[264]ГЛАВА II.
Народный трибунат и децемвиры
Благодаря новому общинному устройству, старое гражданство достигло легальным путем полного обладания политическою властью. Патриции владычествовали чрез посредство должностных лиц, низведенных на степень служителей аристократии; они преобладали в общинном совете, имели в своих руках все должности и жреческие коллегии, были вооружены исключительным знанием божеских и человеческих дел и рутиной политической практики, были влиятельны в общинном собрании благодаря тому, что имели в своем распоряжении множество услужливых людей, привязанных к отдельным семьям, наконец имели право рассматривать и отвергать всякое общинное постановление, — одним словом, они могли еще долго удерживать в своих руках фактическое владычество именно потому, что своевременно отказались от легального единовластия. Хотя плебеи с трудом выносили свое политическое ничтожество, но на первых порах аристократия могла не бояться чисто политической оппозиции, устраняя от политической борьбы толпу, которая нуждается только в хорошей администрации и в покровительстве своим материальным интересам. Действительно, в первые времена после изгнания царей, мы встречаем мероприятия, направленные или по меньшей мере казавшиеся направленными к тому, чтоб расположить простолюдинов к правлению аристократии преимущественно с его экономической стороны: портовые пошлины были понижены; ввиду высокой цены зернового хлеба, его закупали в огромном количестве на счет государства и обратили торговлю солью в казенную монополию для того, чтоб продавать гражданам хлеб и соль по дешевым ценам; наконец народный праздник был продолжен на один день. Сюда же относится ранее упомянутое постановление касательно денежных пеней (стр. 248), которое не только имело в виду вообще ограничить опасное в руках должностных лиц право налагать штрафы, но и было ясно направлено к охранению [265]интересов мелкого люда. Действительно, когда должностным лицам было запрещено налагать в один и тот же день на одно и то же лицо без права апелляции штраф в размере, превышающем двух баранов и тридцать быков, то причину такого странного постановления можно найти только в том, что было признано необходимым назначать для того, кто владел только несколькими баранами, иной максимум штрафа, чем для богача, владевшего стадами быков, — а наши новейшие законодательства могли бы отсюда поучиться, как следует соразмерять штрафы с богатством или с бедностью виновных. Однако эти мероприятия касались только внешней стороны народного быта, а главное течение стремилось скорей в противоположную сторону. С переменой формы правления начался громадный переворот в финансовом и экономическом положении римлян. Царский режим по своим принципам как кажется, не благоприятствовал усилению влияния капиталистов и, по мере возможности, поощрял увеличение числа пахотных участков, а новый аристократический режим напротив того, как кажется, с первой поры старался уничтожить средние классы, то есть среднее и мелкое землевладение, поддерживая с одной стороны усиливавшееся влияние крупной поземельной собственности и капитала, а с другой возникновение земледельческого пролетариата.
Усиливающееся влияние капиталистов
Даже такое популярное мероприятие, как понижение портовых пошлин, оказалось выгодным преимущественно для оптовых торговцев. Но еще гораздо более выгодной для капиталистов оказалась система управления финансами через посредников. Трудно решить, что послужило главным поводом для её введения: но если она ведет свое начало с эпохи царей, то только со времени учреждения консульства усилилось значение посредничества частных лиц частью вследствие беспрестанной смены римских должностных лиц, частью вследствие расширения финансовой деятельности государственного казначейства на такие предприятия, как закупка и продажа хлеба и соли; этим было положено основание для той системы собирания государственных доходов через посредство откупщиков, которая в своем дальнейшем развитии была столько же богата для римского общинного устройства своими последствиями, сколько со временем сделалась для него гибельной. Государство стало мало-помалу передавать все свои косвенные доходы и все сложные расчеты и сделки в руки посредников, которые уплачивали казне или получали от неё условленную сумму и затем уже хозяйничали на свой собственный риск. За такие предприятия могли браться, понятно, только крупные капиталисты и преимущественно крупные землевладельцы, потому что государство было очень требовательно на счет материального обеспечения; [266]таким образом возник тот класс арендаторов податей и подрядчиков, который имеет такое большое сходство с теперешними биржевыми спекулянтами и по своему поразительно быстрому обогащению, и по своей власти над государством, которому он, по-видимому, оказывал услуги, и наконец по нелепой и бесплодной основе своего денежного могущества. — Общинная земляНо это стремление к управлению финансами при содействии посредников повлияло прежде всего и самым чувствительным образом на распоряжение общинными землями, прямо стремившееся к материальному и нравственному уничтожению средних классов. Пользование общественными выгонами и вообще принадлежавшими государству землями было природной привилегией гражданства, а закон формально воспрещал плебеям доступ к общественным выгонам. Однако, помимо перехода земли в полную собственность или наделения земельными участками, римское законодательство не признавало за отдельными гражданами таких прав на пользование общинной землей, которые следовало бы охранять наравне с правом собственности; поэтому, пока общинная земля оставалась на самом деле общинной, от произвола царя зависело допускать или не допускать других к участию в этом праве и не подлежит никакому сомнению, что он нередко пользовался такой властью или по меньшей мере своей силой к выгоде плебеев. Но с введением республиканской формы правления снова стали настаивать на точном соблюдении того правила, что пользование общинными выгонами принадлежит по закону только гражданам высшего разряда, то есть патрициям и хотя сенат по-прежнему допускал исключения в пользу тех богатых плебейских семейств, которые имели в нём своих представителей, но от пользования были устранены те мелкие плебейские землевладельцы и поденщики, которые более всех нуждались в пастбищах. Сверх того, за выкормленный на общинном выгоне скот до тех пор взыскивался пастбищный сбор, который хотя и был так невелик, что право пользоваться этими пастбищами всё-таки считалось привилегией, однако доставлял государственной казне немаловажный доход. Выбранные из среды патрициев квесторы стали теперь взыскивать его вяло и небрежно и мало-помалу довели дело до того, что он совершенно вышел из обыкновения. До тех пор постоянно производилась раздача земель, в особенности в случае завоевания новой территории; при этом наделялись землей все самые бедные граждане и оседлые жители, и только те поля, которые не годились для хлебопашества, отводились под общинные пастбища. Хотя правительство и не осмелилось совершенно прекратить такую раздачу земель и тем менее ограничить её одними богатыми людьми, но оно стало производить наделы реже и в меньших размерах, а взамен их появилась пагубная система [267]так называемой оккупации: казенные земли стали поступать не в собственность и не в настоящую срочную аренду, а в пользование тех, кто ими прежде всех завладел и их законных наследников, с тем, что государство могло во всякое время отобрать землю назад, а пользователь должен был уплачивать десятый сноп или пятую часть прибыли от масла и вина. Это было ничто иное, как ранее описанное Precarium (стр. 190) в применении к казенным землям и, может быть, уже прежде применялось к общинным землям в качестве временной меры до окончательного распределения наделов. Но теперь это временное пользование не только превратилось в постоянное, но, как и следовало ожидать, стало предоставляться только привилегированным лицам или их фаворитам, а десятая и пятая доли дохода стали взыскиваться с такой же небрежностью, как и пастбищный сбор. Таким образом средним и мелким землевладельцам был нанесен тройной удар: они лишились права пользоваться общинными угодьями; бремя налогов стало для них более тяжелым вследствие того, что доходы с казенных земель стали поступать в государственную казну неаккуратно, и наконец приостановилась раздача земель, которая была для земледельческого пролетариата тем же, чем могла бы быть в наше время обширная и неизменно регулированная система переселений — постоянным отводным каналом. К этому присоединилось, вероятно, уже в ту пору возникавшее полевое хозяйство в широких размерах, вытеснившее мелких клиентов-фермеров, взамен которых стало возделывать землю руками пахотных рабов; этот последний удар было труднее отвратить, чем все вышеупомянутые политические захваты и он оказался самым пагубным. Тяжелые, частью неудачные войны и вызванное этими войнами обложение чрезмерными военными налогами и рабочими повинностями довершили остальное, вытеснив землевладельца из дома и обратив его в слугу, если не в раба заимодавца, или же фактически низведя его, как неоплатного должника, в положение временного арендатора при его кредиторах. Капиталисты, перед которыми тогда открылось новое поприще для прибыльных, легких и безопасных спекуляций, частью увеличивали этим путем свою поземельную собственность, частью предоставляли название собственников и фактическое владение землей тем поселянам, личность и имущество которых находились в их руках на основании долгового законодательства. Этот последний прием был самым обыкновенным и самым пагубным: хотя он иных и спасал от крайнего разорения, но ставил поселянина в такое непрочное и всегда зависевшее от милости кредитора положение, что на долю поселянина не оставалось ничего кроме отбывания повинностей и что всему земледельческому сословию стала [268]угрожать опасность совершенной деморализации и утраты всякого политического значения. Когда старое законодательство заменяло ипотечный заем немедленной передачей собственности в руки кредитора, оно желало предотвратить обременение поземельной собственности долгами и взыскивать государственные повинности с действительных собственников земли (стр. 158); это правило было обойдено при помощи строгой системы личного кредита, которая могла быть пригодна для торговцев, но разоряла крестьян. Ничем неограниченное право дробить земли уже и прежде грозило возникновением обремененного долгами земледельческого пролетариата; но при новых порядках, когда все налоги увеличились, а все пути к избавлению были закрыты, нужда и отчаяние с страшной быстротой охватили средний земледельческий класс.
Отношение социального вопроса к сословному
Возникшая отсюда вражда между богачами и бедняками отнюдь не совпадала с враждой между знатными родами и плебеями. Если патриции и были в огромном большинстве щедро наделены землей, зато и между плебеями было немало богатых и знатных семейств; а так как сенат, уже в ту пору, по всему вероятию, состоявший большею частью из плебеев, взял в свои руки высшее управление финансами, устранив выбиравшихся из среды патрициев должностных лиц, то понятно, что все экономические выгоды, ради которых употреблялись во зло политические привилегии знати, шли в пользу всех богатых людей вообще; таким образом, давивший простолюдина гнет становился еще более невыносимым оттого, что самые даровитые и самые способные к сопротивлению люди из класса угнетенных, поступая в сенат, переходили в класс угнетателей. — Но вследствие того и политическое положение аристократии сделалось непрочным. Если бы она умела обуздать себя настолько, чтоб управлять справедливо и защищать средний класс, — как это пытались делать некоторые консулы из её среды, но безуспешно вследствие приниженного положения магистратуры, — то она могла бы еще долго удерживать за собой монополию государственных должностей. Если бы она уравняла с собою в правах самых богатых и самых знатных плебеев, например присоединив к вступлению в сенат приобретение патрициата, то патриции и плебеи еще долго могли бы вместе управлять и спекулировать. Но не случилось ни того ни другого: малодушие и близорукость — эти отличительные и неотъемлемые привилегии всякого настоящего юнкерства — не изменили сами себе и в Риме; они истерзали могущественную общину в бесплодной, бесцельной и бесславной борьбе.
Удаление на священную гору
Однако первый кризис был вызван не теми, кто страдал от сословной неравноправности, а жившим в нужде земледельческим классом. Летописи в своем исправленном виде относят [269]политическую революцию к 244510 году, а социальную к 259495 494 и 260 годам; во всяком случае, эти перевороты, как кажется, быстро следовали один за другим, но промежуток между ними был, по всему вероятию, более длинен. Строгое применение долгового законодательства, как гласит рассказ, возбудило раздражение среди всех земледельцев. Когда в 259495 году был сделан призыв к оружию ввиду предстоявшей опасной войны, обязанные к ратной службе люди отказались от повиновения. Затем, когда консул Публий Сервилий временно отменил обязательную силу долговых законов, приказав выпустить на свободу арестованных должников и прекратить дальнейшие аресты, земледельцы явились на призыв и помогли одержать победу. Но по возвращении с поля битвы домой, они убедились, что с заключением мира, из-за которого они сражались, их ожидают прежняя тюрьма и прежние оковы; второй консул Аппий Клавдий стал с неумолимой строгостью применять долговые законы, а его соправитель не посмел этому воспротивиться, несмотря на то, что его прежние солдаты взывали к нему о помощи. Казалось, как будто коллегиальность была учреждена не для защиты народа, а в помощь вероломству и деспотизму; тем не менее пришлось выносить то, чего нельзя было изменить. Но когда в следующем году снова вспыхнула война, приказания консула уже оказались бессильными. Земледельцы подчинились только приказаниям назначенного диктатором Мания Валерия частью из робости перед высшею властью, частью полагаясь на популярный характер этого человека, — так как Валерии принадлежали к одному из тех старинных знатных родов, для которых верховная власть была правом и почетом, а не источником доходов. Победа снова осталась за римскими знаменами; но когда победители воротились домой, а диктатор внес в сенат свои проекты реформ, он встретил в сенате упорное сопротивление. Армия еще не была распущена и по обыкновению стояла у городских ворот; когда она узнала о случившемся, среди неё разразилась давно угрожавшая буря, а корпоративный дух армии и её тесно сплоченная организация увлекли даже людей робких и равнодушных. Армия покинула своего полководца и свою лагерную стоянку, и удалившись в боевом порядке под предводительством легионных командиров, — которые были, если не все, то большею частью из плебейских военных трибунов, — в окрестности Крустумерии, находившейся между Тибром и Анио, и расположилась там на холме, как будто с намерением основать новый плебейский город на этом самом плодородном участке римской городской территории. Тогда и самые упорные из притеснителей поняли, что междоусобная война поведет к их собственному разорению, и сенат уступил. Диктатор взял на себя роль посредника при определении условий примирения; [270]граждане воротились в город и внешнее единство было восстановлено. Народ стал с тех пор называть Мания Валерия «великим» (maximus), а гору на той стороне Анио — «священной». Действительно было нечто могучее и великое в этой революции, предпринятой самим народом без твердого руководителя, с случайными начальниками во главе, и кончившейся без пролития крови; граждане потом охотно и с гордостью о ней рассказывали. Её последствия сказывались в течение многих столетий; из неё возник и народный трибунат.
Народные трибуны и народные эдилы
Кроме некоторых временных мероприятий, клонившихся к облегчению бедственного положения должников и к обеспечению некоторого числа земледельцев посредством основания нескольких колоний, диктатор провел легальным порядком новый закон, который был по его требованию скреплен поголовной клятвой всех членов общины, — без сомнения, для того, чтоб обеспечить им амнистию за нарушение ими военной присяги; затем диктатор приказал положить этот закон в храме под надзором и охраной двух специально для того выбранных из среды плебеев должностных лиц или «домоначальников» (aediles). Этот закон постановлял, чтоб кроме двух патрицианских консулов было два плебейских трибуна, которых должны были выбирать плебеи, собравшись по куриям. Власть трибунов была бессильна перед военной властью (imperium), то есть перед властью диктатора вообще и перед властью консула вне города; но перед обыкновенной гражданскою властью, какая принадлежала консулам, трибунская власть была независима, хотя и не произошло настоящего раздела полномочий. Трибуны получили такое же право, какое принадлежало консулу против консула и тем более против низших должностных лиц (стр. 247), то есть право путем своевременно и лично заявленного протеста отменять всякое отданное должностным лицом приказание, которым кто-либо из граждан объявил себя обиженным, равно как право рассматривать всякое предложение, сделанное должностным лицом гражданству, и затем приостанавливать его или кассировать, — то есть право протеста или так называемое трибунское veto.
Право протеста
Таким образом власть трибунов заключалась прежде всего в праве тормозить по своему произволу администрацию и отправление правосудия, как например доставлять обязанному вести военную службу лицу возможность безнаказанно уклоняться от призыва, не допускать или прекращать преследование должников перед судом и исполнение над ними судебных приговоров, не допускать или прекращать вчинание уголовных процессов и арест находящихся под следствием обвиняемых и тому подобное. Для того, чтоб это легальное заступничество не оказалось недействительным [271]вследствие отсутствия заступника, было постановлено, что трибун не должен никогда ночевать вне города, а двери его дома должны оставаться открытыми и днем и ночью. Сверх того народный трибун имел право одним своим словом парализовать постановленное общиной решение, так как иначе община могла бы, в силу своих верховных прав, без всяких объяснений взять назад дарованные ею плебеям привилегии. — Но эти права были бы бесполезны, если бы против тех, кто их не захочет признавать и в особенности против должностных лиц, народный трибун не имел в своем распоряжении мгновенно действующей и непреодолимой принудительной силы. Эта сила была дана в его распоряжение в той форме, что было признано достойным смертной казни всякое сопротивление пользующемуся своими законными правами трибуну, и в особенности всякое покушение против его особы, которую все плебеи поголовно поклялись на священной горе за себя и за своих потомков всегда защищать от всякого посягательства, а заведование этой уголовной юстицией было возложено не на общинную магистратуру, а на плебейскую. В силу таких судейских прав трибун мог привлечь к ответственности всякого гражданина и главным образом состоящего в должности консула, а если бы этот последний не подчинился добровольно такому требованию, мог приказать схватить его, подвергнуть следственному аресту или отпустить на поруки и затем приговорить его к смертной казни или к денежному штрафу. Ввиду такой случайности одновременно с назначением трибуна были назначены ему в служители и в помощники два народных эдила главным образом для произведения арестов, почему и этим эдилам была гарантирована личная неприкосновенность поголовною клятвою плебеев. Сверх того и сами эдилы были, подобно трибунам, наделены судейскою властью по менее значительным проступкам, наказываемым денежными пенями. Если на приговор трибуна или эдила была подана апелляция, то она поступала на рассмотрение не всего гражданства, сноситься с которым не имели права должностные лица плебеев, а всего плебейства, которое собиралось в этом случае по куриям и постановляло окончательное решение по большинству голосов. — Такая процедура, конечно, походила скорее на насилие, чем на легальный образ действий, в особенности, когда она применялась не к плебеям, как это, вероятно, большею частью и случалось. Ни с буквой ни с духом государственных учреждений нельзя было согласовать того факта, что патриций призывался к ответу перед такими властями, которые стояли во главе не гражданства, а образовавшейся в среде гражданства ассоциации, и что он должен был апеллировать не к гражданству, а к этой же ассоциации. Бесспорно, это первоначально было ничто иное, как суд Линча; но [272]самозащита всегда заимствовала свои внешние формы у правосудия, а со времени легального утверждения народного трибуната она считалась дозволенной законом. — По своей основной идее, эта новая юрисдикция трибунов и эдилов, вместе с проистекавшим из неё правом плебейского собрания постановлять решение по вопросам об апелляции, была, без сомнения, так же связана соблюдением законов, как юрисдикция консулов и квесторов и приговоры центурий по вопросам об апелляции, — так как легальные понятия о преступлении против общины (стр. 147) и о нарушении установленных в общине порядков (стр. 148) были перенесены с общины и с её должностных лиц на плебейство и на его высшего представителя. Но эти понятия были так шатки, а установить их легальные рамки было так трудно и даже невозможно, что отправление правосудия по этим категориям преступлений неизбежно должно было носить на себе отпечаток личного произвола. А с тех пор, как самое понятие о праве затемнилось среди сословных распрей и с тех пор, как законные вожди обеих партий были снабжены такими судейскими правами, что могли соперничать друг с другом, их юрисдикция неизбежно должна была всё более и более походить на полицейскую власть, основанную чисто на произволе. Этот произвол был особенно чувствителен для должностных лиц, которые до тех пор не подлежали никакой судебной ответственности во время своего нахождения в должности, а если, после сложения этой должности, и могли быть привлекаемы к ответу за каждое из своих деяний, то подлежали суду лиц своего сословия и в конце-концов самой общины, к которой также принадлежали эти последние. А теперь появилась в форме трибунской юрисдикции новая сила, которая с одной стороны могла быть направлена против высшего должностного лица даже во время его состояния в должности, а с другой стороны действовала на знатных граждан исключительно через посредство лиц незнатного происхождения и была тем более тяжелым гнётом, что ни преступления ни наказания не были формулированы законом. На деле оказывалось, что при параллельной юрисдикции плебейства и общины, имущество, личность и жизнь граждан были предоставлены на произвол сословных собраний двух враждовавших между собою партий. — В гражданскую юрисдикцию плебейские учреждения проникли только в той степени, что в особенно важных для плебеев процессах об отыскивании свободы консулы лишились права назначать присяжных, а приговоры постановлялись особо для того назначенными «десятью судьями» (iudices decemviri, впоследствии decemviri litibus iudicandis).—ЗаконодательствоК конкуренции в сфере юрисдикции присоединилась и конкуренция в сфере законодательной инициативы. Право созывать сочленов и испрашивать их решение [273]принадлежало трибунам уже потому, что без него немыслима никакая ассоциация. Но им было предоставлено это право в очень широком объеме для того, чтоб право плебеев собираться и постановлять решения было законным образом ограждено от всякого посягательства со стороны общинных должностных лиц и даже самой общины. Впрочем то было необходимым предварительным условием легального существования плебейства, чтоб никто не мог помешать трибунам вызывать на плебейском собрании избрание их преемников и испрашивать у этого собрания утверждения уголовных приговоров; это право было еще особо утверждено за ними Ицилиевским законом (262)492 с угрозою тяжкого наказания всякому, кто перебьет речь трибуна или прикажет народу расходиться. Само собой разумеется, что после этого уже нельзя было воспретить трибуну вносить в плебейское собрание и другие предложения, кроме избрания своего преемника и утверждения своих приговоров. Хотя такие «благоусмотрения толпы» (plebi scita) не были настоящими законными народными решениями, а первоначально имели не много более значения, чем решения наших теперешних народных сходок; но различие между народными комициями и совещаниями толпы было не более как формальным; поэтому плебеи немедленно стали требовать чтоб их постановления признавались за решения самой общины и именно с этой целью был издан Ицилиевский закон. — Таким образом народный трибун назначался в покровители и в защитники отдельных лиц, в руководители и предводители всех вообще; он был наделен неограниченною судебною властью в уголовных делах для того, чтоб придать его повелениям обязательную силу; наконец его личность была объявлена неприкосновенной (sacrosanctus), так как всякий, осмелившийся посягнуть на его особу или на его служителей, считался не только провинившимся перед богами, но и перед людьми достойным смертной казни, как если бы он был законным путем уличен в преступлении.
Отношения трибуна к консулу
Трибуны народной толпы (tribuni plebis) произошли от военных трибунов, от которых и получили свое название, но легально не имели с ними никаких соотношений. Напротив того, по своей власти, народные трибуны стояли наравне с консулами. Апелляция от консула на трибуна и право протеста со стороны трибуна против консула были, как мы уже ранее заметили, однородны с апелляцией консула на консула и с протестом одного консула против другого и были ничем иным, как применением общего юридического принципа, что между двумя равноправными лицами запрещающему принадлежит первенство над повелевающим. Кроме того между трибунами и консулами было сходство в том, что те и другие назначались первоначально в одинаком [274]числе (впрочем число трибунов было скоро увеличено), те и другие назначались на один год (этот срок кончался для трибунов всегда 10 декабря), и для тех и других была общей та своеобразная коллегиальность, которая предоставляла каждому отдельному консулу и каждому отдельному трибуну всю принадлежавшую его должности власть во всей её полноте, а в случае столкновений внутри коллегии не предоставляла решение большинству голосов, а отдавала предпочтение слову «нет» перед словом «да»; поэтому, когда трибун что-либо воспрещал, этот протест имел обязательную силу, несмотря на оппозицию товарищей; а когда напротив того, он сам обвинял, каждый из его коллег мог остановить его. И консулам и трибунам принадлежала полная и параллельная уголовная юрисдикция, хотя первые пользовались ею чрез посредство других лиц, а последние — непосредственно; как при первых состояли два квестора, так и при вторых состояли два эдила[1]. Консулы выбирались, конечно, из патрициев, трибуны из плебеев. Первым принадлежала более полная власть, вторым более неограниченная, так как запрещению и суду трибунов подчинялся консул, но запрещению и суду консулов не подчинялся трибун. Таким образом, трибунская власть является копией с консульской власти, но тем не менее представляет совершенный с нею контраст. Власть консулов была по своей сущности положительной, а власть трибунов была по всей сущности отрицательной. Только консулы были должностными лицами римского народа, а не трибуны, так как первых выбирало всё гражданство, а вторых только плебейская ассоциация. В знак этого, консул являлся публично с подобающими общинному должностному лицу обстановкой и свитой, а трибуны сидели на скамье вместо колесничного седалища и не имели ни официальной прислуги, ни пурпуровой обшивки, ни вообще какого-либо внешнего отличия магистратуры; даже в общинном совете трибун не только не [275]председательствовал, но даже вовсе не заседал. Эти замечательные учреждения, как видно, самым резким образом противопоставляли безусловному приказанию безусловное запрещение, и распря как бы смягчилась оттого, что вражда между богатыми и бедными была облечена в законные формы и регулирована.
Политическое значение трибуната
Но какая же была польза от того, что единство общины было уничтожено, что её должностные лица были подчинены контролю такой нетвердой власти, которая зависела от всякой мгновенно вспыхивавшей страсти, что в самую опасную минуту правительственная деятельность могла быть парализована одним словом которого-нибудь из восседавших на противоположном троне вождей оппозиции; что уголовное судопроизводство, предоставленное всем должностным лицам противных партий, было как бы законным порядком перенесено из сферы права в сферу политики и навсегда искажено? Правда, что хотя трибунат и не оказал непосредственного содействия политическому уравнению сословий, он всё-таки сделался могущественным орудием в руках плебеев, когда они стали добиваться доступа к общинным должностям. Но не в этом заключалось настоящее назначение трибуната. Он был учрежден благодаря победе не над политически привилегированным сословием, а над богатыми землевладельцами и капиталистами; он должен был доставить простолюдину дешевое правосудие и соответствующее его интересам финансовое управление. Этой цели он не выполнил и не мог выполнить. Трибун мог воспрепятствовать некоторым отдельным актам несправедливости и вопиющей жестокости; но зло заключалось не в неточном исполнении справедливых законов, а в том, что сами законы были несправедливы, а как же мог бы трибун постоянно приостанавливать легальное отправление правосудия? если бы даже он и мог это делать, всё-таки это не принесло бы большой пользы, пока не были устранены причины обеднения — несправедливое обложение налогами, плохая кредитная система и бессовестный захват государственных земель. Но пускаться на такое предприятие не смели, очевидно, по той причине, что богатые плебеи не меньше патрициев извлекали для себя выгоды из этих злоупотреблений. Поэтому была создана такая магистратура, которая бросалась в глаза простолюдину тем, что могла оказать ему немедленную помощь, но которая не была в состоянии произвести необходимую экономическую реформу. Она вовсе не служила доказательством политической мудрости, а была плохим компромиссом между богатою знатью и не имевшей предводителей толпой. Утверждали, будто народный трибунат предохранил Рим от тирании. Если бы это и было правдой, то всё-таки это не имело бы важного значения; перемена формы правления сама по себе еще не составляет несчастья для народа, а [276]для римлян несчастьем было скорее то, что монархия была введена слишком поздно, то есть после того, как физические и душевные силы нации истощились. То утверждение не основательно уже и потому, что италийские государства так же постоянно были избавлены от тиранов, как было постоянно появление тиранов в эллинских государствах. Причина этого заключается просто в том, что тирания повсюду бывает последствием всеобщей подачи голосов, а италийцы дольше греков не допускали в общинные собрания граждан, не имевших оседлости; когда Рим отступил от этого правила, не замедлила появиться и монархия; её появление даже находилось в связи с трибунскою должностью. Никто не станет отрицать, что народный трибунат принес и некоторую пользу, так как он указал оппозиции законные пути и предохранил от многих несправедливостей; но даже тогда, когда он был полезен, он шёл совсем не к той цели, для которой был учрежден. Смелая попытка предоставить вождям оппозиции конституционное veto и наделить их достаточною властью для исполнения их воли во что бы то ни стало, была сделана за неимением лучшего способа достигнуть цели; но она в политическом отношении выбила государство из его колеи и затянула социальную неурядицу посредством бесплодных палиативных мер.
Дальнейшие раздоры
После того, как междоусобица получила правильную организацию, она уже не прекращалась. Партии стояли лицом к лицу как перед битвой, каждая под командой своих вождей; одна сторона стремилась к ограничению консульской власти и к расширению трибунской, а другая к уничтожению трибуната; для плебеев служили орудиями: легально обеспеченная безнаказанность инсубординации, отказ становиться в ряды армии для защиты отечества, иски о наложении штрафов и наказаний в особенности на тех должностных лиц, которые нарушали права общины или только ей чем-либо не угодили; юнкерская партия с своей стороны прибегала к насилиям, к соглашению с врагами отечества, а при случае и к кинжалу убийц; на улицах дело доходило до рукопашных схваток и обе стороны посягали на личную неприкосновенность должностных лиц. Немало гражданских семей, как рассказывают, эмигрировали для того, чтоб искать в соседних общинах более покойного места жительства, и этому нетрудно поверить. О мощном гражданском духе народа свидетельствует не то, что он ввел у себя такое государственное устройство, а то, что его вынес и что община осталась цела, несмотря на самые сильные внутренние потрясения. КориоланСамое известное событие из эпохи сословных распрей — история храброго аристократа Гнея Марция, получившего свое прозвище от взятых им приступом Кориол. В 263491 году, будучи раздражен [277]отказом центурий возвести его в консулы, он предложил, по рассказу одних, прекратить продажу хлеба из государственных магазинов, пока измученный голодом народ не откажется от трибуната, по рассказу других — прямо упразднить трибунат. Когда трибуны возбудили против него преследование, которое влекло за собою смертную казнь, он удалился из города, но только для того, чтоб возвратиться во главе армии вольсков; однако в ту минуту, как он замышлял завоевание своего родного города для врагов своего отечества, в нём заговорила совесть под влиянием горячих материнских увещаний и таким образом он искупил одну измену другой, а обе — своею смертию. Сколько в этом правды, трудно решить; но старо́ то предание, из которого наивная дерзость римских летописцев извлекла славу для своего отечества; во всяком случае, оно раскрывает перед нами глубокий нравственный и политический позор этих сословных распрей. В том же роде было нападение в 294460 году на Капитолий шайки политических беглецов под предводительством сабинца Аппия Гердония; они призвали рабов к оружию и только после горячей борьбы и при помощи подоспевших тускуланцев удалось гражданскому ополчению одолеть эту шайку бунтовщиков. Такой же отпечаток фанатического ожесточения носят на себе другие события того же времени; но их историческое значение уже не может быть выяснено по лживым фамильным рассказам; сюда, например, следует отнести преобладание рода Фабиев, который поставлял с 269 по 275485—479 год одного из двух консулов, реакция против этого рода, выселение Фабиев из Рима и их истребление этрусками на берегах Кремеры (277477). Еще ужаснее было умерщвление народного трибуна Гнея Генуция, который осмелился призвать двух консулов к ответу и утром назначенного для обвинения дня был найден мертвым в своей постели (281473). Публилиевский законНепосредственным результатом этого злодеяния был Публилиевский закон, — самый богатый последствиями из всех, какие встречаются в римской истории. Два чрезвычайно важных нововведения — организация плебейского собрания по трибам и покуда условное уравнение плебисцита с формально утвержденным всею общиною законом состоялись — первое несомненно, а второе, вероятно, — по предложению народного трибуна Волерона Публилия в 283471 году. До тех пор плебеи постановляли свои решения по куриям, а на этих специально плебейских сходках голоса частью подавались поголовно без всяких различий по богатству иди по оседлости, частью же всеми клиентами знатных аристократических семейств заодно, вследствие того, что в куриальном собрании все члены одного и того же рода неизбежно действовали как один человек. И то и другое обстоятельство часто доставляли аристократам случай влиять на это собрание и в особенности [278]направлять выбор трибунов по своему желанию; теперь и то и другое было отменено новым способом голосования по кварталам. Сервиевская реформа организовала четыре квартала в видах разложения воинской повинности; в них входила равномерно и городская земля и загородная (стр. 91); впоследствии — быть может в 259495 году — римская территория была разделена на двадцать округов, из которых первые четыре были прежние, заключавшие в себе город с его ближайшими окрестностями, а остальные шестнадцать были организованы на основе родовых волостей из самых старинных римских пахотных участков (стр. 35). Затем, — вероятно после издания Публилиевского закона и потому, что нечетное число участков более удобно при решении дел по голосам, — был прибавлен двадцать первый округ, названный крустумерийским по имени того места, где плебеи положили начало своей внутренней организации и где был учрежден трибунат (стр. 269); после того особые сходки плебеев происходили уже не по куриям, а по трибам. В этих округах, организованных исключительно на основе поземельной собственности, подавали голоса только оседлые жители и притом без всякого различия между крупными и мелкими землевладельцами и в том порядке, как жили по деревням; эти собрания по трибам, организованные во всём остальном по образцу собраний по куриям, очевидно, были в сущности собраниями независимого среднего сословия, из которых с одной стороны была исключена бо̀льшая часть вольноотпущенников и клиентов, как не имевших постоянной оседлости, и в которых с другой стороны самые крупные землевладельцы не могли приобресть такого же сильного влияния, какое имели в центуриях. Такое «сборище толпы» (concilium plebis) имело еще менее права считаться всеобщим собранием гражданства, чем плебейские сходки по куриям, так как не только, подобно этим последним, исключало из своего состава всех патрициев, но исключало и не имевших оседлости плебеев; но народная масса была в состоянии настоять на том, чтоб её решения считались легально равносильными с решениями центурий, если только были предварительно одобрены полным собранием сената. Что это последнее постановление вошло в законную силу еще до издания законов Двенадцати Таблиц, не подлежит сомнению; но теперь уже трудно решить, было ли оно введено именно путем Публилиевского плебисцита или же оно ранее того вошло в силу, благодаря какому-нибудь бесследно забытому закону и было только включено в Публилиевский плебисцит. Точно также остается не решенным, было ли число трибунов увеличено с двух на пять именно Публилиевским законом, или же это увеличение состоялось ранее. — Полевой закон Спурия КассияНо все эти мероприятия, вызванные взаимною враждою политических партий, были [279]далеко не так целесообразны, как попытка Спурия Кассия сокрушить финансовое всемогущество богатых людей и тем уничтожить настоящий источник зла. Он был патриций и в его сословии никто не стоял выше его по рангу и по репутации. После двух триумфов, состоя в третий раз в должности консула, (268486), он предложил гражданской общине измерить общинные земли и частью сдать их в аренду в пользу государственной казны, частью разделить их между нуждающимися, — другими словами, он попытался вырвать из рук сената заведование государственными землями и, опираясь на гражданство, положить конец эгоистическому захвату земель. Он мог надеяться, что, благодаря его высоким личным отличиям и благодаря справедливости и благоразумию предложенной им меры, эта последняя не потонет в волнах человеческих страстей и малодушия; но он ошибся. Вся знать восстала, как один человек; богатые плебеи приняли сторону Кассия, но простолюдины были недовольны тем, что он, сообразуясь с союзным правом и с справедливостью, хотел предоставить и латинским союзникам следующую им долю наделов. Кассий поплатился за свою попытку жизнью, — и есть что-то похожее на правду в обвинении, что он хотел присвоить себе царскую власть, так как он действительно, подобно царям, попытался оградить свободных простолюдинов от своего собственного сословия. Предложенный им закон сошел вместе с ним в могилу, но призрак этого закона с тех пор постоянно мелькал перед глазами богачей и беспрестанно восставал из своей могилы, пока вызванные им распри не уничтожили общинного устройства в самой его основе.
Децемвиры
Была также сделана попытка упразднить трибунскую власть, доставив простому народу равноправность более правильным и более целесообразным способом. Народный трибун Гай Терентилий Арса предложил в 292462 г. назначить комиссию из пяти членов для составления проекта такого общего земского уложения, которым консулы были бы обязаны руководствоваться в своих судебных решениях. Но сенат отказал этому проекту в своем одобрении и прежде, чем он осуществился, прошло десять лет, которые были эпохой самой горячей сословной борьбы, усиленной внешними войнами и внутренними беспорядками; аристократическая партия постоянно с одинаким упорством не допускала этот закон до сената, а община постоянно выбирала с трибуны всё одних и тех же людей. Была сделана попытка устранить нападение посредством других уступок; в 297457 г. было разрешено увеличить число трибунов с пяти на десять, что конечно было сомнительным выигрышем, в следующем году состоялся Ицилиевский плебисцит, который был принят в число скрепленных клятвой привилегий общины и [280]который предоставил в наследственное владение беднейших граждан, для возведения построек, Авентин, до тех пор считавшийся храмовою рощей и незаселенный. Община приняла то, что ей было предложено, но тем не менее не переставала требовать земского уложения. Наконец в 300454 году состоялось соглашение; сенат уступил в том, что было важнее всего. Было решено приступить к составлению земского уложения и для этого выбрать экстраординарным образом через центурии десять человек, которые вместе с тем должны были, в качестве высших должностных лиц, исправлять должность консулов (decemviri consulari imperie legibus scribundis), а избирать в это звание было дозволено не только патрициев, но и плебеев. Эти последние были по этому случаю в первый раз призваны годными к избранию, — хотя только на экстраординарную должность. Это был большой шаг вперед на пути к полному уравнению политических прав и он был недорого куплен тем, что народный трибунат был уничтожен, право разрешать апелляции было прекращено на время существования децемвирата, а на децемвиров только была возложена обязанность не посягать на закрепленные клятвой общинные вольности. Однако прежде всего было отправлено в Грецию посольство с поручением привезти оттуда Солоновские и другие греческие законы и только после его возвращения были выбраны на 303451 год децемвиры. Несмотря на то, что было дозволено выбирать и плебеев, оказались выбранными исключительно патриции, — еще так была сильна в то время аристократия; только в 304450 году, когда понадобились новые выборы, было между прочим выбрано и несколько плебеев, которые были первыми в римской общине должностными лицами незнатного происхождения. — Взвешивая все эти меры в их совокупности, едва ли можно приписать им иную цель, кроме попытки заменить трибунское заступничество ограничением консульской власти посредством писанного закона. Обе стороны, по-видимому, пришли к убеждению, что не было возможности долее оставаться при прежних порядках и что провозглашение бессменной анархии губило общину, в сущности никому не принося пользы. Рассудительные люди, должно быть, поняли, что вмешательство трибунов в администрацию и их деятельность в качестве обвинителей были безусловно вредны и что единственная настоящая польза, которую принес трибунат простому народу, заключалась в защите от пристрастных судебных решений благодаря тому, что трибунат был чем-то вроде кассационного суда, стеснявшего произвол магистратуры. Не подлежит сомнению, что когда плебеи стали требовать писанного земского уложения, патриции возражали им, что в таком случае оказалось бы излишним легальное заступничество трибунов, и за [281]тем, как кажется, были сделаны обоюдные уступки. О том, что будет после издания земского уложения, быть может, не было ничего положительно условленного; но нет никакого сомнения, что плебеи окончательно отказалась от трибуната, так как вследствие учреждения децемвирата могли бы восстановить трибунат не иначе, как незаконным путем. Данное плебеям обещание, что скрепленные клятвой их льготы останутся неприкосновенными, могло относиться к таким правам плебеев, которые не зависели от существования трибуната, как например к праву апелляции и к обладанию Авентином. Как кажется, было предположено, что децемвиры при выходе из должности предложат народу не упразднять звания консулов, которые будут впредь отправлять правосудие уже не по своему личному произволу, а по писанным законам.
Законы Двенадцати Таблиц
Этот проект можно бы было назвать мудрым, если бы он действительно мог осуществиться; всё зависело от того, пойдут ли на эту миролюбивую сделку до крайности раздраженные люди обеих партий. Децемвиры 303451 года представили свое уложение народу; а после того, как оно было утверждено народом, оно было вырезано на десяти медных досках, которые были прибиты на площади у ораторской трибуны перед зданием сената. Но так как понадобилось еще дополнение, то на 304450 год были снова выбраны децемвиры, прибавившие еще две таблицы; таким образом было составлено первое и единственное римское земское уложение — законы Двенадцати Таблиц. Оно было результатом компромисса и уже по одной этой причине не могло заключать в себе таких существенных изменений в прежнем законодательстве, которые заходили бы далее полицейских и вызванных временными потребностями мероприятий. Даже в сфере кредита не было сделано никакого другого смягчения прежних правил, кроме установления максимума процентов (10 проц.), по всему вероятию более низкого чем прежде, и кроме угрозы ростовщику тяжелым наказанием, которое, замечательным образом, было более тяжелым, чем наказание за воровство; строгое долговое судопроизводство осталось неизменным, по меньшей мере в своих главных чертах. Конечно, еще менее могли иметься в виду какие-либо изменения сословных прав; напротив того, новыми законами были заново утверждены и различия в правах между оседлыми и неоседлыми жителями, и незаконность брачных союзов между знатью и простыми гражданами, а для ограничения произвола должностных лиц и для защиты граждан было ясно постановлено, что позднейший закон вообще должен иметь перевес над ранее изданным, и что нельзя постановлять никакого народного приговора над каким-нибудь одним гражданином. Всего замечательнее то, что в уголовных [282]делах была отменена апелляция к собраниям по трибам, между тем как она была разрешена к собраниям по центуриям; отсюда видно, что уголовная юрисдикция была в действительности захвачена плебеями и их представителями (стр. 271), и что вместе с трибунатом был уничтожен и трибунский уголовный суд, между тем как, быть может, существовало намерение сохранить суд эдилов, присуждавших только к денежным пеням. Действительное политическое значение новых законов заключалось не столько в их мудром содержании, сколько в формально возложенной на консулов обязанности отправлять правосудие не иначе, как по этим формам судопроизводства и по этим правилам, равно как в публичной выставке написанных законов, так как это ставило суд под контроль общественного мнения и заставляло консула оказывать всем без различия равное и поистине общее правосудие.
Падение децемвиров
Конец децемвирата покрыт глубоким мраком. Децемвирам, как рассказывают, оставалось только опубликовать содержание двух последних таблиц и затем уступить свое место ординарной магистратуре. Однако они медлили; под предлогом, что законы еще не готовы, они оставались в должности даже по истечении её годового срока, а это было возможно тем более потому, что магистратура, призванная экстраординарным образом к пересмотру государственных учреждений, не могла быть, — по римскому государственному праву, — связана назначенным ей сроком. Умеренная фракция аристократии, с Валериями и Горациями во главе, как рассказывают, попыталась в сенате вынудить от децемвиров отставку; но глава децемвиров, Аппий Клавдий, — который всегда был непреклонным аристократом, а теперь превратился в демагога и в тирана, — взял верх в сенате и народ покорился. Набор двойной армии был совершён беспрепятственно и были предприняты войны с вольсками и с сабинами. Тогда был найден мертвым впереди лагеря бывший народный трибун Луций Сикций Дентат — самый храбрый человек во всём Риме, побывавший в ста двадцати сражениях и носивший на теле рубцы от сорока пяти ран; он был, как рассказывали, предательски умерщвлен по наущению децемвиров. Мысль о необходимости революции бродила в умах, а поводом для её взрыва послужил несправедливый приговор Аппия в деле о свободе дочери центуриона Луция Вергиния, которая была невестой бывшего народного трибуна Луция Ицилия; этот приговор вырывал девушку из её семьи, делая её несвободной и бесправной и побудил её отца вонзить ей на публичной площади в сердце нож для того, чтоб избавить её от неминуемого позора. В то время, как народ, приведенный в ужас таким неслыханным делом, толпился вокруг трупа [283]прекрасной девушки, децемвир дал своим полицейским служителям приказание привести к нему отца, а потом и жениха для того, чтоб немедленно подвергнуть их ответственности за неисполнение его приговора, который был безапелляционным. Тогда мера переполнилась. Под защитой разъяренной толпы, отец и жених девушки спаслись от сыщиков деспота и между тем как сенат дрожал от страха и не знал на что решиться, появились в обоих лагерях вместе с многочисленными свидетелями страшного происшествия. О неслыханном деле было всем рассказано и перед взорами каждого раскрылась та пропасть, которую создало в гарантиях общественной безопасности отсутствие трибунского заступничества; тогда сыновья повторили то, что было некогда сделано их отцами. Войска снова покинули своих начальников и, пройдя в боевом порядке по городу, снова удалились на священную гору, где снова выбрали своих трибунов. Децемвиры всё еще отказывались сложить с себя власть; тогда войска появились в городе вместе с своими трибунами и стали лагерем на Авентине. Наконец, когда междоусобная война уже казалась неизбежной и ежечасно можно было ожидать уличной резни, децемвиры отказались от своей незаконно присвоенной и опозоренной власти, а консулы Луций Валерий и Марк Гораций уладили вторичное соглашение, которым был восстановлен народный трибунат. Возбужденное против децемвиров уголовное преследование окончилось тем, что двое из них, которые были всех более виновны — Аппий Клавдий и Спурий Оппий сами лишили себя жизни в тюрьме; восемь остальных были отправлены в ссылку, а их имущество было конфисковано в пользу государства. Дальнейшее судебное преследование было прекращено благоразумным и умеренным народным трибуном Марком Дуилием, который своевременно употребил в дело свое veto.
Законы Валерия и Горация
Так гласит рассказ, очевидно, начертанный римскими аристократами; но даже опуская некоторые побочные соображения, невозможно поверить, чтоб великий кризис, из которого возникли законы Двенадцати Таблиц, мог завершиться такими романтическими приключениями и политическими несообразностями. После упразднения царской власти и после учреждения народного трибуната, учреждение децемвирата было третьей великой победой плебеев, а что противная партия питала ненависть и к этому нововведению и к главе децемвиров Аппию Клавдию, понятно само собой. Плебеи достигли этим способом пассивного права избрания в высшую общинную должность и общего земского уложения, и конечно не они имели основание восставать против новой магистратуры и с оружием в руках восстановлять чисто аристократический консульский режим. Только аристократическая партия могла преследовать такую цель, и [284]когда выбранные частью из патрициев и частью из плебеев децемвиры попытались остаться в должности долее положенного срока, то против этого должна была прежде всех восстать, конечно, знать, которая при этом, без сомнения, не преминула напомнить плебеям, что их права также уменьшились и в особенности, что у них был отнят трибунат. Когда же знати удалось устранить децемвиров, то само собой понятно, что после их падения плебеи снова взялись за оружие для того, чтоб обеспечить за собою результаты как первой революции 260 года, так и более позднего народного движения, а появление Валериевских и Горациевских законов 305449 года можно объяснить только как компромисс, которым закончилось это столкновение. Сделка естественным образом была в пользу плебеев и еще раз значительно уменьшила власть знати. Что народный трибунат был восстановлен, что исторгнутое у аристократии писанное законодательство было окончательно введено в силу и что консулы были обязаны им руководствоваться, разумеется само собой. Впрочем с введением этих законов трибы лишились юрисдикции по уголовным делам, которую они себе незаконно присвоили; но трибуны получили её обратно, так как был найден путь, дозволявший им вступать в подобных случаях в переговоры с центуриями. Да и оставленного за ними права назначать денежные пени в неограниченном размере и представлять свои приговоры на утверждение комиций по трибам было достаточно для того, чтоб уничтожить гражданское существование всякого аристократического противника. Далее, было постановлено центуриями, по предложению консулов, что впредь всякое должностное лице, и стало быть также диктатор, должно допускать при своем назначении апелляцию, а кто назначил бы какое-нибудь должностное лице в противность этому постановлению, тот должен был поплатиться за это своей головой. В остальном власть диктатора осталась такою же, какою была прежде, а именно трибун не мог кассировать его официальных постановлений так же, как кассировал постановления консулов. — Дальнейшее ограничение консульского полновластия заключалось в том, что заведование военной кассой было поручено двум избираемым общиною казначеям (quaestores), которые были впервые назначены на 307447 год. Назначение как обоих новых казначеев на военное время, так и обоих прежних должностных лиц, заведовавших городской кассой, было теперь предоставлено общине; за консулом же осталось, вместо выбора, руководство выборами. Собрание, на котором выбирались казначеи, состояло из всех оседлых людей без различия патрициев от плебеев и подавало голоса по кварталам; это было новой уступкой в пользу плебейских земледельцев, влияние которых сказывалось гораздо сильнее на этих [285]сходках, чем на сходках по центуриям. — Еще богаче последствиями было то, что трибуны были допущены к участию в сенатских прениях. Впрочем сенат считал для себя унижением допустить трибунов в самую залу заседаний и потому им было отведено место на скамье у дверей, откуда они могли следить за прениями. Трибунское право протеста было распространено и на постановления сената в его полном составе с тех пор, как сенат превратился из совещательного собрания в распорядительное, — а эта перемена, без сомнения, в первый раз произошла тогда, когда плебисцит был признан обязательным для всей общины (стр. 273); естественно, что с тех пор трибунам было предоставлено некоторое участие в совещаниях курии. Наконец, чтоб предотвратить подлог и фальсификацию сенатских решений, от подлинности которых зависела и обязательная сила важнейших плебисцитов, было постановлено, что впредь они будут находиться на хранении не только у патрицианских городских квесторов в храме Сатурна, но и у плебейских эдилов в храме Цереры. Таким образом эта борьба, предпринятая с целью упразднить власть народных трибунов, окончилась вторичным и на этот раз бесповоротным признанием их права кассировать по их усмотрению как отдельные административные акты по просьбе пострадавших от них лиц, так и резолюции высших государственных властей. Как личная неприкосновенность трибунов, так и непрерывное существование их коллегии в полном комплекте, были снова обеспечены самыми священными клятвами и всем, что есть в религии внушающего благоговейный страх, равно как самыми ясными узаконениями. С тех пор в Риме уже никогда не делалось попытки упразднить эту должность.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.