9-го сентября рано утромъ русскіе покинули Можайскъ и выстроились густыми колоннами за городомъ. Было много мелкихъ стычекъ и усиленная артиллерійская стрѣльба. Среди раненыхъ въ этотъ день, перевязанныхъ мною, интересенъ слѣдующій рѣдкій случай. Одному егерю казачья пика вырвала глазное яблоко изъ глазной впадины вмѣстѣ съ мышцами и зрительными нервами, на которыхъ оно висѣло, но совершенно не поврежденное и едва кровоточившее, человѣкъ могъ ходить и лишь жаловался на боли; глазъ былъ покрытъ землей. Омывъ водой и очистивъ, я, въ нѣсколько пріемовъ, вставилъ глазъ обратно. Перевязавъ и положивъ ему компрессъ, я отправилъ его, вмѣстѣ съ остальными ранеными, въ этотъ же день въ тылъ арміи. О его судьбѣ, также какъ и о судьбѣ всѣхъ раненыхъ въ этотъ день, я ничего не могъ узнать. Всѣ послѣдующія дни (послѣ Бородинскаго боя и до вступленія въ Москву) не прекращались стычки нашего авангарда съ арьергардомъ русской арміи. Тяжелѣе всего приходилось кавалеріи, прокладывавшей дорогу впередъ. У насъ и въ другихъ полкахъ было много раненыхъ и убитыхъ. Какъ и прежде, условія жизни были ужасныя: питались впроголодь; однако, слѣдовавшимъ за нами приходилось еще хуже: тамъ ѣли только конину. Не удивительно поэтому, что мечтой всѣхъ сдѣлалось желаніе достичь Москвы какъ можно скорѣе, съ занятіемъ которой связывалась надежда на миръ, обѣщанный императоромъ. Наканунѣ вступленія въ Москву мы весь день провели на коняхъ. Наступила ночь, а мы рыскали далеко вправо отъ дороги въ лѣсу, куда насъ послали на рекогносцировку. Наконецъ, приказано было остановиться; лагерь разбили здѣсь же въ лѣсу.
Рано утромъ 14-го сентября мы снова были на большой дорогѣ къ Москвѣ. Всѣ съ напряженіемъ ожидали рѣшительнаго сраженія. Армія была выстроена въ боевомъ порядкѣ. Однако распространилась вѣсть о перемиріи и насъ остановили. Нервы были напряжены до крайности; передъ нами въ разстояніи всего получаса ѣзды разстилалась огромная, величавая Москва—цѣль нашего тяжелаго похода. Скоро насъ двинули впередъ. Вправо по полю, параллельно дорогѣ, ѣхалъ въ сѣромъ пальто на бѣлой лошади Наполеонъ съ небольшой свитой, въ которой находился, между прочимъ, польскій еврей, въ своемъ національномъ костюмѣ и показывалъ и объяснялъ, повидимому, опредѣленныя мѣста города. Мы увидѣли также укрѣпленія, возведенныя русскими до нашего прибытія. Когда подошли къ городу, Мюратъ сталъ во главѣ дивизіи, и Наполеонъ отъѣхалъ вправо отъ дороги, будто бы съ намѣреніемъ отправиться въ близъ лежащую дачу. Десятый польскій гусарскій полкъ первымъ вошелъ въ городъ. За нимъ шли прусскіе уланы, нашъ полкъ, французскіе гусарскіе и егерскіе полки и конная артиллерія нашей дивизіи. Москва, такъ думали всѣ, конечная цѣль похода, съ его нуждой и лишеніями,—поэтому понятно то чувство горделивой радости, которой были преисполнены, когда мы одни изъ первыхъ вступали въ этотъ интересный городъ. Эта радость заставила насъ позабыть даже прошлое. Мы чувствовали себя побѣдителями.
Нашей дивизіи былъ отданъ строжайшій приказъ ни подъ какимъ видомъ, во время марша по городу, не оставлять рядовъ, а тѣмъ болѣе слѣзать съ коня. На врачей также распространялось дѣйствіе этого приказа. Въ предмѣстьи города, до Москвы-рѣки мы не встрѣтили ни одной живой души. Все казалось вымерло. Лишь когда мы перешли въ бродъ—мостъ былъ разрушенъ—неглубокую Москву-рѣку, стали изрѣдка попадаться люди. Большею частію, слуги, оставшіеся, чтобы присматривать за барскими домами. Все было пусто. Рѣдко, рѣдко у оконъ или на балконахъ появлялись, обезпокоенныя шумомъ нашего движенія, мужскіе и женскіе фигуры. Офицеры любезно отдавали честь, имъ вѣжливо отвѣчали. Въ глубинѣ города мы догнали группу русскихъ отсталыхъ пѣхотинцевъ и кавалеристовъ и нѣсколько не успѣвшихъ выѣхать изъ города телѣгъ, нагруженныхъ домашнимъ скарбомъ.
Москва, въ общемъ, своей планировкой и характеромъ строеній, болѣе походитъ на Азіатскій, нежели Европейскій городъ. Множество церквей-башенъ[1], съ ихъ чуждой для насъ архитектурой, особенно привлекали наше вниманіе. На одной изъ площадей, бывшей, судя по множеству торговыхъ помѣщеній, центромъ московской торговли, всѣ лавки были открыты и товары разбросаны повсюду въ страшномъ безпорядкѣ. Получалось впечатлѣніе, какъ будто бы здѣсь хозяйничала шайка грабителей. Двигались мы медленно и часто останавливались. Трупы русскихъ солдатъ все чаще и чаще попадались на нашемъ пути. Однако наши солдаты, какимъ-то сверхъестественныхъ чутьемъ почувствовали, что эти трупы въ дѣйствительности пали подъ тяжестью водки, которая имѣлась у нихъ у всѣхъ въ походныхъ фляшкахъ. Наши, несмотря на приказъ не сходить съ лошадей, ухитрились все-таки достать водку. Они саблями очень ловко отрѣзывали ремни, которыми фляжки прикрѣплялись къ ранцамъ, затѣмъ въ ходъ пускался эфесъ сабли и при помощи крючка у рукоятки фляжка подымалась вверхъ.
Мюратъ, командовавшій аръергардомъ, куда входила и наша дивизія, все время былъ впереди.
Мы приблизились къ старинному зданію, оказавшемуся арсеналомъ.
Значительная группа русскихъ крестьянъ, ремесленниковъ и мѣщанъ толпилась у воротъ арсенала. На улицахъ и площади передъ арсеналомъ, валялось много различнаго оружія. Толпа русскихъ была вооружена, очевидно, оружіемъ, взятымъ изъ арсенала; на приказаніе адъютанта Мюрата разойтись толпа отвѣтила бранью и угрозами. Толпа все увеличивалась, вновь приходившіе скрывались въ воротахъ арсенала и возвращались оттуда вооруженными. Мюратъ, видя, что приказаніямъ разойтись не подчиняются, а возбужденіе растетъ—приказалъ конной артиллеріи пустить въ толпу нѣсколько зарядовъ. Послѣ третьяго выстрѣла толпа разсѣялась по всѣмъ направленіямъ. Во время этой остановки у арсенала мое вниманіе было привлечено разбросаннымъ повсюду оружіемъ, среди котораго я замѣтилъ очень красивую саблю; желаніе взять ее, на память о Москвѣ, было у меня такъ велико, что я, рискуя серьезной отвѣтственностью въ нарушеніи приказа, запрещавшаго сходить съ лошадей, быстро спрыгнулъ съ лошади и взялъ красивую саблю. Порядокъ на площади былъ возстановленъ, и мы двинулись впередъ, по этому огромному городу, самому большому изъ всѣхъ, которыя я когда-либо видѣлъ.
Чѣмъ болѣе мы приближались къ восточной части города, тѣмъ чаще и чаще намъ попадались отставшіе русскіе; были моменты, когда рядомъ съ нами двигались и цѣлыя шеренги русскихъ, мы ихъ не трогали, они, разумѣется, тоже не выражали желанія сражаться съ нами и только старались поскорѣе выбраться изъ Москвы. Остановили мы только одного русскаго деньщика, ѣхавшаго на удивительно красивой лошади. Его мы заставили оставить лошадь у насъ. У воротъ города два казака упорно пытались помѣшать нашему проходу, но и эти въ концѣ концовъ предпочли оставить насъ въ покоѣ.
Солнце заходило, когда мы достигли противоположнаго конца Москвы. Болѣе трехъ часовъ потратили мы, чтобы пройти черезъ Москву. Выйдя изъ предмѣстій Москвы, мы увидѣли значительный отрядъ русской кавалеріи, не предпринимавшій въ отношеніи насъ никакихъ враждебныхъ дѣйствій. Мы выстроились недалеко отъ русскихъ. Нѣкоторые русскіе офицеры и солдаты выѣзжали изъ рядовъ и приближались къ нашимъ передовымъ постамъ, дружелюбно бесѣдовали съ нашими и угощали ихъ водкой. Но это продолжалось не долго, прискакалъ во весь опоръ какой-то русскій генералъ съ адъютантомъ и запретилъ эти переговоры. Мы оставались на мѣстѣ, а русскіе начали медленно отступать. Мы замѣтили, что лошади русскихъ были также измучены, какъ и наши.
Наступила темнота ночи—время отдыха. Мы съ артиллеріей и дивизіей кирасиръ расположились лагеремъ недалеко отъ города, вправо отъ дороги на Владиміръ и Казань. Какъ то особенно ярко и свѣтло, казалось намъ, горѣли въ эту ночь наши бивуачные огни. Запасъ пищи, полученный нами, сознаніе огромной важности пережитаго дня и, главное, надежда на близкій миръ—дѣлали нашъ лагерь шумнымъ и веселымъ, несмотря на то, что всѣ мы нуждались въ отдыхѣ. Мимо нашего лагеря проходили еще многіе русскіе, догонявшіе своихъ. Среди нихъ было много раненыхъ во время отдѣльныхъ стычекъ въ городѣ. Наши офицеры посылали ихъ къ моему огню. Въ то время, какъ я дѣлалъ одному такому пѣхотному офицеру, имѣвшему много порѣзовъ на головѣ, перевязку, онъ мнѣ разсказалъ, что онъ, чтобы перемѣнить бѣлье, хотѣлъ разыскать своихъ родныхъ; но онъ ихъ уже не нашелъ въ городѣ, но все же замѣшкался и отсталъ отъ полка и ему пришлось пробираться по городу, когда городъ былъ занятъ нашими. Послѣ перевязки я показалъ этому офицеру русскіе бивуачные огни (вообще, всѣмъ отставшимъ мы указывали дорогу). У насъ и вокругъ насъ царило такое бодрое настроеніе, что каждый забылъ объ усталости и снѣ, и не будь этого, то послѣдовавшія затѣмъ событія должны были бы отбить охоту ко сну. Я не могу сказать, было ли это въ срединѣ или въ концѣ города, такъ какъ ночью легко ошибиться, вдругъ произошелъ взрывъ такой страшной силы, что у каждаго видѣвшаго и слышавшаго это, тотчасъ должна была явиться мысль, что взорванъ либо магазинъ съ огнестрѣльными снарядами, либо пороховой погребъ или разорвалась, такъ называемая, адская машина очень большихъ размѣровъ. Надъ городомъ сразу вспыхнуло огромное зарево. Этотъ взрывъ казался намъ сигналомъ къ началу, ставшаго для насъ столь гибельнымъ, пожара этого города. Сначала огонь былъ виденъ только надъ мѣстомъ взрыва, но черезъ нѣсколько минутъ языки пламени замелькали надъ различными частями города. Это зрѣлище удручающе подѣйствовало на насъ, и мы удивленно смотрѣли другъ на друга; казалось каждый видѣлъ въ этомъ плохое предзнаменованіе. Первымъ заговорилъ штабъ-ротмистръ фонъ-Рейнгардтъ: «Это плохая шутка,—сказалъ онъ,—это предвѣщаетъ много плохого и уничтожаетъ надежду на миръ. Этотъ пожаръ это не неосторожность нашихъ, это дѣло рукъ нашихъ противниковъ, рѣшившихъ пожертвовать Москвой, чтобы погубить насъ». Скоро пламя появилось и въ предмѣстьѣ города, возлѣ насъ; оно освѣтило насъ и всю окрестность; съ увеличеніемъ свѣта и пламени исчезла наша воскресшая было бодрость, и изъ яркаго свѣта мы тѣмъ печальнѣе глядѣли въ темное будущее.
Наступила полночь. Пламя заняло уже обширную площадь; море огня волновалось надъ колоссальнымъ городомъ. Шумъ въ немъ увеличился; мимо нашего лагеря то и дѣло проходили бѣглецы, спѣшно покидающіе Москву; число мародеровъ сильно возросло. Мы, наконецъ, устали отъ этого страшнаго зрѣлища и легли отдохнуть. Послѣ непродолжительнаго сна мы замѣтили, что пламя стало еще сильнѣй и захватило еще большее пространство, а съ наступленіемъ дня показались колоссальныя облака дыму самыхъ различныхъ оттѣнковъ и самыхъ причудливыхъ образовъ, громадными валами находившія одно на другое и сплошь покрывавшія собою гигантскій городъ.
Итакъ, я увидѣлъ городъ царей, знаменитую древнюю Москву въ послѣдній ея день и огонь, пожиравшій этотъ гордый городъ и принесшій намъ гибель, въ первый моментъ его появленія. Многіе уже легли костьми, только половина изъ насъ, покинувшихъ берега Дуная, добрела сюда. Такъ же печально обстояли дѣла и въ другихъ полкахъ нашей дивизіи. Но, однако, мы еще не теряли бодрости, были преисполнены самыми тщеславными надеждами и довольно твердо вѣрили еще въ лучшее будущее. Утромъ, съ восходомъ солнца, я всталъ и пошелъ во дворъ близъ лежащаго, очень похожаго на монастырь, зданія; тамъ я нашелъ воду и вымылся. Къ моему удивленію, я увидѣлъ здѣсь людей, спокойно занимавшихся своими дѣлами, какъ будто все происшедшее со вчерашняго дня въ городѣ не оказало на нихъ ровно никакого вліянія или не было совершенно замѣчено ими. Я былъ единственный чужой среди нихъ, но не возбудилъ ихъ вниманія. Когда я снова возвратился въ лагерь, всѣ были уже въ движеніи, садились на лошадей и готовились къ выступленію. На разсвѣтѣ мы замѣтили, что русскіе уже успѣли покинуть свой лагерь, расположенный недалеко отъ нашего. Мы послѣдовали за ними и встрѣтили ихъ раньше, чѣмъ ожидали, и снова расположились на виду у нихъ у первой же деревни, лежащей къ востоку, по дорогѣ въ Казань. Конные караулы казаковъ и нашихъ стояли такъ близко другъ отъ друга, какъ никогда за все время войны, но несмотря на это мы все-таки позволили себѣ нѣкоторыя удобства въ этотъ холодный день. Находившееся передъ нашей лагерной линіей картофельное поле заняло многихъ изъ нашихъ и насытило всѣхъ. Я долженъ сознаться, что плоды этой почвы были лучше, красивѣе и привлекательнѣе плодовъ нашего отечества, воспроизводимыхъ изъ лучшихъ голландскихъ сѣмянъ.
Примѣчанія
править- ↑ Башнями авторъ называетъ колокольни.Прим. перев.
