Сон в летнюю ночь (Шекспир; Соколовский)/ДО

Сон в летнюю ночь
авторъ Вильям Шекспир, пер. Александр Лукич Соколовский

Оригинал: англійскій, опубл.: 1595. — Перевод опубл.: 1894. Источникъ: az.lib.ru

СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА

ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ А. Л. СОКОЛОВСКАГО. Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей «Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ», съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ. ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ. ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.

Томъ XI.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

СОНЪ ВЪ ЛѢТНЮЮ НОЧЬ.

Комедія: «Сонъ въ лѣтнюю ночь» принадлежитъ ко второму періоду Шекспировой дѣятельности, когда послѣ своихъ пробныхъ опытовъ, выразившихся въ сочиненіи поэмъ, передѣлкѣ трехъ частей «Генриха VI» и нѣкоторыхъ другихъ пьесъ, онъ, сознавъ свою силу, сталъ писать болѣе самостоятельныя произведенія. Періодъ этотъ обнимаетъ время отъ 1595 до 1600 года.

Разсматриваемая комедія появилась въ печати въ 1600 году подъ слѣдующимъ заглавіемъ: «А midsuminer night’s dreame. As it hath beene sundry times publickely acted hy the right honourable the Lord Chamberlaine bis servants. Written by William Shakespeare», т.-е. «Сонъ въ лѣтнюю ночь. Въ томъ видѣ, какъ пьеса много разъ публично представлялась слугами достопочтеннаго лорда-камергера. Сочи неніе Вильяма Шекспира». Вслѣдъ за этимъ первымъ изданіемъ пьесы появилось въ томъ же году второе, а затѣмъ пьеса была перепечатана въ первомъ полномъ собраніи сочиненій Шекспира in folio 1623 года, гдѣ и помѣщена восьмой по счету пьесой подъ рубрикой комедій. Текстъ пьесы оказался довольно правильнымъ во всѣхъ изданіяхъ и потому не потребовалъ особенно трудныхъ объясненій.

Изданная въ 1600 году, комедія была написана значительно раньше. На это указываетъ, во-первыхъ, находящаяся въ первомъ изданіи помѣтка, что она уже много разъ публично представлялась прежде, а во-вторыхъ, мы имѣемъ указаніе, что уже въ 1598 году комедія была внесена въ списокъ Шекспировыхъ пьесъ. Что касается ранняго предѣльнаго срока, когда она могла быть написана, то едва ли можно предположить его прежде 1595 года. Къ этому заключенію приводитъ вложенное Шекспиромъ въ монологъ Титаніи (Д. II, сц. 2) описаніе особенно бурной, дождливой зимы, которая дѣйствительно была въ Англіи въ 1594 году. Сверхъ того, слогъ и художественная обработка комедіи заставляютъ отнести ее къ произведеніямъ Шекспира уже того болѣе зрѣлаго періода его дѣятельности, о которомъ упомянуто выше. Потому для срока созданія пьесы можно съ большой вѣроятностью принять время между 1595 и 1598 годами.

Если бъ какой-нибудь понимающій Шекспира читатель узналъ о существованіи комедіи «Сонъ въ лѣтнюю ночь» уже послѣ того, какъ изучилъ его прочщ произведенія, и притомъ услышалъ, что дѣйствующими лицами этой комедіи являются созданныя народной фантазіей эльфы и духи, то такой читатель былъ бы приведенъ въ невольное загадочное недоумѣніе. Какъ? — спросилъ бы онъ самъ себя: — Шекспиръ, этотъ поэтъ реальной жизни, поэтъ, изображавшій ея вѣчно бурное волненіе, поэтъ, для котораго объектомъ творчества служило исключительно человѣческое сердце съ его страстями, порывами, побужденіями, какъ хорошими, такъ и дурными, съ его ошибками, радостями, печалями и даже комическими заблужденіями, — что могъ такой поэтъ найти для своего творчества въ пустыхъ бредняхъ, созданныхъ народной фантазіей исключительно для отдыха и мимолетной забавы въ тѣ минуты жизни, когда утомленная житейскимъ горемъ, трудами и дрязгами душа искала хоть на минуту забыться и отдохнуть? Конечно, картины этой фантазіи не лишены поэтической прелести и юмора. Молодая, задумчивая дѣвушка, воображающая, что она услышала въ тихую лунную ночь звуки Оберонова рога; робкій путникъ, заведенный въ болото блуждающимъ огонькомъ и воображающій, что его толкнулъ туда шаловливый эльфъ; хозяйка дома, сѣтующая, что ея запасы испорчены проказникомъ бѣсенкомъ Пукомъ, — все это очень милые мотивы для забавной сказки или пѣсенки; но въ нихъ мы напрасно стали бы искать отраженія такихъ явленій жизни, которыя имѣютъ общій характеръ, которыя присущи всѣмъ людямъ и потому одни могутъ дать содержаніе серьезному поэтическому произведенію. Шекспиръ слишкомъ пріучилъ насъ, что въ каждомъ его произведеніи выдѣляется такого рода общая идея, а потому невольно возбуждается вопросъ: что могъ онъ сдѣлать изъ такого, повидимому, совершенно непригоднаго для его творчества, матеріала?

Шекспиръ умѣлъ однако воспользоваться для своей комедіи даже такимъ пустымъ, повидимому, содержаніемъ.

Въ числѣ народныхъ легендъ Шекспировой родины существовала фантастическая сказка, въ которой разсказывалось, будто былъ на свѣтѣ цвѣтокъ, имѣвшій такое волшебное свойство, что если цвѣткомъ этимъ проводили по глазамъ заснувшаго человѣка, то человѣкъ этотъ, пробудясь, страстно влюблялся въ первое существо, попадавшее ему на глаза. Затѣмъ въ сказкѣ прибавлялось, что существовалъ еще второй цвѣтокъ противоположнаго свойства, и что если имъ проводили по глазамъ того, кто былъ зачарованъ первымъ цвѣткомъ, то чары снимались такъ же легко, какъ были наведены.

Какъ ни пуста была эта сказка, но ясновидящій поэтъ нашелъ въ ней болѣе глубокое значеніе. Если никто не станетъ проводить уснувшимъ людямъ по глазамъ цвѣткомъ, чтобъ возбудить въ нихъ къ кому-нибудь внезапную блажную любовь, то всякій навѣрно согласится, что тѣ реальные факты, какіе въ сказкѣ приписывались вліянію волшебнаго цвѣтка, не только не представляютъ въ настоящей жизни чего-либо чудеснаго и нелѣпаго, но, напротивъ, встрѣчаются въ ней на каждомъ шагу. Любовь, конечно, глубокое, святое чувство, и Шекспиръ зналъ это лучше кого бы то ни было, изобразивъ ее во множествѣ тѣхъ глубокихъ и разнообразныхъ видовъ, какіе мы находимъ въ его произведеніи; но вмѣстѣ съ тѣмъ въ жизни много бываетъ и такихъ случаевъ, когда любовь, точно потерявъ свою серьезную основу, внезапно овладѣваетъ человѣкомъ, какъ нелѣпая, горячечная блажь, увлекающая его до такой степени, что онъ самъ не видитъ того ложнаго пути, по какому идетъ. Такого рода увлеченія могутъ приводить иной разъ даже къ трагическому исходу, но чаще случается, что они разрѣшаются гораздо проще и комичнѣй тѣмъ, что увлеченный самъ сознаетъ глупое положеніе, въ какое себя поставилъ своей необъяснимой блажью, и, возвратясь къ здравому смыслу, чурается своей глупости самъ. Случаи эти до того часты и распространены, что едва ли найдется хоть одинъ человѣкъ, не испытавшій чего-либо подобнаго въ своей жизни на себѣ. А если какое-нибудь чувство или житейское положеніе имѣетъ такой общій характеръ, то оно этой самой общностью несетъ въ себѣ всѣ данныя для того, чтобы сдѣлаться предметомъ серьезнаго изображенія въ поэзіи, и тѣмъ болѣе такого поэта, какимъ былъ Шекспиръ.

Основная идея для серьезной комедіи вытекала такимъ образомъ изъ сказки о цвѣткѣ сама собой, и затѣмъ предстояло лишь найти ту внѣшнюю форму, въ которую слѣдовало ее облечь. Изображая увлеченіе минутной любовью, надо было непремѣнно оставить въ неприкосновенности тотъ основной мотивъ, что любовь эта является всегда отъ какой-нибудь внѣшней и, главное, невѣдомой для насъ причины, при чемъ сами мы разыгрываемъ только роль горючаго матеріала, вспыхивающаго отъ ничтожной искры. Такая мотивировка составляла всю сущность дѣла. Объяснить увлеченіе подобной любовью сказочнымъ мотивомъ было бы, конечно, невозможно въ серьезномъ сочиненіи; но поэзія имѣетъ иныя права. Она можетъ допустить въ подобныхъ случаяхъ и фантастическое объясненіе, особенно при отсутствіи серьезнаго. Такъ и здѣсь: если увлеченіе минутной блажью любви было необъяснимо съ серьезной точки зрѣнія, то мы видимъ, что народная поэзія объяснила его по-своему, создавъ сказку о волшебномъ цвѣткѣ. Внѣшняя форма для основной идеи комедіи и для ея мотивировки опредѣлялась такимъ образомъ также сама собой, и затѣмъ предстояло лишь разработать детали, расцвѣтивъ ихъ яркими красками поэтической фантазіи. Для этого широко открывалась дверь благодаря именно тому, что въ мотивировкѣ основного сюжета допускался фантастическій элементъ. Если фактическимъ мотивомъ пьесы оставалась сказка, то и дѣйствующими лицами могли быть сказочныя существа. Создавать же ихъ самостоятельно Шекспиру не было надобности, потому что они были созданы уже прежде народной фантазіей его родины. Вѣра въ эльфовъ, духовъ, кобольдовъ и прочихъ тому подобныхъ существъ жила и живетъ въ нѣкоторой степени даже до сихъ поръ въ фантазіи всѣхъ народовъ. Вѣра эта — остатокъ языческой миѳологіи, которая послѣ того, какъ основные ея устои были разрушены христіанствомъ, измельчала и приняла болѣе домашній, обыденный характеръ. Люди, низвергнувъ древнихъ боговъ съ ихъ серьезныхъ пьедесталовъ и потерявъ вѣру въ этихъ боговъ, какъ въ вершителей людской судьбы, не могли такъ легко отказаться отъ поэтическаго стремленія разрѣшать помощью фантазіи таинственные вопросы, поминутно возникавшіе въ болѣе простой, обыденной жизни. И вотъ, чтобы объяснить случай внезапной болѣзни, явилось мнѣніе, что ее наслалъ злобный духъ, томъ или злой человѣкъ, находившійся съ этимъ духомъ въ сношеніи; неожиданное счастье стало считаться подаркомъ свѣтлаго Эльфа; мелкія, обыденныя непріятности, имѣвшія часто даже комическій оттѣнокъ, стали приписываться проказамъ шаловливаго кобольда.

Основной фактъ комедіи, заключавшійся въ изображеніи именно одного изъ такихъ комическихъ положеній, могъ какъ нельзя лучше быть мотивированъ вмѣшательствомъ и проказами подобныхъ фантастическихъ существъ, и поэтъ дѣйствительно вызвалъ ихъ для олицетворенія своей мысли. Но Шекспиръ не ограничился раздачей этимъ существамъ пассивныхъ ролей. Вѣрный основному началу своего творчества — вносить жизнь и сердечныя движенья во все, чего касался, онъ задался смѣлой мыслью одухотворить этимъ началомъ даже тѣ фантастическія существа, которыя по волѣ его волшебнаго жезла явились на призывъ поэта принять участіе въ создаваемой имъ картинѣ. Иными словами: онъ вздумалъ превратитъ въ живыхъ людей даже эти фантастическія существа, не имѣвшія, по народной фантазіи, ровно никакихъ глубокихъ человѣческихъ свойствъ. Для этого Шекспиръ употребилъ крайне забавный, граціозный пріемъ, а именно: онъ сдѣлалъ самихъ шаловливыхъ духовъ предметомъ тѣхъ проказъ, какія они творили надъ людьми, заставивъ ихъ испробовать на себѣ непріятныя послѣдствія такого рода шутокъ. И вотъ такимъ образомъ подъ перомъ Шекспира создался очаровательный образъ маленькой Титаніи, попадающей, несмотря на всю нѣжность и эѳирность своего фантастическаго существа, точно въ такой же забавный просакъ, какого не могли избѣжать обыкновенные люди. Чтобы еще болѣе подчеркнуть этотъ фактъ, Шекспиръ прибѣгъ къ своему обыкновенному пріему говорить контрастами, для чего преувеличилъ забавную блажь Титаніи, сдѣлавъ предметомъ ея смѣшной страсти существо, противоположное съ нею до безобразія. Фактъ, что она влюбляется въ ослиную голову, можетъ, конечно, показаться утрировкой, но утрировка эта смягчается, во-первыхъ, тѣмъ, что весь сюжетъ пьесы построенъ на фантастическомъ фонѣ, а во-вторыхъ, всякая утрировка въ поэтическомъ произведеніи бываетъ вредна лишь въ томъ случаѣ, если въ ней развиты и преувеличены не тѣ черты, какія мы находимъ въ основной идеѣ. Между тѣмъ въ настоящемъ случаѣ ослиная голова Днища (Bottom) служитъ эмблемой именно тѣхъ качествъ, какія было нужно изобразить, какъ противоположность личности Титаніи. Онъ долженъ былъ выражать смѣшную глупость, грубость и упрямство, т.-е. какъ разъ тѣ свойства, за которыя заслуживалъ имя осла. Забавная свита Днища, грубая и глупая, какъ онъ самъ, прекрасно дополняетъ его значеніе въ пьесѣ, а сверхъ того, свита эта интересна тѣмъ, что въ ней Шекспиръ точно такъ же, какъ и въ сказкѣ о цвѣткѣ и легендѣ объ эльфахъ, изобразилъ современные нравы своей родины.

Соединивъ въ реальномъ сюжетѣ комедіи эти двѣ крайности, а именно граціозный, фантастическій міръ эльфовъ съ одной стороны, а съ другой — грубые подонки людского общества, Шекспиръ однако чувствовалъ, что такой сюжетъ былъ слишкомъ недостаточенъ для постройки на немъ серьезнаго сценическаго произведенія. Основная идея его пьесы, состоявшая въ изображеніи вѣтреной, блажной страсти, была гораздо глубже, и ея нельзя было исчерпать, сдѣлавъ дѣйствующими лицами пьесы только фантастическія существа или грубую толпу. Воплотить и изобразить эту идею во всей полнотѣ должны были люди, настолько развитые, что они могли бы откликаться на внѣшнія впечатлѣнія различными сторонами духа, и притомъ въ разнообразныхъ видахъ, согласно ихъ личнымъ темпераментамъ и характерамъ. Чтобы достичь этого, авторъ ввелъ между вышеупомянутыми двумя исторіями третью фабулу своей пьесы, гдѣ дѣйствующими лицами являлись уже именно обыкновенные люди, при изображеніи которыхъ представлялась полная возможность выслѣдить и нарисовать гораздо глубже и рельефнѣе тѣ чувства, какія привелось имъ пережить подъ вліяніемъ той общечеловѣческой черты, какая положена въ основу пьесы. Двѣ влюбленныя пары, подпавшія вліянію чувства, изображеннаго въ комедіи, въ сущности, и составляютъ главный персоналъ тѣхъ дѣйствующихъ лицъ, къ которымъ пріуроченъ серьезный смыслъ пьесы. Они заблуждаются, страдаютъ, ссорятся, радуются, словомъ — проходятъ предъ глазами зрителей въ ряду крайне разнообразныхъ положеній и такъ же чередующихся по закону причины и слѣдствія, какъ это происходитъ и въ настоящей, реальной жизни. Эта третья фабула развита такъ серьезно, что двѣ первыя кажутся передъ нею даже не болѣе, какъ двумя дивертисментами, изъ которыхъ первый (исторія Титаніи и эльфовъ) поэтически милъ, а второй (ослиная голова Днища и комедія ремесленниковъ) комически забавенъ. Но, тѣмъ не менѣе, оба эти дивертисмента тѣсно связаны съ основнымъ сюжетомъ и нисколько не производятъ диссонирующаго съ нимъ впечатлѣнія. Связью при этомъ является между ними именно тотъ фантастическій элементъ, который, будучи наброшенъ на всѣ три фабулы, какъ лучезарный покровъ, освѣщаетъ ихъ прелестнымъ поэтическимъ сіяньемъ и объединяетъ производимое впечатлѣніе совершенно въ томъ родѣ, какъ дѣлаетъ то же самое проносящійся предъ глазами сонъ. Извѣстно, что во снѣ мы никогда не удивляемся даже такимъ видѣніямъ, которыя показались бы наяву совершенно безсвязными и невозможными. Этимъ объясняется и имя, какое авторъ далъ своему произведенію. Вся комедія дѣйствительно «сонъ въ лѣтнюю ночь», какъ охарактеризовалъ свое произведеніе самъ Шекспиръ: разъ — въ словахъ Оберона, когда, пробудивъ заснувшихъ, онъ говоритъ: «пусть они сочтутъ всѣ впечатлѣнія этой ночи сномъ», а затѣмъ — въ заключительныхъ словахъ къ публикѣ проказника Пука, обращающагося къ зрителямъ съ тою же просьбой. Соглашаясь вмѣстѣ съ поэтомъ признать его комедію мимолетнымъ сномъ, мы однако прибавимъ, что если это сонъ, то сонъ вѣщій, то-есть такой, въ которомъ подъ лучезарной, смутной грезой поэтъ затаилъ животрепещущую мысль, открывающую намъ рядъ житейскихъ явленій, настолько общихъ и близкихъ каждому изъ насъ, что, анализируя ихъ, мы можемъ извлечь изъ нихъ полезный урокъ, подобный тѣмъ, какіе находимъ и въ прочихъ Шекспировыхъ произведеніяхъ.

Какъ ни мила и правдива основная мысль пьесы, нельзя однако не сознаться, что по глубинѣ и серьезности она все-таки стоитъ ниже многихъ другихъ идей, выраженныхъ въ прочихъ Шекспировыхъ произведеніяхъ. Тѣмъ не менѣе Шекспиръ не только умѣлъ создать совершенно законченные живые характеры даже на этомъ незначительномъ фонѣ, но, сверхъ того, какъ сказано выше, превратилъ въ живыхъ людей даже тѣ фантастическія существа, какимъ роздалъ въ своей пьесѣ реальныя роли. Если внѣшній образъ маленькой Титаніи и всей ея свиты, занимающейся плясками въ лунныхъ лучахъ и освѣщающей свои игры факелами изъ лапокъ пчелъ, зажженныхъ огнемъ отъ свѣтящихся червяковъ, представляется на первый взглядъ не болѣе, какъ милой поэтической сказкой, то, съ другой стороны, присматриваясь къ тому, что это маленькое существо дѣлаетъ и говоритъ, мы увидимъ, что изъ-за фантастической внѣшности Титаніи проступаетъ образъ совершенно реальной, живой женщины, какихъ можно встрѣтить въ жизни такое множество, что общій ихъ образъ сдѣлался даже типичнымъ. Такіе характеры особенно часто встрѣчаются среди женщинъ избалованнаго, богатаго круга. Очень добрыя по природѣ, но, надо прибавить, не особенно развитыя, онѣ, будучи избалованы тѣми благами жизни, какими окружила ихъ судьба, привыкаютъ считать каждое свое малѣйшее желаніе закономъ, которому должны безпрекословно подчиняться всѣ. Если жъ кто-нибудь дерзнетъ имъ противорѣчить, то такому человѣку объявляется безпощадная война если не на вѣкъ, то по крайней мѣрѣ на все время, пока затѣянный капризъ не смѣнится другимъ, что, къ счастью, случается обыкновенно очень скоро. А разъ это случится, исчезаетъ и безпощадная вражда, смѣняясь чѣмъ-нибудь инымъ. Такіе характеры, конечно, могутъ показаться съ перваго взгляда пустыми и даже непріятными, но въ практической жизни дурное ихъ впечатлѣніе смягчается тѣмъ, во-первыхъ, что капризы и требованія такихъ созданій бываютъ обыкновенно такъ же мелочны и мимолетны, какъ мелочны онѣ сами, а сверхъ того (и это главное), природа нерѣдко одаряетъ ихъ какой-то милой, чарующей граціей, похожей на ту прелесть, какой мы плѣняемся въ дѣтяхъ. Серьезный, сдержанный человѣкъ никогда не позволитъ себѣ выйти изъ себя, когда имѣетъ дѣло даже съ капризнымъ ребенкомъ; но все-таки достигнетъ своего твердой и умѣлой настойчивостью, облекши ее иногда даже въ форму шутки или обмана. Титанія именно такой ребенокъ, и Шекспиръ прекрасно это подчеркнулъ, поставивъ возлѣ нея Оберона, который дѣйствуетъ съ нею именно по такой программѣ. Онъ съ насмѣшливой улыбкой выслушиваетъ бурный потокъ тѣхъ забавныхъ упрековъ, какими она его осыпаетъ, и затѣмъ, нимало не сердясь, легко достигаетъ, чего хочетъ, поймавъ ее на ея же собственную удочку, воспользовавшись именно свойствомъ ея характера, что такія личности очень быстро мѣняютъ свои прихоти и особенно падки увлекаться всякимъ внѣшнимъ впечатлѣніемъ. Въ этихъ отношеніяхъ Оберона къ Титаніи нарисована Шекспиромъ одна изъ очень часто встрѣчающихся въ обыденной жизни семейныхъ картинъ, когда болѣе благоразумный и хладнокровный мужъ поддерживаетъ домашній ладъ, проходя молчаньемъ мелочные капризы жены, и достигаетъ цѣли, пользуясь ея же недостатками.

Бѣсенокъ Пукъ является въ пьесѣ служебнымъ лицомъ, безъ какого-нибудь серьезно опредѣленнаго характера. Онъ только веселъ и шаловливъ. Но, рисуя его внѣшній видъ, Шекспиръ съ замѣчательнымъ умѣньемъ воспользовался легендами своей родины, въ которыхъ народная фантазія изобразила существа этого рода, принимавшія, по тогдашнему повѣрью, участіе въ домашнихъ дѣлахъ человѣка.

Ткачъ Днище (Bottom), какъ требовало и содержаніе пьесы, представляетъ прямую противоположность Титаніи. Но, кромѣ того, въ немъ и въ его глупой свитѣ явно изображена насмѣшка надъ тѣмъ (безъ сомнѣнія, близкимъ сердцу Шекспира) вопросомъ, какъ понимала необразованная толпа театральныя представленія. Райку тогдашняго времени (такъ же, какъ и нынѣшнему), безъ сомнѣнія, не по плечу было понять, какъ слѣдуетъ, страданія Лира или отчаяніе Джульетты; но толпа райка все-таки инстинктивно чувствовала, что есть въ жизни что-то болѣе высокое, чѣмъ ея ежедневныя дрязги и мелочи, хотя и понимала это не сильнѣе, чѣмъ поняли Днище съ компаніей классическій миѳъ о Пирамѣ и Тизбѣ. И вотъ, вздумавъ добродушно посмѣяться надъ этой недоразвитостью толпы, поэтъ ввелъ въ свою комедію забавное представленіе ремесленниковъ. Что это была не злая сатира, а именно добродушная насмѣшка, видно изъ того, какъ относится къ затѣѣ глуповатыхъ лицедѣевъ Тезей, представляющій здравый смыслъ комедіи. Когда окружающіе пытаются поднять представленіе на смѣхъ, онъ спокойно отвѣчаетъ, что хорошія стремленія людей слѣдуетъ цѣнить даже въ томъ случаѣ, если они не достигаютъ цѣли. Въ этихъ словахъ навѣрно отразился взглядъ на этотъ вопросъ самого Шекспира.

Какъ живое лицо, Днище нарисованъ очень мѣткими и забавными чертами. Это — человѣкъ, довольно ограниченный и даже глуповатый, въ которомъ, ему самому на горе, живетъ непреодолимое желаніе совать носъ вездѣ, гдѣ его спрашиваютъ и но спрашиваютъ, и брать на себя всевозможныя задачи, какихъ онъ не можетъ. даже исполнить. При раздачѣ ролей въ комедіи онъ неугомонно вмѣшивается въ ихъ распредѣленіе и хочетъ играть ихъ всѣ. Околдованный Пукомъ, онъ съ гордостью поднимаетъ свою ослиную голову и, не замѣчая ея, зоветъ, напротивъ, ослами своихъ же товарищей. Людей такого рода очень часто можно встрѣтить именно среди низшаго класса общества. При этомъ надо замѣтить, что, дѣлая глупости и попадая впросакъ, когда дѣйствуютъ по собственной иниціативѣ, они иногда обнаруживаютъ какъ-будто задатки даже здраваго смысла, если какое-нибудь неожиданное событіе свалится на нихъ со стороны. Такъ, когда дѣло идетъ о комедіи, Днище говоритъ и дѣлаетъ только глупости, но, когда увлекшаяся Титанія называетъ его первымъ въ мірѣ красавцемъ, онъ очень разумно въ этомъ усомняется, возражая ей: «Ну, это, надо думать, барынька, ты врешь»… О такихъ людяхъ можно сказать, что они не лишены здраваго смысла совсѣмъ, но смыслъ этотъ у нихъ, къ несчастью, сидитъ въ головѣ слишкомъ крѣпко, такъ что искра его можетъ-быть вызвана только чѣмъ-нибудь особеннымъ и необыкновеннымъ.

Обѣ влюбленныя пары, подвергшіяся вліянію блажной дури любви, являются все. время одурманенными этимъ афектомъ; но тѣмъ не менѣе характеры ихъ очерчены въ комедіи просто и ясно. Маленькая Эрмія отчасти похожа на Титанію. Она такъ же жива и подвижна; но въ ней человѣческое сердце, котораго нѣтъ въ воздушной царицѣ фей. Титанія обнаруживаетъ только способность увлекаться, а Эрмія умѣетъ нѣжно любить и страдать. Въ Еленѣ изображена женщина, также способная на глубокую привязанность, но она добрѣй Эрміи и простоватѣй. Ея возлюбленный Димитрій похожъ темпераментомъ на нее. Онъ, какъ и она, простоватъ и добродушенъ. Лизандръ, напротивъ, представленъ личностью гораздо болѣе развитой. Его любовь къ Эрміи такъ же нѣжна и искренна, какъ и ея любовь къ нему. Эта разница характеровъ обоихъ любовниковъ не помѣшала однако тому, что оба одинаково попали въ сѣть осѣнившей ихъ прихоти. Такова сила душевныхъ свойствъ, общихъ всѣмъ людямъ.

Тезей и Ипполита не представляютъ какихъ-либо выдающихся характерныхъ чертъ и вообще имѣютъ въ пьесѣ значеніе лишь внѣшней связующей нити, направляющей ходъ дѣйствія и приводящей его къ окончательной развязкѣ. Въ данныхъ имъ классическихъ именахъ, а равно въ перенесеніи дѣйствія въ древнія Аѳины высказалось вліяніе эпохи Возрожденія, когда въ литературѣ того времени господствовало стремленіе перепутывать сюжеты изъ миѳовъ древности съ событіями современной жизни. Но причислять на этомъ основаніи пьесу къ произведеніямъ, въ которыхъ изображенъ древній міръ, нѣтъ никакого основанія.

Нѣкоторые критики при анализѣ «Сна въ лѣтнюю ночь» находили въ этой комедіи аллегорію и даже политическіе намеки на событія вѣка Елисаветы. Такъ, увѣряли, что въ разсказѣ Оберона о стрѣлѣ, пущенной амуромъ въ царственную весталку и попавшей вмѣсто того въ цвѣтокъ, заключается намекъ на неудавигееся желаніе фаворита Елисаветы — Эссекса жениться на своей повелительницѣ. Что подъ именемъ царственной весталки дѣйствительно должно подразумѣвать Елисавету — въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія; но дальнѣйшее разъясненіе разсказа Оберона уже не имѣетъ никакого основанія. Елисавета принадлежала къ тѣмъ счастливымъ личностямъ, которыми восхищались и которымъ льстили всѣ, и въ этомъ случаѣ заплатилъ дань вѣку и Шекспиръ. Его преувеличенное восхваленіе королевы мы находимъ даже въ такой серьезной драмѣ, какъ «Генрихъ VIII»; но потому-то именно и нельзя предположить, чтобы онъ рѣшился вывести въ своей комедіи намеки на интимныя отношенія Елисаветы къ кому бы то ни было. А между тѣмъ были критики, находившіе, будто даже въ любви Титаніи къ ослиной головѣ сатирически изображено Шекспиромъ пристрастіе Елисаветы къ Ралейгу. Такого рода предположеній и объясненій можно дѣлать сколько угодно, но всѣ они будутъ бездоказательны.

Что касается источниковъ, изъ которыхъ Шекспиръ заимствовалъ содержаніе своей комедіи, то хотя онъ нашелъ въ легендахъ и даже современныхъ литературныхъ произведеніяхъ своей родины очень обильный матеріалъ для изображенія Оберона, Титаніи, Пука и вообще фантастической части своей пьесы, но собственно сюжетъ долженъ считаться самостоятельнымъ созданіемъ Шекспира. По крайней мѣрѣ самая тщательная критика не отыскала до сихъ поръ ни одного драматическаго или иного литературнаго произведенія, которое могло бы казаться яснымъ первообразомъ, изъ котораго авторъ «Сна въ лѣтнюю ночь» могъ заимствовать его сюжетъ. Хотя нѣкоторые комментаторы находили связь средневѣковыхъ сказаній объ эльфахъ даже съ древнегреческими легендами о сверхъестественныхъ существахъ этого рода, но такого рода сопоставленія никакъ не могутъ относиться собственно до Шекспировыхъ пьесъ, такъ какъ искать такого сходства ему, вѣроятно, не приходило даже въ голову.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Тезей, князь аѳинскій.

Эгей, отецъ Герміи.

Лизандръ, Димитрій, молодые люди, влюбленные въ Гермію.

Филостратъ, начальникъ двора Тезея.

Днище, ткачъ ¹).

Лубокъ, плотникъ.

Пила, столяръ.

Дудка, мастеръ раздувальныхъ мѣховъ.

Рыло, мѣдникъ.

Голодуха, портной.

Ипполита, царица амазонокъ, невѣста Тезея.

Гермія, дочь Эгея, влюбленная въ Лизандра.

Елена, дѣвушка, влюбленная въ Димитрія.

Оберонъ, повелитель эльфовъ.

Титанія, его жена.

Пукъ или Робинъ, веселый бѣсенокъ.

Горошекъ, Паутинка, Моль, Горчинка, эльфы.

Пирамъ, Тизба, Стѣна, Мѣсяцъ, Левъ, дѣйствующія лица въ пьесѣ, даваемой на свадьбѣ Тезея.

Эльфы, феи, придворные. Мѣсто дѣйствія — Аѳины и близлежащій лѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я. Аѳины. Комната во дворцѣ Тезея. (Входятъ Тезей, Ипполита, Филостратъ и придворные).

Тезей. Часы бѣгутъ; четыре краткихъ дня

Всего намъ ждать осталось, Ипполита,

Чтобъ озарился новою луной

Нашъ брачный день. Но какъ тяжелъ и скученъ

Мнѣ этотъ срокъ!.. Я жду его конца,

Какъ юноша ждетъ смерти старой тетки

Иль мачехи, владѣющей докучно

Наслѣдствомъ, ей оставленнымъ но смерть.

Ипполита. Не долго ждать: смѣнятся дни ночами,

А ночи въ снахъ неслышно пролетятъ.

Сверкнетъ луна серпомъ блестящимъ въ небѣ

И озаритъ серебрянымъ лучомъ

Нашъ брачный день.

Тезей. Отправься, Филостратъ,

Отдай приказъ аѳинской молодежи

Забыть печаль, — пусть веселятся всѣ.

Долой тоску! Пускай ее оставятъ

Для похоронъ; — на нашемъ брачномъ пирѣ

Быть не должно унылыхъ, блѣдныхъ лицъ.

(Филостратъ уходитъ).

Тебя мечомъ я добылъ, Ипполита;

Раздоръ царилъ при нашемъ сватовствѣ;

Такъ пусть зато день нашей свадьбы будетъ

Веселья днемъ, довольства и утѣхъ.

(Входятъ Эгей, Гермія, Лизандръ и Димитрій).

Эгей. Привѣтъ тебѣ, нашъ славный князь Тезей!

Тезей. Спасибо, другъ; — съ какой пришелъ ты вѣстью?

Эгей. Съ дурной, мой князь: — явлюсь предъ тебя

Я съ жалобой, и на кого жъ?.. — на дочь —

На Гермію… Поди сюда, Димитрій.

Вотъ, государь, тотъ человѣкъ, кому

Рѣшился я отдать ее въ супруги

Отъ всей души… Пусть подойдетъ сюда

Теперь Лизандръ… А вотъ, достойный князь,

Непрошенный искатель, совратившій

Мое дитя… Да, да, Лизандръ! — ты уши

Ей прожужжалъ любовными стихами

И всякой недостойной чепухой!

Ты при лунѣ пѣлъ подъ ея окошкомъ,

Лгалъ въ чувствахъ ей, равно какъ и въ словахъ,

Дарилъ ей сласти, волосы, браслеты,

Бездѣлки, кольца, словомъ — всякій вздоръ,

На чью приманку ловится искусно

Такъ молодость. Похитилъ силой ты

Ея любовь; околдовалъ ты сердце

Ей хитростью; былое послушанье

Къ словамъ отца въ ней превратить успѣлъ

Въ упрямство ты!.. И вотъ, достойный князь,

Что я рѣшилъ: когда она предъ вами

Не дастъ сейчасъ согласья быть женой

Димитрія — я требую, чтобъ къ ней

Былъ примѣненъ извѣстный нашъ, старинный

Законъ Аѳинъ, гласящій, что дитя —

Добро отца, въ добрѣ жъ своемъ мы властны.

А потому я ей даю на выборъ:

Иль сдѣлаться Димитрія женой,

Иль умереть! Такъ поступить далъ право

Мнѣ самъ законъ, которымъ этотъ случай

Предвидѣнъ съ должной точностью вполнѣ.

Тезей. Ну, Гермія, что скажешь ты въ отвѣтъ?

Вопросъ не пустъ — о немъ подумать стоитъ.

Отца должна ты уважать, какъ бога,

Онъ далъ тебѣ и жизнь и красоту;

По волѣ онъ, какъ статуя изъ воска,

Слѣпилъ тебя и потому по волѣ жъ

Разрушить въ правѣ созданное имъ.

Въ Димитріѣ ты видишь человѣка,

Исполненнаго самыхъ лучшихъ свойствъ.

Гермія. Я нахожу не меньше ихъ въ Лизандрѣ.

Тезей. Положимъ, такъ: хорошихъ, рѣдкихъ качествъ

Не меньше въ немъ; но такъ какъ въ ихъ числѣ,

Къ несчастью, нѣтъ отцовскаго согласья,

То лучшимъ счесть должна ты женихомъ

Димитрія.

Гермія. Пускай моимъ бы взглядомъ

Взглянулъ отецъ.

Тезей. Нѣтъ, лучше подчини

Ему твой взглядъ.

Гермія. Простите благодушно

Мнѣ, государь! Не знаю, чѣмъ и какъ

Я побороть свою успѣла скромность,

Чтобъ высказать со смѣлой прямотой

Предъ всѣми здѣсь завѣтнѣйшія мысли;

Но я спросить себѣ позволю васъ,

Что худшаго могу я ждать, отвѣтивъ

Отказомъ быть Димитрію женой?

Тезей. На выборъ: смерть иль строгое рѣшенье

Покинуть свѣтъ и общество людей.

А потому подумай хорошенько,

Что шепчутъ кровь и молодость твои.

Сообрази, достаточно ль ты силы

Найдешь въ себѣ, ослушавшись отца,

Изречь обѣтъ, которымъ ты навѣки

Себя запрешь въ глухомъ монастырѣ,

Гдѣ будешь жить суровой, строгой жизнью

Отшельницы, поющей томно гимны

Холодной и безчувственной лунѣ?

Должны считать, конечно, мы святыми

Тѣхъ дѣвушекъ, которыя, смиривъ

И плоть и кровь, такой свершаютъ подвигъ, —

Но на землѣ изъ двухъ прекрасныхъ розъ

Счастливѣй та, чей цвѣтъ и нѣжный запахъ ²)

Живятъ людей и радуютъ сердца,

Чѣмъ та, которой суждено увянуть

Средь тернія невѣдомой никѣмъ.

Гермія. Ужъ лучше пусть безъ пользы я завяну

И встрѣчу смерть въ глухомъ монастырѣ,

Чѣмъ соглашусь отдать свою невинность

Во власть того, чье иго ненавистно

Равно душѣ и сердцу моему.

Тезей. Тебѣ даю я срокъ на размышленье;

Но въ день, когда луны новорожденной

Заблещетъ лучъ, и вѣчныхъ узъ обѣтомъ

Соединюсь я съ милою моей,

Должна ты стать женой безпрекословно

Димитрію… Иначе ждетъ тебя

Одно изъ двухъ: иль умереть за дерзкій

Отказъ отцу, иль провести всю жизнь

Весталкою, связавъ себя обѣтомъ

Передъ святымъ Діаны алтаремъ.

Димитрій. Склонись, краса!.. Да и тебѣ бы далъ я,

Лизандръ, совѣтъ: оставь пустую дурь!

Вѣдь уступить ты рано ль, поздно ль долженъ

Моимъ правамъ.

Лизандръ. Ну, да! въ тебя влюбился

Ея отецъ — вотъ всѣ твои права.

Женись на немъ, а Гермія пусть будетъ

Женою мнѣ.

Эгей. Ну, ты не зубоскаль!

Онъ мной любимъ — я это не скрываю, —

И изъ любви хочу ему отдать

Мое добро. Дочь — собственность моя,

И потому права мои надъ нею

Я всѣ сполна передаю ему.

Лизандръ. Князь дорогой! позвольте молвить слово!

Мой родъ ничѣмъ не хуже, чѣмъ его;

Не уступлю ему я ни въ богатствѣ,

Ни въ чемъ-либо; что жъ до моей любви,

То, вѣрьте мнѣ, она сильнѣе вдвое.

А сверхъ того (и въ этомъ весь вопросъ),

Вѣдь Герміеі любимъ не онъ, а я!

Такъ почему жъ не предъявить открыто

Своихъ мнѣ правъ? Димитрій же (пусть это

Падетъ грозой на голову его)

Любилъ давно Елену, дочь Недара.

Имъ бѣдная была увлечена,

И вы себѣ не можете представить,

Какъ искренно и нѣжно-горячо

До сей поры любимъ бѣдняжкой этотъ

Безчувственный, невѣрный человѣкъ.

Тезей. Признаться, я объ этомъ слышалъ самъ

И даже рѣчь хотѣлъ вести серьезно

Съ Димитріемъ; но жаль, мнѣ помѣшали

Тогда дѣла… Пусть онъ теперь съ Эгеемъ

Идетъ за мной: поговорить мнѣ надо

Съ обоими. (Герміи) Что жъ до тебя, красотка, —

Даю тебѣ разумный я совѣтъ —

Смирить себя передъ отцовской волей;

Иль иначе законъ аѳинскій нашъ,

Который я перемѣнить не въ силахъ,

Безжалостно сулитъ тебѣ иль смерть,

Иль жизнь въ цѣпяхъ тяжелаго безбрачья.

(Ипполитѣ) Идемъ со мной, моя краса и радость,

А также вы, Димитрій и Эгей.

Намѣренъ вамъ я нынче поручить

Двѣ-три бездѣлки приготовить къ свадьбѣ;

А сверхъ того, теперь намъ будетъ случай

Поговорить о собственныхъ дѣлахъ.

Эгей. Исполнить долгъ мы рады и готовы.

(Уходятъ Тезей, Ипполита, Эгей, Димитрій и свита),

Лизандръ. Мой голубокъ, — какъ ты блѣдна! Ужель

Поблекли такъ скоропостижно розы

Пурпурныхъ щекъ?

Гермія. Сгубила ихъ засуха,

И пользы нѣтъ мнѣ оросить ихъ ливнемъ

Горячихъ слезъ!

Лизандръ. Увы, читать случалось

И въ книгахъ мнѣ и слышать отъ людей,

Что безъ шиповъ любви никто не видѣлъ…

Порой вредитъ ей разность состояній.

Гермія. Не дай намъ Богъ неровню полюбить.

Лизандръ. Порой года мѣшаютъ нѣжной страсти.

Гермія. Бѣда сойтись съ тѣмъ, кто моложе насъ.

Лизандръ. А то порой сердецъ рѣшаетъ выборъ

Чужой приказъ.

Гермія. Вотъ адъ — любить глазами

Чужихъ людей!

Лизандръ. Когда жъ со стороны

Препятствій нѣтъ любви свободной волѣ —

На стражѣ ждутъ война, болѣзни, смерть!

Ударомъ ихъ любовь въ одну минуту

Разрушится быстрѣй, чѣмъ легкій звукъ,

Быстрѣй, чѣмъ тѣнь иль греза сновидѣнья!..

Исчезнетъ вмигъ, какъ молніи струя,

Что, вдругъ блеснувъ среди земли и неба.

Вновь скроется въ потемкахъ ночи прежде,

Чѣмъ разглядѣть успѣемъ мы ее.

Непрочно все, ты видишь, что даетъ

Намъ свѣтъ и блескъ!

Гермія. Когда влюбленнымъ точно

Такъ суждены препятствія вездѣ,

То видѣть мы должны неоспоримо

Въ томъ власть судьбы, а потому что жъ можемъ

Мы предпринять, какъ не склонить покорно

Себя предъ ней? Таковъ удѣлъ обычный

Всѣхъ любящихъ! Съ любовью неразлученъ

Онъ, какъ мечты, какъ вздохи, какъ печаль, —

Всѣ эти спутники того, что люди

Привыкли звать любовью на землѣ.

Лизандръ. Я радъ, что ты объ этомъ судишь здраво…

Узнай теперь намѣренья мои:

Есть тетка у меня — вдова-старуха.

Она живетъ поблизости Аѳинъ,

И такъ какъ нѣтъ дѣтей у ней и близкихъ,

То ужъ давно я принятъ у нея,

Какъ сынъ родной… Тамъ, Гермія, мы можемъ

Свершить нашъ бракъ. Законъ Аѳинъ жестокій

Тамъ не найдетъ и не настигнетъ насъ.

А потому, когда меня ты любишь,

Найди возможность завтра въ часъ ночной

Покинуть домъ. Я буду ждать тебя

Въ густомъ лѣсу, отъ города за милю,

Тамъ, гдѣ однажды встрѣтили съ тобой

Елену мы, спѣша на майскій праздникъ.

Гермія. О мой Лизандръ! Клянусь Амура лукомъ!

Клянусь концами золоченыхъ стрѣлъ ³)!

Клянусь тебѣ любви богиней нѣжной,

Венеры горлицъ парой бѣлоснѣжной,

Клянусь огнемъ, Дидоны сжегшимъ грудь,

Когда Эней отплылъ коварно въ путь,

Всѣмъ рядомъ клятвъ, какими вѣчно лгали

Мужчины намъ, а мы мужчинъ ласкали —

Клянусь я всѣмъ, что завтра въ часъ ночной,

Какъ ты сказалъ, сойдемся мы съ тобой!..

Лизандръ. Не обмани жъ… Но вотъ идетъ Елена.

(Входитъ Елена).

Гермія. Куда идешь, красавица моя?

Елена. Тебѣ ли звать красавицей меня?

Красавицъ всѣхъ Димитрію милѣе

Вѣдь ты одна! Твой взоръ ему свѣтлѣе

Небесныхъ звѣздъ! Твой только голосокъ

Онъ слушать радъ, какъ нѣжный пастушокъ,

Когда въ цвѣтахъ, на нивѣ золотистой,

Пѣвецъ утра зальется трелью чистой.

Вѣдь можно въ кровь влить ядъ заразы злой,

Такъ влей въ меня, чѣмъ скованъ онъ тобой:

Твою красу, лицо, наружность, рѣчи!..

Когда бъ весь міръ со мною жаждалъ встрѣчи,

Но съ міромъ врозь стоялъ Димитрій мой, —

Я, бросивъ міръ, хотѣла бъ быть тобой!

Скажи, какихъ волшебныхъ чаръ искусствомъ

Такъ дорога его ты стала чувствамъ?

Гермія. Чѣмъ злѣй съ нимъ я, тѣмъ любитъ онъ сильнѣй!

Елена. Зачѣмъ тѣхъ чаръ въ улыбкѣ нѣтъ моей?

Гермія. Любовь — отвѣтъ на жесткое мнѣ слово.

Елена. Мнѣ на любовь отвѣта нѣтъ такого!

Гермія. Онъ льнетъ ко мнѣ, когда груба я съ нимъ.

Елена. Онъ грубъ въ отвѣтъ искательствамъ моимъ!

Гермія. Вина его!.. Я въ томъ не виновата.

Елена. Ты хороша — вотъ чѣмъ предъ нимъ взяла ты,

Зачѣмъ во мнѣ вины подобной нѣтъ?

Гермія. Приди въ себя, — я радостный отвѣтъ

Скажу тебѣ: — желанный твой оставитъ

Меня навѣкъ. Лизандръ со мной направитъ

Сегодня въ ночь шаги въ далекій край.

Любила я отечество, какъ рай,

Покуда мнѣ былъ незнакомъ мой милый;

Суди жъ, съ какой люблю его я силой,

Когда его сердечный, нѣжный взглядъ

Мой прежній рай могъ обратить мнѣ въ адъ!

Лизандръ. Должны открыть тебѣ свои мы планы

Едва блеснетъ плѣнительной Діаны

Сребристый лучъ надъ яркой гладью водъ,

И перловъ рядъ въ травѣ росой сверкнетъ,

Часъ улучивъ, любви благопріятный,

Покинемъ мы Аѳины невозвратно.

Гермія. И тамъ въ лѣсу, гдѣ раннею весной,

Среди цвѣтовъ, бывало, мы съ тобой,

Сидя вдвоемъ, баюкались мечтами,

Назначенъ часъ для встрѣчи между нами.

Покинувъ домъ, гдѣ нечего намъ ждать,

Иныхъ друзей мы вдаль идемъ искать.

Прости навѣкъ, подруга дорогая!

Богъ дастъ и ты блаженство вкусишь рая,

Когда-нибудь съ Димитріемъ сойдясь…

Прощай, Лизандръ! Не забывай, что насъ

Съ тобой теперь навѣкъ связало слово: —

Пробыть должны до завтра вѣдь въ суровой

Разлукѣ мы и, значитъ, лишены

Того, чѣмъ жить любовники должны ⁴).

(Гермія уходитъ).

Лизандръ. Исполню все… Прощай навѣкъ, Елена!

Когда-нибудь свершится перемѣна

И для тебя: полюбитъ милый твой

Тебя, какъ ты.

(Уходитъ Лизандръ).

Елена. Ахъ, почему судьбой

Въ ущербъ другимъ инымъ дается счастье?

За красоту — вниманье и участье

Встрѣчать отъ всѣхъ была пріучена

Въ Аѳинахъ я не меньше, чѣмъ она!

Такъ почему жъ глазами онъ иными

Глядитъ на то, что признано другими?

Безуменъ онъ, на Гермію глядя;

Но что жъ сказать могу на это я?

Горю къ нему вѣдь я такой же страстью!

Въ насъ грѣхъ одинъ!.. Слыхала, впрочемъ, къ счастью

Нерѣдко я, что чистый страсти пылъ

И самый грѣхъ дурныхъ лишаетъ силъ;

Что грѣхъ въ добро легко онъ обращаетъ.

Не потому ль изображенъ бываетъ

Слѣпымъ Амуръ? Безъ глазъ и безъ ума,

Любовь летитъ, не вѣдая сама,

Куда и какъ. Она, точмвъ-точь, какъ дѣти,

Легко попасть въ свои же можетъ сѣти.

Равно другихъ готова обмануть

Любовь всегда… Другъ друга вѣдь надуть

Легко себѣ мальчишки позволяютъ

Въ своихъ играхъ, — не то ли же бываетъ

Съ любовью въ насъ? Вѣдь клялся сотни разъ

Димитрій мнѣ! Была я каждый часъ

Наборомъ клятвъ осыпана, какъ градомъ!

И что жъ теперь?.. Чуть новымъ, жаркимъ взглядомъ

Въ лицо успѣлъ онъ Герміи взглянуть —

Чѣмъ бѣдной мнѣ осталось помянуть

Градъ прежнихъ клятвъ? — растаялъ онъ безслѣдно!..

Хочу найти себѣ утѣхи, бѣдной,

Хоть малость я: пойду все разсказать

Димитрію: какъ съ Герміей бѣжать

Сегодня въ ночь Лизандръ хотѣлъ украдкой.

Димитрій въ лѣсъ пойдетъ съ надеждой сладкой

Ее настичь. Быть-можетъ, подаритъ

Онъ взглядъ и мнѣ, улыбкой наградитъ!

Печальный даръ ⁵)! Но все жъ таки сойдемся

Въ лѣсу мы съ нимъ и объ руку вернемся!

(Уходитъ). СЦЕНА 2-я. Комната въ шинкѣ. (Заходятъ Днище, Лубокъ, Пила, Дудка, Рыло и Голодуха).

Лубокъ. Всѣ здѣсь, что ли?

Днище. Да ты сдѣлай перекличку по бумагѣ, такъ оно вѣрнѣй будетъ.

Лубокъ. И то дѣло. Вотъ тутъ у меня обозначены всѣ, кто въ Аѳинахъ способенъ представлять комедію на свадьбѣ князя и княгини.

Днище. Ты сначала скажи, какая это будетъ комедія, а потомъ всѣхъ представляющихъ по именамъ назови, — такъ дѣло и пойдетъ.

Лубокъ. Ну, ладно. Это будетъ комедія про жалостную смерть Пирама и Тизбы.

Днище. Занятная, должно-быть, штука! Называй теперь представляющихъ. Эй, вы! становись въ шеренгу.

Лубокъ. Подавай голосъ каждый, какъ я буду выкликать. (Читаетъ), Днище-ткачъ!

Днище. Здѣсь. Говори, кого мнѣ представлять назначено?

Лубокъ. Ты будешь представлять Пирама.

Днище. А кто это такой: театральный злодѣй или полюбовникъ?

Лубокъ. Полюбовникъ, который ради любви съ самимъ собой порѣшилъ.

Днище. Надо, значитъ, представлять такъ, чтобъ публика плакала. Увидите, что у меня весь театръ ревмя ревѣть будетъ. Камни переверну ⁶)! Жалость нѣкіимъ образомъ выкажу! Выкликай дальше… Нѣтъ, постой! — я злодѣя лучше бы представилъ: у меня нравъ такой. Мнѣ бы Эркулеса изобразить. То-то бы я рявкнулъ (декламируетъ):

И нѣтъ такихъ

Твердынь земныхъ,

Чтобъ я щадилъ

И не разбилъ! ⁴

И солнца лучъ

Пускай глядитъ,

Когда во мнѣ

Рука зудитъ!.. ⁷)

Каково?.. Ну, читай дальше… А во мнѣ точно Эркулесова жилка, злодѣевъ жилка. Что полюбовникъ? — полюбовникъ дрянь!

Лубокъ. Френсисъ Дудка!

Дудка. Здѣсь.

Лубокъ. Ты будешь Тизбу изображать.

Дудка. А кто же это такой? Странствующій королевичъ, что ли?

Лубокъ. Нѣтъ, это Пирамова полюбовница.

Дудка. Какъ же я бабу-то буду представлять? — вѣдь у меня борода на рожѣ.

Лубокъ. Ничего; ты рожу маской прикроешь, а говорить будешь тоненькимъ голосомъ.

Днище. Дайте мнѣ Тизбу изобразить! дайте мнѣ!.. Я бороду тоже маской прикрою; а ужъ какъ начну тоненькимъ голоскомъ выводить — любо-дорого слушать будетъ! «Тизба! Тизбушка! Пирамъ, касатикъ! Тизба, моя кралечка!»

Лубокъ. Сказано, будешь Пирама изображать, а Дудка Тизбу.

Днище. Ну, ладно. Дальше.

Лубокъ. Голодуха-портной!

Голодуха. Здѣсь.

Лубокъ. Ты, Голодуха, сойдешь за Тизбину мать… Рыло-мѣдникъ!

Рыло. Здѣсь.

Лубокъ. Ты будешь Пирамовъ отецъ, а Пила-столяръ изобразитъ льва… Теперь всѣмъ роли розданы.

Пила. Льва-то роль написать не забудьте; я на заучиванье не больно гораздъ.

Лубокъ. Чего тутъ заучивать?.. тебѣ только ревѣть придется.

Днище. Дайте мнѣ льва представить! дайте мнѣ! Я такъ буду ревѣть, что публика уши развѣситъ. Самъ князь, услыхавъ меня, гаркнетъ: «а ну-ка еще!»

Лубокъ. Ты сдуру, пожалуй, впрямь гаркнешь такъ, что княгиня съ барынями отъ испуга сомлѣютъ. А за это, что добраго, насъ всѣхъ повѣсить велятъ.

Всѣ. А и то правда! повѣсятъ всѣхъ какъ есть ⁸)!

Днище. Ну, это развѣ если онѣ со страху всѣхъ чувствъ рѣшатся; тогда, конечно и перевѣшать насъ не посовѣстятся, но вѣдь я налажу голосъ такъ, что ревѣть буду съ оглядкой, нѣжно и умилительно, что твой соловушко ⁹).

Лубокъ. Сказано, что ты Пирама будешь изображать. Онъ человѣкъ деликатный, изъ себя пригожій, какого лѣтомъ на улицѣ встрѣтить не стыдно; значитъ, тебѣ и представлять его слѣдуетъ.

Днище. Ну, ладно, ладно. А какимъ цвѣтомъ бороду мнѣ- подвести?

Лубокъ. Да какимъ хочешь.

Днище. Можно соломеннымъ будетъ подвести, а не то рыжимъ; или пустить совсѣмъ желтымъ, на манеръ французскихъ головъ.

Лубокъ. Французскія головы часто совсѣмъ лысы бываютъ, а потому на ихній манеръ, пожалуй, вовсе безъ бороды останешься… Ну, роли я теперь вамъ роздалъ всѣмъ, а вы, сморите жъ, выучите ихъ непремѣнно завтра къ ночи. Сойдемся мы за милю отъ города, при лунномъ свѣтѣ, въ лѣсу, и тамъ будемъ разучивать представленье. Если сойтись въ городѣ, такъ не оберешься толпы зѣвакъ; а узнаютъ что-нибудь они, то и вся наша затѣя пойдетъ къ чорту. Я покамѣстъ запишу все, что намъ будетъ нужно, а вы, смотрите же, являйтесь завтра, какъ сказано, всѣ.

Днище. Придемъ, придемъ. Тогда, понятно, и разучить можно будетъ лучше. За дѣло, значитъ, ребята, — идемте!

Лубокъ. Сходка у княжескаго дуба.

Днище. Ладно, будемъ всѣ. (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА 1-я. Лѣсъ близъ Аѳинъ. Ночь. Луна. (Вбѣгаетъ Пукъ. Навстрѣчу ему мчится по воздуху эльфъ).

Пукъ. Фея-рѣзвушка! откуда взвилась?..

Эльфъ. Черезъ горы, поляны,

Сквозь дебри и лѣсъ,

Чрезъ дымки, туманы,

Съ далекихъ небесъ,

Я луннаго свѣта

Примчалась быстрѣй!

Нигдѣ нѣтъ запрети

Носиться для фей!..

Вѣстницей я вѣдь царицы зовусь,

Въ вольномъ эѳирѣ порхаю, кружусь!

Эльфамъ для пляски въ дубравѣ лѣсной

Зелень должна я обрызгать росой ¹").

Сколько съ цвѣтами одними хлопотъ!

Это любимый царицы народъ:

Запахъ душистый имъ влить въ тайники,

Красками ярче рубиновъ убрать,

Свѣтлой осыпать росой лепестки…

Время ли здѣсь мнѣ съ тобой толковать?..

Ты вѣдь извѣстный насмѣшникъ, лѣнтяй!

Чую, царица несется… прощай!

Пукъ. Вотъ такъ сказала! — дождались потѣхи!

Къ ночи собрался сюда жъ Оберонъ;

То-то достанется всѣмъ на орѣхи,

Если съ царицей здѣсь встрѣтится онъ.

Ссора у нихъ вѣдь: царица достала

Въ Индіи гдѣ-то малютку-пажа.

Страстью къ мальчишкѣ такой запылала,

Что и не скажешь! Сидитъ, чуть дыша,

Съ нимъ дни и ночи, ласкаетъ, цѣлуетъ,

Какъ его лучше не знаетъ убрать;

Царь же царицу къ мальчишкѣ ревнуетъ,

Хочетъ любимца себѣ отобрать.

Въ ловчіе, видишь, мальчишку онъ прочитъ

Въ царской охотѣ для гончихъ своихъ;

Гдѣ тутъ! — царица и слышать не хочетъ!

Вотъ и затѣялась ссора у нихъ"

Въ лунномъ чуть свѣтѣ завидятъ другъ друга,

Тотчасъ поднимутся ссора да грѣхъ;

Онъ съ ней бранится, а эльфы съ испуга

Лѣзутъ кто въ желудь, кто въ старый орѣхъ.

Эльфъ. Иль я тебя не узнала, болтунъ,

Или ты Робинъ ¹¹), бѣсенокъ-шалунъ.

Любишь ты въ погребѣ сливки свернуть,

Дѣвушекъ сонной мечтой обмануть,

Масло хозяйкамъ мѣшаешь ты сбить,

Элю въ боченкѣ не дашь забродить,

Путника эхомъ въ болото толкнешь,

Въ мельницѣ ночью погромъ заведешь.

Впрочемъ, вѣдь ты по природѣ не злой;

Тѣмъ, кто безъ злости и мысли дурной,

Звать тебя станутъ: «веселый нашъ Пукъ»,

Будешь во всемъ ты помощникъ и другъ.

Пукъ. Вѣрно! — тотъ самый ночной я гуляка!

Любитъ проказить со мной Оберонъ.

Страстный охотникъ до глупости всякой,

Часто хохочетъ до колотья онъ,

Видя, какъ въ поле забравшись съ пшеницей,

Такъ что не видно ни ногъ ни лица,

Я, небывалой заржавъ кобылицей,

Уши заставлю поднять жеребца.

Или, прикинувшись яблокомъ кислымъ,

Къ теткѣ залѣзу я въ винный стаканъ,

Вмигъ по. губамъ ее шлепну отвислымъ,

Рожѣ и платью надѣлавъ изъянъ!

Или подъ бабушку старую чинно

Стуломъ покойнымъ тишкомъ подберусь;

Дамъ задремать ей за сказкою длинной,

Бабушка крякнетъ, а я и свалюсь!..

Бабушка на полъ, а внуки смѣяться!..

Лучшей потѣхи вовѣкъ не дождаться!

Хохотъ и грохотъ… Но тсс… Оберонъ!

Эльфъ. Вотъ и царица!.. Ахъ сгинулъ бы онъ! (Исчезаютъ).

СЦЕНА 2-я. Тамъ же. (Является съ одной стороны Оберонъ со своей свитой, съ другой — Титанія со своей).

Оберонъ. Не въ добрый часъ, капризница, сошлись

Мы при лунѣ.

Титанія. А!.. это ты ревнивецъ?

Прочь феи, прочь! Я поклялась, что съ нимъ

Не буду впредь ни знаться ни водиться.

Оберонъ. Капризница! — я твой глава и мужъ.

Титанія. Такъ имъ и будь! Я, думаешь, не знаю,

Какъ бросилъ ты волшебные края,

Досталъ свирѣль, назвалъ себя Кориномъ

И томными стихами воспѣвать

Затѣялъ здѣсь влюбленную Филлиду?

Да и теперь: съ чего покинулъ вдругъ

Ты Индію? Почуялъ, что свою

Любовницу, мужичку-амазонку,

Обутую, какъ мальчикъ, въ сапоги ¹²),

Ты встрѣтишь здѣсь? Ее отдать Тезею

Затѣялъ ты? Имъ брачную постель

Пришелъ осыпать радостью и счастьемъ!..

Оберонъ. Посовѣстилась ты бы говорить!

Тебѣ ль меня корить за Ипполиту,

Когда сама, извѣстно это мнѣ,

Шалила втихомолку ты съ Тезеемъ.

Не ты ль въ тиши мерцающихъ ночей

Его изъ рукъ умчала Перигены?

Не ты ль его заставила нарушить

Рядъ страстныхъ клятвъ, которыя давалъ

Аріаднѣ онъ и Эглѣ съ Антіопой?

Титанія. Вздоръ, вздоръ! — все это выдумки твоей

Лишь ревности! Вѣдь удивляться надо!

Съ полъ-лѣта вотъ не можемъ мы сойтись,

Чтобъ поплясать подъ свистъ веселый вѣтра

Въ лѣсу, въ кустахъ, на бархатномъ лужкѣ,

У ручейка, у звонкаго фонтана,

Иль на пескѣ морскихъ игривыхъ волнъ,

Чтобъ не смутилъ сейчасъ ты скучной ссорой

Нашъ легкій рой! — Что жъ вышло? полюбуйся!

Зефиръ полей, наскучивъ нашей бранью,

Покинулъ насъ, умчавшись за моря;

Тамъ высосалъ изъ волнъ холодныхъ влагу

И, разразясь дождями надъ землей,

Разрушилъ все: раздулъ сердито рѣки,

Заставя ихъ покинуть берега.

, Покорный волъ пахать не хочетъ въ полѣ;

На ниву льетъ напрасно пахарь потъ

Хлѣбъ въ полѣ сгнилъ, чуть перешедши завязь;

Печальный паркъ потопленъ подъ водой,

А трупы стадъ терзаетъ хищный воронъ.

Зеленый дернъ, гдѣ съ радостнымъ восторгомъ

Толпы ребятъ играли въ городки ¹³),

Гніетъ въ грязи, покрытый слизкой тиной.

Забыта прелесть зимнихъ вечеровъ.

Гдѣ пѣсни, пляски святочныхъ собраній?

Сама луна, морскихъ царица волнъ,

Глядитъ на все сердитымъ, хмурымъ взглядомъ;

Туманъ стоитъ печальной мглой вокругъ,

А воздухъ сталъ гнѣздилищемъ болѣзней.

Смѣшалось все, какъ будто бъ измѣнился

Природный ходъ обычныхъ перемѣнъ.

Сѣдой морозъ покроетъ бѣлымъ снѣгомъ

Поляну вдругъ съ кустами пышныхъ розъ;

Иль вдругъ зима, увѣнчанная льдами.

Украсится насмѣшливо душистымъ

Пучкомъ цвѣтовъ. Весна, зима и лѣто —

Все спуталось, и по дарамъ природы

Нельзя узнать, къ концу ль приходитъ годъ,

Иль настаетъ ¹⁴). И всѣ бѣды, все горе

Явились въ свѣтъ лишь только потому,

Что въ ссорѣ мы; на насъ однихъ лежитъ

Вина за все

Оберонъ. Ты можешь все исправить:

Скажи, съ чего затѣяла со мной

Ты этотъ споръ? Что я прошу? — бездѣлки.

Отдай мальчишку мнѣ въ пажи — и будетъ

Подписанъ миръ.

Титанія. И не проси! Сули мнѣ

Хоть царство все своихъ волшебныхъ странъ —

За нихъ за всѣ я не отдамъ ребенка.

Вѣдь мать его была моею жрицей!

Какъ много разъ, бывало, съ ней вдвоемъ

Въ тиши ночей индійскихъ, благовонныхъ,

Сидѣли мы на золотомъ откосѣ

Морскихъ песковъ, глядя, какъ передъ нами

Неслись суда, и вѣтеръ надувалъ

Ихъ паруса. Беременна была

Тогда моя безцѣнная подружка

И потому ходила съ перевальцемъ.

Какъ паруса. Какъ хохотали мы,

Бывало, съ ней, когда она, отправясь

Искать камней иль чистыхъ жемчуговъ

Въ подарокъ мнѣ, представится, что будто

Она плыветъ, впередъ подастся тѣломъ,

И ну твердить, что распустила парусъ

Свой собственный въ потѣху мнѣ она!

Но смертною была моя подруга

И, мальчика родивши, умерла!

Я изъ любви уже одной къ умершей

Разстаться съ нимъ не соглашусь вовѣкъ.

Оберонъ. Какъ долго ты пробудешь въ этой -рощѣ?

Титанія. Какъ вздумаю. — Быть-можетъ, здѣсь въ лѣсу

Мы праздновать Тезея будемъ свадьбу.

Желаешь скромно съ нами поплясать

Въ лучахъ луны — желаннымъ будешь гостемъ;

А если нѣтъ — такъ скатертью дорога!

Гоняться мы не станемъ за тобой

Оберонъ. Отдай пажа, и я останусь съ вами.

Титанія. За царства всѣ, сказала, не отдамъ!

Уйдемте прочь, мои малютки-феи;

Я чувствую, что мы начнемъ браниться,

Оставшись здѣсь. (Титанія со своей свитой удаляется).

Оберонъ. Иди, куда угодно;

Но дорого заплатишь за свое

Упрямство ты: не выпущу тебя я

Изъ лѣса прочь. Эй, мой веселый Пукъ,

Бѣги сюда! Ты помнишь, разъ надъ моремъ

Я видѣлъ, сидя на крутой скалѣ,

Какъ дѣва водъ, разлегшись на дельфинѣ,

Неслась легко надъ зыбью голубой

И пѣла такъ, что само море стихло,

Внимая ей, а звѣзды, обезумѣвъ,

Съ высотъ небесъ сверзались въ глубину,

Заслушавшись ея волшебной пѣсни, —

Ты помнишь?

Пукъ. Да.

Оберонъ. Но видѣлъ я еще,

Чего не могъ, малютка, ты увидѣть.

Въ лучахъ холодныхъ луннаго сіянья

Летѣлъ Амуръ съ готовою стрѣлой

И цѣлилъ онъ въ прекрасную весталку,

Чей тронъ стоитъ на западныхъ моряхъ ¹⁵).

Стрѣла, звеня, съ такой помчалась силой,

Что могъ пронзить сто тысячъ онъ сердецъ.

Но что жъ?.. въ лучахъ холодной, лунной влаги

Потухнулъ жаръ губительной стрѣлы,

И видѣлъ я, какъ царственная дѣва,

Вся чистая и чуждая страстей,

Прошла въ холодно-гордомъ помышленьи

Безъ отклика на дерзость шалуна.

Но видѣлъ я куда, летя, вонзилась

Его стрѣла: попала лезвеемъ

Она въ цвѣтокъ, всегда дотолѣ цвѣтшій

Молочною, лилейной бѣлизной;

Но въ этотъ мигъ, отъ нанесенной раны,

Онъ пурпуромъ зардѣлся роковымъ.

И дѣвушки пораненный цвѣтокъ

Съ тѣхъ поръ зовутъ «любви минутной прихоть» ¹⁶).

Сыщи цвѣтокъ, — его ты зелень знаешь;

Онъ качествомъ чудеснымъ одаренъ,

Что если взять и выжать каплю сока

Цвѣтка на глазъ того, кто задремалъ —

То, женщина ль то будетъ, иль мужчина, —

Всѣ влюбятся спросонокъ въ существо,

Которое въ минуту пробужденья

Имъ попадетъ случайно на глаза.

Сыщи жъ цвѣтокъ и принеси ко мнѣ

Его быстрѣй, чѣмъ милю въ океанѣ

Успѣетъ китъ промчаться по волнамъ.

Пукъ. Могу кругомъ всю землю опоясать

Я въ мигъ одинъ ¹⁷)! (Исчезаетъ Пукъ).

Оберонъ. Доставъ цвѣтокъ, натру

Я имъ глаза Титаніи заснувшей,

И пусть она увидитъ, пробудясь,

Кого-нибудь. Будь то медвѣдь, мартышка,

Левъ, быкъ, иль волкъ — зажжется страстнымъ пыломъ

Ея душа къ тому, кто попадется

Ей въ этотъ мигъ спросонокъ на глаза.

И вотъ тогда, покуда чаръ волшебныхъ

Другой травой ей съ глазъ я не сниму,

Удастся мнѣ достичъ, что мнѣ охотно

Она отдастъ мальчишку своего.

Но тсс… идутъ! мнѣ показалось, двое!

Попробую, подслушать невидимкой

Ихъ разговоръ. (Входитъ Димитрій, за нимъ Елена).

Димитрій. Сказалъ тебѣ я толкомъ,

Что не любилъ и не люблю тебя!

Вѣдь вотъ напасть: — за той гоняюсь я,

А эта мнѣ сама на шею виснетъ ¹⁸)!

Пойми: пришелъ искать сюда Лизандра

Я съ Герміей. Сказала ты сама,

Что въ лѣсъ бѣжать они хотѣли нынче,

И вотъ брожу теперь я и умомъ

Точь-въ-точь въ лѣсу ¹⁹)! Не встрѣтилась нигдѣ

Мнѣ Гермія. А ты ступай!.. довольно

Ты прихвостнемъ набѣгалась за мной.

Елена. Меня къ себѣ, безчувственный, привлекъ

Магнитомъ ты! магнитомъ, какъ желѣзо!

Но я вѣрнѣй желѣза самого

Въ любви къ тебѣ; я чище твердой стали!

Разворожи, чѣмъ ты меня привлекъ,

Такъ я сама искать тебя не стану.

Димитрій. Я жъ виноватъ!.. Хвалилъ тебя я, что ли?

Просилъ тебя гоняться, что ль, за мной?

Не говорилъ ли я всегда, напротивъ,

Тебѣ въ глаза, что про любовь и рѣчи

Намъ нечего съ тобою заводить!

Елена. Ну, вотъ пойми, что именно за это

Я полюбила страстно такъ тебя!

Твоимъ щенкомъ вѣдь я покорнымъ стала!

Чѣмъ будешь бить больнѣе ты меня,

Тѣмъ больше я къ тебѣ ласкаться стану.

Бей безъ конца, считай меня щенкомъ,

Толкай ногой и презирай, какъ хочешь,

Позволь лишь мнѣ, какъ ни стою я низко

Въ твоихъ глазахъ, гоняться за тобой,

Искать тебя и жить твоимъ хоть взглядомъ!

Вѣдь, кажется, обиднѣй не придумать

Того, чѣмъ быть хочу я для тебя.

Я предъ тобой готова пресмыкаться

И счастливой сочту себя притомъ.

Димитрій. Эй не шути съ моей горячей злостью!'

Мнѣ и смотрѣть-то тошно на тебя.

Елена. А я больна, когда тебя не вижу.

Димитрій. Хоть постыдись!.. Изъ города тайкомъ-

Ты — дѣвушка — бѣжишь въ глухую полночь

Въ пустынный лѣсъ! бѣжишь за человѣкомъ,

Въ глазахъ кого не стоятъ ни гроша

Ни честь твоя ни дѣвичья невинность!

Подумала бъ, какая можетъ блажь

Прійти мнѣ въ умъ въ лѣсу, въ такое время.

Елена. Мнѣ щитъ твои порядочность и честь!..

Ты говоришь, что я бѣжала ночью?..

Но если мнѣ свѣтлѣй, чѣмъ ясный день,

Твое лицо — такъ, значитъ, мысль о ночи

И въ умъ прійти не можетъ мнѣ съ тобой!

Пустынный лѣсъ!.. но если мнѣ пустыня

Лишь только тамъ, гдѣ нѣтъ тебя со мной,

А цѣлый міръ въ тебѣ одномъ я вижу, —

Такъ что жъ пустынныхъ мнѣ бояться мѣстъ?

Димитрій. Дождешься ты, что здѣсь, въ лѣсу, я брошу

Тебя одну: — достанешься звѣрямъ!

Елена. И дикій звѣрь тебя добрѣе сердцемъ!..

Ну, что жъ? бѣги! Навыворотъ пошло

На свѣтѣ все! За Аполлономъ Дафна

Летитъ стремглавъ; голубка — за орломъ;

А лань схватить въ добычу хочетъ тигра.

Напрасенъ трудъ: — ждать нечего добра,

Когда бѣжитъ предъ робостью отвага.

Димитрій. Усталъ я слушать глупости твои!

Оставь меня — иначе будетъ худо!

Недобраго въ лѣсу дождешься ты.

Елена. Хорошаго не знала отъ тебя

Ни въ городѣ, ни въ храмѣ я, ни въ полѣ.

Во мнѣ срамишь ты весь нашъ слабый полъ.

Не принято, чтобъ женщины искали

Любви, какъ вы. Мы свататься не можемъ

И ждемъ, чтобъ вы посватались на насъ!

Но я ищу, напротивъ, страстнымъ взглядомъ

Тебя вездѣ! Мнѣ раемъ, а не адомъ

Сама бы смерть отъ той руки была,

Чья власть огнемъ всю душу мнѣ сожгла!

(Уходятъ Димитрій и Елена).

Оберонъ (приближаясь). Не плачь, краса! счастливый мигъ настанетъ;

Не ты, а онъ съ мольбой къ тебѣ пристанетъ.

(Возвращается Пукъ).

А, путешественникъ!.. вернулся ты.

Принесъ цвѣтокъ?

Пукъ. Вотъ онъ.

Оберонъ. Давай скорѣе.

Есть здѣсь въ лѣсу дерновая скамья;

Надъ ней кусты нависли каприфоли,

И зелень розъ, листами шелестя,

Сплелась съ листвой плѣнительныхъ магнолій.

Нерѣдко тамъ, въ отрадной тишинѣ,

Среди цвѣтовъ баюкаясь лѣниво, —

Проводитъ ночь Титанія во снѣ,

Малютокъ-фей собравши рой игривый.

Тамъ змѣекъ рой, извилисто кружась,

Привыкъ мѣнять чешуйчатыя шкурки;

А фей кружокъ, танцуя и смѣясь,

Въ ихъ рядится блестящія кожурки.

Моимъ цвѣткомъ въ царицѣ распалю

Я кровь смѣшнымъ, чудовищнымъ влеченьемъ, —

Тебѣ жъ, шалунъ веселый мой, велю

Пока другимъ заняться порученьемъ.

Возьми и ты чарующій цвѣтокъ;

Въ лѣсу ты встрѣтишь юношу и дѣву; —

Къ себѣ шалунъ несчастную привлекъ,

Но глухъ къ ея любовному напѣву.

Въ глубокомъ снѣ невѣрному натри

Цвѣткомъ глаза и строго присмотри,

Чтобъ та, чей взоръ ему придется встрѣтить.

Выла она. Его въ лѣсу замѣтить

Тебѣ легко: одѣтымъ ходитъ онъ

Въ аѳинскій плащъ. Устрой же, чтобъ плѣненъ

Красоткой былъ проказникъ нашъ сильнѣе,

Чѣмъ имъ она; а тамъ вернись скорѣе,

Чтобъ намъ сойтись до первыхъ пѣтуховъ.

Пукъ, Пополнить все приспѣшникъ твой готовъ.

(Исчезаетъ). СЦЕНА 3-я. Другая часть лѣса. (Является Титанія со своей свитой).

Титанія. Ну, поскорѣй!.. веселый хороводикъ,

И съ пѣсенкой, — а тамъ, на мигъ иль два ²⁰),

Пусть каждая своимъ займется дѣломъ:

Кто червяковъ въ распуколькахъ морить.

Кто воевать съ летучими мышами,

Чтобъ съ жесткихъ крыльевъ шкурки ободрать

На платьица моимъ малюткамъ-феямъ.

А главное: гоните прочь отсюда

Негодную, противную сову!

Покоя нѣтъ отъ гуканья ея

Мнѣ по ночамъ! Чуть только соберемся

Мы здѣсь играть — сейчасъ же заведетъ

Она свой крикъ… Начните, феи, пѣсню;

Я спать хочу… баюкайте меня…

(Ложится на дерновую скамью и засыпаетъ. Эльфы начинаютъ пѣть).

Пѣсенка Фей ²¹).

1-я Фея. Птички, змѣйки и кроты,

Прячтесь въ норы и кусты,

Фей царица при лунѣ

Задремала въ тишинѣ.

Хоръ. Слейся съ нами, соловей,

Звонкой пѣсенкой своей!

Лулла, лулла, лулла-бей!

Лулла, лулла, лулла-бей!

Чистъ и свѣжъ парицы сонъ,

Черныхъ грезъ не знаетъ онъ!

2-я Фея. Прочь бѣгите, пауки,

Мухи, жабы, червяки!

Не тревожьте въ тьмѣ ночной

Сонъ царицы дорогой.

Хоръ. Слейся съ нами, соловей,

Звонкой пѣсенкой своей;

Лулла, лулла, лулла-бей,

Лулла, лулла, лулла-бей!

Спи, царица, тихимъ сномъ,

Не заботясь ни о чемъ.

1-я Фея. Будемъ тихо мы летать,

Сонъ царицы охранять.

(Разлетаются. Титанія остается спящей. Является Оберонъ и проводитъ по ея глазамъ цвѣткомъ).

Оберонъ. Передъ тѣмъ, что увидишь спросонокъ,

Вдайся въ дикій и страстный обманъ.

Будь медвѣдь то, мартышка, мышенокъ

Или съ кожей иглистой кабанъ, —

Необузданной дикою страстью,

Все забывши, къ нему распались;

Будь волшебной окована властью

И, урода почуя, проснись.

(Оберонъ скрывается. Входятъ Лизандръ и Гермія).

Лизандръ. Ты потерять почти готова силы;

Кругомъ темно; исчезъ дороги слѣдъ.

Приляжемъ здѣсь и отдохнемъ, другъ милый,

Пока намъ путь не озаритъ разсвѣтъ.

Гермія. О, да, Лизандръ: — я на травѣ здѣсь лягу;

А ты ищи себѣ мѣстечка тамъ.

Лизандръ. Я отъ тебя не отойду ни шагу;

Къ чему разлука любящимъ сердцамъ?

Гермія. Нѣтъ, нѣтъ, Лизандръ! — пожалуйста, не близко;

Лягъ отъ меня подалѣе, дружокъ.

Лизандръ. Ужель меня ты будешь въ мысли низкой

Подозрѣвать, мой чистый голубокъ?

Языкъ любви двусмысленъ не бываетъ;

Пойми жъ меня, какъ слѣдуетъ, и ты:

Когда любовь сердца соединяетъ,

То въ чемъ же страхъ тогда для чистоты?

Хоть сердце въ насъ съ тобой одно и то же,

Но если ты вдвоемъ со мной заснешь,

Я клятву дамъ, что чистымъ будетъ ложе,

И давъ ее, повѣрь, скажу не ложь ²²).

Гермія. О, мой Лизандръ остритъ словами мило!

Его рѣчамъ чужды обманъ и лесть,

Но мнѣ, повѣрь, и въ мысль не приходило

Когда-нибудь въ твою не вѣрить честь.

Но все жъ, дружокъ, изъ свѣтскаго приличья

Ложись, прошу, подальше отъ меня.

Должны, боясь людского злоязычья,

Держать скромнѣй влюбленные себя.

Вотъ такъ теперь… Спи сладкимъ сномъ, мой милый,

И Гермію всегда люби свою.

Лизандръ. Вѣрь, будетъ такъ, иль пусть возьметъ могила

Меня въ тотъ день, когда я измѣню.

Спи, нѣжный другъ, забывъ свою кручину;

Пусть сладкій сонъ баюкаетъ тебя.

Гермія. Твоихъ желаній, милый, половину

Тебѣ отъ сердца возвращаю я.

(Засыпаютъ. Возвращается Пукъ).

Пукъ. Обѣгалъ кругомъ я весь лѣсъ;

Безслѣдно проказникъ исчезъ,

Надъ чьими глазами бы могъ

Я выжать любовный цвѣтокъ.

Все тихо. Ба! кто здѣсь лежитъ?

Прилегъ на пригорокъ и спитъ;

Въ аѳинскомъ онъ платьѣ одѣтъ;

Должно-быть, наткнулся на слѣдъ

Негоднаго я шалуна.

Глядите: да вотъ и она!

Бѣдняжка! заснула въ грязи;

Не смѣла улечься вблизи

Того, въ комъ ей мука и рай.

Постой же, дрянной шалопай!

Пока ты покоишься сномъ,

Моимъ я волшебнымъ цвѣткомъ

Порядкомъ-тебя обожгу;

Забудешь, влюбившись, свой сонъ.

(Проводитъ по глазамъ Лизандра цвѣткомъ).

Проснись же, а я побѣгу:

Въ лѣсу меня ждетъ Оберонъ.

(Убѣгаетъ. Бходгтъ Димитрій, преслѣдуемый Еленой).

Елена. Убей меня!.. постой хоть для того!

Димитрій. Наслушался нытья я твоего!

Елена. Въ лѣсу меня на смерть вѣдь ты покинешь!

Димитрій. Мнѣ все равно, жить будешь ты иль сгинешь.

(Димитрій уходитъ).

Елена. Нѣтъ больше силъ!.. вся истомилась я!

Въ отвѣтъ мольбѣ покинулъ онъ меня!

Ахъ, какъ во всемъ ты, Гермія, счастлива!

Взоръ свѣтлыхъ глазъ твоихъ горитъ, какъ диво!

Но все жъ за блескъ, дарованный глазамъ,

Не горькимъ ты обязана слезамъ.

Иначе я, ихъ выплакавши море,

Должна бъ была, какъ ты, не вѣдать горя!

Нѣтъ, нѣтъ, — дурна и некрасива я!

Самъ звѣрь бѣжитъ въ испугѣ отъ меня.

Чему жъ тогда серьезно мнѣ дивиться,

Что быть со мной Димитрій мой страшится?

Могу ль себя я съ Герміей сравнить?

Не станетъ мнѣ и зеркало вѣдь льстить?..

Кто здѣсь?.. Лизандръ! Лежитъ среди поляны…

Онъ мертвъ иль спитъ?.. Но я не вижу раны.

Лизандръ, Лизандръ! Проснись, когда ты живъ!

Лизандръ (вскакивая). Стремглавъ въ огонь я кинусь, полюбивъ

Тебя навѣкъ!.. Елена! счастье! радость!

О, вотъ когда дала природа сладость

Мнѣ сердца свѣтъ увидѣть твоего!

Димитрій гдѣ?… Мнѣ имени его

Противенъ звукъ! убью я негодяя!..

Елена. Ахъ, нѣтъ, Лизандръ!.. За что такая злая

Къ нему вражда? Онъ Герміей плѣненъ;

Но чѣмъ же ты за это раздраженъ?

Чѣмъ, чѣмъ — скажи! Ты съ Герміей своею

Счастливъ вполнѣ, — такъ будь доволенъ ею.

Лизандръ. Кѣмъ? Герміей?.. ни слова мнѣ о томъ!

Къ ней страсть моя прошла тяжелымъ сномъ,

И каюсь я, что время тратилъ съ нею.

Ты, ты одна — вотъ предъ кѣмъ я млѣю,

Кого, люблю! Не такъ же я смѣшонъ,

Чтобъ не узналъ голубки средь воронъ!

Вѣдь воля въ насъ подчинена разсудку,

И я скажу, ему внимая чутко,

Что лучше нѣтъ красавицы тебя!

Былъ глупъ и юнъ въ былые годы я;

Но вѣрный взглядъ является съ лѣтами,

И я, простясь съ незрѣлыми мечтами,

Теперь владѣть своею волей сталъ.

Ты, ты одна теперь мой идеалъ!

Въ твоихъ глазахъ, какъ въ книгѣ драгоцѣнной,

Начертанъ стихъ любви моей священной!

Елена. Ужель на свѣтъ родилась я затѣмъ,

Чтобъ цѣлью быть насмѣшекъ злобныхъ всѣмъ?

Ужель тебѣ еще, жестокій, мало,

Что никогда я ласки не видала

Отъ Дмитрія? Скажи, за что жъ, за что жъ.

Меня и ты въ больное мѣсто бьешь?

За что меня такъ горько обижаешь

Тѣмъ, что теперь притворно такъ ласкаешь?

Прощай, Лизандръ, — тебя до этихъ дней

Считала я учтивѣй и добрѣй!

Вотъ женщинѣ терпѣть что достается.

Одинъ къ ней золъ, другой надъ ней смѣется.

(Уходитъ).

Лизандръ. Не видишь Герміи на счастье ты!

Пусть спитъ она, отбросивъ прочь мечты,

Когда-нибудь сойтись съ Лизандромъ снова!

Какъ яства вкусъ, хотя бы дорогого,

Противенъ намъ, когда объѣлись мы;

Иль какъ вернувшись къ свѣту вновь изъ тьмы,

Въ которой насъ держала крѣпко ересь,

Мы, съ истиной сужденьемъ здравымъ свѣрясь,

Отъ всей души клянемъ обманъ былой —

Такъ вижу я, что въ Герміи мечтой

Былъ ложно я, какъ ересью, обманутъ.

Такъ пусть ее всѣ ненавидѣть станутъ

Подобно мнѣ, а я сильнѣе всѣхъ!

Далъ клятву я, что цѣль моихъ утѣхъ

И радостей впредь будетъ лить Елена!..

Я рыцарь ей и рыцарь неизмѣнный. (Уходитъ Лизандръ).

Гермія (вскакивая). Лизандръ, Лизандръ!.. ахъ, помоги! змѣя

Мнѣ сжала грудь!… Сорви ее!.. Я вся

Дрожу, какъ листъ… Во снѣ мнѣ показалось,

Что жадно въ грудь змѣя ко мнѣ впивалась,

А ты смотрѣлъ, смѣясь, на ужасъ мой.

Лизандръ!.. гдѣ ты?.. Лизандръ!.. Ты не со мной…

Какъ! ты ушелъ?.. Отвѣта нѣтъ!.. Разлука!..

Кругомъ мертво… Ни голоса ни звука!..

Лизандръ, отвѣть!.. отвѣть хоть изъ любви!

Страхъ чувства всѣ сковалъ въ моей крови….

О, если мнѣ не хочешь ты отвѣтить —

Тебя иль смерть бѣгу я смѣло встрѣтить! (Убѣгаетъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я. Лѣсъ. (Титанія спитъ на своемъ ложѣ. Входятъ Днище, Лубокъ, Дудка, Рыло, Пила и Голодуха).

Днище. Всѣ здѣсь, что ли?

Лубокъ. Глядите: лучше мѣста не найти для нашего представленья. Эта лужайка будетъ сценой, а эти кусты — кулисами. Мы будемъ разучивать пьесу точь-въ-точь, какъ на самомъ представленьѣ, передъ княземъ.

Днище. А знаешь, Лубокъ, что я тебѣ скажу?

Лубокъ. Чего тебѣ, неугомонный?

Днище. Вѣдь въ этой комедіи про Пирама съ Тизбой есть мѣста, которыя никому не понравятся. Вотъ хоть бы когда Пирамъ вынимаетъ мечъ, чтобы пырнуть имъ себя. Барынямъ будетъ это очень не по сердцу. Какъ ты думаешь?

Рыло. Что и говорить: испугаются до смерти.

Голодуха. Пожалуй, будетъ лучше наладить такъ, чтобъ душегубства вовсе не было.

Днище. Э, нѣтъ, — надо наладить иначе. Вы только слушайте меня. Мы передъ представленьемъ смастеримъ прологъ, въ которомъ скажемъ, что никакого душегубства не будетъ, и что Пирамъ пырнетъ себя не вправду, а будто. А чтобъ всѣ тому повѣрили, мы объявимъ, что тутъ и Пирама никакого нѣтъ, а есть только Днище-ткачъ, значитъ — и пугаться нечего.

Лубокъ. Ну, хорошо; прологъ мы сочинимъ и напишемъ его стихами, — одну строфу въ шесть строкъ, другую въ восемь.

Днище. Валяй еще двѣ въ восемь ²³).

Рыло. Не испугались бы барыни льва.

Голодуха. Его я боюсь самъ.

Днище. Объ этомъ надо точно подумать. Потому, судите сами: привести живого льва туда, гдѣ сидятъ барыни, будетъ совсѣмъ неподходящее дѣло. Вѣдь страшнѣй его скотины не сыщешь ²⁴). Надо что-нибудь выдумать.

Рыло. По-моему, надо сочинить другой прологъ и сказать въ немъ, что левъ совсѣмъ не левъ.

Днище. Э, нѣтъ, — зачѣмъ? Надо просто назвать по имени того, кто будетъ представлять льва, да научить его, чтобъ онъ изъ-подъ львиной шкуры высунулъ до половины свою рожу и сказалъ что-нибудь въ этомъ родѣ: «я васъ покорно прошу, распрекрасныя барыни, не пугаться, потому, вѣрьте слову, я не только вамъ никакого вреда не сдѣлаю, но, напротивъ, готовъ самъ животъ за васъ положить. Будь я настоящій левъ, я не пришелъ бы сюда ужъ ради того, чтобъ свою собственную шкуру сберечь. Вѣдь я не совсѣмъ дуракъ, а такой же, какъ всѣ…» Ну и тутъ пусть онъ себя назоветъ и скажетъ, что онъ Пила-столяръ.

Лубокъ. Ну, хорошо, пусть, будетъ такъ. Но вотъ бѣда: какъ намъ раздобыть мѣсяцъ? Вѣдь Пирамъ съ Тизбой, какъ вы знаете, видятся при его свѣтѣ.

Пила. А не будетъ ли настоящій мѣсяцъ свѣтить въ ту ночь, какъ мы будемъ представлять?

Днище. Гдѣ календарь? Давайте календарь! Надо отыскать въ немъ мѣсяцъ.

Лубокъ. Мѣсяцъ будетъ свѣтить въ эту ночь.

Днище. Ну, такъ мы оставимъ открытымъ окно той комнаты, гдѣ будемъ представлять, для того, чтобы онъ въ нее свѣтилъ.

Лубокъ. Ну, хорошо!.. А то можно, пожалуй, дать кому-нибудь въ руки связку валежника съ фонаремъ и сказать, что онъ долженъ представлять либо раздражать мѣсяцъ ²⁵). Затѣмъ остается еще устроить въ комнатѣ стѣну, потому что Пирамъ съ Тизбой разговариваютъ сквозь дыру въ кирпичахъ.

Пила. Ну, стѣну въ комнату не затащишь. Какъ, думаешь, Днище?

Днище. Ничего!.. Пусть кто-нибудь изъ насъ представитъ стѣну. Мы обваляемъ его глиной съ известкой, а пальцы рукъ пусть онъ держитъ врозь. Тогда Пирамъ съ Тизбой могутъ разговаривать сквозь нихъ, какъ сквозь дыру въ стѣнѣ.

Лубокъ. Ну, если такъ, значитъ, налажено все. Становись каждый на свое мѣсто и начинай репетицію. Пирамъ выйдетъ первымъ, а какъ кончитъ свою рѣчь, зайдетъ за этотъ кустъ, и такъ дальше, каждый въ свое время.

(Является Пукъ).

Пукъ. Какихъ тутъ чучелъ собралась толпа?

Какъ разъ вблизи заснула здѣсь царица.

Хотятъ играть! Взгляну, а тамъ, быть-можетъ,

Съ болванами сыграю шутку самъ.

Лубокъ. Начинай, Пирамъ; а ты, Тизба, отойди къ сторонѣ.

Днище (читаетъ роль).

О Тизба милая! Когда меня лобзаешь,

Дыханьемъ устъ своихъ ты такъ благообхаешь ²⁶).

Лубокъ. Благоухаешь.

Днище (продолжаетъ).

Но, чу! раздался шумъ! Его слыхала ль ты?

Что приключилось тамъ, иду узнать въ кусты!

(Уходитъ Днище).

Пукъ. Хорошъ Пирамъ! Такого не бывало. (Скрывается).

Дудка. Мнѣ теперь, что ли?

Лубокъ. Само собой. Ты долженъ понять, что онъ ушелъ только затѣмъ, чтобы посмотрѣть, что тамъ шумѣло, и сейчасъ къ тебѣ вернется.

Дудка (читаетъ), о милый мой Пирамъ! лилеи бѣлоснѣжной

Бѣлѣе ты лицомъ и розы ярче нѣжной.

Какъ ласковъ ты и свѣжъ! какъ ты прекрасно юнъ!

И вѣренъ вѣчно мнѣ, какъ всаднику бѣгунъ!

Сойдемся мы съ тобой тамъ, гдѣ могила Нюни…

Лубокъ. Нина!.. зачѣмъ врешь? А, потомъ что жъ ты читаешь всю роль сподрядъ? Ты долженъ дождаться отвѣта Пирама! Эй, Пирамъ!.. Входи! Твоя рѣчь послѣ словъ: «Всаднику бѣгунъ».

(Возвращаются Пукъ и Днище съ ослиной головой на плечахъ).

Дудка (читаетъ). И вѣренъ вѣчно мнѣ, какъ всаднику бѣгунъ.

Днище. Будь точно я конемъ, я былъ бы вѣренъ вѣчно!..

Лубокъ. Батюшки, это что!.. Насъ дьяволъ обошелъ!.. Молись, ребята, и удирай кто куда можетъ!

(Разбѣгаются, кромѣ Днища и Пука).

Пукъ. Живо за ними! Прикинусь конемъ,

Вепремъ, собакой, блудячимъ огнемъ!

Гикомъ и свистомъ болвановъ пугну,

Въ чащу чрезъ кочки и пни загоню! (Исчезаетъ).

Днище. Куда ихъ унесло? Не хотятъ ли бездѣльники меня запугать? (Вбѣгаетъ Рыло).

Рыло. Днище! Тебя околдовали!.. Что у тебя на плечахъ?

Днище. Что на плечахъ? Такая же, какъ у тебя, ослиная голова. Чего ты уставился? (Вбѣгаетъ Лубокъ).

Лубокъ. Чурайсь, дурень!.. Тебя вѣдь оборотнемъ сдѣлали!

(Рыло и Лубокъ убѣгаютъ).

Днище. Вотъ мошенники!.. Сдѣлали осломъ, да еще пугать хотятъ. Такъ не двинусь же съ мѣста. Буду ходить да пѣсни пѣть. Пусть видятъ, что не боюсь. ('Напѣваетъ).

Эй, вы, пташки полевыя,

Черный дроздъ съ чижомъ,

И щеглята молодые,

Съ росписнымъ перомъ!

Титанія (приподнимаясь). Чей ангельскій услышала я голосъ?

Днище (поетъ). Зябликъ, милая пичужка,

Сѣрый воробей

И лукавая кукушка,

Мука для мужей ²⁷).

Потому, кто же станетъ связываться съ такой глупой птицей? Ей что ни говори, а она все свое несетъ: сидитъ да кукуетъ.

Титанія (подбѣгая). Голубчикъ! душка! милый! спой еще!

Завлекъ мой слухъ ты голоскомъ прелестнымъ,

Какъ взоръ твоей небесной красотой!

Нѣтъ словъ сказать, какъ съ перваго же взгляда

Влюбилась я, красавчикъ мой, въ тебя!..

Днище. Ну, это, барынька, надо думать, ты врешь. А впрочемъ, вѣдь извѣстно, что въ наше время любовь съ умомъ въ ладу не бываютъ, и потому хорошо, кабы добрые сосѣди взялись ихъ помирить. Что жъ до меня, такъ я себѣ на умѣ и провести себя не дамъ.

Титанія. О, ты уменъ не меньше, чѣмъ прелестенъ!

Днище. А я такъ думаю, что во мнѣ ни красоты ни ума много не сыщешь. Хватило бъ смѣтки на то, чтобъ изъ лѣсу выбраться, такъ я больше и не потребую.

Титанія. Ни-ни, молчи! И думать позабудь

Изъ лѣса прочь уйти когда-нибудь!

Ты мой навѣкъ неволей или волей!

Награждена счастливою я долей

Царицей быть прелестныхъ лѣтнихъ дней!

Люблю тебя! Моихъ малютокъ-фей

Тебѣ служить я день и ночь приставлю;

На днѣ морскомъ отыскивать заставлю

Ихъ для тебя безцѣнныхъ жемчуговъ!

Спать будешь ты на ложѣ изъ цвѣтовъ!

Твой нѣжить сонъ я буду сладкимъ пѣньемъ;

Смягчу въ тебѣ своимъ прикосновеньемъ

Я грубость всю земнымъ твоихъ началъ,

Чтобъ съ нами ты, какъ легкій духъ, порхалъ!

Сюда, сюда, Горошекъ, Паутинка,

Горчичка, Моль! Гдѣ вы? Передо мной

Явитесь всѣ, какъ листъ передъ травой!

(Являются вызванные эльфы)

1-й Эльфъ. Я здѣсь!

2-й Эльфъ. И я!

3-й Эльфъ. И я!

Всѣ четыре. Что дѣлать намъ?

Титанія. Смотрите всѣ: вотъ этому красавцу,

Какъ мнѣ самой, должны вы угождать:

Плясать и пѣть предъ нимъ въ травѣ росистой;

Зеленыхъ фигъ, крыжовника искать;

Достать у пчелъ ихъ сладкій медъ душистый,

Ихъ лапки воскомъ жирнымъ пропитать,

Разставить ихъ, какъ факелы, рядами,

Зажечь огнемъ отъ яркихъ свѣтляковъ,

Чтобъ милый мой блестящими огнями

Былъ озаренъ на ложѣ сладкихъ сновъ.

А для того, чтобъ глазки дорогіе

Докучный свѣтъ луны не обижалъ,

Отъ мотыльковъ вы крылья расписныя,

Сорвавъ, развѣсьте вмѣсто опахалъ.

Скорѣй, скорѣй! Беритесь всѣ за дѣло!

1-й Эльфъ. Будь, смертный, здравъ!

2-й Эльфъ. Будь счастливъ!

3-й Эльфъ. Веселъ!

4-й Эльфъ. Живъ!

Днище. Спасибо, спасибо всѣмъ четверымъ. А какъ первую изъ васъ звать слѣдуетъ?

1-й Эльфъ. Паутинка.

Днище. Будемъ знакомы. Неравно случится палецъ обрѣзать — сойдемся съ тобой ближе. Ну, а тебя какъ зовутъ?

2-й Эльфъ. Горошекъ.

Днище. Горошекъ? Мой поклонъ твоему батюшкѣ — стручку и матушкѣ — шелухѣ. Радъ съ тобой познакомиться. Ну, дальше. Ты кто такой?

3-й Эльфъ. Горчичка.

Днище. А, знаю, знаю! Много пришлось тебѣ потерпѣть на свѣтѣ съ тѣхъ поръ, какъ обжора-ростбивъ сталъ изводить твоихъ сестеръ и братьевъ. Я надъ ними зачастую плакалъ… Ну, ладно, — будемъ знакомы и съ тобой.

Титанія. Цвѣтовъ надъ нимъ раскиньте покрывало;

Проникся влагой мѣсяцъ золотой;

Цвѣты въ слезахъ: — въ томъ вѣрный знакъ, что стадо

На свѣтѣ меньше дѣвушкой одной.

Любовь языкъ мнѣ счастьемъ оковала.

Безъ словъ въ пріютъ идемте тихій мой!

(Покрываютъ осла цвѣточными гирляндами и уводятъ въ лѣсъ). СЦЕНА 2-я. Другая часть лѣса. (Входитъ Оберонъ).

Оберонъ. Горю узнать, проснулась ли царица,

И кто плѣнилъ спросонокъ ей глаза.

(Является Пукъ).

А, балагуръ! Какихъ проказъ надѣлать

Успѣлъ въ лѣсу ты въ нынѣшнюю ночь?

Пукъ. Царицѣ блажь въ скота пришла влюбиться.

Когда въ пріютъ лѣсной своей удалясь,

Она въ тиши хотѣла сномъ забыться,

Вблизи ея ватага собралась

Какихъ-то рожъ отребья городского,

Что день живутъ тѣмъ, что придется взять.

Они въ день свадьбы князя молодого

Предъ нимъ театръ затѣяли сыграть.

Когда жъ одинъ изъ глупыхъ лицедѣевъ

Зашелъ въ кусты, дрологъ окончивъ свой,

Я, шутку вмигъ отличную затѣявъ,

Его снабдилъ ослиной головой.

И вотъ бы тутъ со смѣха покатился

Навѣрно ты, увидя, какъ къ своей

Онъ Тизбѣ вновь на сцену воротился!..

Глупцы, точь-въ-точь рой галокъ иль гусей,

Когда они отъ выстрѣла съ испуга

Рѣютъ, галдятъ и рвутся наутекъ,

Пустились вскачь, давя впотьмахъ другъ друга,

Чрезъ пни и рвы со всѣхъ дурацкихъ ногъ.

Со страху такъ болваны растерялись

И ревъ въ лѣсу затѣяли такой,

Что пни съ кустами даже разсмѣялись

И ну травить ватагу вслѣдъ за мной.

Шипы кустовъ цѣплялись имъ за платья,

Колючій тернъ царапалъ ноги въ кровь;

Усталъ надъ ними даже хохотать я

И, бросивъ все, сюда вернулся вновь.

А тутъ пришлось диковинкѣ случиться;

Потѣха насъ другая здѣсь ждала:

Спокойнымъ сномъ дремавшая царица

Проснулась вдругъ и врѣзалась въ осла!

Оберонъ. Случилось все удачнѣй и смѣшнѣе,

Чѣмъ это я придумать могъ бы самъ.

А ты травой волшебною моею

Успѣлъ провесть мальчишкѣ по глазамъ?

Пукъ. Готово съ нимъ! Какъ разъ на травкѣ рядомъ

Улегся онъ съ покинутой красой

И, пробудясь, неволей-волей взглядомъ

Могъ встрѣтиться лишь только съ ней одной.

(Входитъ Димитрій, преслѣдуя Гермію).

Оберонъ. Тсс… не шуми: — вотъ нашъ идетъ дѣтина.

Пукъ. Красотка та; но съ ней другой мужчина.

Димитрій (Герміи). Коришь за страсть ты градомъ горькихъ словъ,

Такая злость прилична для враговъ!

Гермія. Корить тебя суровымъ словомъ мало!

Мнѣ въ душу мысль невольная запала,

Что мой Лизандръ убитъ во снѣ тобой.

О, если такъ — не злостью я одной

Горю къ тебѣ! Будь проклятъ, проклятъ вѣчно!

Когда пролить ты могъ безчеловѣчно

Лизандра кровь — убей же и меня!

Ужель, скажи, могу подумать я,

Что мой Лизандръ, бывъ преданъ мнѣ и вѣренъ,

Какъ солнце дню, вдругъ такъ бы лицемѣренъ

И низокъ сталъ, что Гермію бы могъ

Покинуть самъ? О, нѣтъ! Скорѣй бы сжегъ

Насъ лунный свѣтъ! Скорѣй бы мѣсяцъ ясный,

На землю вдругъ упавъ съ грозой ужасной,

Весь шаръ земной стремительно пронзилъ

И солнца лучъ антиподамъ затмилъ!

Все, все мой страхъ жестокій подтверждаетъ!..

Убійцы взглядъ въ глазахъ твоихъ сверкаетъ.

Димитрій. Убійцы взглядъ нейдетъ къ моимъ глазамъ,

Убитымъ я кажусь скорѣе самъ.

Ты сердце мнѣ жестокостью пронзила;

А между тѣмъ въ глазахъ убійцы милой,

Въ твоихъ глазахъ, мнѣ блещетъ тотъ же свѣтъ,

Какимъ съ небесъ намъ звѣзды шлютъ привѣть!

Гермія. Что въ этомъ мнѣ? Гдѣ мой Лизандръ? Готова

Молить тебя, какъ друга дорогого,

Димитрій, я: — отдай, отдай назадъ

Лизандра мнѣ!

Димитрій. Отдать скорѣе радъ

Я трупъ его моимъ цѣпнымъ собакамъ,

Гермія. А, звѣрь! злодѣй!.. Отвѣтъ твой служитъ знакомъ,

Что нѣтъ въ живыхъ Лизандра моего!

Палъ жертвой онъ коварства твоего!

Во мнѣ терпѣть достаточно умѣнья,

Но есть предѣлъ и женскаго терпѣнья.

Бѣги, злодѣй! бѣги всѣхъ честныхъ глазъ!

Отвѣть, отвѣть мнѣ правдой въ жизни разъ,

Какъ онъ убитъ? Убить его открыто

Не смѣлъ бы ты! Какъ аспидъ ядовитый,

Во снѣ, тишкомъ ужалилъ ты его!..

Вѣдь храбрымъ быть не надо для того!

Змѣей назвать во всемъ тебя пристало:

Въ тебѣ змѣи двойной языкъ и жало!

Димитрій. Клянусь, что злость ошибочна твоя.

Въ его крови ничѣмъ невиненъ я.

Скаку тебѣ: мнѣ даже неизвѣстно,

Онъ мертвъ иль живъ.

Гермія. Такъ поклянись мнѣ честно,

Что живъ Лизандръ.

Димитрій. А если поклянусь,

Какой за то награды я дождусь?

Гермія. Награды впредь со мною не видаться!

Прощай навѣкъ! Живъ онъ иль нѣтъ — остаться

Ты можешь здѣсь — мнѣ видъ противенъ твой.

(Уходитъ Гермія).

Димитрій. Что пользы мнѣ въ гордячкѣ этой злой?

Останусь здѣсь… Чувствительнѣй къ печали

Бываемъ мы, когда давно не спали,

А я давно лишенъ отрады сна ²⁸).

Но взять свое природа все жъ должна.

Уступку ей, я вижу, сдѣлать надо;

Покоя мигъ будь мнѣ за то наградой.

(Ложится и засыпаетъ).

Оберонъ (Пуку). Какихъ проказъ ты снова натворилъ?

Волшебный сокъ не въ тѣ глаза ты влилъ.

Забыть любовь ты честную заставилъ,

Дурную жъ страсть, какъ должно, не направилъ.

Пукъ. Такъ суждено! Чтобъ честнымъ сталъ одинъ,

Мильонъ другихъ свихнется безъ причинъ.

Оберонъ. Бѣги же въ лѣсъ и въ немъ сыщи Елену.

Смотрѣть мнѣ жаль, какую перемѣну

Успѣло въ ней несчастье произвесть.

Блѣдна, грустна, — не можетъ кровь расцвѣсть

Оттѣнкомъ розъ на личикѣ румяномъ.

Заставь прійти какимъ-нибудь обманомъ

Ее сюда; а я цвѣткомъ моимъ

Разсѣю блажь въ проказникѣ, какъ дымъ.

Пукъ. Лечу, лечу! несусь быстрѣе звука!

Не такъ стрѣла летитъ, сорвавшись съ лука ²⁹)!

(Исчезаетъ Пукъ).

Оберонъ (проводитъ цвѣткомъ по глазамъ Димитрія).

Цвѣтокъ волшебный и пурпурный,

Амура раненый стрѣлой;

Зажгли любовью страстно-бурной

Въ немъ кровь къ подругѣ молодой.

Венеры прелестью волшебной

Пусть взоръ сразитъ она ему;

Пусть въ ней одной бальзамъ цѣлебный

Онъ ищетъ сердцу своему. (Возвращается Пукъ),

Пукъ. Властитель надъ нашей воздушной толпой!

Елена изъ лѣса навстрѣчу идетъ,

А слѣдомъ шалунъ, одураченный мной,

Ей пѣсни любовныя томно поетъ.

Послушать забавно ихъ страстную дичь!

Кто глупость людскую возьмется постичь?

Оберонъ. Съ тобою намъ скрыться на время придется:

Отъ говора Дмитрій, пожалуй, проснется.

Пукъ. Такъ, значитъ, ихъ двое пристанутъ къ одной.

Смѣшнѣе не сыщешь забавы такой!

Охотникъ великій вѣдь былъ я и буду

Дурачить, гдѣ можно, людскую причуду.

(Входитъ Лизандръ, преслѣдуя Елену).

Лизандръ. Нѣтъ, нѣтъ, скажи, чѣмъ далъ тебѣ я поводъ,

Что ты меня насмѣшникомъ зовешь?

Ужъ если плачъ любви тебѣ не доводъ,

То какъ узнать, гдѣ истина, гдѣ ложь?

Возможно ль сѣть подозрѣвать обмана,

Гдѣ слезы льетъ больного сердца рана?

Елена. Ложь безъ конца сквозитъ въ твоихъ словахъ!

Добромъ нельзя оправдывать дурное.

Клялся любить ты Гермію въ слезахъ,

Кому жъ изъ насъ ты говорилъ пустое?

Взвѣсь клятвы двѣ, несхожія ни въ чемъ —

Въ обѣихъ ты окажешься лжецомъ.

Лизандръ. Я клялся ей, презрѣвъ совѣтъ разсудка.

Елена. Скорѣй теперь слова твои лишь шутка.

Лизандръ. Что толковать? — Димитрій ослѣпленъ

Ужъ ей давно — тебя жъ не любитъ онъ.

Димитрій (вскакивая). О дивный перлъ! Елена! совершенство!

Свѣтъ глазъ твоихъ мнѣ въ душу льетъ блаженство!..

Въ сравненьи съ нимъ кристаллъ чистѣйшій — грязь.

О, какъ манятъ, плѣнительно смѣясь,

Твои уста! Какъ пара вишенъ спѣлыхъ

Горятъ они! Снѣговъ нѣжнѣе бѣлыхъ,

Что вихрь крутитъ на Таврскихъ высотахъ ³⁰),

Твоя рука! Снѣга черны, какъ прахъ,

Въ сравненьи съ ней! О, дай минуту счастья,

Чтобъ жадно къ ней устами могъ припасть я!

Елена. О адскій ковъ! Вы оба, вижу я,

Рѣшились зло поднять на смѣхъ меня!

Будь искра въ васъ достоинства и чести,

Чуждались вы бъ такой презрѣнной мести!

И даже будь я ненавистна вамъ,

Все жъ былъ бы стыдъ позорный вамъ и срамъ

Войти въ союзъ, чтобъ надо мной смѣяться!

Тотъ, кто мужчиной хочетъ честно зваться,

Не станетъ зло такъ дѣвушку срамить!

Что за позоръ притворно говорить

Слова любви и злобно лицемѣрить!

Обоимъ вамъ могу лишь въ томъ я вѣрить,

Что оба вы не любите меня!

Вступили въ споръ вы, Гермію любя!

И споръ теперь затѣяли вы новый:

Хотите знать, кто съ дерзостью суровой

Меня больнѣй способенъ осмѣять!

Достойный споръ! Есть чѣмъ себя занять!

Стакнулись здѣсь вы оба съ цѣлью ясной

Добиться слезъ страдалицы несчастной.

Никто, никто, въ комъ есть добро и честь,

Для шутки такъ себя не станетъ весть!

Никто, чей глазъ добро способенъ видѣть,

Не дастъ другимъ такъ дѣвушку обидѣть!

Лизандръ. Зачѣмъ быть злымъ, Димитрій, хочешь ты?

Поклонникъ былъ всегда ты красоты

Вѣдь Герміи; — я это твердо знаю.

Бери жъ ее! — Охотно уступаю

Ее тебѣ: весь вѣкъ съ ней можешь жить!

Но ты зато обязанъ уступить

Елену мнѣ: къ ней страсть моя остынетъ

Лишь въ день, когда жизнь сердце мнѣ покинетъ.

Елена. О, какъ громка насмѣшки злая ложь ³¹)!

Димитрій. Назадъ свою ты Гермію возьмешь,

А мнѣ ея не надобно и даромъ.

Любовь моя, минутнымъ вспыхнувъ жаромъ,

Какъ чуждый гость, умчалась безъ слѣдовъ.

Елены грудь — вотъ домъ ея и кровъ!

Лизандръ (Еленѣ). Не вѣрь ему: онъ лжетъ тебѣ безстыдно.

Димитрій. Вѣдь чувствъ чужихъ въ чужой душѣ не видно,

Такъ ты моихъ не суйся объяснять..

Заставить мнѣ отвѣтъ за дерзость дать

Тебя бы могъ я дорогой цѣною!

Сойдись-ка лучше снова съ дорогою

Подругой ты, — вотъ кстати и она. (Входитъ Гермія).

Гермія. Не видитъ глазъ, когда такъ ночь темна;

Но слухъ во тьмѣ становится живѣе.

Отнявши свѣтъ, вознаградить скорѣе

Спѣшитъ другимъ природа чувствомъ насъ.

(Лизандру) Пускай найти не могъ тебя мой глазъ,

Но слухъ къ тебѣ шаги мои направилъ.

Зачѣмъ меня въ лѣсу ты такъ оставилъ?

Лизандръ. Любовь уйти заставитъ хоть кого.

Гермія. Кто жъ могъ увлечь Лизандра моего?

Лизандръ. Къ Еленѣ страсть Лизандру помѣшала

Остаться здѣсь! Елена мнѣ сіяла

Свѣтлѣе сферъ и ясныхъ краше звѣздъ ³²)!

Ужель твой умъ настолько тупъ и простъ,

Что ты понять, когда въ лѣсу осталась,

Моей вражды къ тебѣ не догадалась?

Гермія. Не вѣрю я!.. Ты говоришь шутя!..

Елена. Смотрите всѣ! Она стакнулась съ ними жъ!

Втроемъ они напали на меня!

Втроемъ хотятъ убить меня насмѣшкой!

О Гермія! илъ сердца нѣтъ въ тебѣ?

Ты ль въ заговоръ вступить рѣшилась низкій,

Чтобъ душу мнѣ больнѣе оскорбить

Такой пустой и недостойной шуткой?

Гдѣ жъ прошлое? Гдѣ дружба двухъ сестеръ?

Гдѣ память дней, которые, бывало,

Привыкли мы такъ сладко проводить,

Браня тотъ насъ, когда намъ приходилось

Разстаться вновь?.. Ужель забыто все?

Гдѣ дружбы дни? часы веселой школы?

Какъ много разъ, рисунокъ взявъ одинъ

И на одной угнѣздившись подушкѣ,

Другъ друга мы старались превзойти

Въ искусствѣ шить цвѣты блестящимъ шелкомъ!

Какъ часто пѣсни пѣли мы вдвоемъ!

Казалось намъ, что голосъ, сердце, руки,

Душа и умъ — все общимъ было въ насъ.

Мы выросли, какъ пара свѣжихъ вишенъ;

Двѣ ягодки, по виду близнецы,

Казались мы раздѣльными лишь взгляду,

Но стебелекъ насъ вырастилъ одинъ!

Одно въ груди у насъ вѣдь билось сердце!

Подъ общій шлемъ подводятся владѣльцемъ

Такъ два щита, соединясь въ гербѣ ^З3).

И ты могла, забывъ былую дружбу,

Такъ зло меня насмѣшникамъ предать!

Не хорошо, не ласково, не нѣжно!

Всѣ дѣвушки тебя за то осудятъ,

Хоть я терплю изъ всѣхъ изъ нихъ одна!

Гермія. Я не приду въ себя отъ изумленья

Отъ словъ твоихъ! Чѣмъ виновата я?..

Скорѣе ты смѣешься надо мною.

Елена. Кто, какъ не ты, могъ научить Лизандра

Пристать ко мнѣ съ притворной похвалой

Моимъ глазамъ и восторгаться мною?

А тутъ другой поклонникъ твой, Димитрій!

Ногой меня вѣдь прежде онъ толкалъ,

И вдругъ, тебѣ въ угоду, ради смѣха,

Сталъ звать меня небеснымъ существомъ,

Богиней, нимфой, радостью! Съ чего бы

Такъ началъ звать онъ дѣвушку, къ которой

До сей поры питалъ одну вражду?

Съ чего бъ Лизандръ внезапно отказался

Отъ счастья быть возлюбленнымъ твоимъ

(Что онъ цѣнилъ всего дороже въ жизни)

И началъ вдругъ высказывать свою

Мнѣ преданность? Конечно, это было

Все сдѣлано съ согласья твоего!

Пусть я дурна, пусть не могу сравниться

Съ тобой ни въ чемъ; пусть я не такъ счастлива

Во всемъ, какъ ты, и даже — верхъ несчастья —

Мнѣ на любовь отвѣта нѣтъ мою;

Но все жъ скорѣй меня жалѣть должна ты,

Чѣмъ поднимать обидно такъ на смѣхъ!

Гермія. Я не пойму рѣшительно ни слова!..

Елена. Да, да, смѣлѣй! разыгрывайте глупыхъ!

Гримасничайте мнѣ изъ-за спины!

Тишкомъ, молчкомъ подмигивайте, смѣйтесь.

Вамъ весело! забава хоть куда!

О ней надолго сохранится память.

Будь сердце въ васъ и честный взглядъ на жизнь,

Не сдѣлали бъ меня вы глупой цѣлью

Своихъ забавъ!.. Я, впрочемъ, виновата

Во всемъ сама! Прощайте! Бросивъ васъ,

Избавлюсь я отъ злого горя смертью!

Лизандръ. Нѣтъ, нѣтъ, постой, Елена дорогая!

Прости меня… тебѣ я объясню…

Елена. Похвально! честно! искренно!..

Гермія (Лизандру). Ну, полно!

Зачѣмъ ее напрасно обижать?

Димитрій (Еленѣ). Когда ему неймется слово просьбы,

Такъ вѣдь могу и силой я унять.

Лизандръ. Твоихъ угрозъ боюсь я такъ же мало,

Какъ и ея пустыхъ, безсильныхъ просьбъ.

Я клятву далъ, что я люблю Елену!

Люблю, какъ жизнь, которую готовъ

Отдать сейчасъ, чтобъ уличить предъ всѣми

Во лжи того, кто усомнится въ томъ.

Димитрій. А я клянусь, что предъ моей любовью

Твоя — ничто!

Лизандръ. Такъ вынимай свой мечъ.

Димитрій. Идемъ!

Гермія. Лизандръ! что жъ наконецъ все это?

(Бросается на шею Лизапдру).

Лизандръ. Чернавка ³⁴), прочь!..

Димитрій. Да, да, шуми, кричи!

Ты, вижу я, прикидываться мастеръ.

Зовешь итти, а самъ стоишь, какъ пень!

Поди ты прочь! Ты пойманъ и привязанъ!

Лизандръ (отбиваясь отъ Герміи).

Сказалъ, — отстань! Вцѣпилась, какъ репейникъ!

Стряхну тебя я съ шеи, какъ змѣю!..

Гермія. За что ты грубъ? Чѣмъ могъ ты измѣниться

Внезапно такъ, мой дорогой Лизандръ?

Лизандръ. Твой дорогой!.. Поди ты прочь, татарка!

Гадка ты мнѣ, какъ горькая полынь,

Какъ бѣлена!

Гермія. И ты со мной не шутишь?..

Елена. Съ нимъ шутку вы играете одну.

Лизандръ (Димитрію). Я все жъ сдержу обѣщанное слово.

Димитрій. Ручательство вѣрнѣе надо мнѣ,

А то словамъ твоимъ я вѣрю плохо!

Тебя изъ рукъ не выпуститъ она.

Лизандръ. Что жъ мнѣ, прибить? убить ее? изранить?

Хоть всей душой ее я ненавижу,

Но дѣлать ей я не намѣренъ зла.

Гермія (выпуская Лизандра). Назвавъ меня предъ всѣми

ненавистной,

Что можешь сдѣлать хуже ты еще?

Скажи, за что жъ меня ты ненавидишь?

Чѣмъ предъ тобой виновна, милый, я?

Иль стала вдругъ я Герміей не прежней?

Иль больше ты не прежній мой Лизандръ?

Иль подурнѣть я въ эту ночь успѣла?

Еще вчера ты клялся мнѣ въ любви —

И въ ночь одну меня рѣшился бросить!

Скажи, ужель, о боги! вѣрить мнѣ,

Что это такъ?

Лизандръ. Да, да! Такъ вѣрь и знай!

Встрѣчать тебя мнѣ больше нѣтъ охоты.

И ты сомнѣньямъ положи конецъ.

Я не шучу! Ты стала мнѣ противна,

И я Елену полюбилъ одну.

Гермія (Еленѣ). Вотъ дѣло въ чемъ! — Такъ это ты, воровка,

Обманщица, успѣла темной ночью

Украсть любовь Лизандра моего?

Елена. Фуй, фуй, стыдись! Иль нѣтъ въ тебѣ ни капли

Ни скромности ни женскаго стыда?

Вѣдь даже мнѣ, какъ ни тиха я нравомъ,

Нѣтъ силъ молчать на дерзости твои.

Поди ты прочь! Отстань, пустая кукла!

Притворщица!

Гермія. Я кукла? я?.. такъ вотъ

Куда пошло! Теперь я догадалась,

Въ чемъ дѣло все! Ты чванствомъ задалась,

Что выросла въ версту передо мною!

Успѣла ростомъ ты его плѣнить!

Вотъ чѣмъ въ его ты выиграла мнѣньи!

Я карлица, низка, мала! Такъ знай же

Ты, майская расписанная жердь ³⁵),

Что, какъ мала тебѣ я ни кажусь,

Но все же я могу достать ногтями

Тебѣ до глазъ!..

Елена. Ахъ, нѣтъ, ахъ, нѣтъ! Прошу

Васъ, господа! Хоть надо мной смѣетесь

Вы оба съ ней, но не давайте воли

Ея рукамъ: я драться не умѣю.

По нраву я труслива и тиха.

Куда мнѣ быть драчливой забіякой!

Я васъ прошу, не позволяйте ей

Меня прибить; не думайте, что если

Мой выше ростъ, то будто съ ней могу

Я справиться.

Гермія. Ростъ, ростъ! — опять про ростъ!..

Елена. Будь, Гермія, сердечнѣй и добрѣй!

Тебя всегда я искренно любила.

Хранила тайны свято я твои!.

Въ одной изъ нихъ я только проболталась:

Я сознаюсь, что, Дмитрія любя,

Дѣйствительно ему я разсказала

Вашъ планъ бѣжать. Онъ слѣдомъ за тобой

Пустился въ лѣсъ, а я, любя его,

Пошла за нимъ; но онъ меня вѣдь дерзко

Толкалъ, бранилъ, убить грозился даже.

Позволь же мнѣ уйти теперь домой.

Тамъ скрою я безумныя желанья,

И ты со мной не встрѣтишься нигдѣ.

Пусти жъ меня; сама теперь ты видишь,

Какъ я проста, труслива и скромна.

Гермія. Ну, такъ иди! — тебя никто не держитъ.

Елена. Оставлю здѣсь лишь сердце я мое.

Гермія. Лизандру?..

Елена. Нѣтъ, — владѣетъ имъ Димитрій.

Лизандръ (Еленѣ). Не дамъ ей пальцемъ тронуть я тебя.

Димитрій. Ты не солгалъ: она ея не тронетъ,

Хоть вздумай самъ ты въ этомъ помогать.

Елена. О, разсердясь, она себя не помнитъ,

Хитра, дерзка!.. Я знаю хорошо

Ее съ тѣхъ поръ, какъ мы ходили въ школу.

Хоть малъ въ ней ростъ, но нравъ кичливъ и золъ.

Гермія. Опять малъ ростъ! Твердитъ одно и то же!

Когда меня даете ей такъ дерздо

Вы обижать, то съ ней расправлюсь я

По-своему!.. (Бросается на Елену).

Лизандръ. Назадъ, стручокъ! наперстокъ!

Ты, выкормокъ, настойкой спорыша ³⁶)!

Сверчокъ! блоха!

Димитрій. Что лѣзешь защищать

Ты женщину, которой даже дѣла

Нѣтъ до твоихъ непрошенныхъ услугъ?

Оставь ее! Не забывай, что, если

Ты вздумаешь обмолвиться хоть словомъ

Ей про любовь — раздѣлку ты накличешь

Себѣ со мной!

Лизандръ. Изъ рукъ ея, ты видишь,

Я вырвался, а потому хоть тотчасъ

Готовъ съ тобой затѣять споръ, кому

Изъ насъ двоихъ достанется Елена.

Иди за мной!

Димитрій. Не за тобой, а рядомъ

Отправлюсь я, въ лицо тебѣ глядя!

(Уходятъ Димитрій и Лизандръ).

Гермія. Угодно ль вамъ теперь полюбоваться,

Сударыня, на дѣло вашихъ рукъ?..

Нѣтъ, нѣтъ, постой! Куда бѣжишь?..

Елена. Боюсь я,

Боюсь тебя! Бѣжать хочу туда,

Гдѣ не найдетъ меня твоя вражда.

И хоть съ тобой мнѣ не подъ силу драться,

Зато тебѣ за мной не угоняться! (Убѣгаетъ).

Гермія. Не знаю я, что думать, что начать!..

(Бѣжитъ за нею),

Оберонъ (Пуку). Вотъ такъ всегда: — ты или ошибешься,

Иль глупостей нарочно натворишь.

Пукъ. На этотъ разъ, я, царь тѣней, ошибся.

Сказалъ ты самъ, что молодца найду

Я по его аѳинскому наряду,

А чуть успѣлъ аѳинянину взглядъ

Смутить цвѣтокъ — я жъ вышелъ виноватъ!

Но, впрочемъ, я о томъ печалюсь мало:

Меня всегда вѣдь глупость забавляла.

Оберонъ. Готовы бой любовники начать,

Но мы должны имъ въ этомъ помѣшать.

Спѣши покрыть поверхность небосклона

Густою мглой, чернѣе Ахерона.

Глаза врагамъ старайся отвести,

Чтобъ имъ во тьмѣ другъ друга не найти.

Пусть голосъ твой Лизандру подражаетъ

И дерзко въ бой другого вызываетъ;

А тамъ ему Димитріемъ явись,

Чтобъ врозь враговъ заставить разойтись,

Когда же сонъ, съ свинцовыми стопами,

Взмахнувъ во тьмѣ, какъ нетопырь, крылами,

Усталый взоръ сомкнетъ обоимъ имъ,

Тогда натрешь Лизандру ты другимъ

Цвѣткомъ глаза, что обладаетъ даромъ

Вновь возвращать, въ противность прежнимъ чарамъ,

Глазамъ людей ихъ прежній, здравый взглядъ.

Пускай враги былую дурь проспятъ

И, что прошло, сочтутъ за сновидѣнье.

Устроимъ мы, что будетъ возвращенье

Въ Аѳины ихъ концомъ прошедшихъ бѣдъ

И первымъ днемъ счастливыхъ многихъ лѣтъ.

А я, пока ты кончишь эту шутку,

Займусь другимъ: индійскаго малютку

Заставлю я царицу мнѣ отдать.

Пора съ нея намъ тоже чары снять;

Къ уроду страсть она свою оставитъ,

И добрый миръ былое все исправитъ.

Пукъ. Такъ время намъ не надобно терять:

Успѣли путь свершить драконы ночи,

И въ небесахъ готовы засверкать

Уже зари плѣнительныя очи.

Рой скорбныхъ душъ, бродившихъ здѣсь и тамъ,

Спѣшитъ назадъ къ суровому кладбищу,

Чтобъ въ тьмѣ ночной, по дебрямъ, по лѣсамъ,

Улечься вновь въ червивыя жилища ³⁷).

Страшна имъ мысль, что солнце озаритъ

Преступный слѣдъ дѣяній ихъ порочныхъ,

И темный рой, съ тоской въ душѣ, бѣжитъ

Укрыться въ тьмѣ обителей полночныхъ.

Оберонъ. Но я не къ тѣмъ принадлежу духамъ.

Какъ много разъ, съ любовникомъ Авроры,

Гоняли мы въ лѣсахъ борзыя своры

Вплоть до зари, когда къ златымъ вратамъ,

Приблизясь, Ѳебъ, въ вѣнцѣ лучей горящихъ,

Гладь темныхъ волнъ Нептуна озарялъ

И зелень водъ внезапно превращалъ

Въ разливъ лучей, какъ золото блестящихъ.

Но къ дѣлу все жъ намъ приступить пора;

Должны мы съ нимъ покончить до утра.

Пукъ. Покружу, обойду, (Уходитъ Оберонъ).

Въ темный лѣсъ заведу;

Въ темный боръ, въ темный лѣсъ,

Не зѣвай, Гоблинъ бѣсъ! (Входитъ Лизандръ).

А! вотъ одинъ!

Лизандръ. Куда, хвастунъ, ты скрылся?

Пукъ (голосомъ Димитрія). Здѣсь, негодяй! Бери свой мечъ! Гдѣ ты?

Лизандръ. Я въ бой готовъ! А гдѣ ты самъ?

Пукъ. Сойдемся

Мы тамъ, гдѣ лѣсъ просторнѣй и свѣтлѣй.

(Лизандръ уходитъ, слѣдуя за голосомъ. Входитъ Димитрій).

Димитрій. Лизандръ! Лизандръ! презрѣнный трусъ, гдѣ ты?

Со страху мертвъ! Забрался въ лѣсъ? въ кусты?

Пукъ (голосомъ Лизаидра). Ты трусишь самъ! Грозишь ты звѣздамъ, что ли?

На нихъ кричишь? Нѣтъ твердой, храброй воли

Въ тебѣ на грошъ; я, какъ мальчишку, сѣчь

Примусь тебя; — съ тобой не нуженъ мечъ!

Димитрій. Придешь ли ты?.. усталъ я откликаться.

Пукъ. Иди за мной! — здѣсь намъ не мѣсто драться.

(Пукъ скрывается. Димитрій бѣжитъ за нимъ. Возвращается Лизандръ).

Лизандръ. Бѣгу за нимъ, а онъ бѣжитъ впередъ!

Зову назадъ, — а онъ къ себѣ зоветъ!

Умѣешь, трусъ, показывать ты пятки!

Съ тебя въ бою, какъ вижу, взятки гладки.

Возившись съ нимъ, съ дороги сбился я;

Кругомъ темно; дождать придется дня.

Останусь здѣсь (ложится), а чуть разсвѣтъ займется —

Отъ драки трусъ со мной не увернется.

(Засыпаетъ.. Возвращаются Пукъ и Димитрій).

Пукъ. Го, го, го, го! Что жъ ты на зовъ нейдешь?

Димитрій. Нѣтъ, больше ты меня не проведешь?

Скрывать себя, какъ вижу, ты умѣешь,

А встать со мной лицомъ къ лицу не смѣешь.

Гдѣ ты?

Пукъ. Здѣсь, здѣсь!

Димитрій. Смѣешься надо мной,

Я вижу, ты? Добро же, трусъ дрянной!

Дай только намъ при свѣтѣ повстрѣчаться*

Увидимъ мы, какъ будешь ты смѣяться.

Гуляй пока! Усталъ до смерти я!

Холодный дернъ манитъ къ себѣ меня ³⁸).

Пусть хоть на немъ я выспаться прилягу;

А завтра трусъ не дастъ, какъ нынче, тягу.

(Ложится и засыпаетъ. Входитъ Елена).

Елена. Пройди скорѣй томительная ночь,

И ясный день зажгись лучомъ разсвѣта!

Уйти домой ты долженъ мнѣ помочь

Отъ тѣхъ, въ комъ я не встрѣтила привѣта!..

Дай, сладкій сонъ, цѣлитель бѣдъ святой,

Покоя мигъ душѣ моей больной ³⁹)!

(Ложится и засыпаетъ).

Пукъ. Если третья пришла,

Такъ въ одной недочетъ,

Чтобъ изъ всѣхъ четырехъ

Здѣсь двойной вышелъ четъ.

Вотъ въ слезахъ и она;

Негодяй Купидонъ!

Насолить вѣчно радъ

Краснымъ дѣвушкамъ онъ. (Входитъ Гермія),

Гермія. Въ жизнь никогда я такъ не уставала!

Я вся въ росѣ и въ ранахъ отъ шиповъ;

Власть надъ собой я даже потеряла,

Нѣтъ больше силъ ступить мнѣ трехъ шаговъ!

Останусь здѣсь и подожду разсвѣта!..

Храни судьба Лизандра въ ссорѣ этой!

(Ложится и засыпаетъ).

Пукъ (проводитъ цвѣткомъ по глазамъ Лизандра).

Усни,

Отдохни!

Глазамъ

Твоимъ дамъ

Я прошлаго горя забвенье.

Проснись,

Пробудись,

Какъ былъ,

Какъ любилъ,

Былое найди увлеченье!

Собой доказали,

Вы то, что слыхали

Мы въ присказкѣ старой давно:

Что каждому Ванькѣ

Отыщется Танька ⁴⁰),

Такъ было и быть суждено!

Найдетъ жеребца кобылица,

И къ старому все возвратится.

(Пукъ исчезаетъ. Прочіе остаются спящими).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я. Лѣсъ. (Лизандръ, Димитрій Гермія и Елена спятъ въ прежнихъ положеніяхъ. На другой сторонѣ сцены — Титанія, Днище и прислуживающіе имъ Эльфы, Оберонъ въ отдаленіи).

Титанія. Сюда, сюда, на свѣжіе цвѣточки!

Дай мнѣ тебя по щечкамъ потрепать;

Гирляндой розъ убрать твои височки

И отъ души тебя расцѣловать!

Днище. Горошекъ здѣсь?

Горошекъ. Здѣсь.

Днище. Почеши, мусью Горошекъ, мнѣ голову. А гдѣ мамзель Паутинка?

Паутинка. Здѣсь.

Днище. Видишь, мамзель Паутинка, пчелу вонъ на томъ цвѣткѣ? Такъ ты ступай и задуши ее, а мѣшочекъ съ медомъ принеси мнѣ. Только, смотри, не очень усердствуй, а то, чего добраго, мѣшочекъ раздавишь и вся медомъ вымажешься, — хорошаго въ томъ не будетъ… А гдѣ Горчичка?

Горчичка. Здѣсь.

Днище. Дай твою лапу. Можешь ты, мамзель Горчичка, мнѣ службу сослужить?

Горчичка. Какую?

Днище. А вотъ помоги Горошку почесать мнѣ голову. Эво, какъ у меня морда-то обросла! Пора къ цырюльнику. Я вѣдь такой деликатный оселъ, что, чуть гдѣ вырастетъ лишній волосокъ — сейчасъ почесать надо.

Титанія. Ты музыки не хочешь ли послушать?

Днище. Для музыки у меня уши отмѣнныя! Давай сюда музыку ⁴¹).

Титанія. Иль, можетъ-быть, желаешь ты покушать?

Днище. Мѣрка овса не повредитъ, пожевать можно. А нельзя ли охапку сѣна? Хорошаго, сочнаго сѣна! Лучше сѣна ничего не выдумать.

Титанія. Сейчасъ велю посыльной феѣ я

Тебѣ отъ бѣлки принести орѣшковъ.

Днище. Лучше бы лукошко сухого гороху… Ты однако свой народъ-то угомони: — меня дремота разбирать начинаетъ.

Титанія. Спи, дорогой! усни въ моихъ объятьяхъ!

Тсс… Феи, прочь! Не смѣйте здѣсь шумѣть!

(Обнимаетъ Днище).

Такъ жимолость со страстью обнимаетъ

Тычинки стволъ; такъ гибкій плющъ бѣжитъ,

Цѣпляясь, вверхъ по корнямъ крѣпкимъ вяза.

Нѣтъ силъ сказать, какъ я тебя люблю!..

(Засыпаетъ. Приближается Оберонъ, за нимъ Пукъ).

Оберонъ. Ты, Робинъ, здѣсь?.. Взгляни и полюбуйся!

Мнѣ дурь ея становится жалка.

Въ лѣсу недавно встрѣтился я съ ней,

Гдѣ впопыхахъ сбирала ароматы

Она съ цвѣтовъ для этого скота.

Я пристыдилъ ее и посмѣялся.

Представь себѣ: она дурацкій лобъ

Ему цвѣточной убрала гирляндой,

И видѣлъ я, какъ свѣжая роса,

Что искрится на лепесткахъ, какъ перлы,

Стыдливо въ чашечки скрывалась вновь,

Какъ капли слезъ, при видѣ этой дури.

Я надъ бѣдняжкой посмѣялся вдоволь,

Она же мнѣ покаялась во всемъ.

И я тогда потребовалъ, чтобъ тотчасъ

Мнѣ отданъ былъ ея малютка-пажъ.

Она велѣла одному изъ эльфовъ

Отвесть его въ волшебный мой пріютъ,

И я теперь, своей достигнувъ цѣли,

Хочу стряхнуть съ ея заблудшихъ глазъ

Былую дурь; ты жъ съ глупаго урода

Сними его ослиную башку,

Чтобъ могъ и онъ, проснувшись, воротиться

Въ Аѳины вновь, со всею ихъ толпой.

Пускай они проказы этой ночи

Сочтутъ тяжелымъ, мимолетнымъ сномъ.

Начнемъ съ того, чтобъ тотчасъ же направить

На прежній ладъ царицыны глаза.

(Проводитъ цвѣткомъ по глазамъ Титаніи).

Пусть чарой скованный обратной

Твой взоръ попрежнему глядитъ,

Цвѣтокъ Діаны благодатный

Амура силу побѣдитъ.

Проснись, мой другъ,

Титанія (просыпаясь). Кто здѣсь? ахъ, Оберонъ!

Представь, какой привидѣлся мнѣ сонъ:

Казалось мнѣ, что я въ осла влюбилась.

Оберонъ. Вотъ страсть твоя.

Титанія. Какъ это все случилось?

Фи, какъ уродъ противенъ этотъ мнѣ!

Оберонъ. Молчи, молчи!.. что вспоминать о снѣ!

Пусть сниметъ голову съ урода Робинъ,

Ты жъ музыкѣ играть вели своей,

Чтобъ, внявши ей, сну смерти сталъ подобенъ

Тревожный сонъ заснувшихъ здѣсь людей.

Титанія. Сюда напѣвъ, снотворнымъ полный чадомъ!

Пукъ (снимая съ Днища ослиную голову).

Смотри на свѣтъ дурацкимъ прежнимъ взглядомъ.

(Въ воздухѣ раздается тихая музыка).

Оберонъ. Чу! — звуки здѣсь! Идемъ, царица, прочь.

Дала намъ миръ сегодняшняя ночь,

И мы должны стопой миротворящей

Пройти съ тобой надъ этой группой спящей.

А завтра въ ночь, слетѣвъ къ Тезею въ домъ,

Въ ихъ брачный пиръ веселье мы внесемъ,

Чтобъ принесло духовъ благословенье

Имъ тихій миръ въ грядущемъ поколѣньи.

Тезея бракъ приноситъ нынче въ даръ

Любовь и миръ для трехъ счастливыхъ даръ.

(Раздается пѣніе жаворонка).

Пукъ. Чу, слышишь царь? — съ зарей румяной

Несется жаворонка трель.

Оберонъ. Летимъ, царица, въ край туманный,

Туда, гдѣ ночи колыбель.

Вѣдь можемъ мы луны быстрѣе

Свободно надъ землей порхать.

Титанія. Летимъ, мой другъ, летимъ скоръе;

Но долженъ мнѣ ты разсказать

Въ полетѣ нашемъ, что случилось

Въ сегодняшнюю ночь со мной,

И какъ заснувшей очутилась

Я съ ними на землѣ сырой.

(Оберонъ и Титанія удаляются, прочіе остаются спящими. Начинаетъ свѣтать. За сценой раздаются звуки охотничьихъ роговъ, а затѣмъ входятъ Тезей, Ипполита, Эгей и охотники).

Тезей. Позвать велите ловчаго сюда.

Мы хороводъ покончили обычный

И можемъ дня остатокъ провести,

Какъ вздумаемъ. Предъ дорогой подругой

Я гончими похвастаться хочу.

Пусть спустятъ ихъ вдоль западной долины.

Вы слышите? Гдѣ жъ ловчій? (Ипполитѣ) Мы взойдемъ

Съ тобой, мой другъ, на этотъ холмъ, чтобъ лучше

Оттуда псовъ веселый слышать лай,

Удвоенный гремящимъ горнымъ эхомъ.

Ипполита. Охотились разъ какъ-то на медвѣдя

Въ дубравахъ Крита Кадмъ и Геркулесъ.

У нихъ была собакъ спартанскихъ свора ⁴²),

Въ жизнь не случалось слышать мнѣ подобный

Могучій лай! Не только лѣсъ и горы,

Но рѣки всѣ и даже небеса,

Казалось мнѣ, слились въ одинъ громовый

Побѣдный кликъ; и весь тотъ шумъ и гамъ

Былъ, правда, дикъ, но чудно гармониченъ.

Тезей. Увидишь ты: собакъ моихъ порода

Ничѣмъ не хуже тѣхъ спартанскихъ псовъ.

Вся въ пятнахъ шерсть, мясистая губа,

Развѣстистыя уши, что сбиваютъ

Росу съ травы. Такую крутость реберъ

Я въ ѳессалійскихъ видѣлъ лишь быкахъ.

Онѣ не быстры, правда, при погонѣ;

Но что за лай! Звучитъ онъ, какъ наборъ

Колоколовъ, подобранныхъ другъ къ другу.

Я не слыхалъ ни въ Спартѣ ни на Критѣ

Такихъ роговъ, которые могли бы

Рождать подобный громовой раскатъ.

Ты въ томъ сама увѣришься на дѣлѣ. (Увидя спящихъ)

Но что за нимфы притаились здѣсь?

Эгей. Я вижу дочь и близъ нея Пизандра;

Заснулъ Димитрій также возлѣ нихъ,

А рядомъ съ нимъ Елена, дочь Недара.

Какъ здѣсь могли въ лѣсу они сойтись?

Тезей. Они встрѣчать, конечно, майскій праздникъ

Пришли сюда и, зная, что прибудемъ

Сюда и мы, задумали явиться

Съ привѣтомъ намъ… Скажи, Эгей, вѣдь нынче

Тотъ самый день, когда, по уговору,

Должна намъ свой рѣшительный отвѣтъ

Дать Гермія?

Эгей. Да, государь.

Тезей. Пускай же

Ихъ ловчіе разбудятъ звукомъ трубъ.

(Шумъ и охотничьи рога. Лизандръ, Димитрій, Гермія и Елена, проснувшись, вскакиваетъ).

Тезей. Съ пріятнымъ днемъ, любезные друзья!

Прошелъ вѣдь день святого Валентина *³),

Такъ что же вы, мои лѣсныя птички,

Слетѣться вмѣстѣ вздумали теперь?

Лизандръ. Простите, князь! (Всѣ преклоняютъ колѣни передъ Тезеемъ).

Тезей. Пусть встанутъ всѣ. Вы были,

Извѣстно мнѣ, соперники въ любви.

Откуда жъ это доброе согласье,

Что два врага, безъ ревности и злости,

Могли заснуть такъ вмѣстѣ мирнымъ сномъ?

Лизандръ. Я, государь, могу вамъ отозваться

На вашъ вопросъ лишь въ смутномъ полуснѣ.

Я вамъ клянусь, что не могу ни вспомнить

Ни разсказать, какъ очутился здѣсь.

Но кажется, и это счесть готовъ

За правду я (затѣмъ, что говорить

Хочу я только истину), что въ лѣсъ

Пришелъ я съ Герміей: хотѣли жъ оба

Аѳины мы покинуть навсегда,

Чтобъ избѣжать жестокаго закона.

Эгей. Довольно, стой! Не нужно, государь,

Намъ никакихъ дальнѣйшихъ разъясненій:

Зову законъ на голову его!

Зову законъ! Ты понялъ ли, Димитрій,

Что обмануть они хотѣли низко

Обоихъ насъ: тебя лишить хотѣли

Они жены, меня жъ — святого права

Согласье дать на бракъ ея съ тобой.

Димитрій. Мнѣ, государь, красавица Елена

Открыла ихъ намѣренье бѣжать.

Я въ бѣшенствѣ отправился за ними,

Чтобъ ихъ накрыть, — Елена жъ добровольно

Пошла за мной изъ искренней любви.

Но тутъ, не знаю я, какою силой

Случилось вдругъ (а сила тутъ была),

Что вся любовь, которую питалъ

Я къ Герміи, растаяла безслѣдно,

Какъ вешній снѣгъ. Я сохранилъ о ней

Теперь въ душѣ такую жъ точно память,

Какую мы порою сохраняемъ

О пустякахъ, плѣнявшихъ наше сердце

Въ былые дни незрѣлыхъ, дѣтскихъ лѣтъ.

Всю жъ страсть мою, всѣ радости, блаженство,

Желанья всѣ, всю искренность любви

Я подарилъ навѣкъ одной Еленѣ!

Съ ней обрученъ вѣдь прежде былъ, чѣмъ встрѣтилъ

Я Гермію; но былъ сраженъ какимъ-то

Вдругъ недугомъ, и какъ въ болѣзни мы

Теряемъ вкусъ къ питательнѣйшимъ яствамъ,

Такъ точно мнѣ противной стала вдругъ

Моя любовь. Но нынче, ставъ здоровымъ,

Я вновь нашелъ естественный свой вкусъ.

Хочу любить, хочу я жить съ Еленой

И буду вѣчно вѣренъ ей одной!

Тезей. Счастливая, любовники, судьба

Свела здѣсь насъ! Разскажете вы послѣ

Подробнѣй все. Я власть твою, Эгей,

На этотъ разъ моей превышу властью.

Даю приказъ, чтобъ юныя четы

Обвѣнчаны сегодня были въ храмѣ

Въ тотъ самый часъ, когда обѣтъ любви

Дадимъ и мы… Ужъ на исходѣ утро,

И потому задуманную ловлю

Мы отмѣнимъ. Идемте въ городъ всѣ.

Трехъ паръ союзъ отпраздновать намъ должно

Съ приличнымъ и достойнымъ торжествомъ.

Пиръ на весь міръ!.. Дай руку, Ипполита.

(Уходятъ Тезей, Ипполита, Эгей и свита).

Димитрій. Рисуется мнѣ чѣмъ-то смутно страннымъ

Все то, что здѣсь случилось въ эту ночь.

Такъ облака порой мы принимаемъ

Обманчиво за цѣпь далекихъ горъ.

Гермія. Въ моихъ глазахъ какъ будто все двоится,

И я свой взглядъ готова счесть чужимъ.

Елена. Мнѣ кажется, Димитрія нашла я

Вдругъ на пути, какъ камень дорогой.

Мой онъ иль нѣтъ — сказать я не рѣшаюсь.

Димитрій. Кто намъ рѣшитъ, проснулись мы иль нѣтъ?

Сдается мнѣ, что дремлемъ мы и грезимъ.

Но здѣсь былъ князь; велѣлъ онъ намъ итти

Вслѣдъ за собой; — такъ или нѣтъ?

Гермія. Такъ точно.

Съ нимъ былъ отецъ.

Елена. А также Ипполита.

Лизандръ. Намъ велѣно итти за ними въ храмъ.

Димитрій. Ну, если такъ, то, значитъ, мы проснулись.

Идемте же и на пути разскажемъ,

Что каждому приснилось въ эту ночь.

(Уходятъ. Днище просыпается).

Днище. Вы меня кликните, какъ придетъ моя очередь. Вѣдь я говорю послѣ словъ: «сладчайшій Пирамъ». Да гдѣ же всѣ? Лубокъ! Дудка! Рыло-мѣдникъ! Голодуха! Вотъ-тѣ разъ! Ушли всѣ и оставили меня спящимъ… Чудной сонъ мнѣ пригрезился! Ума не хватитъ, чтобъ его разсказать! Осломъ будетъ тотъ, кто вздумаетъ расчухать, что это былъ за сонъ! Чудилось мнѣ… будто я… будто мнѣ… Да нѣтъ, это развѣ только дураку въ пору разсказать, что мнѣ почудилось… Глаза не услышатъ, уши не увидятъ, руки не разнюхаютъ, если разсказать, что это былъ за сонъ! Я закажу Лубку изобразить мой сонъ въ стихахъ, и мы назовемъ эту балладу «Днищевъ сонъ». Толку въ ней не будетъ ни на грошъ ⁴⁴), но я все-таки спою ее передъ княземъ послѣ театра… А то, чтобъ вышло еще лучше, спою ее, когда Тизба станетъ помирать.

(Уходитъ). СЦЕНА 2-я. Аѳины. Комната въ домѣ Лубка. (Входятъ Лубокъ, Дудка, Рыло и Голодуха).

Лубокъ. Ну, что? Посылали къ Днищу на домъ? Вернулся онъ или нѣтъ?

Голодуха. Никто о немъ не слыхалъ. Надо думать, совсѣмъ пропалъ человѣкъ.

Дудка. Экое горе! Не будетъ его — весь нашъ театръ пропалъ. Вѣрно вѣдь?

Лубокъ. Что и говорить! Въ Аѳинахъ не сыщется человѣка, который могъ бы Пирама изобразить.

Дудка. Онъ умнѣе всѣхъ рабочихъ, какіе есть въ городѣ.

Лубокъ. Да къ тому же видъ имѣетъ. А о голосѣ и говорить нечего: арфистъ да и только.

Дудка. Артистъ, говори; а то арфистъ! Развѣ тутъ есть смыслъ ⁴⁵)?

(Входитъ Пила).

Пила. Скорѣе, братцы: — князь изъ церкви идетъ, а съ нимъ еще двое или трое господъ обвѣнчаны. Если мы ихъ теперь представленьемъ потѣшимъ — будетъ на нашей улицѣ праздникъ ⁴⁶)!

Дудка. Ахъ, ты, Днище нашъ ненаглядный! Пропали у тебя шесть грошей дохода въ день! Потому, если бъ онъ Пирама изобразилъ, князь навѣрно ему по шести грошей въ день выдавать бы велѣлъ. Пусть меня повѣсятъ, если не такъ. Да что шесть грошей!.. За Пирама больше дать слѣдовало. (Входитъ Днище.)

Днище. Гдѣ мои голубчики? Гдѣ мои теплые ребятушки?

Лубокъ. Днище!.. Вотъ счастье привалило! Экій день хорошій выдался.

Днище. Чудеса со мной приключились; только, чуръ, не разспрашивать; потому, если я примусь разсказывать, то меня назовутъ первымъ вралемъ въ Аѳинахъ. Разсказать надо съ чувствомъ и съ толкомъ.

Лубокъ. Разскажи, Днище, разскажи.

Днище. Ни единаго слова!.. Скажу только, что князь ужъ отобѣдалъ, а потому наряжайтесь живо. Подвязывайте бороды къ рожамъ, ленты къ башмакамъ, и маршъ во дворецъ. Учи каждый свою роль, потому что для представленья выбрали вашу комедію. Не забудьте приглядѣть, чтобы Тизба надѣла чистую рубашку, а левъ не грызъ себѣ когтей. Надо, чтобъ когти у него были здоровые… А главное — не вздумайте кто-нибудь наѣсться луку или чесноку. Намъ придется говорить сладкія рѣчи, и публика должна насъ похвалить… Довольно разговоровъ! Маршъ всѣ по мѣстамъ!'

(Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я. Аѳины. Комната во дворцѣ Тезея. (Входятъ Тезей, Ипполита, Филостратъ и придворные).

Ипполита. Престранныя, признаться надо, вещи

Намъ разсказала эта молодежь.

Тезей. Въ нихъ точно больше странности, чѣмъ правды*

Не вѣрилъ я и не могу повѣрить

Всѣмъ этимъ сказкамъ про духовъ и фей.

Но вѣдь влюбленные сродни безумцамъ!

Имъ чудится въ разгарѣ страстныхъ думъ

То, что холодный не признаетъ умъ.

Тотъ, кто влюбленъ, поэтъ или безумецъ,

Живетъ всегда въ воздушномъ мірѣ грезъ.

Безумецъ землю населитъ чертями,

Страшнѣй какихъ не выдумаетъ адъ.

Тотъ, кто влюбленъ, безумствуетъ не меньше:

Въ цыганкѣ каждой увидать готовъ

Елену онъ. Поэтъ въ святомъ восторгѣ

Паритъ, какъ царь, межъ небомъ и землей.

Уму людей дарована способность

Воображать, чего на свѣтѣ нѣтъ;

Когда же умъ создастъ подобный образъ

Въ душѣ того, кто истинный поэтъ —

То онъ сейчасъ воздушной этой тѣни

Своимъ перомъ и имя дастъ и видъ ⁴⁷).

Порывъ мечты всегда одинъ и тотъ же:

Когда блеститъ надежда намъ на счастье,

Мы счастья вѣстника себѣ творимъ;

Когда жъ мечту рождаетъ въ насъ, напротивъ,

Внезапный страхъ, то мы нерѣдко ночью

Принять готовы за медвѣдя кустъ.

Ипполита. Однако то, что разсказали намъ,

Скорѣй принять готова я за правду,

Чѣмъ за мечту. Какъ объяснить иначе

Хотя бы эту перемѣну чувствъ

Въ сердцахъ людей, которая случилась,

По ихъ разсказамъ, съ ними въ эту ночь?

Тутъ что-то есть, — хотя, конечно, случай

Останется загадочнымъ всегда.

(Входятъ Лизандръ, Димитрій, Гермія и Елена).

Тезей. А! вотъ идутъ влюбленные счастливцы!

Вамъ весело, любезные друзья!

Радъ отъ души! Пируйте, веселитесь,

И пусть любовь лелѣетъ вамъ сердца.

Лизандръ. Желаемъ мы отъ всей души того же

Вамъ, государь. Пошли судьба вамъ счастье

Во всѣхъ дѣлахъ и днемъ и въ мирномъ снѣ!

Тезей. Какую жъ мы придумаемъ потѣху,

Чтобъ провести три скучные часа

Межъ ужиномъ и сномъ ^4S)? Затѣемъ танцы

Иль, можетъ-быть, забавный маскарадъ?

Пусть кликнутъ намъ заводчика веселья.

Узнаемъ мы, какія приготовилъ

Потѣхи онъ. Быть-можетъ, позабавятъ

Театромъ насъ. Отлично провели бы

Мы скучные и длинные часы.

Гдѣ Филостратъ?

Филостратъ. Здѣсь, государь.

Тезей. Какія

Придумалъ ты забавы и потѣхи

На эту ночь? Пьесу, танцы въ маскахъ

Иль музыку? Чѣмъ скоротать намъ время?

Филостратъ (подавая бумагу). Вотъ краткій списокъ игрищъ и потѣхъ,

Нарочно приготовленныхъ для свадьбы.

Угодно ль будетъ выбрать, государь,

Любую вамъ самимъ?

Лизандръ (читаетъ) ⁴⁹). «Разсказъ о битвѣ

Съ центарвами… Споетъ Аѳинскій евнухъ

При звукахъ арфъ».

Тезей. Не нужно: это пѣлъ

. Я самъ моей женѣ въ честь Геркулеса.

Лизандръ (продолжаетъ). «Какъ пьяныя вакханки растерзали

Средь оргіи ѳракійскаго пѣвца».

Тезей. Старо: я это слышалъ, возвратившись

Въ послѣдній разъ съ побѣдою изъ Ѳивъ.

Лизандръ (продолжаетъ). «Какъ девять музъ рыдали о наукѣ,

Скончавшейся въ печальной нищетѣ» ⁵").

Тезей. Должно-быть, злая, ѣдкая сатира;

Не мѣсто ей на брачномъ торжествѣ.

Лизандръ (продолжаетъ). «До скуки краткое повѣствованье,

Какъ полюбились съ Тизбою Пирамъ.

Трагически забавная піеса».

Тезей. Какъ? Повтори: до скуки коротко,

И вмѣстѣ съ тѣмъ трагически забавно!

Горячій ледъ! чуднѣйшій черный снѣгъ!

Какъ помирить такія разногласья?

Филостратъ. Во всей тесѣ, государь, не больше

Десятка строкъ; я даже не видалъ

Піесъ короче; но и эти десять

Короткихъ строкъ почесть, пожалуй, можно

Излишними. Піесу потому

Причина есть назвать до скуки краткой.

Сюжетъ нелѣпъ, а исполненье дрянь.

Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ піесѣ есть трагичность:

Пирамъ въ концѣ сражаетъ самъ себя.

При этомъ зрѣлищѣ я разливался

Потокомъ слезъ, затѣмъ, что смѣхъ меня

Душилъ безъ удержу. Веселье, значитъ,

Въ піесѣ ихъ съ трагичностью слилось.

Тезей. Кто исполнители?

Филостратъ. Кружокъ рабочихъ.

Занятье ихъ — ручной тяжелый трудъ,

И кажется, что въ жизнь не приходилось

Подумать имъ о чемъ-нибудь дѣльнѣй.

Зато теперь орава вся, встряхнувши

Свои мозги, насколько было силъ,

Намѣрена торжественно представить

Піесу вамъ въ счастливый брачный день.

Тезей. Пусть ихъ зовутъ: піесу мы посмотримъ.

Филостратъ. Я, государь, обязанъ заявить,

Что врядъ ли будетъ это представленье

Достойно васъ. Я видѣлъ всю піесу, —

Онъ глупа, убійственно глупа.

Васъ можетъ въ ней потѣшить развѣ только

Тотъ тяжкій трудъ, который лицедѣи

Потратили на то, чтобъ угодить

Вамъ въ этотъ день.

Тезей. Піесу мы посмотримъ.

Не слѣдуетъ надменно презирать,

Что въ простотѣ душевной предлагаетъ

Намъ преданность… Зови сюда актеровъ.

А мы пока, красавицы, займемъ

Свои мѣста. (Филостратъ уходитъ).

Ипполита. Я не люблю смотрѣть,

Когда напрасно напрягаетъ силы

Посредственность, губя въ пустыхъ трудахъ

Не по себѣ затѣянное дѣло.

Тезей. Зачѣмъ смотрѣть ты хочешь такъ на это?

Ипполита. Вѣдь сказано, что пользы и добра

Въ трудахъ ихъ нѣтъ.

Тезей. Такъ пусть же тѣмъ добрѣе ⁵¹)

Къ нимъ будемъ мы. Забаву для себя

Устроимъ мы изъ самыхъ ихъ ошибокъ.

Когда безсильно бѣдное старанье,

То благородство все жъ велитъ цѣнить

Хотя бъ его. Однажды, помню я,

Почтить хотѣла заученной рѣчью

Меня толпа ученыхъ мудрецовъ.

И что жъ? — я видѣлъ, какъ они нежданно

Смутились всѣ, внезапно поблѣднѣвъ.

Средь фразъ языкъ прилипъ у нихъ къ гортани,

И былъ конецъ затѣи ихъ такой,

Что, не сказавъ привѣтственнаго слова,

Пришлось имъ всѣмъ неловко замолчать.

Но я умѣлъ ихъ доброе желанье

Понять безъ словъ; въ ихъ страхѣ я прочелъ

Привѣтъ себѣ, быть-можетъ, даже лучше,

Чѣмъ выразить его могли бъ наборомъ

Они пустыхъ и заученныхъ фразъ.

Привѣтъ любви всегда намъ тѣмъ цѣннѣе,

Чѣмъ проще онъ, чѣмъ тише и скромнѣе.

(Входитъ Филостратъ).

Филостратъ. Прологъ готовъ, угодно ль приказать

Ему войти?

Тезей. Мы ждемъ: пусть начинаютъ.

(Трубы. Входитъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ видѣ Пролога).

Прологъ (скороговоркой). Передъ ваше господа собранье

Мы пришли піесу представлять

За свое усердное старанье

Похвалы мы смѣемъ ожидать

Потому у насъ одно желанье

Господамъ хорошимъ угождать

Ваше мы почтенное вниманье

На часокъ желали бы занять

Въ чемъ піесы нашей содержанье

Вы сейчасъ изволите узнать ⁵²)!

Тезей. Хорошо промололъ! Знаковъ препинанья не полагается.

Лизандръ. Онъ проскакалъ на своемъ монологѣ, какъ на дикомъ жеребцѣ, ни разу не остановившись. Мы можемъ изъ этого поучиться, какъ не надо читать.

Ипполита. Такъ дѣти играютъ на музыкальныхъ инструментахъ: звуковъ много, а толку нѣтъ.

Тезей. Рѣчь его походила на спутанную цѣпь. Звенья цѣлы, а разобрать ихъ нельзя. Ну, что дальше?

(Входятъ Пирамъ, Тизба, Стѣна, Мѣсяцъ, Левъ и представляютъ, пока говоритъ Прологъ, пантомиму).

Прологъ. Тому, что видите, мы просимъ не дивиться!

Вся дѣла суть сейчасъ предъ вами объяснится.

Вотъ этотъ молодецъ, извольте знать, Пирамъ,

А вотъ и Тизба съ нимъ, первѣйшая изъ дамъ.

Тотъ, чья измазана въ известкѣ съ глиной рожа,

Стоитъ, какъ видите вы, на стѣну похожій;

А сложитъ онъ персты — означится дыра.

Чрезъ ту дыру въ стѣнѣ, отъ ночи до утра,

Пирамъ съ зазнобушкой своею миловались

И сладко про любовь другъ съ дружкою шептались.

Вотъ этотъ, съ фонаремъ, собакой и кустомъ,

Сойдетъ за лунный свѣтъ, затѣмъ, что вѣдь при немъ

Сходились голубки предъ Ниновой гробницей.

Вотъ этотъ страшный звѣрь быть долженъ львомъ иль львицей.

Случилось же на грѣхъ, что Тизба, при лунѣ,

Къ гробницѣ Ниновой пришедши въ тишинѣ,

Везъ милаго дружка, внезапно повстрѣчалась

Со злющимъ этимъ львомъ и такъ перепугалась,

Услыша зычный ревъ, что, обронивши съ плечъ

Узорчатый свой плащъ, едва могла утечь.

А левъ, обнюхавши тотъ плащъ, съ свирѣпымъ гнѣвомъ,

Его измазалъ весь своимъ кровавымъ зѣвомъ.

Когда жъ затѣмъ пришелъ къ зазнобушкѣ Пирамъ,

И красный плащъ предсталъ испуганнымъ очамъ,

Не долго думая надъ смысломъ той загадки,

Онъ въ грудь себя пырнулъ мечомъ до рукоятки;

А Тизба, то узря и выйдя изъ кустовъ,

Пырнула и себя, безъ лишнихъ дальнихъ словъ.

Что вы услышали объ этихъ небылицахъ,

Стѣна, Луна и Левъ теперь покажутъ въ лицахъ.

(Уходятъ Прологъ, Левъ и Мѣсяцъ).

Тезей. Не могу себѣ представить, какъ будетъ разговаривать левъ.

Димитрій. Отчего жъ, государь? развѣ мы не видали говорящихъ ословъ?

Стѣна. Я мѣдникъ, господа, и Рыломъ прозываюсь.

Стѣной предъ вами здѣсь старинной я являюсь;

Въ старинныхъ же стѣнахъ, про то весь знаетъ міръ,

Всегда средь кирпичей бываетъ много дыръ.

Сквозь эти-то дыры любовники видались

И нѣжно по ночамъ другъ съ дружкою шептались.

А чтобъ стѣной меня признать могли вы здѣсь,

Я, какъ вы видите, обмазанъ глиной весь.

Когда жъ сложу персты, то могутъ передъ ними

Любовники сойтись съ прибасками своими.

Тезей. Можно ль требовать большаго краснорѣчія отъ сваляной глины?

Димитрій. Я никогда не слыхалъ, государь, чтобъ перегородка городила такъ остроумно ⁵³).

Тезей. Тише, — вотъ является передъ стѣной Пирамъ.

(Входитъ Пирамъ).

Пирамъ. О мглы ужасный часъ! о тягостная ночь!

Ты, что приходишь къ намъ, какъ день уходитъ прочь!

Невольно страхъ беретъ меня въ тоскѣ унылой,

Чтобъ Тизба, давъ обѣтъ, его не позабыла.

Дозволь просить тебя, безцѣнная стѣна

(Ты нашимъ вѣдь полямъ межою быть должна),

Дозволь тебя просить, чтобъ черезъ дыры въ камнѣ

Красавицу мою увидѣть ты дала мнѣ.

(Стѣна складываетъ пальцы).

Поклонъ тебѣ за то! спасибо, исполать!

Но что же Тизбы мнѣ сквозь стѣну не видать?

О, если мнѣ, стѣна, откажешь ты въ моленьи,

Пусть будутъ прокляты за то твои каменья!

Тезей. Если стѣна, какъ мы видѣли, способна говорить, то, пожалуй, отвѣтитъ такимъ же проклятіемъ.

Днище (со сцены). Нѣтъ, ваша милость, нѣтъ. Очередь говорить не ей. Послѣ того, какъ я сказалъ: «твои каменья», должна прійти Тизба, и мы будемъ съ нею разговаривать черезъ стѣну. Вы увидите, все случится, какъ я сказалъ. Вотъ и Тизба идетъ.

(Входитъ Тизба).

Тизба. О, сколько разъ, стѣна, я предъ тобой стенала,

Когда меня Пирамъ безцѣнный покидалъ!

И сколько разъ твои я камни лобызала,

Что глиной каменщикъ усердно покрывалъ!

Пирамъ. Услышалъ голосъ я! Къ стѣнѣ лицомъ приникну,

Быть-можетъ, Тизба тамъ: ее погромче кликну.

Тсс!.. Тизбушка! ты здѣсь?

Тизба. О сладкій мой Пирамъ!

Узрѣвъ тебя, своимъ не вѣрю я глазамъ!

Пирамъ. Какъ знаешь, вѣрь иль нѣтъ — здѣсь предъ тобой я точно

И вѣренъ, какъ Лимандръ, тебѣ ⁵⁴) я безпорочно.

Тизба. А я тебѣ хочу вѣрнѣе Геро быть.

Пирамъ. Прокрусъ Шафалу такъ не могъ бы полюбить!

Тизба. А я тебѣ хочу вѣрнѣй быть, чѣмъ Шафала!

Пирамъ. Хочу, чтобы Женя чрезъ стѣну ты лобзала!

Тизба. Дыру въ стѣнѣ лобзать могу лишь только я.

Пирамъ. Къ гробницѣ Ниновой спѣши встрѣчать меня.

Тизба. Живой иль мертвой, я тамъ буду дожидаться.

Стѣна. Стѣна сыграла роль — такъ можно ей убраться.

(Уходятъ Тизба, Пирамъ и Стѣна).

Тезей. Значитъ, стѣна между двумя сосѣдями рухнула.

Димитрій. Иначе не могло и быть, если стѣны имѣютъ уши и слушаютъ безъ предостереженія.

Ипполита. Я въ жизнь не слыхала ничего глупѣе.

Тезей. Лучшія вещи въ этомъ родѣ все-таки не болѣе, какъ сказки, а сказку, даже самую глупую, можно украсить воображеніемъ.

Ипполита. Въ такомъ случаѣ это будетъ твое воображеніе, а не авторское.

Тезей. Ничего. Не надо только представлять себѣ этихъ людей хуже, чѣмъ они думаютъ о себѣ сами. Тогда всѣ они окажутся превосходными людьми. Но вотъ являются два велколѣпныхъ скота: одинъ — Мѣсяцъ, а другой — Левъ.

(Входятъ Левъ и Мѣсяцъ).

Левъ. У барынь надъ собой, извѣстно, нѣту власти, —

Ихъ можетъ испугать подъ поломъ мышь до страсти;

Такъ васъ, сударыни, мы просимъ не сомлѣть,

Когда услышите, что будетъ левъ ревѣть.

Сказать должны мы вамъ, что я не левъ, не львица,

А попросту столяръ, и долженъ львомъ явиться

Лишь шутки ради здѣсь. А будь имъ точно я,

Содрали шкуру вы навѣрно бы съ меня.

Тезей. Очень образованный скотъ, и къ тому жъ добросовѣстный.

Димитрій. Скотъ съ душой. Мнѣ никогда не случалось видѣть такого.

Лизандръ. Этотъ левъ похожъ храбростью на лисицу.

Тезей. Да, — и на гуся благоразуміемъ.

Димитрій. Съ той только разницей, что храбрость подчиняется благоразумію, а лисицы, напротивъ, одолѣваютъ гусей.

Тезей. Ну, его храбрость благоразумію не подчиняется, точно такъ же, какъ гусь не одолѣетъ лисицы. Но оставимъ благоразумнаго льва и посмотримъ на мѣсяцъ.

Мѣсяцъ. Луна двурогая въ семъ фонарѣ горитъ.

Димитрій. Рога слѣдовало бы прицѣпить къ головѣ.

Тезей. Вѣдь это полная луна, а потому роговъ ей не полагается.

Мѣсяцъ. Луна двурогая въ семъ фонарѣ горитъ…

А я тотъ человѣкъ, что на лунѣ стоитъ ⁵⁵).

Тезей. Ну, это величайшая изъ нелѣпостей! Для того, чтобъ человѣкъ былъ на лунѣ, его слѣдовало спрятать въ фонарь. Иначе не онъ будетъ на лунѣ, а луна на немъ.

Димитрій.. Этого нельзя; онъ задохнется отъ свѣчи; — смотрите, какъ она началида.

Ипполита. Мнѣ надоѣлъ этотъ мѣсяцъ; пора ему перемѣниться.

Тезей. Судя по его убогому свѣту, онъ долженъ быть на ущербѣ; но, ради учтивости, подождемте, пока онъ погаснетъ самъ.

Лизандръ. Ну, мѣсяцъ, продолжай.

Мѣсяцъ (со сцены). Чего мнѣ продолжать? Я пришелъ только объявить, что фонарь мой — луна, самъ я — человѣкъ на лунѣ; мой голикъ — голикъ, а собака — собака.

Димитрій. И все это должно залѣзть въ фонарь, потому что онъ изображаетъ луну. Но, тсс… вотъ идетъ Тизба.

(Входитъ Тизба).

Тизба. Гробница Нина здѣсь; гдѣ ты дружокъ?

Левъ (рычитъ). Гы-Гы! -ы-ы!

(Тизба убѣгаетъ).

Димитрій. Хорошо ревѣлъ левъ.

Тезей. Хорошо улепетнула Тизба.

Ипполита. Недурно свѣтилъ мѣсяцъ. Въ немъ была какая-

то грація. (Левъ разрываетъ плащъ Тизбѣг и уходитъ).

Тезей. А у льва здоровые когти.

Димитрій. Вотъ явился Пирамъ.

Лизандръ. Значитъ, левъ можетъ убираться.

(Входитъ Пирамъ).

Пирамъ, о мѣсяцъ золотой! спасибо за сіянье!

Лучомъ ты золотымъ до сердца мнѣ проникъ.

Узрѣвши здѣсь твое блестящее сверканье,

Узрю съ тѣмъ вмѣстѣ я и Тизбы милый ликъ!

Не что я зрю? о боги!

Здѣсь, посреди дороги!..

Ужасный, скорбный видъ!

Вы видите ли очи?..

Иль вамъ смотрѣть нѣтъ мочи?

Голубки плащъ лежитъ!

Путь къ счастью мнѣ заказанъ!

Весь кровью перемазанъ

Новешенькій хитонъ!

О фуріи, летите!

Нить дней моихъ порвите!

Прочь жизнь, прочь миръ, прочь сонъ!..

Тезей. Потеря дорогой подруги-можетъ привести въ отчаянье всякаго.

Ипполита. Я съ моимъ нѣжнымъ сердцемъ жалѣю даже его.

Пирамъ. Ужель сочесть могла, судьба, ты добрымъ дѣломъ,

Когда свирѣпый левъ красавицу терзалъ?

Такой вѣдь красоты въ подлунномъ мірѣ цѣломъ

Никто ни зналъ, ни звалъ, ни зрѣлъ, ни обожалъ!

Потокъ разлейся слезный!

А ты, о мечъ мой грозный,

Пронзи Пирама грудь!

Сюда: подъ сердце въ печень!

Ну, вотъ я изувѣченъ;

Иду я въ смертный путь!

Я съ жизнью сей разстался,

Я умеръ и скончался,

Лечу на небо я.

Погибъ, безслѣдно сгинулъ,

Несчастный жребій вынулъ

Я въ жизни для себя! (Умираетъ).

Димитрій. Я думаю, въ жизни ему достался жребій быть скорѣй дуракомъ, чѣмъ несчастнымъ.

Лизандръ. Пожалуй, того меньше; особенно теперь, когда онъ умеръ и сдѣлался ничѣмъ.

Тезей. Да и если бъ какой-нибудь врачъ вернулъ его къ жизни, то воскресилъ бы осла ^5б).

Ипполита. Какъ могло случиться, что лунный свѣтъ скрылся `прежде, чѣмъ Тизба отыскала своего возлюбленнаго?

Тезей. Ничего: она отыщетъ его при сіяньи звѣздъ. Вотъ она входитъ. Ея причитываньемъ оканчивается пьеса.

(Входитъ Тизба).

Ипполита. Надѣюсь, что о подобномъ Пирамѣ она долго убиваться не будетъ.

Димитрій. Если для оцѣнки обоихъ положить ихъ на вѣсы, то перо перетянетъ чашку въ сторону: — не узнаешь, гдѣ Пирамъ, гдѣ Тизба.

Лизандръ. Вотъ она вперила въ него свой скорбный взоръ.

Димитрій. И сейчасъ начнетъ голосить videlicet.

Тизба. Уснулъ мой дружочекъ,

Уснулъ голубочекъ,

Проснись, мой Пирамушка милый!

Скажи мнѣ словечно!

Аль точно сердечко

Навѣки сокрылось могилой?

И ротикъ открылся,

И носикъ ввалился,

И щечки желты, какъ листочекъ!

Ушелъ ты безслѣдно!

Ахъ, плакать мнѣ бѣдной!

Гдѣ ясный твой, свѣтлый глазочекъ?

Сюда, злыя сестры!

И сталью мнѣ острой

Несчастные дни пресѣките!

Чтобъ кончились муки,

Въ крови ваши руки

Невинной моей обагрите!

Сюда, мечъ мой вѣрный!

Будь другъ мнѣ примѣрный!

Пусть крови текутъ моей рѣки!

Душа разорвалась,

И Тизба скончалась.

Простите навѣки, навѣки!.. (Умираетъ).

Тезей. Мѣсяцъ со львомъ остались для погребенія мертвыхъ.

Димитрій. Да; — и стѣна также.

Днище. Нѣтъ, ваша милость; не такъ. Стѣна, что раздѣляла сады ихъ отцовъ, сгинула совсѣмъ. А теперь, можетъ статься, вамъ будетъ угодно послушать эпилогъ или посмотрѣть, какъ наши же молодцы протанцуютъ бергамасскій танецъ ⁵⁷).

Тезей. Нѣтъ, отъ эпилога увольте. Ваша пьеса въ критикѣ не нуждается. Вѣдь главныя дѣйствующія лица перемерли, а мертвыхъ, извѣстно, не судятъ. Если бъ авторъ пьесы сыгралъ самъ Пирама и въ заключеніе повѣсился на подвязкѣ Тизбы, то изъ этого вышла бы трагедія хоть куда! Впрочемъ, хорошо и такъ. Начинайте вашъ бергамасскій танецъ, а эпилогъ не нуженъ.

(Танецъ. Затѣмъ бьетъ двуѣпадцатъ часовъ).

Тезей. Звонъ полночи двѣнадцать прогудѣлъ,

Часъ игръ духовъ!.. Влюбленныхъ манитъ ложе.

Навѣрно завтра встанемъ поздно мы,

Такъ долго здѣсь сегодня заболтавшись.

Какъ ни былъ глупъ сегодняшній театръ,

Но съ нимъ прошелъ нашъ вечеръ незамѣтно.

Итакъ, ко сну! — а съ завтрашняго дня

Устроимъ мы на цѣлыхъ три недѣли

Рядъ игръ, пировъ и всяческихъ веселій. (Уходятъ),

СЦЕНА 2-я. Тамъ же. (Является Пукъ съ метлой).

Пукъ. Голодный левъ теперь реветъ;

На мѣсяцъ воетъ волкъ;

Во снѣ усталый пахарь ждетъ,

Чтобъ шумъ тревогъ умолкъ.

Мерцая, факелъ чуть горитъ,

Совы раздался вой;

Вольнымъ онъ людямъ говоритъ

Про саванъ гробовой.

Встаютъ могильные жильцы,

Открылся зѣвъ кладбищъ,

И дико бродятъ мертвецы

Вокругъ своихъ жилищъ.

А мы, духовъ веселыхъ рой,

Гекатѣ вслѣдъ летимъ,

И, будто сномъ, прикрывшись тьмой,

Порхаемъ и шалимъ!

Ни мышь ни крыса не должна

Покоя здѣсь смущать;

И мнѣ метла на то дана,

Чтобъ въ домѣ всѣ прибрать ⁵⁸j.

(Являются Оберонъ и Титанія съ ихъ свитой).

Оберонъ. Потухшій домашній очагъ

Веселымъ огнемъ оживите

И легче, чѣмъ птички въ кустахъ,

Волшебную пляску начните!

Чтобъ танецъ порхающихъ фей

Былъ отзывомъ пѣснѣ моей.

Титанія. Волшебный напѣвъ повторяя.

Мы, руки съ руками сплетая,

На мирно заснувшій ихъ домъ

Фіалъ благодати прольемъ!

(Пѣніе и пляски эльфовъ).

Оберонъ. И вплоть до румяной денницы,

Лишь только счастливцы заснутъ,

Пусть эльфы, рѣзвясь вереницей,

Здѣсь пѣсни, порхая, поютъ.

Надъ свадебнымъ ложемъ счастливыхъ

Сумѣемъ мы радость пролить,

Потомствомъ малютокъ красивыхъ

Младыя четы одарить.

Согрѣтые чистой любовью,

Родители вѣкъ проживутъ;

А дѣтямъ пошлемъ мы здоровье

И въ жизни покойный пріютъ.

Природы жестокой изъяны ³⁹),

Болѣзни, уродство и раны

Промчатся неслышно, какъ дымъ,

Надъ возрастомъ ихъ молодымъ!..

Кропите жъ росою священной

Покои и залы дворца,

Чтобъ миръ воцарился блаженный

Надъ спящими здѣсь безъ конца!

Летите же, феи!

Летите скорѣе!

Чтобъ солнце не встрѣтило васъ

Нежданно здѣсь въ утренній часъ!

(Оберонъ, Титанія и эльфы исчезаютъ).

Пукъ (къ публикѣ). Если, вмѣсто доброй цѣли,

Духи вамъ лишь надоѣли,

То мы просимъ объ одномъ:

Счесть піесу нашу сномъ!

Духи прыгали, шумѣли,

Ну, а вы, пока — храпѣли!

Кто жъ разсердится на сонъ,

Какъ бы ни былъ скученъ онъ?

Потому сюжетъ убогій

Просимъ васъ судить не строго.

Мы готовы хоть сейчасъ

Новый выдумать для васъ.

Вѣрьте чести: дать вамъ слово

Радъ хоть тотчасъ Робинъ-Пукъ,

Что когда здѣсь свиста злого

Не раздастся рѣзкій звукъ ⁶"),

То дадимъ мы въ извиненье

Вамъ другое представленье,

Иль предъ вашимъ пусть лицомъ

Пукъ окажется лжецомъ.

До свиданья жъ! Рѣчь кончая

И пріятныхъ словъ желая,

Жметъ вамъ крѣпко руку другъ,

Бѣсъ веселый Робинъ-Пукъ!

ПРИМѢЧАНІЯ.

1. Многія изъ Шекспировыхъ лицъ (комическія же въ особенности) носятъ имена, имѣющія нарицательное значеніе. При переводѣ я всегда старался передавать ихъ, гдѣ это было возможно, съ сохраненіемъ характера подлинника. Въ настоящей пьесѣ подлинныя имена рабочихъ слѣдующія: ткачъ Bottom, — основа или дно; (въ переводѣ: Днище). Нѣкоторые переводчики переводили имя это буквально словомъ Основа, ссылаясь на то, что Bottom — ткачъ. Но слово bottom значитъ по-англійски не только основа ткани, но еще дно или вообще низкое мѣсто. Грубый характеръ лица потому долженъ отразиться въ имени его этимъ понятіемъ. Слово Днище передастъ этотъ смыслъ. Плотникъ Quince — обрубокъ дерева (въ переводѣ Лубокъ). Столяръ Snug; глаголъ «snug» значитъ плотно придѣлывать. По невозможности произвести отъ этого слова русское нарицательное имя, для перевода употреблено имя: Пила. Мастеръ раздувальныхъ мѣховъ Flute (въ переводѣ: Дудка). Мѣдникъ Snout — носокъ, въ смыслѣ предмета, лѣзущаго впередъ (въ переводѣ: Рыло). Портной Staryeling — умирающій съ голоду (въ переводѣ: Голодуха).

2. Въ подлинникѣ здѣсь очень сжатое выраженіе: «but earthlier happy is the rose distilled», т.-е. но на землѣ счастливѣй роза дистиллированная. Подъ этимъ словомъ, вѣроятно, надо понимать, что истинное назначеніе розы быть сорванной и затѣмъ превращенной дистиллировкой въ духи для общаго наслажденія. Переводу приданъ этотъ смыслъ.

3. Стрѣлы Амура съ золотыми концами поселяли въ сердцѣ любовь, а съ свинцовыми — отвращеніе (Деліусъ).

4. Въ подлинникѣ: «we must starye our sight from loyyer’s food», т.-е. должны воздержать глаза отъ пищи любовниковъ.

5. Въ подлинникѣ: «if I have thanks, it is а dear ехрепсе», т.-е. если я получу благодарность, то это будетъ дорого. По Стивенсу, слова: «это будетъ дорого» — относятся къ Димитрію и означаютъ грустную боязнь Елены, что Димитрію дорого стоитъ (т.-е. непріятно) даже ее поблагодарить за принесенную вѣсть. Деліусъ же видитъ, напротивъ, въ этомъ оборотѣ признаніе Елены, что благодарность Димитрія обойдется ей тяжелой цѣной, такъ какъ онъ будетъ благодарить ее за открытіе ему бѣгства Герміи. Въ переводѣ я держался мнѣнія Деліуса.

6. Въ прежнихъ изданіяхъ Днище говорить: «I will moye storms», т.-е. воздвигну бури. Колльеръ вмѣсто storms поставилъ stones — камни, что мнѣ казалось характернѣе. Смыслъ подлинника, впрочемъ, передаютъ обѣ редакціи.

7. Въ подлинникѣ Днище говоритъ такой же безсмысленный наборъ высокомѣрныхъ фразъ, надерганныхъ, вѣроятно, изъ тогдашнихъ народныхъ представленій. Вотъ буквальный переводъ: «Свирѣпыя скалы и разбивающіе удары разломаютъ запоры тюремныхъ дверей, и колесница Ѳеба (въ подлинникѣ умышленная ошибка Ѳиба), засіявъ издали, разрушитъ глупую судьбу».

8. Въ подлинникѣ своеобразное выраженіе: «eyery mother’s son», т.-е. повѣсятъ сына каждой изъ нашихъ матерей.

9. Въ подлинникѣ Днище прибавляетъ, что онъ будетъ ревѣть: «as any sucking doye», т.-е., какъ сосущій голубокъ. Нѣкоторые комментаторы измѣняютъ слово dove" — голубь на lamb — ягненокъ. Редакція перевода: «голосистый соловушка» передаетъ смыслъ подлинника лучше.

10. По народному повѣрью, эльфы плясали въ травѣ на волшебныхъ кругахъ, которые обрызгивались росой, тогда такъ остальное пространство оставалось сухимъ. Вообще въ эту сцену Шекспиръ съ замѣчательнымъ искусствомъ ввелъ описаніе различныхъ поэтическихъ атрибутовъ, какими народная средневѣковая фантазія надѣлила фей и духовъ.

11. Шаловливый бѣсенокъ, выведенный Шекспиромъ подъ именемъ Пука, назывался также Робинъ Гобгоблинъ или, еще чаще: «Good-fellow», т.-е. добрый товарищъ. Конецъ настоящаго монолога эльфа намекаетъ на это имя.

12. Титанія называетъ Ипполиту «bouncing amazon», т.-е. суровая или дюжая, амазонка, прибавляя къ этому эпитетъ «buskin’d»; слово buskin значитъ котурны или также грубая обувь. Смыслъ тотъ, что маленькая и капризная Титанія хочетъ всячески уязвить свою соперницу Ипполиту, потому и поднимаетъ на смѣхъ ея силу и мужество, т.-е. свойству, какихъ нѣтъ въ ней самой. Вслѣдствіе этого буквальный переводъ: "суровая, ходящая въ котурнахъ амазонка: ", какъ иногда переводятъ эту фразу, не передалъ бы настоящаго смысла.

13. Въ подлиникѣ эта игра названа «ninemen’s morris» — такъ называлась деревенская игра, при которой рылись на лугу канавки. Nine men значитъ девять человѣкъ, а morris — особый танецъ. Подробное описаніе этой игры неизвѣстно, а потому и въ переводѣ нельзя было подыскать для опредѣленія ея спеціальнаго выраженія.

14. Странное время года, описываемое Титаніей, было дѣйствительно въ Англіи въ зиму съ 1593 на 1594 годъ. Отсюда можно сдѣлать предположеніе, что пьеса «Сонъ въ лѣтнюю ночь» написана около этого времени.

15. Въ этихъ строкахъ изображена королева Елисавета; въ дальнѣйшемъ же описаніи неудачно пущенной амуромъ стрѣлы нѣкоторые комментаторы видятъ аллегорическій намекъ на неудавшуюся попытку графа Лейстера жениться на королевѣ во время дававшихся въ ея честь, въ 1575 году, Кенильвортскихъ празднествъ. Королева, очарованная блескомъ этихъ торжествъ и, сверхъ того, давно уже расположенная къ Лейстеру, оказывала ему знаки самаго милостиваго вниманія, но враги графа успѣли внушить ей подозрѣніе, будто онъ былъ любовникомъ графини Эссексъ. Вслѣдствіе этого началось быстрое охлажденіе Елисаветы къ своему любимцу, кончившееся позднѣе его паденіемъ.

16. Въ подлинникѣ цвѣтокъ этотъ названъ «love in idleness», т.-е. буквально: любовь отъ нечего дѣлать; но такой переводъ не передалъ бы настоящей идеи пьесы; принятая же для перевода редакція: «любви минутной прихоть» передаетъ эту идею вполнѣ. Научное названіе этого растенія viola tricolor.

17. Въ подлинникѣ «in forty minutes», т.-е. въ сорокъ минутъ. Буквальный русскій переводъ не передалъ бы идею быстроты, которая выражена въ этихъ словахъ Пука.

18. Стихъ этотъ печатается въ различныхъ изданіяхъ двояко. По однимъ, Димитрій говоритъ: «the one I’ll stay, the other stayeth me», т.-е. буквально: одну (Гермію) хочу остановить я, а другая (Елена) останавливаетъ меня. Этотъ смыслъ удержанъ и въ настоящемъ переводѣ. Въ другихъ же изданіяхъ (Теобальдъ) вмѣсто словъ stay и stayeth (останавливать) печатается slay и slayeth (убивать). Тогда это слово должно относиться къ Лизандру, котораго Димитрій грозитъ убить изъ ревности и прибавляетъ, что Гермія убиваетъ своимъ равнодушіемъ его самого. Первое толкованіе казалось мнѣ болѣе вѣроятнымъ, хотя, впрочемъ, второе имѣетъ также смыслъ.

19. Въ подлинникѣ здѣсь игра словъ: «I am wood witliin the wood», слово wood значитъ лѣсъ, а также безумство. Потому смыслъ словъ Димитрія тотъ, что онъ, блуждая въ лѣсу, сталъ совсѣмъ безумцемъ.

20. Въ подлинникѣ: «for the third part of а minute», т.-е. на одну треть минуты. Въ русскомъ языкѣ такое выраженіе, чтобъ означить краткость времени, неупотребительно.

21. Буквальный переводъ пѣсенки фей: 1-я фея. Не показывайтесь здѣсь, пестрыя змѣйки, съ раздвоеннымъ языкомъ, и колючіе ежи, а также не смѣйте вредить и приближаться къ нашей прекрасной царицѣ, ящерицы и змѣи-мѣдницы. Хоръ. Пой съ нами, Филомела, сладкую пѣсню лулла бей. Лулла лулла лулла бей, лулла лулла лулла бей. Чтобъ ни зло, ни чары, ни колдовство не приближались къ нашей милой царицѣ. Пусть покойно спитъ она съ припѣвомъ лулла бей. 2-я фея. Не смѣйте приближаться, длинноногіе ткачи, пауки и черные жуки. Не обижайте царицу, черви и улитки. Хоръ. Пой съ нами Филомела и т. д… 1-я фея. Прочь отсюда; дѣло налажено, лишь одна изъ насъ пусть остается на стражѣ.

22. Въ подлинникѣ здѣсь также игра словами lie — лежать и lie — лгать.

23. Чередованье строфъ въ шесть и восемь стиховъ было очень употребительно въ старинныхъ англійскихъ балладахъ. Въ отвѣтѣ Днища выраженъ юркій неугомонный характеръ, подстрекающій его вездѣ совать носъ и болтать даже то, въ чемъ онъ ничего не смыслитъ.

24. Въ подлинникѣ: «wild-fowl», т.-е. дикая птица, вмѣсто wild-beast — дикій звѣрь. Здѣсь также характерная черта личности Днища, часто говорящаго, не подумавъ, одно слово вмѣсто другого.

25. Въ такомъ видѣ изображался мѣсяцъ при старинныхъ англійскихъ театральныхъ представленіяхъ. Значеніе связки валежника не опредѣлено въ точности. Нѣкоторые комментаторы видятъ въ этомъ намекъ на народную легенду, будто пятна на лунѣ изображаютъ фигуру человѣка, и что человѣкъ этотъ — Исаакъ, несущій связку дровъ для собственнаго жертвоприношенія. По другимъ варіантамъ народная фантазія называла этого человѣка грѣшникомъ, который, по разсказу библейской Книги Числъ, собиралъ дрова въ субботу. Эти двѣ версіи народнаго преданія были особенно распространены въ Англіи. Въ Италіи же называли человѣкомъ на лунѣ Каина. Слово раздражать (disfigure) Днище говоритъ вмѣсто изображать (figure).

26. Въ рѣчахъ дѣйствующихъ лицъ этой пародіи введены намѣренно грубыя ошибки. Такъ, здѣсь Днище вмѣсто оdours — ароматъ говоритъ odious — противно.

27. Буквальный переводъ пѣсенъ Днища: "Черный дроздъ съ оранжевымъ носочкомъ, сѣрый дроздъ съ прекраснымъ голосомъ и крапивникъ съ короткими перышками! Воробей, щегленокъ, жаворонокъ и сѣрая кукушка, на чье пѣніе не многіе мужья могутъ отвѣтить словомъ «неправда». Въ послѣднихъ словахъ — непереводимая игра созвучьемъ слова «ку-ку» — пѣніе кукушки и cuckold — рогоносецъ.

28. Въ подлинникѣ здѣсь очень вычурное выраженіе: «sorrow’s heaviness doth heavier grow for debt, that bankrupt sleep doth sorrow owe», т.-е. «тяжесть горя дѣлается еще тяжелѣе, если ему не платитъ долга обанкрутившійся сонъ», т.-е. при безсонницѣ.

29. Въ подлинникѣ: «Tartar’s bow», т.-е. татарскій лукъ. Такой же эпитетъ встрѣчается въ «Ромео и Джульеттѣ».

30. Трудно сказать, почему для сравненія съ бѣлнэной альпійскихъ снѣговъ Шекспиръ избралъ мало извѣстную въ Малой Азіи цѣпь горъ Тавра.

31. Въ подлинникѣ: «never did mockers waste more idle breath», т.-е. никогда насмѣшники не теряли такъ попусту дыханья, т.-е. не говорили неправду.

32. Въ подлинникѣ Лизандръ, говоря о звѣздахъ, называетъ ихъ «fiery O’s», т.-е. огненные О, или кружки.

33. По правиламъ геральдики, если чей-нибудь гербъ составлялся изъ двухъ щитовъ, то они увѣнчивались однимъ нашлемникомъ. Елена сравниваетъ съ этимъ соединеніемъ свою прежнюю связь и дружбу съ Герміей.

34. Въ подлинникѣ: эѳіопка. Намекъ на черный цвѣтъ кожи довольно часто употреблялся Шекспиромъ для выраженія женскаго уродства.

35. Для празднества 1 мая сажали на дугу* игръ и плясокъ раскрашенное дерево, убравъ его цвѣтами и лентами.

36. Было повѣрье, что растеніе спорышъ (Polygonum aviculare), принимаемое внутрь, останавливало ростъ людей и животныхъ. Словами этими Лизандръ также намекаетъ на маленькій ростъ Герміи.

37. Въ то время было повѣрье, что души самоубійцъ скитались по ночамъ и скрывались съ первыми лучами зари въ могилы. Въ слѣдующемъ монологѣ Оберонъ говоритъ, что онъ не принадлежитъ къ этимъ презрѣннымъ духамъ и можетъ выдерживать свѣтъ зари до восхода солнца. Подъ именемъ любовника Авроры (Morning’s love) подразумѣвается супругъ Авроры — Титанъ или Цефалъ-охотникъ.

38. Въ подлинникѣ Димитрій говоритъ: «усталость заставляетъ меня вымѣрять эту холодную постель моимъ ростомъ».

39. Въ подлинникѣ Елена, обращаясь къ нему, говоритъ: «steal me а while from my own company», т.-е. похить меня на время изъ моего собственнаго общества.

40. Въ подлинникѣ: «Jack shall have Jill», т.-е. Джакъ получитъ свою Джилли. Оба эти имени принадлежатъ къ самымъ простонароднымъ и обыкновенно употреблялись въ балладахъ и пѣсняхъ для означенія вульгарныхъ отношеній между влюбленными. Потому мнѣ казалось, что употребленныя въ переводѣ русскія имена вѣрно передаютъ смыслъ подлинника.

41. Въ подлинникѣ: «let’s have the tongs and the bones», т.-е. буквально: пусть подаютъ щипцы и кости. Въ деревенской музыкѣ употреблялся въ то время инструментъ, состоявшій изъ металлическихъ щипцовъ въ родѣ камертона, по которому ударяли костяными палочками.

42. По преданію, спартанскія собаки отличались охотничьими качествами и злостью. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ въ трагедіи «Отелло» Яго называется спартанскимъ псомъ.

43. День святого Валентина или день счастливыхъ любовниковъ (14 февраля) считался по народному повѣрью праздникомъ, когда спаривались лѣсныя птицы.

44. Въ подлинникѣ здѣсь непереводимая игра словами: Bottom — имя Днища и Bottom — основа. Потому въ буквальномъ переводѣ Днище говоритъ, что въ балладѣ его не будетъ никакой основы, т.-е. толку.

45. Въ подлинникѣ игра словами, «paramonr» — любовникъ и «paragon» — образецъ.

46. Въ подлинникѣ Пила говорить «will had all been made men», т.-е. насъ всѣхъ бы людьми сдѣлали.

47. Въ подлинникѣ сказано, что поэтъ даетъ своей мечтѣ: «a local habitation and а name», т.-е; реальное жилище и имя. Выраженіе «реальное жилище», конечно, слѣдуетъ понимать въ смыслѣ: воплощеніе или наружный видъ.

48. Въ Шекспирово время ужинъ на праздничныхъ вечерахъ подавался около шести часовъ, и потому послѣ него оставалось еще довольно времени для танцевъ и другихъ увеселеній.

49. Въ первоначальномъ изданіи этой пьесы in quarto названіе пьесъ читаетъ не Лизандръ, но самъ Тезей. Въ настоящемъ переводѣ принята редакція перваго полнаго изданія, in folio 1623, года.

50. Уортонъ полагаетъ, что здѣсь — намекъ на стихотвореніе Спенсера, помѣщенное въ «Театрѣ Музъ» (изд. 1591), гдѣ трактуется тотъ же сюжетъ.

51. Здѣсь игра словами: «kind» — родъ и «kind» — снисходительная. Ипполита говоритъ, что ремесленники не могутъ произвесть въ этомъ родѣ (in this kind) ничего хорошаго, а Тезей отвѣчаетъ, что тѣмъ снисходительнѣй (kinder) должно отнестись къ ихъ трудамъ.

52. Въ подлинникѣ прологъ написанъ довольно безсмысленно, что, очевидно, сдѣлано съ намѣреніемъ выставить въ болѣе комическомъ видѣ затѣю ремесленниковъ играть на театрѣ. Этой же причиной объясняется и грубо-вульгарный тонъ всей послѣдующей исполняемой ими комедіи. О строго буквальномъ переводѣ здѣсь не могло быть и рѣчи., такъ какъ подобнаго рода переводъ даже въ прозѣ оказался бы часто просто наборомъ словъ. Для доказательства приводится буквальный переводъ настоящаго монолога. «Если мы вамъ не угодимъ, то сдѣлаемъ это по нашей доброй волѣ, для того, чтобъ вы подумали, что мы являемся не съ цѣлью вамъ не угодить, но, напротивъ, по доброй волѣ показать вамъ наше немудрое умѣнье. Это будетъ истиннымъ началомъ конца. Примите въ соображеніе, что мы являемся не съ тѣмъ, чтобъ вамъ досадить, но наше истинное намѣреніе, напротивъ, сдѣлать вамъ удовольствіе. Мы здѣсь не для того, чтобъ вы раскаялись въ своемъ присутствіи. Актеры готовы, и вы изъ ихъ игры узнаете, что должно вамъ узнать». Прочія рѣчи дѣйствующихъ лицъ написаны въ такомъ же родѣ.

53. Въ подлинникѣ игра двойнымъ значеніемъ слова: «partition», которое значитъ содержаніе рѣчи и перегородка.

54. Лимандръ — умышленная ошибка вмѣсто Леандръ; также далѣе вмѣсто Прокрисъ и Цефала Днище говоритъ: Прокрусъ и Шафала.

55. См. пр. 25.

56. Въ послѣднихъ трехъ фразахъ Димитрія, Лизандра и Тезея совершенно непереводимая игра словами. Днище кончаетъ свой монологъ словомъ die — умереть; а Димитрій, принимая это слово въ значеніи игральная кость съ нѣсколькими очками (die), говоритъ, что онъ не кость, а всего одно очко (ахе). Тезей же принимаетъ это слово въ значеніи оселъ (ass).

57. Тогдашнія театральныя представленія обыкновенно кончались пляской, въ которой главное участіе принимали клоуны. Послѣ чего произносился однимъ изъ актеровъ эпилогъ, въ которомъ обыкновенно просилось снисхожденіе публики къ представленной пьесѣ.

58. Домашніе духи, какимъ въ этой пьесѣ является Пукъ, считались любителями чистоты и приводили въ порядокъ домъ, гдѣ поселялись.

59. Въ подлинникѣ перечислены тѣ бѣды и дѣтскія болѣзни, отъ которыхъ Оберонъ обѣщаетъ избавить дѣтей новобрачныхъ: mole — пятна на тѣлѣ, hare-lip — опухлость губъ, scars — рубцы; prodigious mark — разнаго рода уродства. Само собой разумѣется, что подробное ихъ перечисленіе въ стихотворномъ переводѣ только исказило бы гармонію стиха, не прибавивъ ничего къ точности смысла.

60. Въ подлинникѣ Пукъ говоритъ: «если намъ удастся избѣжать языка змѣй» (serpent’s tongue). Смыслъ тотъ, который выраженъ въ редакціи перевода.