лымъ эполетамъ за офицера, говорилъ: проснитесь! проснитесь! ваше благородіе! канонада усиливается! ядра летятъ въ городъ! Я бросилась опрометью туда, гдѣ поставила свою лошадь; увидѣла что она стоитъ на томъ же мѣстѣ, посмотрѣла ея ногу — неподкована! Въ корчмѣ ни души: жидъ и жидовка убѣжали! о хлѣбѣ нечего уже было и думать! Я вывела своего Алкида и увидѣла что еще не такъ поздно какъ мнѣ показалось; солнце только что закатилось и вечеръ сдѣлался прекрасный, дождь пересталъ и небо очистилось. Я сѣла на моего бѣднаго голоднаго и неподкованнаго Алкида. Подъѣхавъ къ городскимъ воротамъ, я ужаснулась того множества раненныхъ, которые тутъ столпились; должно было остановиться! Не было никакой возможности пробраться сквозь эту толпу пѣшихъ, конныхъ, женщинъ, дѣтей! Тутъ везли подбитые пушки, понтоны, и все это такъ столпилось, такъ сжалось въ воротахъ, что я пришла въ совершенное отчаяніе! Время летѣло, а я не могла даже и пошевелиться, окруженная со всѣхъ сто-
лым эполетам за офицера, говорил: «Проснитесь! проснитесь! ваше благородие! канонада усиливается! ядра летят в город!» Я бросилась опрометью туда, где поставила свою лошадь; увидела, что она стоит на том же месте, посмотрела ее ногу — не подкована! В корчме ни души: жид и жидовка убежали! о хлебе нечего уже было и думать! Я вывела своего Алкида и увидела, что еще не так поздно, как мне показалось; солнце только что закатилось и вечер сделался прекрасный, дождь перестал и небо очистилось. Я села на моего бедного голодного и неподкованного Алкида. Подъехав к городским воротам, я ужаснулась того множества раненных, которые тут столпились; должно было остановиться! Не было никакой возможности пробраться сквозь эту толпу пеших, конных, женщин, детей! Тут везли подбитые пушки, понтоны, и все это так столпилось, так сжалось в воротах, что я пришла в совершенное отчаяние! Время летело, а я не могла даже и пошевелиться, окруженная со всех сто-
