царскими столами. Вся эта посуда русской работы. Кроме того, есть множество серебряной утвари — немецкой, английской, польской, поднесенной царю различными государями через послов, или купленной ввиду редкости работы. Казна богата всякими шелковыми материями, золотою и серебряною парчею, персидскою, турецкою, различного рода бархатом, атласом, камкою, тафтою и другими шелковыми тканями. В самом деле их нужно громадное количество, ибо все служащие государю получают обыкновенно, кроме денежных окладов, парчовые одежды, или кусок бархата, камки, атласа — на кафтан. Этим же царь награждает как за военные, так и за гражданские заслуги. Равным образом послов татарских, крымских, ногайских и других азиатских народов вместе с людьми их свиты одаривают шелковыми материями каждого сообразно его достоинству. Поэтому для пополнения Казны все купцы, и иноземцы, и русские, обязаны предъявлять туда всякие шелковые изделия и другие дорогия вещи, из которых некоторые выбираются для Государя. Если же купец скроет или продаст что-либо из своего товара, даже на 10 или 12 су, прежде осмотра в Казне, то у него отбираются всё остальное, хотя бы он заплатил пошлину и другие подати. В России нет никаких минералов, кроме железа, весьма мягкого; впрочем, я сомневаюсь, чтобы в столь обширной стране не было других руд: недостает только сведущих людей.
Монета их состоит из денег или копеек, ценою около 16 денариев турнских, из московок — в 8 денариев, и полу шек — в 4 динария. Все монеты серебряные; серебро в них несколько чище, нежели в реалах; ими платят всякие суммы, ибо другой монеты в России нет; считают рублями, содержащими каждый 100 денег (или 6 ливров 12 су), полурублями, четверть рублями, гривнами (10 копеек) и алтынами (3 деньги, или 4 су). Но иностранные купцы привозят множество рейхсталеров или ефимков, которые русские принимают с выгодою: каждый ефимок идет за 12 алтын, или 36 денег, т. е. 49 су; однако при перечеканке, с некоторым очищением металла, ефимок, весом в 40 су, дает уже 42 деньги. Эти же купцы привозят множество дукатов: русские покупают и продают их, как прочие товары, часто с великою прибылью: я видал, что за один червонец иногда платили 24 алтына, или около 4 ливров, 16 су, иногда 16 алтын, нередко и 2 руб.; обыкновенная же им цена — от 18 до 21 алтына. Но такая большая дороговизна дукатов бывает во время царского коронования, брака, при крестинах: ибо тогда каждый подносит государю какие-нибудь подарки; население же целыми обществами и союзами является с богатыми дарами, в числе которых есть обыкновенно дукаты, иногда в кубках, иногда в серебряных чашах, или на блюдах, покрытых тафтою. Ценность этой монеты увеличивается также за несколько дней до Пасхи: ибо в продолжение Святой недели русские, следуя обычаю христосоваться друг с другом (как уже было сказано выше), вместе с красными яйцами подносят вельможам и своим покровителям какие-нибудь драгоценные вещи: жемчуг, либо червонцы. Это единственное в году время, когда сановники могут принимать подарки, рублей в 10 или 12; если же более, то тайно; ибо в таком случае подвергаются наказанию.
Важнейшую должность в России занимает начальник конюшни, называемый Конюший Боярин; за ним идет Аптекарский Боярин, ведающий медиков и аптекарей; потом Дворецкий и, наконец, Кравчий: эти четыре сановника — главные в Совете. Кроме того, при Дворе находится много других чинов: стольников, чашников, стряпчих, пажей и проч. Царскую гвардию составляют 10,000 стрельцов; они живут в Москве и находятся под начальством одного генерала, разделяясь на приказы, т. е. роты, в 500 человек каждая; ротою командует голова, по нашему капитан; сотнею — сотник, а десятком — десятник, по нашему капрал: нет ни лейтенантов, ни прапорщиков. Каждый капитан, смотря по заслугам, получает жалованья от 30 и 40 до 60 рублей ежегодно да земли в такой же соразмерности до трехсот, четырехсот и пятисот четвертей. (Словом четверть я всегда означаю арпан земли). Большинство сотников, владея землею, получает от 12 до 20 рублей; капралы до 10 рублей, а стрельцы — по 4 и 5 рублей ежегодно; кроме того, каждому дается 12 четвертей ржи и столько же овса. Когда царь отправляется за город, хотя бы не далее 6 или 7 верст, большая часть стрельцов следуют за ним на конях из царской конюшни; коней дают им также, когда посылают их на войну или для охранения городов; сверх того, назначаются люди, которые готовят им пищу и для каждого десятка дается по одной телеге с провиантом. Кроме дворян, живущих постоянно в Москве, набирают главнейших дворян от каждого города, где они имеют земли. Они называются выборными дворянами; каждый город, согласно своим размерам, представлен от 16 до 30 дворян. Три года они находятся в Москве, а затем сменяются новым набором. Этим способом царь собирает многочисленную кавалерию, так что редко выезжает без 18 или 20,000 всадников: ибо тогда все люди, служащие при дворе, садятся на коней и следуют за государем. Многие из дворян поочередно проводят целые ночи во дворце без всякого оружия. Если надобно принять какого-нибудь посла с особенным вниманием, стрельцы становятся рядами, в полном вооружении, по обеим сторонам дороги, начиная от деревянных или каменных ворот до его помещения, кроме того, являются московские дворяне и главнейшие купцы в богатых одеждах (последнее зависит от степени почета, который хотят оказать посланнику). Для таких случаев каждый дворянин имеет три или четыре переменных кафтана; иногда им дают из казны платья парчовые, из золотой и серебряной ткани персидской, с высокою шапкою из черного лисьего меха; иногда одеваются в цветное платье, из объяри, камлота, или красного тонкого сукна нежного цвета, с золотыми вышивками, и покрывают голову черною шапкою; в иных случаях носят чистые платья, т. е. нарядную одежду. Число и достоинство людей увеличивается или уменьшается, сообразно чести, оказываемой посланнику. Встретив его за городом, на расстоянии выстрела из лука, а иногда на четверть лье, подводят ему и свите лошадей из царской конюшни для въезда в город. Дворяне провожают его до помещения, перед которым ставят стражей, не дозволяя никому входить, кроме особо назначенных лиц. Никто из посольства не может выходить без провожатых, которые наблюдают, куда он пойдет, что будет делать и что говорить. На границу также посылают особых лиц для заботы о продовольствии послов; и не только послы, но и всякий иноземец, желающий служить царю, получает и в Москве и в дороге, каждый по достоинству, все необходимые жизненные потребности, как для себя самих, так и для своих лошадей (это зовут кормом). Содержание это увеличивается, либо уменьшается по повелению царя. Все же припасы доставляет ведомство, именуемое Дворцом.
Переходя к войску, прежде всего надо сказать о воеводах, иначе генералах; в случае войны они выбираются обычно из думных бояр и окольничьих: в мирное же время ежегодно выбираются из думных и московских дворян и посылаются на южные границы Татарии для отражения набега татарских отрядов, которые часто опустошают русские поля и угоняют лошадей от гарнизонов; если же не встретят сопротивления, вредят еще более. Русское войско делится на пять частей: авангард, который стоит близ какого-нибудь города на татарских границах; правое крыло — близ другого города; левое крыло, главное войско и арьергард; все отряды размещены в разных местах; но воеводы, по первому приказанию, должны соединиться с главной армией. Кроме воевод, других чинов военных нет; впрочем, и конница, и пехота состоят под командой капитанов; но при них нет ни лейтенантов, ни прапорщиков, ни труб, ни барабанов; только генералы имеют свое особое знамя, с ликом Святого, освященное патриархом; при нём находятся два или три человека; кроме того, за воеводами везут на лошадях около 10—12 набатов, или медных барабанов, такое же число труб и несколько гобоев. Бьют в набаты только тогда, когда готовятся к сражению, либо во время незначительной стычки: а один употребляют ежедневно: им дают сигнал слезать или садиться на коней.
Желая открыть неприятеля в обширных татарских степях, русские поступают таким образом: там пролегают дороги, называемые Царскою, Крымскою и дорогой Великого Хана; там же растут одинокие, редкие дубы, на расстоянии один от другого в 8, 10 и до 40 верст. По большей части при каждом из них становятся два человека с готовыми конями, один сторожит на вершине дерева, а другой — кормит коней, совсем оседланных. Они сменяются через четыре дня. Сидящий на вершине дуба, заметив в отдалении пыль, тотчас же слезает, не говоря ни слова, вскакивает на коня, мчится во весь опор к другому дереву, кричит издали и указывает рукою, где видел неприятеля. Страж второго дерева, находясь на вершине, уже издали замечает скачущего вестника и, как только сообразит из его слов или из знаков, с какой стороны поднимается пыль, приказывает своему товарищу, наблюдающему за конями, скакать к следующему дереву. Так, уведомляя друг друга, дают знать ближайшей крепости и, наконец, самой Москве, не принося никаких других вестей, кроме того, что видели неприятеля; нередко же за врагов принимают степной табун или стадо диких животных. Но когда страж, остановившийся при первом дереве, также прискачет и удостоверит известие, тогда, с прибытием его, войско берется за оружие, воеводы соединяются и посылают людей разведать о силах неприятеля. Узнают это иногда таким образом: недалеко от пути, которым идут татары, скрываются рассыпанные в разных местах дозоры; выждав время, когда неприятель пройдет, они выходят на следы и довольно верно определяют силы врага по широте дороги, протоптанной конями. Трава достигает такой высоты, что даже лошадей бывает не видно; но это трава не луговая, а степная. Русские зажигают ее каждый год весною, отчасти для того, чтобы татары не могли найти корма для своих коней, отчасти и для того, чтобы трава росла выше. Но если неприятель идет по вышеупомянутым дорогам, то численность их верно определяют по глубине следа или по вихрям поднимающейся пыли: вообще татары избирают пути известные и неохотно прокладывают новые, по степной траве, так как боятся утомить лошадей. Когда сторожевые дозоры, пробравшись тайными, знакомыми тропинками, принесут весть о неприятельских силах, русские начальники отступают к какой-нибудь реке, или к лесу, думая остановить врага. Но татарин весьма ловок и проворен: занимая русских перестрелкою 20 или 30,000 всадников, в то же время посылает другим путем несколько отрядов для опустошения страны. Эти отряды столь быстро делают свое дело, что наносят удар прежде, нежели русские войска узнают об их вторжении. Татары не обременяют себя иною добычей, кроме пленников, и не имеют никакой поклажи, хотя у каждого есть одна или две запасные лошади, отлично выезженные и послушные. Они столь искусные наездники, что на всём скаку прыгают с одной лошади на другую; кроме лука, стрелы и сабли не имеют другого оружия; стреляют быстрее и вернее на бегу, нежели стоя неподвижно; для пищи запасаются мясом, высушенным на солнце и изрезанным в мелкие куски; к седельному арчаку привязывают длинную веревку. Сотня татар всегда разгонит двести русских, если только не состоят из отборнейших воинов; встретив же русскую пехоту или стрельцов, укрепившихся на речном берегу или в лесу, татары быстро уходят, хотя русские в действительности умеют скорее пугать, нежели вредить им: если отряд русских всадников, тысяч в пятнадцать или двадцать, решится преследовать татарских наездников, они рассыпаются во все стороны, и под пушечными выстрелами остается из них не более 3 или 4 тысяч человек, более походящих на привидения, нежели на всадников. Поэтому татары обыкновенно возвращаются без большого урона, если только русские не успеют преградить им дорогу на переправах через реки, или в лесу, ожидая их прохода. Но это редко бывает.
Главные силы русской армии заключаются в коннице. Кроме вышеуказанных дворян, она состоит из выборных дворян, городских дворян, детей боярских и сыновей боярских; их большое количество. Отряды их называются по имени городов, в пределах которых дворяне имеют свои поместья. Некоторые города, например, Смоленск, Новгород и другие выставляют от 30 и 40 до 80 и 120 всадников. Таких городов, выставляющих большое количество воинов, весьма много. Каждый дворянин обязан привести с собою по одному конному человеку и по одному пехотинцу со 100 четвертей владеемой земли; это, разумеется, в случае необходимости: иначе только сами они являются в войско. Так собирается многое множество народа, но мало воинов.
Содержание членам Совета кладут от 500 до 1,200 рублей (оклад, присвоенный Князю Феодору Ивановичу Мстиславскому, занимавшему всегда первое место в правлении четырех государей). Окольничие получают от 200 до 400 рублей и земли от 1.000 до 2,000 четвертей (при мне их было до 15 человек); думные дворяне, которых обыкновенно более шести не бывает, — от 100 до 200 рублей и земли от 800 до 1,200 четвертей; московские дворяне — от 20 до 100 руб. и земли от 500 до 1,000 четвертей; выборные дворяне — от 8 до 15 рублей; городовые дворяне — от 5 до 12 рублей и земли до 500 четвертей. Оклады выдаются каждый год, а четверти, — как сказано выше; с каждых 100 четвертей обязательно выставлять двух человек (об этом уже говорили). Детям боярским и сыновьям боярским производится жалованье по 4, 5 и 6 рублей, один раз за шесть или семь лет; а земли дают от 100 до 300 четвертей. Служба их соответствует обыкновенно жалованью: наблюдают только за тем, чтобы всегда их было определенное число.
Важнейшие из дворян должны являться на службу в кольчуге, шишаке, с копьем, луком и стрелами и приводить слуг, сильно вооруженных; другим разрешается только брать добрых коней, лук, стрелы и саблю, так же, как и слуг. Таким образом составляется многочисленное войско из ратников, плохо вооруженных, не знающих ни порядка, ни военного искусства, и нередко более вредных, нежели полезных во время войны. К ним присоединяются до 20,000 всадников казанских и черемисских; до 7 или 8,000 наездников мордовских и татарских, подвластных России, жалованье которых от 8 до 50 рублей; от 3,000 до 4,000 черкассов, до 2,500 немцев, поляков и греков, с окладами от 12 до 60 рублей (некоторые капитаны их получают до 120 рублей, кроме земель, которых дают от 600 до 1,000 четвертей). Наконец, патриарх, епископы, игумены и другие духовные владельцы земель высылают людей даточных, а именно: со 100 четвертей одного всадника и одного пешего; если надобность требует, духовенство дает вместо ратников военные снаряды и множество лошадей для пушек, стрельцов и различных всадников. Такова русская кавалерия.
В Россию лошади приводятся главным образом из Ногайской Татарии; лошадей называют конями; они роста среднего, весьма удобны для работы и бегут без отдыха 7 или 8 часов. Но если слишком утомятся и выбьются из сил, то нужно 4 или 5 месяцев, чтобы они поправились; имея весьма дикий нрав, они пугаются ружейного выстрела; обыкновенно бывают неподкованы, так же, как и русские лошади; многие овса совсем не едят, и если намерены его давать, то надо приучать к нему коней постепенно. Кроме того, русские покупают изредка черкесских жеребцов, которые весьма красивы, но при продолжительной езде не могут сравняться в выносливости и быстроте с конями татарскими; есть лошади турецкие и польские, между которыми встречаются хорошие; их зовут аргамаками; все аргамаки, вообще, мерины. У ногайцев бывают иногда небольшие, очень красивые лошадки, — белые с черными пятнами, как тигры или леопарды, будто бы разрисованные. Лошади русские называются меринами; они малорослы, но крепки, в особенности если они из окрестностей Вологды, и гораздо понятливее ногайских. Можно иметь весьма красивую и хорошую татарскую или русскую лошадь ценой за 20 рублей, которая прослужит долее аргамака, турецкой лошади, стоящей 50, 60 и 100 рублей. В России лошади чаще хворают, нежели во Франции, особенно от болезни, называемой марица. Это гной, собирающийся в груди животного. Если не истреблять его немедленно, он бросается в ноги, и тогда нет спасения. Хозяин, при первом признаке болезни, тотчас разрезает кожу на груди, почти между ног, вкладывает в рану конец веревки, свитой из пеньки с древесной корой и натертой варом; потом гоняет лошадь раза два или три ежедневно, пока она сильно не испотеет, часто передвигая веревку; через три или четыре дня гной созревает и вытекает из раны. По прошествии 15 дней или 3 недель веревку вынимают, и рана заживает; лошадь же делается совсем здоровой; дабы предупредить эту болезнь, обыкновенно гоняют лошадей в реку, как только растает лед, и пускают их в воду по самую шею и держат там час или два до тех пор, пока они от сильного озноба почти не могут стоять. Так делают почти 15 дней сряду; после этого они становятся бодрыми и живыми. Лошади татарские и русские весьма склонны к запалу; пускаются они в работу не моложе 7 или 8 лет и служат до 20-ти. Я видел однако лошадей 24 и 30 лет, на вид не старее 10 или 12, еще способных к работе. Наконец, в России встречаются весьма хорошие иноходцы.
Лучшая пехота, как уже сказано, состоит из стрельцов и казаков (о последних еще не говорили). Стрельцов в Москве 10,000: кроме того, в каждом городе, отстоящем на 100 верст от границ Татарии, сообразно величине крепостей, находятся гарнизоны численностью от 60, 80 до 150 стрельцов; города же пограничные снабжены ими в гораздо большем количестве. Казаки бывают разные. Одни оберегают зимой заокские города, не имеют постоянных жилищ и получают от казны стрелецкое жалование, хлеб, порох и свинец. Другие владеют землями и не трогаются гарнизонами; из них не более пяти или шести тысяч употребляют оружие. Подлинные казаки живут в степях Татарских, по берегам Волги, Дона и Днепра. Они часто наносят татарам гораздо больший вред нежели вся русская армия. От царя они получают небольшое содержание, но зато они пользуются свободой, как говорят, делать то, что хотят. Им позволено временами приходить в пограничные города, продавать там добычу и покупать нужные им для себя вещи. Царь, намереваясь воспользоваться их оружием, посылает им порох, свинец и от 7 до 10,000 рублей. Они обыкновенно первые приводят пленных татар, от которых узнают о замыслах неприятеля. Тому, кто возьмет и доставит пленника, дают обыкновенно хорошего сукна и камки на два платья, 40 куниц, серебряную чашу и 20 или 30 рублей. Казаки, по царскому приказу, в числе от 8 до 10,000, присоединяются к русской армии. Это бывает в случае необходимости; впрочем, днепровские казаки беспрестанно грабят Подолию. К ним присоединяют крестьян — по одному человеку со ста четвертей, которые умеют управлять сохою, а не оружием, хотя по виду и схожи с казаками. И те и другие носят узкие, как фуфайки, кафтаны, ниже колен, с длинным отложным воротником, висящим до пояса. Половина их имеет ружья, по два фунта пороха, четыре фунта свинца и саблю. Другие же, находясь в распоряжении своих хозяев, вооружаются луком, стрелами и рогатиной удобною только для встречи медведя, выходящего из берлоги. Кроме того, в случае необходимости купцы поставляют людей от себя, сколько могут: иной трех, иной четырех, более или менее.
Когда казаки приведут пленников — что случается обычно в начале Великого поста — от которых узнают, собирается ли татарин, тогда, смотря по известиям, русское правительство рассылает приказ по всей стране, чтобы еще во время снегов доставляли на санях съестные припасы в те города, около которых решено ожидать врага. Провиант составляют: сухари, т. е. хлеб, изрезанный на мелкие куски и высушенный в печке; крупа ячная, просяная, а более всего овсяная; толокно, т. е. поджаренный и высушенный овес, измолотый в муку. Толокно это употребляют разно: и в виде кушания, и в виде напитка: смешав в доброй чаше две или три горсти толокна с водою и двумя или тремя щепотями соли, воины пьют эту смесь, считая ее вкусною и здоровою. Употребляют также соленое и копченое мясо, баранье, свиное и рогатого скота; масло, сыр, истертый в муку — его пьют с супом; большое количество хлебного вина; наконец, сушеную и соленую рыбу, которую едят сырою. Это пища начальников; воины же довольствуются сухарями, овсяною крупою и толокном, с небольшим количеством соли. — Без подножного корма русские редко выходят на войну с татарами. То же самое соблюдают они и в войнах с другими неприятелями, если только не бывает неожиданного вторжения. Чтобы содержать войско, царь ничего другого не тратит, как в военное, так и в мирное время, кроме наград за разные услуги, например: кто приведет пленника, убьет неприятеля, получит рану или отличится как-нибудь иначе, тому дарят деньги, смотря по заслуге, или кусок парчи, или другой шелковой материи на платье.
Цари русские имеют сношение с императором римским, королями английским, датским и шахом персидским. Прежде они были в союзе с королями польским и шведским; но теперь они с ними в дружбе только с виду, так как не верят друг другу, ожидая объявления войны каждый час. Между Россией и Турцией в течение 40 лет были только два взаимных посольства с тех пор, как турки сняли осаду Астрахани, которую осаждали с помощью ногайских татар и пятигорских черкесов, т. е. обитателей Грузии; и хотя теперь войны нет, нет между ними ни сношений, ни приветствий уже лет 30, словно они еще больше отдалены друг от друга. За всё это время русский царь вел войну только с крымскими татарами и с названными пятигорскими черкесами, или грузинами из-за четырех или пяти городов или крепостей, которые он построил на их земле. Главные из них Терки и Самара. В 1605 г. грузины взяли одну крепость, ближайшую к своим границам, при помощи турок; но это дело было несерьезное. Грузины — воинственны и хорошие наездники (большинство из лошадей — жеребцы), воины вооружены легкими латами из крепкой стали, копьями и дротиками. Они могли бы делать весьма много вреда России, хотя и отделяются Волгой, если были бы столь же многочисленны, как и другие её соседи; обитают они между Каспийским и Черным морями.
Вернемся, однако, к Борису Федоровичу. Приняв царскую корону 1 сентября 1598 г., он начал господствовать мирно, счастливее всех своих предшественников. Но вскоре совершенно изменился: перестал лично выслушивать жалобы и просьбы, стал скрываться, редко показывался народу, и то с большими церемониями и затруднениями, неизвестными его предшественникам. Имея сына по имени Федора Борисовича и дочь, он задумал породниться с иностранными государями, думая этим утвердить и упрочить как себя, так и свое потомство на царском престоле. Вместе с тем он начал ссылать людей, казавшихся ему подозрительными, заключал браки по своему желанию и соединял узами свойства со своим домом главнейших, самых нужных вельмож. В Москве осталось не более пяти или шести знатных домов, с которыми он не породнился; к числу их принадлежало семейство Мстиславского. Мстиславский не был женат и имел двух сестер, одна из которых была в замужестве за царем Симеоном, другая же оставалась незамужней: Борис велел ее против воли постричь в монахини, а Мстиславскому запретил вступать в брак. Был еще род Шуйских, представленный тремя братьями. Желая сблизиться с этим домом, Борис выдал за среднего брата, по имени Дмитрия, сестру своей супруги, а старшему не разрешил жениться: — то был князь Василий Иванович Шуйский, ныне царствующий в Москве, о котором будем говорить в дальнейшем. Борис опасался, чтобы несколько домов, соединяясь узами родства, не оказали бы ему сопротивления. Наконец, он отправил в ссылку царя Симеона, женатого на сестре Мстиславского. В день своего рождения, которое празднуют во всей стране с великим торжеством, царь порадовал сосланного царя Симеона, дав ему надежду скорого освобождения; при этом прислал ему при своем письме испанского вина: Симеон и служитель его, выпив это вино за царское здоровье, оба в короткое время ослепли; царь Симеон слеп и посейчас. Я слышал об этом из собственных уст его.
Во второй год своего царствования Борис успел заманить в Россию Густава, сына короля шведского Эрика (которого низложил с престола его родной брат Иоанн, король шведский), — в надежде выдать за него замуж свою дочь, если бы нашел его отвечающим своим видам. Густав был принят весьма торжественно, получил драгоценные дары от государя: серебряную посуду для своего дома, множество золотой и серебряной парчи персидской, бархата, атласа и других шелковых тканей для всей свиты, дорогие каменья, золотые цепи, жемчужные ожерелья, красивых коней со всем убором, всякого рода пушнины и 10,000 рублей деньгами, сумму маленькую по сравнению с дарами. Он въехал в Москву, как государь. Но он плохо держал себя. В конце концов его удалили, как опального, в город Углич, — место убиения мнимого Дмитрия Иоанновича, — где при хорошем хозяйстве он мог иметь до 4,000 руб. дохода ежегодно.
В 1600 году прибыло из Польши великое посольство; Лев Сапега, ныне канцлер литовский, заключил мир на 20 лет. Он долго, против воли, задержался; пробыл в Москве с августа месяца до конца великого поста 1601 года, ввиду Борисовой болезни. Принимая отпускную грамоту, Сапега целовал царскую руку. В этот день Борис явился в Приемной Палате на царском троне, с короною на голове, со скипетром в руке; держава лежала перед ним, сын сидел подле него по левую сторону; члены Боярской Думы и окольничие занимали места кругом всей палаты на скамьях и были одеты в одежды из драгоценной парчи, обшитой жемчугом, в высоких черно-лисьих шапках. По обеим сторонам государя стояли по два молодых вельможи, одетых в бархатные белые кафтаны, обложенные кругом на полфунта шириною горностаем, в высоких белых шапках, с двумя большими золотыми цепями, висевшими на груди крест-накрест: каждый из них держал дорогие секиры из дамасской стали, поднятые на плечо, будто для удара. Это представляло государево величие. Обширная палата, где проходят послы, наполнена скамьями, на которых сидят другие дворяне, также одетые в парчовые платья — иначе нельзя приходить во дворец. Пока посол шествует, они сидят неподвижно, соблюдая столь глубокое молчание, что зала кажется пустою. Так обычно принимаются послы. Сапега обедал в присутствии царя, вместе с своей свитой до 300 человек. Всем подносили угощения на золотой посуде, которой весьма много — разумею блюда; о тарелках и салфетках нечего и говорить; сам царь их не употреблял; — ели весьма хорошую рыбу, но худо приготовленную: это случилось постом, когда не едят ни яиц, ни масла, ни молока; выпив достаточно за здравие обоих государей, Сапега отправился с добрыми и честными дарами.
Следует заметить, что по старинному обычаю, царские пиры бывают весьма роскошны; прислуживают 200 или 300 дворян, одетых в кафтаны из золотой и серебряной персидской парчи, с длинными воротниками, висящими по спине на добрых полфута и унизанных жемчугом. На голове у них по две шапки; одна — круглая, вышитая жемчугом, без полей, похожая на суповую миску; другая высокая из черного лисьего меха; ею покрывают сверху первую; на грудь же вешают большие золотые цепи. Это число двести-триста может быть увеличено согласно числу гостей. Они подают яства государю и держат их до тех пор, пока он не потребует того или другого блюда. Порядок пира следующий: когда царь сядет за стол, и послы или другие приглашенные лица тоже займут свои места, — названные дворяне в вышеупомянутом уборе подходят по два в ряд к царскому столу, отвешивают низкий поклон и удаляются один за другим в кухню за яствами, которые подносят потом государю. Но прежде, чем подадут кушания, ставят на столы в серебряных кувшинах водку; ее наливают в небольшие чарки и пьют пред обедом. — На столах, исключая хлеба, соли, уксуса и перца, нет ничего, ни тарелок, ни салфеток. В то время как гости пьют водку, царь рассылает каждому из них отдельно кусок хлеба, называя по имени того, кому назначен этот кусок; тот встает — и ему подносят хлеб со словами: Царь Господарь и Великий Князь Всея Руси жалует тебя. Жалуемый берет хлеб, отвешивает низкий поклон и садится; также подносят и прочим. Потом, когда царь по такому же порядку раздаст главным особам по одному блюду с кушанием, на все столы ставят яства во многом множестве. Затем царь посылает каждому отдельно кубок, наполненный испанским вином, с теми же словами и обрядами, как выше сказано. Когда обед зайдет за половину, царь разошлет гостям снова по большой чаше с каким-нибудь красным медом (он бывает разных сортов). После этого приносят и ставят по столам огромные серебряные ведра с белым медом, который черпают ковшами. По мере того, как одни сосуды опоражниваются, подают другие с напитками, более или менее крепкими, каких пожелают пирующие. Потом царь посылает каждому гостю третью чашу с крепким медом или ароматным вином; а после обеда четвертую и последнюю, наполненную паточным медом, напитком весьма вкусным, легким и, как вода ключевая, прозрачным. В заключение царь жалует блюдо кушания каждому из пирующих, которое тот относит домой; при этом яства, даримые лицам особо приближенным, царь сначала сам отведывает. Как при этом случае, так и в продолжение всего пира, повторяются те же слова, о коих упомянуто выше. Кроме гостей, царь посылает по одному блюду на дом каждому дворянину и вообще всем лицам, которые пользуются его милостью. Эти так называемые подачи совершаются не только во время праздника, но и всякий день непременно.
Если государь, по окончании торжественного приема, не намерен угощать посла, согласно обычаю, то посылает обед к нему на дом по такому порядку: знатный дворянин в парчовой одежде, с вышитым воротником, в шапке, унизаной жемчугом, отправляется верхом объявить послу царское милостивое слово и вместе с ним обедать; 15 или 20 служителей идут вокруг его лошадей, а за ними шествуют попарно: двое с скатертями, сложенными свитком, двое с солонками; двое с уксусом в склянках; двое с парою ножей и парой ложек драгоценных; шесть человек с хлебом; потом с водкой; за ними несут дюжину серебряных сосудов, в три шопина каждый, наполненных разными очень крепкими винами, испанским, канарским и другими. Затем столько же огромных бокалов немецкой работы. Далее кушания: холодные (их подают сначала), горячие, жареное и пирожное — всё в больших серебряных блюдах; а в случае особого царского благоволения вся посуда бывает золотая. Далее несут до 18 или 20 больших жбанов, в которых налит мед разных сортов: их поднимают каждый два человека; за ними идут человек 12, каждый с 5 или 6 большими ковшами. Шествие заключают две или три телеги с медом и пивом для прислуги. Все припасы несут стрельцы, весьма чисто одетые. Я видел человек 300 или 400, которые таким порядком несли кушания и напитки для одного обеда: видал также, что в один день посылали три обеда разным послам, одному более, другому менее, но всегда тем же порядком, как было сказано выше.
В 1601 году начался великий голод, продолжавшийся три года; мера хлеба поднялась в цене от 15 су до 3 руб., т. е. до 20 ливров. В эти три года случались события почти невероятные; казалось почти обычным, если муж бросал жену и детей, если жена убивала мужа, а мать — своих детей, и съедали их. Я сам был свидетелем, как четыре женщины, мои соседки, брошенные мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла на рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор, обещая отдать ему деньги; но только он сложил дрова и зашел в избу, чтобы получить плату, как женщины удавили его и спрятали в погреб, чтобы тело не повредилось: сперва хотели съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление открылось, они признались, что труп этого крестьянина был уже третьим. — Голод был так велик, что, не считая умерших в других городах, в одной Москве погибло от него более 120,000 людей; их похоронили за городом на трех кладбищах за счет государя, приказавшего выдавать даже саваны для погребения. Причиной столь большой смертности в Москве было то, что царь Борис приказал раздавать ежедневно милостыню всем бедным обитателям столицы, каждому по московке, иначе около 7 денариев. Услышав о такой щедрости государя, все устремились в Москву, хотя некоторые имели возможность кормиться; прибыв же в столицу, не могли содержать себя на означенные 7 денье, невзирая на то, что в каждый большой праздник и воскресенья получали по деньге, т. е. вдвое; поэтому, падая от большого истощения, одни умирали на улицах, другие дорогою на обратном пути. Наконец, Борис, поведав, что со всего государства народ двинулся в Москву на явную смерть, оставляя города и села, повелел раздачи прекратить. Тогда предстало небывалое зрелище: всюду по дорогам находили мертвых и умирающих от голода и холода. Сумма, выданная Борисом для бедных, невероятна; не говоря о Москве, во всей России не было города, куда бы он не посылал более или менее денег для пропитания бедных. Мне известно, что в Смоленск отправлено было с одним из моих знакомых 20,000 рублей. К чести этого царя должно заметить, что он охотно раздавал щедрые милостыни и награждал духовенство, которое также было ему предано. Голод сильно подорвал и силы России и доходы государя.
В начале августа 1602 года посетил Россию герцог Иоанн, брат Христиана, короля датского, хотевшего жениться на царской дочери. Он встречен был с великими почестями, по русскому обычаю; в свите его находилось около 200 человек, а почетная стража состояла из 24 стрельцов и 24 алебардщиков. Через три дня после приезда герцог имел аудиенцию у Его Величества, который принял его ласково, называя сыном, и посадил рядом с царевичем. По окончании приема гость обедал вместе с государем. Этого никогда не бывало прежде, так как по руским обычаям никто, исключая сыновей, не может сидеть за столом царя. После угощения герцог, щедро одаренный, отправился в назначенный ему дом. Дней через 15 он сделался болен, как думают, от неумеренности и вскоре умер. Царь навестил его трижды во время болезни, вместе с сыном; долго сокрушался и прогневался на всех медиков. Не дозволив бальзамировать усопшего, — ибо это не согласно с русскою верою, — Борис велел схоронить его в немецкой церкви, версты две за городом; всё дворянство следовало за гробом до означенной церкви и присутствовало до конца всей церемонии. Три недели царь и знать носили траур. Немного времени спустя скончалась царица — сестра его, вдова царя Федора Иоанновича: она погребена в Девичьем монастыре.
Между тем, недоверчивость и подозрительность царя всё возрастали: Борис не раз удалял Шуйских, считал их наиболее для него опасными, хотя второй брат из них женат был на царской свояченице; подвергал много невинных людей пыткам только за то, что они изредка посещали Шуйских, даже и в то время, когда последние были в милости. Ни один медик не осмеливался под страхом ссылки посещать и пользовать вельмож без именного приказания государя: во всей России никогда не было других аптек и лекарей, кроме царских. Наконец, с 1600 года, когда разнеслась молва о Димитрии Иоанновиче, Борис занимался ежедневно только истязаниями и пытками: тогда холоп, клеветавший на своего господина в надежде сделаться свободным, получал от царя вознаграждение, а господина его или главного из служителей дома подвергали пытке, чтобы исторгнуть признание в том, чего они никогда не делали, не слыхали и не видали. Мать Димитрия взяли из монастыря и удалили за 600 верст от Москвы. Весьма немногие из знатных семейств спаслись от подозрений тирана, представлявшегося весьма милостивым; во время своего царствования, до появления Димитрия в Россия, он не казнил публично и десяти человек, кроме нескольких воров, пойманных из числа 500 человек и повешенных. Но тайно он вешал весьма многих, одних отправлял в ссылку, других отравлял ядом и бесчисленное множество утопил; однако не нашел себе облегчения.
Наконец, в 1604 году обнаружилось, чего он так опасался: Димитрий Иоаннович, сын царя Иоанна Васильевича, которого считали убитым в городе Угличе, от границ Подолии вступил в Россию с 4,000 воинов. Прежде всего он осадил крепость, по названию Чернигов, которая ему сдалась, затем сдалась другая крепость; после этого Димитрий подошел к Путивлю, городу весьма большому и богатому, который также сдался. Многие другия крепости, как-то: Рыльск, Кромы, Карачев, а также с татарских границ — Царев Борисов, Белгород, Ливны и др. ему сдались. Увеличив таким образом свои силы, он осадил построенную на горе крепость Новгород Северский, где начальствовал Петр Федорович Басманов, оказавший такое сопротивление, что Димитрий не мог овладеть Новгородом. Между тем царское войско 15 декабря расположилось в 10 верстах от его армии. Князь Федор Иванович Мстиславский, главнокомандующий войском, ожидал еще подкрепления; но 20 числа две армии сошлись. После двух или трех часов битвы неприятели отступили без значительного урона. Но Димитрий упустил выгодный случай, из-за неопытности своих капитанов в военном искусстве. Во время схватки три польских отряда бросились на один руский батальон так стремительно, что опрокинули его на правое крыло и потом на главный корпус; вследствие беспорядка и смущения вся царская армия, за исключением левого крыла, поколебалась и обратила врагам тыл. Если бы другие 400 всадников ударили во фланг или в другой батальон, уже полурасстроенный, то нет сомнения, что четыре отряда разбили бы всё русское войско. Главнокомандующий Мстиславский, сбитый с коня, получил три или четыре раны в голову и был спасен от плена стрельцами. Казалось, у русских не было рук для сечи, хотя число их простиралось от 40 до 50,000. Оба войска, разойдясь в разные стороны, ничего не делали до Рождества. В Москву были отправлены пленники, в числе их капитан польской кавалерии Домараский.
28 декабря Димитрий Иоаннович снял осаду Новгорода, видя, что не может более ничего сделать, и удалился в весьма плодородную Северскую область, где большая часть поляков его оставила. Несмотря на это, он собрал все силы, сколько мог, — русских, поляков, казаков и присоединившихся крестьян, обученных владеть оружием. Армия Бориса, усиливалась ежедневно, у него была еще армия у Кром. Войска его преследовали Димитрия, но так медленно, что, казалось, не имели охоты сражаться. Целый месяц блуждали по лесам и дубравам и, наконец, снова приблизились к неприятельскому отряду. Димитрий, узнав, что войско Борисово расположено в такой местности, что не может двигаться, решил ночью внезапно напасть на него и приказал тамошним жителям, знавшим все выходы, поджечь село; но дозоры заметили поджигателей. На рассвете 21 января 1605 года войска сразились. После небольшой стычки, когда началась с обеих сторон пушечная пальба, Димитрий приказал своей главной коннице спуститься в долину и отрезать царскую рать от деревни. Заметив это, Мстиславский двинул вперед правое крыло, с двумя отрядами иноземцев, и предупредил неприятеля. Но польский предводитель, видя, что предупрежден, решился на крайнее средство и с десятком знамен бросился на правое крыло русских с такою яростью, что оно после некоторого сопротивления иноземцев разбежалось; и между тем, как главная рать царская стояла неподвижно, в каком-то бесчувственом оцепенении, поляки повернули вправо к селу, где находилась большая часть русской пехоты с несколькими орудиями. Допустив неприятеля весьма близко, она дала залп из 10 или 12,000 ружей, произведший такую панику среди поляков, что они поворотили коней в совершенном расстройстве. Остальные поляки, пешие и конные, думая, что дело выиграно, приближались со всей возможной скоростью. Увидав столь беспорядочное бегство своих, они поспешили удалиться, но были преследуемы 5 или 6,000 всадников на пространстве 7 или 8 верст. Димитрий потерял почти всю свою пехоту, 15 знамен и штандартов, 13 пушек, оставив на месте 5 или 6,000 убитыми, кроме пленных. Из числа последних русские были повешены среди войска, а остальных вместе с знаменами, трубами и барабанами торжественно водили по столице.
Димитрий с остатком армии удалился в Путивль, где оставался до мая месяца. Армия же Бориса осаждала Рыльск, покорившийся Димитрию, но ничего в 15 дней не сделав, сняла осаду; полководцы хотели распустить на несколько месяцев свое войско, весьма утомленное. Борис, узнав об этом, строго запретил увольнять воинов. Итак, после недолгого отдыха в Северской земле, Мстиславский и князь Василий Иванович Шуйский, присланный к нему из Москвы в товарищи, двинулись к другой армии, которая, услышав о поражении Димитрия, осадила Кромы. Соединенные войска остановились около этого города и занимались делами, достойными смеха, вплоть до самой кончины Бориса Федоровича, умершего от апоплексии в субботу, 23 апреля того же года.
Прежде чем продолжать, заметим, что среди русских вовсе не бывает поединков, — во-первых, потому, что ходят всегда безоружными, исключая военного времени или путешествия; во-вторых, потому, что оскорбленный словами или другим образом обращается к суду, который определяет виновному наказание, именуемое бесчестием. Оно обыкновенно зависит от воли обиженного; иногда виновного секут батожьем, что происходит следующим образом: обнажив спину до рубахи, кладут провинившегося на землю ничком, два человека держат его за голову и за ноги, а другие в присутствии судьи, истца и посторонних лиц дерут ему спину прутьями толщиною в палец до тех пор, пока судья скажет: стой. Иногда же обвиняемым обиженному уплачивается сумма в размере оклада, получаемого последним от государя, и, сверх того, жене его вдвое: кому дают от казны 15 рублей ежегодно, тому и бесчестия 15 рублей, да жене его 30, стало быть, всего 45 рублей. Так поступают всегда, соразмерно жалованью. Но бывают такие обиды, что виновного секут среди города кнутом и, взыскав означенную пеню, отправляют в ссылку. В случае же поединка между иностранцами (что увидел я за 6 лет однажды) тот, кто ранит другого — вызвавшего, или вызванного, всё равно, — наказывается, как уголовный преступник, и ничем оправдать себя не может; еще более: если кто-либо поносит другого бранью, запрещено бить его даже рукою под опасением вышеупомянутого взыскания; если же это случится, причём другой сам ответит ударом, и дело дойдет до жалобы — тогда обоих наказывают телесно или денежною пенею в казну для того, чтобы оскорбленный, как говорят русские, самовольною расправою не присваивал себе власти правосудия, которое одно имеет право разбирать и преследовать преступления. И потому суд в случае споров, обид и оскорблений бывает гораздо скорее и строже, нежели в других делах. Это соблюдается весьма тщательно не только в городах в мирное время, но и в военное, по отношению к воинам, т. е. дворянам (за бесчестие простолюдина и гражданина платят не более 2 рублей). Справедливо и то, что русские не любят придираться к словам: они весьма просты в обхождении и всякому говорят — ты; а прежде были еще проще. Если им случалось иногда слышать что-либо сомнительное или несправедливое, то вместо слов: ваше мнение, или извините, или других учтивых выражений, они отвечали наотрез: ты лжешь. Так говорил даже слуга своему господину. И хотя Иоанн Васильевич был прозван и считался тираном, однако и он не гневался на подобные грубости. Но теперь, когда среди них появились иностранцы, русские отвыкают от грубости, бывшей в обычае лет за двадцать или тридцать.
По смерти Бориса, князья Мстиславский и Шуйский, были немедленно отозваны вдовствующей царицей и Федором Борисовичем, сыном умершего: армия же не была уведомлена о смерти. 27 прибыл в армию, как для того, чтобы принять присягу от войск, так и для того, чтобы заступить место отозванных — Петр Федорович Басманов (бывший начальником Новгорода во время осады его Димитрием) с товарищем. Армия принесла присягу верности и повиновения Федору Борисовичу, признавая его государем. Новый царь прислал войску ласковые грамоты, убеждая их служить ему столь же верно, как и покойному отцу его Борису Федоровичу, обещая наградить каждого щедро, по прошествии шестинедельного траура.
17 мая князь Василий Иванович[3] Голицын и Петр Федорович Басманов со многими другими передались Димитрию Иоанновичу, пленив воевод, Ивана Годунова и Михайла Салтыкова. Остальные воеводы и воины обратились в бегство к Москве, оставив все орудия и снаряды в окопах. Многие города и крепости покорялись Димитрию, шедшему от Путивля с шестью отрядами польской кавалерии, числом до 600 человек, с несколькими казаками донскими и днепровскими и немногими русскими. Прибыв к покорившейся армии, он приказал немедленно распустить недели на две или на три тех воинов, которые имели поместья под Москвою, других же отправил к столице с приказанием пресечь подвоз съестных припасов; а сам между тем подвигался к ней медленно с двухтысячным отрядом и рассылал ежедневно грамоты к дворянству и простому народу, обещая милость покорным, угрожая Божиим и царским гневом остающимся строптивыми и мятежными. Народ, получив одну из сих грамот, собирался на площади перед дворцом. Тщетно Мстиславский, Шуйский, Бельский и другие хотели укротить волнение: прочитав грамоту всенародно, москвичи, возбуждая друг друга, ворвались во дворец, захватили пленниками царицу, вдову Борисову с её сыном и дочерью; взяли под стражу Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых — ближайших родственников, — и всё, что могли найти, разграбили.
Димитрий Иоаннович был в Туле за 160 верст от Москвы, когда получил эти известия, и отправил князя Василия Голицына для приведения города к присяге. Между тем все вельможи устремились навстречу к Димитрию до самой Тулы. 20 июня были задушены (как думаю) вдовствующая царица и сын её Федор Борисович; молву же распространили, что они сами приняли яд. Дочь Бориса находилась под стражей, всех же родственников сослали в разные места. Тело Бориса Федоровича, по просьбе вельмож, вырыли из Архангельского собора — места погребения великих князей и царей, — и похоронили в другой церкви.
Наконец, 30 июня Димитрий Иоаннович вступил в столицу. Прибыв сюда, он приказал немедленно Мстиславскому, Шуйскому, Воротынскому, Масальскому и другим привезти государыню, свою матушку, из монастыря, удаленного от Москвы на 600 верст; он выехал ей навстречу за версту от города. Поговорив с сыном около четверти часа, в присутствии всех вельмож и граждан, она села в карету, а царь и вся знать провожали ее пешком до самого дворца; здесь она жила до тех пор, пока не приготовили для неё монастырь, где погребена супруга царя Федора Иоанновича, сестра Бориса. — В последний день июля Димитрий короновался, но без особых церемоний: только вся дорога от покоев до церкви Богоматери и Архангельского собора была устлана по червленой ткани персидскою парчею. По прибытии государя в храм Богоматери, где ожидал его патриарх со всем духовенством, и по совершении молитвы с разными обрядами, принесли из казны корону, скипетр и державу и всё это вручили Димитрию. По выходе отсюда в Архангельский собор бросали на дорогу золотые небольшие монеты, ценою в пол-экю, в экю и два экю, нарочно выбитые для этого случая (в России вообще не делают золотой монеты). Из Архангельского собора Димитрий возвратился во дворец, где был стол, накрытый для всех, кто мог за ним поместиться. Таков обычай при коронации.
Немало времени спустя в присутствии выборных чинов из всех сословий князя Василия Шуйского судили и признали виновным в оскорблении величества. Царь Димитрий Иоаннович повелел отрубить ему голову, а двух братьев его сослать в заточение. На четвертый день после приговора Шуйского вывели на площадь, и когда уже положили его на плаху, объявлено было прощение, по ходатайству царской матери, поляка Бучинского и других особ; вместо того он был отправлен вместе с братьями в ссылку, где однако пробыл недолго. Это была самая крупная ошибка, которую сделал царь Димитрий, так как поступок этот повел к его собственной гибели.
В то же время царь отправил в Польшу послом Афанасия Ивановича Власьева для исполнения, как думают, тайного договора, заключенного с воеводою Сандомирским: Димитрий за содействие при завоевании государства обещал жениться на его дочери, как скоро с помощью Божиею он вступил на престол отца своего, Иоанна Васильевича. Афанасий прибыл ко двору и вел переговоры столь удачно, что в Кракове состоялось торжественное обручение в присутствии самого короля польского. Между тем Димитрий для охраны своей особы учредил иноземную стражу, отряд из ста стрелков, которым я имел честь командовать, и две сотни алебардщиков, дотоле неизвестных в России. Бояре, не смевшие в правление Бориса вступать в брак, получили от Димитрия разрешение. Мстиславский женился на двоюродной сестре царской матери, которая два дня сряду присутствовала на свадьбах: Василий Шуйский, освобожденный из заточения и столь же милостиво принятый при дворе, как и прежде, успел обручиться с девицею из рода Нагих; свадьба его должна была быть отпразднована через месяц после царской. Только и слышно было о браках и веселии к удовольствию каждого. Димитрий мало-помалу давал чувствовать, что это страна свободная, управляемая милосердным государем. Ежедневно раз или два он посещал царицу, мать свою. Иногда казалось, что Димитрий слишком запросто обходился с вельможами, которые воспитывались и вырастали в таком унижении и страхе, что при царе почти не смели сказать слова без приказания; впрочем, в случае надобности, он умел являть величие и достоинство, свойственное государю; он был умен и так разумен, что являлся учителем для всего своего совета; несмотря на это стали открываться происки: схвачен был один дьяк или секретарь, которого пытали в присутствии государя, но он не сознался и не выдал главу Петра Федоровича Басманова, главного любимца заговора, которым был, как выяснилось впоследствии, Василий Шуйский. Секретарь этот был отправлен в ссылку.
Наконец, к пределам России прибыла государыня со своим отцом, братом, зятем, по имени Вишневецким, и многими другими вельможами. 20 апреля Михайло Игнатьевич Татищев, вельможа до тех пор весьма любимый государем, впал в немилость за дерзкое слово, сказанное Димитрию в защиту князя Василия Шуйского во время их спора о жареной телятине, поданной на стол, вопреки русским обычаям. В день Пасхи Татищев получил прощение, по ходатайству Петра Федоровича Басманова. Но все догадывались, даже и сам Димитрий (хотя он и был государь мало подозрительный), что Татищев задумал какое-то злое дело; ибо никогда прежде он так не поступал, как дней за 15 до своей опалы. Возвращение Татищева было такой же важной ошибкою, как и помилование Шуйского: все знали его злое сердце, не забывавшее никакой обиды.
В конце апреля царь Димитрий получил известие, что между Казанью и Астраханью собралось до 4 тысяч казаков. Эти казаки, как и все те вообще казаки, о которых мы до сих пор говорили, сражаются пешими, а не конными, как те, которые, под именем казаков, обитают в Подолии и Черной России под властью польского короля, воюют то там, то здесь, в Трансильвании, Валахии, Молдавии и др. землях. Казаки, упоминаемые в настоящем сочинении, издавна одеваются и вооружаются, как татары, обороняясь единственно саблями и только с недавнего времени употребляют ружья. Они разбойничали по Волге и распускали молву, что с ними находится юный государь, именем царь Петр, — истинный сын (по их словам) царя Федора Иоанновича, сына Иоанна Васильевича, и сестры Бориса Федоровича, правившего после Федора, родившийся около 1588 г. и тайно подмененный девочкой (умершею на 3 году, как было выше сказано). Если бы казаки говорили правду, то царю Петру было бы 16 или 17 лет; но им хотелось только под этим предлогом грабить страну вследствие неудовольствия Димитрием, не давшим им такой награды, какой они желали. Тем не менее государь послал к самозванцу письмо, уведомляя, что если он истинный сын Федора Иоанновича, его брата, то пускай пожалует в Москву, и что для продовольствия его в дороге дано будет всё необходимое, называемое кормом; если же он обманщик, то пусть удалится от русских пределов. Пока гонцы скакали туда и обратно, несчастный Димитрий был умерщвлен, о чём мы и будем говорить в дальнейшем. Впрочем, до моего отъезда из России эти казаки взяли и разграбили 3 волжских крепости, захватили несколько небольших орудий и много военных снарядов и наконец рассеялись: большая часть удалилась в Татарские степи, другие овладели крепостью, на пути между Казанью и Астраханью, в надежде грабить купцов, отправлявшихся торговать в Астрахань, или по крайней мере брать с них какой-нибудь выкуп. В Архангельске же я узнал, что волнение утихло и что казаки смирились.
Царица, супруга Димитрия, вступила в Москву 12 мая, в пятницу, с таким великолепием, какого прежде в России не видывали: её карету везли 10 ногайских лошадей, все белые с черными пятнами, как тигры и леопарды, столь похожие одна на другую, что их нельзя было различить. Ее сопровождали четыре отряда польских всадников, богато одетых, на быстрых конях, и отряд гайдуков для её охраны. В свите находились многие вельможи. Царица остановилась в монастыре царицы-матери государя и жила там до 17 мая, когда заняла во дворце свою половину. На другой день она была коронована с теми же обрядами, как и государь. Ее вели под руки справа посол короля польского, кастелян Малаговский, слева супруга Мстиславского; по выходе же из церкви, за правую руку вел ее сам царь Димитрий, а левую поддерживал Василий Шуйский. В празднике этого дня участвовали одни русские. 19 мая начались брачные торжества в присутствии всех поляков, исключая посла, который был недоволен тем, что царь не хотел посадить его за свой стол, хотя по русским обычаям никакой посол не может обедать вместе с государем; однако ж кастелян Малаговский, посол польского короля, не переставал говорить Димитрию, что король польский удостоил русского посла чести сидеть при обручении за столом королевским. В субботу и воскресенье Малаговский пировал во дворце, за особенным столом подле их величеств.
В это время Димитрий, уведомленный как своим тестем, воеводой Сандомирским и своим секретарем, так и Басмановым и другими лицами о каких-то замыслах против него, повелел взять некоторых людей под стражу; впрочем, казалось, он не придал этому большой веры. Наконец, 27 мая (здесь, как и в других местах сочинения, следует считать по новому стилю, русские же принимают старый), в 6 часов утра, когда менее всего помышляли об этом, наступил пагубный для царя день. В 6 утра царь Димитрий Иоаннович был бесчеловечно умерщвлен и в то же время было перебито, как полагают, 1705 поляков, жилища которых были отдалены друг от друга. Главой заговорщиков был Василий Иванович Шуйский. Петр Федорович Басманов был убит в сенях пред царскими покоями, приняв первый удар от того самого Татищева, которому недавно исходатайствовал свободу; погибли также некоторые стрелки из гвардии. Царица, супруга Димитрия, её отец, брат, зять и все, спасшиеся от ярости черни, были заключены, как пленники, в отдельных домах, Димитрия мертвого и нагого поволокли мимо монастыря его матери до народной площади, где Василий Шуйский должен был сложить свою голову; там положили труп его на стол, длиною в аршин, так что с конца висела голова, а с другого ноги, тело же Петра Басманова поместили под столом. Так они были предметом всеобщего любопытства около трех дней, до избрания царем начальника заговора, Василия Ивановича Шуйского. Хотя это престол не избирательный, а наследственный, но так как Димитрий был последним в роде и никого из царской крови не оставалось, то Шуйский и был избран благодаря проискам и хитрости, подобно Борису Федоровичу после смерти Федора. Шуйский приказал зарыть Димитрия за городом подле большой дороги. В первую ночь после убийства настал жестокий мороз, который продолжался 8 дней и повредил весь хлеб, деревья и даже луговую траву. Ввиду того, что подобного бедствия еще не бывало, тело Димитрия, по челобитью приверженцев Шуйского, через несколько дней было вырыто из могилы, сожжено, а прах развеян. Но со всех сторон раздавался ропот: одни плакали, другие стонали, веселились немногие, — это было поистине превращение. В Совете, в народе, во всей стране начались <Всех, получивших от покойного какую-либо>[4] раздоры и новые измены. Области восстали и долго было неизвестно, чем это кончится. Польского посла держали в тесном заключении. Всех, получивших от покойного какую-либо милость, сослали. Наконец, царицу вдову Димитрия Иоанновича крепко стерегли в доме воеводы, отца её, вместе с придворными дамами и другими польками.
Желая прекратить волнение умов и народный ропот, избранный Василий Шуйский послал своего брата Димитрия, Михаила Татищева и других из своих в Углич, с повелением отрыть тело или кости истинного Димитрия, сына Иоанна Васильевича, убитого, по их мнению, за семнадцать лет перед этим в том же Угличе; они нашли (по их словам) тело невредимым, в одежде столь свежей и целой, как в день погребения (в России обыкновенно хоронят в том платье, какое находилось на убитом), даже самые орехи оказались целыми в его руке. Вынутое из могилы оно совершало, по их словам, многие чудеса, как в Угличе, так и по пути. При торжественном перенесении в Москву его провожали патриарх, духовенство, со всеми мощами, царь Василий Шуйский, царица, мать Димитрия, и всё дворянство. По повелению Василия Шуйского, он был канонизирован. Но это не успокоило народа, и Василий дважды едва не был свержен с престола, хотя 20 июня был коронован.
Отослав в Польшу многих незначительных поляков, особенно служителей, царь удержал в России главнейших в качестве пленников, чтобы принудить поляков к миру. Воеводу же Сандомирского, страдавшего тяжкою болезнью, и дочь его, царицу, отправил в Углич, приказав держать их под стражей.
Погибший царь Димитрий Иоаннович, сын царя Иоанна Васильевича, прозванного тираном, был лет около 25, совсем безбородый, роста среднего, крепкого и сильного сложения, цветом смугловатый, с бородавкою подле носа под правым глазом; он был силен и очень умен; милостив, вспыльчив, но отходчив, благороден, любил почет и оказывал его. Он был честолюбив и мечтал прославиться в потомстве; в конце августа 1606 года он решил послать во Францию на английском корабле своего секретаря, чтобы приветствовать христианнейшего короля и вступить с ним в знакомство: Димитрий часто разговаривал со мною о короле с большим уважением. Христианство много потеряло со смертью Димитрия, если только он умер, хотя смерть его кажется вполне правдоподобной. Но я говорю так потому, что я не видал его мертвого своими собственными глазами, будучи тогда болен.
Через несколько дней после мятежа, пронесся слух, что умертвили не Димитрия, а другого, на него похожего, которому он, узнав за несколько часов до рассвета о намерении заговорщиков, велел занять свое место, а сам скрылся из Москвы — не от страха (так я полагаю, если только это случилось), потому что он успел бы разрушить заговор, — но в намерении узнать, кто более всех ему предан. Димитрий мог прибегнуть к столь опасному средству для открытия истинных приверженцев, чтобы отклонить подозрение о своей недоверчивости к подданным. Этот слух продолжался вплоть до моего отъезда из России — 14 сентября 1606 года. Правда, я думал, что это происки новых заговорщиков с целью сделать ненавистным народу Василия Ивановича Шуйского, главу заговора и ныне царствующего, и тем удобнее достигнуть своей цели. Я не могу теперь думать иначе, основываясь на нижеприведенном; чтобы удостоверить этот слух, русские рассказывают, что едва миновала полночь, по повелению царя Димитрия взяты были из малой дворцовой конюшни 3 коня турецкие, которые впоследствии неизвестно куда девались: что тот, кто отпустил коней, был пытаем по приказанию Шуйского до смерти, чтобы сознался, как это было; что хозяин дома, где открылся Димитрий в первый раз по удалении из Москвы, разговаривал с царем и даже принес собственноручное письмо его, в котором он будто бы упрекал русских в неблагодарности, ибо они забыли его щедроты и милосердие, и угрожал виновным местью. Кроме того, на улице находили многие записки и подметные письма, и в них говорилось, что Димитрия узнали во многих местах, где он брал почтовых лошадей. В августе же месяце появились многие другия письма, свидетельствовавшие, что заговорщики обманулись и что Димитрий придет повидаться с ними в первый день Нового года.
Скажу мимоходом, что рассказывал мне французский купец Бертран де-Кассан, вернувшийся с площади, где лежал труп Димитрия: он говорил мне, что не думал, чтобы у Димитрия была борода, которой при жизни не замечали (Димитрий и не имел её), но тело, лежавшее на площади, имело густую бороду, как можно было заметить, хотя она и была сбрита, да и волосы, казалось, были гораздо длиннее, чем у царя, которого Кассан видел накануне его смерти. Сверх того, по свидетельству секретаря Димитрия, родом из Польши, Станислава Бучинского, был молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый Димитрием, с которым он имел большое сходство, за исключением только небольшой бороды; этого вельможу, по словам русских, нигде не находили, и никто не знал, что с ним сделалось.
Еще мне рассказывал один француз, повар воеводы Сандомирского, что царица, жена Димитрия, узнав о носившейся молве, поверила, что он жив и, убедившись в этом, казалась с тех пор веселее прежнего.
Несколько времени спустя по избрании Шуйского восстали пять или шесть главных городов на пределах Татарии: мятежники схватили воевод и побили часть войска и гарнизоны; впрочем, еще до отъезда моего, в июле месяце, раскаялись и получили из Москвы прощение, оправдавшись тем, что они были обмануты молвою о спасении царя Димитрия. В то же время в Москве был большой раздор среди знатных, негодовавших на избрание Шуйского государем без их согласия и утверждения; Шуйский едва не был низложен. Наконец, всё успокоилось, и Шуйский был коронован 20 июня.
После венчания, опять возникли тайные козни против этого царя, в пользу (как я думаю) князя Федора Ивановича Мстиславского, представителя самого знатного русского рода, за которого при избрании подавали голоса, и если бы представители страны были собраны, он был бы избран. Впрочем, он, как говорят, отказывался от короны и решился постричься в монахи, если на него падет выбор. Мстиславский был женат на двоюродной сестре матери Димитрия, из рода Нагих: и потому весьма вероятно, что эти происки, как я думаю, исходили скорее со стороны родственников его жены, нежели от него. Затем был обвинен знатный вельможа Петр Никитич Шереметев, из рода Нагих, и заочно был осужден по извету свидетелей, как глава заговора: его сослали из города и, как я слышал, по дороге отравили.
В то же время на воротах многих вельмож и иностранцев ночью было написано, что царь Василий Шуйский повелевает народу разграбить дома этих изменников. В намерении исполнить это собрались толпы черни, приученной к грабежам прежними переменами и в надежде на добычу согласной, как я думаю, иметь еженедельно нового государя; ее с трудом усмирили. Несколько времени спустя, в воскресный день, именем Шуйского, но без его ведома, на дворцовую площадь собрали народ под предлогом, что царь желает говорить с ним. Случайно я находился подле царя Шуйского, собиравшегося к обедне: узнав, что народ созван его именем, он весьма удивился и приказал исследовать, кто созвал народ; не трогаясь с места, окруженный многими, устремившимися со всех сторон, Шуйский начал плакать и, укоряя окружавших в непостоянстве, говорил, что им не нужно было пользоваться такими хитростями, если хотят от него избавиться; что, избрав его царем, имеют власть низложить его, если он им неугоден, и что он не имеет намерения этому сопротивляться. Потом, отдав им жезл, который носят только цари, и шапку, продолжал: «если так, выбирайте, кого хотите»; но тотчас снова взяв жезл, сказал: «мне уже надоели эти козни; то меня хотите умертвить, то вельмож и самых иноземцев, по крайней мере думаете ограбить их; если вы признаете меня царем, то я хочу, чтобы это не осталось безнаказанным». Тогда все окружающие воскликнули, что они клялись ему в верности и повиновении, хотят все умереть за него и что виновные должны быть наказаны.
Между тем, народу уже велено было разойтись по домам; причём схвачены были пять человек, которые были виновниками этого созыва народа. Думают, что если бы Шуйский вышел из дворца, или вся чернь собралась бы на площади, он подвергся бы участи Димитрия. Спустя несколько дней означенные пять человек были подвергнуты обычному наказанию кнутом всенародно, и сосланы. В приговоре было объявлено, что Мстиславский, которого обвиняли в руководстве заговором, невиновен и что вся вина падает на вышеупомянутого Петра Шереметева.
Василий Шуйский вновь подвергался опасности во время перенесения в Москву тела истинного Димитрия, умерщвленного, как гласит молва, 17 лет назад; когда царь вместе с патриархом и духовенством вышли навстречу за город. Как говорят, Шуйского хотели побить камнями, но бояре усмирили народ прежде, чем собралась большая толпа.
В то же время открылся бунт в княжестве Северском, уже присягнувшем, по словам русских, Шуйскому; 7 или 8.000 человек взялись за оружие, утверждая, что Димитрий жив. Но так как мятежники не имели предводителей, то были разбиты войсками, посланными Василием Шуйским, в числе 50 или 60.000 человек, между которыми находились и все иноземцы; эти новости я узнал в Архангельске. Избегнувшие поражения удалились в Путивль, один из главных городов Северской области. Говорят, что и этот город покорился и что виновниками восстания были поляки, рассыпанные в пределах России и Подолии: они распустили молву, что Димитрий жив и находится в Польше. Вот всё, что случилось до 14 сентября 1606 г., в подтверждение молвы о мнимом спасении Димитрия.
В заключение выскажу свои соображения в ответ на мнение тех людей, которые признают Димитрия Иоанновича не сыном Иоанна Васильевича Мучителя, а обманщиком.
Ранее царствовавший государь Борис Федорович, царь весьма тонкий и коварный, а также и другие враги Димитрия говорили, что это был обманщик, а что истинный Димитрий Иоаннович умерщвлен на 8 году в Угличе, за 17 лет перед этим, как об этом говорилось выше. Этот же был расстрига, т. е. монах, покинувший свой монастырь, по имени Гришка, или Григорий Отрепьев.
Другие же, считая себя более проницательными, а также иноземцы, знавшие Димитрия уверяют, что он был не русский, а поляк, трансильванец, или иной иноплеменник, избранный и подставленный на этот случай.
Я уже объяснил выше, для чего Борис Федорович, правивший государством при царе Федоре Иоанновиче, сыне Иоанна Васильевича и брате Димитрия Иоанновича, сослал Димитрия, вместе с царицей-матерью в Углич. Из моего сочинения можно заключить, что Федор, по простоте своей, и по малолетству брата, неопасного пятилетнего младенца, сам и не думал удалять его: это было сделано по проискам Бориса. Поэтому вполне можно предположить, что мать и знатнейшие бояре, например, Нагие, Романовы, видя замыслы Бориса, употребили все средства к избавлению младенца от грозившей опасности. Спасти же царевича они иначе не могли, как только подменив его другим и воспитав тайно, пока не переменятся времена или не разрушатся козни Бориса Федоровича. Этой цели они достигли, как нельзя лучше: кроме верных соучастников, никто не знал об этом. Царевич воспитывался тайно; после смерти брата своего Федора, когда избрали царем Бориса, он, вероятно, удалился в Польшу, вместе с расстригою, одевшись монахом, чтобы перейти русскую границу. Там он поступил на службу к польскому вельможе Вишневецкому, зятю воеводы Сандомирского; наконец перешел на службу к этому последнему и открылся ему. Воевода представил его польскому двору, где он получил небольшую помощь. Всё это может служить ответом и свидетельством, что в Угличе умерщвлен не царевич, а занявший его место.
Что касается до названия «расстрига», то дело заключается в следующем: вскоре по воцарении Бориса Федоровича, один монах, некогда секретарь патриарха, именем Гришка Отрепьев, которого Борис называл расстригою, бежал в Польшу. С этого времени и до самой своей смерти Борис стал подозрителен и доискивался правды. Но в монашеском платье, как я знаю за достоверное, убежали двое: расстрига и другой человек — до сих пор безымянный. Царь Борис разослал гонцов по всем пределам государства с повелением стеречь все дороги и задерживать всякого, даже с пропускным видом, объявив, что два государственные преступника намерены бежать в Польшу. На всех путях к границе установлены были заставы, как во времена моровой язвы, — и три или четыре месяца никто не мог ездить из одного города в другой.
Кроме этого, дознано и доказано, что расстриге было от 35 до 38 лет; Димитрий же вступил в Россию 23 или 24-летним юношею и привел с собою расстригу, которого всякий мог видеть: братья его живы и теперь, и имеют земли близ Галича. Этот расстрига, до побега из России, слыл наглецом и пьяницей, за что Димитрий и удалил его за 230 верст от столицы в Ярославль. Там находился дом Английской Компании; один из живших в этом доме в то время, когда умертвили Димитрия рассказывал мне, что расстрига, услышав о смерти царя и восшествии Шуйского на престол, признавал Димитрия истинным сыном Иоанна, которого он вывел из России; божился, клялся в верности слов своих, называл себя Гришкою Отрепьевым, расстригою, и говорил, что никто не может этого опровергнуть. Вот собственное признание Отрепьева, и немногие из русских думают иначе. Несколько времени спустя Василий Шуйский, возведенный на царство, приказал его изловить; что же с ним сделалось после, я не знаю. Этого довольно для ответа на первое возражение.
Рассмотрим второе: многие иноземцы, считая Димитрия поляком, или трансильванцем, решившимся на обман или сам собою, или избранный для этого другими людьми, в доказательство своего мнения приводят то, что он говорил по-русски неправильно, осмеивал русские обычаи, соблюдал русскую веру только для вида, и другие подобные доводы: одним словом, говорят они, все приемы и поступки обличали в нём поляка.
Но если он был поляк, нарочно подготовленный для свержения Бориса, то следовало бы наконец узнать, кем он был подготовлен. Притом, для этой цели, думается мне, нельзя было брать какого-нибудь проходимца; замечу мимоходом, что из 500 человек не сыщется ни одного способного совершить то, что предпринял Димитрий, которому было 23 года. Кроме того, чего могли добиваться заговорщики, когда Россия не сомневалась в убиении царевича, когда Борис Федорович царствовал счастливее всех своих предшественников, уважаемый народом, страшный для всякого, когда мать Димитрия и многие из родственников её могли засвидетельствовать истину? Вероятно ли, чтобы это было с согласия короля польского и сейма? А подданные без ведома короля, конечно, не решились бы на столь важное дело, которое, в случае неудачи, навлекло бы продолжительную и бедственную войну на государство. Но если это было, то война не началась бы с 4,000 человек, а король послал бы с ним каких-нибудь советников, знатных вельмож, для руководства во время войны, и снабдил бы его деньгами. Тогда, вероятно, большинство поляков не оставило бы Димитрия, отступившего от Новгорода Северского, тем более, что он еще имел в своих руках до 15 городов и крепостей, и армия его ежедневно усиливалась. Говорить же, что всё это предпринял сам собою обманщик, который, имея не более 21 года, выучился для этой цели русскому языку, даже чтению и письму, — есть мнение нелепое. Кроме того, самозванец на все вопросы, без сомнения предложенные при первом его появлении, должен был ответить умно и складно. Где же он мог научиться? Россия не такая свободная страна, куда всякий может приходить учиться языку, выведывать то и другое и затем удаляться: в этом государстве, почти недоступном, всё делается с такой тайной, что весьма трудно узнать истину, если не видишь ее собственными глазами. И потому мне кажется невероятным, чтобы самозванец мог исполнить свой замысел без помощи других. Если же он имел соучастников, то они должны были обнаруживаться или при его жизни, или после смерти. Наконец, если бы он был поляком, то он поступал бы иначе с своими единоплеменниками; да и сам воевода Сандомирский не поспешил бы дать ему какого либо обещания, не узнавши в точности, кто он. Говорить, что воевода не знал, кто он был, — совершенно невероятно, как мы увидим впоследствии.
Что же касается до тех, которые говорят, что он воспитан и приготовлен иезуитами, то где же его отечество? Доказано выше, что он не мог родиться в Польше и тем менее в какой-либо другой стране, кроме России. Если же признать его русским, то надобно узнать, где взяли его иезуиты, так как до воцарения Димитрия никогда в России не видно было иезуитов; немногие из них приезжают с послами, но за ними так строго следят, что им невозможно увезти какого-нибудь младенца из России. Иезуиты имели средство похитить ребенка только в то время, когда Баторий, лет 30 тому назад, воевал с Россией, или когда была война России со шведами; однако возможно ли, чтобы в России не осталось совсем родствеников увезенного? Да и нельзя было, думаю я, воспитывать его столь тайно, чтобы никто из поляков и, наконец, воевода Сандомирский не открыли обмана. По крайней мере, Димитрий не мог не знать своего происхождения. Если же он воспитывался у иезуитов, то, без сомнения, должен был говорить, читать и писать по-латыни. Но совершенно верно, и я могу это свидетельствовать, что Димитрий не умел говорить по-латыни, и еще менее читать или писать. Это я могу доказать подписью имени его, весьма нетвердою. Кроме того, он оказал бы тогда иезуитам гораздо более милости: в Россию явилось бы их не трое — и то с польскими войсками, не имевшими духовных лиц. Один из них, после царского венчания, отправился в Рим, по просьбе остальных двух.
Возражают еще: Димитрий не чисто объяснялся по-русски. Отвечу на это, что я слышал, как он разговаривал на руском языке вскоре по прибытии в Россию, и нахожу, что он говорил по-русски как нельзя лучше; только для прикрасы он примешивал иногда польские фразы. Я видал разнообразные письма, продиктованные Димитрием еще до его прихода в Москву; они были, несомненно, хороши, ни один русский не мог найти в них ошибок. Что же касается до недостатков в произношении некоторых слов, то этого весьма недостаточно для отрицательных выводов, если принять во внимание долгое, с раннего детства отсутствие из отечества.
Свидетельствуют также, что он осмеивал русские обычаи и только для вида наблюдал обряды религии. Надо ли этому удивляться? Особенно, когда мы знаем обычаи и нравы русских. Они грубы и необразованы, невоспитаны, лукавы, вероломны, не уважают ни законов, ни совести, заражены развратом содомским и множеством других пороков и постыдных страстей. Если Борис Феодорович, в происхождении которого никто не будет сомневаться, ненавидел не столько их, сколько их пороки, и произвел некоторые преобразования в обычаях, то мог ли Димитрий, знавший отчасти большой свет, живший несколько времени в Польше, стране свободной, среди знатных вельмож, не желать, по крайней мере, просвещения и образованности своему народу.
Говорят, что он не строго соблюдал религиозные обряды; но я знаю многих русских, так же поступавших, между прочим, Посникова Димитрия, который был в Дании посланником Бориса Федоровича и, узнав там отчасти истинную религию, по своем возвращении открыто смеялся в кругу приятелей над невежеством москвичей. Почему же Димитрий не мог презирать народного суеверия, тем паче, что он обладал здравым смыслом, любил читать св. Писание и, будучи в Польше, вероятно слыхал суждения о разных вероисповеданиях, вразумившие его в догматах религии, принятых всеми христианами. Впрочем, я возражаю только на слова; а в самом деле найдется весьма немного обвинителей, как из иноземцев, так и из русских, которые заметили бы в поступках его достаточный повод к такому обвинению; он соблюдал вообще все обряды русской церкви, хотя и решился, как я знаю, основать университет. Наконец, если бы он был поляком, то не делал бы неприятного никому из своих. И русские, как Борис, или царь Василий Шуйский, не упустили бы из рук своих столь завидного скипетра, если бы с достоверностью могли доказать, что Димитрий был иноплеменник.
Некоторые из русских говорят: кто бы ни был Димитрий, но воевода Сандомирский не знал его истинного происхождения. Если это справедливо и если он действительно был не истинный Димитрий, то вероятно ли, чтобы воевода Сандомирский столь поспешно вступил с ним в родство, уже узнав об измене Шуйского, уличенного вскоре по прибытии в Москву. Кроме того, решившись породниться с ним, воевода, без сомнения, посоветовал бы ему не распускать пришедших с ним поляков и казаков, которых Димитрий мог бы удержать при себе, не возбудив подозрений, так как все предшественники его старались привлечь в свою службу как можно больше иностранцев. Но этого не было сделано: царь распустил всех, оставив при себе только сотню всадников. Точно также я полагаю, что воевода привел бы гораздо более войска с царицею, своею дочерью, чего он не сделал, и нашел бы средства держать поляков в одном месте, а не рассеять их в отдаленных местах столицы — на произвол русских. Притом же, по совершении брака, когда уже говорили об измене, он заставил бы Димитрия советами, просьбами, убеждениями принять меры предосторожности, которыми всё легко можно было предупредить.
Для очевидного доказательства, что Димитрий не сын Иоанна Васильевича, противники его, столь деятельные при жизни его и по смерти, должны были бы открыть его истинных родителей, чего при известном в России порядке суда и расправы легко добиться. Чувствуя себя виновным, Димитрий старался бы всеми средствами понравиться России, хорошо зная, что Борис ничем не мог так поддержать себя на престоле, как называя его еретиком. Поэтому он не позволил бы войти в Москву ни одному из иезуитов и связал бы себя родством, по обычаю всех предшественников своих, с каким-нибудь русским домом, в котором мог бы найти опору, помня, что Борис навлек на себя негодование народа намерением породниться с иноземным государем. Но Димитрий презирал эти средства, и по этой самоуверенности мы можем видеть, что он мог быть сыном только великого государя; его красноречие восхищало русских; в нём блистало какое-то неизъяснимое величие, до сих пор неизвестное русским вельможам и тем менее простому народу, к которому должны были принадлежать его родители, если он не был сыном Иоанна Васильевича. Самая попытка его доказывает веру в правоту дела: с ничтожными силами он идет в обширную державу, как никогда процветавшую, управляемую государем хитрым, грозным для подданных, находившимся в родстве с главнейшими русскими семьями, изгнавшим и уморившим всех людей подозрительных, пользовавшимся расположением всего духовенства, милостями и благодеяниями привлекавшим сердца народа, находившимся в дружбе со всеми соседями и 8 или 9 лет мирно царствовавшим. Наконец, нельзя не обратить внимания и на мать Димитрия, и многих его родственников, которые, если бы это было не так, могли бы выступить с протестом.
Затем, когда мы рассматриваем положение Димитрия, покинутого большинством Поляков, — то чему приписать можем уверенность, с которой предался он в руки Русских, в преданности которых он еще не удостоверился, и решение идти навстречу стотысячному войску с 8 или 9000 человек, в массе крестьян. Когда сражение было потеряно, слабые силы его рассеяны, немногие пушки со всеми отрядами в руках неприятеля, он отступает, окруженный 30 или 50 воинами, в город Рыльск, незадолго перед этим покорившийся, в приверженности которого он не был уверен; оттуда — в Путивль, город обширный и богатый — и живет там с января по май месяц, по-прежнему, нисколько не страшась врагов, хотя Борис и явно, и тайно старался всеми силами убить его, отравить или пленить. Уверяя народ ложными свидетельствами, что Димитрий обманщик, Борис не хотел, однако, допросить его мать всенародно, чтобы она выяснила, кто он, но вместо того стал говорить, что если бы он был истинный сын Иоанна Васильевича, то и тогда не имел бы прав, как незаконнорожденный, т. е. сын от седьмой жены (что противно обычаю) и как еретик; но это вовсе не могло служить доводом против него.
Затем скажем также о его милосердии к каждому, по вступлении в Москву, и особенно к Василию Шуйскому, которого уличили в измене; доказано самыми летописями и поступками его по отношению к Борису, что ни Василий Шуйский, ни его дом никогда не были верными слугами русских государей.
Даже все приближенные убеждали Димитрия казнить Шуйского, как постоянного нарушителя общественного спокойствия, — говорю, что видел своими глазами и что слышал своими ушами. — Но Димитрий его помиловал, хотя хорошо знал, что никто, кроме рода Шуйских не осмеливался помышлять о короне. Он простил и многих других, так как был не подозрителен.
Если он был Самозванец, как говорят, и если эта истина стала известна незадолго до его убийства, то отчего он не был заключен в темницу, или выведен на площадь, где его могли бы уличить в обмане перед всем народом вместо того, чтобы убивать без ответа и подвергать государство разрухе, во время которой многие лишились жизни. Могла ли страна поверить его преступлению без других доказательств, кроме свидетельства 4 или 5 человек — главных заговорщиков. И для чего Василий Шуйский с единомышленниками задумал клевету, чтобы сделать Димитрия ненавистным народу. Ведь они публично огласили письма, в которых было сказано, что Димитрий хотел большую часть России отдать королю Польскому и тестю своему, воеводе Сандомирскому, что он хотел разделить государство, что он отправил сокровища в Польшу, что он намерен был на следующий день (т. е. в воскресенье) вывести весь народ и дворянство за город, под предлогом повеселить своего тестя и показать ему свои пушки, а в самом деле приказал Полякам истребить всех картечью, разграбить их дома и зажечь город; что он и в Смоленск послал подобное же приказание. Распространяли без конца и другие ложные слухи. К этому присоединили, как выше сказано, что тело истинного Димитрия, убитого 17 лет назад в возрасте 8 лет, найдено в совершенной целости: почему, по приказанию Шуйского, убиенный Димитрий был признан Святым. Всё это было сделано, чтобы убедить народ.
В заключение скажу: если бы Димитрий был обманщик, то простая истина, изложенная удовлетворительно, могла бы сделать его ненавистным каждому; Димитрий же, если бы чувствовал себя виновным, то верил бы доносам о заговорах и изменах против его особы замышляемых, и весьма легко успел бы устранить их, но, как известно, ни при жизни, ни по смерти его не могли доказать обмана; Борис, поведав о появлении своего врага, терзался совестью и тиранствовал. Противники Димитрия думают весьма несогласно о его происхождении, а сам он проявлял всегда решительность и другие качества, свойственные не обманщику и узурпатору, а государю. Это соединено было у Димитрия с доверием и отсутствием подозрительности. — И я заключаю, что он был истинный Димитрий, сын царя Иоанна Васильевича, прозванного Тираном.
