Въ современномъ настроеніи русской «внутренней политики», русской мысли и русскаго общественнаго мнѣнія съ особенной рельефностью проступаетъ одна яркая характеристическая полоса, а именно: изъ всѣхъ сферъ и предметовъ вѣдѣнія и практики наиболѣе острый и живой интересъ отдается у насъ вопросамъ и явленіямъ общественной нравственности.
Положимъ, люди вездѣ и во всѣ времена интересовались болѣе всего своими собственными нравами и явленіями своего соціальнаго устройства и быта, тѣмъ не менѣе, по нѣкоторымъ даннымъ, мы имѣемъ основаніе заключить, что русское общество никогда еще, кажется, не было такъ озабочено состояніемъ своей нравственности или, говоря терминомъ соціологовъ—состояніемъ «гигіены своего общественнаго союза», какъ въ наши дни. Это можно видѣть на каждомъ шагу, въ многочисленныхъ примѣрахъ. Забота и интересъ по отношенію къ соціально-нравственной области рѣшительно охватили все и всѣхъ, хотя и выражаются въ крайне разнообразныхъ, взаимно-сталкивающихся направленіяхъ и формахъ.
Съ высоты Престола, съ амвона церковнаго проповѣдника, съ трибуны прокурора, съ каѳедры профессора и публичнаго лектора, въ административныхъ «программахъ», циркулярахъ и мѣропріятіяхъ, въ общественныхъ «совѣщаніяхъ», въ руководствѣ системой народнаго образованія, въ книгахъ, журналахъ и газетахъ,—словомъ, повсюду идетъ оживленная, тревожно-обличительная и охранительная агитація около расшатанныхъ, повидимому, основъ индивидуальной, семейной и общественной нравственности и права. Въ этомъ сходятся всѣ наши «партіи», всѣ «направленія», литературныя и политическія, отъ крайнихъ «консерваторовъ» до крайнихъ «либераловъ» и даже «анархистовъ», которые тоже, вѣдь, пропагандируютъ и дѣйствуютъ во имя нравственнаго идеала, только по своему понятаго.
Всего нагляднѣе выражается преобладаніе этого всезахватывающаго настроенія, конечно, въ литературѣ и журналистикѣ. Возьмемъ, напр., ежедневныя газеты. Въ каждомъ ихъ листкѣ самое видное мѣсто занимаютъ нынѣ нескончаемые отрицательные факты и аномаліи нашихъ семейныхъ и общественныхъ нравовъ, наряду съ ихъ «освѣщеніемъ», констатированіемъ ихъ источниковъ и указаніемъ на мѣры къ ихъ искорененію. Въ этихъ фактахъ и аномаліяхъ—«злоба» каждаго дня, въ нихъ подзадоривающій интересъ каждаго печатнаго листка, каждой устной бесѣды. Газета считается «неинтересной», если въ ея ежедневномъ меню не преподносится благосклоннымъ читателямъ какой нибудь, болѣе или менѣе крупный криминалъ, какой нибудь скандалъ или «происшествіе», приправленные пикантнымъ соусомъ.
Смѣшно сказать, пришло къ тому, что самое слово фактъ стало означать на газетномъ языкѣ какъ бы синонимъ закононарушенія или скандала. Ежели «фактъ», то читатель непремѣнно ждетъ—либо кто нибудь проворовался, либо кому нибудь на бокъ скулу своротили въ пріятельской бесѣдѣ, либо кого нибудь прирѣзали, либо кто нибудь самъ себѣ пулю всадилъ въ лобъ въ припадкѣ меланхоліи,—вообще, что нибудь въ подобномъ хищническомъ и членовредительномъ родѣ. И чѣмъ крикливѣе и возмутительнѣе такіе «факты», тѣмъ острѣе возбуждаемый ими интересъ публики, тѣмъ оживленнѣе по поводу ихъ толки, тѣмъ бойчѣе расходятся тѣ газеты, въ которыхъ они описаны съ возможно-большей обстоятельностью. Являются попытки—и весьма нерѣдко—эксплоатировать эту алчность общественнаго любопытства къ картинамъ человѣческаго паденія, человѣческой порочности и злобы. Выработался особый родъ протокольной литературы, спеціализирующей картинное, циническое, до послѣдней нитки разоблачающее изображеніе разнаго рода преступленій, скандаловъ, семейныхъ драмъ и романовъ, съ фотографическими портретами ихъ героевъ и дѣйствующихъ лицъ.
За газетами втягиваются въ ту-же колею «толстые» и тонкіе журналы, каждый, конечно, съ своей точки зрѣнія и съ большей или меньшей степенью серьезности и брезгливости.
Поэты, романисты, драматурги, сатирики, критики, публицисты и ученые изслѣдователи всѣхъ безъ различія лагерей одинаково посвящаютъ нынѣ свои перья главнымъ образомъ соціальнымъ болѣзнямъ и нарушеніямъ въ общественномъ организмѣ, а также типичнымъ отступленіямъ и искаженіямъ характера современнаго человѣка и гражданина. Въ беллетристическихъ произведеніяхъ всякаго рода фигурируютъ на первомъ планѣ отрицательные типы: казнокрады, спекулянты, кулаки и міроѣды, банкократы и банкокрады, карьеристы, «червонные валеты», развратники, падшія женщины и т. д., включительно до «гражданъ ретирадныхъ мѣстъ», по саркастическому опредѣленію г. Щедрина. Съ другой стороны, въ работахъ публицистическихъ и соціологическихъ, въ изслѣдованіяхъ современнаго юридическаго и экономическаго быта, общественная мысль опять таки сосредоточивается главнымъ образомъ на болѣзненныхъ явленіяхъ и симптомахъ разложенія, глубоко разъѣдающихъ, будто-бы, организмъ нашего общества въ самыхъ его основахъ и учрежденіяхъ. «Никогда,—говоритъ одинъ проницательный наблюдатель,—не было потрачено столько усилій на разъясненіе принциповъ собственности, семейственности и государственности, никогда съ такою настойчивостью, съ такими угрозами не было говорено о необходимости огражденія этихъ принциповъ».
Если это такъ, то—естественно—эта боязнь, эта забота объ «огражденіи» выходятъ изъ основанія, что указанные принципы поколеблены, что ихъ авторитету грозитъ опасность. Словомъ, во всей литературѣ стоитъ какой-то стонъ отчаянья, какая-то мрачная хандра—хандра повальная и признаваемая, даже обязательной для каждаго граждански-мыслящаго человѣка, потому что нечему радоваться, и радость въ наши дни просто постыдна, по мнѣнію одного критика-публициста. Всѣ органы періодической прессы за послѣднее время, писатели всѣхъ направленій и оттѣнковъ, отъ Некрасова и Щедрина до Каткова и кн. Мещерскаго единодушно сходились въ отрицательномъ отношеніи къ современной русской дѣйствительности. Для всѣхъ нашъ вѣкъ—вѣкъ глубокой порчи, русское общество представляетъ печальное зрѣлище разложенія, упадка моральнаго и умственнаго, жизненной импотенціи и апатіи; русскій современный человѣкъ—«живоглотъ»: вотъ его настоящій терминъ, по опредѣленію нѣкотораго «охранительнаго» органа. Моралисты всѣхъ лагерей приходятъ въ ужасъ отъ какой-то эпидеміи кражъ, грабежей и всякаго рода «хищеній»—и не столько тѣхъ, которыя не уходятъ отъ возмездія правосудія, сколько—совершаемыхъ съ несравненно большей наглостью, въ оболочкѣ права и законности, «подъ видомъ честныхъ спекуляцій», какъ выразился поэтъ. Имъ кажется—и они это часто повторяютъ,—что никогда еще русское общество не выбрасывало изъ себя такую массу завѣдомыхъ и маскированныхъ хищниковъ, преступниковъ и негодяевъ, что никогда еще у насъ, какъ замѣтилъ одинъ публицистъ, «нравственное слабоуміе» и «нравственная одичалость» не доходили до такой чудовищной степени.
«Наше общество живетъ ложью и неправдой во всемъ—въ коммерціи и въ дружбѣ, въ службѣ и въ воспитаніи дѣтей», говоритъ другой публицистъ изъ другаго лагеря.
«Наше общество—читаемъ у третьяго—поклоняется силѣ, идея права чужда ему; идея права—это rara avis[1] въ мірѣ, для большинства—это вполнѣ terra incognita[2]. Вотъ почему у насъ и воруютъ. Есть всѣ побудительныя причины красть: жажда почести, богатства, силы, роскоши, и—ничего, что̀ бы удерживало отъ кражи: ни прочныхъ идеаловъ, ни системы нравственности, ни карающаго общественнаго мнѣнія»…
«Общество обратилось въ прахъ!—гремитъ съ каѳедры, словами Ройе-Коллара, извѣстный профессоръ-публицистъ.—Намъ остаются воспоминанія, сожалѣнія, утопіи, безумства и отчаянье»… И затѣмъ на вопросъ: «какъ мы живемъ?»—отвѣчаетъ: «Мы сходимъ съ ума, мы топимся и стрѣляемся, мы попросту складываемъ руки, превращаясь въ живыхъ мертвецовъ. Не настало ли время оглянуться на себя и провѣрить хоть часть своихъ пороковъ и предразсудковъ»?.. Главную причину того, что мы превратились въ «живыхъ мертвецовъ», что въ наши дни процвѣтаютъ торгашество, темныя банковыя операціи, синекуры въ желѣзнодорожныхъ и кредитныхъ учрежденіяхъ, и что въ результатѣ, вмѣсто трудовой личности, общество вырабатываетъ типъ хищника,—ораторъ видитъ въ «отсутствіи нравственнаго содержанія» въ современномъ обществѣ, въ «забвеніи имъ идеаловъ».
«Характеристическое явленіе нашего времени,—отзывается на тотъ-же вопросъ распространенная газета,—это именно мелочность, недоразумѣнія, раздуваемыя въ серьезныя столкновенія, яростная полемика изъ-за выѣденнаго яйца, хаотическое смѣшеніе голосовъ и потребностей, легкомысленное сомнѣніе и еще болѣе легкомысленное отношеніе къ первѣйшимъ интересамъ государственной жизни. Отсюда хапанье однихъ и бездѣйствіе другихъ, отсюда смѣшеніе понятій не только о нравственности, но о добрѣ и злѣ, отсюда предпочтеніе личнаго интереса государственному и общественному, отсюда что-то затхлое, отличающееся противной посредственностью, чѣмъ-то въ родѣ полудѣла, полумѣры, полухарактера; но все это вмѣстѣ порождаетъ вредныя шатанія, вредную апатію всюду»…
«Поврежденіе нравовъ,—съ своей обычной язвительностью бичуетъ наше время маститый сатирикъ,—усложнилось поврежденіемъ умовъ». Вдругъ всѣ понятія спутались, старыя подпорки, на которыхъ созидалась семейная и общественная нравственность рухнули; открылось широкое, просторное раздолье для разнузданныхъ похотей стяжанія, распутства и безумія. Выдвинулось «порожденіе новыхъ вѣяній времени изъ укромныхъ уголковъ, въ которыхъ оно скрывалось, и—предсталъ на судъ публики цѣлый рядъ существъ, изнемогающихъ подъ бременемъ праздности и пьяной тоски, живущихъ со дня на день, лишенныхъ всякой устойчивости для борьбы съ жизнью и не признающихъ иныхъ жизненныхъ задачъ, кромѣ удовлетворенія вожделѣній минуты»… Закралась неясность въ понятія о различіи между чужимъ и своимъ. Начались кражи вездѣ, и отъ нихъ ничто не спасаетъ: ни коллегіальные порядки, ни контроль, ни замки… Всюду вопль: «унесли!»—и «червонный валетъ» созрѣлъ, отшлифовался и выработался окончательно.
Поэтъ, вдохновленный «музой мести и печали», съ тою-же безпощадностью и жгучей горечью клеймитъ современное общество громовымъ, негодующимъ стихомъ. Съ ѣдкимъ сарказмомъ осуждаетъ онъ всю эпоху, весь ея хваленый «прогрессъ». Да!—восклицаетъ онъ:
|
...прогрессъ подвигается, |
И какъ же иначе, когда «блаженство паденія» стало «конечной цѣлью» современнаго мудреца, когда—
|
Ныньче тоскуетъ лишь тотъ, |
а, на пиру у жизни, въ красномъ углу, по праву «соли земли» заняли мѣста рыцари
|
.... шайки той, |
Эта картина алчной хищности, огульной безнравственности, упадка гражданской доблести и апатичной безчувственности измельчавшаго, пресмыкающагося передъ грубой силой и золотымъ мѣшкомъ, современнаго общества вырываетъ изъ груди поэта вопль отчаянья и проклятья:
«Бывали хуже времена, но не было подлѣе!» подводитъ онъ, огненной чертой, какъ бы итогъ своимъ скорбнымъ наблюденіямъ.
Мы могли бы продолжить до безконечности выдержки въ такомъ духѣ изъ всего того, что высказано нашей новѣйшей литературой въ улику времени; но и приведенныхъ цитатъ довольно, чтобы утвердить читателя въ вѣрности нашего замѣчанія о преобладающей струѣ въ современномъ настроеніи русской мысля. Несомнѣнно, что мысль эта въ данную минуту насквозь проникнута отрицаніемъ и протестомъ по отношенію къ жизни и ея укладу, и, быть можетъ, никогда еще протестъ этотъ не достигалъ такой остроты, такой настойчивости и непримиримости. Нѣтъ почти такого жизненнаго явленія, нѣтъ такой общественной сферы, на которыхъ глазъ наблюдателя могъ бы отдохнуть, подъ угломъ зрѣнія современной русской протестующей мысли. Въ своей собственной области—въ литературѣ—эта мысль является такою же воинствующею, ничѣмъ недовольною, самобичующейся и самоотрицающейся мученицей. Во всѣхъ почти органахъ текущей прессы читаемъ жалобы на упадокъ современной русской литературы—упадокъ глубокій и всесторонній, какъ въ моральномъ и умственномъ, такъ въ эстетическомъ и культурномъ отношеніяхъ. И довѣрчивому читателю думается, что наша литература въ самомъ дѣлѣ никогда еще не была такой жалкой и деморализованной, такой тощей и бѣдной талантами, знаніемъ и гражданскими добродѣтелями!
Чувствуется кругомъ какой то безнадежный, неприглядный хаосъ; куда ни взглянешь, разстилается какое-то мертвое царство, полное гнили и разложенія… «Культурные» люди утратили идеалы, возвышающіе духъ человѣческій, извѣрились и изжились, измельчали и исподлились; внизу—народъ коснѣетъ, по выраженію поэта, «въ тупомъ терпѣніи», мракѣ и нищетѣ—наслѣдіи долгаго рабства… Дряхлый, изможденный общественный организмъ переживаетъ томительный моментъ агоніи, и надъ его больнымъ тѣломъ рѣетъ одно только хищное къ падали, зловѣще-каркающее воронье, да раздается въ затхломъ, смрадномъ воздухѣ вопль и плачъ Іереміи.
Таково въ общихъ чертахъ мрачное впечатлѣніе современной русской дѣйствительности, какъ она отражается въ своемъ зеркалѣ—литературѣ! Спрашивается, въ какой-же степени это зеркало вѣрно? Откуда это разъѣдающее недовольство жизнью, это отрицательно-мизантропическое къ ней отношеніе? Вправду ли современная русская дѣйствительность настолько печальна и хаотична, что и не можетъ дать иныхъ, болѣе свѣтлыхъ впечатлѣній, или—передъ нами ничто иное, какъ «литературная хандра», по опредѣленію г. Е. Маркова? Вотъ вопросы, имѣющіе общій интересъ и въ частности, для нашей задачи, составляющіе исходную точку! Обойти ихъ мы не можемъ.
Чтобы отвѣтить на нихъ удовлетворительно, необходимо прежде всего опредѣлить уровень предъявляемыхъ жизни требованій и запросовъ со стороны господствующихъ въ области мысли соціально-политическихъ идеаловъ и принциповъ. Само собой понятно, что отъ степени высоты и прихотливости критеріума, выработаннаго на основаніи этихъ теоретическихъ началъ, зависитъ тотъ или другой отвѣтъ. Легко можетъ статься, что съ объективно-исторической точки зрѣнія поэтъ и не правъ, сказавши, что «подлѣе» нашего времени ничего еще въ русской жизни не было; можетъ быть, по справкѣ съ фактами прошлаго, нашлись бы времена столько-же и даже еще болѣе «подлыя». Но дѣло въ томъ, что критеріумъ общественной мысли и общественной совѣсти для нашего времени можетъ быть гораздо выше, взыскательнѣе и активнѣе, чѣмъ онъ былъ во времена предшествовавшія. И на то весьма похоже.
Несомнѣнно, что русская мысль (а слѣдственно и совѣсть), безостановочно прогрессируя и въ глубь и въ ширь, достигла въ наши дни своего высшаго развитія, сравнительно съ предшествовавшими своими фазами. Развиваясь, какъ всегда, преимущественно теоретически и далеко опередивъ, поэтому, опытъ и прогрессъ русской дѣйствительности, относясь къ ней съиздавна, въ силу своего историческаго призванія, критически и въ духѣ отрицанія, она развернула передъ нашими глазами такія широкія перспективы, что, стоя на ихъ высотѣ, мы уже не въ состояніи успокоиться на «полудѣлахъ», «полумѣрахъ» и «полухарактерахъ». Оглянитесь кругомъ,—вы увидите, что всѣ жизненныя основы и подпорки, еще вчера казавшіяся незыблемыми, всѣ прописныя правила вѣковой морали, на которыхъ, казалось, еще вчера такъ прочно покоились наши семейныя и общественныя отношенія,—словомъ, весь почти строй нашего соціальнаго, юридическаго и экономическаго быта обращенъ въ руину безпощаднымъ анализомъ и провѣркой воинствующей мысли. Правда, сама жизнь, съ своей стороны, надломила и дискредитировала многіе, такъ называемые, «краеугольные камни», нашего общественнаго зданія. Въ то же время и тѣ традиціонные недвижные три кита, на хребтахъ которыхъ твердо стояла столько вѣковъ русская земля, все болѣе и болѣе теряютъ свою устойчивость въ народномъ сознаніи и шагъ за шагомъ вытѣсняются изъ него хлынувшимъ въ народъ потокомъ новыхъ понятій и требованій.
Безспорно, что повсюду—и вверху и внизу—идетъ въ наши дни глубокое шатаніе и ломка, повсюду совершается болѣзненный процессъ перерожденія, среди хлама и обломковъ разлагающихся формъ стараго уклада. Но, какъ всегда случается въ такія переходныя эпохи, въ обществѣ происходитъ необыкновенная путаница понятій, стремленій и интересовъ. Никто не отдаетъ себѣ яснаго отчета, куда именно надо идти, чего бояться, въ чемъ правда и спасеніе, гдѣ друзья и гдѣ враги? Въ періоды такой сумятицы и броженія старое зло, между тѣмъ, цѣпко и быстро прилаживается къ измѣняющимся жизненнымъ условіямъ, мѣняя только личину и образъ дѣйствій, и, чувствуя себя въ опасности, разнуздывается окончательно и старается заглушить угрожающіе его авторитету молодые всходы новаго плодотворнаго жизненнаго начала, которые и испытываютъ, вслѣдствіе этого, цѣлый рядъ искажающихъ ихъ натуру наносовъ и прививокъ, а иногда и совсѣмъ чахнутъ.
Отсюда, исходъ переживаемаго обществомъ броженія и преобразовательной ломки можетъ, при извѣстныхъ условіяхъ, получиться крайне неблагопріятный въ интересѣ искомой правды и въ посрамленіе застарѣлой кривды. Правда можетъ остаться по прежнему не въ авантажѣ, а кривда, болѣе тонкая и рафинированная, по прежнему пребудетъ хозяйкой на пиру у жизни. Существуетъ-ли въ этомъ смыслѣ опасность въ современной русской дѣйствительности?—Да, она существуетъ. Въ настоящее время уже ясно опредѣлились признаки указаннаго выше нежелательнаго исхода пореформенной эпохи въ русской жизни…
«Крѣпостное право упразднено,—говоритъ одинъ авторитетный писатель,—но еще не сказало своего послѣдняго слова. Это цѣлый громадный строй, который слишкомъ жизненъ, всепроникающъ и силенъ, чтобы исчезнуть по первому манію. Обыкновенно, говоря о немъ, разумѣютъ только отношенія помѣщиковъ къ бывшимъ крѣпостнымъ людямъ, но тутъ только одна капля его… Капля устранена, а крѣпостное право осталось. Оно разлилось въ воздухѣ, охватило нравы, оно изобрѣло путы, связывающія мысль, поразило умы и сердца дряблостью. Наконецъ, оно-же вызвало цѣлую орду прихлебателей-хищниковъ, которыхъ дѣятельность такъ блестяще выразилась въ безчисленныхъ воровствахъ, банкротствахъ и всякаго рода распутствахъ».
Но, конечно, это вовсе еще не значитъ, чтобы крѣпостное право, въ своихъ метаморфозахъ, имѣло вполнѣ обезпеченную будущность. Этимъ только опредѣляется и объясняется задача, представшая русской мысли. Въ виду вышеочерченнаго положенія вещей, русская мысль почувствовала себя обязанной прійти на помощь жизни и сказать въ глаза послѣднее слово этому громадному строю застарѣлой кривды, разоблачая и бичуя самыя сокровенныя его проявленія, и въ то же время отражая натискъ его сателлитовъ на молодые всходы новыхъ живоносныхъ началъ. «Надо смотрѣть прямо въ глаза реальной правдѣ,—говоритъ другой мыслитель по тому же вопросу.—Прежде чѣмъ не воспитается и не войдетъ въ жизнь генерація, въ жилахъ которой будетъ течь кровь безъ всякой примѣси крѣпостническаго строя, съ его безправіемъ, равнодушіемъ и безпутствомъ,—нечего и мечтать о правильномъ общественномъ движеніи. Всякія примиряющія разсужденія на эту тему, какъ-бы они ни были благородны и красивы, будутъ все-таки ничѣмъ инымъ, какъ безпочвеннымъ эклектизмомъ».
Такимъ образомъ возникла настоятельная, неотложная необходимость разобраться въ хаосѣ старыхъ понятій, перепутавшихся съ новыми, провести точную границу между достояніемъ «правды» и наслѣдіемъ «кривды», разгруппировать лагери друзей и враговъ народнаго блага и, собравъ жатву съ посѣянныхъ на русской нивѣ «благихъ начинаній», отдѣлить пшеницу отъ плевелъ. Мы застаемъ русскую мысль, русскую литературу на этой именно черной, кропотливой работѣ—на сортировкѣ и обобщеніи жизненныхъ явленій съ одной стороны, а съ другой—на группировкѣ понятій и стремленій, соотвѣтствующихъ тому или другому знамени. Отсюда—воинствующее и протестующее настроеніе русской мысли!
Во-первыхъ, изыскать плевелы еще не значитъ ихъ уничтожить, особенно, когда они крѣпко вросли корнями въ почву,—нужна, слѣдовательно, усиленная работа и борьба съ препятствіями. Во-вторыхъ, въ моментъ такой работы приходится еще считаться съ разнообразными, взаимно сталкивающимися и взаимно исключающими другъ друга доктринами и вожделѣніями, возведенными въ «перлъ созданія»,—и опять, стало быть, борьба, опять воздухъ оглашается воинствующими, протестующими голосами!
Если мы вглядимся ближе въ положеніе дѣла, то для насъ станетъ понятнымъ, почему русская мысль на обоихъ своихъ полюсахъ, во всѣхъ своихъ фракціяхъ и оттѣнкахъ, стала въ отрицательное отношеніе къ нашей пореформенной дѣйствительности, почему «литературная хандра» окислила чернила всѣхъ цвѣтовъ и всѣхъ составовъ? Въ самомъ дѣлѣ, какъ съ точки зрѣнія прогрессивнаго «направленія», такъ и на взглядъ реакціи, дѣйствительность эта, сама по себѣ неутѣшительная, еще и потому казалась крайне неудовлетворительной, что не представляла ни для кого достаточно твердой опоры и успокоенія. Maximum предъявленныхъ ей требованій прогрессивнаго порядка былъ для нея слишкомъ высокъ, почти недосягаемъ; въ то же время и реакція не могла не смутиться, увидѣвъ, что тѣ традиціонные устои, на которыхъ она могла-бы утвердиться, расшатаны и подмыты пришедшей въ движеніе волною самой жизни, включительно до пресловутыхъ трехъ китовъ. Хаосъ, безформенность и броженіе переходной эпохи, какую мы переживаемъ, не могутъ, понятно, никого ни удовлетворить, ни успокоить, какое-бы кто міровоззрѣніе ни исповѣдывалъ. Но это не все. Одною изъ деталей развертывающейся картины представляется то характеристическое обстоятельство, что оба указанныя, противоборствующія теченія русской мысли—ея полюсы, какъ мы ихъ назвали—въ разгарѣ спора и борьбы, взаимно вмѣняютъ въ вину другъ другу печальное, хаотическое состояніе нашей дѣйствительности. Для отягченія же вины, естественно является съ обѣихъ сторонъ стремленіе умышленно сгущать краски, нарочно подбирать особенно мрачные факты и примѣры, освѣщая ихъ и мотивируя, какъ продукты, якобы, какого-то, враждебнаго намъ, «вреднаго» направленія и ученія. На подкладкѣ этого-то чисто полемическаго побужденія, въ новѣйшей русской литературѣ создалась масса тенденціозно-отрицательныхъ и памфлетно-обличительныхъ изображеній и изслѣдованій нашей современной жизни современнаго общества, его нравовъ и типовъ. Спрашивается, могутъ-ли такого рода картины и этюды считаться вѣрнымъ и точнымъ воспроизведеніемъ дѣйствительности?—Конечно, нѣтъ!.. Одинъ писатель изъ лагеря «Московскихъ Вѣдомостей» какъ-то замѣтилъ, что «пресса у насъ менѣе, чѣмъ гдѣ либо, можетъ быть принята за основу характеристики общества»… Эта довольно мѣткая стрѣла была пущена въ лагерь «либеральной» прессы, откуда ее, конечно, еще съ большимъ правомъ и съ большей неотразимостью могли бы возвратить обратно—въ ряды «Московскихъ Вѣдомостей». Въ тенденціозномъ искаженіи фактовъ повинна вся пресса безспорно, но всего болѣе—пресса реакціонная.
Нельзя не указать еще на то обстоятельство, что отрицательное отношеніе къ жизни и крайнее недовольство ею въ области литературы заострились просто въ силу закона противорѣчій. Противоположныя «направленія» и теченія мысли, сталкиваясь и борясь между собою, естественнымъ порядкомъ впадали въ страстность и нетерпимость, договаривались до крайняго maximum’а своихъ требованій и выводовъ, и такимъ образомъ становились въ черезъ-чуръ уже рѣзкое противорѣчіе съ дѣйствительностью. Нечего и говорить, что на самомъ дѣлѣ, не будь этой борьбы и нетерпимости, будь вообще большій просторъ для практическаго примѣненія тѣхъ или другихъ теоретическихъ началъ, выразители самыхъ даже крайнихъ требованій помирились-бы на ихъ minimum’ѣ. Таково ужь свойство—и свойство совершенно здоровое—каждой общественно-прогрессивной мысли, что она бываетъ тѣмъ болѣе требовательной, отрицательной и воинствующей по отношенію къ дѣйствительности, чѣмъ послѣдняя инертнѣе и ненормальнѣе, чѣмъ больше въ обществѣ апатичности и незрѣлости, а въ его учрежденіяхъ—неустройства и отсталости. Это прямая, естественная задача мысли и ея выразительницы—литературы.
Итакъ, мы приходимъ къ тому заключенію, что указанное нами здѣсь мрачное, озабоченное и протестующее настроеніе современной русской мысли—всѣ эти безконечные вопли и жалобы литературы на испорченность нашего времени—происходятъ не оттого, чтобы это время, говоря вообще, было въ самомъ дѣлѣ «подлѣе» и хуже предшествовавшихъ ему, а оттого, что въ наши дни русская общественная совѣсть стала чутче, взыскательнѣе и развитѣе, и что уровень соціально-нравственныхъ понятій и требованій русской мысли достигъ, количественно и качественно, высоты для нея еще небывалой. Въ сущности, мы имѣемъ здѣсь дѣло съ явленіемъ, общимъ всѣмъ временамъ и составляющимъ общечеловѣческую черту. Всегда и вездѣ люди жаловались на свое время, считая его «подлѣе» временъ предшествовавшихъ и вздыхая о давно минувшемъ «золотомъ вѣкѣ». Всегда и вездѣ моралисты упрекали современниковъ въ духовномъ и физическомъ вырожденіи, въ нравственной порчѣ и растлѣніи, сравнительно съ крѣпкими, якобы, духомъ и тѣломъ, предками. Это—«бабушкина сказка», безконечно повторяемая всюду, съ различными варіаціами,—сказка такая-же старая, какъ само человѣчество. Тѣмъ не менѣе, она всегда кажется новой, всегда поражаетъ впечатлительные умы и сердца, и представляется истиной, ничѣмъ неопровержимой, кромѣ—исторіи.
Да, исторія—оппонентъ неотразимый и, къ счастью, она убѣждаетъ насъ въ томъ, что времена новѣйшія, если говорить вообще, нигдѣ и никогда не были и не могутъ быть «подлѣе» болѣе или менѣе отдаленной «доброй старины». Исторія неоспоримо свидѣтельствуетъ прогрессъ человѣчества—прогрессъ количественный и качественный, т. е., прогрессъ индивидуальный, личный и общественный. Несомнѣнно, повсюду, гдѣ пахнуло живоноснымъ вѣяніемъ цивилизаціи,—и личность становится лучше, нравственнѣе, развитѣе, и общественныя отношенія укладываются постепенно въ болѣе справедливыя и гуманныя формы. Частныя отступленія, аномаліи и извращенія прогресса, какъ равно и задержки его реакціонными «точками»—нисколько не умаляютъ дѣйствія этого великаго закона и, съ высоты á vol d’oiseau[3] историческаго глазомѣра, представляются не болѣе, какъ едва примѣтными ухабами на широкомъ пути цивилизаціи, безсильными задержать ея безостановочное движеніе впередъ, всегда впередъ… Русскіе люди, русская общественная жизнь не составляютъ въ этомъ случаѣ исключенія, которое было-бы постыднымъ уродствомъ, и, къ счастью, не смотря на всѣ усилія доморощенныхъ реакціонеровъ высадить Россію изъ поѣзда европейской цивилизаціи, не смотря на всеобщіе вопли на упадокъ и растлѣніе нашихъ нравственныхъ и умственныхъ силъ, русскій интеллектуальный прогрессъ не можетъ подлежать никакому сомнѣнію.
Есть еще нѣкоторыя обстоятельства, заставляющія насъ невольно умалять реальность русскаго прогресса и преувеличивать размѣръ испорченности и упадка нашего времени, сравнительно съ прошлымъ. Это, во-первыхъ, расширеніе гласности и размноженіе ея органовъ; во-вторыхъ, развитіе литературной систематизаціи явленій и фактовъ общественной жизни, приводимыхъ въ извѣстность и освѣщаемыхъ мыслью, съ цѣлью возбуждать общественное самосознаніе, и, наконецъ, въ третьихъ, измѣненіе формъ и видовъ борьбы за существованіе, въ зависимости отъ громаднаго разрыва, совершеннаго, если можно такъ выразиться, по всѣмъ швамъ русской жизни упраздненіемъ крѣпостнаго права.
Мы никогда еще такъ близко и такъ пристально не вглядывались въ самихъ себя—въ нашу народную и общественную среду во всѣхъ функціяхъ ея жизни; никогда еще русской публикѣ не докладывалось съ такой обстоятельностью и откровенностью обо всемъ, что дѣлается въ ней самой и вокругъ нея,—и о чемъ еще въ недавнее время предпочиталось оставлять ее болѣе или менѣе въ святомъ невѣдѣніи. Вслѣдствіе этого, то, что прежде было шито да крыто, теперь вдругъ всплыло на свѣжую воду, во всей своей наготѣ. Понятно, что глазъ, привыкшій къ полумраку и видѣвшій передъ собою только краюшекъ картины, долженъ испытать рѣзкое, болѣзненное впечатлѣніе, когда передъ нимъ вдругъ развернется вся картина при полномъ дневномъ свѣтѣ. Ошеломленный этимъ зрѣлищемъ, наблюдатель невольно думаетъ, что все то, что онъ теперь видитъ передъ собой, вчера не существовало, а явилось сейчасъ только, съ той минуты, какъ онъ самъ прозрѣлъ. Мы часто забываемъ, что измѣнилась не картина, стоящая передъ нами, а только ея освѣщеніе и степень его яркости, потому что съ глазъ нашихъ упала повязка. Затѣмъ, явившаяся, съ расширеніемъ гласности, систематизація фактовъ повела къ большей требовательности общества, къ распространенію въ немъ отрицательнаго отношенія къ русской дѣйствительности и принципіальнаго недовольства ея ветхими устоями и учрежденіями, прочность которыхъ до этого времени не возбуждала сомнѣнія.
Что касается поражающихъ современнаго моралиста фактовъ безстыднаго «хищенія»—всѣхъ этихъ растратъ, денныхъ грабежей и кражъ «чуть не милліардами», то и это отнюдь не составляетъ какой нибудь специфической особенности нашего времени. Развѣ въ «доброе старое время» не крали и не грабили?—Вся разница только въ способахъ «хищенія» и въ его размѣрахъ. «Крадутъ теперь много, крупными кушами, потому,—какъ остроумно замѣтилъ одинъ публицистъ,—что завелись крупныя деньги, завелись денежные центры, скопляющіе ихъ въ одномъ пунктѣ. Прежде больше враздробь воровали, теперь воруютъ оптомъ; прежде не такъ этимъ смущались, теперь это кажется не особенно пристойнымъ; прежде газетъ не было, а теперь есть—вотъ и все!» Но этого мало. Мы можемъ утвердительно сказать, что теперь честныхъ людей на Руси гораздо больше, чѣмъ ихъ когда нибудь было, и что самое понятіе чести нынѣ несравненно шире и выше, чѣмъ представлялось оно предшествовавшимъ генераціямъ.
Такимъ образомъ, на основаніи всѣхъ приведенныхъ здѣсь справокъ и соображеній, мы логически приходимъ къ выводу въ пользу современной русской дѣйствительности, сравнительно съ прежними ея фазами. Произведенный нами опытъ діагноза безспорно свидѣтельствуетъ о здоровьи и повысившемся строѣ нашего общественнаго разума и, если угодно, ручается за исполненіе въ будущемъ всѣхъ тѣхъ прекрасныхъ желаній, которыми, повидимому, такъ тщетно томится современный мыслящій русскій человѣкъ…
Мы, впрочемъ, далеки отъ мысли проповѣдывать квіетизмъ[4] и лѣнивое мечтаніе о «славныхъ бубнахъ за горами». Нѣтъ! Наша задача заключалась лишь въ посильномъ стараніи установить правильный и ясный историческій взглядъ на переживаемый нами моментъ въ ряду другихъ моментовъ новѣйшаго развитія русской мысли и русской жизни. Но изъ того, что мысль наша паритъ въ поднебесьи человѣческаго совершенства и слишкомъ строго относится къ современной «юдоли», еще никакъ не слѣдуетъ, чтобы эта «юдоль» не была, на самомъ дѣлѣ, полна «плача и всякія скверны». Если намъ и удалось доказать, что наше время не хуже и не «подлѣе» всѣхъ предшествовавшихъ ему—отраднаго въ этомъ немного, а, напротивъ, остается скорбѣть, почему оно не лучше ихъ во сто кратъ?
Вотъ нашъ взглядъ на всю современную русскую жизнь вообще, который мы считали необходимымъ установить здѣсь, какъ исходную точку предпринятаго нами изслѣдованія. Переходя отъ общаго къ частному, мы попытаемся теперь поближе подойти и внимательнѣе вглядѣться въ одинъ изъ уголковъ нашей текущей дѣйствительности, какъ она есть сама по себѣ, безъ отношенія къ колеблющемуся уровню предъявляемыхъ ей литературою требованій и предвзятыхъ взглядовъ.
