что здѣсь намъ придется заночевать, я и два моихъ помощника укрылись въ стѣнномъ сараѣ. Подъ кровлею, защищенные отъ бури и дождя, мы чувствовали себя превосходно и мало думали о томъ, что происходило за дверьми сарая, хотя почти всю ночь былъ слышенъ конскій топотъ: это проѣзжала кавалерія. Младшій врачъ отыскалъ владѣлицу сарая и раздобылъ яицъ, масла и хлѣба. Между тѣмъ наступило утро; дождь прошелъ и небо прояснилось. Бодрые и подкрѣпленные отдыхомъ и ѣдой, мы сожалѣли только о томъ, что самую тяжкую изъ ночей за все время этой войны, солдатамъ нашимъ пришлось провести подъ открытымъ небомъ. Это была ночь съ 25 на 26 сентября, когда мы снова присоединились къ арміи, покинувшей насъ у Богородска, по дорогѣ въ Казань. Теперь Мюратъ опять былъ съ нами.
Утромъ 26-го выступили и скоро миновали рѣку Пахру.
На этихъ переходахъ мы встрѣтили русскихъ крестьянъ, и сегодня на возвышеніи крестьянскіе дворы, жители которыхъ безъ боязни и равнодушно выходили посмотрѣть, что принесетъ имъ наступающій день. Командиръ знаками показалъ имъ, что онъ хочетъ пить. Одинъ изъ крестьянъ въ широкой и глубокой деревянной посудѣ принесъ и вѣжливо и простодушно подалъ какой-то желтоватый напитокъ. Командиръ, утоливъ свою жажду, передалъ посуду окружающимъ. Мы нашли его чрезвычайно вкуснымъ. Крестьянинъ получилъ обратно пустую посуду и серебряную посуду нашей чеканки. Онъ такъ низко поклонился, что волосы его коснулись земли—обычай выраженія благодарности, какого мы никогда еще не видѣли. Лишь на слѣдующее лѣто въ Борисовѣ при Березинѣ я узналъ,
