Засѣданіе „Общества для пособія истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ“ было назначено ровно въ два часа, въ квартирѣ члена общества, Елены Николаевны Красногоръ-Ряжской.
Елена Николаевна сама присмотрѣла, какъ въ залу внесли большой столъ, накрыли его зеленымъ сукномъ и вокругъ разставили кресла. Затѣмъ она принесла изъ своего кабинета маленькую изящную чернильницу и крохотный звонокъ съ бронзовымъ амуромъ для предсѣдательницы и собственноручно разбросала по столу чистенькіе экземпляры отчета, листки почтовой бумаги и очиненные фаберовскіе карандаши. Окончивъ эти занятія, Елена Николаевна окинула довольнымъ взглядомъ столъ и подошла къ зеркалу посмотрѣть на себя. Зеркало безъ малѣйшей лести показало ей хорошенькую молодую женщину въ черномъ фаѣ, гладко обливавшемъ стройный станъ. Темные локоны, спускавшіеся къ плечамъ, оттѣняли матовую бѣлизну личика съ тонкими чертами, чуть-чуть поднятымъ носикомъ и парой карихъ улыбающихся глазокъ. Веселое выраженіе № 1 очень шло къ этой подвижной физіономіи. Елена Николаевна осталась довольна номеромъ первымъ и сдѣлала мину № 2, мечтательно задумчивую. Глаза перестали улыбаться и глядѣли куда-то вдаль черезъ зеркало: розовыя, не безъ знакомства съ карминомъ, губки сжались въ нитку, бѣлый высокій лобъ подернулся морщинками.
Елена Николаевна нашла, что и № 2-й былъ не дуренъ. Она собиралась было перейти къ № 3-му, какъ изъ прихожей мягко звякнулъ звонокъ. Елена Николаевна отпорхнула отъ зеркала съ легкостью ласточки и, опустившись на угловой диванчикъ, стала внимательно штудировать изящную брошюрку полугодового отчета, посматривая однако однимъ глазкомъ повыше страницъ.
Знакомые шаги медленной, увѣренной походки заставили Елену Николаевну сдѣлать гримасу № 5, болѣе знакомую супругу, чѣмъ публикѣ, отложить брошюру въ сторону и бросить недовольный взглядъ на проходившаго мужа, блѣднаго, серьезнаго, пожилого господина лѣтъ сорока съ хвостикомъ.
— Опять?—тихо процѣдилъ онъ сквозь зубы, кисло улыбаясь и косясь на столъ.
— Что, опять?
— Говорильню устраиваете?
Каріе глазки сощурились, лицо подернулось выраженіемъ № 4, снисходительнаго презрѣнія, и тихій, не безъ иронической нотки голосъ проговорилъ:
— Ты, Никсъ, вѣрно, опять не въ духѣ… Что твоя печень?
Мужъ на-ходу полуобернулся, взглянулъ на жену сѣрыми, полинявшими отъ департаментскаго воздуха, глазами такимъ взглядомъ, въ которомъ всякая другая женщина, кромѣ жены, легко прочитала бы „дуру“ и, не соблаговоливъ комментировать своего взгляда, той же медленной, увѣренной походкой прошелъ въ кабинетъ.
„Моя печень?“—повторилъ онъ вслухъ. „Моя печень! Очень нужна ей моя печень!“
Онъ присѣлъ къ столу, придвинулъ къ себѣ бумаги, взялъ своими длинными, прямыми пальцами такой же длинный, прямой карандашъ и сталъ читать.
„Удивительно стала безпокоить ее моя печень!“—пронеслось въ головѣ его превосходительства въ послѣдній разъ, и онъ углубился въ бумаги.
Надо полагать, что Елена Николаевна была права, выказывая заботливое участіе къ печени своего мужа, такъ какъ лежавшій передъ нимъ докладъ подвергался такимъ помаркамъ, а надписи, восклицательные и вопросительные знаки, ставились имъ въ такомъ изобиліи, точно передъ г. Красногоръ-Ряжскимъ лежалъ не докладъ о „строптивомъ столоначальникѣ“, а манускриптъ русскаго литератора.
„Строптивый столоначальникъ“, позволившій себѣ въ соборѣ губернскаго города N подойти къ кресту раньше другого, старшаго чиновника, и не уступившій мѣста, несмотря на сдѣланное ему по сему предмету предложеніе, въ докладѣ, составленномъ на основаніи мѣстныхъ донесеній, являлся лишь въ образѣ „строптиваго“ столоначальника, за что господинъ докладчикъ и „полагалъ бы“ уволить столоначальника отъ службы, съ тѣмъ, чтобы впредь его никуда не принимать. Но подъ бойкими литерами карандаша его превосходительства „строптивый столоначальникъ“ мало-по-малу терялъ строптивость на счетъ неблагонамѣренности и началъ постепенно принимать образъ, болѣе похожій на провинціальнаго Мазаніелло, чѣмъ на удрученнаго семействомъ, солиднаго, хотя и „строптиваго столоначальника“.
Карандашъ рѣзво шалилъ по докладу, вычеркивая сбоку краткія сентенціи, вродѣ: „для примѣра прочимъ“, „снисхожденіе, какъ учитъ насъ опытъ, не всегда приноситъ плоды“, „важенъ не самый фактъ, а подкладка его“ и т. п. Въ заключеніе длинный, прямой и уже притупленный карандашъ „въ свою очередь, полагалъ бы“ строптиваго столоначальника…
На этомъ карандашъ замеръ въ рукѣ его превосходительства.
Г. Красногоръ-Ряжскій послалъ ко всѣмъ чертямъ „строптиваго столоначальника“, съ сердцемъ отодвинулъ бумаги и сталъ прислушиваться. Изъ сосѣдней комнаты долетали слабые звуки голоса… Его превосходительство поморщился, всталъ, подошелъ къ двери и тихонько ихъ пріотворилъ....
Въ его ушахъ ясно раздавался ненавистный голосъ „долговязаго“ секретаря, разсказывавшаго нѣжнымъ теноромъ di gracia трогательную повѣсть о посѣщеніи перваго участка истинно бѣдныхъ и нравственныхъ людей. Голосъ его то возвышался до негодующихъ нотъ, то замиралъ, то переходилъ въ тихое журчанье…
„Каналья! Какъ онъ поетъ этимъ дурамъ!“ прошепталъ г. Красногоръ-Ряжскій и его желтое лицо перекосилось въ злую усмѣшку. Г. Красногоръ-Ряжскому съ чего-то вообразилось, будто пара прелестныхъ глазъ Елены Николаевны непремѣнно должна въ эту самую минуту смотрѣть на оратора съ выраженіемъ № 1. Какъ бы онъ желалъ удостовѣриться и незамѣтно посмотрѣть! Но это было невозможно, неприлично. Онъ съ сердцемъ затворилъ двери и заходилъ по кабинету. „То-то стала нужна ей моя печень!“ проносилось у него въ головѣ, и вслѣдъ затѣмъ передъ глазами его превосходительства мелькали такіе нумера взглядовъ супруги, которые часто останавливались на многихъ молодыхъ людяхъ и только разъ въ мѣсяцъ на немъ самомъ, именно 20 числа, когда г. Красногоръ-Ряжскій выдавалъ Еленѣ Николаевнѣ деньги на домашніе и личные ея расходы.
Онъ, наконецъ, присѣлъ къ столу, взялъ снова карандашъ и сталъ продѣлывать съ бѣднымъ строптивымъ столоначальникомъ такія ужасныя комбинаціи, послѣ которыхъ, казалось, строптивость должна была вовсе исчезнуть изъ обращенія въ томъ вѣдомствѣ, гдѣ служили г. Красногоръ-Ряжскій и строптивый чиновникъ.
— И главное отрадно то, милостивыя государыни, говорилъ, между тѣмъ, секретарь „Общества для пособія истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ“, высокій (но вовсе не „долговязый“) молодой человѣкъ съ вкрадчивыми голубыми глазами и свѣтлыми волосами,—отрадно то, что факты свидѣтельствуютъ о плодотворной дѣятельности нашего, едва окрѣпшаго, младенца-общества. Пусть скептики указываютъ на узкія будто бы рамки нашей дѣятельности, но я смѣю, милостивыя государыни, надѣяться, что дешевый скептицизмъ не смутитъ нашей энергіи. (Разумѣется. Разумѣется!) Если мы поможемъ хотя десяти истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ, возвративъ обществу дѣйствительно полезныхъ его членовъ, то мы сдѣлаемъ, милостивыя государыни, дѣйствительную услугу и обществу, и возвращеннымъ въ него членамъ, хотя, конечно, не въ состояніи будемъ хвалиться тѣмъ обиліемъ вспомоществованій, которымъ щеголяютъ отчеты общества „Утоли моя нужды“… (Очень хорошо!)
Секретарь сдѣлалъ паузу, встряхнулъ головой, словно бы желая сбросить съ нея какую-то тяжесть, поискалъ подбородкомъ, на своемъ-ли мѣстѣ бѣлоснѣжные воротнички рубашки, взглянулъ на Елену Николаевну и на всѣхъ „милостивыхъ государынь“, внимательно вперившихъ взоры въ оратора, откинулся назадъ, потомъ подался впередъ, сдѣлалъ тотъ извѣстный жестъ (протягиванія руки впередъ и нѣсколько кверху, ближе къ небу), которымъ артисты александринскаго театра обыкновенно предупреждаютъ публику о патетическомъ монологѣ, и быстро разразился слѣдующей тирадой:
— Милостивыя государыни! Благодаря самоотверженію, съ которымъ вы, часто съ опасностью жизни… да, я могу сказать это: съ опасностью жизни, идете на встрѣчу людскимъ страданіямъ и съ гуманностью, отличающей нашъ вѣкъ, не гнушаетесь снять перчатку, чтобы подать руку помощи нравственности, готовой поскользнуться, наши дружныя усилія дали блестящіе результаты и мы вправѣ сказать себѣ въ глубинѣ сердца, указывая на тѣхъ лицъ, которыя вырваны нашими усиліями изъ бездны нищеты и порока: наше сѣмя не пало на каменистую почву. Голодные накормлены, сирые призрѣны, несчастные утѣшены. Какая награда можетъ быть выше этого!? заключилъ рѣчь секретарь, опускаясь на кресло и робко опуская глаза на имъ же составленный полугодовой отчетъ, подъ бременемъ скромнаго сознанія торжества.
Всѣ до одной „милостивыхъ государынь“—а ихъ было тридцать—выразили самую горячую благодарность оратору за его „прочувствованную“ рѣчь. Раздались рукоплесканія, многія говорили: „какъ хорошо!“ другіе шептали: „прелестно“. Только Елена Николаевна ни слова не сказала, но зато наградила оратора (когда онъ уже оправился отъ смущенія и поднялъ голубые глаза на „милостивыхъ государынь“) такимъ быстрымъ, но теплымъ взглядомъ, который придалъ ея лицу выраженіе несравненно мягче извѣстнаго мужу подъ номеромъ 1.
Что могъ сдѣлать секретарь?
Онъ могъ только встать, приложить обѣ руки („Какія прелестныя руки“ шепнула какая-то „милостивая государыня“ на концѣ стола, обращаясь къ сосѣдкѣ) къ борту фрака и раскланяться съ тою же граціей, съ которою раскланиваются оперные пѣвцы. Онъ это и сдѣлалъ и только минуты черезъ двѣ засѣданіе могло продолжаться.
Василій Александровичъ (такъ звали секретаря) снова принимаетъ строго дѣловой видъ и почтительно проситъ у предсѣдательницы, почтенной женщины съ крупными сѣдыми буклями и крупными глазами, позволеніе, согласно программѣ засѣданія, прочесть списокъ лицъ, получившихъ въ прошломъ мѣсяцѣ пособія. Сѣдыя букли нѣсколько наклоняются впередъ, что, безъ сомнѣнія, означаетъ согласіе. Василій Александровичъ встаетъ и читаетъ:
— Списокъ лицъ, получившихъ въ декабрѣ 187* года пособія отъ Общества для пособія истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ:
„Вдова маіора Василиса Никифоровна Дементьева согласно протокола отъ 15 марта, за № 1254, ежемѣсячнаго вспомоществованія пять рублей“…
— Это у которой мужъ былъ изрубленъ на Кавказѣ?—спрашиваетъ громкимъ голосомъ адмиральша Троекурова.
— Нѣтъ, отвѣчаетъ тихимъ голосомъ графиня Долгова… Эта та самая бѣдняжка, у которой мужъ погибъ въ Днѣпрѣ… Онъ бросился съ обрыва спасать ребенка и утонулъ… Несчастная женщина передавала мнѣ всѣ эти ужасныя подробности.
— Или я забыла, но мнѣ кажется, что бѣдная мнѣ говорила, какъ черкесы изрубили ея мужа и онъ погибъ подъ шашками… Впрочемъ…
Адмиральша умолкла и вопросительно взглянула на Василія Александровича.
— Эта та несчастная женщина, милостивыя государыни, которая потеряла своего мужа, храбраго русскаго офицера, въ Коканѣ… Сперва онъ былъ раненъ, потомъ взятъ въ плѣнъ и тамъ казненъ ужасной смертью. Бѣдная женщина до сихъ поръ не можетъ прійти въ себя и когда разсказываетъ, то съ ней дѣлается истерика… Ужасная казнь!
И адмиральша и молодая графиня дѣлаютъ глаза, но боясь ошибиться (такъ много вѣдь вдовъ въ Петербургѣ, у которыхъ мужья погибаютъ особеннымъ образомъ), не роняютъ ни слова, къ благополучію маіорши Дементьевой, болѣе извѣстной въ роспивочной на углу улицы, что на Петербургской, подъ именемъ „сороки-воровки“.
Секретарь продолжаетъ:
„Жена коллежскаго секретаря Марія Валерьянова“…
Василій Александровичъ какъ будто конфузится и еле слышно оканчиваетъ: „Потѣлова“… получила въ ежемѣсячное пособіе два рубля.
„Мѣщанка Дарья Осипова единовременнаго пособія одинъ рубль семьдесятъ пять копѣекъ.
— Она такая славная эта Дарья!—замѣчаетъ графиня Долгова…—Я у нея была… Вообразите, обращается графиня къ предсѣдательницѣ,—трое дѣтей… такія хорошенькія, но, Боже, въ какомъ видѣ!.. Ни сапожекъ, ни бѣлья, ни платьицъ…
Сидѣвшая рядомъ другая „милостивая государыня“, молодая бѣлокурая дѣвица, съ англійской складкой и серьезнымъ лицомъ, тихо покачиваетъ головой и нѣсколько конфузясь, говоритъ:
— Книга Манасеиной совѣтуетъ имѣть, по крайней мѣрѣ, двѣнадцать дюжинъ пеленокъ, въ противномъ случаѣ…
— Но тутъ, вы представьте, перебиваетъ ее графиня,—ни одной…
— Ни одной?
— Ни одной!
Всѣ повторяютъ: „ни одной“! всѣ качаютъ головами, всѣ соболѣзнуютъ, всѣ выражаютъ такое искреннее участіе къ тремъ дѣтямъ Дарьи Осиповой, что если бы его можно было употребить вмѣсто пеленокъ, то ихъ хватило бы не только для трехъ дѣтей, но даже еще человѣкъ на пять, только бы Дарья Осипова продолжала не стѣсняться въ увеличеніи народонаселенія.
— Мнѣ кажется, опять конфузится почему-то дѣвица съ англійской складкой,—слѣдовало бы прибавить этой женщинѣ…
Я буду имѣть честь предложить вашему вниманію, милостивыя государыни, смѣту пособій на январь и размѣръ вспомоществованія Дарьи Осиповой будетъ зависѣть отъ усмотрѣнія собранія…
Бѣлокурая дѣвица съ англійской складкой, пропагандировавшая книгу г-жи Манасеиной, конфузится еще болѣе. Въ дѣловомъ отвѣтѣ любезнаго секретаря ей слышится личное невниманіе. Она опускаетъ свои голубые глаза на полугодовой отчетъ и начинаетъ его перелистывать съ нѣкоторымъ раздраженіемъ за „бѣдную Дарью Осипову“, у которой трое дѣтей и ни одной пеленки…
„Евдокія Багрова, новгородская крестьянка. По болѣзни принуждена была оставить мѣсто. Въ виду ея болѣзни и самыхъ лучшихъ рекомендацій ей выдано три рубля“.
— Это я отыскала бѣдняжку!—не безъ скромнаго чувства удовольствія отъ такой находки, замѣчаетъ Елена Николаевна.—Она была у васъ, Василій Александровичъ?
— Была. Очень симпатичная дѣвушка!—отвѣчаетъ секретарь.
— Бѣдняжка обварила себѣ руку,—продолжаетъ Елена Николаевна, обращаясь ко всѣмъ „милостивымъ государынямъ“,—и принуждена была оставить мѣсто. Въ больницу итти боялась; она такая робкая, скромная, привѣтливая и вообще непохожа на нашу прислугу.
Всѣ „милостивыя государыни“ замѣчаютъ, что нынче почти невозможно достать хорошую прислугу (адмиральша выразилась даже гораздо энергичнѣе), и всѣ такъ или иначе, голосомъ или взглядомъ, движеніемъ рукъ или плечъ, выражаютъ участіе „къ бѣдняжкѣ“, обварившей руку и непохожей „на нашу прислугу“.
Одна только бѣлокурая дѣвица съ англійской складкой оказалась безсердечной и ничѣмъ не выразила участія къ „бѣдняжкѣ“, обварившей руку. Мало того: дѣвица почувствовала даже нѣкоторую непріязнь къ этой „бѣдняжкѣ“ за другую „бѣдняжку“—Дарью Осипову, у которой трое дѣтей и ни одной пеленки. Хотя бѣлокурая дѣвица не видала ни той, ни другой „бѣдняжки“, но она взяла подъ особое свое покровительство Дарью Осипову (отчасти въ пику секретарю и Еленѣ Николаевнѣ) и находила большой несправедливостью, что за обожженную руку выдали три рубля, а за троихъ дѣтей безъ пеленокъ только одинъ рубль семьдесятъ пять копѣекъ.
„Это несправедливо!“—подумала дѣвица, краснѣя до ушей отъ такой несправедливости и досады на Елену Николаевну и секретаря.
Василій Александровичъ тѣмъ не менѣе продолжалъ чтеніе списка и заключилъ его, нѣсколько возвысивъ голосъ:
— Итого въ декабрѣ мѣсяцѣ выдано пособій въ количествѣ девяноста восьми рублей тридцати двухъ съ половиною копѣекъ двадцати тремъ истинно бѣднымъ и нравственнымъ лицамъ обоего пола.
Вслѣдъ затѣмъ Василій Александровичъ началъ читать, безъ всякихъ перерывовъ и болѣе или менѣе патетическихъ отступленій, прозаическую мѣсячную вѣдомость расходовъ Общества. Въ нѣжныхъ умахъ „милостивыхъ государынь“ быстро, обгоняя другъ друга, проносились многочисленныя статьи подъ наименованіемъ бланокъ, канцелярскихъ расходовъ, найма помѣщенія для прихода истинно бѣдныхъ и нравственныхъ людей, отопленія и освѣщенія, жалованья помощнику секретаря (секретарь, разумѣется, приносилъ себя въ жертву безкорыстно), двумъ писцамъ и сторожу, разъѣздныхъ для справокъ, ремонта мебели, непредвидѣнныхъ, случайныхъ и экстраординарныхъ расходовъ, и шумъ въ ушахъ прекратился только тогда, когда секретарь, перечисливъ всѣ означенныя статьи и соотвѣтствующія имъ цифры, заключилъ, снова нѣсколько возвысивъ голосъ:
— Итого двѣсти тридцать девять рублей сорокъ четыре съ половиною копѣйки, а вмѣстѣ съ выданными пособіями триста тридцать семь рублей семьдесятъ восемь копѣекъ. Мнѣ остается прибавить, милостивыя государыни, что въ будущемъ мѣсяцѣ расходы наши сократятся, вслѣдствіе возможности пріискать сторожа на меньшее жалованье!
Василій Александровичъ сѣлъ и передалъ вѣдомости почтенной дамѣ въ букляхъ. Вѣдомости были пѣреписаны превосходнымъ почеркомъ, а цифры стояли одна подъ другой въ такомъ красивомъ порядкѣ, въ которомъ могутъ стоять только солдаты на парадѣ. Дама въ букляхъ посмотрѣла на англійскій почеркъ пяти дамъ комитета, подписавшихъ вѣдомости, и на энергическую закорючку въ росчеркѣ секретаря (онъ же и казначей) и передала вѣдомости слѣдующей за ней дамѣ. Та, въ свою очередь, полюбовалась англійскимъ почеркомъ пяти дамъ, между которыми, между прочимъ, была подпись и самой любовавшейся, и закорючкой въ фамиліи секретаря и передала вѣдомости слѣдующей дамѣ. Слѣдующая дама сдѣлала то же самое и, такимъ образомъ, всѣ до одной „милостивыя государыни“ полюбовались вѣдомостями, послѣ чего онѣ снова лежали передъ Василіемъ Александровичемъ.
Пока вѣдомости гуляли между „милостивыми государынями“, Елена Николаевна успѣла сдѣлать три номера выраженій, графиня Долгова успѣла поймать ихъ и сообщить сосѣдкѣ свои подозрѣнія на счетъ кокетства Красногоръ-Ряжской съ секретаремъ, сосѣдка успѣла сочинить на ухо слѣдующей сосѣдкѣ цѣлую сплетню, въ которой и графиня Долгова была замѣшана въ качествѣ соперницы Елены Николаевны; бѣлокурая дѣвица успѣла убѣдить адмиральшу Троекурову въ необходимости 12 дюжинъ пеленокъ и въ несправедливости относительно Дарьи Осиповой, а адмиральша, въ свою очередь, успѣла убѣдить бѣлокурую дѣвицу въ невозможности имѣть хорошую прислугу и только когда Василій Александровичъ снова всталъ во весь ростъ и показалъ передъ благотворительницами двойника Аполлона Бельведерскаго, только тогда прекратился дамскій змѣиный шопотъ и глаза устремились на Аполлонова двойника.
— Вы замѣтили?..—оканчивала, между тѣмъ, молодая графиня новую комбинацію на ухо сосѣдки… Тссъ… Будемъ слушать!..
— Милостивый государыни! Въ программѣ сегодняшняго засѣданія стоятъ нѣсколько вопросовъ. Угодно ли будетъ позволить приступить къ нимъ?—обращается Василій Александровичъ къ почтенной дамѣ съ буклями, наклоняя голову ровно на столько, на сколько слѣдуетъ солидному молодому человѣку, подающему надежды.
Дама снова тряхнула сѣдыми буклями и прибавила, обращаясь къ собранію, что она проситъ собраніе позволить. Собраніе позволяетъ безъ малѣйшей запинки. Дама съ буклями снова трясетъ ими и говоритъ: „Начинайте, Василій Александровичъ!“ послѣ чего сѣдыя ея букли, висящія по бокамъ круглаго и пухлаго лица, еще шевелятся нѣсколько мгновеній, но потомъ останавливаются неподвижно, словно часовые передъ генераломъ.
Секретарь читаетъ:
— Въ виду нѣсколькихъ, впрочемъ, немногочисленныхъ, случаевъ оказанія помощи лицамъ, далеко не отвѣчающимъ требованіямъ устава помогать истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ, не сочтутъ ли милостивыя государыни умѣстнымъ собирать самыя тщательныя справки о лицахъ, обращающихся къ помощи общества безъ рекомендаціи почтенныхъ его членовъ?
Многія сочли умѣстнымъ, но вслѣдъ затѣмъ возникъ вопросъ: какъ собирать справки?
Начались пренія.
Первой заговорила дѣвица съ англійской складкой. Она привстала, вытянулась во всю длину своего высокаго роста и какъ можетъ покраснѣть бѣлокурая дѣвица съ добрымъ сердцемъ, двадцатью восемью годами и некрасивымъ лицомъ, которое, впрочемъ, очень близкіе друзья ея находили, конечно, симпатичнымъ. (Замѣтьте: если женщина не красива, то она всегда бываетъ или „необыкновенно симпатична“ или „необыкновенно умна“).
Нѣсколько заикаясь, точно въ тонкомъ горлѣ ея еще сидѣла бѣдная Дарья Осипова съ тремя дѣтьми, она находила, что справки едва ли приведутъ къ чему-нибудь и предлагала главнѣйшимъ образомъ основываться на первомъ впечатлѣніи.
— Первое впечатлѣніе… первое впечатлѣніе, заключила нѣсколько дрожащимъ голосомъ дѣвица съ добрымъ сердцемъ,—рѣдко обманываетъ, почти никогда не обманываетъ.
Она снова вспыхнула и сѣла подъ картечью взглядовъ двадцати девяти „милостивыхъ государынь“, не пропустившихъ ни одного прыщика на лицѣ бѣлокурой дѣвицы и подумавшихъ ехидно, что, вѣроятно, всѣ мужчины судили „симпатичную“ дѣвушку по первому впечатлѣнію, иначе давно бы ей быть замужемъ.
Елена Николаевна Красногоръ-Ряжская „позволила себѣ несогласиться съ уважаемой Евгеніей Петровной“. „Исходя изъ принципа“—говорила она, увѣренно дѣлая удареніе на „принципѣ“ и окидая собраніе выраженіемъ № 6 (строго-дѣловымъ)—что общество обязано помогать только истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ, на первое впечатлѣніе полагаться нельзя. Оно можетъ обмануть въ ту или другую сторону. („Однакоже, какъ хорошо это у меня выходитъ! промелькнуло у нея въ головкѣ почти одновременно съ чувствомъ зависти, сжавшемъ сердце графини Долговой). Возможны случаи помощи недостойнымъ, равно какъ (ей очень понравилось это „равно какъ“) случаи отказа достойнымъ. Въ принципѣ она стоитъ за справки, хоть и понимаетъ „сопряженныя съ ними трудности“.
Василій Александровичъ взглянулъ на Елену Николаевну очарованнымъ взглядомъ, быстро опуская глаза, подъ встрѣчнымъ взглядомъ оратора, какъ бы желая скрыть въ глубинѣ души волновавшія его чувства. Тѣмъ не менѣе они поняли другъ друга, хоть и не смотрѣли одинъ на другого. Елена Николаевна подумала: „какой онъ милый этотъ Петровскій!“, а Василій Александровичъ подумалъ: „подою я тебя дуру, будь спокойна!“
Графиня Долгова крѣпко потерла тонкимъ батистовымъ платкомъ свои румяныя губки, какъ бы въ доказательство, что продаются такія румяны, которыя не стираются, и, въ свою очередь, „отдавая справедливость благородству намѣреній своего друга—Елены Николаевны, (оба друга шлютъ другъ другу нѣжные взгляды, удивляясь лицемѣрію другъ друга), тѣмъ не менѣе должна замѣтить, что по ея „скромному“ мнѣнію („хороша скромница!“ думаетъ Елена Николаевна, припоминая цѣлый десятокъ мужскихъ именъ) ни „первыя впечатлѣнія“, ни справки не приведутъ къ желанному результату.
— Самое лучшее, заключила хорошенькая графиня съ нестираемыми румянами—попросить нуждающагося разсказать свою исторію, однимъ словомъ, une confession… На основаніи этого и судить…
— Исповѣдь иногда такъ трудна, графиня!—смиренно возражаетъ Елена Николаевна своему другу.
— Отчего жъ?.. Если сдѣлать ее съ открытымъ сердцемъ… Мнѣ кажется, она только облегчитъ душу, chère Hélène… Право!.. Мы, женщины, должны знать это!
Обѣ, сказавши по пакости другъ другу, умолкли. Стали говорить другія милостивыя государыни. Баронесса Шпекъ, стояла за справки у сосѣдей. Генеральша Быстрая стояла за справки въ полиціи. „Тамъ все должны знать!“. Адмиральша Троекурова предлагала рѣшать дѣло по происхожденію. „Благородные всегда достойнѣй!“ выпалила она баритономъ съ рѣзкостью морской волчицы.
Стали вопросъ голосовать. Но во время голосованія нѣсколько „милостивыхъ государынь“ непремѣнно хотѣли говорить въ одинъ и тотъ же моментъ, и поднялся такой шумъ, что снова затряслись сѣдыя букли, предсѣдательница позвонила, объяснила, что пренія закончены и снова букли покачались, покачались и остановились на своемъ мѣстѣ.
Большинство голосовъ высказалось за справки у сосѣдей, а въ случаѣ недостаточности и въ полиціи.
Затѣмъ Василій Александровичъ хотѣлъ было приступить къ чтенію второго вопроса, какъ изъ передней донеслись чьи-то голоса. Слышно было, какъ чей-то голосъ говорилъ „нельзя“, но другой протестовалъ. Елена Николаевна взглянула на секретаря. Тотъ попросилъ позволенія у Елены Николаевны узнать, не пришли ли по ошибкѣ сюда просители, но едва онъ хотѣлъ встать, какъ въ залу вошелъ пожилой, скверно одѣтый человѣкъ, ведя за руку, словно на буксирѣ, оборваннаго мальчугана.
Вошедшій нисколько не сконфузился при видѣ такого блестящаго дамскаго собранія и поспѣшилъ только утереть носъ своему мальчугану, любовно оправить его истасканное тоненькое пальтишко, мѣшковато сидѣвшее на худенькомъ маленькомъ тѣлѣ, и снять съ шеи нѣсколько разъ обмотанный вокругъ ея красный шарфъ. Когда онъ сдѣлалъ все это, то вывелъ мальчугана впередъ съ такимъ торжественнымъ видомъ, точно онъ привелъ передъ собраніе благодѣтельныхъ фей маленькаго королевича, принужденнаго только до времени скрываться въ плохомъ костюмѣ, зябнуть при 20° морозѣ, питаться чертъ знаетъ чѣмъ и ночевать, гдѣ пошлетъ Богъ.
Самъ попечитель этого мальчугана ничѣмъ особеннымъ не отличался отъ тѣхъ нищихъ въ истертыхъ порыжѣлыхъ хламидахъ, когда-то бывшихъ пальмерстонами или альмавивами, (трудно разобрать) „капитановъ“ и „чиновниковъ“, которые пугаютъ дамъ въ уединенныхъ улицахъ и сиплымъ басомъ, и блѣднозелеными, припухлыми лицами, и блестящимъ, пронзительнымъ взоромъ глазъ, выглядывающихъ изъ глубины темныхъ ямъ, не то съ угрозой, не то съ такимъ выраженіемъ страданія, что долго послѣ встрѣчи эти глаза мерещатся и не даютъ спокойно заснуть.
Вошедшій былъ старъ, сѣдъ, старался глядѣть на этотъ разъ привѣтливо, хотя все-таки походилъ на волка, нечаянно изъ лѣса попавшаго въ людское общество. Онъ потеръ грязными руками шею, будто отыскивая куда дѣвался его галстухъ, и оставался въ положеніи сфинкса, въ ожиданіи того времени, когда ему придется заговорить.
Мальчуганъ лѣтъ девяти, очевидно, не желалъ чести быть непремѣнно впереди. Онъ пятился назадъ и успокоился только тогда, когда приблизился къ ногамъ своего товарища и почувствовалъ, какъ знакомая вздрагивавшая рука ласково гладила его косматую, плохо знакомую съ гребенкой, голову.
Появленіе этой странной пары, какъ кажется, не входило въ программу засѣданія „общества истинно бѣдныхъ и нравственныхъ людей“, вслѣдствіе чего не только всѣ „милостивыя государыни“, но и единственный „милостивый государь“ были въ первую минуту озадачены и смотрѣли на появившихся гостей глазами, въ которыхъ было много изумленія, брезгливости, испуга, но очень мало теплоты и участія. Эти чувства, вызывалъ, главнымъ образомъ, конечно, странный старикъ, лицо котораго, хоть и старалось быть привѣтливымъ, но все-таки не внушало большого расположенія; особенно его глубоко засѣвшіе глаза, смотрѣвшіе на милостивыхъ государынь съ какой-то блуждающей улыбкой, производили непріятное впечатлѣніе: не было въ нихъ того смиренно-льстиваго выраженія, которое такъ хорошо знакомо и такъ нравится благотворителямъ и благотворительницамъ.
Однако надо было заговорить съ этими нежданными гостями и Василій Александровичъ заговорилъ:
— Что вамъ угодно?—спросилъ онъ тѣмъ канцелярски вѣжливымъ тономъ, который онъ считалъ образцомъ нѣжности въ сношеніяхъ съ кліентами общества.
— Мнѣ почти что ничего!—отвѣчалъ странный старикъ, улыбаясь глазами, а вотъ этому мальчику надо бы помочь.
— Вы его отецъ?
— Нѣтъ…
— Родственникъ?
— По Христу!..
— Ггммъ… Странное родство… Онъ вашъ пріемышъ?
— Пріемышъ.
Секретарь взглянулъ „на милостивыхъ государынь“, лукаво прищуривъ глаза, словно бы говоря: „вотъ отчаянный лгунъ!“ и обратился къ мальчику:
— Какъ тебя зовутъ?
— Сенькой.
— Есть у тебя отецъ?
— Не знаю.
— А мать?
— Не знаю.
— Кого же ты знаешь?
— Дѣдушку знаю.
— Кто-жъ твой дѣдушка?
— А вотъ!
Мальчикъ улыбнулся, оскаливъ рядъ бѣлыхъ зубовъ, и показалъ пальцемъ на старика. Старикъ ласково ему усмѣхнулся.
— Давно ты его знаешь?
— Давно…
— Чѣмъ занимаешься?
Мальчикъ не понималъ.
— Что дѣлаешь?
— Все дѣлаю, когда дрова есть—печку топлю, дѣдушкѣ помогаю…
— Ваше званіе?—обратился секретарь къ старику.
Тотъ вынулъ изъ кармана засаленную бумагу и подалъ секретарю.
Василій Александровичъ прочелъ бумагу, пожалъ плечами и съ осторожной брезгливостью положилъ ее передъ почтенной предсѣдательницей. Та, въ свою очередь, пожала плечами, потрясла сѣдыми буклями и передала дальше. Осторожно, словно боясь чумной заразы, дотрогивались до этой бумаги ручки милостивыхъ государынь и затѣмъ торопились сбыть, проводивъ ея вздохомъ или пожатіемъ плечъ.
— До чего дошелъ!
— Какъ палъ!
— Ужасно!
Такія восклицанія въ видѣ шопота вырвались изъ груди многихъ милостивыхъ государынь.
— У васъ есть рекомендація?—снова спросилъ секретарь.
— Нѣтъ.
Василій Александровичъ обвелъ собраніе взоромъ сожалѣнія, что у него нѣтъ рекомендаціи.
„У него нѣтъ рекомендаціи!“ отвѣчали взгляды въ отвѣтъ.
„У него нѣтъ рекомендаціи!“ безмолвно сказали всѣ лица и личики.
— И видъ у него скверный!—тихо шепнула предсѣдательница.
— Пьяница!.. еще тише отвѣчалъ секретарь. А мальчикъ вѣрно взятъ на прокатъ!
Дѣло старика видимо было проиграно. Онъ это понялъ и вдругъ сталъ угрюмъ.
— Такъ вы говорите, что у васъ нѣтъ рекомендаціи?
— Никакой.
— Даже никакой? Это очень жаль! Судя по вашимъ бумагамъ (секретарь встаетъ и брезгливо отдаетъ назадъ бумагу), вы человѣкъ не безъ образованія и поймете, слѣдовательно, что цѣли нашего общества не позволяютъ удовлетворить вашей просьбѣ.
Старикъ слушалъ эту рѣчь съ какимъ-то угрюмымъ вниманіемъ, но когда секретарь кончилъ, онъ опустилъ голову и какъ-то весь съежился. Глаза его спрятались въ темныхъ ямахъ и изъ груди вылетѣлъ надтреснутый голосъ, произнесшій тихо:
— Но вѣдь я не за себя… За мальчика!
— За мальчика?—переспросилъ секретарь и пошелъ на свое мѣсто.
Нѣсколько секундъ недоумѣнія.
„Имѣемъ ли мы право?“ тихо шепчетъ секретарь.
„Имѣемъ ли мы право?“ также тихо шепчетъ почтенная предсѣдательница, строго покачивая буклями.
„Имѣемъ ли мы право?“ спрашиваютъ сами себя всѣ милостивыя государыни.
— Къ сожалѣнію, мы не имѣемъ права!—рѣшаетъ сперва лицо секретаря, потомъ жестъ, а затѣмъ и тихій шопотъ.
— Къ сожалѣнію, мы не имѣемъ права!—говоритъ по-французски предсѣдательница.
— Мы не имѣемъ права!—отвѣчаютъ лица „милостивыхъ государынь“ и всѣ онѣ обращаютъ вниманіе на мальчика, помочь которому онѣ не имѣютъ права.
А мальчикъ глядитъ зоркими карими глазенками на блестящее собраніе—и вообразите себѣ!—не только не ищетъ права разжалобить сердца милостивыхъ государынь, а, напротивъ, словно бы ищетъ права назваться самымъ невѣжливымъ, дерзкимъ мальчуганомъ, когда-либо обращавшимся за помощью. Онъ весело смѣется и шепчетъ что-то своему угрюмому товарищу, указывая пальцемъ прямо на лицо почтенной предсѣдательницы. Его заинтересовали сѣдыя букли и онъ сообщаетъ свои наблюденія въ полголоса, нисколько не стѣсняясь мѣстомъ, въ которомъ онъ находится. Очевидно, 14° по Реомюру привели его въ игривое настроеніе и онъ, несмотря на знаки стараго товарища, продолжаетъ весело хихикать…
Эта веселость окончательно сгубила мальчика. „Милостивый государыни“ находятъ, что передъ ними испорченный мальчикъ. (Секретарь давно уже это нашелъ). Онѣ совершенно забываютъ, что у многихъ изъ нихъ есть дѣти, и помнятъ только, что передъ ними всклокоченный, грязный мальчишка, съ бойкими глазенками между впалыхъ щекъ и дерзкимъ смѣхомъ.
— Къ сожалѣнію… мы не имѣемъ права помочь и мальчику!.. говоритъ секретарь.
— Безъ рекомендаціи?—иронически подсказываетъ старикъ.
— Да-съ!—рѣзко замѣтилъ секретарь и какъ бы говоритъ взглядомъ: можете теперь убираться если не къ черту, то во всякомъ случаѣ на улицу, гдѣ 18½° мороза.
Старикъ рѣзко дергаетъ мальчугана за руку, дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, затѣмъ останавливается и говоритъ:
— Милостивыя государыни!.. Я васъ прошу… (голосъ его становится глуше и на испитомъ лицѣ сказывается большое страданіе) я васъ прошу… Помогите мальчику… У него нѣтъ пристанища. У него нѣтъ одежды… Помогите мальчику!
Всѣ вдругъ притихли. Всѣмъ вдругъ стало какъ-то совѣстно. Притихъ и мальчикъ. Онъ не смѣется, а испуганно смотритъ на своего товарища. Въ его испуганномъ взглядѣ и страхъ и любовь.
— Дѣдушка, что съ тобой?.. Что ты?—говоритъ онъ, заглядывая на него снизу…
Многія полѣзли въ карманы. Дѣвица съ англійской складкой и добрымъ сердцемъ давно сидѣла на своемъ креслѣ, точно на угольяхъ. При послѣднихъ словахъ она вскакиваетъ съ мѣста, роняетъ кресло, конфузится, подходитъ къ мальчику и суетъ ему маленькое портмоне.
Старикъ сперва ни слова не говоритъ, потомъ, будто спохватившись, шепчетъ:
— Будьте спокойны, сударыня… Его денегъ я не пропью… Будьте спокойны, сударыня!..
Онъ благодаритъ теплымъ ласковымъ взглядомъ дѣвицу и уходитъ изъ залы.
— Вашъ адресъ… адресъ вашъ!—конфузливо шепчетъ дѣвица.
Но отвѣта нѣтъ. Старикъ ужь скрылся.
Бѣлокурая дѣвица возвращается на свое кресло, краснѣя, какъ піонъ, съ нависшими слезами на глазахъ. Всѣ на нее смотрятъ, какъ на выскочку, и находятъ, что она очень „смѣшная“.
Послѣ этого эпизода прошло нѣсколько минутъ, пока засѣданіе не пошло своимъ порядкомъ. Опять ставились вопросы, разрѣшались и заносились въ протоколы. Въ пять часовъ засѣданіе было окончено. Милостивыя государыни поболтали и разъѣхались.
Елена Николаевна, довольная, оставалась еще нѣсколько времени въ залѣ. Было рѣшено, что она завтра поѣдетъ съ секретаремъ для посѣщенія истинно бѣдныхъ и нравственныхъ людей. Она была рада посѣтить бѣдныхъ и пококетничать съ Василіемъ Александровичемъ.
„Я надѣну черное шерстяное платье. И скромно, и хорошо!“—подумала молоденькая женщина, уходя въ гостиную.
И Василій Александровичъ ѣхалъ обѣдать довольный. Благодаря „Обществу для помощи истинно бѣднымъ и нравственнымъ людямъ“, онъ поправилъ свои служебныя дѣлишки и теперь разсчитывалъ на завтрашнее посѣщеніе бѣдныхъ, на свои голубые глаза, мягкій голосъ и расположеніе Красногоръ-Ряжской. „Она думаетъ, что я влюбленъ, и, конечно, заставитъ мужа надѣть мундиръ и попросить за меня… истинно бѣднаго и нравственнаго человѣка!“ улыбался Василій Александровичъ, плотнѣе кутаясь въ бобровый воротникъ.
Успѣвъ „вырвать зло съ корнемъ“ изъ того вѣдомства, гдѣ служилъ „строптивый столоначальникъ“ и отправить бѣднаго провинціальнаго Мазаніелло, туда, гдѣ даже настоящій никогда не бывалъ, г. Красногоръ-Ряжскій вошелъ въ гостиную въ самомъ отвратительномъ расположеніи духа.
— Наболтались?—спросилъ онъ.
— Неужели вы не можете говорить, не оскорбляя меня?
Елена Николаевна дѣлаетъ мину № 9—глубоко оскорбленной невинности. Слезы нависаютъ на рѣсницахъ. Грудь нѣсколько подымается. Страданіе напечатано на ея миломъ личикѣ.
Г. Красногоръ-Ряжскій начинаетъ совѣть. Елена Николаевна, несмотря на страданіе, видитъ это и, усиливая № 9, нечаянно обнажаетъ локоть.
Г. Красногоръ-Ряжскій совѣетъ еще болѣе.
— Лена… Леночка!.. робко произноситъ его превосходительство.
Ни звука въ отвѣтъ.
— Леночка!..—совсѣмъ нѣжно началъ г. Красногоръ-Ряжскій и поперхнулся… Леночка! Вѣдь я… вы тамъ, что хотите говорите, но мнѣ не нравится секретарь.
Елена Николаевна открываетъ глаза и мужъ усматриваетъ въ нихъ такое море изумленія, что, наконецъ, изумляется самъ.
— Ты, Лена, что такъ смотришь?
— Я?..
Картина мѣняется. Страданіе исчезаетъ. Елена Николаевна хохочетъ, какъ ребенокъ, хохочетъ весело, мило, заразительно.
Мужъ хлопаетъ глазами.
— Такъ ты Никсъ, ревновать?.. Ха-ха-ха… Глупый мой! Къ секретарю?.. Ха-ха-ха!..
Хохотъ былъ такъ заразителенъ, что даже самъ „Никсъ“ не выдержалъ, захохоталъ, какъ дуракъ, и прижалъ супругу къ своей высохшей груди.
Въ тотъ же вечеръ „строптивый столоначальникъ“ былъ возвращенъ къ своему семейству. Онъ не былъ исключенъ изъ службы, какъ предлагалъ докладчикъ, а получилъ только выговоръ съ замѣчаніемъ, чтобы впредь и т. д.
— А я было думалъ, Леночка, ха… ха… ха!..—весело говорилъ солидный „Никсъ“, ужиная вдвоемъ съ Леночкой… Я было думалъ…
— А ты, Никсъ, не думай!..
И Елена Николаевна шаловливо зажала мужу ротъ своей ладонью и посмотрѣла на него тѣмъ чуднымъ взглядомъ (№ 1), какимъ она смотрѣла на него только 20 числа или наканунѣ какой-нибудь замышляемой женской шалости.