[241]КНИГА ВТОРАЯ
От упразднения въ Риме царской власти до объединения Италии
| —δεῖ οὺϰ ὲϰπλήττειν τὸν συγγραϕὲα τερατευόμενον διὰ τῆς ίστορὶας τοὺς έντυγχάνοντας. |
| Полибий. |
| [Историк не должен изумлять своих читателей рассказами о необычайных событиях]. |
[243]ГЛАВА I
Изменение государственных учреждений. Ограничение административной власти.
Политические и социальные контрасты в Риме
Строгое понятие о единстве и полновластии общины во всех общественных делах, служившее центром тяжести для италийских государственных учреждений, сосредоточило в руках одного пожизненно избранного главы такую страшную власть, которая конечно давала себя чувствовать врагам государства, но была не менее тяжела и для граждан. Дело не могло обойтись без злоупотреблений и притеснений, а отсюда неизбежно возникло старание уменьшить эту власть. Но в том-то и заключается величие этих римских попыток реформы и переворотов, что никогда не имелось в виду ограничить права самой общины или лишить ее необходимых органов её власти, никогда не было намерения отстаивать против общины так называемые естественные права отдельных лиц, а вся буря возникала из-за формы общинного представительства. Со времен Тарквиниев и до времен Гракхов призывным кличем римской партии прогресса было не ограничение государственной власти, а ограничение власти должностных лиц и при этом никогда не терялось из виду, что народ должен не управлять, а быть управляемым.
Эта борьба велась в среде гражданства. Рядом с нею возникло другое политическое движение — стремление неграждан к политической равноправности. Сюда принадлежат волнения среди плебеев, латинов, италийцев, вольноотпущенников; все они, — всё равно, назывались ли они гражданами, как плебеи и вольноотпущенники, или не назывались, как латины и италийцы, — нуждались в политическом равенстве и добивались его.
Третий контраст был еще более общего характера, — это был контраст между богатыми и бедными, в особенности теми бедными, которые были вытеснены из своего владения или которым угрожала опасность быть вытесненными. Юридические и политические [244]порядки Рима были причиной возникновения многочисленных крестьянских хозяйств — частью среди мелких собственников, зависевших от произвола капиталистов, частью среди мелких арендаторов, зависевших от произвола землевладельцев, — и нередко обезземеливали не только частных людей, но и целые общины, не посягая на личную свободу. Оттого-то земледельческий пролетариат и приобрел с ранних пор такую силу, что мог иметь существенное влияние на судьбу общины. Городской пролетариат приобрел политическое значение лишь гораздо позже.
Упразднение должности пожизненного главы общины
Среди этих противоречий двигалась внутренняя история Рима и, по всему вероятию, также совершенно для нас утраченная история всех других италийских общин. Политическое движение в среде полноправного гражданства, борьба между исключенными и теми, кто их исключил, социальные столкновения между владеющими и неимущими в сущности не имеют между собою сходства, несмотря на то, что многоразличным образом смешиваются и переплетаются, нередко вызывая заключение очень странных союзов. — Так как сервиевская реформа, поставившая оседлого жителя, в военном отношении, наравне с гражданином, была вызвана, по-видимому, скорее административными соображениями, чем политическими тенденциями одной партии, то главным из тех контрастов, которые привели к внутренним потрясениям и изменению государственных учреждений, должен считаться тот, который подготовил ограничение власти должностных лиц. Самый ранний успех этой древнейшей римской оппозиции заключался в отмене звания пожизненного главы общины, то есть в упразднении царской власти. В какой мере естественный ход дел необходимо требовал такой перемены, всего яснее видно из того факта, что одно и то же изменение государственных учреждений совершилось во всей греко-италийской сфере одинаким образом. Прежние пожизненные правители были с течением времени заменены годовыми не только в Риме, но и у всех остальных латинов, равно как у сабеллов, у этрусков, у апулийцев и вообще как во всех италийских, так и в греческих общинах. Относительно луканской волости положительно доказано, что в мирное время она управлялась демократически и только на время войны должностные лица назначали царя, то есть правительственное лицо, имевшее сходство с римскими диктаторами: сабельские городские общины, как например Капуа и Помпеи, также повиновались впоследствии ежегодно сменявшемуся «общинному попечителю» (medix tuticus) и мы можем предположить, что такие же порядки существовали в Италии в её остальных народных и городских общинах. Поэтому уже не представляется надобности объяснять, по каким причинам консулы заменили в Риме царей; из организма древних греческих и италийских [245]государств как бы сама собою возникала необходимость ограничить власть общинного правителя более коротким, большею частью годовым сроком. Однако, как ни была естественна причина такого преобразования, оно могло совершиться различными способами: можно было постановить после смерти пожизненного правителя, что впредь не будут избирать таких правителей, — что и попытался сделать, как рассказывают, римский сенат после смерти Ромула; или сам правитель мог добровольно отречься от своего звания, — что и намеревался сделать, как говорят, царь Сервий Туллий; или же народ мог восстать против жестокого правителя и выгнать его, — чем в действительности и был положен конец римской царской власти. Изгнание Тарквиниев из РимаНесмотря на то, что в историю изгнания последнего Тарквиния, прозванного «Гордым», вплетено множество анекдотов и что на эту тему было сочинено множество рассказов, всё-таки эта история достоверна в своих главных чертах. Предание совершенно правдоподобно указывает следующие причины восстания: что царь не совещался с сенатом и не пополнял его личного состава, что он постановлял приговоры о смертной казни и о конфискации, не спросивши мнения советников, что он наполнил свои амбары огромными запасами зернового хлеба и что он не в меру обременял граждан военной службой и рабочими повинностями; о том, как был озлоблен народ, свидетельствуют: формальный обет, данный всеми и каждым за себя и за своих потомков, что впредь никому не позволят сделаться царем; слепая ненависть, с которою с тех пор относились к слову царь, и главным образом постановление, что «жертвенный царь» (должность которого сочли нужным создать для того, чтоб боги не оставались без обычного посредника между ними и народом), не может занимать никакой другой должности, так что этот сановник сделался первым лицом в римском общинном быту, но вместе с тем и самым бессильным. Вместе с последним царем был изгнан и весь его род, что доказывает, как еще крепки были в ту пору родовые связи. Тарквинии переселились после того в город Цере, который, вероятно, был их старой родиной (стр. 124), так как там недавно был найден их родовой могильный склеп, а во главе римской общины были поставлены два годовых правителя вместо одного пожизненного. — Вот все те сведения об этом важном событии, которые можно считать исторически достоверными[1]. Понятно, что в такой крупной и далеко владычествовавшей [246]общине, как римская, царская власть — в особенности если она находилась при нескольких поколениях в руках одного и того же рода, — была более способна к сопротивлению, чем в более мелких государствах, а потому и борьба с нею, вероятно, была более упорной; но на вмешательство иноземцев в эту борьбу нет никаких указаний. Большая война с Этрурией (эта война вдобавок была так близко придвинута ко времени изгнания Тарквиниев только вследствие хронологической путаницы в римских летописях) не может считаться заступничеством Этрурии за обиженного в Риме соотечественника по тому очень достаточному основанию, что, несмотря на решительную победу, этруски не восстановили в Риме царской власти и даже не вернули туда Тарквиниев.
Консульская власть
Если для нас покрыта мраком историческая связь между подробностями этого важного события, зато для нас ясно, в чём именно заключалась перемена формы правления. Царская власть вовсе не была упразднена, как это доказывается уже тем, что на время междуцарствия по прежнему назначался вице-царь; разница заключалась только в том, что вместо одного пожизненного царя назначались два годовых, которые назывались полководцами (praetores) или судьями (iudices) или просто сотоварищами (consules)[2]. Республику от монархии отличали только принципы коллегиальности и ежегодной смены, с которыми мы здесь и встречаемся в первый раз. — Принцип коллегиальности, от которого и было заимствовано название годовых царей, сделавшееся впоследствии самым употребительным, является здесь в совершенно своеобразной форме. Верховная власть была возложена не на обоих должностных лиц в совокупности: каждый из консулов имел ее и пользовался ею совершенно так же, как некогда царь. Это заходило так далеко, что, например, нельзя было поручить одному из сотоварищей судебную власть, а другому командование армией, [247]но оба они одновременно творили в городе суд и одновременно отправлялись в армию; в случае столкновения решала очередь, измерявшаяся месяцами или днями. Впрочем, по меньшей мере в том, что касается командования армией, сначала быть может и существовало некоторое разделение обязанностей; так например один консул мог выступать в поход против эквов, а другой против вольсков; но такое разделение никак не могло быть обязательным и каждый из двух соправителей имел право во всякое время вмешиваться в сферу деятельности своего товарища. Поэтому в тех случаях, когда верховная власть сталкивалась с верховною же властью и один из соправителей запрещал делать то, что приказывал другой, всесильные консульские повеления отменялись одно другим. Это своеобразное, — если не римское, то конечно латинское, — учреждение двух конкурирующих между собою верховных властей удержалось на практике в римском общинном быту в своих главных чертах, хотя и трудно найти что-либо на него похожее в других более обширных государствах: оно, очевидно, было вызвано желанием сохранить царскую власть во всей легальной полноте и потому не раздроблять царскую должность или не переносить ее с одного лица на коллегию, а сделать ее двойной и этим способом достигнуть того, что в крайнем случае она стала бы уничтожать сама себя. — Для назначения срока послужило легальной точкой опоры прежнее пятидневное междуцарствие. Ординарные начальники общины обязывались оставаться в должности не более одного года со дня своего вступления в неё[3] и с истечением этого срока их власть, в силу закона, прекращалась, точно так же, как прекращалась власть вице-царя по истечении пяти дней. Вследствие такого срочного пребывания в должности консул лишался фактической безответственности царя. Хотя и царь никогда не стоял в римском общинном быту выше закона, но так как верховный судья не мог быть, по римским понятиям, призван к своему собственному суду, то царь мог совершать преступления, а суда и наказания для него не существовало. Напротив того консула, провинившегося в убийстве или в государственной измене, охраняла его должность только пока он в ней состоял; после того, как [248]он сложил с себя консульское звание, он подлежал обыкновенному уголовному суду наравне со всеми другими гражданами.
К этим главным и основным переменам присоединялись другие второстепенные ограничения, более касавшиеся внешней стороны дела; тем не менее некоторые из них имели существенное значение. Вместе с отменой пожизненного пребывания во власти сами собою исчезли и право царя возлагать обработку его пахотных полей на граждан и те особые отношения, в которых он находился к оседлым жителям, в качестве их патрона. Кроме того, в уголовных процессах, равно как при наложении штрафов и телесных наказаний, царь не только имел право производить расследование и постановлять решение, но также мог разрешать или не разрешать ходатайство осужденных о помиловании; а теперь было постановлено Валериевым законом (245 г. от осн. Р.500), что консул обязан допускать апелляцию осужденного, если приговор о смертной казни или о телесном наказании постановлен не по военным законам; другим позднейшим законом (неизвестно, когда состоявшимся, но изданным до 303 года451) это правило было распространено и на тяжелые денежные пени. Оттого-то всякий раз, как консул действовал в качестве судьи, а не в качестве начальника армии, его ликторы откладывали в сторону свои секиры, до тех пор служившие символом того, что их повелитель имел право наказывать смертью. Однако тому должностному лицу, которое не дало бы хода апелляции, закон угрожал только бесчестием, которое было при тогдашних порядках в сущности ничем иным, как нравственным пятном и по большей мере вело лишь к тому, что свидетельское показание такого лишенного чести человека считалось негодным. И здесь лежало в основе всё то же воззрение, что прежнюю царскую власть невозможно ограничить легальным путем и что стеснения, наложенные вследствие революции на того, в чьих руках находится верховная власть общины, имеют только фактическое и нравственное значение. Поэтому и консул, действовавший в пределах прежней царской компетенции, мог совершить в приведенном случае несправедливость, а не преступление, и за это не подвергался уголовному суду. — Сходное с этим, по своей тенденции, ограничение было введено и в гражданское судопроизводство, так как у консулов было, по всему вероятию, отнято — с самого учреждения их должности — право разрешать по их усмотрению тяжбы между частными людьми. — Преобразование уголовного и гражданского судопроизводства находилось в связи с общим постановлением касательно передачи должностной власти заместителю или преемнику. Царю принадлежало неограниченное право назначать заместителей, но он никогда не был обязан это делать, а консулы пользовались совершенно иначе [249]правом передавать другим свою власть. Прежнее правило, что уезжавшее из города высшее должностное лицо должно назначить, для отправления правосудия, наместника (стр. 63), осталось обязательным и для консулов и при этом даже не был применен к заместительству коллегиальный принцип, так как назначать заместителя должен был тот консул, который покидал город после своего соправителя. Но право передавать свою власть во время пребывания консулов в городе было, по всему вероятию, при самом учреждении их должности, ограничено тем, что в известных случаях передача власти была поставлена консулу в обязанность, а во всех других воспрещена. На основании этого правила, как уже было замечено, совершилось преобразование всего судопроизводства. Консул, конечно, мог постановлять приговоры и по таким уголовным преступлениям, которые влекли за собою смертную казнь, но его приговор представлялся общине, которая могла утвердить его или отвергнуть; впрочем, сколько нам известно, консул никогда не пользовался этим правом, а, быть может, даже скоро стал бояться им пользоваться и, вероятно, постановлял уголовные приговоры только в тех случаях, когда обращение к общине было по каким-нибудь причинам признано необязательным. Во избежание непосредственных столкновений между высшим должностным лицом общины и самою общиной, уголовная процедура была организована так, что высший общинный сановник оставался компетентным только в принципе, а действовал всегда через делегатов, назначать которых был обязан, хотя и выбирал их по собственному усмотрению. К числу таких делегатов принадлежали оба нештатных судьи по делам о возмущениях и о государственной измене (duoviri perduellionis) и оба штатных расследователя убийств (quaestores porricidii). Быть может, нечто подобное существовало и в эпоху царей на тот случай, когда царь поручал рассмотрение таких процессов своим заместителям (стр. 149); но постоянный характер последнего из вышеупомянутых учреждений и проведенный в них обоих принцип коллегиальности во всяком случае принадлежали временам республики. Последнее учреждение очень важно еще потому, что оно в первый раз дало двум штатным высшим правителям двух помощников, которых назначал каждый из тех правителей при своем вступлении в должность и которые, само собой разумеется, покидали свои места с его удалением; стало быть их официальное положение, как и положение высшего должностного лица, было регулировано по принципам несменяемости, коллегиальности и годового срока службы. Конечно, это еще не была настоящая низшая магистратура в том смысле, как её понимала республика, так как комиссары назначались не по [250]выбору общины; но это уже был исходный пункт для учреждения тех низших служебных должностей, которые впоследствии получили столь многостороннее развитие. — В том же смысле следует понимать отнятие у высших правителей права разрешать частные тяжбы, так как право царя поручать решение какой-нибудь отдельной тяжбы заместителю было превращено в обязанность консула удостовериться в личности тяжущихся, выяснить сущность иска и затем передать дело на разрешение им избранного и действующего по его указаниям частного человека. — Точно так же и важное дело заведования государственною казной и государственным архивом хотя и было предоставлено консулам, но к ним были назначены штатные помощники, если не тотчас вслед за учреждением их должности, то по меньшей мере очень рано; этими помощниками были всё те же два квестора, которые, конечно, должны были повиноваться консулам безусловно; однако без их ведома и содействия консулы не могли сделать ни шагу. — Напротив того, в тех случаях, на которые не было установлено подобных правил, находившийся в столице глава общины был обязан действовать лично; так например, при открытии процесса он ни в каком случае не мог назначить вместо себя заместителя.
Это двоякое ограничение консульского права действовать через заместителей было введено в сфере городской администрации и прежде всего по судопроизводству и по заведованию государственной казной. Напротив того, в качестве главнокомандующего, консул сохранил право возлагать на других или все свои занятия или по частям. Это различие между правом передачи гражданской власти и правом передачи власти военной сделалось причиной того, что в сфере собственно общинного римского управления сделалась невозможной заменная должностная власть (pro magistratu) и чисто городские должностные лица никогда не заменялись недолжностными, между тем как военные заместители (pro consule, pro praetore, pro quaestore) были устранены от всякой деятельности внутри самой общины.
Право назначать преемника принадлежало не царю, а только вице-царю (стр. 77). Наравне с этим последним был поставлен в этом отношении и консул; однако в случае, если он не воспользовался своим правом, то по-прежнему являлся вице-царь, так что необходимая непрерывность верховной должности неослабно поддерживалась и при республиканской форме правления. Однако это право консулов подверглось существенному ограничению к выгоде гражданства, так как консул был обязан назначать того, кого ему укажет община. Вследствие этого стеснительного права общины предлагать кандидата, в её руки до некоторой степени перешло и назначение ординарного высшего должностного лица; тем не менее на [251]практике всё еще существовало значительное различие между правом предлагать и правом формально назначать. Руководивший избранием консул не был простым распорядителем на выборах, а мог, в силу своего старинного царского права, например устранить некоторых кандидатов, мог оставить без внимания поданные за них голоса, а сначала даже мог ограничить выборы списком кандидатов, который был им самим составлен; но еще важнее тот факт, что когда представлялась надобность пополнить личный состав консульской коллегии или вследствие удаления одного из консулов или вследствие избрания одного из консулов в диктаторы (о которых сейчас будет идти речь), то у общины не спрашивали её мнения и консул назначал своего соправителя так же ничем не стесняясь, как вице-царь когда-то ничем не стеснялся в назначении царя. — Принадлежавшее царю (стр. 62) право назначать жрецов не перешло к консулам, а было заменено для мужских коллегий самопополнением, а для весталок и для отдельных жрецов назначениями от понтификальной коллегии, к которой перешла и похожая на семейный отцовский суд юрисдикция общины над жрицами Весты. Так как деятельность этого рода более удобна при её сосредоточении в руках одного лица, то понтификальная коллегия, вероятно, впервые в ту пору постановила над собой начальника (Pontifex maximus). Это отделение верховной богослужебной власти от гражданской (причем к упомянутому ранее «жертвенному царю» не перешла ни светская, ни духовная власть прежних царей, а перешел только титул), равно как совершенно не соответствующее общему характеру римского жречества выдающееся положение нового верховного жреца, отчасти похожее на положение должностного лица, составляют одну из самых замечательных и самых богатых последствиями особенностей государственного переворота, целью которого было ограничение власти должностных лиц в пользу аристократии. — Уже было ранее упомянуто о том, что и по своей внешней обстановке звание консула далеко не могло равняться с окруженным почетом и страхом царским званием, что консул был лишен царского титула и жреческого посвящения и что у его служителей была отнята секира; к этому следует присовокупить, что консула отличала от обыкновенного гражданина уже не царская пурпуровая мантия, а только пурпуровая обшивка на верхнем платье, и что царь, быть может, никогда не появлялся публично иначе, как на колеснице, между тем как консул был обязан следовать общему обыкновению и, подобно всем другим гражданам, ходить внутри города пешком. — ДиктаторОднако все эти ограничения власти в сущности относились только к ординарным правителям общины. Наряду с двумя избранными общиною начальниками и в некотором отношении даже [252]взамен их появлялся в чрезвычайных случаях только один правитель или военачальник (magister populi), обыкновенно называвшийся диктатором. На выбор диктатора община не имела никакого влияния; он исходил из свободной воли одного из временных консулов, которому не могли в этом помешать ни его соправитель ни какая-либо другая общественная власть; против диктатора допускалась и апелляция, но точно так же, как против царя, если он добровольно её допускал; лишь только он был назначен, все другие должностные лица становились в силу закона его подчиненными. Нахождение диктатора в должности было ограничено двойным сроком: во-первых, в качестве сослуживца тех консулов, один из которых его выбрал, он не мог оставаться в должности долее их; во-вторых, было безусловно принято за правило, что диктатор не мог оставаться в своем звании долее шести месяцев. Далее, касательно диктатора существовало то своеобразное постановление, что этот «военачальник» был обязан немедленно назначить «начальника конницы» (magister equitum), который состоял при нём в качестве подчиненного ему помощника (вроде того, как квестор состоял при консуле) и вместе с ним складывал с себя свое звание; это постановление, без сомнения, находилось в связи с тем, что военачальнику, по всему вероятию, как вождю пехоты, было запрещено садиться на коня. Поэтому на диктатуру следует смотреть как на возникшее одновременно с консульскою должностью учреждение, главною целью которого было устранить на время войны неудобства раздельной власти и временно снова вызвать к жизни царскую власть, — так как именно во время войны равноправность консулов должна была внушать опасения, а о том, что первоначальная диктатура имела по преимуществу военное значение, свидетельствуют не только положительные указания, но также древнейшее название этого должностного лица и его помощника, равно как ограничение его службы продолжительностью летнего похода и устранением апелляции. — Стало быть, в общем итоге, и консулы оставались тем же, чем были цари — высшими правителями, судьями и военачальниками, и даже в том, что касается религии, не жертвенный царь, назначенный только для сохранения царского титула, а консул молился за общину, совершал за неё жертвоприношения и от её имени узнавал волю богов при помощи сведущих людей. Сверх того, на случай надобности, была удержана возможность во всякое время восстановить вполне неограниченную царскую власть, не испрашивая на то предварительного согласия общины, и вместе с тем устранить стеснения, наложенные коллегиальностью и особыми ограничениями консульской компетенции. Таким образом те безымянные государственные люди, которые [253]совершили этот переворот, разрешили чисто по-римски, столько же ясно, сколько и просто, свою задачу, как теоретически сохранить царскую власть, а фактически ограничить её.
Центурии и курии
Таким образом община приобрела от перемены формы правления чрезвычайно важные права: право ежегодно указывать, кого она желает иметь правителем и право пересматривать в последней инстанции смертные приговоры над гражданами. Но община уже не могла оставаться такою, какой была прежде, — не могла состоять только из превратившегося в аристократию патрициата. Народная сила заключалась в «толпе», в рядах которой уже было немало именитых и зажиточных людей. Эта толпа, исключенная из общинного собрания несмотря на то, что несла повинности наравне со всеми другими, могла выносить свое положение, пока само общинное собрание почти вовсе не вмешивалось в отправления государственного механизма и пока царская власть, благодаря своему высокому и ничем не стесняемому положению, была страшна для граждан немного менее, чем для оседлых жителей, и тем поддерживала равноправность в народе. Но это положение не могло оставаться неизменным с тех пор, как сама община была призвана к постоянному участию в выборах и в постановлении приговоров, а её начальник был фактически низведен из её повелителя на степень её временного уполномоченного; тем менее, могло это положение оставаться неизменным в момент государственной реформы, предпринятой немедленно вслед за государственным переворотом, который и мог быть совершён только совокупными усилиями патрициев и оседлого населения. Расширение этой общины было неизбежным и оно совершилось в самых огромных размерах, так как в состав курий было принято всё плебейство, то есть все те неграждане, которые не принадлежали ни к числу рабов, ни к числу живших на правах гостей граждан иноземных общин. Вследствие этого те граждане, из которых прежде составлялись курии, лишились права собираться и постановлять сообща решения. В то же время были отняты почти все политические права у куриального собрания, до тех пор бывшего и легально и фактически высшею властью в государстве: оно удержало в своих руках из своей прежней сферы деятельности только чисто формальные или касавшиеся родовых отношений акты, как например принесение консулу или диктатору, при их вступлении в должность, такого же обета верности, какой прежде приносился царю (стр. 62), и выдачу законных разрешений на усыновления и на совершение завещаний; но оно уже впредь не могло постановлять никаких настоящих политических решений. Вследствие перемены формы правления куриальная организация была как бы вырвана с корнем, так как она была основана на родовом строе, который [254]существовал во всей своей чистоте только у старинного гражданства. Когда плебеи были допущены в курии, конечно и им было легально разрешено то, что до тех пор могло существовать в их быту только фактически (стр. 86), — и им дозволили организовать семьи и роды; но нам положительно известно из преданий и сверх того понятно само собой, что только часть плебеев приступила к родовой организации; поэтому в новое куриальное собрание, — совершенно наперекор его первоначальному основному характеру, — поступило немало таких членов, которые не принадлежали ни к какому роду. — Все политические права общинного собрания — как разрешение апелляций в уголовном процессе, который был преимущественно политическим процессом, так и назначение должностных лиц, равно как утверждение или неутверждение законов, — были переданы или вновь дарованы собранию людей, обязанных нести военную службу, так что центурии приобрели с тех пор общественные права, соответствовавшие лежавшим на них общественным повинностям. Таким образом, положенные в основу Сервиевской конституции небольшие зачатки реформ, — как например предоставленное армии право высказывать свое мнение перед объявлением наступательной войны (стр. 93), — достигли такого широкого развития, что центуриальные собрания совершенно и навсегда затмили значение курий и на них приучились смотреть, как на собрания самодержавного народа. И там прения происходили только в том случае, когда председательствовавшее должностное лицо само заводило о чём-нибудь речь или предоставляло другим право говорить; только когда дело шло об апелляции, натурально, приходилось выслушивать обе стороны; решения постановлялись в центуриях простым большинством голосов. — Этот путь был избран, очевидно, потому что в куриальном собрании все имевшие право голоса стояли на совершенно равной ноге, так что если бы с допущением всех плебеев в курии за этими последними осталось право разрешать политические вопросы, то дело дошло бы до введения правильно организованной демократической формы правления; напротив того, центуриальное собрание переносило центр тяжести хотя и не в руки знати, но в руки зажиточных людей, а важную прерогативу голосования в первой очереди, нередко фактически предрешавшую окончательный результат выборов, предоставляло всадникам, то есть богатым людям.
Сенат
На сенате реформа отразилась иначе, чем на общине. Старинная коллегия старшин не только осталась по-прежнему исключительно патрицианской, но и сохранила свои главные прерогативы — право поставлять вице-царя и право утверждать постановленные общиной решения, если они были согласны с существующими законами, или отвергать их, если они были несогласны с этими [255]законами. Реформа даже увеличила эти привилегии, предоставив патрицианскому сенату право утверждать или не утверждать как назначение общинных должностных лиц, так и выбор, сделанный общиной; только для апелляции, сколько нам известно, никогда не испрашивалось его утверждение, так как тут дело шло о помиловании виновного, а когда помилование уже было даровано верховным народным собранием, уже было бы неуместно заводить речь об отмене такого акта. — Хотя с упразднением царской власти конституционные права сената скорее увеличились, чем уменьшились, однако, как гласит предание, немедленно вслед за этим упразднением личный состав сената был расширен допущением в него плебеев для рассмотрения таких дел, при обсуждении которых допускалось более свободы, — а это привело впоследствии к совершенному преобразованию всей корпорации. Сенат с древнейших времен также исполнял, — хотя не исключительно и не предпочтительно, — роль государственного совета; а если, как кажется вероятным, даже в эпоху царей не считалось в подобных случаях противозаконным допускать и несенаторов к участию в сенатских собраниях (стр. 79), то теперь было положительно установлено, что для рассмотрения подобного рода дел следует вводить в патрицианский сенат (patres) нескольких «приписных» (conscripti) непатрициев. Это, конечно, отнюдь не было уравнением в правах: присутствовавшие в сенате плебеи не делались от того сенаторами, а оставались членами всаднического сословия; назывались они не «отцами», а «приписными» и они не имели права на внешние отличия сенаторского звания — на пурпуровую обшивку и на ношение красных башмаков (стр. 76). Сверх того они не только были безусловно устранены от пользования предоставленною сенату верховною властью (auctoritas), но даже в тех случаях, когда нужно было только дать совет (consilium), они должны были молча выслушивать обращенный к патрициям вопрос и только при разделении голосов выражать свое мнение простым переходом на ту или на другую сторону, — «ногами постановлять решение» (pedibus in sententiam ire, pedarii), как выражались гордые аристократы. Тем не менее плебеи проложили себе, благодаря реформе, дорогу не только в те собрания, которые происходили на площади, но и в совет, и таким образом был сделан первый и самый трудный шаг к уравнению в правах. — Во всём остальном организация сената не подверглась никаким существенным изменениям. В среде патрицианских членов вскоре возникло при отбирании мнений различие рангов, заключавшееся в том, что лица, предназначенные к занятию высшей общинной должности или уже прежде занимавшие её, ставились во главе списка и прежде всех подавали голос, [256]а положение первого из них (princeps senatus) скоро сделалось почетным званием, возбуждавшим сильную зависть. Напротив того, состоявший в должности консул, точно так же, как и царь, не считался членом сената и потому его собственный голос не шёл в счет. Выбор членов как в патрицианский сенат так и в число приписных производился консулом точно так же, как прежде производился царем; но само собой разумеется, что царь еще может быть и имел иногда в виду замещение вакантных мест представителями отдельных родов, а по отношению к плебеям, у которых родовой строй был развит не вполне, такое соображение совершенно откладывалось в сторону и таким образом связь сената с родовым строем всё более и более ослабевала. О том, что право консулов назначать плебеев в сенат было ограничено каким-нибудь определенным числом, нам ничего неизвестно; впрочем в таком ограничении прав не представлялось и надобности, потому что сами консулы принадлежали к аристократии. Напротив того, консул, по условиям своего положения, вероятно был с первых же пор фактически менее свободен в назначении сенаторов и гораздо более связан сословными интересами и установившимися порядками, чем царь. Так например с ранних пор получил обязательную силу обычай, что вступление в звание консула необходимо влекло за собою вступление в пожизненное звание сенатора, если консул еще не был сенатором во время своего избрания, — а это еще иногда случалось в ту пору. Точно так же, как кажется, с ранних пор установилось обыкновение не тотчас замещать вакантные сенаторские места, а пересматривать и пополнять сенаторские списки при новом цензе, то есть через каждые три года в четвертый, — в чём также заключалось немаловажное ограничение власти тех, кому было предоставлено право выбора. Общий комплект сенаторов оставался неизменным, хотя в этот счет были включены и приписные, — из чего мы вправе заключить, что численный состав патрициата уменьшился[4]. — Консервативный характер государственного переворотаС превращением монархии в республику в римском общинном быту, как видно, почти всё осталось по-старому; эта революция была консервативна насколько вообще может быть консервативен государственный переворот и она в сущности не уничтожила ни одной из главных основ общинного быта. В этом заключался отличительный характер всей реформы. Изгнание Тарквиниев не было делом народа, увлекшегося чувством [257]сострадания и любовью к свободе, как его описывают плачевные и совершенно несогласные с истиной старинные рассказы; оно было делом двух больших политических партий, уже ранее того вступавших между собою в борьбу и ясно сознававших, что этой борьбе не будет конца, — делом старых граждан и оседлых жителей, которые ввиду угрожавшей им общей опасности, что общинное управление будет заменено личным произволом одного властителя, стали — так же как английские тории и виги в 1688 году, — действовать заодно для того, чтоб потом снова разойтись. Старое гражданство не было в состоянии освободиться от царской власти без содействия новых граждан, а эти последние не были достаточно сильны для того, чтоб разом вырвать у первых из рук власть. В подобных сделках партии по необходимости довольствуются самым меньшим размером обоюдных уступок, выторгованных путем утомительных переговоров, и предоставляют будущему решить вопрос, которой стороне окончательно дадут перевес легальные основы и как эти союзы будут вести к одной общей цели и будут между собою сталкиваться. Поэтому мы составили бы себе неверное понятие о первой римской революции, если бы видели в ней только введение некоторых новых порядков, как например ограничение права верховной магистратуры; её косвенные последствия были несравненно более важны и даже превзошли всё, чего могли ожидать её виновники.
Новая община
Это была, — короче говоря, именно та пора, когда возникло римское гражданство в позднейшем значении этого слова. Плебеи были до того времени оседлыми жителями, которые хотя и были привлечены к уплате налогов и к отбыванию повинностей, но в глазах закона были не более как терпимыми в общине пришлецами, так что едва ли считалось нужным ясно отграничивать их сферу от сферы настоящих иноземцев. Теперь же они были внесены в качестве граждан в куриальные списки и хотя им было еще далеко до равноправности, — так как старые граждане всё еще удерживали исключительно в своих руках предоставленные совету старшин верховные права, так как только из их среды выбирались гражданские должностные лица и члены жреческих коллегий и даже только они одни могли пользоваться такими гражданскими льготами, как право выгонять свой скот на общинные пастбища, — тем не менее уже был сделан первый и самый трудный шаг к полному уравнению прав с тех пор, как плебеи стали не только служить в общинном ополчении, но даже подавать свои голоса в общинном собрании и в общинном совете (когда дело шло только о выражении мнения) и с тех пор, как голова и спина даже самого бедного из оседлых жителей были так же хорошо защищены правом апелляции, как голова [258]и спина самого знатного из старинных граждан. — Одним из последствий такого слияния патрициев и плебеев в новое общее римское гражданство было превращение старого гражданства в родовую знать, которая даже не могла пополнять своего состава, потому что её члены утратили право постановлять на общих собраниях решения, а принятие в это сословие новых семейств путем общинного приговора стало еще менее возможным. При царях римская знать не знала такой замкнутости и поступление в неё новых родов было не очень редким явлением; теперь же этот отличительный признак немецкого юнкерства сделался несомненным предвестником предстоявшей утраты как политических прерогатив знати, так и её исключительного преобладания в общине. Сверх того патрициат наложил на себя отпечаток исключительного и бессмысленно привилегированного дворянства тем, что плебеи были устранены от всех общинных должностей и священнослужебных званий, между тем как они могли быть и офицерами и членами совета, и тем, что с безрассудным упорством отстаивалась легальная невозможность брачных союзов между старыми гражданами и плебеями. — Вторым последствием нового гражданского объединения неизбежно было более точное регулирование права селиться на постоянное жительство как для латинских союзников, так и для граждан других государств. Не столько в виду принадлежавшего только оседлым жителям права голоса в центуриях, сколько в виду права апелляции, приобретенного плебеями, а не жившими временно или постоянно в Риме иноземцами, оказалось необходимым точнее формулировать условия для приобретения плебейских прав и закрыть для новых неграждан доступ в расширившееся гражданство. Стало быть к этой эпохе следует отнести как начало возникшей в народе ненависти к различию между патрициями и плебеями, так и внушенное гордостью старание отделить так называемых cives Romani резкою чертой от иноземцев. Та домашняя противоположность имела более временный характер; но эта политическая противоположность была более устойчива, а вложенное ею в сердца народа сознание государственного единства и зарождавшегося могущества дошло до того, что сначала подкопалось под те мелкие различия, а потом увлекло их вслед за собой в своем неудержимом стремлении вперед.
Закон и личное распоряжение
Сверх того, это было — то самое время, когда ясно установилось различие между законом и личным распоряжением. Это различие коренилось в исконных основах римского государственного устройства, так как и царская власть стояла в Риме под земским законом, а не выше его. Но глубокое и практическое уважение к принципу власти, которое мы находим у Римлян как и у [259]всякого другого политически даровитого народа, привело к тому замечательному постановлению римского государственного и гражданского права, что всякое не основанное на законе приказание должностного лица имеет обязательную силу по меньшей мере пока срок пребывания этого лица при должности не истек, — хотя бы потом оно и было признано не подлежащим исполнению. Понятно, что пока выбирались пожизненные правители, различие между законом и личным распоряжением должно было фактически почти совершенно исчезнуть, а законодательная деятельность общинного собрания не могла получить никакого дальнейшего развития. Наоборот для неё открылось широкое поприще с тех пор, как правители стали ежегодно меняться; тогда уже нельзя было отказывать в практическом значении тому факту, что если консул при решении процесса постановлял несогласный с законами приговор, то его преемник мог назначить пересмотр дела.
Власти гражданская и военная
Наконец, это было то время, когда власти гражданская и военная отделились одна от другой. В гражданской сфере господствовал закон, а в военной секира; там были в силе конституционные ограничения в виде апелляции и ясно определенных полномочий[5], а здесь полководец был так же самовластен, как царь. Поэтому было установлено, что полководец не может вступать в качестве полководца с своей армией в город. Не в букве, а в духе законов лежал тот принцип, что органические и имеющие постоянную обязательную силу постановления могут состояться только под господством гражданской власти; конечно, могло случиться, что наперекор этому правилу полководец созывал свое войско в лагере на гражданский сход, а постановленное там решение не считалось лишенным законной силы, но обычай не одобрял таких приемов и они скоро прекратились так же, как если бы были запрещены. Различие между квиритами и солдатами всё глубже и глубже проникало в сознание граждан.
Управление патрициев
Однако, для того чтоб эти последствия нового республиканского государственного устройства могли вполне обнаружиться, нужно было время; как ни живо сознавало их потомство, для современников революция могла представляться в ином свете. Хотя неграждане и приобрели благодаря ей гражданские права, а новое гражданство приобрело в общинном собрании широкие привилегии, но патрицианский сенат при своей плотной замкнутости был для тех [260]комиций чем-то вроде верхней палаты; он легально стеснял комицию в самых важных для неё делах и хотя не был в состоянии фактически парализовать твердую волю народной массы, но мог причинять ей помехи и затруднения. Знать, лишившаяся права считать себя единственной представительницей общины, по-видимому, не утратила многого, а в других отношениях решительно осталась с прибылью. Конечно, царь принадлежал, точно так же как и консул, к сословию патрициев; назначение членов сената было предоставлено как тому, так и другому; но первый из них стоял, по своему исключительному положению, настолько же выше патрициев, насколько был выше плебеев, и обстоятельства легко могли заставить его искать в народной толпе опоры против знати; а пользовавшийся непродолжительною властью консул был и до того и после того ничем иным, как одним из представителей знати; он вовсе не выделялся из своего сословия, так как ему, может быть, пришлось бы завтра повиноваться одному из членов той же знати, которому сегодня он мог приказывать, — поэтому тенденции аристократа брали в нём верх над сознанием его должностных обязанностей. Если же случайно призывался в правители какой-нибудь патриций, не сочувствовавший господству знати, то его официальное влияние находило для себя преграду частью в глубоко проникнутом аристократическими тенденциями жречестве, частью в его соправителе и наконец могло быть парализовано посредством назначения диктатора; но что еще важнее, — ему недоставало главного элемента политического могущества — времени. Как бы ни была велика власть, предоставленная начальнику общины, он никогда не приобретет политического могущества, если не будет оставаться во главе управления более долгое время, так как необходимое условие всякого владычества — его продолжительность. Потому-то выгоды и были на стороне общинного совета, состоявшего из пожизненных членов, — не того совета, который состоял из одних патрициев, а того, в который имели доступ и плебеи; благодаря преимущественно своему праву давать должностным лицам советы по всем делам, он приобрел такое влияние на годового правителя, что легальные между ними отношения установились совершенно навыворот — общинный совет захватил в свои руки всю суть правительственной власти, а законный правитель низошел на степень его председателя или исполнителя его воли. Хотя закон и не требовал, чтоб всякое постановление, поступавшее на утверждение общины, предварительно представлялось на рассмотрение и одобрение полного собрания сената, но этот порядок был освящен обычаем, от которого делались отступления и с трудом и неохотно. Такое одобрение считалось необходимым для важных государственных договоров, для дел, [261]касавшихся управления и наделения общинной землей и в особенности для всякого акта, последствия которого простирались далее должностного года консулов; таким образом консулу оставалось только заведование текущими делами, открытие гражданских тяжб и командование армией в случае войны. Главным образом было обильно последствиями то нововведение, что ни консулу ни пользовавшемуся во всём остальном неограниченною властью диктатору не дозволялось прикасаться до государственной казны иначе, как сообща с советом и с его согласия. Сенат вменил консулам в обязанность поручать заведование общинною кассой, — которою царь заведовал или волен был заведовать сам, — двум низшим должностным лицам, которые хотя и назначались консулами и были обязаны им повиноваться, но, само собою разумеется, зависели еще более самих консулов от сената (стр. 250); таким способом сенат взял в свои руки заведование финансами и его право разрешать выдачу из казны денег может быть, по своим последствиям, поставлено в параллель с правом утверждения налогов в новейших конституционных монархиях. — Последствия этих перемен ясны сами собой. Первое и самое существенное условие для владычества какой бы то ни было аристократии заключается в том, чтоб верховная государственная власть принадлежала не отдельному лицу, а корпорации: теперь же оказалось, что корпорация, состоявшая преимущественно из знати, стала во главе управления, причем исполнительная власть не только осталась в руках знати, но и была совершенно подчинена правительственной корпорации. Хотя в совете и заседали в значительном числе люди незнатного происхождения, но они не могли ни занимать государственных должностей, ни участвовать в прениях, стало быть были устранены от всякого практического участия в управлении; поэтому они и в самом сенате играли второстепенную роль, а сверх того и важное в экономическом отношении право пользования общинными пастбищами ставило их в денежную зависимость от корпорации. Мало-помалу возникавшее право консулов пересматривать и исправлять списки членов сената, по меньшей мере через три года в четвертый, вероятно, нисколько не было опасным для знати, но могло быть употреблено в дело к её выгоде, так как, благодаря такому праву, можно было не допускать неприятного для знати плебея в сенат или даже удалять его оттуда. — Плебейская оппозицияПоэтому бесспорно верно, что непосредственным последствием государственного переворота было утверждение владычества аристократии; но последствия переворота этим не ограничивались. Если большинство современников и могло думать, что революция не дала плебеям ничего, кроме еще более неподатливого деспотизма, то мы, их потомки, усматриваем даже в этом [262]деспотизме зачатки свободы. То, что́ выиграли патриции, было утрачено не общиной, а должностною властью; хотя сама община приобрела лишь немного незначительных прав, которые были гораздо менее практичны и менее очевидны, чем приобретения знати, и оценить которые не был в состоянии даже один из тысячи, но они заключали в себе ручательство за будущее. До сих пор оседлое население было в политическом отношении ничто, а старинное гражданство — всё; но с той минуты, как первое стало общиной, старое гражданство было побеждено; правда, до полного гражданского равенства еще было далеко, но ведь взятие крепости считается несомненным не тогда только, когда заняты последние позиции, а когда пробита первая брешь. Поэтому римская община была права, когда вела начало своего политического существования с учреждения консульства. — Несмотря на то, что республиканская революция прежде всего утвердила господство юнкерства, она основательно может быть названа победой прежнего оседлого населения или плебы; но в этом последнем значении революция вовсе не имела такого характера, который мы привыкли в наше время называть демократическим. Чисто личные достоинства, без помощи знатного происхождения и богатства, конечно, могли достигать влияния и почета легче при владычестве царей, чем при владычестве патрициев. При царях, доступ в сословие патрициев ни для кого не был легально закрыт, а теперь высшая цель плебейского честолюбия стала заключаться в том, чтоб попасть в число безмолвных придаточных членов сената. К тому же было в порядке вещей, что владычествовавшее сословие, допуская в свою среду плебеев, дозволяло заседать рядом с собою в сенате не безусловно самым способным людям, а преимущественно таким, которые стояли во главе богатых и знатных плебейских фамилий; эти же фамилии стали тщательно оберегать доставшиеся им в сенате места. Поэтому, между тем как в среде старого гражданства существовала равноправность, напротив того, новые граждане или прежние оседлые жители стали с самого начала делиться на несколько привилегированных фамилий и на отодвинутую назад толпу. Но при центуриальной организации силы общины сосредоточились в том классе, который со времени совершённого Сервием преобразования армии и податной системы преимущественно перед другими нёс на себе гражданские повинности, — в классе оседлых жителей, и преимущественно не на крупных и не на мелких землевладельцах, а на сословии земледельцев средней руки, причем преимущество было на стороне пожилых людей, потому что хотя они и были менее многочисленны, но составляли для подачи голосов столько же отделений, как и молодёжь. Поэтому в то время, как старое гражданство с своей родовой знатью было [263]подрезано в самом корне, а для нового гражданства был заложен фундамент, в этом последнем главные силы сосредоточились на землевладении и на старшинстве возраста и уже появились зачатки образования новой знати, значение которой было основано на фактическом влиянии семейств и из которой развилась будущая аристократия. Основной консервативный характер римского общинного строя ни в чём не мог выразиться так же ясно, как в том, что республиканский государственный переворот наметил первые основы для нового так же консервативного и так же аристократического государственного устройства.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.