Днемъ, 15-го сентября, мимо нашей стоянки неожиданно проскакалъ Мюратъ, въ сопровожденіи одного сигналиста; онъ наскоро отдалъ намъ приказъ трубить у аванпостовъ тревогу и садиться на коней, затѣмъ помчался дальше. Приказъ Мюрата скоро былъ приведенъ въ исполненіе, и мы поѣхали по направленію къ Богородску. Попутный вѣтеръ окутывалъ насъ облаками дыма горѣвшаго города, и лучи солнца, пробивающіеся сквозь эти облака, окрашивали насъ и все окружающее въ желтый цвѣтъ. Близко отъ насъ были казаки, но сегодня мы не обмѣнялись ни однимъ выстрѣломъ. Мы, вѣроятно, находились уже на разстояніи мили отъ Москвы. Съ наступленіемъ ночи мы расположились лагеремъ, а на слѣдующій день отправились дальше. Мы миновали довольно красивыя, указывающія на достатокъ, деревни, которыхъ особенная архитектура, внѣшняя чистота и украшенія намъ очень понравились. Вечеромъ, при приближеніи къ находящемуся вправо отъ дороги и состоящему изъ деревянныхъ строеній городку Богородску, мы впервые увидѣли нашихъ противниковъ. Въ то время какъ наша кавалерія приближалась мѣрнымъ шагомъ, мы замѣтили нѣсколькихъ казаковъ на крутой вершинѣ горы, вокругъ которой дорога дѣлаетъ поворотъ, прежде чѣмъ перерѣзать рѣку Клязьму, текущую здѣсь съ юга на сѣверъ. Мы остались по эту сторону и расположились передъ самымъ городкомъ. Здѣсь, благодаря старанію нѣсколькихъ офицеровъ, мы получили изъ Москвы посылку со съѣстными припасами, чему мы, конечно, очень обрадовались.
17-го, послѣ полудня, намъ предстояло перейти рѣку Клязьму. Начальники наши не рѣшились довѣрить свои полки и пушки наскоро построенному мосту, и поэтому мы отправились искать брода. Послѣ продолжительныхъ поисковъ и произведенныхъ измѣреній нашли глубину Клязьмы столь значительной, что нельзя было и требовать отъ ѣздившихъ на низкорослыхъ лошадяхъ, чтобъ они проѣхали вмѣстѣ съ другими, и потому приказано было посадить на тѣхъ больныхъ и отослать ихъ въ Москву. Это наскоро было сдѣлано также и во всей дивизіи, и я долженъ былъ при этомъ отпустить съ отправленными самаго опытнаго изъ моихъ младшихъ врачей. Я лишился также и моего другого помощника, а вмѣстѣ съ нимъ и сабли, память о Москвѣ, поднятой мною въ Кремлѣ. Гора, на вершинѣ которой мы видѣли вчера казаковъ, осталась отъ насъ вправо; мы ѣхали поперекъ поля, проѣхали лагерное мѣсто русскихъ, снова попали на главную дорогу и застали жителей первой же деревни занятыми укладкой своего скарба и готовящимися къ бѣгству. Одна крестьянка, домъ которой стоялъ на возвышеніи возлѣ самой дороги, была усердно занята нагруженіемъ телѣги кроватями и т. д.; усаживая на нихъ своихъ дѣтей и привязывая сзади корову, несмотря на то, что телѣга еще не была запряжена, она возбудила смѣхъ и удивленіе. Мы проѣхали мимо; никто ей не помѣшалъ, но красивая, молодая женщина продолжала совершенно серьезно и угрюмо свою работу, не озираясь на насъ. Продолжая маршировать дальше, влѣво отъ дороги мы увидѣли далеко простирающуюся, состоящую большею частью изъ луговъ, равнину, на которой безчисленными купами сложено было приготовленное на зиму сѣно. Мы встрѣчали много деревень и въ каждой возвышающуюся помѣщичью усадьбу. Въ темный вечеръ мы расположились на холмистой мѣстности у деревни, находящейся между Богородскомъ и Покровомъ. Разставивъ патрули, командиры отправились въ деревню, такъ какъ кругомъ ничего подозрительнаго не было; тамъ они разсчитывали хорошо закусить. Рано утромъ я посѣтилъ моего командира, полковника фонъ-Милькау. Онъ сказалъ мнѣ, что до новыхъ распоряженій мы останемся здѣсь, такъ какъ потеряли слѣдъ непріятеля. Однако, въ полдень, пришелъ уже приказъ, предписывающій немедленно выступить.
Мы пошли къ западу отъ Казанской дороги, на которой мы еще вчера бесѣдовали о Коцебу и объ его путешествіи въ Сибирь. Черезъ нѣсколько часовъ ѣзды по полю мы достигли сахарнаго завода, обширныя зданія котораго, вмѣстѣ съ красивыми садами, составляли прекрасное помѣстье. Здѣсь мы застали уже слѣды опустошенія, произведеннаго отрядомъ, проѣхавшимъ раньше насъ.
Отсюда мы направились по столбовой дорогѣ, ведущей къ рѣкѣ Москвѣ. Берега этой рѣки не высоки, но круты; мѣстность кругомъ довольно живописная; попадались намъ деревни, помѣстья, фабрики, но жителей мы почти не видѣли; большинство изъ нихъ при приближеніи нашемъ бѣжало. Казаковъ мы также не встрѣчали на этомъ пути.
Весь слѣдующій день шелъ дождь. Мы ѣхали великолѣпнымъ лѣсомъ и восторгались мощными дубами. Затѣмъ опять проѣзжали мимо богатыхъ помѣстій, по чуднымъ нивамъ, съ оставшимися на нихъ колосьями ржи и гречи.
Эта великолѣпная страна съ своеобразной культурой, со множествомъ богатыхъ усадебъ съ цѣлыми складами сѣна и хлѣба дала намъ поводъ мечтать и говорить объ отдыхѣ, мирѣ, несмотря на то, что дымъ Московскаго пожара мы все еще чувствовали. Такъ же мирно были настроены и другія народности нашего отряда; пруссаки, поляки, французы—всѣ мечтали о мирѣ; офицеры и солдаты охотно вели бесѣды на эту тему. Враги наши куда то исчезли, и мы не имѣли ни малѣйшаго представленія ни объ ихъ намѣреніяхъ, ни о мѣстонахожденіи. Въ такомъ же полномъ невѣдѣніи мы были и относительно другихъ частей нашей арміи.
Кругомъ царствовала тишина; только по ночамъ далекій отблескъ Московскаго пожара напоминалъ намъ о войнѣ, но несмотря на это намъ казалось, что воюющія стороны заняты разработкой условія мира.
Слѣдующіе дни были и дождливѣе, и холоднѣе.
Ночью мы повернули со столбовой дороги вправо и скоро пришли въ городокъ Подольскъ, лежащей при рѣкѣ Пахрѣ, въ долинѣ которой нашему отряду пришлось провести страшно дождливую, бурную и холодную ночь. Твердо увѣренные, что здѣсь намъ придется заночевать, я и два моихъ помощника укрылись въ стѣнномъ сараѣ. Подъ кровлею, защищенные отъ бури и дождя, мы чувствовали себя превосходно и мало думали о томъ, что происходило за дверьми сарая, хотя почти всю ночь былъ слышенъ конскій топотъ: это проѣзжала кавалерія. Младшій врачъ отыскалъ владѣлицу сарая и раздобылъ яицъ, масла и хлѣба. Между тѣмъ наступило утро; дождь прошелъ и небо прояснилось. Бодрые и подкрѣпленные отдыхомъ и ѣдой, мы сожалѣли только о томъ, что самую тяжкую изъ ночей за все время этой войны, солдатамъ нашимъ пришлось провести подъ открытымъ небомъ. Это была ночь съ 25 на 26 сентября, когда мы снова присоединились къ арміи, покинувшей насъ у Богородска, по дорогѣ въ Казань. Теперь Мюратъ опять былъ съ нами.
Утромъ 26-го выступили и скоро миновали рѣку Пахру.
На этихъ переходахъ мы встрѣтили русскихъ крестьянъ, и сегодня на возвышеніи крестьянскіе дворы, жители которыхъ безъ боязни и равнодушно выходили посмотрѣть, что принесетъ имъ наступающій день. Командиръ знаками показалъ имъ, что онъ хочетъ пить. Одинъ изъ крестьянъ въ широкой и глубокой деревянной посудѣ принесъ и вѣжливо и простодушно подалъ какой-то желтоватый напитокъ. Командиръ, утоливъ свою жажду, передалъ посуду окружающимъ. Мы нашли его чрезвычайно вкуснымъ. Крестьянинъ получилъ обратно пустую посуду и серебряную посуду нашей чеканки. Онъ такъ низко поклонился, что волосы его коснулись земли—обычай выраженія благодарности, какого мы никогда еще не видѣли. Лишь на слѣдующее лѣто въ Борисовѣ при Березинѣ я узналъ, что этотъ напитокъ называется квасомъ. Въ этотъ день, 26 сентября, мы снова встрѣтили русскихъ, которые словно пропали съ того времени, какъ мы ихъ видѣли у вершины горы, близъ Богородска. Снова начались кровавыя стычки и ежедневно съ утра до вечера раздавалась пальба. Русскіе все отступали, а мы слѣдовали за ними, терпя большія потери ранеными, убитыми, истощенными людьми и лошадьми. Въ первую ночь казаки напали и окружили выставленный нашимъ полкомъ аванпостъ. Изъ 16 человѣкъ нѣкоторые были убиты, большинство взято въ плѣнъ, и только три раненыхъ егеря вернулись обратно въ лагерь и принесли намъ это извѣстіе.
Въ ночь на 29-ое казаки напали на лагерь поляковъ, разбитый у одного изъ окрестныхъ деревень. Нападеніе было неожиданнымъ и поэтому казаки многихъ захватили въ плѣнъ. Одинъ прусскій ротмистръ, помѣстившійся вслѣдствіе нездоровья въ этой деревнѣ, спасся отъ нихъ, но оставилъ весь свой багажъ. Вернувшись туда послѣ ухода казаковъ, онъ нашелъ свой чемоданъ открытымъ, вещи разбросанными на столѣ, однако ничего не было взято. Это необыкновенное событіе онъ объяснилъ тѣмъ обстоятельствомъ, что казаки увидѣли, вѣроятно, на его мундирѣ, полученный имъ отъ императора Александра при заключеніи Тильзитскаго мира, орденъ Св. Владиміра, и изъ уваженія къ ордену ничего не тронули. Нападенія казаковъ сдѣлались ежедневными, то одинъ, то другой полкъ долженъ былъ отражать аттаки. Больныхъ и раненыхъ мы принуждены были отправлять въ Москву, не зная навѣрное, имѣются ли тамъ госпитали. Не хватало телѣгъ для перевозки и конвоя, т. к. полки понесли значительныя потери. Мало было и врачей. Изъ семи старшихъ врачей, бывшихъ въ нашей дивизіи у рѣки Мемеля, остался только я одинъ, остальные были взяты въ плѣнъ, или остались при раненыхъ. Прусскій полкъ имѣлъ только одного врача съ его помощникомъ. Многіе солдаты, раненые пиками и имѣвшіе часто четыре и болѣе колотыхъ раны, предпочитали оставаться со своими товарищами, потому что въ госпиталяхъ царствовала такая же нужда, какъ и всюду въ арміи, да и къ тому же раненые часто оставались гдѣ-нибудь въ тылу, безъ прикрытія и попадали въ руки русскихъ. Въ нашемъ полку были солдаты, получившіе 10—15 колотыхъ ранъ; одинъ егерь былъ 24 раза раненъ пикой. Въ общемъ раны, причиняемыя пиками не опасны. Я назвалъ бы ихъ въ общемъ легкими ранами, потому что при этихъ раненіяхъ, большею частію, приходилось наблюдать только поврежденія кожи и мускуловъ; сквозныя колотыя раны были рѣдкостью.
2 октября произошелъ снова жаркій бой, въ которомъ приняла участіе вся кавалерія, причемъ особенно пострадали прусскіе уланы; всеобщаго одобренія заслужила артиллерія, дѣйствовавшая превосходно. 3 октября мы не видѣли непріятеля; но на слѣдующій день, 4 октября, снова встрѣтились мы съ нимъ. Мы въ этотъ день совершили длинный переходъ; люди и лошади устали и почти выбились изъ силъ отъ голода и лишеній. Уже наступилъ вечеръ, когда мы приблизились къ лѣсу, расположенному влѣво отъ дороги, ведущей изъ Москвы въ Тарутино. «И этотъ еще нужно пройти!» ворчали мы. Себастіани велъ насъ по какой-то узкой просѣкѣ. Послѣдніе ряды не успѣли еще выйти изъ лѣса, какъ первымъ уже пришлось вступить въ схватку съ казаками. Мы стали подвигаться быстрѣе; полки легкой кавалеріи наступили развернутымъ фронтомъ, стрѣляя изъ пистолетовъ и карабиновъ въ ряды русскихъ, выстроившихся между этимъ лѣсомъ и деревней. Я остался съ моими подчиненными на опушкѣ лѣса; до меня со свистомъ долетали пули русскихъ. Я понималъ всю важность дѣла и по нѣкоторымъ обстоятельствамъ предвидѣлъ дурной его исходъ для насъ. Тутъ впервые я почувствовалъ отвращеніе къ жизни; былъ ли это упадокъ духа, не знаю, но я въ тотъ моментъ хотѣлъ только, чтобы какая-нибудь изъ пролетавшихъ такъ близко отъ меня пуль положила конецъ моему печальному существованію. Однако мое желаніе не осуществилось. Вдругъ со всѣхъ сторонъ раздались крики: Коли! Ура! Коли! Ура! По обѣимъ сторонамъ за фронтомъ нашихъ появились изъ лѣсу казаки съ пиками на перевѣсъ, они обошли нашу дивизію, все смѣшалось въ одну какую-то безформенную массу. Пальба и крики: Коли! Коли! все усиливались; наши не выдержали натиска, дрогнули и побѣжали. На опушкѣ лѣса я замѣтилъ это и поворотилъ мою лошадь; не было времени размышлять ни о желаніи, ни о нежеланіи жить. Моя вороная лошадь, давно уже переставшая обращать вниманіе на понуканіе и шпоры, теперь, вѣроятно, испугавшись страшнаго шума, понесла, фыркая и перескакивая черезъ лежащіе на пути предметы. Не было времени оглянуться; все-таки я замѣтилъ пруссаковъ, французовъ, русскихъ, поляковъ впереди и рядомъ со мной. Я видѣлъ, какъ кололи, рубили, падали, сбивали съ лошадей. Скакавшій рядомъ со мной молодой, уже раненый, прусскій офицеръ все время почему-то твердилъ: Извините! Страшная погоня продолжалась почти до половины этого, казавшагося безконечно длиннымъ, лѣса. Вдругъ гдѣ то зазвучала барабанная дробь. Совсѣмъ близко передо мной стояли польскій барабанщикъ и офицеръ. Погоня прекратилась. Помощь пришла во время; кто еще держался въ сѣдлѣ, какъ я, тѣ были спасены. Мы собрались за лѣсомъ и могли успокоиться, узнавъ отъ прибывшихъ позже, что лѣсъ занятъ польской пѣхотой. Мы не нашли ничего, кромѣ дровъ и соломы и, какъ ни нуждались въ пищѣ, пришлось довольствоваться только отдыхомъ. Громко и много ругали въ лагерѣ того человѣка, который повелъ насъ поздно вечеромъ черезъ лѣсъ. Онъ это чувствовалъ или, можетъ быть, слышалъ: онъ ходилъ отъ огня къ огню. Онъ подошелъ также и къ нашему огню. Меня, единственнаго, кто еще въ силахъ былъ приподняться, онъ, казалось, хотѣлъ пронизать своимъ взоромъ и смѣрилъ меня съ головы до ногъ. Такъ какъ я не обладаю искусствомъ притворяться, то онъ навѣрное, по выраженію моего лица, угадалъ мысли лежащихъ вокругъ огня.
Наши потери въ этой схваткѣ были велики; полкъ потерялъ приблизительно 5 офицеровъ и 25 егерей; три союзныхъ полка вмѣстѣ потеряли 14 офицеровъ и 120 солдатъ. Я не знаю, сколько потеряли четыре французскихъ полка. Русскіе, мнѣ кажется, имѣли незначительныя потери, потому что они были нападавшіе, и оказанное нами сопротивленіе имѣло малое значеніе. Когда разсвѣло, нужно было поискать съѣстного, но не нашлось ничего, кромѣ пустыхъ внутренностей убитаго ранѣе рогатаго скота, оставленнаго русскими. Но пришлось довольствоваться и этимъ. Въ полдень мы выступили, чтобъ снова пройти черезъ этотъ лѣсъ. Двигались медленно и осторожно и только къ вечеру выѣхали на поляну. Вмѣстѣ съ корпусомъ Понятовскаго и кирасирами мы стали лагеремъ у рѣчки Черничной. Когда начальство надъ дивизіею принялъ Себастіани, въ ней было 1,500 лошадей; но теперь полки такъ растаяли, что каждый равнялся приблизительно эскадрону. У насъ, у прусскихъ уланъ и французскихъ полковъ лошадей было не больше 100—130. Мы стояли на лѣвомъ флангѣ лагеря у деревни Теретинка, лежащей у рѣки Черничной, по имени которой и называютъ состоявшееся здѣсь впослѣдствіи сраженіе. Передъ деревней расположилась дивизія кирасиръ, за ней ея артиллерія, впереди насъ вправо пѣхота Понятовскаго; лагерь остальныхъ частей тянулся вправо черезъ дорогу, ведущую черезъ Нару въ Тарутино. Здѣсь, при перемѣнной осенней погодѣ, хотя и сухой, но часто довольно холодной, мы спокойно простояли 14 дней; непріятель насъ ни разу не потревожилъ; но мы боролись съ невѣроятной нуждой и жили только надеждой на миръ, такъ необходимый для насъ. Разговоровъ о немъ было много, но надежда съ каждымъ днемъ уменьшалась. Мы слышали почти ежедневно, какъ русскіе,—лагерь ихъ находился отъ насъ на разстояніи почти двухъ миль,—производили ученіе. Полковникъ Уминскій, посланный къ русскимъ, разсказывалъ, что у нихъ царствуютъ достатокъ и бодрость духа. Онъ говорилъ съ Платовымъ и другими высшими офицерами, которые открыто ему сказали: «Вы устали отъ войны, а мы хотимъ лишь теперь серьезно ее начать. Ваши фургоны, вашу добычу, багажъ и пушки,—все мы думаемъ у васъ забрать» и т. д.
Прохладные дни и часто очень холодныя ночи требовали много дровъ. Запасы вокругъ деревни вскорѣ были истреблены. Срывали сначала всѣ пристройки, сараи и амбары, но балокъ не кололи, а клали ихъ однимъ концомъ въ огонь и подвигали да тѣхъ поръ, пока онѣ не сгорали. Когда все это было разрушено, принялись за жилыя помѣщенія, такъ что, наконецъ, осталось только нѣсколько избушекъ для старшихъ офицеровъ и больныхъ. Соломы хватало только для корма лошадей. Ночью на ней спали, а днемъ давали лошадямъ. Были такія холодныя ночи, что солома, служившая намъ покрываломъ, такъ сильно замерзала, что утромъ ее приходилось ломать. Присланныя изъ тыла арміи рожь, ячмень, гречиха большей частью варились въ сыромъ видѣ, пока зерна, разбухая, размягчались, и можно было снять верхнюю кожицу, сваривъ ихъ густо или жидко, получали кашу или супъ. Иногда зерно мололи на жерновахъ или ручныхъ мельницахъ, чтобъ приготовить изъ него хлѣбъ. Эта работа была тяжела для слабыхъ и худыхъ рукъ; работали усердно, часто смѣнялись, но все же получали вмѣсто муки только крупу, изъ которой съ трудомъ приготовлялся тяжелый хлѣбъ. Офицеры и солдаты безъ различія вертѣли жерновъ. Кто не хотѣлъ работать, тотъ лишался своей порціи и долженъ былъ голодать. Мои исхудалыя руки были часто въ состояніи лишь три, четыре раза повернуть жерновъ; однако всѣ дѣлали это, потому что заставляла нужда. Очень часто не хватало соли, въ особенности на этой стоянкѣ, поэтому вмѣсто нея нѣсколько разъ употребляли порохъ. При варкѣ онъ разлагался на свои составныя части, всплывавшія на поверхность въ видѣ чернаго угля и сѣры, которые снимались; селитра же растворялась въ супѣ. Селитра имѣетъ острый, вяжущій, непріятный вкусъ и вызываетъ жажду и поносъ, и поэтому мы должны были пріучиться обходиться безъ нея. Масла не было и вмѣсто него употребляли сало, а иногда также и сальныя свѣчи. Однако, счастливѣе всѣхъ были пруссаки и мы, намъ не пришлось въ этомъ лагерѣ ѣсть лошадиное мясо: когда съѣли весь убойный скотъ въ окрестностяхъ, счастливый случай доставилъ къ намъ остатокъ того рогатаго скота и овецъ, которые были пріобрѣтены нами еще за Нѣманомъ. Понятно, что эти животныя, которымъ пришлось въ жару совершить такой длинный путь, по дорогѣ, почти лишенной пастбищъ, не были жирными, но все же были вкуснѣе конины. Въ то время, какъ мы ежедневно имѣли свѣжее мясо, французы часто питались лошадиной падалью. Супъ изъ телятины и говядины мы пили, какъ чай и кофе. Мясо въ общемъ сдѣлалось такой рѣдкостью, что даже король выпрашивалъ у насъ его для своего стола, и ему посылали то овцу, то четверть быка. Случалось иногда, правда рѣдко, что пріѣзжалъ кто-нибудь изъ нашихъ, отставшихъ въ Москвѣ, и привозилъ съ собой, чай, кофе, сахаръ и т. п. Горячіе напитки, трубки табаку, скрашивали наше печальное существованіе; у костровъ завязывались оживленныя бесѣды. Темы для бесѣдъ были весьма разнообразны, однако, все-же чаще всего говорили о войнѣ и нашей печальной участи. Фонъ-Рейнгардтъ и нѣкоторые другіе офицеры еще вѣрили Налолеону и его генію и старались поддерживать бодрость духа у тѣхъ, которые мрачными красками рисовали наше будущее. «Пока живетъ и стоитъ во главѣ управленія онъ», сказалъ однажды фонъ-Рейнгардтъ: «нужно всегда полагаться на счастье!» Большинство унтеръ-офицеровъ и солдатъ возражали на это. «Вы, господа, исполняете ваши обязанности, скрывая печальное положеніе дѣлъ, однако ваши слова—не ваши мысли!» Еще смѣлѣе были женщины, варившія намъ кофе и старавшіяся перещеголять другъ друга въ ругательствахъ по адресу Наполеона. Мы дозволяли женщинамъ свободно высказывать свои мнѣнія; но съ нашей стороны никто, разумѣется, не осмѣливался выражать ничего подобнаго.
Въ одну изъ первыхъ четырехъ ночей, проведенныхъ нами на этой остановкѣ, одинъ гусаръ принесъ съ передовыхъ постовъ письмо отъ одного изъ пяти офицеровъ нашего полка, взятыхъ въ плѣнъ 4 октября вечеромъ. Адресовано оно было къ командиру полка; содержаніе его приблизительно слѣдующее: «Любезные друзья! Мы всѣ живы. Ноэръ, Финкъ, Минцингенъ и Го[1] легко ранены; я же чувствую себя хорошо. Мы всѣ очень нуждаемся въ деньгахъ; генералъ Милорадовичъ обѣщалъ намъ, что письмо съ деньгами для насъ будетъ пропущено черезъ русскіе форпосты. Остальныхъ, взятыхъ вмѣстѣ съ нами въ плѣнъ, мы не видимъ. Шлемъ добрыя пожеланія.
| 6 октября 1812. | Гремпъ фонъ-Фрейденштейнъ». |
Утромъ, съ высочайшаго соизволенія, нѣкоторая сумма дукатовъ и талеровъ, вложенная въ письмо, была отправлена къ нашимъ форпостамъ и здѣсь передана первому стоящему напротивъ на аванпостѣ русскому офицеру. Въ 1818 году я снова встрѣтился съ господиномъ Гремпомъ и узналъ, что онъ не получилъ отправленныхъ ему денегъ, какъ и князь фонъ-Гогенлоэ. Въ другую ночь къ намъ снова прибыли двое изъ солдатъ полка, взятыхъ въ плѣнъ 8 августа при Инковѣ. Видъ ихъ, одѣтыхъ совершенно какъ русскіе крестьяне, возбудилъ удивленіе. Пригнавшіе намъ скотъ изъ-за Нѣмана разсказывали самыя печальныя, самыя грустныя исторіи о томъ, что они видѣли по дорогѣ. Самымъ страшнымъ, однако, было видѣнное ими на полѣ битвы при Бородинѣ. Тамъ, по ихъ словамъ, еще до сихъ поръ можно встрѣтить забытыхъ раненыхъ, которые, не будучи въ состояніи ходить, подползаютъ къ павшимъ лошадямъ и ногтями и зубами, съ ужасными муками добываютъ себѣ пищу; эти несчастные черны, какъ дикіе звѣри, и лишь по фигурѣ походятъ на человѣка. Тамъ успѣли собрать множество пуль и оружій, но объ этихъ несчастныхъ не позаботились[2].
Въ концѣ нашего пребыванія на этой стоянкѣ до насъ дошли печальныя извѣстія о томъ, что Витгенштейнъ одержалъ побѣду при Двинѣ, результатомъ которой будетъ отступленіе великой арміи, и что баварцы совершенно разбиты. День придетъ, и заботу принесетъ, говоритъ пословица; но здѣсь этихъ заботъ было безчисленное множество. Каждый день утромъ разсылались команды за кормомъ и съѣстными припасами. Вечеромъ онѣ являлись, принося съ собой въ большинствѣ случаевъ немного ржи и соломы и всегда, вслѣдствіе нападеній вооруженныхъ крестьянъ и казаковъ, потерявъ большее или меньшее число людей и лошадей. Въ концѣ концовъ стали на фуражировку посылать даже небольшіе отряды пѣхоты съ пушками. Они должны были, сражаясь, добывать себѣ скудное пропитаніе, платя за это людьми и лошадьми. Эти фуражировки такъ сильно уменьшали и безъ того незначительное число нашихъ, что кавалерія, благодаря этимъ командировкамъ, потеряла половину своихъ людей и лошадей. Въ полку, къ которому принадлежалъ я (за два дня до происшедшаго тамъ сраженія[3] въ строѣ были командиръ, два штабъ-офицера, одинъ штабъ-ротмистръ, пять лейтенантовъ, четыре вахмистра, пять унтеръ-офицеровъ, шестнадцать егерей, и нестроевыхъ: старшій врачъ, младшій врачъ, одинъ санитаръ, два эскадронныхъ кузнеца и одинъ денщикъ.
18 октября, раннимъ, холоднымъ и туманнымъ утромъ еще до разсвѣта мы были разбужены двумя пушечными выстрѣлами; одна бомба упала недалеко отъ меня, но разорвалась, не причинивъ вреда. Быстро сѣли на коней, но непріятель уже успѣлъ обойти насъ. Русская артиллерія открыла сильный огонь, прежде чѣмъ одна изъ нашихъ баттарей двинулась съ мѣста. Мнѣ казалось, что наше положеніе безвыходное, и что русскіе разобьютъ насъ на голову; но какимъ то чудомъ этого не случилось. Спасло насъ, какъ узналъ я впослѣдствіи, искусство короля, сумѣвшаго такъ ловко воспользоваться кирасирами, что главная опасность была предотвращена. Въ началѣ битвы замѣшательство было такъ велико, что у меня создалось впечатлѣніе будто наши ищутъ только возможности спастись. Я съ двумя моими помощниками поспѣшилъ къ ближайшей опушкѣ лѣса,—тамъ раньше стояла польская пѣхота,—и тамъ нѣкоторое время мы были въ безопасности. Съ этого мѣста мы ясно видѣли сраженіе и нашихъ, которые отступили, защищаясь; мы видѣли, какъ русскіе отбили у насъ 36 пушекъ, стоявшихъ за лагеремъ кирасиръ. Въ половину ихъ еще не запрягли лошадей. Наше состояніе было столь жалкое, что напади на насъ русскіе не на разсвѣтѣ, а въ 10 или 12 часовъ, когда на фуражировки посылалась лучшая часть нашихъ полковъ, они заняли бы нашъ лагерь безъ выстрѣла. Мы вскорѣ должны были покинуть опушку лѣса, чтобъ также повернуть назадъ. Мы вскорѣ нашли нашу кучку, все еще называвшуюся полкомъ, съ остальными, носившими вмѣстѣ громкое названіе: бригада. Во весь опоръ прискакалъ адъютантъ короля съ приказомъ, чтобъ «бригада» шла въ аттаку. Это было исполнено. До сихъ поръ наша кучка насчитывала лишь одного легко раненаго офицера, больше она въ это утро не пострадала. Но вотъ частью изъ-за того, что тяжело было править нашими жалкими лошадьми, частью изъ-за ограниченнаго пространства, на которомъ маневрировалъ нашъ полкъ, я со своими помощниками чѣмъ-то помѣшали польскому ротмистру, который, мы давно это знали, ненавидѣлъ нѣмцевъ. Онъ металъ молніи и плевалъ отъ злобы и гнѣва; когда мы къ нему приблизились, онъ бросился на насъ, легко ранилъ саблей младшаго врача Майера и его лошадь, а меня обругалъ. Между тѣмъ стали энергично дѣйствовать пѣхота и артиллерія; мы далеко отошли отъ нашего лагеря и, когда наша кучка сдѣлала привалъ, мы поѣхали туда жаловаться и требовать удовлетворенія. Насъ утѣшали и соболѣзновали, но съ удовлетвореніемъ посовѣтовали подождать до болѣе благопріятнаго времени. Наши потери пока были не велики. Среди раненыхъ былъ и польскій ротмистръ, оскорбившій насъ. Маленькая пуля пронзила ему верхнюю часть руки и раздробила кость (os humeri). Изъ врачей были тутъ только мы; мы обошлись съ нимъ человѣчнѣе, чѣмъ онъ, и наложили перевязку, хотя раненіе требовало ампутаціи, но этого не допускала поспѣшность отступленія. Перевязка раненыхъ и затѣмъ поиски фуража для нашихъ обезсиленныхъ лошадей на лагерномъ мѣстѣ, влѣво отъ главной дороги, ведущей обратно въ Москву и были причиною того, что я потерялъ нашъ полкъ. Канонада давно прекратилась; прибывшіе обратно по дорогѣ раненые и обозные увѣряли, что отступленіе продолжается. Изъ того, что мы не встрѣтили по дорогѣ ни одной боевой части корпуса, мы заключили, что король избралъ ту дорогу, по которой мы шли 4 и 5 числа, и это предположеніе заставило насъ принять рѣшеніе продолжать путь обратно съ обозомъ. Этотъ еще и теперь наводящій на меня ужасъ лагерь при рѣчкѣ Черничной у деревни Теретинкѣ, гдѣ стояла наша дивизія, и я—съ остатками полка былъ, слѣдовательно, конечнымъ пунктомъ нашего тяжелаго похода въ глубь Россіи, и 18 октября мы должны были начать отступленіе. Покинутый нами лагерь представлялъ, навѣрняка, одно изъ самыхъ ужасныхъ и страшныхъ зрѣлищъ въ этой войнѣ; русскимъ, по крайней мѣрѣ, онъ позволилъ составить правильное мнѣніе объ истинномъ нашемъ положеніи. Мы не имѣли ни палатокъ, ни шалашей, ни бараковъ. Несмотря на холодныя октябрьскія ночи, спали подъ открытымъ небомъ и, при недостаткѣ соломы, на голой землѣ. Большое число, приблизительно болѣе половины, лошадей было съѣдено, и за эту двухнедѣльную стоянку съ ея ужасными фуражировками мы потеряли половину личнаго состава, а сраженіе и трехдневное отступленіе повлекли за собой совершенное уничтоженіе полка, къ которому принадлежалъ и я.
Ты у цѣли, отдохни, родимый,
Отъ своихъ великихъ дѣлъ,
Знай, что голуби къ тебѣ не станутъ
Въ ротъ летѣть, какъ ты хотѣлъ.
Здѣсь, на грани бурнаго потока,
Здѣсь предѣлъ твоей есть славы.
Ну, такъ будь же самъ послушенъ зову рока:
«Поверни кругомъ направо».
Примѣчанія
править- ↑ Этого имени я не помню.
- ↑ И другіе участники похода разсказываютъ такіе-же случаи; особенно страшный случай (достовѣрность котораго, правда, оспаривается Бурго) разсказываетъ графъ Сегюръ въ 8 главѣ 9 книги его извѣстной Historie de Napoléon. A de la grande armée en 1812. Характерно это для гордившихся своей культурностью и человѣколюбіемъ французовъ.Прим. перев.
- ↑ Рѣчь о битвѣ при Тарутино, гдѣ Мюратъ понесъ значительныя потери (3500 человѣкъ).(Примѣчаніе издателя).
