А человѣка не нашелъ,
На чьихъ глазахъ мой царь желаетъ
Цвѣточекъ этотъ испытать.
Онъ чудной силой обладаетъ
Любовь мгновенно зарождать.
Ночь—тишина! А, вотъ невѣжда!
На немъ аѳинская одежда…
Такъ, это онъ, должно быть, онъ,
О комъ твердилъ мнѣ Оберонъ:
Тотъ самый, что пренебрегаетъ
Аѳинской дѣвой. Вотъ она
Благополучно почиваетъ,
Хотя постель ея грязна.
Бѣдняжка, лечь она не смѣла
Съ своимъ безчувственнымъ рядкомъ.
Постой же, я поправлю дѣло:
Натру глаза его цвѣткомъ.
Пусть мой цвѣтокъ моей рукою
Всю душу въ немъ настроитъ вновь,
И съ этихъ поръ не дастъ покою
Его глазамъ его любовь!
Проснись, когда я удалюся:
Я жъ къ Оберону тороплюся.
Остановись, хотя бы для того,
Чтобы меня убить, о, мой Деметрій!
Прочь—и не смѣй преслѣдовать меня—
Я требую.
Не хочешь ли ты бросить
Меня одну во тьмѣ? О, не бросай!
Останься здѣсь, или съ тобой случится
Несчастье. Я хочу итти одинъ. (Уходитъ).
А человека не нашел,
На чьих глазах мой царь желает
Цветочек этот испытать.
Он чудной силой обладает
Любовь мгновенно зарождать.
Ночь — тишина! А, вот невежда!
На нем афинская одежда…
Так, это он, должно быть, он,
О ком твердил мне Оберон:
Тот самый, что пренебрегает
Афинской девой. Вот она
Благополучно почивает,
Хотя постель ее грязна.
Бедняжка, лечь она не смела
С своим бесчувственным рядком.
Постой же, я поправлю дело:
Натру глаза его цветком.
Пусть мой цветок моей рукою
Всю душу в нем настроит вновь,
И с этих пор не даст покою
Его глазам его любовь!
Проснись, когда я удалюся:
Я ж к Оберону тороплюся.
Остановись, хотя бы для того,
Чтобы меня убить, о, мой Деметрий!
Прочь — и не смей преследовать меня —
Я требую.
Не хочешь ли ты бросить
Меня одну во тьме? О, не бросай!
Останься здесь, или с тобой случится
Несчастье. Я хочу идти один. (Уходит).
