|
[173]
Крещеніе.
Людей и тучъ война и мракъ ночной
Минули вмѣстѣ; лучъ разсвѣта нѣжный
Забрезжилъ надъ вершиною тройной
Царя сѣдого крайнской цѣпи снѣжной[1].
По озеру Бохинскому покой
Разлитъ и ночи нѣтъ слѣда мятежной,
Но подъ водой сомовъ идетъ война
И хищниковъ другихъ, питомцевъ дна.
То озеро, гдѣ ты стоишь угрюмо,
О Чертомиръ, не есть ли образъ твой?
Военнаго уже не слышно шума,
Но у тебя въ груди все длится бой,
Въ душѣ встаетъ знакомая ужъ дума
И — если въ горѣ вѣренъ опытъ мой —
Терзаетъ умъ, зоветъ къ убійству руки;
Всѣхъ мукъ лютѣй отчаянія муки.
Исконный бытъ славянскій потрясенъ,
Во прахѣ вѣра предковъ и уставы;
[174]
Страной вертитъ баварецъ Тассилонъ[Комм 1],
Подъ тяжкимъ игомъ стонутъ дѣти Славы;
Лишь чужаки живутъ тамъ безъ препонъ,
Зато, въ сознаньи силы, величавы.
Иль ты, чтобъ этихъ впредь не видѣть бѣдъ,
Пойдешь Катону младшему вослѣдъ?[2]
Такихъ невзгодъ, въ душѣ такого ада
Не перенесъ бы мужъ преклонныхъ лѣтъ;
Но въ юности могучая преграда
Къ самоубийству есть надежды свѣтъ.
Тебѣ что̀ въ жизни, Чертомиръ, отрада,
На то въ твоемъ прошедшемъ есть отвѣтъ,
Когда не вѣры лишь старинной сила
Тебя на воды Бледскія манила.
Теперь на островъ тотъ, среди воды,
Къ Маріи ѣздимъ мы на богомолье.
На заднемъ планѣ снѣжныхъ горъ ряды;
Налѣво Бледскій замокъ и раздолье
Полей и нивъ, цвѣтущихъ, какъ сады;
Гряда холмовъ замкнула справа всполье.
Гдѣ въ Крайнѣ есть такой волшебный край,
Какъ эта часть, земной для взоровъ рай?
[175]
Ha островѣ въ далекія тѣ поры
Стоялъ богини Живы истуканъ;
Влюбленные искали въ ней опоры
Своимъ мечтамъ; красавицы славянъ
Съ молитвою къ ней простирали взоры,
Источникъ вѣрный намъ сердечныхъ ранъ;
Тамъ Старославъ святилища блюлъ двери
При помощи своей прелестной дщери.
По красотѣ съ абидской жрицей[3] споръ
Принять могла успѣшно Богомила;
Невинностью ея сіяетъ взоръ;
Своей красы она лишь не цѣнила
И яду лестныхъ словъ наперекоръ
Невинность въ сердцѣ чистомъ сохранила.
Шестнадцать лѣтъ ей минуло тогда;
Ея душѣ любовь была чужда.
Съ обычными дарами для божницы
Разъ Чертомира лодка принесла;
Въ ней дань отъ стадъ, хлѣба, плодовъ кошницы,
Произведенья замка и села.
Здѣсь онъ при взглядѣ на черты дѣвицы,
Себѣ не чая никакого зла,
[176]
Былъ пораженъ изъ глазъ ея стрѣлою
И съ той поры „прости" сказалъ покою.
О, какъ ты счастливъ, Чертомиръ! твой взоръ
Зажегъ огонь и въ сердцѣ дѣвы скромной.
Опущенъ взглядъ, прерывистъ разговоръ,
Охваченъ духъ мечтой какой-то темной;
Какъ блескъ зари предъ вёдромъ темя горъ,
Такъ залилъ щеки ей румянецъ томный;
Ея рука въ твоей рукѣ давно —
Зачѣмъ? не знаетъ; какъ? ей все равно.
Пусть вамъ иной поэтъ опишетъ счастье,
На цѣлый годъ доставшееся имъ,
Къ жилищу дѣвы юноши пристрастье,
Отца при нихъ возвратъ къ мечтамъ былымъ,
Хмель двухъ сердецъ, пока войны ненастье
Не разнесло ихъ радостей, какъ дымъ, —
Иной поэтъ, не я, не безутѣшный,
А кто въ любви блаженствуетъ успѣшной.
О Чертомиръ! насталъ разлуки срокъ.
Реветъ трубы призывъ неумолимый.
Чтобъ жечь кумирни, за собой привлекъ
Толпы враговъ Вальхунъ непримиримый.
Ужъ въ сборѣ, кто себя на бой обрекъ
За вѣру матери твоей родимой,
За вѣру ту, которой столпъ — она,
Къ кому любви душа твоя полна.
[177]
О, какъ тяжелъ и горекъ часъ разлуки!
Они стоятъ, свободу давъ слезамъ,
Сомкнувъ одинъ кругомъ другого руки,
Прильнувъ устами трепетно къ устамъ.
Отецъ, сознавъ, что боль душевной муки
Таить не въ силахъ, съ ними плачетъ самъ
При видѣ ихъ смертельнаго томленья,
Которому не знаетъ утѣшенья.
Когда бъ онъ вѣрилъ въ мощь страны своей,
Онъ ободрилъ бы ихъ побѣды славой;
Но угрожалъ чрезъ Кокру Крайнѣ всей
Вальхунъ, набравъ тьму воиновъ за Дравой[4];
Кто шелъ на бой за вѣру и друзей,
Тотъ не побѣдъ, а смерти ждалъ кровавой.
Горитъ село, а тамъ горитъ ропать[5];
О Чертомиръ, пора итти на рать!
И онъ пошелъ, въ борьбѣ не видя прока,
Однако славу рода поддержалъ:
Махнетъ мечомъ — и во мгновенье ока
Лежатъ тѣла убитыхъ наповалъ
Иль чуть живыхъ, пораненныхъ жестоко.
Но мечъ и стѣны и твердыня скалъ
Поборникамъ отцовскаго закона
И ихъ богамъ, увы! не оборона.
[178]
Одинъ, склонясь на мечъ кровавый свой,
При озерѣ стоитъ онъ, побѣжденный;
Блуждаетъ взоръ его надъ глубиной;
Ужасныхъ мыслей полонъ умъ смятенный.
Убійствомъ кончить онъ хотѣлъ съ собой,
Но былъ удержанъ силой сокровенной;
То, Богомила, память о тебѣ,
Ему про жизнь шептавшая въ борьбѣ.
Увидѣть вновь онъ жаждетъ образъ милый,
Мѣстамъ любимымъ свой снести привѣтъ;
Пощажена ль она враждебной силой?
Ему хранитъ ли вѣрность или нѣтъ?
Иль, можетъ-быть, взята уже могилой?
Иль сдѣлалъ празднымъ плѣнъ ея обѣтъ?
Жива ль она? погибла ли? объ этомъ
Развѣдавъ, онъ простится ужъ со свѣтомъ.
Рыбакъ знакомый виденъ на водѣ;
Сознанье онъ въ безумцѣ воскрешаетъ,
Сказавъ, какъ ищетъ врагъ его вездѣ,
Какъ плѣннымъ страхъ Вальхунъ къ себѣ внушаетъ,
Какъ здѣсь легко подвергнуться бѣдѣ;
Его къ себѣ онъ въ лодку приглашаетъ,
Чтобъ отвезти подъ безопасный кровъ;
И Чертомиръ съ нимъ тотчасъ въ путь готовъ.
Гдѣ быстрая вливается Савица,
Въ тотъ озера конецъ они гребутъ,
[179]
Гребутъ — и ихъ челнокъ летитъ, какъ птица:
Вослѣдъ имъ вѣтеръ облегчаетъ трудъ;
Но рыбаку враговъ мелькаютъ лица;
Въ густой тѣни лишь милъ ему пріютъ.
Когда онъ мнитъ, что ѣсть пора герою,
Ему даетъ онъ то, что̀ взялъ съ собою.
О платѣ мыслитъ витязь, хоть войной
Поглощены его всѣ деньги были;
Но на храненье прежде кладъ большой
Онъ Старославу далъ и Богомилѣ;
Ему сыскать ихъ онъ велитъ и свой
Вручаетъ перстень, чтобъ, довѣривъ силѣ
Его, они съ посломъ свели расчетъ;
Пусть золота онъ четверть принесетъ.
Но Богомила — главная забота:
Еще ли солнца блескъ доступенъ ей?
Цѣла ль она средь воднаго оплота?
Иль скрылась гдѣ отъ яростныхъ гостей?
И о пути онъ требуетъ отчета,
Какъ до нея дойти ему вѣрнѣй.
Назавтра ждать онъ будетъ при Савицѣ
Вѣстей дурныхъ иль добрыхъ о дѣвицѣ.
Онъ утромъ слышитъ водопада громъ
И мыслитъ: какъ рѣка, стремясь къ простору,
Бѣснуется, какъ въ берегъ бьетъ ключомъ,
Какъ сотрясаетъ въ основаньи гору,
[180]
Какъ сквозь утесы рвется напроломъ,
Какъ пѣнится! Такъ юноша задору
Границъ не знаетъ; но придетъ и миръ.
Такую думу думалъ Чертомиръ.
Но вдругъ онъ слышитъ говоръ отдаленный
Людей, несущихъ золото съ собой.
Узналъ онъ обликъ рыбака почтенный;
Идетъ съ нимъ кто-то по лугу чужой;
Таларъ и стола[6] — признакъ несомнѣнный
Того, что онъ — Христа слуга святой.
Десница витязя ужъ мечъ схватила,
Но тутъ предъ нимъ явилась Богомила.
„Въ мои объятья, милая, приди!
Конецъ заботѣ, бѣдствію, печали!
Отъ счастья все дрожитъ въ моей груди,
Когда черты твои мнѣ вновь предстали.
Хотя бъ насъ ждали бури впереди,
Хотя бы тучи небо облегали,
Мнѣ все равно, что бъ ни было кругомъ,
Лишь ты была бы на сердцѣ моемъ!".
Отсторонивъ его отъ шеи руки,
На ближній камень сѣла вдругъ она.
[181]
Ея отвѣта нѣжны были звуки,
Но твердость въ немъ влюбленному слышна:
„Теперь не брака время, а разлуки;
Стезя своя быть каждому должна.
Чтобъ наши вновь сошлись пути — не нынѣ,
А послѣ — видишь здѣсь меня въ пустынѣ.
„Ты долженъ знать, что я ужъ крещена:
Во мнѣ, какъ въ, ясный полдень иней бѣлый,
Язычества исчезли сѣмена;
Крестился мой родитель престарѣлый;
Богиня Жива въ глубь погружена
Маріи чтителей деревней цѣлой.
Какъ я Христа постигла благодать,
Мой Чертомиръ, хочу тебѣ сказать.
„На островѣ, въ пустынѣ безотвѣтной,
Какъ унесла отъ насъ тебя ладья,
Я думала: ужель волною тщетной
Союзъ нашъ канетъ въ бездну бытія?
Ужель конецъ мечтѣ двухъ душъ завѣтной
Положитъ тьма подземнаго жилья?
Ужель нигдѣ въ предѣлахъ мірозданья
Четѣ сердецъ нѣтъ вѣчнаго свиданья?
„Съ тѣхъ поръ, какъ ты ушелъ на лютый бой,
Меня все та же мучила тревога.
Я знала: смерть витаетъ надъ тобой,
А мнѣ къ тебѣ заказана дорога.
[182]
Такъ свой я весь утратила покой,
Ни въ чемъ не видя къ лучшему залога.
Отчаянье душило ужъ меня.
Какъ въ этой тьмѣ ждала я свѣта дня!
„Разъ я свою покинула обитель,
Чтобъ разузнать объ участи твоей;
Тамъ предъ толпой вѣщалъ святой учитель,
Стоящій здѣсь почтенный іерей,
Какъ создалъ насъ Богъ Вышній, Вседержитель,
Какъ грѣхъ проникъ съ Адамомъ межъ людей,
Какъ сталъ не чуждъ Сынъ Божій ихъ природы,
Чтобъ возвратить къ блаженству всѣ народы,
„Что Богъ любви Богъ горнихъ есть высотъ,
Что любитъ Онъ равно свои творенья,
Что этотъ міръ, міръ горя и заботъ,
Есть искушенья край, что мы рожденья
Небеснаго, что тотъ же Богъ даетъ
Намъ какъ веселье, такъ и огорченья,
Что дивно Онъ ведетъ къ себѣ людей,
Что не желаетъ гибели ничьей,
„Что къ небу наше насъ зоветъ начало,
Гдѣ славы Божьей совершенный храмъ,
Не зрѣло око, ухо не слыхало
Утѣхъ, какія ждутъ блаженныхъ тамъ,
Что имъ, какъ бремя плоти лишь отпало,
Даются блага всѣ по ихъ мольбамъ,
[183]
Что тамъ навѣкъ Божественныя узы
Скрѣпляют всѣ земные душъ союзы.
„Задумчива вернулась я домой;
Пришелъ и онъ, кто свѣтомъ сталъ мнѣ новымъ;
Какъ со своей, бесѣдовалъ со мной;
Сказалъ, что былъ друидомъ онъ суровымъ,
Что онъ идетъ, законъ принявъ святой,
Нашъ край ученьемъ просвѣщать Христовымъ;
Съ собой въ обходъ окрестныхъ деревень
Зоветъ меня, когда погаснетъ день.
„Отцу и мнѣ открылъ онъ въ поясненье,
Какой что древле предсказалъ пророкъ,
Какъ Евы и Адама прегрѣшенье
Загладилъ крови на крестѣ потокъ;
Изобразилъ намъ свѣтопреставленье
И чудеса, какъ истины залогъ;
Намъ, сколько нужно, передавъ познаній,
Очистилъ насъ по вѣрѣ крестной баней.
„Но нестерпимо думать было мнѣ,
Что ты въ числѣ возставшихъ противъ Бога.
Тебя не разъ видала я во снѣ
Недвижнымъ у могильнаго порога.
Боялась я, что смертью на войнѣ
Тебѣ закрыта будетъ въ рай дорога.
Но Божій мужъ меня утѣшилъ тѣмъ,
Что верхъ беретъ молитва надо всѣмъ.
[184]
„Потомъ молилась часто я со страстью,
Заступницѣ ввѣряяся втиши:
„Не покарай, Господь, его напастью!
Не злоба грѣхъ его, а мракъ души.
Не дай врагамъ надъ нимъ кичиться властью!
Его своей защиты не лиши!"
И дивно Богъ тебя въ ту ночь избавилъ,
Какъ всѣхъ своихъ ты мертвыми оставилъ.
„О Чертомиръ, отъ спячки пробудись,
Разстанься съ долгимъ, страшнымъ заблужденьемъ,
Въ грѣховной тьмѣ безцѣльно не трудись,
Не раздражай небесъ сопротивленьемъ
И жизни льготой такъ распорядись,
Чтобъ кончилась разлука единеньемъ,
Чтобъ тамъ блеснулъ любви намъ вѣчной свѣтъ,
Гдѣ ни болѣзни, ни печали нѣтъ".
Чертомиръ.
„Чѣмъ отплачу тебѣ я, Богомила,
За всю твою заботу и любовь?
Такой восторгъ ты въ душу мнѣ вселила,
Что трудно мнѣ прійти къ сознанью вновь.
Пока мнѣ не измѣнитъ жизни сила
И не изсякнетъ вся до капли кровь,
Твоімъ пребуду весь я безъ раздѣла:
Будь мнѣ владыкой вѣры, мысли, дѣла!
„Какъ могъ бы съ волей спорить я твоей
И поступить не такъ? какъ ты желала?
[185]
Но вспомни лишь Вальхуновыхъ мечей
Слѣды и стрѣлъ его смертельныхъ жала, —
Что̀ крови пролилось по Крайнѣ всей,
Какъ христіанъ рука насъ истязала,
И мнѣ скажи: не больше ли въ крови
Изъ всѣхъ боговъ замаранъ Богъ любви?".
Священникъ.
„Да будетъ миръ и въ людяхъ и въ природѣ!
Такъ ангелы съ небесной вышины
Вѣщали при Мессіиномъ приходѣ.
Что всѣ Отца мы одного сыны,
Что братья всѣ въ людскомъ намъ целомъ родѣ, —
Вотъ свыше мы чему научены.
Лишь на своемъ безумномъ произволѣ
Стоитъ Вальхунъ, а не на Божьей волѣ".
Чертомиръ.
„Любви и мира вѣру я готовъ
Принять: твоя то вѣра, Богомила.
Я знаю: намъ обряды и боговъ
Ихъ слугъ самихъ лишь хитрость породила.
Въ нихъ только чтилъ обычаи я отцовъ;
Его теперь меча низвергла сила.
А если буду я, какъ ты, крещенъ,
Когда другъ съ другомъ свяжетъ насъ законъ?".
Богомила.
„Не много дней живутъ на свѣтѣ розы,
Когда покровъ знобитъ ихъ снѣговой
[186]
Иль вешніе падутъ на нихъ морозы;
Такъ дѣвушкѣ, утратившей покой
И съ юныхъ лѣтъ познавшей жизни грозы,
Не долгій путь бываетъ данъ земной.
Дадимъ ли мы на мигъ другъ другу руки,
Чтобъ вѣкъ потомъ бояться вновь разлуки?
„Затѣмъ, чтобъ Богъ отъ вражескихъ мечей
Тебя хранилъ и для восторговъ вѣчныхъ
Твою любовь соединилъ съ моей,
Я отъ желаній отреклась сердечныхъ,
Я отреклась отъ счастья жизни сей,
Соблазны узъ отвергла быстротечныхъ.
На небѣ былъ услышанъ мой обѣтъ;
На бракъ со мной тебѣ надежды нѣтъ!
„Маріи я и Сыну посвятила
Навѣкъ свою дѣвичью чистоту;
Хотя бы долго я въ себѣ влачила
Тоску любви и райскую мечту,
Не помѣшаетъ никакая сила
Мнѣ быть невѣстой вѣрною Христу,
Храня отъ скверны брачныя одежды.
На бракъ со мною нѣтъ тебѣ надежды!".
Тогда сказалъ ему священникъ такъ:
„Тому при бракѣ счастье невозможно,
Кѣмъ такъ, какъ мною и тобой, землякъ
Былъ укрѣпляемъ въ слѣпотѣ безбожной:
Друидомъ сѣялъ я въ народѣ мракъ,
[187]
A ты когда бъ въ защиту вѣры ложной
Не выступілъ, ея бы пробилъ часъ,
И вдовъ такъ много не было бъ у васъ.
„Отправься въ Аквилею[7]: санъ духовный
Отъ патріарха можешь тамъ принять,
Чтобъ тѣмъ, кого, держа во тьмѣ грѣховной,
Губилъ, какъ я, принесъ ты благодать.
На югѣ много жатвы есть церковной;
Иди туда и не лѣнися жать!
Но прежде въ Аквилею, гдѣ при санѣ
Получишь власть къ законной душъ охранѣ".
Чертомиръ.
„Да, счастье я къ себѣ не поверну:
Оно всегда казало мнѣ лишь спину.
Отецъ безъ счастья долго велъ войну
И въ битвѣ жизнь утратилъ и дружину.
Едва укрылась мать, чтобъ не въ плѣну
Пришлось ей встрѣтить раннюю кончину.
Заря любви блеснула мнѣ изъ тучъ,
И вдругъ погасъ ея отрадный лучъ.
„Раскаты трубъ гудятъ надъ цѣлымъ краемъ;
Меня отъ милой въ бой зоветъ ихъ громъ;
Вальхуна мы, какъ можемъ, отражаем: —
[188]
Напрасный трудъ! всѣ гибнутъ подъ мечомъ;
Ушелъ лишь я, врагомъ незамѣчаемъ.
Моя надежда — бѣгство, лѣсъ — мой домъ.
Себя со мною связывать нелѣпо,
Когда судьба гнететъ меня такъ слѣпо".
Богомила.
„Нѣтъ, тотъ любви не вѣдаетъ прямой,
Кто мыслитъ, что въ бѣдѣ она остынетъ;
Горитъ во мнѣ огонь ея святой,
Пока душа обузу тѣла скинетъ;
Но въ бракѣ жить мѣшаетъ бракъ другой:
Его мой духъ вовѣки не отринетъ.
Узнаешь ты за гробомъ, какъ тверда
Моя любовь, и какъ ей ложь чужда.
„Чтобъ ты успѣшно сѣялъ Божье сѣмя,
Въ славянскія отправься племена.
Пока должна нести я жизни бремя,
Останусь Богу и тебѣ вѣрна;
Чрезъ краткое тебя ждать буду время
Съ отцомъ въ раю невѣстой безъ пятна
До той поры, какъ паствы всей слезами
Оплаканный, ты явишься межъ нами".
Вдругъ солнца ликъ сверкнулъ изъ облаковъ,
И радуга взошла надъ Богомилой,
Вкругъ блѣдныхъ чертъ игрой блестя цвѣтовъ;
Лучи вѣнцомъ объяли образъ милый.
[189]
Въ восторгѣ, плакать юноша готовъ.
Тому, что житель онъ земли унылой,
А не небесъ, не можетъ вѣрить онъ;
Такъ этимъ видомъ былъ онъ пораженъ.
Когда жъ онъ думать о мірскомъ былъ въ силѣ,
Далъ рыбаку онъ мзду, изъ клада взявъ,
И также тѣмъ, что золото носили.
„Раздай сиротамъ все, что Старославъ
Мнѣ сохранилъ", сказалъ онъ Богомилѣ;
Потомъ, ее отъ всей души обнявъ,
Ей на прощанье молча подалъ руку;
Лишь токи слезъ его являли муку.
„Постой немного: просьба есть одна
Еще къ тебѣ", она ему сказала:
„Чтобъ безъ тебя мнѣ жизнь была сносна,
Чтобъ сердце мнѣ забота не терзала,
На вѣчныя отвергни времена
При мнѣ обманъ язычества сначала:
Крещеньемъ грѣхъ сними съ души своей;
Вода близка и тутъ же іерей".
Онъ подчинился ей безъ возраженій.
Священникъ съ нимъ пошелъ на водопадъ
И тамъ подъ звукъ торжественныхъ моленій
Надъ нимъ свершилъ крещенія обрядъ.
Всѣ зрители поверглись на колѣни;
Святымъ восторгомъ блещетъ дѣвы взглядъ,
[190]
Оплотомъ бывшей прежде вѣры лживой,
Творившей жертвы предъ богиней Живой.
Онъ въ Аквилеѣ смысломъ овладѣлъ
Христова непреложнаго ученья;
Принявъ священство, сердцемъ онъ сгорѣлъ
Для благъ мірскихъ; потомъ пошелъ въ селенья
Родныхъ словѣнцевъ и за ихъ предѣлъ,
Борясь до смерти противъ заблужденья.
Осталась дѣва дома у отца;
Такъ ихъ разлука длилась до конца.
|
|
Сканы, размещённые на Викискладе