въ скокъ. Я ввѣрилась инстинкту Алкида; самой нечего уже было браться распоряжать путемъ своимъ; ночь была такъ темна, что и на двадцать шаговъ нельзя было хорошо видѣть предметовъ; я опустила повода; Алкидъ скоро пересталъ галопировать и пошелъ шагомъ, безпрестанно храпя и водя быстро ушьми. Я угадывала что онъ видитъ или обоняетъ что̀-нибудь страшное; но не видя, какъ говорится, ни зги, не знала какъ отстраниться отъ бѣды, если она предстояла мнѣ. Очевидно было, что армія оставила свое мѣсто, и что я одна блуждаю среди незнаемыхъ полей, окруженная мракомъ и тишиною смерти!
Наконецъ Алкидъ зачалъ всходить на какую-то крутизну столь чрезвычайную, что я всею силою должна была держаться за гриву, чтобъ не скатиться съ сѣдла; мракъ до такой степени сгустился, что я совсѣмъ уже ничего не видала передъ собою, не понимала куда ѣду, и какой конецъ будетъ такому путешествію. Пока я думала и передумывала что̀ мнѣ дѣлать, Алкидъ началъ спускаться
в скок. Я вверилась инстинкту Алкида; самой нечего уже было браться распоряжать путем своим; ночь была так темна, что и на двадцать шагов нельзя было хорошо видеть предметов; я опустила повода; Алкид скоро перестал галопировать и пошел шагом, беспрестанно храпя и водя быстро ушами. Я угадывала, что он видит или обоняет что̀-нибудь страшное; но, не видя, как говорится, ни зги, не знала, как отстраниться от беды, если она предстояла мне. Очевидно было, что армия оставила свое место, и что я одна блуждаю среди незнаемых полей, окруженная мраком и тишиною смерти!
Наконец Алкид зачал всходить на какую-то крутизну столь чрезвычайную, что я всею силою должна была держаться за гриву, чтоб не скатиться с седла; мрак до такой степени сгустился, что я совсем уже ничего не видала перед собою, не понимала, куда еду и какой конец будет такому путешествию. Пока я думала и передумывала, что мне делать, Алкид начал спускаться
