Зимница теперь ликуетъ. Чуть только прослышали въ тылу о состоявшейся переправѣ, какъ тотчасъ же полетѣли сюда всевозможные іудеи, эллины, румыны, армяне и иные западные и восточные человѣки, алчущіе и жаждущіе русскаго золота въ замѣнъ своихъ товаровъ и продуктовъ, подъ часъ болѣе чѣмъ сомнительнаго качества. Маркитантъ Брофтъ, разбившій свою палатку на какомъ-то заднемъ дворѣ, между двумя-тремя повозками, торгуетъ великолѣпно и деретъ — деретъ за все, про все немилосердно, такъ что если сказать «въ три дорога», то это будетъ очень умѣренно. Кабачки и лавченки ростутъ, какъ грибы послѣ дождя. Въ двухъ скверныхъ трактиришкахъ, биткомъ набитыхъ проходящимъ офицерствомъ, цыганская музыка съ утра и до утра наигрываетъ «Постильона» и «Копелицу»; агенты Грегера, Горвица и Когана заняли подъ себя одно изъ лучшихъ помѣщеній и щеголяютъ по улицамъ въ бѣлыхъ офицерскихъ фуражкахъ съ кокардами, въ длинныхъ ботфортахъ съ огромными настежными шпорами и съ нагайками черезъ плечо, а нѣкоторые даже понавѣсили на себя револьверы и шашки. Умора, да и только! Однимъ словомъ, въ Зимницѣ весело. Да и какъ не радоваться? Переправа — эта завѣтная и томительная мечта всей дѣйствующей арміи, наконецъ совершилась и, говоря относительно, обошлась намъ очень дешево. Многіе, и даже весьма компетентные люди, разсчитывали положить здѣсь тысячъ тридцать народа, а вмѣсто того мы не потеряли и тысячи. Массы войскъ придвинулись теперь къ Зимницѣ и бивуакируютъ вокругъ мѣстечка, въ ожиданіи своей очереди къ переправѣ; другія массы всѣхъ родовъ оружія наполняютъ улицы, ведущія къ спуску и всю низменность, вплоть до понтоннаго моста. Въ лагеряхъ подъ вечеръ раздаются звуки пѣсень и музыки. Такова-то теперь физіономія Зимницы, этого сквернаго румынскаго мѣстечка, стоящаго на ровной плоскости и утопающаго въ глубокой и густой, чисто первобытной пыли, которая слѣпитъ глаза и въ нѣсколько мгновеній покрываетъ въѣдающимся слоемъ все платье.
При занятіи нашими войсками Систова, въ городѣ, по указанію болгаръ, были открыты большіе склады продовольственныхъ запасовъ, принадлежащіе турецкому правительству. Магазинъ тотчасъ же былъ опечатанъ, и приставленъ къ нему караулъ, а затѣмъ составлена пріемочная коммисія, подъ предсѣдательствомъ временнаго военнаго коменданта города, командира Житомірскаго полка, полковника Тяжельникова, въ составъ которой вошли два интендантскихъ чиновника, военный врачъ, три болгарскихъ депутата, изъ членовъ систовскаго городскаго управленія, и, какъ экспертъ, профессоръ химіи Варшавскаго университета А. Н. Поповъ, состоящій при арміи для завѣдыванія дезинфекціонною частью. Послѣдній долженъ былъ обслѣдовать, не отравлены ли мука и прочіе запасы склада. Всѣ продовольственные запасы оказались доброкачественными, и общее количество ихъ оцѣнено въ 245.000 русскихъ рублей, т. е. около милліона франковъ нарицательныхъ, а именно: на 148,000 рублей кукурузы, на 48.000 руб. пшеницы, на 30,000 руб. овса, на 14,000 руб. ячменя, на 3,000 руб. соли; а на остальную сумму дегтя, смолы, табаку, кофе и другихъ продуктовъ; кромѣ того найдено нѣсколько тысячъ турецкихъ кило пшеничныхъ, отличнаго качества галетъ, которыя велѣно было раздавать проходящимъ черезъ Систово войскамъ, вмѣсто сухарей, а пшеничное зерно отдано болгарамъ для перемола и печенія хлѣбовъ, за извѣстную плату. Послѣднее распоряженіе пришлось какъ нельзя болѣе кстати, потому что свѣжій пшеничный хлѣбъ сейчасъ же понадобился для госпиталей, а добыть его на систовскихъ базарахъ почти невозможно, за отсутствіемъ всегдашняго спроса на этотъ продуктъ у мѣстныхъ жителей, которые, для удовлетворенія домашнихъ потребностей, за рѣдкими исключеніями, пекутъ хлѣбъ у себя дома. Кукурузу предполагается подмѣшивать въ хлѣбъ, а также давать въ нѣкоторой пропорціи и лошадямъ. Кромѣ продовольственнаго склада, въ Систовѣ оказалась и иная военная добыча, какъ напримѣръ: сорокъ турецкихъ судовъ и нѣсколько лодокъ у пристани и складъ деревяннаго строительнаго матеріала[1].
Городъ Систово или Систовъ — по-болгарски Свищтовъ, а по-русски, стало быть, Свищовъ[2] — считается однимъ изъ наиболѣе торговыхъ городовъ Болгаріи и одною изъ лучшихъ пристаней на Дунаѣ. Онъ лежитъ на возвышенномъ берегу, высшая точка котораго въ данной мѣстности равняется слишкомъ 900 футамъ.
Это небольшой городокъ, красиво скученный амфитеатромъ на береговыхъ склонахъ и частію на самомъ берегу, у пристани, населенный на половину турками, на половину болгарами, причемъ общее количество населенія не превосходитъ восьми или десяти тысячъ[3]. Дома зажиточныхъ людей, и преимущественно болгаръ, окружены высокими глухими каменными стѣнами, такъ что каждый дворъ является своего рода замкнутымъ укрѣпленіемъ, во внутрь котораго пробраться довольно-таки трудно, если хозяинъ не заблагоразсудитъ добровольно растворить предъ входящимъ гостемъ свои прочныя, окованныя желѣзомъ, дубовыя ворота, устройство которыхъ очень напоминаетъ наши русскія ворота, съ перекладинами, увѣнчанныя, въ видѣ гребня, небольшимъ навѣсцемъ. Если бы пришлось брать Систово штурмомъ, то каждый изъ подобныхъ домовъ могъ бы послужить обороняющемуся прекраснымъ редюитомъ. Улицы узки, извилисты и, за исключеніемъ главной, названной нынѣ «Александровскою», очень однообразны, такъ какъ въ большей части изъ нихъ по бокамъ тянутся только глухіе, высокіе каменные заборы; изрѣдка развѣ выдвинется гдѣ нибудь балкончикъ, устроенный по восточному, фонарикомъ, съ широкими окошками, закрытыми частою деревянною рѣшеткою. Это — навѣрное мусульманскій покинутый домъ, и балкончикъ его принадлежитъ именно гаремной половинѣ, на что̀ указываетъ необходимая ея принадлежность, т. е. рѣшетка. Впрочемъ, многіе болгарскіе дома строятся по этому же образцу, причемъ верхніе этажи одинъ за другимъ выдвигаются надъ нижними—верандами и фонариками на разстояніе около аршина каждый. Типъ такихъ построекъ, крытыхъ черепицею или гонтомъ, очень красивъ и своеобразенъ. Въ нижней торговой части города, называемой «Агенція», дома и лавки почти сплошь европейскаго, но самаго неуклюжаго и скучнаго характера, въ родѣ того, какимъ у насъ отличаются казенные хлѣбные магазины. Всѣ они выстроены вновь послѣ пожара 1870 года.
Въ верхнемъ же городѣ, носящемъ названіе «Чука», почти каждый домикъ окруженъ цвѣтникомъ и фруктовымъ садикомъ, съ рѣшетчатымъ винограднымъ навѣсомъ и непремѣнно съ цистерною, колодцемъ или фонтаномъ, что̀ придаетъ внутренней сторонѣ этихъ каменностѣнныхъ дворовъ очень милый, уютный и даже поэтическій характеръ. Городскихъ площадей не существуетъ, а есть только небольшія, неправильной формы площадки, обсаженныя бѣлой акаціей или каштанами и непремѣнно снабженныя въ одномъ изъ своихъ уголковъ общественною цистерной, которая представляется въ видѣ фронтона, облицованнаго плитникомъ или мраморомъ, гдѣ въ верхней части изображены вязью, не рѣдко позолоченною, какія-то благочестивыя турецкія или болгарскія надписи и изрѣченія. Здѣсь обыкновенно собираются кучки женщинъ, дѣвушекъ и дѣтей съ кувшинами и металлическими ведрами. Это нѣчто въ родѣ ихъ клуба или фойе, гдѣ сообщаются другъ дружкѣ всѣ городскія и иныя новости, слухи и ведутся дружескія, оживленныя бесѣды. Мѣстность, на которой расположенъ городъ, въ придунайской своей части изрыта глубокими водомоинами и оврагами, прорѣзывающими ее въ нѣсколькихъ мѣстахъ и въ разныхъ направленіяхъ; на самой высокой надбрежной скалѣ высятся каменныя развалины древняго укрѣпленія. Въ настоящее время тамъ кто-то изъ болгаръ водрузилъ высокій шестъ съ русскимъ національнымъ флагомъ.
Время основанія Систова въ точности не извѣстно, но относится ко временамъ Римской имперіи, чему и доселѣ служитъ свидѣтелемъ, въ западномъ концѣ города, самый характеръ постройки древнихъ укрѣпленій, разрушенныхъ турками во время ихъ нашествія на эти страны. Съ 1790 года Систовъ получаетъ европейскую извѣстность, какъ мѣсто подписанія австрійско-турецкаго мирнаго трактата, опредѣлившаго нынѣшнія границы между этими двумя государствами. Съ этого же времени начинается и эпоха враждебнаго раздѣленія интересовъ въ восточной политикѣ между Австріей и Россіей. Въ нашу войну съ Турціей, въ 1809 году, турки ожидали здѣсь переправы русской арміи и потому укрѣпили городъ, но въ слѣдующемъ 1810 году генералъ-маіоръ Сен-При (Saint-Priest) сжегъ городъ и разрушилъ его укрѣпленія, а въ 1820 году Систовъ является уже вновь обстроеннымъ и укрѣпленнымъ. Въ войну 1828—29 годовъ жители Систова, тѣснимые турками, бѣжали въ Зимницу и на сѣверъ отъ нея, гдѣ и основали городъ Александрію — недавнее мѣсто пребыванія обѣихъ нашихъ главныхъ квартиръ. Русскія батареи, построенныя на лѣвомъ берегу Дуная генераломъ Хрулевымъ, заставили въ февралѣ 1854 года турецкія канонерки отойдти отъ Систова вверхъ по Дунаю и укрыться въ рѣкѣ Осмѣ, за Никополемъ. Въ нынѣшнюю войну турки, полагая, что мѣстность вокругъ Систова положительно неприступна, оставили его почти безъ всякой защиты: весь гарнизонъ города состоялъ только изъ двухъ таборовъ; тѣ же три-четыре табора, съ которыми мы имѣли дѣло на восточныхъ возвышенностяхъ Текиръ-дере, не входили въ составъ мѣстной береговой защиты. Они были направлены изъ Рущука въ Никополь, для усиленія тамошняго гарнизона, въ видѵ ожидаемой переправы у Фламунды и Турну, такъ что — какъ говорятъ, по крайней мѣрѣ, нѣкоторые турецкіе плѣнные и мѣстные жители — если бы мы вздумали переправляться здѣсь сутками раньше, или сутками позже, то, пожалуй, не встрѣтили бы вовсе никакого отпора.
Въ Систовѣ находятся четыре православныя церкви: св. Димитрія, св. Петра, преображенская и покровская. Двѣ изъ нихъ имѣютъ купола и колокольни, на которыя, впрочемъ, колокола повѣшены только со дня нашего прихода въ городъ, а до тѣхъ поръ долгое время они хранились въ церковныхъ склепахъ, такъ какъ турки не позволяли звонить православнымъ христіанамъ. Эта привилегія дана была только совратившимся, при агитаціи извѣстнаго Цанкова, въ римское католичество. Мѣстное населеніе свято чтитъ свои храмы, какъ завѣтный символъ своей народности и единенія съ православною Россіей, а потому удѣляетъ значительную часть своихъ доходовъ на поддержаніе ихъ благолѣпія и на развитіе народнаго образованія. Въ Систовѣ есть публичная библіотека («читалиште»), шесть начальныхъ училищъ, изъ коихъ три для дѣвочекъ, одно среднее четырехклассное учебное заведеніе и высшее болгарское училище, насчитывающее до полутораста учениковъ и ученицъ; учительскій же персоналъ низшихъ учебныхъ заведеній состоитъ изъ 13-ти учителей и 7-ми «учителекъ» (наставницъ). Между мѣстными болгарами, благодаря непрерывнымъ международнымъ сношеніямъ, есть очень много лицъ, прекрасно владѣющихъ языками русскимъ, французскимъ, нѣмецкимъ, турецкимъ, сербскимъ и румынскимъ. Да и кромѣ того, болгарскій языкъ, самъ по себѣ, на столько близокъ къ нашему, что мы не встрѣчаемъ ни малѣйшихъ затрудненій въ сношеніяхъ съ жителями. Такъ какъ Систовъ городъ торговый, то въ немъ живетъ очень много зажиточныхъ купцовъ и промышленниковъ; послѣдніе занимаются преимущественно рыбными ловлями въ Дунаѣ и обширномъ Систовскомъ озерѣ, лежащемъ въ низменности, западнѣе города, и сливающимся въ каждый разливъ съ водами Дуная. Привозные товары на мѣстномъ рынкѣ нынѣ преимущественно австрійскаго происхожденія; до восточной же войны 1853—56 годовъ, когда Россія обладала дунайскимъ устьемъ, здѣсь сильно и не безвыгодно соперничали съ австрійскими произведеніями товары русскіе, и надо думать, что съ возвращеніемъ къ намъ румынской Бессарабіи, русское торговое вліяніе возстановится на придунайскихъ болгарскихъ рынкахъ.Турецкое населеніе Систова не ожидало столь быстраго вступленія русскихъ въ Болгарію и еще менѣе думало, что переправа совершится именно у ихъ города. Турки вообще плохо вѣрили въ возможность скорой переправы въ какомъ бы то ни было пунктѣ и были убѣждены, что дѣло долго еще протянется въ артиллерійскихъ перестрѣлкахъ между обоими берегами, а тамъ — Аллахъ дастъ — вмѣшается «инглизъ» и все обойдется благополучно. Такова была увѣренность, которую они высказывали повсюду, а болѣе всего въ цирюльняхъ (онѣ же и кофейни), во время сладкаго кейфа и дружеской бесѣды за урчащимъ «наргиле»[4]. Но въ то же время по Систову ходили и мрачные для болгаръ слухи, распускаемые изъ-подъ руки турецкими же чиновниками. Вѣрно ли, нѣтъ ли, но здѣсь были положительные толки, что турецкіе аскеры и черкесы изъ нѣкоторыхъ окрестныхъ селеній готовятся къ повальному избіенію систовскихъ христіанъ, какъ измѣнниковъ «падишаху», осмѣливающихся сочувствовать замысламъ «моско́ва». Увѣряютъ, что уже были составлены два проскрипціонные списка: въ одномъ находились имена лицъ, обреченныхъ на убіеніе, а въ другомъ — имена женщинъ и дѣвушекъ, которыхъ турки предполагали увести на продажу въ Малую Азію. Замѣчательно, однако, вотъ что: турецкое населеніе стало почти поголовно выбираться изъ Систова въ глубь страны еще съ 13-го на 14-е іюня, болѣе чѣмъ за сутки до нашей переправы. Это невольно наводитъ на сомнѣніе, что день и мѣсто ея едва ли составляли непроницаемую тайну для турокъ, если не предположить въ нихъ инстинкта крысъ и черныхъ таракановъ, которые — какъ увѣряютъ — заблаговременно покидаютъ жилье, въ предчувствіи скораго пожара или наводненія. Все, что было цѣннаго, бѣглецы забрали съ собою; остались только матрацы, лишняя домашняя утварь, да разныя книжки (преимущественно въ мечетяхъ), которыя, къ сожалѣнію, были изодраны въ клочья и истреблены болгарами, ранѣе чѣмъ русскія власти подумали наложить запрещеніе на мечетное имущество. По выѣздѣ изъ города турецкихъ властей и жителей, здѣсь на нѣкоторое время наступило царство полной анархіи; въ рабочемъ и вообще недостаточномъ классѣ христіанскаго населенія разыгрались дурные инстинкты, которые повлекли этихъ людей на грабеж оставленнаго имущества и раззореніе турецкихъ жилищъ. Когда мы вступили въ городъ, то уже нашли значительную часть турецкихъ кварталовъ чуть не въ полномъ разрушеніи: двери, рамы и стекла оконъ были либо выбиты и исковерканы, либо унесены кѣмъ-то на собственную потребу; утварь — въ черепкахъ, кладовыя — что̀ называется, шиворотъ на выворотъ; подушки, тюфяки, матрацы, обыкновенно набиваемые здѣсь кусочками ваты, овечьей волною и лоскутьями — изодраны въ клочья, причемъ все содержимое ихъ, вмѣстѣ съ разною вѣтошью, рваными книжками и рукописями, устилало большую часть дворовъ и полы всѣхъ горницъ. Болгары все отыскивали — нѣтъ ли въ этихъ тюфякахъ забытыхъ или оставленныхъ въ попыхахъ турецкихъ денегъ, но большинство предавалось раззоренію только ради самаго раззоренія, изъ чувства мести, чтобы и слѣда турецкаго здѣсь болѣе не оставалось. Это возмездіе съ обще-гуманной точки зрѣнія, конечно, очень дурно, но оно понятно: больно много уже накипѣло на душѣ у этихъ людей за вѣковыя насилія надъ ними и за безправицу. Впрочемъ, со дня вступленія нашихъ войскъ, всѣ эти безобразія тотчасъ же прекратились: къ уцѣлѣвшимъ случайно мечетямъ приставлены военные караулы, раззоренныя же — очищены, на сколько возможно исправлены и временно обращены подъ склады и госпитали, такъ что уже 17-го числа надъ нѣсколькими минаретами развѣвались флаги «Краснаго Креста», равно какъ и цѣлый рядъ домовъ въ турецкомъ кварталѣ былъ наскоро приведенъ въ кое-какой порядокъ и предназначенъ подъ помѣщеніе одного изъ военно-временныхъ госпиталей. Нашими властями былъ сейчасъ же учрежденъ городской совѣтъ изъ мѣстнаго соборнаго протоіерея и нѣсколькихъ выборныхъ гражданъ, которые въ свой чередъ немедленно организовали гражданскѵю полицейскую стражу, въ помощь нашей военной полиціи, — и полный порядокъ въ городѣ возстановился уже на слѣдующее утро. Улицы, впрочемъ, постоянно были переполнены проходящими войсками, а съ 20-го числа ихъ загромоздили интендантскіе транспорты и войсковые обозы, такъ что движеніе становилось подъ-часъ крайне затруднительнымъ. Съ ранняго утра и до поздней ночи въ городѣ кипѣла самая бойкая торговля, преимущественно мѣстными продуктами: винограднымъ виномъ, табакомъ и хлѣбомъ, который, чуть лишь сказалась потребность, болгары тотчасъ же начали печь на продажу; повсюду пооткрывалось множество мелкихъ лавченокъ, такъ что онѣ ютились въ каждой двери, въ каждомъ проходѣ, чуть не въ каждомъ окнѣ и подъ навѣсами на уличныхъ площадкахъ. Въ болгарскихъ «питальницахъ», прямо въ раскрытыхъ широкихъ окнахъ варилась въ мѣдныхъ луженыхъ котлахъ «чорба» съ горлодёрной «паприкой»[5], безъ которой здѣсь не обходится почти ни одно кушанье, упрѣвалъ жирный пловъ съ бараниной, жарились на угольяхъ бараньи колбасы и рыба, распространяя въ воздухѣ невыносимый смрадный чадъ сала и постнаго масла; тутъ же рядомъ продавались разные рахатъ-лакумы, халвы и прочія восточныя сласти, вино и ракія, деготь и сапоги, и галантерейныя вещи — и все это находило себѣ множество покупателей между салдатами. Какіе-то предпріимчивые нѣмцы и французы сейчасъ же пооткрывали «рестораны» для офицеровъ, гдѣ, конечно, за все, про все драли съ послѣднихъ сколько вздумается и гдѣ скрыпки и «нуи» румынско-цыганскаго оркестрика визжали неизмѣннаго «Постильона». Агенты Грегера и Ко и здѣсь, конечно, заняли подъ себя нѣсколько лучшихъ помѣщеній, и надъ однимъ изъ нихъ выкинули свой собственный особенный флагъ, — словомъ, Систовъ зажилъ вдругъ самою кипучею, лихорадочною жизнью. Но все же въ этомъ отношеніи здѣсь далеко не было такого безобразія, какъ въ Зимницѣ, гдѣ разная международная саранча сейчасъ же образовала самую безшабашную ярмарку, со всѣми ея «прелестями», и гдѣ всѣ гостинницы и вообще свободныя помѣщенія въ обывательскихъ домахъ до такой степени переполнились вдругъ извѣстнаго рода женщинами, что не рѣдко больнымъ офицерамъ, или сестрамъ милосердія, а также врачамъ, чиновникамъ и офицерамъ, слѣдующимъ къ арміи, приходилось ночевать подъ открытымъ небомъ.
Чуть лишь переѣдешъ въ Систовъ, какъ уже чувствуешь, что «цивилизованная» Европа осталась позади, за Дунаемъ, и что ты попалъ вдругъ въ коловоротъ чего-то до-нельзя своеобразнаго, невиданнаго, что здѣсь уже начинается Азія или «Туреччина», какъ называютъ солдаты. Это чувствуется во всемъ — въ пестромъ обиходѣ жизни, совершающейся открыто на главной улицѣ, въ характерѣ костюмовъ, построекъ, жилищъ, въ этихъ стройныхъ бѣлыхъ минаретахъ… Зимница, сколь она ни безобразна сама по себѣ — все же таки «Европа»; въ улицахъ ея задыхаешься отъ пыли, но эти улицы достаточно широки и разбиты правильно, на кварталы; здѣсь же пыли нѣтъ, много воды въ цистернахъ, но эти стѣны каменныхъ заборовъ и эти до невозможности узкія улицы, переулки и закоулки представляютъ такой лабиринтъ, что въ немъ съ непривычки, какъ говорится, чертъ ногу сломитъ; людямъ же и подавно можно сломать, потому что мостовыя здѣсь, за исключеніемъ опятъ-таки главной улицы, представляютъ не рѣдко груды развороченнаго булыжника и плитняка, по которому ходи и гляди подъ ноги въ оба глаза. Однимъ словомъ, тамъ Европа, здѣсь — Азія, но ея наружность и весь этотъ, такъ сказать, первобытный и наивно-откровенный житейскій уличный обиходъ до такой степени своеобразенъ и новъ для насъ, что невольно привлекаетъ къ себѣ и любопытство, и сочувствіе, именно своею новизной и оригинальностью.
Маломальски зажиточныя болгарки всѣ эти дни ходятъ въ своихъ лучшихъ нарядахъ, словно бы въ великій праздникъ; ихъ волосы, заплетенные въ двѣ косы, спущенные на спину и соединенные концами какою нибудь лентою, прячутся подъ легкій головной платочекъ, общій для дѣвушекъ и женщинъ, съ тою лишь разницею, что у послѣднихъ онъ преимущественно чернаго цвѣта; дѣвушки же, кромѣ того, иногда украшаютъ волосы живыми цвѣтами; ихъ таліи стянуты широкими узорчато расшитыми поясами, которые застегиваются спереди двумя большими, рельефно орнаментированными, выпуклыми бляхами изъ кованнаго серебра; ихъ плечи покрыты щегольски сшитыми, короткими душегрейками, отороченными гагачьимъ пухомъ или какимъ-либо цѣннымъ мѣхомъ, въ родѣ соболя, красной лисицы и т. п. Эти душегрейки по большей части шьются изъ шелковыхъ матерій яркихъ цвѣтовъ: желтаго, пунсоваго, зеленаго и лиловаго; бѣлыя тонкія сорочки прошиты на воротѣ и рукавахъ разноцвѣтнымъ узорочьемъ и очень напоминаютъ наши русскія и малороссійскія вышивки на подобныхъ же сорочкахъ; на шеѣ у дѣвушекъ — буссы, коральки или ожерелья изъ серебряныхъ и золотыхъ старыхъ дукатовъ; шерстяныя юбки — по щиколку, нога обута въ узорчатый чулокъ и узенькую туфлю. Но на сколько миловидна болгарка въ своемъ народномъ нарядѣ, на столько же она проигрываетъ, чуть лишь вздумаетъ пощеголять въ европейскомъ модномъ костюмѣ: — тутъ уже все на ней выходитъ какъ-то аляповато, не складно, не граціозно, — просто горничная средней руки изъ чиновничьяго семейства. Мужской народный нарядъ состоитъ изъ невысокой барашковой шапки, суконной темно-коричневой или темно-лиловой куртки, широко открытой спереди и прошитой по швамъ, на спинѣ и рукавахъ черными тесьмами и снурками; очень широкія въ шагу и узкія въ обтяжку за колѣномъ, суконныя, одинаковаго цвѣта съ курткой, шаровары, тоже фигурно расшитыя спереди, по гусарски, черными тесьмами; шаровары эти напускаются небольшимъ раструбомъ на подъемъ ступни, обутой въ башмакъ, а грудь и животъ стянуты широкимъ краснымъ, синимъ или зеленымъ шерстянымъ поясомъ, за которымъ въ настоящее время не рѣдко торчитъ кривой ятаганъ или пара кремневыхъ пистолей. Пожилые зажиточные люди къ этому костюму прибавляютъ суконный широкій и отороченный лисьимъ мѣхомъ кафтанъ. — «джубе» или «шамолажи», — кончающійся нѣсколько ниже колѣна и покроемъ своимъ отчасти напоминающій рясу. Наиболѣе зажиточные купцы и, такъ называемая, «интеллигенція», по большей части, носятъ европейскій костюмъ, но къ нимъ онъ присталъ точно такъ же, какъ и парижскія моды къ ихъ женщинамъ, и если модницы болгарскія походятъ на горничныхъ, то модники сильно смахиваютъ на закорузлыхъ лакеевъ. Вообще, этотъ народъ уже теперь кажется намъ на столько цѣлостнымъ и своеобразнымъ, что каждое поползновеніе въ немъ на обще-европейскій банальный пошибъ звучитъ какимъ-то рѣзкимъ, фальшивымъ диссонансомъ. «Учительки» здѣшнія въ этомъ отношеніи гораздо чутче «интеллигентныхъ» мужчинъ: онѣ носятъ очень скромный народный костюмъ и всячески стараются въ своихъ маленькихъ школкахъ поддерживать и развивать духъ православія и народности. Типъ болгарской учительки — совсѣмъ особенный. Это почти исключительно дѣвушки, сироты, посвятившія себя учительскому дѣлу, какъ бы по нѣкоему священному обѣту; для нихъ учительство — богоугодное дѣло. Воспитаніе свое и нѣкоторые начатки общаго образованія онѣ получили либо въ городскихъ училищахъ, либо же въ женскихъ монастыряхъ (и въ послѣднихъ преимущественно); всѣ онѣ пламенныя патріотки, живыя хранительницы народной поэзіи, пѣсень, сказокъ, историческихъ болгарскихъ легендъ, и не рѣдко сами слагаютъ стихи и пѣсни, которыя потомъ изъ устъ въ уста расходятся по всей Болгаріи. Онѣ очень религіозны, и православіе является для нихъ не только вѣрою души, но и святымъ народнымъ знаменемъ. О безупречной чистотѣ ихъ жизни нечего и говорить, тѣмъ болѣе что здѣсь[6] общественная и семейная нравственность стоитъ на очень высокой степени, что̀ производитъ поразительный контрастъ съ лѣвымъ берегомъ Дуная[7]. Поэтому «учительки» повсюду пользуются большимъ и вполнѣ заслуженнымъ уваженіемъ. Дай Богъ, чтобы это такъ сохранилось и на будущее время въ жизни болгарскаго народа.
Нѣсколько дней, проведенныхъ мною въ Систовѣ, мнѣ довелось прожить въ домѣ зажиточнаго купца Вылка Поварджіева, торгующаго въ нижнемъ городѣ желѣзомъ. Но въ этомъ послѣднемъ мѣстѣ находится только его лавка, а самъ онъ съ семействомъ живетъ въ собственномъ домѣ, на главной, нынѣ Александровской улицѣ, недалеко отъ городскаго собора. Въ это же время доводилось мнѣ бывать въ гостяхъ и у другихъ болгаръ — въ одномъ домѣ на имянинахъ, въ другомъ на свадьбѣ, — и если я изображу обстановку и бытъ моего хозяина, то это будутъ черты болѣе или менѣе общія для всѣхъ мѣстныхъ жителей этой категоріи[8].
Домъ Вылка Поварджіева стоитъ во дворѣ, обнесенномъ высокою каменною стѣною, какъ и бо̀льшая часть болгарскихъ домовъ въ Систовѣ[9]. Каменный фундаментъ представляетъ собою первый этажъ, нѣсколько углубленный въ землю. Въ это помѣщеніе ведетъ одна только дверь со ступеньками внизъ; оконъ нѣтъ, для того, чтобы въ нижнемъ помѣщеніи въ жаркое лѣтнее время поддерживалась постоянная прохлада; свѣтъ проникаетъ сюда только чрезъ раскрытую дубовую, массивную дверь. Это подвальное помѣщеніе служитъ кладовою и изъ него же особый люкъ ведетъ въ подземный погребъ, гдѣ хранятся вина, живность и разные запасы. Въ подвальномъ помѣщеніи, равно какъ и во всемъ остальномъ домѣ всегда поддерживается замѣчательная чистота и опрятность; то же самое и во дворѣ съ очень изящнымъ садикомъ. Тутъ обыкновенно и проводитъ свое время семейство въ знойную пору дня, удаляясь изъ садика, когда солнце начинаетъ пропекать даже и сквозь навѣсъ виноградной бесѣдки. Тутъ женщины занимаются разными домашними работами и рукодѣльями: вяжутъ узорчатые чулки, вышиваютъ шелками и золотою битью платки, полотенца, бархатныя и шелковыя женскія курточки-арнаутки. Въ полдень возвращается изъ лавки хозяинъ, и тогда семья съ молитвой приступаетъ къ обѣду, который подается въ подвальномъ же помѣщеніи. Для обѣда всѣ собираются въ тѣсный кружокъ, присѣвъ на корточки, или поджавъ подъ себя скрещенныя ноги, на разостланной по земляному полу широкой цыновкѣ. Разсаживаются они такимъ образомъ вокругъ очень низенькаго (не болѣе какъ на четверть отъ пола) круглаго стола, называемаго «маса» или «низка софра̀»[10], который весь заставляется разными кушаньями; между послѣдними болгарскій борщъ — «чорба», или лимонный супъ изъ курицы съ рисомъ, пилавъ, жареная баранина, или «паприцяржъ», т. е. баранье рагу съ лукомъ и паприкой, играютъ главнѣйшую, рѣдко измѣняемую роль. Хлѣбаютъ, по большей части, изъ общей миски, или же накладываютъ себѣ кушанья на особыя тарелки, которыя во время ѣды держатъ въ лѣвой рукѣ, либо на колѣняхъ. Прислуга — кухарка и парень, — принеся кушанье, садится тутъ же, за одинъ столъ съ хозяевами, и ѣстъ вмѣстѣ. Все это очень патріархально, да иначе и нельзя, потому что, при отсутствіи кастъ и сословій, здѣсь всѣ равны между собою, всѣ болгары, «божьи дѣти» и всѣ — турецкая раія; да и кромѣ того, въ общественномъ быту, уживчивые и почтительные къ старшимъ въ своемъ племени, болгары вообще горды и самолюбивы; поэтому они считаютъ даже унизительнымъ для себя быть въ услуженіи у другихъ; пойдти въ услуженіе къ чужимъ людямъ можетъ заставить болгарина только крайняя нужда; и хозяева, понимая и щадя самолюбіе прислуги, стараются сдѣлать для нея зависимое ея положеніе какъ можно безобиднѣе, принимая прислугу какъ бы въ члены своего собственнаго семейства. По этой же причинѣ и нищихъ между ними въ обыкновенное мирное время очень мало[11]; если болгарское дитя остается сиротою, безъ отца и матери, то какой нибудь зажиточный болгаринъ беретъ его въ свою семью на воспитаніе, для того только, чтобы нищенство не позорило ихъ племени; и вотъ изъ этихъ-то сиротъ, по большей части, и выходитъ семейная прислуга; это какъ бы младшіе или побочные члены семьи, на которыхъ возлагается извѣстный родъ домашней работы[12]. По окончаніи обѣда, опять-таки не иначе какъ съ молитвой, наступаетъ общій кратковременный отдыхъ, послѣ котораго хозяинъ снова уходитъ въ свою лавку, а женщины принимаются либо за рукодѣлье, либо ухаживаютъ въ садикѣ за цвѣтами, виноградомъ и плодовыми деревцами, либо же усаживаются съ ручною работой въ тѣни, на коврѣ, и слушаютъ чтеніе книжки или газеты, читаемой кѣмъ-либо изъ членовъ семьи. Подъ вечеръ, т. е. часа въ четыре или въ пять, къ нимъ являются гости — по большей части женщины, иногда съ дѣтьми, и тогда вся семья переходитъ въ верхнюю половину дома; тамъ же, гдѣ верхняго этажа нѣтъ, пріемъ происходитъ въ особой парадной комнатѣ. Во всѣхъ вообще болгарскихъ домахъ — будутъ ли они одно или много-этажные — съ крыльца вы подымаетесь въ просторную, свѣтлую прихожую, гдѣ, какъ хозяева, такъ и гости снимаютъ съ себя башмаки и туфли; это обыкновеніе, впрочемъ, не простирается на мужчинъ, носящихъ сапоги, которые, прежде чѣмъ пойдти, всегда надо тщательно обтереть съ подошвы объ особую стельку, положенную предъ входною дверью, а иначе вы рискуете показаться невѣжливымъ, не знающимъ правилъ приличія и общежитія. Изъ прихожей нѣсколько дверей ведутъ въ особыя комнаты, которыя не всегда имѣютъ внутреннее сообщеніе между собою, такъ что изъ одной комнаты въ другую надо переходить черезъ прихожую. Въ боковыхъ горницахъ помѣщаются отдѣльные члены семейства, но спальное помѣщеніе мужа съ женою всегда общее для обоихъ, и это, такъ сказать, святая святыхъ, куда нѣтъ входа не только для постороннихъ, но и члены семьи не имѣютъ на него права, безъ предваренія голосомъ или стукомъ въ дверь. Одна или двѣ сообщающіяся между собою комнаты служатъ параднымъ мѣстомъ пріема гостей. Онѣ всегда достаточно свѣтлы и содержатся въ замѣчательной, можно сказать, голландски-педантической чистотѣ, такъ что лица, носящія башмаки или туфли, входятъ сюда не иначе, какъ въ чулкахъ, и такъ остаются во все время своего тамъ пребыванія. Въ одной изъ такихъ комнатъ наружная стѣна не рѣдко представляетъ собою сплошной рядъ стекольчатыхъ рамъ, какъ бы одно большое широкое окно: а иногда, вмѣсто этого, въ такихъ комнатахъ имѣется либо четырехугольный, либо полукруглый свѣтлый балконъ-фонарикъ, обставленный по стѣнѣ широкою отоманкой съ подушками. Вообще, въ пріемныхъ комнатахъ, одна или двѣ стѣны заняты сплошь большимъ широкимъ и низкимъ восточнымъ диваномъ, съ подушками вмѣсто спинки[13]; на обивку этой мебели идутъ ковры или очень красивыя восточныя ткани, не рѣдко составленныя какъ бы мозаически, великолѣпнымъ узоромъ изъ разноцвѣтныхъ суконъ, расшитыхъ шелками, въ видѣ фантастическихъ цвѣтовъ и арабесокъ. Предъ диванами въ нѣкоторыхъ домахъ помѣщаются низенькіе восточные столики, въ родѣ круглыхъ или многогранныхъ табуретовъ, сплошь инкрустированные перламутромъ, черепахой, слоновой костью, чернымъ, орѣховымъ и палисандровымъ деревомъ, необычайно красивой и изящной работы. Эти вышивныя столовыя скатерти, покрышки дивановъ и столики составляютъ истинное изящество и роскошь восточнаго убранства комнатъ. И какъ непріятно рѣжетъ глазъ, когда рядомъ съ подобными предметами встрѣчаешь иногда въ той же горницѣ гнутые вѣнскіе стулья, ломберные гостинные столы и тому подобныя вещи обще-европейскаго, такъ сказать, цивилизованно-пошлаго образца. Онѣ вяжутся съ оригинальной стороной этой обстановки точно такъ же, какъ и европейскій костюмъ съ болгариномъ и болгаркой. Не рѣдко приходится встрѣчать въ одной изъ парадныхъ комнатъ двуспальную кровать, убранную очень пышно стеганнымъ шелковымъ одѣяломъ и подушками въ кисейныхъ или батистовыхъ, прошитыхъ кружевомъ наволочкахъ; но на такой кровати никто никогда не спитъ и даже хозяева на нее не садятся, а стоитъ она здѣсь только для вида, какъ символъ семейнаго начала въ дому. На̀чисто выструганный, некрашенный полъ сплошь покрытъ большими, очень изящной работы тростниковыми цыновками, а предъ диванами положены пестроцвѣтные ковры, которые иногда вѣшаются и вдоль стѣнъ, надъ кроватью и отоманками; стѣны же всегда на̀чисто выбѣлены и иногда разрисованы, въ родѣ обоевъ, по трафарету, синей, розовой или зеленой краскою; потолки деревянные, изъ дуба, сосны или орѣха, и нерѣдко украшенные великолѣпною, изящною рѣзьбою; среди потолка — рѣзная деревянная розетка, съ которой спускается восточный разноцвѣтный фонарикъ, украшенный шелковыми кистями, или же зеркальный стеклянный шаръ; на столахъ — букеты розъ и иныхъ живыхъ цвѣтовъ, въ фарфоровыхъ вазочкахъ вѣнскаго издѣлія, на стѣнѣ — «огледа̀ло», т. е. зеркало, а въ правой отъ входа, либо въ передней стѣнѣ устроена небольшая ниша, запирающаяся въ родѣ шкафчика; это — кіотъ, гдѣ хранятся фамильные, наслѣдственные образа, и непремѣнно образъ того святаго угодника, покровительству котораго хозяинъ поручилъ свою семейную жизнь, при вступленіи въ бракъ; и каждый болгаринъ непремѣнно празднуетъ день этого своего святаго, служитъ ему молебенъ у себя въ дому и дѣлаетъ пожертвованія на церковь, на школу, на народное дѣло, на бѣдныхъ и убогихъ, призрѣваемыхъ его приходомъ. Въ этихъ же кіотахъ у большей части болгаръ запрятаны и портреты Государя Императора, или покойнаго Государя Николая Павловича — «нашего истиннаго царя, его же чаемъ и ему же служить желаемъ», какъ объясняютъ болгары. — Ужь будто ли такъ? спросилъ я однажды по этому поводу моего хозяина, который довольно порядочно изъясняется по русски и вообще человѣкъ весьма не глупый.
— Не сомнѣвайтесь; непремѣнно такъ! подтвердилъ онъ: —и знаете ли почему? Потому что если намъ нельзя быть самими собою, самостоятельнымъ и сильнымъ царствомъ болгарскимъ, какимъ оно было при царѣ Симеонѣ, то лучше же быть подъ рукою русскаго православнаго царя, чѣмъ подъ рукою султана, или — не дай того Боже! — швабо-мадьяра.
— Но отчего же, спросилъ я: — во многихъ домахъ мнѣ приходилось встрѣчать портретъ Франца-Іосифа? Стало быть, боязнь швабскаго владычества если и существуетъ, то далеко не во всѣхъ?
Мой хозяинъ только ухмыльнулся на это.
— Портреты-то есть, это правда, сказалъ онъ: — но замѣтили ли вы вотъ что: гдѣ виситъ портретъ императора австрійскаго, тамъ непремѣнно открыто, рядомъ же съ нимъ, повѣшенъ и портретъ Императора Всероссійскаго, тамъ же не рѣдко вы встрѣтите и Вильгельма, и Викторію, и Георга греческаго, и Наполеона, и кого угодно. Почему это такъ? Въ этомъ-то и задача! Не даромъ насъ, болгаръ, хитрыми называютъ! Это все единственно для того, чтобы имѣть законный предлогъ выставить въявѣ изображеніе вашего и нашего царя, ибо, повторяю вамъ, мы втайнѣ привыкли почитать его нашимъ. Нагрянутъ вдругъ заптіи, а то и самъ каймакамъ, по какому-либо дѣлу, увидятъ они у меня портретъ русскаго Императора — вотъ я и пропалъ! Сейчасъ обвиненіе въ политической неблагонадежности, арестъ, вымогательства, бакшиши — и не дай ты Боже! А увидятъ его у меня рядомъ съ Францомъ-Іосифомъ, — и ничего сказать не возможно: всѣхъ, молъ, равно обожаю! И вы обратите вниманіе: гдѣ не выставлено изображеніе Царя Александра, тамъ вы навѣрное не найдете ни Франца-Іосифа, ни султана, ни кого-либо прочаго; въ этихъ семействахъ, значитъ, царь Нико̀ла или царь Александръ запрятанъ подъ образа, въ кіотъ, и только изрѣдка показывается матерью дѣтямъ: «смотрите, вотъ нашъ истинный, законный, православный царь болгарскій, вотъ каковъ онъ!… Смотрите и знайте его, да не пробалтайтесь малымъ турчатамъ, и никому не болтайте!»… Да, господине, такъ-то и мнѣ самому нѣкогда моя мать говорила, такъ и я до нынѣ говорилъ своему сыну. Царь̀— это знамя, символъ, это вѣковое, готовое понятіе. Мой мальчишка изъ житейскаго обихода, изъ самой жизни знаетъ, что царь есть, существуетъ, что безъ царя нельзя; только то горе, что надъ болгарами царь теперь злой, иновѣрный, султаномъ называется; а есть тамъ гдѣ-то на сѣверѣ другой царь̀— православный, во истину законный владыка, который придетъ и отвоюетъ болгарскій народъ изъ-подъ ига. Ѝвъ̀это каждый болгаринъ долженъ вѣрить, знать и чаять этого, и для того молиться, учиться, работать, пока его родина не станетъ свободною. Это тотъ же символъ вѣры. Такъ-то, господине!
Та же идея о прошломъ величіи родины, о ея порабощеніи, о чаяніи ея свободы проходитъ и во многихъ картинкахъ, украшающихъ стѣны домовъ болгарскихъ. Это все, почти исключительно, довольно плохія литографіи, съ подписями, въ родѣ слѣдующей: «Царь Симеонъ влазя въ Царьградъ», или: «Царь Симеонъ излазя изъ Цареграда»; но одна изъ подобныхъ картинокъ, наиболѣе распространенная, заслуживаетъ подробнаго описанія, какъ чуть ли не самая характерная. Называется она, какъ гласитъ подпись, — «Блъгарія», и раздѣляется на четыре клѣтки. Въ первой клѣткѣ изображена царица въ коронѣ и порфирѣ, съ крестомъ и пальмовою вѣтвью въ правой и со щитомъ въ лѣвой рукѣ. На щитѣ изображенъ левъ, стоящій на дыбахъ, и во львѣ надпись: «крѣпитель Блъгаріи». Надпись надъ картиною, подъ словомъ «Блългарія»: «Виждь исторію Раичъ, ч. I, стр. 97 и т. д. и исторію г. Раковскаго и Зонаръ, т. 2, стр. 78». Надпись надъ первою клѣткою: «Свѣтъ тьма отлагаетъ» и подъ клѣткою: «Блъгарія отъ 5 до 14½ вѣкъ, — превозходна же отъ 8 до 13 — всѣмъ блъгаромъ и грькомъ державна». Во второй клѣткѣ изображены два обнаженные турка надъ поверженною на собственный щитъ женщиной — Болгаріей; мечь и копье ея попраны турками, корона во прахѣ; одинъ турокъ замахнулся на нее палицей и хочетъ размозжить ей голову, а другой тянетъ цѣпь, охватывающую горло Болгаріи; за этимъ послѣднимъ туркомъ видны двѣ фигуры: священникъ, въ коемъ написано «духовна властъ» и гражданинъ, въ коемъ «цивилна властъ»; общая подпись подъ этою клѣткой: «Ахъ! храбри славянски синове! Гдѣ сте? да видите, бѣдна мати коль угнетенна, немилостивно побіенна, побіенна отъ народъ, отъ народъ съ нравіе звѣрско (Гласъ 14½ вѣкъ)». Въ третьей клѣткѣ: женщина, драпированная вокругъ пояса порфирой, съ цѣпью, охватывающею шею, грудь и ноги, прикована къ сухому дереву; подлѣ нея на землѣ болгарскій щитъ и корона, надъ которою надпись: «кроня дололежащая». Подппсь подъ клѣткой: «Ахъ! жалостна мати! тежко мене вьрзана, слези проливающе, отъ двѣ очи сущи двѣ бистри рѣки, а претежко синовіемъ безъ мати! (16, 17, 18, 19 вѣкъ)». Въ четвертой клѣткѣ: женщина, тоже драпированная порфирой и окованная цѣпями, обращаетъ лицо къ нѣсколькимъ одѣтымъ въ европейскій костюмъ господамъ, съ горбатыми носами, и указываетъ имъ рукою на замокъ съ высокою башнею, на скалѣ стоящій. Надпись надъ клѣткой: «Виждь гюлханскій-тъ хати-хума-юнъ 1856, 6/18 февр.» и подпись внизу картинки: «О ты, народе! погледай тамо на о̀ны стари дворови; тамо ся прадѣди обитавали, старообракована мати свидючи, свидючи подъ все солнце; чи ви есте потомци тѣхъ дворовѣ? Ищите си наслѣдство! (Гласъ 19 вѣкъ)».
Вся эта четырехклѣточная картинка отличается нѣсколько наивнымъ простодушіемъ, но потому-то именно она и можетъ, съ ея «прежалостными» подписями, дѣйствовать трогательнымъ образомъ на сердце и западать въ душу простаго, непосредственнаго человѣка-болгарина, наглядно напоминая ему славное прошлое, тяжкое настоящее и взывая не безъ укора къ свѣтлому будущему. Изъ остальныхъ литографированныхъ картинокъ, какія очень часто доводится встрѣчать и въ Систовѣ, и въ Румыніи, наиболѣе распространена исторія въ лицахъ Максимиліана, императора мексиканскаго: его пріѣздъ въ Мексику, революція противъ него, арестъ, судъ, послѣдняя ночь Максимиліана и, наконецъ, его разстрѣляніе. Эти послѣднія картинки — вѣнскаго происхожденія и, между прочимъ, указываютъ собою откуда направляется въ послѣдніе годы, даже и въ подобныхъ мелочахъ, торгово-промышленное теченіе въ придунайскія земли. По этому поводу я тоже спросилъ однажды у Вылка Поварджіева: почему это въ Румыніи и въ Болгаріи такое сочувствіе къ австрійскому эрц-герцогу Максимиліану? — «Особеннаго сочувствія нѣтъ никакого, отвѣчалъ онъ, а навезли сюда какъ-то изъ Австріи множество этихъ картинокъ и продавали дешево; кто хотѣлъ украшать свои стѣны, тотъ и покупалъ, за неимѣніемъ другаго; исторія, конечно, очень трогательная, а потому, быть можетъ, швабы и разсчитывали отчасти привлечь ею наше сочувствіе къ Габсбургскому дому».
Въ каждомъ домѣ здѣсь непремѣнно найдется нѣсколько болгарскихъ брошюрокъ и книгъ учебнаго и политическаго содержанія, изданныхъ въ Одессѣ или Бухарестѣ; тутъ можно встрѣтить и сборникъ народной болгарской поэзіи, и историческія сочиненія Раича, Раковскаго, Соловейкова; не рѣдко попадаются и русскія книжки, по выборомъ послѣднихъ руководитъ чистая случайность, — такъ, рядомъ съ какою нибудь рыночною книжонкой вдругъ очутится одинъ изъ разрозненныхъ томовъ Пушкина или Лермонтова; но все-таки въ этомъ видно стремленіе къ ознакомленію съ нашею литературой. Изящныя искусства здѣсь не процвѣтаютъ: въ городѣ нѣтъ ни артистовъ, ни художниковъ, и на все Систово существуетъ только одно фортепіано, выписанное изъ Румыніи для дочери какого-то богатаго купца, учившейся въ какомъ-то бухарестскомъ пансіонѣ. Болгарки очень искусныя рукодѣльницы, и этого рода ихъ произведенія не рѣдко отличаются очень изящнымъ и своеобразнымъ вкусомъ, но онѣ не занимаются, подобно барышнямъ обще-цивилизованнаго пошиба, ни рисованіемъ, ни музыкою, хотя очень любятъ пѣніе и поютъ исключительно свои народныя пѣсни. Въ настоящую минуту не только здѣсь, но — говорятъ — и по всей Болгаріи распѣвается и старыми, и малыми слѣдующая пѣсня:
Шумъ и Марѝца окрваве́нна,
Пла́чи вдовѝца люто ранѐнна.
Напредъ да ходимъ, во̀йницы мѝли,
Дуна̀въ да бродимъ съ сѝчки сили!
Маршъ, маршъ съ генера̀ла нашъ!
Разъ, два, три! Маршъ, войницы̀!
Юна̀ка до́нскы[14] намъ е́ водѝтель,
Съ препо́рецъ левски[15] вождъ побѣдитель.
Виждте, деспо́ти, генерала нашъ!
Чуйте — запойми Николаевъ маршъ!
Маршъ, маршъ! съ генерала нашъ!
Разъ, два, три! Маршъ, войницы̀! и т. д.
Эта пѣсня, по ея современному значенію — нѣчто въ родѣ болгарской «Марсельезы», и нашъ лейбъ-казачій оркестръ уже сдѣлалъ изъ нея маршъ, звуки котораго раздаются на Царевицкомъ бивуакѣ, къ особенному удовольствію толпы болгарскихъ слушателей.
Вслѣдствіе правительственныхъ стѣсненій, общественная жизнь и дѣятельность болгаръ не могла имѣть достаточно широкаго круга и развитія; поэтому болгаринъ по неволѣ уходитъ либо въ коммерческое дѣло (преимущественно тамъ, гдѣ существуетъ консульскій надзоръ, съ которымъ турки должны считаться и церемониться), стараясь для этого, какими ни-на-есть судьбами, записаться въ подданство какой нибудь державы, либо замыкается въ свое семейство, всецѣло посвящая ему свои неустанныя, скромныя заботы. Быть можетъ, поэтому семейный бытъ болгаръ замѣчательно строгъ и патріархаленъ: обязанности и отношенія членовъ семьи соблюдаются у нихъ, по степенямъ почтенія, съ неуклонною точностью. Отецъ является безусловнымъ вождемъ и главою семьи; мужъ — точно также глава своей жены, которая считаетъ себя нравственно обязанною исполнять его волю, сообразовать свои желанія и вкусы съ желаніями и вкусами мужа и являться во всемъ его первою, ближайшею помощницею. Между тѣмъ, надъ женою никогда не тяготѣетъ рука суроваго мужа, и здѣсь даже понятія не имѣютъ о томъ, что̀ у насъ извѣстно подъ характерными словами «самодуръ», «самодурство». Напротивъ, отношенія мужа къ женѣ преисполнены тихой мягкости и деликатности, такъ что свое подчиненное положеніе жена несетъ не изъ страха, не изъ боязни кулака, а на основаніи общихъ примѣровъ и глубоко вкоренившагося извѣчнаго обычая, да и самый внутренній складъ, самая натура болгарки не перечитъ этому, и потому-то болгарскія женщины отличаются своимъ цѣломудріемъ и супружескою вѣрностью. Здѣсь скорѣе можно услышать о паденіи дѣвушки, увлекшейся романическою любовью (хотя это и величайшая рѣдкость), но о паденіи замужней женщины — никогда. Балканская и преимущественно болгарская славянщина — чуть ли не единственный уголокъ во всей Европѣ, гдѣ семейная нравственность сохранилась въ такой неприкосновенной чистотѣ, и это потому, что обще-европейская цивилизація еще не успѣла внести сюда своихъ благъ и своего растлѣнія.
Замѣчателенъ тактъ и умѣніе болгарскихъ дѣвушекъ и молодыхъ женщинъ держать себя съ посторонними мужчинами. Встрѣчаясь съ чужимъ человѣкомъ гдѣ бы то ни было, въ обществѣ, или на-единѣ, болгарка ведетъ себя совершенно одинаково, просто и довѣрчиво; она радушно протянетъ свою руку, будетъ разговаривать безъ всякаго смущенія или застѣнчивости, какъ съ добрымъ другомъ, съ хорошимъ знакомымъ, но все это такъ, что никому и въ голову не придетъ сказать ей нескромное слово, сдѣлать двусмысленный намекъ, а тѣмъ болѣе, какъ говорится, поухаживать за нею. Здѣсь между обоими полами существуетъ то, что всего вѣрнѣе можно назвать человѣческими отношеніями, въ хорошемъ, серьозномъ значеніи этого понятія. И опять-таки, какая поразительная противоположность съ лѣвымъ, румынскимъ берегомъ Дуная! Я уже писалъ однажды, что красота румынскихъ женщинъ, за рѣдкими исключеніями, носитъ на себѣ преимущественно животный оттѣнокъ, безъ всякаго одухотворенія и разумности въ выраженіи глазъ, улыбки и вообще физіономіи. Здѣсь же — совсѣмъ не то. Болгарки стройны, нѣсколько сухощавы, и лица ихъ исполнены смысла и чувства. Не рѣдко въ складѣ ихъ привѣтливой улыбки и въ выраженіи прекрасныхъ глазъ просвѣчиваетъ нѣчто больное, тоскливое, какъ будто глубоко схороненное и сжатое въ душѣ горе. Она говоритъ съ вами, повидимому, весело, мило, непринужденно, но нѣтъ-нѣтъ — и вдругъ проскользнетъ на мгновенье въ глазахъ это щемящее страданіе, словно бы мимолетное воспоминаніе души о чемъ-то роковомъ, ужасномъ. Я увѣренъ, что тотъ, кто порою серьозно вглядывался и наблюдалъ эти лица, будетъ вполнѣ согласенъ со мною.
Не смотря на многовѣковое давленіе магометанства, а можетъ быть именно вслѣдствіе этого давленія, болгары, городскіе и сельскіе, сохранили въ чистотѣ не только православную вѣру, но и религіозные обычаи своихъ предковъ. Они какъ бы инстинктивно чуютъ, что православная вѣра — это ихъ знамя, камень спасенія, ковчегъ, въ которомъ до дня воскресенія изъ рабства должна сохраниться ихъ народность отъ смѣшенія и поглощенія ея мусульманскимъ началомъ. На сколько на лѣвомъ берегу румынское «общество» пропиталось индиферентизмомъ къ своей православной вѣрѣ, на столько же здѣсь то, что составляетъ «общество», держится за эту вѣру, какъ за самый прочный оплотъ свой.
Старанія г. Цанкова, который изъ патріотическаго усердія, чтобы болгарамъ было полегче жить подъ туркомъ, задумалъ было обратить ихъ въ католичество, имѣли самый ничтожный успѣхъ: нѣсколько «цивилизованныхъ» горожанъ, воспитывавшихся въ Парижѣ или въ Вѣнѣ, да нѣсколько сельскихъ общинъ, которымъ турки за измѣну вѣрѣ отцовъ дозволили построить костелы съ высокими колокольнями и повѣсить на нихъ колокола — вотъ и весь результатъ усилій г. Цанкова. Масса народа осталась совершенно чужда этой затѣѣ и предпочла лучше оставаться подъ невыносимымъ гнетомъ, чѣмъ покупать себѣ льготы подобною цѣною. Между религіозными обычаями болгаръ самый главный — хожденіе ко святымъ мѣстамъ: въ Іерусалимъ и на Аѳонскую гору. Странникъ, побывавшій въ первомъ изъ этихъ мѣстъ и принесшій о томъ свидѣтельство отъ іерусалимскаго патріарха, получаетъ въ обществѣ почетное имя «хаджи», которымъ болгаринъ дорожитъ едва ли не болѣе всякаго титула. Званіе хаджи переходитъ иногда въ потомство и обращается въ прозвище, въ фамилію. Болгары въ особенности чествуютъ праздники: Вознесенія Господня, Успѣнія и Рождества Пресвятой Богородицы и дни святыхъ: Архангела Михаила, Николая Чудотворца, Кирилла и Меѳодія, первоучителей славянскихъ, Аѳанасія (марта 18-го), Іоанна Крестителя и Іоанна Рыльскаго, св. Димитрія (26-го октября) и въ особенности чтимаго св. Георгія Побѣдоносца. Въ эти дни у болгаръ совершаются въ домахъ молебны, устраиваются столы, дѣлаются пожертвованія на бѣдныхъ и на церковь, болгарки заходятъ къ знакомкамъ и сосѣдкамъ поздравить съ праздникомъ и приносятъ въ даръ другъ дружкѣ пшеничные короваи, медъ, вареные бобы и иныя лакомства, украшенныя, смотря по времени года, либо живыми цвѣтами, либо же пучечками сушеныхъ ароматическихъ травъ. Кромѣ того, каждый изъ ремесленныхъ классовъ имѣетъ своего особаго покровителя изъ числа св. угодниковъ, денъ котораго они празднуютъ общественными угощеніями; такъ, напримѣръ, врачи и аптекаря — св. Пантелеймона Цѣлителя, изображеніе коего не рѣдко помѣщается и на вывѣскахъ аптекъ, учителя — св. Кирилла и Меѳодія, плотники и бочары — св. Іосифа Обручника и т. п., а въ день св. Ѳедора Тирона каждый молодой болгаринъ непремѣнно наскакиваетъ свою верховую лошадь, считая этого святаго покровителемъ лошадей и думая, что скачка въ этотъ день даетъ лошади крѣпость и здоровье. По окончаніи же полевыхъ работъ, послѣ сбора фруктовъ и винограда, болгары — преимущественно сельчане — устраиваютъ особый праздникъ, называемый «за Боже́ име». Для этого, священникъ и община назначаютъ день, къ которому каждый изъ хозяевъ жертвуетъ, смотря по состоянію: куръ, барановъ, масло, сыръ и прочее; все это сносится на церковный дворъ. Мужчины варятъ и жарятъ пожертвованную живность, а женщины въ это же самое время занимаются по домамъ приготовленіемъ разныхъ другихъ кушаній, между которыми главное — «коливо» — вареная свѣжая пшеница, обливаемая либо медовою сытою, либо топленымъ масломъ, какъ кому по вкусу. Все наготовленное сносится также на церковный дворъ, гдѣ послѣ обѣдни священникъ съ молитвою окропляетъ св. водою яства и питія, а по исполненіи этого, начинается общественный пиръ, раздача бѣднымъ и, главное, священнослужителямъ съ причтомъ, въ пользу которыхъ идутъ также всѣ кожи и перья пожертвованныхъ животныхъ.
Систовскіе болгары очень гостепріимны; это, впрочемъ, общая славянская черта. Наша хозяйка, каждое утро, какъ только мы съ двумя товарищами просыпались, говорила намъ чрезъ затворенную дверь «добыръ день!» и присылала съ деньщикомъ подносъ, на которомъ неизмѣнно красовались три букетика свѣжихъ цвѣтовъ, три стакана чистой холодной воды и столько же хрустальныхъ блюдцевъ съ вареньемъ; каждый разъ варенье было все разное: то молодые грецкіе орѣхи въ меду, то сливы, вишни, розовые лепестки и т. п. Угощеніе турецкимъ кофе, въ миніатюрныхъ чашечкахъ, входило также въ неизбѣжный обиходъ, и притомъ по нѣскольку разъ на день. Вылкъ Поварджіевъ хотѣлъ было, чтобы мы у него каждый день и обѣдали, и ужинали, и для этого измѣнилъ даже свой обычай ѣсть за низенькой масой, приказавъ накрывать столъ въ парадной комнатѣ по европейски. Первые два дня не было никакой возможности отговориться отъ этого, но потомъ мы кое-какъ, разными дипломатическими путями, отдѣлались, не желая стѣснять и вводить въ лишніе расходы своихъ добрыхъ хозяевъ.
Я упомянулъ, что мнѣ довелось быть на болгарской свадьбѣ. Женился одинъ бравый молодой человѣкъ, который, обрадовавшись приходу русскихъ, торопился сыграть свою свадьбу до наступленія Петровскаго поста, съ тѣмъ, чтобы, поживъ немножко съ женою, опредѣлиться въ болгарское ополченіе. Свадьба передъ боемъ, со всѣми его роковыми случайностями, явленіе не совсѣмъ обычное; но тутъ оправданіемъ ея служила сильная взаимная любовь молодыхъ людей. Не идти въ ополченіе такому молодцу стыдно, а пойдешь — быть можетъ, и убьютъ, такъ дай же хоть передъ смертью минуту взаимнаго счастія! Мои хозяева были въ числѣ почетныхъ гостей, а вмѣстѣ съ ними родители жениха и намъ сдѣлали приглашеніе. Въ свадебныхъ обрядахъ болгаръ есть много своеобразныхъ и въ то же время обще-славянскихъ чертъ. Вылкъ Поварджіевъ съ женою — и даже не столько онъ, сколько его жена — причемъ самъ онъ служилъ переводчикомъ, разсказали мнѣ весь послѣдовательный ходъ этихъ обрядовъ, что̀ я тотчасъ же и записалъ, на свѣжую память.
Молодой, или — какъ здѣсь называютъ — юнакъ-болгаринъ наглядываетъ себѣ невѣсту всегда самъ, но женится на ней не иначе, какъ съ согласія своихъ родителей, причемъ сватовство составляетъ очень тонкую, дипломатическую процедуру и идетъ большею частію чрезъ посредство друзей жениховыхъ отца и матери. Когда родители невѣсты согласны на бракъ, тогда уже въ ихъ домъ открыто и, такъ сказать, офиціально засылаются сваты, которые, въ заключеніе сговора, условливаются объ имуществѣ и приданомъ, имѣющемъ поступить въ собственность жениха отъ родителей невѣсты. При этомъ сговорѣ иногда присутствуетъ и женихъ, но не иначе, какъ безмолвнымъ зрителемъ и слушателемъ, словно бы его тутъ и нѣтъ. Обычай налагаетъ на него не совсѣмъ-то пріятный искусъ: со дня сговора и до минуты отправленія подъ вѣнецъ онъ не можетъ видѣть свою невѣсту, и обязанъ во все это время задаривать ея родню, а также лично заботиться о подвѣнечномъ нарядѣ своей избранной. Если вѣнчаніе приходится на воскресный день, то въ четвергъ въ домѣ у невѣсты, равно какъ и у жениха (если онъ живетъ съ родителями) собираются дѣвушки просѣевать муку для свадебнаго коровая. Это просѣеваніе совершается сквозь три сита, положенныя одно на другое, причемъ у невѣсты въ верхнее сито кладется обручальное кольцо жениха, а у сего послѣдняго — кольцо невѣсты, и онъ, по окончаніи работы, обязанъ одарить разными бездѣлушками сѣяльщицъ. На слѣдующій день, т. е. въ пятницу, тѣ же дѣвицы вновь собираются у жениха и у невѣсты, чтобы печь свадебные короваи, — обрядъ, во время котораго у жениха играетъ музыка, состоящая изъ двухъ дудокъ или свирелей, узенькой продлинноватой скрыпицы, бубна и особаго инструмента съ двумя дудками, сдѣланнаго, въ родѣ волынки, изъ козьей кожи и называемаго «гайда». Надо, впрочемъ, сознаться, что сочетаніе звуковъ, производимое совокупностью этихъ инструментовъ, далеко не гармонично. Когда жениховы короваи испечены, наибольшій изъ нихъ дѣвицы намазываютъ медомъ и ставятъ его на покрытый салфеткою столъ, въ лучшей горницѣ дома; на короваѣ утверждаютъ стаканъ съ виномъ, куда опускается кольцо невѣсты. Разъ, что это сдѣлано, дѣвицы сплетаются вокругъ стола хороводомъ и начинаютъ плясать «коло», въ родѣ румынскаго «джока» и извѣстной нашей малорусской свадебной пляски. По окончаніи «кола», дѣвица-дру̀жка снимаетъ съ коровая стаканъ, вынимаетъ изъ него кольцо и вручаетъ послѣднее жениху, а вино выплескиваетъ на четыре стороны. Весь этотъ обрядъ называется «медевѝкъ» или «меденѝца» — отъ меда, которымъ намазывается коровай, — и пока все это происходитъ у жениха, въ домѣ невѣсты ея родные тоже занимаются хлѣбопеченіемъ и приготовленіемъ медевика, но музыка при этомъ отсутствуетъ и самый обрядъ съ кольцомъ и выплескиваніемъ вина не совершается. Впрочемъ, въ городахъ, гдѣ не такъ строго исполняется искусъ разлуки брачущихся до дня вѣнчанія, женихъ, справивъ у себя медевикъ, отправляется, въ сопровожденіи дѣвицъ и музыки, въ домъ невѣсты, гдѣ и совершается описанный выше обрядъ во всѣхъ его подробностяхъ. Наканунѣ свадьбы къ жениху собираются мужчины, приглашенные на свадьбу, и тутъ, въ ихъ присутствіи, совершается бритье бородъ у жениха, посаженнаго отца, шаферовъ и прочихъ почетныхъ лицъ. За тѣмъ, является посаженная мать невѣсты съ подругами послѣдней, для торжественнаго пріема и перенесенія подвѣнечнаго наряда и прочихъ вещей, назначенныхъ въ подарокъ невѣстѣ и ея родственникамъ. Вещи эти кладутся въ корыта или на подносы; при перенесеніи же ихъ по улицамъ — впереди идетъ музыка, за нею шафера съ подвѣнечнымъ нарядомъ, а по сторонамъ ихъ остальные юнаки съ прочими подарками и, наконецъ, гости и толпа любопытныхъ. Когда эта процессія подходитъ къ цѣли своего шествія, мать выводитъ за ворота невѣсту, окруженную частію остававшихся съ нею подругъ, встрѣчаетъ гостей и приглашаетъ ихъ во дворъ, гдѣ уже приготовленъ столъ, съ разложенными на немъ рукодѣльями невѣсты, предназначенными въ подарокъ жениху. Вокругъ этого стола составляется «коло» изъ юнаковъ и дѣвушекъ, а шафера въ это время чествуютъ гостей виномъ, послѣ чего процессія тѣмъ же порядкомъ возвращается къ жениху, съ подарками невѣсты.
Въ утро дня, назначеннаго для свадьбы, шафера и юнаки съ музыкою отправляются сначала за посаженнымъ отцомъ, потомъ за посаженною матерью и приводятъ ихъ въ домъ невѣсты, куда вслѣдъ за этимъ является и женихъ. Посаженные родители уже приготовили, по обычаю, цвѣтную шелковую ткань или платки, полагаемые при вѣнчаніи подъ ноги молодыхъ, и полотенце, которымъ они обязаны связать руки брачущихся въ церкви. При этомъ же посаженные родители собираютъ съ родственниковъ той и другой стороны «бакшишъ», въ пользу молодыхъ — какой нибудь пустякъ серебряною, а иногда, смотря по состоянію, и золотою монетою, такъ сказать, молодымъ на разживу. По окончаніи этого сбора, всѣ присутствующіе сопровождаютъ въ церковь жениха съ невѣстою, которые идутъ впереди, взявши другъ друга за руки. Голова невѣсты покрывается при этомъ особымъ уборомъ, изъ массы очень узенькихъ и тонкихъ полосокъ позолоченной и посеребренной латуни. Этотъ уборъ длинными, блестящими нитями ниспадаетъ на плечи, закрывая собою все лицо невѣсты отъ постороннихъ взоровъ. Самый обрядъ вѣнчанія совершается, конечно, какъ и у насъ, съ тою, впрочемъ, особенностью, что когда клиръ запоетъ «Исаія ликуяй» и молодыхъ поведутъ вокругъ аналоя, — на нихъ вдругъ начинаютъ бросать со всѣхъ сторонъ орѣхи, пряники, конфекты и подсолнухи — «чтобы полно̀ и сладко жилося». Ребятишки при этомъ гурьбой, на перерывъ другъ передъ дружкой, бросаются впередъ — подбирать эти лакомства, и тутъ уже идетъ веселый шумъ и гамъ, пока молодые не станутъ опять на свое мѣсто. По выходѣ новобрачныхъ изъ церкви, болгары любятъ сопровождать ихъ шествіе, кромѣ музыки, еще выстрѣлами изъ ружей и пистолетовъ. Но такъ какъ имѣть оружіе имъ вообще запрещено, то на это каждый разъ испрашивалось, разумѣется, за приличный бакшишъ, разрѣшеніе каймакама, и тогда знакомые турки снабжали ихъ на этотъ случай своимъ оружіемъ. Впрочемъ, въ настоящій разъ дѣло обошлось безъ выстрѣловъ, чтобы не произвести ложной тревоги въ войскахъ. Процессія отправляется въ домъ къ молодому, гдѣ молодые люди изъ числа родственниковъ и близкихъ знакомыхъ новобрачной требуютъ за нее выкупъ съ мужа — самый незначительный, конечно, только для вида. Начинаются общія поздравленія и угощенія; молодыхъ сажаютъ за парадный столъ на первое мѣсто, подъ образами, и при этомъ они должны нѣсколько времени подержать у себя на рукахъ двухъ младенцевъ: молодой — мальчика, молодая — дѣвочку. Передъ обѣдомъ родственники новобрачной удаляются домой, чтобы приготовить сдачу ея приданаго и потому еще, что обѣдать имъ у молодаго въ первый день свадьбы считается не въ обычаѣ. Послѣ обѣда начинаются танцы, для чего всѣ приглашенные молодые люди и дѣвушки выходятъ на дворъ, куда допускаются и посторонніе зрители. Молодая не танцуетъ; она, въ своемъ блестящемъ головномъ уборѣ, откидываемомъ послѣ вѣнца на затылокъ, выходитъ время отъ времени на балконъ или на открытую галлерейку, только для того, чтобы поглядѣть благосклоннымъ окомъ на танцы. Затѣмъ шафера и гости отправляются на короткое время къ отцу новобрачной, за ея приданымъ. Во время выдачи вещей съ рукъ на руки, дѣвушка-сестра или ближайшая родственница молодой (тоже дѣвушка) начинаетъ въ шутку требовать выкупъ и назначаетъ цѣну каждой вещи; шафера торгуются, съ разными веселыми прибаутками, и кончаютъ тѣмъ, что предлагаютъ продавщицѣ взять и ее съ собою. Вечеромъ у молодаго приготовляется большой ужинъ, на который приглашаются и родственники новобрачной, кромѣ ея родителей, и во время стола одна изъ ея старшихъ родственницъ раздаетъ всѣмъ присутствующимъ подарки — платки, утиральники, шарфики и т. п. Каждый, получающій подарокъ, кладетъ на подносъ нѣсколько денегъ — отдариваетъ. Молодые при этомъ не присутствуютъ. По окончаніи ужина, всѣ приглашенные и родственники новобрачной расходятся по домамъ, а посаженные отецъ и мать вводятъ молодыхъ въ брачную спальню. Этимъ и кончаются свадебные обряды. Но нельзя не замѣтить одного предразсудочнаго повѣрья: суббота почему-то считается у болгаръ мертвымъ днемъ, и вслѣдствіе этого молодая чета въ ночь подъ первую субботу своей супружеской жизни не ночуетъ у себя дома, а отправляется на ночлегъ къ кому нибудь изъ близкихъ родственниковъ, потому что если первая суббота застанетъ ихъ въ собственномъ домѣ, то они скоро умрутъ[16].
Народные обычаи, какъ напримѣръ, святочныя гаданіи и коляда подъ хозяйскими окнами — точно такія же, какъ и у насъ. Ужины подъ Рождество, подъ Новый годъ и въ Крещенскій сочельникъ празднуются также, какъ у малороссіянъ, съ кутьею и взваромъ[17], но съ тою лишь особенностью, что, садясь за семейный столъ, глава семьи обкуриваетъ ладономъ иконы, кушанья и всѣхъ присутствующихъ. Праздникъ Ивана-Купалы извѣстенъ здѣсь подъ именемъ «Пинеру̀да» (красная бабочка). Въ этотъ день молодыя сельскія дѣвушки наряжаются въ листья болотныхъ травъ и выходятъ въ поле искать мотыльковъ, распѣвая при этомъ особую обрядовую пѣсню, а къ вечеру дѣлаютъ изъ глины куклу безъ головы и кидаютъ ее въ рѣку, въ воспоминаніе обезглавленія Іоанна Крестителя.
Видѣлъ я здѣсь также и похороны. Однажды сидѣли мы въ саду и вдругъ слышимъ на улицѣ какіе-то странные смѣшанные звуки, — не то вой, не то пѣніе, но очень дикое, нестройное: дѣтскіе голоса крикливо тянутъ одну безконечную ноту, а голоса нѣсколькихъ взрослыхъ людей гнусливо, въ носъ, выводятъ какія-то рулады. Изъ любопытства мы вышли на улицу, смотримъ — похороны. Впереди процессіи несутъ крестъ и рипиды, затѣмъ идутъ пѣвчіе — мальчики и дьячки, потомъ священники въ бѣлыхъ шерстяныхъ ризахъ, съ нашитыми на нихъ черными крестами и каймами, и наконецъ несутъ покойника, окруженнаго толпою родныхъ и знакомыхъ. Здѣсь хоронятъ безъ гробовъ. Умершаго кладутъ на носилки въ родѣ кровати, покрываютъ церковною пеленою и несутъ на кладбище, гдѣ трупъ съ помощью тяжей спускается на доскѣ въ яму. На этотъ разъ хоронили молодую дѣвушку. Она была одѣта въ бѣлое платье и обвита, поверхъ савана, живыми цвѣтами, а на груди ея лежала іерусалимская булла, обыкновенно добываемая у хаджей и возвращаемая имъ послѣ похоронъ. Мы пошли вслѣдъ за процессіею на кладбище. Здѣсь, предъ опусканіемъ тѣла въ могилу, священнику подали сосудъ, наполненный смѣсью вина и деревяннаго масла. Этою жидкостью онъ облилъ крестообразно покойницу и яму. Когда могильщики, въ присутствіи родныхъ и провожавшихъ, закопали ее — священникъ окурилъ могилу ладономъ, а одинъ изъ родственниковъ окропилъ ее краснымъ виномъ и поставилъ въ головахъ жестяной шкафчикъ, похожій съ виду и на часовеньку, и на фонарикъ. Въ этотъ шкафчикъ помѣстили небольшую икону, положили угольевъ, среди которыхъ воткнули восковую свѣчу и посыпали все это ладономъ. За тѣмъ послѣдовала раздача ломтиками пшеничныхъ короваевъ, за упокой души, послѣ чего родные и провожавшіе удалились съ молитвою и общимъ поклономъ могилѣ.
Одно изъ болгарскихъ кладбищъ въ Систовѣ находится на восточной окраинѣ города, рядомъ съ турецкимъ, отъ котораго отдѣляется высокою глинобитною стѣною. Намъ не разъ доводилось слышать и читать о поэтической красотѣ и тихой прелести турецкихъ кладбищъ. Не знаю, какъ будетъ дальше, но то что̀ мы видѣли здѣсь, производитъ самое прозаическое и притомъ безотрадное впечатлѣніе[18]. Турецкое кладбище занимаетъ собою плоскость въ нѣсколько десятинъ земли, ничѣмъ не огороженной. Надъ могилами вкривь и вкось, во множествѣ торчатъ самые грубые, неотесанные осколки плитняковъ, замѣняющихъ памятники. Ни цвѣтника, ни деревца, ни кустика, ни малѣйшаго украшенія надъ могилами; даже и надписей не видно. Одна лишь голь и запустѣніе повсюду. Но положительно дурно вотъ что: зарывая своихъ мертвецовъ, турки оставляютъ въ могилѣ, надъ головою покойника, небольшое отверстіе, для того, чтобы въ день общаго воскресенія онъ могъ услышать трубу Азраила, а то если не сдѣлать отверстія — гласъ трубный не дойдетъ до слуха усопшаго, который рискуетъ такимъ образомъ не попасть въ Магометовъ рай и не наслаждаться гуріями пророка. Но до того времени, пока Азраилъ не вострубитъ — турецкія кладбища, благодаря этимъ отдушинамъ, служатъ главнѣйшимъ источникомъ заразы, свирѣпствующей въ Турціи несравненно чаще, чѣмъ гдѣ бы то ни было въ Европѣ.
Примѣчанія
править- ↑ Къ сожалѣнію, впослѣдствіи интендантское вѣдомство какъ бы вовсе забыло о существованіи систовскаго склада, еще и въ позднюю осень неизмѣнно охранявшагося часовыми, между тѣмъ какъ войска, проходившія въ это самое время черезъ Систовъ, уже терпѣли нѣкоторыя лишенія въ продовольствіи.
- ↑ У насъ почему-то усвоилось румынское и австрійское произношеніе имени этого города.
- ↑ Въ Систовѣ считается 2,000 домовъ болгарскихъ, до 100 валашскихъ, 1,530 турецкихъ и 160 цыганскихъ.
- ↑ Родъ кальяна, но меньшихъ размѣровъ.
- ↑ Красный стручковый перецъ.
- ↑ Какъ и во всей вообще Болгаріи.
- ↑ Въ Систовѣ, между прочимъ, въ первые же дни по переходѣ войскъ за Дунай, появилось нѣсколько румынскихъ извѣстнаго рода женщинъ. Городской совѣтъ тотчасъ же выпроводилъ ихъ обратно въ Зимницу, мотивируя свое рѣшеніе тѣмъ, что въ нашемъ-де городѣ испоконъ вѣку такой мерзости не водилось. Это, если хотите, даже черезъ чуръ уже пуристически. Супружеская измѣна здѣсь просто неслыханное дѣло, и нарушившій законъ не нашелъ бы себѣ мѣста въ обществѣ; на него всѣ смотрѣли бы, какъ на потерявшаго честь и достоинство, опозореннаго человѣка, а въ простомъ народѣ незыблемая вѣра въ дѣвическую нравственность доходитъ до такой степени, что во многихъ мѣстностяхъ дѣвушкамъ до выхода замужъ не въ обычаѣ ходить на исповѣдь и къ причастію. Однажды, когда я, удивленный этимъ обстоятельствомъ, спросилъ одну почтенную мать семейства, почему это такъ? — она мнѣ отвѣтила о своей 16-ти-лѣтней дочери: «ей пока еще не въ чемъ каяться, она чиста, она — ангелъ». Можно представить себѣ, какимъ ужаснымъ, невыносимымъ оскорбленіемъ, при такомъ-то взглядѣ, являлись для болгаръ эти вѣчныя изнасилованія турками ихъ женщинъ.
- ↑ Тѣ же черты, какъ приглядывался я впослѣдствіи, суть общія и для всей Болгаріи.
- ↑ Въ другихъ городахъ, далѣе въ глубь страны, этотъ характеръ построекъ является уже не столь исключительнымъ.
- ↑ Первое названіе румынскаго, а второе турецкаго происхожденія. У румынъ (кромѣ высшаго сословія) и у турокъ ѣдятъ за обѣдомъ и ужиномъ на точно такихъ же столикахъ, — обычай, заимствованный, очевидно, съ Востока.
- ↑ Теперь, конечно, это иначе: турецкая рѣзня и истребленіе породили массу бѣдняковъ, лишившихся послѣдняго куска хлѣба; но и то рѣдкость, когда болгаринъ рѣшится на улицѣ протянуть руку за милостыней; если и просятъ, то больше несчастныя женщины, вдовы зарѣзанныхъ мужей, бѣжавшія сюда изъ-за Балканъ съ малыми ребятами.
- ↑ Въ тѣхъ же домахъ, гдѣ прислуги пѣтъ, ея обязанности исполняются членами семейства, преимущественно младшими.
- ↑ У бѣдняковъ и сельчанъ, въ глиняныхъ мазанкахъ, внутри горницы, а также и съ какой-либо стороны наружнаго шелашеобразно крытаго входа, эти диваны дѣлаются изъ земли, а поверхъ накладывается толстый слой битой глины, и здѣсь уже они покрываются цыновкою, кошмою, или домодѣльными коврами.
- ↑ Донской витязь.
- ↑ Со знаменемъ львинымъ.
- ↑ Если умираетъ перворожденный ребенокъ, то родители въ день его погребенія тоже не ночуютъ дома, для того чтобы не умирали и другія будущія ихъ дѣти.
- ↑ Похлебка въ родѣ компота изъ сушеныхъ грушъ, сливъ и изюма.
- ↑ То же самое рѣшительно повсюду, за исключеніемъ знаменитаго Скутарійскаго кладбища, которое дѣйствительно прелестно своими мраморными мавзолеями и памятниками, въ видѣ стоячихъ плитъ и столбиковъ, увѣнчанныхъ изваянными чалмами, самыхъ разнообразныхъ рисунковъ; но еще болѣе прелестно это кладбище своимъ лѣсомъ высокихъ темныхъ кипарисовъ. Во всѣхъ же вообще городахъ Турціи не малое число мусульманскихъ кладбищъ находится въ самыхъ людныхъ городскихъ центрахъ, около многочисленныхъ мечетей, что еще болѣе распространяетъ заразу въ воздухѣ и безъ того уже грязныхъ, нечистоплотныхъ городишекъ.