Сон в Иванову ночь (Шекспир; Сатин)/ПСС 1902 (ДО)/Действие II
| ← Дѣйствіе I | Сонъ въ Иванову ночь | Дѣйствіе III → |
Оригинал: англ. A Midsummer Night's Dream. — Источникъ:  Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — С.-Петербургъ: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 1. — С. 499—546. — (Библіотека великихъ писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Что новаго? Куда несешься, Эльфа?
Надъ горами, надъ долами,
Сквозь лѣсную глубину,
Надъ оградой, надъ стѣнами,
Сквозь огонь и сквозь волну—
Мнѣ повсюду путь нетрудный.
Я ношусь быстрѣй луны,
Я служу царицѣ чудной
Въ часъ полночной тишины!
Я волшебные кружечки
Поливаю для нея.
Видишь буквицъ на лужечкѣ?
То питомицы ея;
Видишь пятна расписныя
На одеждахъ ихъ златыхъ?
То рубины дорогіе—
Даръ волшебницъ молодыхъ.
Въ нихъ тайникъ благоуханья,
Въ нихъ вся роскошь ихъ красы.
Я несусь для собиранья
Капель утренней росы;
Я повѣсить въ серединкѣ
Каждой буквицы хочу
По жемчужинкѣ-росинкѣ.
Ну, прощай, духъ, я лечу!
Скоро праздникъ здѣсь начнется
Для царицы молодой,
И съ царицей принесется
Легкихъ эльфовъ цѣлый рой!
И у царя здѣсь праздникъ нынче ночью.
Царицу ты свою предупреди,
Чтобы отнюдь она съ нимъ не встрѣчалась:
Онъ на нее ужасно разсерженъ
За то, что есть у ней прелестный мальчикъ,
Похищенный недавно у царя
Индійскаго. Царица не имѣла
Прелестнѣе ребенка никогда.
Нашъ Оберонъ завистливый желаетъ
Его, во что бъ ни стало, въ свиту взять,
Чтобъ обѣгать съ нимъ вмѣстѣ глушь лѣсную;
А между тѣмъ ребенка дорогого
Не хочется царицѣ уступить.
Она его цвѣтами убираетъ
И въ немъ одномъ всю радость полагаетъ.
Теперь, когда встрѣчаются они
Или въ лѣсу, иль на травѣ зеленой,
Иль у ручья, при блескѣ чудныхъ звѣздъ,
То ссориться такъ сильно начинаютъ,
Что эльфы ихъ отъ страха убѣгаютъ
И прячутся, бѣдняжки, поскорѣй
Подъ чашечки упавшихъ желудей.
Наружностью твоей и обращеньемъ,
Быть можетъ, и обманываюсь я,
Но, кажется, ты точно духъ лукавый,
По имени Робинъ, иль Добрый Другъ.
Не ты ль дѣвицъ пугаешь деревенскихъ?
То сливочки снимаешь съ молока,
То мельницы ручныя ихъ ломаешь,
То не даешь хозяйкѣ масла сбить,
То не даешь закиснуть ихъ напиткамъ?
Не ты ль съ пути сбиваешь пѣшеходовъ
И тѣшишься ихъ страхомъ и досадой?
Но кто тебя зоветъ любезнымъ Пукомъ,
Тѣмъ счастіе приносишь ты съ собой,
И самъ за нихъ работы исполняешь.
Не ты ли Пукъ?
Такъ точно, ты узнала:
Я точно тотъ веселый духъ ночей
И вмѣстѣ шутъ придворный Оберона.
Нерѣдко онъ смѣется надо мной,
Когда начну я ржать, какъ кобылица,
И голосомъ обманывать коня,
Который жиръ себѣ наѣлъ бобами.
Я иногда, рѣзвяся, принимаю
Видъ яблока печенаго, и съ нимъ
Я къ кумушкѣ тихонько прячусь въ чашку;
И только лишь кума начнетъ хлебать,
Я въ губы ей толкаюсь и питьемъ
Изношенный передникъ обливаю.
А иногда для тетушки степенной,
Когда она разсказывать начнетъ
Исторію, исполненную слезъ,
Я, сдѣлавшись трехногимъ, гладкимъ стуломъ,
Изъ подъ нея выскакиваю вонъ —
И тетушка летитъ въ припадкѣ кашля,
И цѣлый хоръ, поджавъ себѣ бока,
Хохочетъ и чихаетъ, и клянется,
Что никогда не веселился онъ
Такъ истинно, какъ въ этотъ часъ паденья.
Тс! Оберонъ, мой царь, сюда идетъ!
А вотъ моя царица! Хорошо бы,
Когда бъ твой царь ушелъ скорѣй отсюда.
Зачѣмъ я здѣсь, при мѣсячномъ сіяньи,
Надменную Титанію встрѣчаю?
А, это ты, ревнивецъ Оберонъ!
Идемте, эльфы: я, вѣдь, поклялась
Съ нимъ не дѣлить ни общества, ни ложа.
Остановись, преступная жена:
Не я ль твой мужъ!
А я тебѣ жена!
О, знаю я, ты часто покидаешь
Изподтишка волшебную страну
И въ образѣ влюбленнаго Корина
Проводишь дни, съ свирѣлію въ рукахъ,
У ногъ своей возлюбленной Фелиды,
И ей поешь любовь свою въ стихахъ!
Ты для чего изъ дальнихъ странъ индійскихъ
Явился здѣсь? Ужъ вѣрно для того,
Что съ дерзкою, въ сапожкахъ, амазонкой,
Съ воинственной любимицей твоей,
Готовится Тезей соединиться—
И ложу ихъ пришелъ ты даровать
И счастіе, и радость безъ конца.
Титанія, тебѣ ли упрекать
За то, что я привязанъ къ Ипполитѣ?
Извѣстна мнѣ къ Тезею страсть твоя:
При блѣдномъ звѣздъ сіяніи, не ты ли
Похитила его у Перигены,
Которую онъ обольстилъ? Не ты ль
Заставила его забыть всѣ клятвы,
Которыя давалъ онъ Аріаднѣ,
Аглаѣ и прекрасной Антіопѣ?
Рисунокъ извіьстпаю англійскаго живописца и иллюстратора Кини Медоуса (Кеппу
ЛІеаАоЩ 1790—1874).Ты въ ревности все это изобрѣлъ.
Какъ перешло за половину лѣто,
Ни разу намъ собраться не случалось
Въ лѣсу, въ лугахъ, въ долинѣ, на горѣ,
Иль при ручьѣ, поросшемъ тростниками,
Иль на краю приморскихъ береговъ,
Чтобъ плясать подъ свистъ и говоръ вѣтра
И составлять кружечки, безъ того,
Чтобъ ты своимъ неугомоннымъ крикомъ
Не помѣшалъ веселью нашихъ игръ.
И вѣтры, намъ какъ будто-бы въ отместку,
За то, что тщетно пѣсни намъ поютъ,
Всѣ принялись высасывать изъ моря
Зловредные туманы и пары,
Туманами покрыли всѣ равнины
И вздули такъ ничтожныя рѣченки,
Что ихъ сдержать не могутъ берега.
Съ тѣхъ поръ, какъ мы поссорились съ тобою,
Напрасно волъ впрягается въ ярмо,
Напрасно трудъ свой тратитъ земледѣлецъ:
Зеленая пшеница вся сгнила,
Хотя еще пушкомъ не покрывалась;
Отъ падежа вороны разжирѣли,
И на поляхъ затопленныхъ стоятъ
Забытые, пустынные загоны;
Илъ заволокъ слѣды веселыхъ игръ,
И на лугу играющихъ не видно.
Съ тѣхъ поръ зима людей не услаждаетъ,
И пѣнія не слышно по ночамъ.
За то луна, властительница водъ,
Вся блѣдная отъ гнѣва, напоила
Туманами и сыростью весь воздухъ
И насморки въ избыткѣ зародила.
Всѣ времена съ тѣхъ поръ перемѣшались:
То падаетъ бѣлоголовый иней
Въ объятія едва расцвѣтшей розы;
То, будто бы въ насмѣшку, лѣто вьетъ
Гирлянды изъ распуколокъ, и ими
Чело зимы, увѣнчанное льдомъ,
И бороду старушки украшаетъ.
Суровая зима, весна и лѣто,
И осень плодовитая мѣняютъ
Обычныя ливреи межъ собой;
Не узнаетъ временъ міръ удивленный
И это все надѣлалъ нашъ раздоръ,
И мы всему причина и начало!
Исправить все зависитъ отъ тебя,
Титанія, зачѣмъ противорѣчить?
Я лишь прошу мнѣ уступить ребенка
Въ мои пажи.
Ты можешь быть покоенъ —
Я всей страны волшебной не возьму
За этого ребенка. Мать его
Была моею жрицей. Сколько разъ
Во тьмѣ ночей индійскихъ, ароматныхъ
Она моей сопутницей бывала!
На золотыхъ нептуновыхъ пескахъ
Любили мы сидѣть и наблюдать,
Какъ по волнамъ купеческія судна
Несутся въ даль. О, какъ смѣялись мы,
Любуяся, какъ вѣтеръ шаловливый
Ихъ паруса натягивалъ — и тѣ
Вздувались вдругъ огромнымъ животомъ.
Тогда моя несчастная подруга
Беременна была моимъ пажомъ
И съ ловкостью, бывало, подражала,
По воздуху летая, парусамъ,
Беременнымъ отъ вѣтра. Надъ землею,
Какъ по волнамъ, наплававшись, она
Неслась назадъ съ какой-нибудь бездѣлкой
И мнѣ ее вручала, говоря,
Что нашъ корабль съ своимъ богатымъ грузомъ
Пришелъ назадъ изъ дальняго пути.
Но смертная была моя подруга
И умерла, доставивъ сыну жизнь.
Любя ее, я сына воспитаю;
Любя ее, я не разстанусь съ нимъ.
Ты долго здѣсь намѣрена остаться?
Я, можетъ быть, пробуду здѣсь день свадьбы.
Не хочешь ли спокойно поплясать
Средь нашихъ хороводовъ, иль взглянуть
На праздникъ нашъ, при мѣсячномъ сіяньи?
Пойдемъ, не то — оставь насъ: обойдемся
И безъ тебя.
Ребенка мнѣ отдай —
И я готовъ тогда итти съ тобою.
За всѣ твои владѣнья не отдамъ!
Пока я здѣсь, мы будемъ лишь браниться.
Пойдемте, эльфы, прочь отсюда!
Ну, хорошо, иди своимъ путемъ;
Но я тебя не выпущу изъ лѣса,
Пока твоихъ обидъ не отомщу.
Мой милый Пукъ, поди сюда скорѣе!
Ты помнишь ли, однажды тамъ сидѣлъ
Я на мысу и слушалъ, какъ сирена,
Несомая дельфиномъ на хребтѣ,
Такъ хорошо, такъ сладко распѣвала,
Что пѣснь ея смирила ярость волнъ
И звѣздочки со сферъ своихъ сбѣгали,
Чтобъ музыку сирены услыхать?
Да, помню.
Ну, въ то самое мгновенье
Я увидалъ — но видѣть ты не могъ—
Что Купидонъ во всемъ вооруженьи
Летѣлъ межъ хладною луною и землей
И цѣлился въ прекрасную весталку,
Которая на Западѣ царитъ.
Вдругъ онъ въ нее спустилъ стрѣлу съ лука
Такъ сильно, что какъ будто былъ намѣренъ
Онъ не одно, а тысячъ сто сердецъ
Пронзить одной пылающей стрѣлою.
И что жъ? Стрѣла, попавши въ хладный мѣсяцъ,
Потухла тамъ отъ дѣвственныхъ лучей.
И видѣлъ я, какъ царственная дѣва
Свободная пошла своимъ путемъ
И въ чистыя вновь погрузилась думы.
Однако я замѣтилъ, что стрѣла
На западный цвѣтокъ, кружась, упала.
Онъ прежде былъ такъ бѣлъ, какъ молоко,
Но, раненый любовію, отъ раны
Онъ сдѣлался пурпурнымъ. Всѣ дѣвицы
Любовью въ праздности его зовутъ.
Поди, найди цвѣточекъ — я тебѣ
Его траву показывалъ однажды.
Чьихъ вѣкъ, смеженныхъ сладкимъ сновидѣньемъ,
Коснется сокъ, добытый изъ него,
Тотъ влюбится, проснувшись, до безумья
Въ то первое живое существо,
Которое глазамъ его предстанетъ.
Поди, найди растенье и опять.
Явись сюда скорѣе, чѣмъ успѣетъ
Левіаѳанъ проплыть не больше мили.
Достаточно мнѣ сорока минутъ,
Чтобы кругомъ всю землю опоясать.
Съ моимъ цвѣткомъ волшебнымъ я подкрадусь
Къ Титаніи, когда она уснетъ,
И ей въ глаза пущу немного соку.
Онъ сдѣлаетъ, что первый, кто предстанетъ
Ея глазамъ — будь онъ медвѣдь, иль левъ,
Иль воинъ, быкъ, иль хитрая мартышка—
Тому она предастся всей душой.
И прежде, чѣмъ съ нея сниму я чары—
Что сдѣлать я могу другой травой—
Мнѣ своего пажа она уступитъ.
Но кто идетъ сюда? Я невидимъ:
Подслушаю, что будутъ говорить.
Оставь меня — я не люблю тебя!
Гдѣ жъ Гермія прекрасная съ Лизандромъ?
Убью его — почти убитъ я ею!
Они въ лѣсу укрылись, ты сказала—
И вотъ я здѣсь, и вновь взбѣшенъ жестоко,
Что Герміи не встрѣтилъ! Прочь, оставь
И перестань преслѣдовать меня.
Ты самъ своимъ магнитнымъ, жесткимъ сердцемъ
Меня влечешь. Не полагай, однако,
Что привлекаешь ты къ себѣ желѣзо:
Нѣтъ, сердцемъ я, повѣрь, вѣрна, какъ сталь!
Лишись ты силы привлекать, тогда
Къ тебѣ стремиться силы я лишуся.
Я ль льстилъ тебѣ? я ль былъ съ тобою ласковъ?
Напротивъ, я признался откровенно,
Что не люблю тебя и не могу
Тебя любить.
За это я сильнѣе
Тебя люблю. Деметрій, я собачка,
Которую, чѣмъ болѣе ты бьешь,
Тѣмъ болѣе она тебя ласкаетъ.
Да, обходись со мною, какъ съ собачкой:
Толкай меня ногами, бей меня,
Не обращай вниманья — погуби;
Но какъ бы я презрѣнна ни была,
Лишь слѣдовать позволь мнѣ за собою.
Въ твоей любви могу ль просить я мѣста
Смиреннѣе того, въ которомъ ты
Не отказалъ, конечно бъ, и собакѣ;
Но счастлива была бы я и тѣмъ.
Не возбуждай ты слишкомъ отвращенья:
Когда тебя я вижу — боленъ я.
А я больна, когда тебя не вижу.
Ты скромности законы оскорбляешь,
Изъ города такъ поздно выходя,
Преслѣдуя того, кѣмъ не любима
И дорогую дѣвственность ввѣряя
Удобностямъ пустынной тишины
И прихоти дурныхъ внушеній ночи.
Защитою моею — добродѣтель
Деметрія. Когда тебя я вижу,
То для меня не существуетъ ночи.
Мнѣ кажется, что ночи нѣтъ теперь,
Мнѣ кажется, что обществомъ наполненъ
Пустынный лѣсъ. Въ тебѣ одномъ весь міръ!
Кто жъ подтвердитъ, что я одна въ лѣсу,
Когда весь міръ здѣсь на меня взираетъ!
Я убѣгу и спрячусь отъ тебя
Въ кустарникахъ. И ты среди звѣрей
Останешься одна.
О, самый дикій
Изъ всѣхъ звѣрей не такъ жестокъ, какъ ты!
Бѣги, когда ты хочешь; мы измѣнимъ
Уставленный природою порядокъ—
И побѣжитъ отъ Дафны Аполлонъ,
За грифономъ помчится голубица,
И даже лань смиренная — и та
Удвоитъ бѣгъ, чтобы настигнуть тигра…
Но тщетны всѣ усилья, если слабость
Преслѣдуетъ, а твердость убѣгаетъ!…
Тебя я слушать больше не хочу:
Пусти меня! И если ты за мною
Пойдешь опять, то я тебѣ клянусь,
Что причиню въ лѣсу тебѣ я горе.
Увы! во храмѣ, въ городѣ и въ полѣ
Ты причиняешь горе мнѣ вездѣ!
Деметрій, стыдно! Оскорбивъ меня,
Весь женскій полъ ты оскорбилъ жестоко!
Мы, женщины, не можемъ, какъ мужчины,
Оружіемъ завоевать любовь;
Мы созданы, чтобъ принимать отъ васъ
Любезности, а не самимъ за вами
Ухаживать. Я за тобой пойду…
О, я хочу изъ ада сдѣлать небо,
Принявши смерть отъ милой мнѣ руки!
Прощай! путь добрый, нимфа! Я устрою,
Пока вы здѣсь, что будешь отъ него
Ты убѣгать, а онъ страдать любовью.
А, здравствуй Пукъ! Досталъ ли ты цвѣтокъ?
Досталъ; вотъ онъ.
Давай его скорѣй,
Прошу тебя. Я знаю чудный берегъ,
Гдѣ дикій тминъ растетъ и гдѣ цвѣтутъ,
Качаяся, фіалки возлѣ буквицъ.
Надъ берегомъ изъ жимолости темной,
Шиповника и благовонныхъ розъ
Какъ-будто тамъ шатеръ образовался.
Въ немъ иногда, на ложѣ изъ цвѣтовъ,
Титанію въ часъ ночи усыпляетъ
Своей игрой и пляской эльфовъ хоръ,
А пестрый змѣй съ себя снимаетъ шкурку,
Которая довольно широка,
Чтобъ эльфа въ ней закутать совершенно.
Пойду туда, Титаніи въ глаза,
Во время сна, пущу немного соку—
И въ тотъ же мигъ чудовищныхъ фантазій
Исполнится ея воображенье.
Возьми и ты цвѣточекъ и ступай
Искать въ лѣсу. Аѳинянку найдешь
Ты тамъ и съ ней аѳинянина: онъ
Ея любовь упорно отвергаетъ.
Ты молодца узнаешь по одеждѣ.
Натри ему глаза и сдѣлай такъ,
Чтобы ее онъ увидалъ проснувшись.
Смотри, устрой, чтобъ онъ въ нее влюбился
Еще сильнѣй, чѣмъ влюблена она.
Ступай же, Пукъ, и будь опять со мною,
Пока еще пѣтухъ не прокричалъ.
Покоенъ будь: исполню приказанья.
Составьте хороводъ и пойте пѣсни,
Потомъ на треть минуты удалитесь:
Ступайте — кто злыхъ гусеницъ топтать,
Кто воевать съ летучими мышами,
Чтобы потомъ для всѣхъ малютокъ эльфъ
Сшить платьица изъ кожаныхъ ихъ крыльевъ.
Кто отгонять толпы несносныхъ совъ,
Которыхъ такъ малютки удивляютъ,
Что напролетъ всю ночь они кричатъ.
Теперь меня вы пѣсней усыпите,
А тамъ скорѣй летите исполнять
Свои дѣла; я отдыхать здѣсь буду.
Вы, съ раздвоеннымъ жаломъ змѣйки,
Припрячьте пестренькія шейки,
А вы, колючіе ежи
И долгохвостые ужи,
Царицѣ доброй не вредите
И близко къ ней не подходите!
Съ нашей пѣсней, Филомела,
Слей мелодію свою,
Баю, баюшки баю!
Баю, баюшки баю!
Чтобъ ничто вредить не смѣло,
Чтобъ царица здѣсь спала,
Не страшась ни чаръ, ни зла!
Ну, царица, почивай,
Мы поемъ тебѣ: „бай, бай!“
Не ходите сюда вы, ткачи-пауки,
Долгоногіе — прочь удалитесь!
Прочь, улитки жуки!
Да и вы, червяки,
Сонъ царицы нарушить страшитесь!
Съ нашей пѣсней, Филомела
Слей мелодію свою.
Баю, баюшки баю!
Баю, баюшки баю!
Чтобъ ничто вредить не смѣло,
Чтобъ царица здѣсь спала,
Не страшась ни чаръ, ни зла!
Ну, царица, почивай,
Мы поемъ тебѣ: „бай, бай!“
Прочь улетимъ: теперь въ порядкѣ все.
Пусть лишь одинъ останется на стражѣ.
Кого проснувшись ты увидишь,
Того всѣмъ сердцемъ обожай,
Люби его, какъ только можешь,
И отъ любви къ нему страдай!
Будь онъ медвѣдь, иль волъ, иль кошка,
Будь онъ кабанъ, иль барсъ степной—
Пускай тебѣ вообразится,
Что одаренъ онъ красотой!
Лишь только гадкое творенье
Сюда придетъ, сбрось усыпленье!
Прекрасная, ты вѣрно утомилась,
Такъ по лѣсу блуждая? Ты права:
Мы сбилися съ дороги. Если хочешь,
Мы, Гермія, здѣсь можемъ отдохнуть
И подождать, пока разсвѣтъ настанетъ.
Да, отдохнемъ, Лизандеръ. Поищи
Себѣ постель, а я на возвышеньи
Прилягу здѣсь усталой головой.
Подушкой пусть одна и та же кочка
Послужитъ намъ. Одно пусть будетъ сердце,
Одна—постель. И въ насъ хоть двѣ души,
Но вѣрность, вѣдь, одна на днѣ обѣихъ.
Нѣтъ, милый мой, хоть изъ любви ко мнѣ,
Мой дорогой Лизандеръ, согласися,—
И не ложись такъ близко.
О, прими
Мои слова въ чистѣйшемъ ихъ значеньи!
Всегда должно любовью понимать
Слова любви. Я говорю, что сердцемъ
Привязанъ я такъ сильно къ твоему,
Что въ насъ двоихъ одно и то же сердце.
Я говорю, что клятвой двѣ души
Въ насъ скованы такъ сильно, что хоть точно
Въ насъ двѣ души, но вѣрность въ нихъ одна.
Позволь же мнѣ лечь рядомъ. Вѣрь мнѣ: я,
Ложась съ тобой, не осквернюся ложью.
Какъ хорошо играешь ты словами!
Свой нравъ и гордость прокляла бы я,
Когда бъ могла подумать, что ты лжешь;
Но, милый другъ, настолько будь любезенъ
И, изъ любви ко мнѣ, ложись подальше.
Чтобъ скромности людской не оскорбить,
Намъ слѣдуетъ съ тобою разлучиться.
Межъ юношей и дѣвой молодой,
Мой милый другъ, прилично разстоянье.
Итакъ — прощай. Пускай твоя любовь
Лишь съ жизнію безцѣнною изсякнетъ.
Аминь, аминь, отвѣчу на молитву.
Пусть жизнь моя окончится тогда,
Когда любить тебя я перестану.
Я лягу здѣсь. Желаю, чтобы сонъ
Твои глаза сомкнулъ успокоеньемъ.
А я хочу, чтобъ точно тѣмъ же онъ
Закрылъ глаза того, кто мнѣ желаетъ.
Я лѣсъ кругомъ весь обошелъ,
А человѣка не нашелъ,
На чьихъ глазахъ мой царь желаетъ
Цвѣточекъ этотъ испытать.
Онъ чудной силой обладаетъ
Любовь мгновенно зарождать.
Ночь—тишина! А, вотъ невѣжда!
На немъ аѳинская одежда…
Такъ, это онъ, должно быть, онъ,
О комъ твердилъ мнѣ Оберонъ:
Тотъ самый, что пренебрегаетъ
Аѳинской дѣвой. Вотъ она
Благополучно почиваетъ,
Хотя постель ея грязна.
Бѣдняжка, лечь она не смѣла
Съ своимъ безчувственнымъ рядкомъ.
Постой же, я поправлю дѣло:
Натру глаза его цвѣткомъ.
Пусть мой цвѣтокъ моей рукою
Всю душу въ немъ настроитъ вновь,
И съ этихъ поръ не дастъ покою
Его глазамъ его любовь!
Проснись, когда я удалюся:
Я жъ къ Оберону тороплюся.
Остановись, хотя бы для того,
Чтобы меня убить, о, мой Деметрій!
Прочь—и не смѣй преслѣдовать меня—
Я требую.
Не хочешь ли ты бросить
Меня одну во тьмѣ? О, не бросай!
Останься здѣсь, или съ тобой случится
Несчастье. Я хочу итти одинъ. (Уходитъ).
Я не могу перевести дыханья;
Но тщетно я преслѣдую его:
Чѣмъ болѣе его я умоляю,
Тѣмъ меньше въ немъ участья возбуждаю.
Ты жъ, Гермія—ты счастлива вездѣ,
Гдѣ бъ ни была! Въ твоихъ глазахъ есть сила
Притягивать къ себѣ сердца другихъ.
Чѣмъ придала она такъ много блеску
Своимъ глазамъ? быть можетъ, солью слезъ?
О, если бъ такъ, то чаще, чѣмъ ея,
Мои глаза слезами орошались!
Нѣтъ; какъ медвѣдь, собой я безобразна:
Встрѣчаяся со мною, даже звѣри
Пугаются и отъ меня бѣгутъ;
Не должно же дивиться, что Деметрій
Отъ моего присутствія бѣжитъ,
Какъ-будто отъ чудовища. Какому
Коварному, несчастному стеклу
Я вѣрила, что съ Герміей прекрасной
Осмѣлилась я сравнивать себя!
Кто это здѣсь? Лизандеръ на землѣ!
Онъ спитъ иль мертвъ? Но я не вижу крови,
И раны нѣтъ. Лизандеръ, если вы
Не умерли, проснитесь ради Бога!
О, для тебя, прозрачная Елена,
Я сквозь огонь охотно побѣгу.
Могущество свое теперь являетъ
Природа тѣмъ, что дозволяетъ мнѣ
Въ твоей груди вполнѣ увидѣть сердце.
Деметрій! Гдѣ онъ? Гадко эти имя!
Какъ хорошо оно тому пристало,
Кто долженъ пасть отъ моего меча!
Лизандеръ, нѣтъ, не говорите такъ;
Что нужды вамъ, что Гермію онъ любитъ?
О, Боже мой, у Герміи въ душѣ
Одни лишь вы: такъ будьте же довольны!
Довольнымъ быть! Кѣмъ—Герміей? О, нѣтъ!
Раскаялся я въ скучныхъ тѣхъ минутахъ,
Которыя я съ нею потерялъ!
Не Гермію люблю я, а Елену.
Кто жъ ворона на голубя смѣнять
Не пожелаетъ? Волей человѣка
Владѣетъ умъ, а умъ мнѣ говоритъ,
Что ты изъ всѣхъ достойнѣйшая дѣва.
Какъ всякій плодъ до зрѣлости доходитъ
Въ извѣстное лишь время, такъ и я
До сей поры былъ юношей незрѣлымъ.
Мой умъ достигъ теперь лишь до сознанья
И, управляя волею моей,
Привелъ меня къ глазамъ твоимъ, Елена:
Въ твоихъ глазахъ, какъ въ книгѣ незакрытой,
Читаю я разсказы про любовь.
За что меня избрали вы предметомъ
Насмѣшки злой? Чѣмъ заслужила я
Презрѣніе отъ васъ? О, не довольно ль,
Не слишкомъ ли довольно и того,
Что заслужить я не могла и взгляда
Привѣтнаго отъ милаго ничѣмъ?
Нѣтъ, мало вамъ—и надъ моимъ безсильемъ
Смѣетесь вы. Повѣрьте мнѣ, Лизандеръ:
Презрительно привѣтствуя меня,
Не хорошо вы сдѣлали. Прощайте.
Но, признаюсь, я больше ожидала
Участія въ васъ встрѣтить. Неужели,
Когда однимъ мужчиною дѣвица
Отвергнута, то долженъ оскорблять
Ее другой? (Уходитъ).
Елена не видала
Здѣсь Герміи! Спи, Гермія! Отнынѣ
Ко мнѣ не приближайся! Какъ желудокъ,
Пресытившись хорошимъ сладкимъ яствомъ,
Потомъ къ нему питаетъ отвращенье;
Какъ ереси—особенно для тѣхъ,
Которые въ нихъ долго заблуждались—
Становятся глубоко ненавистны:
Такъ Гермія, какъ ересь иль какъ яства
Въ излишествѣ, будь ненавистна всѣмъ,
Особенно жъ будь ненавистна мнѣ!
Я съ этихъ поръ всѣ силы посвящаю
Любви моей Еленѣ и ея
Могуществу. Ей буду я слугою! (Уходитъ).
О, помоги, Лизандеръ, помоги!
Сорви змѣю съ груди моей скорѣе!
О, сжалься!… Ахъ, какой тяжелый сонъ!
Смотри, я все еще дрожу отъ страха.
Мнѣ снилося, что будто бы змѣя
Ужасная мнѣ сердце пожирала
И что, смѣясь, спокойно ты смотрѣлъ
И на змѣю, и на мои страданья.
Лизандеръ! Какъ, ушелъ? Меня не слышитъ?
Лизандеръ! Какъ, ни звука нѣтъ, ни слова!
Увы! гдѣ ты? О, говори со мной,
О, говори, молю тебя любовью!
Я чувствъ почти лишилася отъ страха.
Нѣтъ, видно, ты далеко отъ меня!
Тебя иль смерть сейчасъ же отыщу я!
Картина извѣстнаго нѣмецкаго художника, профессора Поли Тумана (Раиі ТНптапп, род. 1831),