И у царя здѣсь праздникъ нынче ночью.
Царицу ты свою предупреди,
Чтобы отнюдь она съ нимъ не встрѣчалась:
Онъ на нее ужасно разсерженъ
За то, что есть у ней прелестный мальчикъ,
Похищенный недавно у царя
Индійскаго. Царица не имѣла
Прелестнѣе ребенка никогда.
Нашъ Оберонъ завистливый желаетъ
Его, во что бъ ни стало, въ свиту взять,
Чтобъ обѣгать съ нимъ вмѣстѣ глушь лѣсную;
А между тѣмъ ребенка дорогого
Не хочется царицѣ уступить.
Она его цвѣтами убираетъ
И въ немъ одномъ всю радость полагаетъ.
Теперь, когда встрѣчаются они
Или въ лѣсу, иль на травѣ зеленой,
Иль у ручья, при блескѣ чудныхъ звѣздъ,
То ссориться такъ сильно начинаютъ,
Что эльфы ихъ отъ страха убѣгаютъ
И прячутся, бѣдняжки, поскорѣй
Подъ чашечки упавшихъ желудей.
Наружностью твоей и обращеньемъ,
Быть можетъ, и обманываюсь я,
Но, кажется, ты точно духъ лукавый,
По имени Робинъ, иль Добрый Другъ.
Не ты ль дѣвицъ пугаешь деревенскихъ?
То сливочки снимаешь съ молока,
То мельницы ручныя ихъ ломаешь,
То не даешь хозяйкѣ масла сбить,
То не даешь закиснуть ихъ напиткамъ?
Не ты ль съ пути сбиваешь пѣшеходовъ
И тѣшишься ихъ страхомъ и досадой?
Но кто тебя зоветъ любезнымъ Пукомъ,
Тѣмъ счастіе приносишь ты съ собой,
И самъ за нихъ работы исполняешь.
Не ты ли Пукъ?
Такъ точно, ты узнала:
Я точно тотъ веселый духъ ночей
И вмѣстѣ шутъ придворный Оберона.
Нерѣдко онъ смѣется надо мной,
Когда начну я ржать, какъ кобылица,
И голосомъ обманывать коня,
Который жиръ себѣ наѣлъ бобами.
Я иногда, рѣзвяся, принимаю
Видъ яблока печенаго, и съ нимъ
Я къ кумушкѣ тихонько прячусь въ чашку;
И только лишь кума начнетъ хлебать,
Я въ губы ей толкаюсь и питьемъ
Изношенный передникъ обливаю.
А иногда для тетушки степенной,
Когда она разсказывать начнетъ
Исторію, исполненную слезъ,
Я, сдѣлавшись трехногимъ, гладкимъ стуломъ,
Изъ подъ нея выскакиваю вонъ —
И тетушка летитъ въ припадкѣ кашля,
И цѣлый хоръ, поджавъ себѣ бока,
Хохочетъ и чихаетъ, и клянется,
Что никогда не веселился онъ
Такъ истинно, какъ въ этотъ часъ паденья.
Тс! Оберонъ, мой царь, сюда идетъ!
А вотъ моя царица! Хорошо бы,
Когда бъ твой царь ушелъ скорѣй отсюда.
Зачѣмъ я здѣсь, при мѣсячномъ сіяньи,
Надменную Титанію встрѣчаю?
А, это ты, ревнивецъ Оберонъ!
Идемте, эльфы: я, вѣдь, поклялась
Съ нимъ не дѣлить ни общества, ни ложа.
Остановись, преступная жена:
Не я ль твой мужъ!
А я тебѣ жена!
О, знаю я, ты часто покидаешь
Изподтишка волшебную страну
И въ образѣ влюбленнаго Корина
Проводишь дни, съ свирѣлію въ рукахъ,
У ногъ своей возлюбленной Фелиды,
И ей поешь любовь свою въ стихахъ!
Ты для чего изъ дальнихъ странъ индійскихъ
Явился здѣсь? Ужъ вѣрно для того,
Что съ дерзкою, въ сапожкахъ, амазонкой,
Съ воинственной любимицей твоей,
Готовится Тезей соединиться—
И ложу ихъ пришелъ ты даровать
И счастіе, и радость безъ конца.
Титанія, тебѣ ли упрекать
За то, что я привязанъ къ Ипполитѣ?
Извѣстна мнѣ къ Тезею страсть твоя:
При блѣдномъ звѣздъ сіяніи, не ты ли
Похитила его у Перигены,
Которую онъ обольстилъ? Не ты ль
Заставила его забыть всѣ клятвы,
Которыя давалъ онъ Аріаднѣ,
Аглаѣ и прекрасной Антіопѣ?
И у царя здесь праздник нынче ночью.
Царицу ты свою предупреди,
Чтобы отнюдь она с ним не встречалась:
Он на нее ужасно рассержен
За то, что есть у нее прелестный мальчик,
Похищенный недавно у царя
Индийского. Царица не имела
Прелестнее ребенка никогда.
Наш Оберон завистливый желает
Его во что б ни стало в свиту взять,
Чтоб обегать с ним вместе глушь лесную;
А между тем ребенка дорогого
Не хочется царице уступить.
Она его цветами убирает
И в нем одном всю радость полагает.
Теперь, когда встречаются они
Или в лесу, иль на траве зеленой,
Иль у ручья, при блеске чудных звезд,
То ссориться так сильно начинают,
Что эльфы их от страха убегают
И прячутся, бедняжки, поскорей
Под чашечки упавших желудей.
Наружностью твоей и обращеньем,
Быть может, и обманываюсь я,
Но, кажется, ты точно дух лукавый,
По имени Робин, иль Добрый Друг.
Не ты ль девиц пугаешь деревенских?
То сливочки снимаешь с молока,
То мельницы ручные их ломаешь,
То не даешь хозяйке масла сбить,
То не даешь закиснуть их напиткам?
Не ты ль с пути сбиваешь пешеходов
И тешишься их страхом и досадой?
Но кто тебя зовет любезным Пуком,
Тем счастие приносишь ты с собой,
И сам за них работы исполняешь.
Не ты ли Пук?
Так точно, ты узнала:
Я точно тот веселый дух ночей
И вместе шут придворный Оберона.
Нередко он смеется надо мной,
Когда начну я ржать, как кобылица,
И голосом обманывать коня,
Который жир себе наел бобами.
Я иногда, резвяся, принимаю
Вид яблока печеного, и с ним
Я к кумушке тихонько прячусь в чашку;
И только лишь кума начнет хлебать,
Я в губы ей толкаюсь и питьем
Изношенный передник обливаю.
А иногда для тетушки степенной,
Когда она рассказывать начнет
Историю, исполненную слез,
Я, сделавшись трехногим, гладким стулом,
Из-под нее выскакиваю вон —
И тетушка летит в припадке кашля,
И целый хор, поджав себе бока,
Хохочет и чихает, и клянется,
Что никогда не веселился он
Так истинно, как в этот час паденья.
Тс! Оберон, мой царь, сюда идет!
А вот моя царица! Хорошо бы,
Когда б твой царь ушел скорей отсюда.
Зачем я здесь, при месячном сияньи,
Надменную Титанию встречаю?
А, это ты, ревнивец Оберон!
Идемте, эльфы: я ведь поклялась
С ним не делить ни общества, ни ложа.
Остановись, преступная жена:
Не я ль твой муж!
А я тебе жена!
О, знаю я, ты часто покидаешь
Исподтишка волшебную страну
И в образе влюбленного Корина
Проводишь дни, с свирелию в руках,
У ног своей возлюбленной Фелиды,
И ей поешь любовь свою в стихах!
Ты для чего из дальних стран индийских
Явился здесь? Уж верно для того,
Что с дерзкою, в сапожках, амазонкой,
С воинственной любимицей твоей,
Готовится Тезей соединиться —
И ложу их пришел ты даровать
И счастие, и радость без конца.
Титания, тебе ли упрекать
За то, что я привязан к Ипполите?
Известна мне к Тезею страсть твоя:
При бледном звезд сиянии, не ты ли
Похитила его у Перигены,
Которую он обольстил? Не ты ль
Заставила его забыть все клятвы,
Которые давал он Ариадне,
Аглае и прекрасной Антиопе?
