Гейльзбергъ. Французы тутъ дрались съ остервенѣніемъ. Ахъ, человѣкъ ужасенъ въ своемъ изступленіи! Всѣ свойства дикаго звѣря тогда соединяются въ немъ! Нѣтъ! это не храбрость! Я не знаю какъ назвать эту дикую, звѣрскую смѣлость, но она недостойна назваться неустрашимостію! Полкъ нашъ въ этомъ сраженіи мало могъ принимать дѣятельнаго участія: здѣсь громила артиллерія и разили побѣдоносные штыки пѣхоты нашей; впрочемъ и намъ доставалось, мы прикрывали артиллерію, что весьма невыгодно, потому что въ этомъ положеніи оскорбленіе принимается безотвѣтно, то есть, должно, ни начто несмотря, стоять на своемъ мѣстѣ неподвижно. До сего времени, я еще ничего не вижу страшнаго въ сраженіи, но вижу много людей блѣдныхъ какъ полотно, вижу какъ низко наклоняются они, когда летитъ ядро, какъ-будто можно отъ него уклониться! Видно страхъ сильнѣе разсудка въ этихъ людяхъ! Я очень много уже видѣла убитыхъ и тяжело раненныхъ! Жаль смотрѣть на этихъ послѣднихъ какъ они стонутъ и ползаютъ по такъ называемому полю чести! Что̀ можетъ усладить ужасъ подобнаго положенія простому солдату? рекруту? Совсѣмъ другое дѣло образованному человѣку: высокое чувство чести, героизмъ, приверженность къ Государю, священный долгъ къ отечеству заставляютъ его безстрашно встрѣчать смерть, мужественно переносить страданія и покойно разставаться съ жизнію.
Въ первый разъ еще опасность была такъ близка ко мнѣ, какъ уже нельзя быть ближе; граната упала подъ брюхо моей лошади и тотчасъ лопнула! Черепки съ свистомъ полетѣли во всѣ стороны! Оглушенная, осыпанная землею, я едва усидѣла на Алкидѣ, который далъ такого скачка въ сторону, что я думала въ него вселился дьяволъ. Бѣдный Вышемирскій, который жмурится при всякомъ выстрѣлѣ, говоритъ, что онъ не усидѣлъ бы на такомъ неистовомъ прыжкѣ; но всего удивительнѣе, что ни одинъ черепокъ не задѣлъ ни меня, ни Алкида! Это такая необыкновенность, которой не могутъ надивиться мои товарищи. Ахъ, вѣрно молитвы отца и благословеніе старой бабушки моей хранятъ жизнь мою среди сихъ страшныхъ, кровавыхъ сценъ.
Съ самаго утра идетъ сильный дожди; я дрожу; на мнѣ ничего уже нѣтъ сухаго. Безпрепятственно льется дождевая вода на каску, сквозь каску на голову, по лицу за шею, по всему тѣлу, въ сапоги, переполняетъ ихъ и течетъ на землю нѣсколькими ручьями! Я трепещу всѣми членами какъ осиновый листъ! Наконецъ намъ велѣли отодвинуться назадъ; на наше мѣсто станетъ другой кавалерійскій полкъ; и пора! давно пора! Мы стоимъ здѣсь почти съ утра, промокли до костей, окоченѣли, на насъ нѣтъ лица человѣческаго; и сверхъ этого потеряли много людей.
Когда полкъ нашъ сталъ на дистанцію, безопасную отъ выстрѣловъ непріятельскихъ, то я попросила ротмистра позволить мнѣ съѣздить въ Гейльзбергъ, находившійся отъ насъ въ верстѣ разстояніемъ. Мнѣ нужно было подковать Алкида; онъ потерялъ одну подкову, да еще хотѣлось купить что̀-нибудь съѣсть; я такъ голодна, что даже съ завистію смотрѣла на ломоть хлѣба въ рукѣ одного изъ нашихъ офицеровъ. Ротмистръ позволилъ мнѣ ѣхать, но только приказалъ скорѣе возвращаться, потому что наступала ночь и полкъ могъ перемѣнить мѣсто. Я и Алкидъ, оба дрожащіе отъ холода и голода, понеслись какъ вихрь къ Гейльзбергу. Въ первой попавшейся мнѣ на глаза заѣздной корчмѣ поставила я своего коня, и увидя тутъ же кузнецовъ, кующихъ казацкихъ лошадей, просила подковать и мою, а сама пошла въ комнату; въ ней былъ разведенъ большой огонь на нѣкоторомъ родѣ очага или камина какой-то особливой конструкціи; подлѣ стоили большія кожанныя кресла, на которыя я въ тужъ минуту сѣла, и только успѣла отдать жидовкѣ деньги, чтобы она купила мнѣ хлѣба, какъ въ тоже мгновеніе погрузилась въ глубочайшій сонъ!.. Усталость, холодъ отъ мокраго платья, голодъ и боль всѣхъ членовъ отъ продолжительнаго сидѣнья на лошади, юность, неспособная къ перенесенію столькихъ соединенныхъ трудовъ, все это вмѣстѣ, лиша меня силъ, предало беззащитно во власть сну, какъ безвременному, такъ и опасному. Я проснулась отъ сильнаго потрясенія за плечо; открывъ глаза, съ изумленіемъ смотрю вокругъ себя! Не могу понять гдѣ я? Зачѣмъ въ этомъ мѣстѣ? и даже что̀ я такое сама! Сонъ все еще держитъ въ оцѣпенѣніи умственныя силы мои, хотя глаза уже открыты! Наконецъ я опомнилась и чрезвычайно встревожилась; глубокая ночь уже наступила и покрывала мракомъ своимъ всѣ предметы; на очагѣ едва было столько огня чтобъ освѣтить горницу. При свѣтѣ этого, то вспыхивающаго, то гаснущаго пламени, увидѣла я что существо, потрясавшее меня за плечо, былъ егерскій солдатъ, который, сочтя меня по пышнымъ бѣлымъ эполетамъ за офицера, говорилъ: проснитесь! проснитесь! ваше благородіе! канонада усиливается! ядра летятъ въ городъ! Я бросилась опрометью туда, гдѣ поставила свою лошадь; увидѣла что она стоитъ на томъ же мѣстѣ, посмотрѣла ея ногу — неподкована! Въ корчмѣ ни души: жидъ и жидовка убѣжали! о хлѣбѣ нечего уже было и думать! Я вывела своего Алкида и увидѣла что еще не такъ поздно какъ мнѣ показалось; солнце только что закатилось и вечеръ сдѣлался прекрасный, дождь пересталъ и небо очистилось. Я сѣла на моего бѣднаго голоднаго и неподкованнаго Алкида. Подъѣхавъ къ городскимъ воротамъ, я ужаснулась того множества раненныхъ, которые тутъ столпились; должно было остановиться! Не было никакой возможности пробраться сквозь эту толпу пѣшихъ, конныхъ, женщинъ, дѣтей! Тутъ везли подбитые пушки, понтоны, и все это такъ столпилось, такъ сжалось въ воротахъ, что я пришла въ совершенное отчаяніе! Время летѣло, а я не могла даже и пошевелиться, окруженная со всѣхъ сторонъ безпрестанно движущеюся на встрѣчу мнѣ толпою, но ни сколько нерѣдѣющею. Наконецъ стемнѣло совсѣмъ; канонада затихла и все замолкло окрестъ, исключая того мѣста, гдѣ я стояла; тутъ стонъ, пискъ, визгъ, брань, крикъ чуть не свели съ ума меня и моего коня; онъ поднялся бы на дыбы, если бъ было столько простора, но какъ этого не было, то онъ храпѣлъ и лягалъ кого могъ. Боже, какъ мнѣ вырваться отсюда! гдѣ я теперь найду полкъ! Ночь дѣлается черна, не только темпа! Что̀ я буду дѣлать!! Къ великому счастію моему увидѣла я, что нѣсколько казаковъ пробиваются какъ-то непостижимо сквозь эту сжатую массу людей, лошадей, и орудій; видя ихъ ловко проскакивающихъ въ ворота, я вмигъ примкнула къ нимъ и проскочила также, но только жестоко ушибла себѣ колѣно и едва не выломила плечо. Вырвавшись на просторъ, я погладила крутую шею Алкида: жаль мнѣ тебя, вѣрный товарищъ, но нечего дѣлать, ступай въ галопъ! Отъ легкаго прикосновенія ноги, конь мой пустился въ скокъ. Я ввѣрилась инстинкту Алкида; самой нечего уже было браться распоряжать путемъ своимъ; ночь была такъ темна, что и на двадцать шаговъ нельзя было хорошо видѣть предметовъ; я опустила повода; Алкидъ скоро пересталъ галопировать и пошелъ шагомъ, безпрестанно храпя и водя быстро ушьми. Я угадывала что онъ видитъ или обоняетъ что̀-нибудь страшное; но не видя, какъ говорится, ни зги, не знала какъ отстраниться отъ бѣды, если она предстояла мнѣ. Очевидно было, что армія оставила свое мѣсто, и что я одна блуждаю среди незнаемыхъ полей, окруженная мракомъ и тишиною смерти!
Наконецъ Алкидъ зачалъ всходить на какую-то крутизну столь чрезвычайную, что я всею силою должна была держаться за гриву, чтобъ не скатиться съ сѣдла; мракъ до такой степени сгустился, что я совсѣмъ уже ничего не видала передъ собою, не понимала куда ѣду, и какой конецъ будетъ такому путешествію. Пока я думала и передумывала что̀ мнѣ дѣлать, Алкидъ началъ спускаться вдругъ, съ такой же точно ужасной крутизны, на какую поднимался; тутъ уже нѣкогда было размышлять. Для сохраненія головы своей, я поспѣшно спрыгнула съ лошади и повела ее въ рукахъ, наклоняясь почти до земли чтобы видѣть, гдѣ ставить ногу, и принимая всѣ предосторожности, необходимыя при такомъ опасномъ спускѣ. Когда мы съ Алкидомъ стали наконецъ на ровномъ мѣстѣ, тогда я увидѣла страшное и вмѣстѣ плачевное зрѣлище: несчетное множество мертвыхъ тѣлъ покрывало поле; ихъ можно было видѣть: они были или совсѣмъ раздѣты, или въ однѣхъ рубахахъ, и лежали какъ бѣлыя тѣни на черной землѣ! На большомъ разстояніи видѣлось множество огней и вплоть подлѣ меня большая дорога; за мною редутъ, на который Алкидъ взбирался, и съ котораго я съ такимъ страхомъ спускалась. Узнавши наконецъ гдѣ я нахожусь, и полагая на вѣрное, что видѣнные мною огни разведены нашею арміею, я сѣла опять на свою лошадь и направила путь свой по дорогѣ къ огнямъ, прямо противъ меня; но Алкидъ свернулъ влѣво, и пошелъ самъ собою въ галопъ. Путь, имъ выбранный, былъ ужасенъ для меня; онъ скакалъ между мертвыми тѣлами, то перескакивалъ ихъ, то наступалъ, то отскакивалъ въ сторону, то останавливался, наклонялъ морду, нюхалъ трупъ и храпѣлъ надъ нимъ! Я не могла долѣе выносить, и повернула его опять на дорогу. Конь послушался съ примѣтнымъ нехотѣніемъ и пошелъ шагомъ, все стараясь однакожъ принять влѣво. Черезъ нѣсколько минутъ я услышала топотъ многихъ лошадей, голоса людей, и наконецъ увидѣла ѣдущую прямо ко мнѣ толпу конныхъ; они что-то говорили и часто повторяли: ваше превосходительство! Я обрадовалась, полагая навѣрное, что превосходительство знаетъ гдѣ огни Коннопольцевъ, или въ противномъ случаѣ, позволитъ мнѣ примкнуть къ его свитѣ. Когда они подъѣхали ко мнѣ близко, то ѣдущій впереди, надобно думать, самъ генералъ, спросилъ меня: кто это ѣдетъ! — Я отвѣчала, Коннополецъ! — Куда жъ ты ѣдешь? — Въ полкъ! — Но полкъ твой стоитъ вонъ тамъ, сказалъ генералъ, указывая рукою въ ту сторону, въ которую мой вѣрныя Алкидъ такъ усильно старался свернуть, а ты ѣдешь къ непріятелю! Генералъ и свита его поскакали къ Гейльзбергу, а я, поцѣловавъ нѣсколько разъ ушко безцѣннаго моего Алкида, отдала ему на волю выбирать дорогу. Почувствовавъ свободу, вѣрный конь, въ изъявленіе радости взвился на дыбы, заржалъ, и поскакалъ прямо къ огнямъ, свѣтящимся въ лѣвой сторонѣ отъ дороги. Мертвыхъ тѣлъ не было на пути моемъ, и благодаря быстротѣ Алкида, въ четверть часа я была дома, то есть, въ полку. Коннопольцы были уже на лошадяхъ; Алкидъ мой съ какимъ-то тихимъ, дружелюбнымъ ржаньемъ помѣстился въ свой ранжиръ, и только что успѣлъ установиться, раздалась команда: съ права по три маршъ! Полкъ двинулся. Вышемирскій и прочіе товарищи одного со мною отдѣленія, обрадовались моему возвращенію; но вахмистръ счелъ обязанностію побранить меня. «Ты дѣлаешь глупости, Дуровъ! Тебѣ не сносить добромъ головы своей! Подъ Гутштатомъ, въ самомъ пылу сраженія, вздумалъ отдать свою лошадь какому-то раненному!.. Не уже ли ты не имѣлъ ума понять, что кавалеристъ пѣшкомъ среди битвы, самая погибшая тварь. Надъ Пасаржею ты сошелъ съ лошади и легъ спать въ кустахъ, тогда какъ весь полкъ съ минуты на минуту ожидалъ приказанія итти, и шли на рысяхъ. Чтожъ бы съ тобою было, если бъ ты не имѣлъ лошади, которая, не во гнѣвъ тебѣ сказать, гораздо тебя умнѣе! Въ Гейльзбергъ отпустили тебя на полчаса, а ты усѣлся противъ камина спать, тогда какъ тебѣ и думать о снѣ нельзя было, то есть, непозволительно! Солдатъ долженъ быть болѣе нежели человѣкъ! Въ этомъ званіи нѣтъ возраста! Обязанности его должны быть исполняемы одинаково какъ въ 17, такъ въ 50 и 80 лѣтъ. Совѣтую тебѣ умирать на конѣ и въ своемъ ранжирѣ, а то предрѣкаю тебѣ, что ты или попадешься безславно въ плѣнъ, или будешь убитъ мародерами, или, что всего хуже, будешь сочтенъ за труса!» Вахмистръ замолчалъ; но послѣдняя ыраза его жестоко уколола меня. Вся кровь бросилась мнѣ въ лице.
Есть однако жъ границы, далѣе которыхъ человѣкъ не можетъ итти!.. Несмотря на умствованія вахмистра нашего объ обязанностяхъ солдата, я падала отъ сна и усталости; платье мое было мокро! Двое сутокъ я не спала и не ѣла, безпрерывно на маршѣ, а если и на мѣстѣ, то все таки на конѣ, въ одномъ мундирѣ, беззащитно подверженная холодному вѣтру и дождю. Я чувствовала, что силы мои ослабѣвали отъ часу болѣе. Мы шли съ права по-три, но если случался мостикъ или какое другое затрудненіе, что нельзя было проходить отдѣленіями, тогда шли по два въ рядъ, а иногда и по одному; въ такомъ случаѣ четвертому взводу приходилось стоять по нѣскольку минутъ неподвижно на одномъ мѣстѣ; я была въ четвертомъ взводѣ, и при всякой благодѣтельной остановкѣ его, вмигъ сходила съ лошади, ложилась на землю, и въ тужъ секунду засыпала! Взводъ трогался съ мѣста, товарищи кричали, звали меня, и какъ сонъ часто прерываемый не можетъ быть крѣпокъ, то я тотчасъ просыпалась, вставала и карабкалась на Алкида, таща за собою тяжелую дубовую пику. Сцены эти возобновлялись при каждой самой кратковременной остановкѣ; я вывела изъ терпѣнія своего унтеръ-офицера и разсердила товарищей; всѣ они сказали мнѣ, что бросятъ меня на дорогѣ, если я еще хоть разъ сойду съ лошади. — Вѣдь ты видишь, что мы дремлемъ, да не встаемъ же съ лошадей и не ложимся на землю; дѣлай и ты такъ. Вахмистръ ворчалъ въ полголоса: зачѣмъ эти щенята лѣзутъ въ службу! Сидѣли бы въ гнѣздѣ своемъ! Остальное время ночи я оставалась уже на лошади; дремала, засыпала, наклонялась до самой гривы Алкида, и поднималась съ испугомъ; мнѣ казалось что я падаю! Я какъ-будто помѣшалась! Глаза открыты, но предметы измѣняются какъ во снѣ! Уланы кажутся мнѣ лѣсомъ, лѣсъ уланами! Голова моя горитъ, но сама дрожу, мнѣ очень холодно! Все на мнѣ мокро до тѣла!..
Разсвѣло; мы остановились; намъ позволили развесть огонь и сварить кашу. Ахъ, славу Богу! теперь я лягу спать передъ огнемъ, согрѣюсь и высохну! Нельзя, говоритъ вахмистръ, видя меня усѣвшуюся близъ огня, и свертывающую въ комокъ траву, чтобъ положить подъ голову, — нельзя! Ротмистръ приказалъ кормить лошадей на травѣ; вынь удила изъ рта своей лошади и веди ее на траву. Я пошла съ моимъ Алкидомъ ходить въ полѣ какъ и другіе; онъ ѣлъ росистую траву, и я грустно стояла подлѣ него. — Ты блѣденъ какъ мертвый, сказалъ Вышемирскій, подходя ко мнѣ со своею лошадью; что̀ съ тобою? ты не здоровъ? — Нѣтъ здоровъ, но жестоко перезябъ, дождь промочилъ меня насквозь и у меня вся кровь оледенѣла, а теперь еще надобно ходить по мокрой травѣ! — Кажется дождь мочилъ всѣхъ насъ одинаково, отчего жъ мы сухи? — Вы всѣ въ шинеляхъ. — А твоя гдѣ? — Взяли казаки вмѣстѣ съ саквами и чемоданомъ. — Это по какому чуду? — Развѣ ты забылъ, что я посадилъ на свою лошадь раненнаго драгунскаго офицера и позволилъ отвезти его на ней въ его полкъ? — Ну, да, помню; такъ что жъ? — А вотъ что̀: лошадь свою нашелъ я уже въ рукахъ Подвышанскаго; онъ купилъ ее у казаковъ съ однимъ только сѣдломъ, а прочее все пропало! — Худо, товарищъ, ты всѣхъ насъ моложе; въ холодное ночное время не долго выдержишь безъ шинели! Скажи вахмистру, онъ дастъ тебѣ шинель послѣ убитаго; ихъ пропасть отсылаютъ въ вагенбургъ. Мы говорили еще нѣсколько времени; наконецъ солнце взошло довольно высоко, день сдѣлался жарокъ, мундиръ мой высохъ, усталость прошла, и я была бы очень весела, если бъ могла надѣяться что̀-нибудь съѣсть. Но объ этомъ нечего было думалъ; я не имѣла своей доли въ той кашѣ, которая варилась; итакъ я стала прилѣжно искать въ травѣ какихъ-нибудь ягодъ. Ротмистръ, проѣзжая мимо ходящихъ по полю уланъ съ ихъ лошадьми, замѣтилъ мое упражненіе. — Чего ты ищешь, Дуровъ? спросилъ онъ, подъѣхавъ ко мнѣ; — я отвѣчала, что ищу ягодъ. Видно ротмистръ угадалъ причину, потому что оборотясь къ взводному унтеръ-офицеру, сказалъ ему въ полголоса: смотри чтобъ Дуровъ и Вышемирскій были сыты. Онъ поѣхалъ далѣе, а старые солдаты говорили вслѣдъ: если мы будемъ сыты, такъ будутъ и они! Объ этихъ щенкахъ всегда больше думаютъ, нежели о старыхъ заслуженныхъ солдатахъ! Какіе вы дураки, старые заслуженные солдаты! сказалъ подходившій къ намъ вахмистръ, о комъ же и заботиться какъ не о дѣтяхъ! Вы, я думаю, и сами видите, что оба эти товарища только что вышли изъ дѣтскаго возраста. Пойдемте со мною дѣти, говорилъ шутя вахмистръ, взявъ обоихъ насъ за руки; ротмистръ велѣлъ накормить васъ. Намъ дали супу, жаренаго мяса и бѣлаго хлѣба.
Видя что лошади пасутся покойно и уланы спятъ на лугу, я не находила никакой надобности бодрствовать одна; было уже болѣе полудня, жаръ сдѣлался несносенъ; я сошла на берегъ рѣчки, протекавшей близъ нашего стана, и легла въ высокую траву спать. Алкидъ ходилъ не подалеку отъ меня. Глубокій сонъ мой былъ прерванъ крикомъ: муштучъ!.. садись!.. и топотомъ бѣгущихъ уланъ къ лошадямъ, и съ лошадьми къ фронту; я вскочила опрометью. Вахмистръ былъ уже на конѣ и торопилъ уланъ строиться; ищу глазами Алкида, и къ ужасу моему, вижу его плывущаго черезъ рѣку прямо къ другому берегу. Въ это время вахмистръ подскакалъ ко мнѣ: ты что̀ стоишь безъ лошади!!. Нѣкогда было колебаться! я бросилась вслѣдъ за моимъ Алкидомъ, и оба вмѣстѣ вышли на противный берегъ. Въ одну минуту я замуштучила, сѣла, переплыла обратно, и стала въ свое мѣсто прежде, нежели эскадронъ совсѣмъ построился. Ну, по-крайней-мѣрѣ, молодецки поправился, сказалъ вахмистръ съ довольнымъ видомъ.
Шепенбель. Великій Боже! какой ужасъ! Мѣстечко все почти сожжено! Сколько тутъ зажарившихся людей! о, несчастные!