Тезей, герцогъ Аѳинъ.
Эгей, отецъ Герміи.
Лизандръ, Деметрій, влюбленные въ Гермію.
Филостратъ, распорядитель празднествами Тезея.
Пигва, плотникъ.
Смычка, столяръ.
Клубъ, ткачъ.
Дудка, чинильщикъ раздувальныхъ мѣховъ.
Рыльце, мѣдникъ.
Худышка, портной.
Ипполита, королева Амазонокъ, невѣста Тезея.
Гермія, дочь Эгея, влюбленная въ Лизандра.
Елена, влюбленная въ Деметрія.
Оберонъ, царь эльфовъ.
Титанія, царица эльфовъ.
Пукъ, или Робинъ-добрякъ, эльфъ.
Цвѣтокъ горошка, Паутинка, Моль, Горчичное сѣмячко, эльфы
Пирамъ, Тизба, Стѣна, Лунный свѣтъ, Левъ, лица интермедіи разыгрываемые Кловнами.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА I.
правитьТЕЗЕЙ. Часъ нашего брака, прекрасная Ипполита, быстро близится; четыре благодатные дня приведутъ новый мѣсяцъ; но какъ же все-таки медленно, кажется мнѣ, убываетъ этотъ старый! Задерживаетъ онъ исполненіе моихъ желаній, какъ мачиха, или вдовица, долго истощающая доходы молодаго человѣка.
ИППОЛ. Четыре дня быстро поглотятся ночами; четыре ночи быстро прогрезятъ время; и тогда луна, вновь серебряной дугой на небѣ выгнувшаяся, узритъ ночь торжества нашего.
ТЕЗЕЙ. Ступай, Филостратъ, понудь молодежь Аѳинъ къ забавамъ; пробуди въ ней живой, рѣзвый духъ веселья; отошли мрачность къ похороннымъ процессіямъ; не товарищъ блѣдная ликованью нашему. (Филостратъ уходитъ.) Высваталъ я тебя, Ипполита, мечемъ моимъ, добылъ любовь твою, оскорбляя тебя, — хочу другаго строя для нашего брака — пировъ, празднествъ, торжествъ[1]
ЭГЕЙ. Всякаго счастія Тезею, славному нашему герцогу!
ТЕЗЕЙ. Благодарю, любезный Эгей; что скажешь ты намъ новаго?
ЭГЕЙ. Исполненный печали, пришелъ я къ тебѣ съ жалобой на мою дочь, на мою Гермію. — Подойди, Деметрій. — Вотъ этотъ человѣкъ, государь, имѣетъ мое согласіе на бракъ съ ней. — Подойди, Лизандръ; а вотъ этотъ, мой добрый герцогъ, околдовалъ дитя мое. Ты, ты, Лизандръ, ты давалъ ей стихи, обмѣнялся съ моей дочерью залогами любви, воспѣвалъ при лунномъ свѣтѣ подъ ея окномъ, лживымъ голосомъ, лживую любовь; вкрался въ ея расположеніе запястьями изъ твоихъ волосъ, перстеньками, побрякушками, вздорными бездѣлками, букетами, сластями; всесильными этими надъ нѣжной юностью посланниками коварно похитилъ ты сердце моей дочери, и повиновеніе, которымъ она обязана отцу своему, превратилъ въ упрямую непокорность[2]. — Прошу по этому, добрый Герцогъ, позволь мнѣ, если она тутъ же, въ твоемъ присутствіи, не согласится выйдти за Деметрія, воспользоваться старымъ аѳинскимъ правомъ. Такъ какъ она моя, то я и могу располагать ею, и располагаю я такъ: пойдетъ она за этого человѣка, или на смерть, согласно нашему закону, случай этотъ предвидѣвшему,
ТЕЗЕЙ. Что скажешь ты, Гермія? Образумься, прекрасная дѣва. Твой отецъ долженъ быть для тебя богомъ; творецъ онъ красоты твоей; для него ты тоже, что восковая, имъ слѣпленная Фигура, которую онъ воленъ и оставить въ цѣлости и уничтожить. Деметрій достойный молодой человѣкъ.
ГЕРМІ. Достойный и Лизандръ.
ТЕЗЕЙ. Такъ; но согласіе твоего отца дѣлаетъ перваго предпочтительнѣй.
ГЕРМІ. Зачѣмъ же отецъ не смотритъ моими глазами.
ТЕЗЕЙ. Скорѣй ты должна смотрѣть глазами его благоразумія.
ГЕРМІ. Простите мнѣ, Герцогъ. Я не знаю какая сила даетъ мнѣ смѣлость, и на сколько врежу я моей скромности, высказывая въ такомъ присутствіи мои помыслы. Прошу ваше высочество сказать мнѣ, что самое худшее можетъ ожидать меня, если откажусь выйдти за Деметрія.
ТЕЗЕЙ. Смерть, или отлученіе навсегда отъ общества мущинъ. И потому, прекрасная Гермія, подумай, сообрази свою юность, убѣдись хорошенько въ состояніи ли твоя кровь, если не уступишь желанію отца, вынести одежду отшельницы; заключеніе на вѣки въ мрачный монастырь, жизнь жалкой жрицы, воспѣвающей вялые гимны холодной, безплодной лунѣ. Трижды блаженны обуздывающія свою кровь до возможности совершить такое дѣвственное странствованіе; но земнымъ образомъ[3] — счастливѣе роза сорванная, той, которая, увядая на дѣвственномъ стеблѣ, ростетъ, живетъ и умираетъ въ одиночномъ блаженствѣ.
ГЕРМІ. Скорѣй соглашусь я, мой повелитель, роста, жить и умереть такъ, чѣмъ уступлю мою дѣвственность человѣку, нежеланное ярмо котораго противно мнѣ.
ТЕЗЕЙ. Даю тебѣ время одуматься; въ слѣдующее же новолуніе — въ день моего соединенія съ моей возлюбленной на вѣчное сожительство, — въ этотъ самый день будь готова, если не согласишься выйдти за Деметрія, или умереть за твое непослушаніе отцу, или принести на алтарь Діаны обѣтъ вѣчной дѣвственности и одиночества.
ДЕМЕТ. Уступи, прекрасная Гермія; поступись и ты, Лизандръ, своей вздорной претензіей моему неоспоримому нраву.
ЛИЗАН. Ты, Деметрій, пріобрѣлъ любовь отца; оставь же мнѣ Гермію; женись на немъ.
ЭГЕЙ. Да, упрямый Лизандръ, пріобрѣлъ онъ любовь мою; и все мое моя любовь передаетъ ему; моя она, и всѣ мои права на нее передаю я Деметрію.
ЛИЗАН. Я, мой повелитель, родомъ ни сколько не хуже его; такъ же богатъ, люблю же сильнѣй его; во всѣхъ отношеніяхъ, если я и не выше, такъ равенъ Деметрію; но что важнѣе хвастовства этого — любимъ я прекрасной Герміей. Почему жь не пользоваться мнѣ моимъ преимуществомъ? Деметрій, утверждаю это въ его присутствіи, ухаживалъ за Еленой, дочерью Надара, плѣнилъ ея сердце, и она, бѣдная, любитъ его, любитъ до обожанія, боготворитъ престуно-непостояннаго.
ТЕЗЕЙ. Признаюсь, слышалъ я это, хотѣлъ объ этомъ поговорить съ Деметріемъ; но, обремененный собственными своими дѣлами, забылъ. — Идемъ, Деметрій, иди и ты, Эгей; идите оба за мной; для обоихъ есть у меня кой какія секретныя наставленія. — А ты, прекрасная Гермія, постарайся согласить свои склонности съ волей твоего отца, если не хочешь, чтобъ законъ Аѳинъ, смягчить который мы не въ силахъ, осудилъ тебя на смерть, или на вѣчное одиночество. — Идемъ, Ипполита; ты какъ, моя милая? — Деметрій и ты, Эгей, за мной: мнѣ нужно переговорить съ вами кой о чемъ, касающемся нашей свадьбы; за тѣмъ кой о чемъ, касающемся и васъ самихъ.
ЭГЕЙ. Слѣдуемъ за вами по долгу и по желанію. (Уходитъ съ Тезеемъ, Ипполитой, Деметріемъ и Свитой.)
ЛИЗАН. Ну что, моя любовь? Что такъ блѣдна? Отчего увяли такъ быстро розы ланитъ твоихъ?
ГЕРМІ. Отъ недостатка вѣрно дождя, которымъ всегда могла бы оросить ихъ и буря глазъ моихъ.
ЛИЗАН. Увы! никогда, ни въ исторіи, ни въ разсказахъ, не читалъ и не слыхалъ я, чтобы теченіе истинной любви когда либо бывало покойно; то возмущается различіемъ рожденія; —
ГЕРМІ. Горе, когда слишкомъ высокое плѣнится слишкомъ низкимъ!
ЛИЗАН. То различіемъ лѣтъ; —
ГЕРМІ. Бѣда, когда слишкомъ старое свяжется съ юнымъ!
ЛИЗАН. То зависимостью отъ выбора другихъ[4]; —
ГЕРМІ. Адъ! выборъ любви глазами другихъ!
ЛИЗАН. Выбрали и счастливо — осаждаютъ война, смерть, болѣзни, и дѣлаютъ ее мгновенной какъ звукъ, быстрой какъ тѣнь, краткой какъ всякій сонъ, мимолетной какъ молнія, въ черную ночь открывающая небо и землю, снова, прежде чѣмъ успѣешь сказать: смотри! пастью мрака поглощаемыя. Такъ быстро угасаетъ и все свѣтлое.
ГЕРМІ. Встрѣчали истинно любящіе препятствія всегда — предопредѣленіе это стало судьбы; научимся же, встрѣченнымъ нами, терпѣнію, потому что препятствіе это вѣдь обычное, такъ же при любви неизбѣжное, какъ мечты и вздохи, желанія и слезы, всегдашніе бѣдной спутники.
ЛИЗАН. Вполнѣ это убѣдительно; и потому слушай, Гермія. У меня есть тетка, вдова съ большимъ состояніемъ, и бездѣтная; домъ ея въ семи миляхъ отъ Аѳинъ, и любитъ она меня какъ единственнаго сына. Тамъ, милая Гермія, могу я обвѣнчаться съ тобой; тамъ строгій законъ Аѳинъ безсиленъ. Любишь меня — оставь тихонько завтра ночью домъ твоего отца; въ рощѣ, на одну только милю отъ города отдаленной, тамъ, гдѣ я однажды встрѣтилъ тебя, когда ты вмѣстѣ съ Еленой праздновала утро мая, буду я ждать тебя.
ГЕРМІ. О мой милый Лизандръ! клянусь тебѣ крѣпчайшимъ лукомъ Купидона, лучшей съ золотымъ остріемъ стрѣлой его, безхитростностью голубей Венеры, тѣмъ что связываетъ души и счастливитъ любовь, огнемъ сжигавшимъ царицу Карѳагена[5], когда узрѣла лживаго Троянца подъ парусами; всѣми клятвами когда-либо мущинами нарушенными, многочисленнѣйшими когда либо женщинами произнесенныхъ — буду завтра въ назначенномъ тобой мѣстѣ непремѣнно.
ЛИЗАН. Сдержи же свое обѣщаніе, моя дорогая. А вотъ, смотри, и Елена.
ГЕРМІ. Здравствуй, прекрасная Елена! Куда?
ЕЛЕНА. Прекрасная, говоришь ты? Возьми назадъ это слово. Твою красоту любитъ Деметрій. О счастливая красавица! твои глаза — путеводныя звѣзды; и сладостные звуки твоего языка пріятнѣе ему, чѣмъ пѣсни жаворонка пастуху, когда зазеленѣютъ нивы, зацвѣтетъ боярышникъ! Болѣзни вѣдь заразительны; о еслибъ и красота была такова же! Заразилась бы я твоей, прекрасная Гермія; не покинула бы я тебя, пока мои уши не заразились бы твоимъ голосомъ, мои глаза — твоими, мой языкъ — обаятельной гармоніей твоего. Будь и весь міръ моимъ, весь, за исключеніемъ Деметрія, отдала бы я его за преобразованіе въ тебя. О, научи меня смотрѣть какъ ты; чародѣйству, которымъ овладѣла ты сердцемъ Деметрія.
ГЕРМІ. Я негодую на него, а онъ все меня любитъ.
ЕЛЕНА. О, еслибъ твое негодованіе передало эту силу моимъ улыбкамъ!
ГЕРМІ. Я кляну его, а онъ отвѣчаетъ мнѣ любовью.
ЕЛЕНА. О, еслибъ мои мольбы вызвали такое ко мнѣ расположеніе!
ГЕРМІ. Чѣмъ болѣе я ненавижу его, тѣмъ болѣе онъ меня преслѣдуетъ.
ЕЛЕНА. Чѣмъ болѣе люблю я его, тѣмъ болѣе ненавидитъ онъ меня.
ГЕРМІ. Его вина, милая Елена, нисколько не моя[6].
ЕЛЕНА. Не твоя, но твоей красоты; зачѣмъ же не моя это вина!
ГЕРМІ. Утѣшься; не увидитъ онъ болѣе лица моего; Лизандръ и я бѣжимъ отсюда. — Пока я не видала Лизандра, Аѳины казались мнѣ раемъ: какъ же могущь мой возлюбленный, когда и рай обратилъ онъ въ адъ!
ЛИЗАН. Мы откроемъ тебѣ, Елена, все. Завтра ночью, когда Фебея узритъ серебристый ликъ свой въ водномъ зеркалѣ и уберетъ луга влажными перлами, въ часъ, всегда скрывающій бѣгство влюбленныхъ, покинемъ мы Аѳины.
ГЕРМІ. И въ той самой рощѣ, въ которой мы съ тобой такъ часто, на ложѣ изъ первинокъ, передавали другъ другу сладостныя мечты наши, сойдемся мы съ Лизандромъ для того, чтобы отвратить наши взоры отъ Аѳинъ, искать новыхъ друзей въ чуждомъ намъ обществѣ. Прощай, милая подруга дѣтства; моли за насъ, и да даруетъ тебѣ счастіе твоего Деметрія, — Сдержи же свое слово, Лизандръ; поморимъ еще до глубокой только завтрешней полночи наши взоры воздержаніемъ отъ сладостной пищи любви. (Уходить.)
ЛИЗАН. Сдержу, моя Гермія. — Прощай, Елена; какъ ты вздыхаешь по немъ, такъ да вздыхаетъ и Деметрій по тебѣ! (Уходить.)
ЕЛЕНА. Ахъ, на сколько иныя бываютъ счастливѣе другихъ! Въ Аѳинахъ я такъ же хороша, какъ и она; но чтожь изъ этого? Не такъ думаетъ Деметрій; не хочетъ онъ знать того, что, кромѣ его, знаютъ всѣ. И какъ заблуждается онъ, бредя глазами Герміи, такъ заблуждаюсь и я, бредя его доблестями. Любовь и самому дрянному и самому ничтожному можетъ придавать и красу и достоинство. Любовь смотритъ не глазами, а сердцемъ; потому слѣпымъ и изображаютъ крылатаго Купидона. Чужда любовь всякаго разсужденія: съ крыльями, и безъ глазъ — эмблема она безоглядной опрометчивости. Потому что она такъ часто въ выборѣ ошибается ее и называютъ ребенкомъ. Какъ шаловливыя дѣти часто измѣняютъ въ играхъ божбѣ своей, такъ и ребенокъ-любовь безпрестанно измѣняетъ своимъ клятвамъ: такъ и Деметрій, пока не увидалъ глазъ Герміи, осыпалъ меня градомъ клятвъ, что мой онъ исключительно; но только что теплота Герміи коснулась этого града, растаялъ онъ, палъ клятвеннымъ дождемъ. Пойду, скажу ему о замышляемомъ Герміей побѣгѣ: онъ погонится за ней, завтра ночью, въ лѣсъ; поблагодаритъ онъ меня за это сообщеніе — будетъ и это большой мнѣ наградой[7]; облегчу покрайней мѣрѣ мое мученіе тѣмъ, что буду съ нимъ тамъ, съ нимъ и возвращусь оттуда. (Уходитъ)
СЦЕНА 2.
правитьПИГВА. Всѣ ли наши въ сборѣ?
КЛУБЪ. Лучше тебѣ всѣхъ насъ вообще, по одиночкѣ, согласно списку перекликать.
ПИГВА. Вотъ роспись именъ каждаго, въ цѣлыхъ Аѳинахъ, признаннаго способнымъ играть въ нашей интермедіи передъ герцогомъ и герцогиней въ день ихъ брака, ночью.
КЛУБЪ. Прежде, добрѣйшій Питеръ Пигва, скажи о чемъ піеса трактуетъ; потомъ, прочти имена актеровъ, и за тѣмъ приступи къ распредѣленію ролей[8].
ПИГВА. Піеса наша, видите ли, плачевнѣйшая комедія и жесточайшая смерть Пирама и Тисби.
КЛУБЪ. Славнѣйшая штука, повѣрьте, и превеселая. — Теперь, добрѣйшій Питеръ Пигва, перекликай твоихъ актеровъ по росписи. Раздавайтесь, господа.
ПИГВА. Откликайтесь но вызову. — Никъ Клубъ, ткачъ.
КЛУБЪ. Здѣсь. Объяви, какая мнѣ роль назначается, и продолжай.
ПИГВА. Тебѣ, Никъ Клубъ, назначается роль Пирама.
КЛУБЪ. А что такое Пирамъ? любовникъ, или тиранъ?
ПИГВА. Любовникъ, отличнѣйшимъ образомъ изъ любви себя убивающій.
КЛУБЪ. Потребуетъ нѣсколькихъ слезъ надлежащее исполненіе этого. Буду играть эту роль я — берегите глаза, слушатели; подвигну камни[9], буду соболѣзнователенъ нѣкоторымъ образомъ. — Дальше — главнымъ однакожь образомъ силенъ я въ тиранахъ; рѣдкостно сыгралъ бы я Еракла, или роль раздирающую, все разгромляющую.
«И ярыя скалы,
Страшнымъ напоромъ,
Расторгнутъ запоры
Темничныхъ дверей.
И Ѳибъ въ колесницѣ,
Сіяя къ дали,
Создастъ и разрушитъ
Неразумье судьбы».
Лихо отхваталъ вѣдь? — Именуй теперь остальныхъ актеровъ. — Это манера Еракловская, тиранская манера; любовничья соболѣзновательнѣй.
ПИГВА. Франсисъ Дудка, чинильщикъ раздувальныхъ мѣховъ.
ДУДКА. Здѣсь, Питеръ Пигва.
ПИГВА. Ты долженъ взять на себя роль Тисби.
ДУДКА. А что такое Тисби? странствующій рыцарь?
ПИГВА. Госпожа это, которую долженъ любить Пирамъ.
ДУДКА. Нѣтъ, сдѣлай милость, не заставляй меня играть женщину; пробивается ужь вѣдь борода у меня.
ПИГВА. Ничего это; сыграешь ее въ маскѣ, говорить же можешь какъ хочешь пискливо.
КЛУБЪ. А можно спрятать лице подъ маску, позволь мнѣ сыграть и Тисби. Я буду говорить чудовищно тонкимъ голоскомъ: «Тиспа, Тиспа, — Ахъ Пирамъ, дражайшій мой возлюбленный; дражайшая твоя Тисба! и дражайшая твоя возлюбленная!»
ПИГВА. Нѣтъ, нѣтъ, ты долженъ играть Пирама, а ты, Дудка Тисби.
КЛУБЪ. Ладно, продолжай.
ПИГВА. Робинъ Худышка, портной.
ХУДЫШ. Здѣсь, Питеръ Пигва.
ПИГВА. Ты, Робинъ Худышка, ты долженъ играть мать Тисби. — Томъ Рыльце, мѣдникъ.
РЫЛЬЦ. Здѣсь, Питеръ Пигва.
ПИГВА. Ты будешь отцемъ Пирама; а я самъ — буду отцемъ Тисби; Смычка, столяръ, ты возьмешь роль льва; — вотъ кажется и вся піеса обставлена.
СМЫЧК. Роль-то льва у васъ написана? прошу, если написана, сообщить ее мнѣ; потому что я страшно трудно заучиваю.
ПИГВА. Можешь сыграть ее и не уча, потому что надо ревѣть только.
КЛУБЪ. Позволь мнѣ сыграть и льва. Зареву я такъ, что всѣхъ заохочу слушать меня; зареву такъ, что и Герцогъ скажетъ: пусть пореветъ еще, пусть пореветъ еще.
ПИГВА. И заревешь слишкомъ страшно — испугаешь Герцогиню и всѣхъ барынь, такъ что завизжатъ онѣ; а этого достаточно чтобы всѣхъ насъ перевѣшали.
ВСѢ. Перевѣшаетъ это насъ всѣхъ, всѣхъ сыновъ матерей нашихъ.
КЛУБЪ. Согласенъ, друзья, что перепугаемъ барынь до того, что потеряютъ голову, не посовѣстятся онѣ, конечно, и перевѣшать насъ; но я возвысю мой голосъ до такой лишь степени, что зареву такъ пріятно, какъ любой сосущій еще голубенокъ; зареву соловьемъ.
ПИГВА. Не можешь ты играть никакой другой роли, кромѣ Пирама, потому что Пирамъ человѣкъ пріятной наружности; человѣкъ, какъ только можно въ лѣтній день, красивый; самый ловкій, самый любезный человѣкъ; поэтому поневолѣ ты долженъ играть Пирама.
КЛУБЪ. Хорошо предприниму его. Какую жь надѣть мнѣ для представленія его бороду?
ПИГВА. Какую хочешь.
КЛУБЪ. Отваляю его и съ соломенно-цвѣтной, и съ темно-оранжевой, и съ багрово-красной, и съ бородой цвѣта французской головы, цвѣта совершенно желтаго.
ПИГВА. Да вѣдь многія французскія головы совсѣмъ безволосы — пришлось бы тебѣ играть стало и безъ бороды. — Ну, господа, вотъ ваши роли, и я прошу, убѣждаю, умоляю васъ вызубрить ихъ къ завтрешней ночи, и сойтись со мной въ дворцовомъ лѣсу, въ одной милѣ за городомъ, при мѣсячномъ сіяніи; тамъ сдѣлаемъ мы репетицію, потому что сойдись мы въ городѣ, не избавились бы отъ толпы любопытныхъ, и замыселъ нашъ открылся бы. Я составлю между тѣмъ перечень всего недостаточнаго нашего представленія. Прошу не обманите жь меня.
КЛУБЪ. Явимся; тамъ репетовать намъ и непристойнѣй и отважнѣй.
ПИГВА. Постарайтесь; отличитесь; прощайте. Сходка у герцогскаго дуба.
КЛУБЪ. Достаточно. Была не была. (Уходятъ.)
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьПУКЪ. Что, Фея, новаго? Куда?
ФЕЯ. Черезъ горы, черезъ долы,
Сквозь кустарники, лѣса,
Черезъ тыны, чрезъ заборы,
Сквозь огонь и воды
Я порхаю всюду,
И быстрѣе, чѣмъ луна
Въ своей надземной сферѣ.
Я служу царицѣ Фей:
Ея волшебные круги 1)
На лугахъ я орошаю.
Видишь буковицъ ряды —
Это все ея пажи;
Въ ихъ чашечкахъ златыхъ 2)
Видишь пятна:
То рубины — Фей дары,
Родники благоуханья.
1) Круги образуемые на лугахъ болѣе густой и высокой травой, происхожденіе которыхъ приписывалось ночнымъ хороводамъ фей.
2) Въ прежнихъ изданіяхъ: The cowslips tall her pensioners be, In their gold coats spots you see… По Колльеру: The cowslips all her pensioners he, In their gold cups spots you see…
Мнѣ надо отыскать здѣсь нѣсколько капель росы и привѣсить по перлу къ уху каждой буквицы. Прощай, невѣжественнѣйшій изъ духовъ, спѣшу. Наша царица и всѣ наши эльфы явятся сюда сейчасъ же.
ПУКЪ. И нашъ царь празднуетъ эту ночь здѣсь. Берегись, не показывайся царица ему на глаза, потому что страшно онъ раздраженъ и разгнѣванъ тѣмъ, что въ ея свитѣ прекрасный, у Индійскаго царя похищенный, мальчикъ; такого милаго малютки никогда еще у нея не бывало; ревнивому Оберону хотѣлось бы, чтобъ онъ былъ его пажемъ, бродилъ съ нимъ по лѣсамъ дремучимъ; она же низачто его не уступаетъ; увѣнчиваетъ его цвѣтами и не налюбуется имъ. Изъ-за этого они, гдѣ бы теперь ни встрѣтились: въ рощѣ ли, на лугу ли, у чистаго ли источника, при сіяньи ли свѣтлыхъ звѣздъ, — поднимаютъ всякій разъ такую ссору, что всѣ ихъ эльфы заползаютъ, прячутся отъ страха въ желудковыя чашечки.
ФЕЯ. Не обманываетъ меня твоя наружность, весь твой видъ, ты хитрый, плутоватый духъ, Проказникомъ-Робиномъ называемый. Это вѣдь ты пугаешь деревенскихъ дѣвушекъ, снимаешь съ молока сливки, работаешь подъ часъ ручною мельницей, мѣшаешь обливающейся потомъ хозяйкѣ сбить масло, не даешь подъ часъ забродить напитку, сбиваешь ночныхъ странниковъ съ пути и потѣшаешься ихъ досадой; за того жь, кто называетъ тебя Гобгоблиномъ и милѣйшимъ Пукомъ, ты работаешь, доставляешь ему во всемъ удачу. Ты вѣдь онъ?
ПУКЪ. Не ошиблась ты, Фея; веселый я этотъ скиталецъ ночи. Я потѣшаю Оберона; заставляю его улыбаться, когда, подражая ржанію юной кобылицы, надуваю жирнаго, горохомъ отъѣвшагося жеребца; иногда забираюсь я въ видѣ печенаго яблока въ кружку кумушки и, вздумаетъ она пить, толкаюсь въ ея губы, и разливается пиво по ея изсохшей груди; и мудрѣйшая изъ тетушекъ, разсказывая горестнѣйшую изъ повѣстей, принимаетъ меня иногда за треножную скамейку; я же выскользаю изъ-подъ ея сѣдилища, и летитъ она вверхъ тормашками, и кричитъ: ай! ай! и душится кашлемъ; и подпираетъ бока вся компанія, и помираетъ со смѣху, и чихаетъ и клянется, что ничего смѣшнѣе не видывала. — Убирайся однакожь, идетъ Оберонъ.
ФЕЯ. Идетъ и моя царица. — Ахъ, еслибъ только поскорѣе онъ убрался!
СЦЕНА 2.
правитьОБЕР. Плохая встрѣча при мѣсячномъ свѣтѣ съ тобой, гордая Титанія.
ТИТА. Ревнивый Оберонъ тутъ! Бѣгите Феи отсюда; отреклась я и отъ ложа и отъ общества его.
ОБЕР. Стой, безумная своевольница. Не мужъ я развѣ твой
ТИТА. Если такъ, должно быть жена я твоя; но я знаю, когда ты тайкомъ покидалъ страну Фей, и въ образѣ Корина просиживалъ цѣлые дни, наигрывая на соломенной свирѣли, стихами напѣвая свою любовь влюбленной Филлидѣ. Зачѣмъ явился ты сюда изъ дальнѣйшихъ предѣловъ Индіи? ради вѣдь бракосочетанья съ Тезеемъ твоей дебелой, на котурнахъ щеголяющей Амазонки, твоей воинственной возлюбленной; чтобъ даровать ихъ ложу и радость и счастіе явился ты сюда.
ОБЕР. Какъ не стыдно тебѣ, Титанія, корить меня моимъ расположеніемъ къ Ипполитѣ, знавши что знаю я твою страсть къ Тезею? Не увела ты его звѣздною ночью отъ Перигеніи, имъ похищенной? не заставила его нарушить клятвы свои прекрасной Эгле, Аріаднѣ, Антіопѣ?
ТИТА. Все это выдумки ревности. Съ самой середины лѣта, ни на холмахъ, ни въ долинахъ, ни на лугахъ, ни въ лѣсахъ, ни близь ручьевъ по каменистому ложу бѣгущихъ, ни близь окаймленныхъ тростниками рѣчекъ, ни на омываемой волнами окраинѣ моря ни разу не удалось намъ водить, подъ свистъ вѣтра, нашихъ хороводовъ безъ того, чтобъ ты своей вздорливостью не разстроилъ нашей забавы. Оттого вѣтры, какъ бы въ отместку за то что напрасно намъ насвистывали, высосали изъ моря заразительные туманы, которые, павъ на землю, такъ надмили каждую рѣченку, что всѣ онѣ выступили изъ береговъ своихъ; оттого напрасно тянулъ волъ ярмо свое, напрасно обливался земледѣлъ потомъ: сгнили хлѣба еще зеленые, не доживъ до бороды; пусты загоны на залитыхъ лугахъ, и воронье утучняется падежемъ стадъ; затянулись иломъ борозды, для деревенскихъ игръ прорытыя[10], не видно и тропокъ по роскошной зелени извивавшихся, потому что никто ужь ихъ не протаптываетъ; лишены смертные и зимнихъ забавъ: ни одна ночь не благословляется ни пѣснями, ни играми. Оттого мѣсяцъ, властитель водъ, блѣдный отъ гнѣва, и пропиталъ весь воздухъ сыростью, чтобъ не было недостатка въ простудныхъ недугахъ; измѣняются отъ этой безурядицы и самыя времена года: убѣленные инеемъ морозы падаютъ на лоно цвѣтущей алой розы, а подбородокъ и льдистое темя старой зимы украшается, какъ бы въ насмѣшку, благоухающимъ вѣнкомъ лѣтнихъ распуколекъ. Весна, лѣто, плодоносная осень, суровая зима обмѣниваются обычнымъ своимъ нарядомъ, и изумленный міръ, по тому что родитъ каждое, не знаетъ которое какое. И нея эта вереница золъ порождена нашимъ раздоромъ; мы родители, родоначальники ихъ.
ОБЕРО. Такъ поправь же все; все вѣдь отъ тебя. Зачѣмъ перечитъ Титанія своему Оберону? Вѣдь только крохотнаго подмѣненнаго мальчугана прошу я себѣ въ пажи.
ТИТАН. Не приставай; и за всю твою волшебную страну[11] не отдамъ я тебѣ этого малютки. Мать его была моею жрицей; и какъ часто ночью, въ благовонномъ воздухѣ Индіи, бывала она моей собесѣдницей, сиживала со мной на желтомъ пескѣ Нептуна и слѣдила за плывшими по волнамъ торговцами; смѣялись мы, видя какъ паруса отъ сладострастнаго воздуха чреватѣли и дѣлались такими пузастыми, и она, подражая имъ — она была уже въ то время давно беременна[12] юнымъ пажемъ моимъ, — уплывала по землѣ, тихо и красиво покачиваясь, за разными для меня бездѣлушками, и возвращалась, какъ бы изъ далекаго плаванія съ богатымъ товаромъ. Но она, бывши смертной, умерла, родивъ этого ребенка; и изъ любви къ ней вырощу я этого ребенка; изъ любви къ ней не разстанусь съ нимъ.
ОБЕР. Долго намѣрена ты въ этомъ лѣсу оставаться?
ТИТА. Можетъ быть до конца брачныхъ торжествъ Тезея. Хочешь мирно водить съ нами хороводы, потѣшиться нашими, при лунномъ свѣтѣ, забавами — или съ нами; не хочешь — избѣгай меня, и я буду бѣгать мѣстъ тобою посѣщаемыхъ.
ОБЕР. Отдай мнѣ мальчика, и я пойду съ тобой.
ТИТА. Ни за волшебное твое царство. Уйдемъ отсюда, Феи; останусь долѣе — совсѣмъ мы разбранимся (Уходитъ съ своей свитой.)
ОБЕР. Хорошо, ступай; но не выберешься ты изъ этого лѣса, пока не помучу тебя за это оскорбленье. Ко мнѣ, любезный Пукъ. Помнишь какъ я, сидя однажды на мысу, слушалъ какъ несшаяся на спинѣ дельфина сирена распѣвала такъ сладостно-благозвучно, что и бурлившее море стихло отъ звуковъ ея голоса, и не одна звѣздочка стремглавъ вылетала изъ своей сферы чтобъ послушать ея пѣніе?
ПУКЪ. Помню.
ОБЕР. Въ это самое время я видѣлъ — но ты не могъ, — между хладнымъ мѣсяцемъ и землей летѣлъ во всеоружьи Купидонъ; онъ цѣлилъ въ прекрасную Весталку, царившую на Западѣ[13], и пустилъ свою стрѣлу съ такой силой, что пронзила бы, казалось, и сто тысячь сердецъ; но я видѣлъ, огненная стрѣла юнаго Купидона потухла въ цѣломудренныхъ лучахъ влажнаго мѣсяца, и царственная жрица прошла, въ дѣвственномъ раздумьи, нисколько не пораненная. Замѣтилъ однакожь я куда стрѣла Купидона упала: упала она на маленькій западный цвѣтокъ — прежде молочно-бѣлый, теперь отъ любовной раны пурпурный; «Любовью въ праздности»[14] называютъ его дѣвы. Добудь мнѣ этотъ цвѣтокъ; траву его я какъ-то тебѣ показывалъ. Сокъ ея, если имъ помазать смѣженныя сномъ вѣки, влюбляетъ и мущину и женщину до безумія въ первое живое существо, которое за тѣмъ увидитъ. Сыщи мнѣ цвѣтокъ этотъ, и возвратись съ нимъ сюда прежде чѣмъ левіафанъ успѣетъ проплыть и одну только милю.
ПУКЪ. Опояшу и весь земной шаръ минутъ въ сорокъ. (Уходите.)
ОБЕР. Будетъ у меня сокъ травы этой, улучу минуту, когда Титанія заснетъ, и намажу имъ ея вѣки; первое что она, проснувшись, увидитъ — будь это левъ, медвѣдь, иль волкъ, иль волъ, иль любопытная мартышка, иль суетливая обезьяна, — она начнетъ преслѣдовать страстною любовью; и я, прежде чѣмъ сниму эти чары съ глазъ ея — что могу сдѣлать другой травой, — заставлю ее уступить мнѣ пажа своего. Но это кто идетъ сюда? Я незримъ; подслушаю разговоръ ихъ.
ДЕМЕТ. Не люблю я тебя, и потому не преслѣдуй меня. Гдѣ же Лизандръ и прекрасная Гермія? Убью я его, она же меня убиваетъ. Ты сказала, что скрылись они въ этотъ лѣсъ, и я въ немъ; и дикъ, какъ эта дичь, оттого что не мору отыскать мою Гермію. Оставь меня! уходи, не слѣдуй за мною.
ЕЛЕНА. Ты самъ, жестокосердый магнитъ, притягиваешь меня къ себѣ; и не желѣзо притягиваешь ты, потому что сердце мое вѣрно какъ сталь; утрать свою силу притягивать, и я лишусь возможности за тобой слѣдовать.
ДЕМЕТ. Обольщаю я тебя? Говорю что ты прекрасна? Не говорю, напротивъ, сущую правду — что не люблю, и не могу любить тебя?
ЕЛЕНА. Именно по этому и люблю я тебя еще больше. Собаченка я твоя; видишь ли, Деметрій, чѣмъ болѣе ты будешь бить меня, тѣмъ болѣе буду я къ тебѣ ластиться; обращайся со мной, какъ съ своей собаченной: толкай меня ногами, бей меня, пренебрегай мной, губи меня, но только позволь мнѣ, недостойной, за тобой слѣдовать. Какого еще худшаго въ твоей любви мѣста могу я просить у тебя? И твое обращеніе со мной, какъ съ твоей собакой, будетъ величайшимъ для меня счастіемъ.
ДЕМЕТ. Не пытай чрезъ мѣру ненависть мою. Боленъ я, когда тебя вижу.
ЕЛЕНА. А я больна, когда тебя не вижу.
ДЕМЕТ. Вредишь ты страшно доброй своей славѣ, выходя за городъ, отдаваясь въ руки человѣка нисколько тебя не любящаго, довѣряя благопріятству ночи и сквернымъ внушеніямъ пустынности богатое сокровище твоей дѣвственности.
ЕЛЕНА. Твоя добродѣтель моя охрана его. Ріо не ночь, когда вижу я лице твое; потому и теперь совсѣмъ для меня не ночь; и этотъ лѣсъ нисколько не пустыня, потому что ты весь вѣдь міръ для меня; кто же можетъ сказать что я одна, когда здѣсь весь міръ на меня смотритъ?
ДЕМЕТ. Убѣгу отъ тебя, скроюсь въ кустахъ, оставлю тебя въ добычу звѣрямъ.
ЕЛЕНА. И у свирѣпѣйшаго изъ звѣрей не такое, какъ у тебя, сердце. Убѣги, если хочешь; извратится тогда только преданіе: Аполлонъ бѣжитъ, а Дафна гонитъ его; голубка преслѣдуетъ ястреба; смиренная лань старается поймать тигра. Безполезная торопливость, когда трусость преслѣдуетъ, а храбрость бѣжитъ.
ДЕМЕТ. Не хочу я болѣе тебя слушать; оставь меня; послѣдуешь за мной — вѣрь, сдѣлаю тебя въ лѣсу несчастной.
ЕЛЕНА. Ты и такъ, и въ храмѣ, и въ городѣ, и въ полѣ дѣлаешь меня несчастной. Стыдись, Деметрій! обиды твои позорятъ полъ мой; не можемъ мы добиваться любви оружіемъ, какъ мущины; за нами должны ухаживать; мы же не созданы для ухаживанья. Иду за тобой, и сдѣлаю и адъ раемъ смертью отъ руки такъ страстно любимой. (Уходитъ за нимъ.)
ОБЕРО. Утѣшься, Нимфа; прежде чѣмъ онъ оставитъ этотъ лѣсъ, ты побѣжишь отъ него, а онъ примется преслѣдовать тебя своей любовью.
Ну что, странникъ, добылъ ты цвѣтокъ?
ПУКЪ. Вотъ онъ.
ОБЕРО. Давай. Знаю я бережокъ, поросшій дикимъ тминомъ, буквицей и колеблющейся Фіалкой, осѣненный, почти какъ шатромъ, благоухающей каприфолью, пахучими розами и красивымъ шиповникомъ: тамъ Титанія просыпаетъ часть ночи, убаюканная играми и хороводными пѣснями; тамъ змѣя сбрасываетъ съ себя пеструю свою шкурку, одежду достаточно просторную и для Эльфа; сокомъ этого цвѣтка увлажу я ея глаза и преисполнится она противнѣйшихъ Фантазій. Возьми и ты частицу его, отыщи въ лѣсу юношу, пренебрегающаго любовью прекрасной аѳинской дѣвы, и помажь имъ его глаза; но только когда первое, что онъ за тѣмъ долженъ увидѣть, будетъ она. Смотри же, постарайся устроить, чтобы онъ влюбился въ Нее еще сильнѣй, чѣмъ она въ него, и возвращайся ко мнѣ еще до первыхъ пѣтуховъ.
ПУКЪ. Будь покоенъ, слуга твой все исполнитъ какъ надо.
СЦЕНА 3.
правитьТИТАН. Ну, хороводъ, и волшебную теперь пѣсню; за тѣмъ, на треть минуты удалитесь: однѣ убивать червячковъ въ распуколькахъ розъ; другія — воевать съ летучими мышами изъ за кожистыхъ ихъ крыльевъ на рубашечки для маленькихъ моихъ эльфовъ; третьи — отгонять шумливую сову, всю ночь кричащую, дивуясь красивымъ нашимъ эльфамъ. Усыпите жь меня пѣніемъ, и за тѣмъ за свои обязанности. Дайте отдохнуть мнѣ.
1 ФЕЯ. Съ раздвоеннымъ языкомъ змѣи вы пестрыя,
И вы, ежи иглистые, сюда не являйтеся,
Мѣдяницы, ящеры вредить не покушайтеся,
Къ царицѣ нашей не подбирайтеся.
ХОРЪ. Слей же, Филомелла, ты мелодію свою
Съ нашимъ баюшки баю:
Баю, баю, баюшки баю.
Чтобъ ни зло, ни колдовство, ни чары.
Къ царицѣ нашей никогда не подбирались;
Спи жь себѣ покойно, баюшки баю.
2 ФЕЯ. Пауки-ткачи, сюда вы не являйтеся;
Дальше, дальше длинно-ногіе отсюда;
Черные жуки не приближайтеся,
Черви, улитки никакъ вы не тревожьте ее.
ХОРЪ. Слей же, Филомелла, ты мелодію свою и т. д.
1 ФЕЯ. Теперь проворнѣе отсюда; здѣсь все теперь прекрасно; одна однакожь пусть останется и сторожитъ въ сторонкѣ. (Феи уходятъ. Титанія спитъ.)
ОБЕРО. (Выжимая сокъ цвѣтка на вѣки Титаніи). Что проснувшись увидишь, въ то страстно влюбися; люби и томися по томъ; будь это бобръ, иль котъ, медвѣдь, или барсъ, или кабанъ щетинистый — представится онъ тебѣ, когда проснешься, твоимъ возлюбленнымъ; проснись, какъ только приблизится что нибудь гадкое. (Уходитъ.)
ЛИЗАН. Дорогая моя, утомило тебя это блужданіе по лѣсу; сбился я, признаюсь, съ дороги. Отдохнемъ, Гермія, если только хочешь; дождемся здѣсь отраднаго разсвѣта.
ГЕРМІ. Будь по твоему, Лизандръ; отыщи себѣ ложе, а я на этомъ бугоркѣ успокою мою голову.
ЛИЗАН. Одна кочка будетъ для насъ обоихъ подушкой; одно сердце, одно ложе, двѣ груди и одна вѣрность.
ГЕРМІ. Нѣтъ, добрый Лизандръ; прошу тебя, мой милый, лягъ пока подальше, не ложись такъ близко.
ЛИЗАН. О, пойми это, моя милая, въ самомъ невинномъ смыслѣ; любовь понимаетъ довѣріемъ любви[15]. Я разумѣю, что мое сердце такъ связано съ твоимъ, что можемъ принять ихъ за одно; что двѣ наши груди такъ скованы клятвою, что хотя ихъ и двѣ — вѣрность все-таки одна. Потому, не отказывай мнѣ въ ложѣ подлѣ тебя; вѣрь, Гермія, это ложе ложью не осквернится[16].
ГЕРМІ. Отлично играешь ты, Лизандръ, словами. Прокляла бы я страшно и мой нравъ и мою гордость, еслибъ Гермія хотѣла сказать что лжетъ Лизандръ. Но, милый мой, изъ любви и любезности, лягъ подальше; такое, требуемое скромностью, разлученіе, можно сказать весьма прилично для добродѣтельнаго юноши и дѣвы. Лягъ вонъ тамъ, и покойной ночи, мой добрый другъ. Да не измѣнится твоя любовь до конца дорогой твоей жизни.
ЛИЗАН. Аминь, аминь, говорю я, на прекрасную эту молитву; кончайся жизнь, когда кончится моя вѣрность! Лягу здѣсь; да даруетъ тебѣ сонъ полнѣйшее успокоеніе!
ГЕРМІ. Половина этого желанія да сомкнетъ вѣки пожелавшаго! (Они засыпаютъ.)
ПУКЪ. Весь лѣсъ обошелъ, и не нашелъ Аѳинянина, на глазахъ котораго долженъ испытать любовную силу цвѣтка этого. — Ночь и безмолвіе! — Это кто? Аѳинская на немъ одежда — это онъ, какъ говорилъ мой повелитель, пренебрегаетъ аѳинскою дѣвой. — Вотъ и она, спитъ какъ убитая на сырой и грязной землѣ. Бѣдная! и прилечь-то подлѣ этого безчувственнаго, этого безсердечнаго она не посмѣла. Постой-же, неучъ, выжму на твои глаза всю силу этихъ чаръ. Пробудится — любовь, не допускай болѣе сна до вѣкъ его. Проснись же когда уйду; спѣшу къ Оберону. (Уходитъ.)
ЕЛЕНА. Остановись, лучше ужь убей, милый Деметрій.
ДЕМЕТ. Отстань, не приставай такъ.
ЕЛЕНА. И ты въ такую темь оставишь меня? не дѣлай этого.
ДЕМЕТ. Оставайся здѣсь на свой страхъ; хочу идти одинъ. (Убѣгаетъ.)
ЕЛЕНА. Совсѣмъ выбилась я изъ силъ отъ безумнаго этого преслѣдованія; чѣмъ болѣе умоляю, тѣмъ менѣе успѣваю. Счастлива Гермія, гдѣ бы она ни покоилась; благодатные, чарующіе глаза у ней. Отчего они у нея такіе свѣтлые? Не отъ слезъ же соленыхъ; еслибъ отъ нихъ — мои орошались ими гораздо чаще. Нѣтъ, нѣтъ, гадка я, какъ медвѣдица, потому что и встрѣчавшіяся мнѣ животныя бросались отъ страха въ сторону; потому и не удивительно, что и Деметрій бѣжитъ отъ меня, какъ отъ чудища. Какъ же лживо и коварно мое зеркало, убѣдившее меня, что могу поспорить красотой съ Герміей? — Это кто? — Лизандръ! на землѣ? Мертвъ, или спитъ? не вижу я ни крови, ни раны! — Лизандръ, живъ ты, проснись.
ЛИЗАН. (Просыпаясь). И пойду я для тебя и въ огонь. Прозрачна ты, Елена! Являетъ природа свое могущество, давая мнѣ возможность и сквозь твою грудь видѣть твое сердце. Гдѣ же Деметрій? О, какъ стоить гадкое это слово, его именующее, гибели отъ меча моего!,
ЕЛЕНА. Не говори этого, Лизандръ; не говори. Что же тебѣ, что любитъ онъ твою Гермію? что же тебѣ? Вѣдь Гермія любитъ все-таки тебя: будь же этимъ доволенъ.
ЛИЗАН. Доволенъ Герміей? Нѣтъ: жалки мнѣ скучныя мгновенія съ ней проведенныя. Не Гермію, Елену люблю я теперь. Кто жь не промѣняетъ ворону на голубку? Воля человѣка управляется его разумомъ, а разумъ говоритъ мнѣ что ты гораздо достойнѣе. Все растущее до поры не зрѣло, такъ и я, слишкомъ юный, былъ до сихъ поръ недозрѣвшимъ еще до разума; но теперь достигъ я полнаго человѣческаго развитія; разумъ сдѣлался руководителемъ моей воли, и ведетъ меня къ твоимъ очамъ, въ которыхъ вижу дивныя повѣсти любви, въ богатѣйшей книгѣ любви написанныя.
ЕЛЕНА. Зачѣмъ родилась я для такой злой насмѣшки? Чѣмъ заслужила я такое отъ тебя презрѣніе? Не довольно ль, слишкомъ не довольно ль и того, что никогда не могла, никогда и не смогу заслужить ласковаго взгляда Деметрія; а ты издѣваешься еще надъ моимъ безсиліемъ? Обижаешь ты меня, жестоко обижаешь, такимъ презрительнымъ ухаживаніемъ. Прощай; признаюсь, я думала, что гораздо ты благороднѣе. Неужли же женщина, за то, что однимъ отвергнута, другимъ должна оскорбляться! (Уходитъ.)
ЛИЗАН. Она не видала Герміи. — Спи же, спи здѣсь, Гермія, и никогда уже къ Лизандру не приближайся! Какъ пресыщеніе сластями порождаетъ страшное въ желудкѣ къ нимъ отвращеніе, или какъ покинутыя ереси, особенно для обманутыхъ ими, становятся ненавистны, такъ и ты, мое пресыщеніе, моя ересь, будь ненавистна всѣмъ, и мнѣ всѣхъ болѣе! Напрягитесь же всѣ мои силы на любовь и преданность Еленѣ: буду рабомъ ея! (Уходить.)
ГЕРМІ. (Просыпаясь). Помоги, помоги мнѣ, Лизандръ! Оторви змѣю, подползшую къ моей груди! О, сжалься! — ахъ, какой это страшный сонъ! — Посмотри, Лизандръ, какъ я дрожу отъ страха. Мнѣ казалось, что змѣя выѣдаетъ мое сердце, а ты, глядя на жестокое ея прожорство, сидишь и посмѣиваешься. — Лизандръ! какъ, нѣтъ его? Лизандръ! мой повелитель! не слышитъ? Ушелъ? Ни звука, ни слова? Ахъ, гдѣ же ты? Отзовись, если слышишь; отзовись, молю любовью! Я лишаюсь почти чувствъ отъ страха. Нѣтъ? — вижу теперь, что нѣтъ тебя по близости; умру, или сейчасъ же найду тебя. (Уходить.)
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА 1.
правитьКЛУБЪ. Всѣ ли сошлись мы?
ПИГВА. Всѣ, всѣ; и славное же это мѣсто для нашей репетиціи. Эта зеленая лужайка будетъ нашей сценой, этотъ боярышникъ нашей уборной, и мы произведемъ все точно такъ, какъ произведемъ потомъ передъ Герцогомъ.
КЛУБЪ. Питеръ Пигва.
ПИГВА. Что, неугомонный Клубъ?
КЛУБЪ. Въ этой комедіи Пирама и Тисби, есть кое что такое, что никакъ не поправится. Во первыхъ, Пирамъ долженъ выхватить мечъ чтобъ убить себя — этого барыни не выдержатъ. Что ты на это скажешь?
РЫЛЬЦ. Это, клянусь Пресвятой, дѣйствительно страхъ какъ страшно.
ХУДЫШ. Я думаю, убійство-то намъ надо, когда все кончится, выпустить.
КЛУБЪ. Никакъ; придумалъ я какъ все поправить. Напишите прологъ, и пусть прологъ-то и намекнетъ, что мы мечами нашими никакого вреда не причинимъ; что Пирамъ убьется не въ самомъ дѣлѣ; а для большаго еще успокоенія, скажите имъ, что я, Пирамъ, не Пирамъ, а ткачъ Клубъ. Это избавитъ ихъ отъ всякаго страха.
ПИГВА. Хорошо; составимъ такой прологъ; напишемъ его шести и восьмистопными.
КЛУБЪ. Нѣтъ, прибавьте еще двѣ; пусть будетъ восьми и восьмистопный.
РЫЛЬЦ. А не испугаются ли барыни и льва-то?
ХУДЫШ. Боюсь этого — увидите.
КЛУБЪ. Надо намъ, господа, хорошенько поразсудить объ этомъ: ввести — Боже упаси! — льва въ среду барынь, дѣло страшное; потому что нѣтъ хищной птицы ужаснѣе льва, живаго; потому и должны мы взять это въ разсчетъ.
РЫЛЬЦ. Такъ другой прологъ пусть скажетъ, что не левъ онъ.
КЛУБЪ. Нѣтъ; надо сказать его имя, надо чтобъ половина его лица была видна изъ львиной шеи, и что бы самъ онъ произнесъ, если не что-нибудь иное для тогожь недостатка, такъ вотъ что: «Госпожи, или прекрасныя госпожи, я пожелалъ бы, или потребовалъ, или попросилъ бы васъ не пугаться, не трепетать; отвѣчаю моей жизнью за вашу. Если вы думаете, что я явился сюда львомъ — горе мнѣ; нѣтъ, не такая я штука; такой же я человѣкъ какъ и всѣ»; и за симъ пусть онъ назоветъ себя, скажетъ на прямки, что столяръ онъ Смычка.
ПИГВА. Прекрасно; такъ мы и сдѣлаемъ. Но есть еще двѣ премудреныя вещи: первая — какъ ввести мѣсячный свѣтъ въ комнату; вы вѣдь знаете, что Пирамъ и Тизби при мѣсячномъ свѣтѣ встрѣчаются.
СМЫЧК. А ночь-то представленія нашей комедіи будетъ мѣсячная?
КЛУБЪ. Календарь, календарь! отыскать мѣсячная ли.
ПИГВА. Мѣсячная.
КЛУБЪ. Такъ вы оставьте только окно большой комнаты, въ которой будетъ наше представленіе, открытымъ; и мѣсяцу можно будетъ свѣтить въ окошко.
ПИГВА. Такъ; а не то, пусть кто нибудь войдетъ съ вязанкой терновника и съ фонаремъ, и скажетъ, что онъ пришелъ для заявленія, или представленія роли мѣсячнаго свѣта. Но за симъ, есть еще другая штука: намъ нужна въ большой комнатѣ стѣна; потому что Пирамъ и Тизби, какъ говорится въ исторіи, разговариваютъ сквозь трещину стѣны.
СМЫЧК. Ну стѣну-то вы никакъ ужь не втащите. — Что ты на это, Клубъ, скажешь?
КЛУБЪ. Стѣну тоже кто нибудь представитъ; обмажьте его только немного известкой, глиной или штукатуркой, для обозначенія стѣны, и пусть онъ держитъ пальцы вотъ такъ[17]: черезъ эту щель и будутъ Пирамъ и Тизби шептаться.
ПИГВА. Уладимъ это, и все улажено. Ну, сядемъ же всѣ матерью рожденные, и приступимъ къ репетиціи. Пирамъ, тебѣ начинать. Проговоришь свою роль, ступай въ эти кусты; тоже дѣлай каждый соотвѣтственно своей ролѣ.
ПУКЪ. Это что за олухи расходились такъ близко къ ложу прекрасной царицы? Вотъ тебѣ на, готовится представленіе. Буду зрителемъ и актеромъ, если окажется нужнымъ.
ПИГВА. Говори же, Пирамъ. — Тизби приблизься.
ПИРАМ. О Тизби, чуждое цвѣтовъ благоуханье —
ПИГВА. Чудное, чудное.
ПИРАМ. — Чудное цвѣтовъ благоуханье,
Мнѣ такъ же сладостно твое дыханье.
Но слышу голосъ я; ты здѣсь побудь покуда,
Я жь сейчасъ вернусь къ тебѣ оттуда. (Уходитъ.)
ПУКЪ. Удивительнѣйшій это изъ всѣхъ Пирамовъ! (Уходитъ за нимъ.)
ТИЗБА. Моя теперь очередь?
ПИГВА. Разумѣется твоя; ты долженъ понять, что онъ уходитъ, чтобъ узнать какой онъ тамъ слышалъ голосъ, и сейчасъ же вернется.
ТИЗБА. Лучезарнѣйшій Пирамъ, лилейной бѣлизною
Поспоритъ что и съ алой розы красотою,
Бойкій юноша, къ тому жь милѣйшій изъ людей,
И вѣрный, какъ вѣрнѣйшій изъ коней,
Который никогда усталости не знаетъ,
Сойдуся у могилы Нина я съ тобой.
ПИГВА. У могилы Нина? что ты, любезный? — Тебѣ не слѣдуетъ еще говорить это; этимъ ты отвѣчаешь Пираму. Ты говоришь всю твою роль сподрядъ, и реплики, и все. Входи Пирамъ; твоя реплика ужь сказана; она вѣдь усталости не знаетъ.
ТИЗБА. О! — И вѣрный, какъ вѣрнѣйшій изъ коней,
Который никогда усталости не знаетъ.
ПИРАМ. Лишь для тебя Пирамъ, о Тизби, быть такимъ желаетъ.
ПИГВА. О, чудовищно! ужасно! Нечистое грозитъ намъ здѣсь навожденіе. Молитесь, господа! бѣжимъ, господа! помогите! (Убѣгаютъ въ страхѣ.)
ПУКЪ. Я за вами; погоняю я васъ по топямъ, по чащамъ, по кустарникамъ. Буду поочередно то лошадью, то собакой, то боровомъ, то безголовымъ медвѣдемъ, то огнемъ; буду ржать, лаять, хрюкать, ревѣть и жечь, какъ лошадь, собака, боровъ, медвѣдь, огонь. (Уходитъ.)
КЛУБЪ. Зачѣмъ же это они такъ бросились отсюда? штука это, чтобъ попугать меня.
РЫЛЬЦ. О Клубъ, превращенъ ты! что это я на плечахъ у тебя вижу? (Уходитъ.)
КЛУБЪ. Что же видишь ты? видишь ослиную голову на своихъ собственныхъ? видишь вѣдь?
ПИГВА. Помоги, помоги тебѣ, Клубъ, Господи! преобразованъ ты. (Уходитъ въ ужасѣ.)
КЛУБЪ. Понимаю я ихъ хитрость: хотятъ они одурачить меня, напугать, если удастся; но не тронусь я отсюда, что бы они тамъ ни дѣлали. Буду здѣсь похаживать; затяну пѣсню, чтобы слышали, что нисколько не испугался я. (Поетъ.)
И черный дроздъ съ оранжевымъ носкомъ,
И сѣрый дроздъ съ пріятнымъ голоскомъ,
И королекъ съ коротенькимъ перомъ —
ТИТАН. (Пробуждаясь.) Какой это ангелъ нарушаетъ мой сонъ на ложѣ изъ цвѣтовъ.
КЛУБЪ. (Поетъ):
И воробчикъ, и щегленокъ,
И голосистый жаворонокъ,
А пестрая кукушка,
На дерзкій крикъ которой
Не каждый скажетъ мужъ: ты врешь 1); —
1) Намекъ на созвучіе крика кукушки съ словомъ cuckoo, cuckold — рогоносецъ.
потому что, въ самомъ дѣлѣ, кто жь свяжется съ такой глупой птицей? кто станетъ обличать птицу во лжи, сколько бы она тамъ ку-ку! ни кричала?
ТИТАН. Прошу тебя, прекрасный смертный, спой еще что-нибудь; ухо мое влюбилось въ твой голосъ, глазъ порабощенъ твоимъ образомъ; могущество твоихъ прелестей заставляетъ меня, противъ воли, при первомъ же взглядѣ, сказать, поклясться тебѣ, что люблю я тебя.
КЛУБЪ. Кажется, сударыня, никакого на это резона у васъ не имѣется; впрочемъ, сказать правду, резонъ и любовь рѣдко вѣдь, въ настоящее время, уживаются. Тѣмъ прискорбнѣе, что какой-нибудь честный сосѣдъ не сдружить ихъ. Умѣю, видите ли, я и потрунить при случаѣ.
ТИТАН. Ты такъ же и уменъ, какъ прекрасенъ.
КЛУБЪ. Ну нѣтъ, не такъ, ни то, ни другое; хвати у меня ума и на столько, чтобъ выбраться изъ этого лѣса, было бы его вполнѣ для моего обихода достаточно.
ТИТАН. О, не желай изъ этого лѣса выбраться. Ты хочешь, не хочешь, въ немъ останешься. Я духъ, и не изъ простыхъ; лѣто вѣчно въ моихъ владѣніяхъ, а я люблю тебя: останься же со мной; я дамъ тебѣ эльфовъ въ услуженіе, и примутся они отыскивать для тебя брилліанты въ глубяхъ, будутъ нѣтъ пока ты спишь на сжатыхъ цвѣтахъ; я же такъ очищу смертную твою оболочку, что будешь порхать какъ духъ воздушный. — Цвѣтокъ-горошка! Паутинка! Моль! Горчичкое-сѣмячко!
1. эльф. Я здѣсь.
2. эльф. И я.
3. эльф. И я.
4. эльф. И я.
ВСѢ. Куда летѣть намъ?
ТИТАН. Будьте добры и любезны съ этимъ господиномъ; прыгайте, скачите вкругъ его на его прогулкахъ; кормите его абрикосами и княженицей, пурпурнымъ виноградомъ, зелеными фигами и шелковицей; похищайте для него у дикихъ пчелъ медовые ихъ мѣшечки, вырывайте вощанныя ихъ ножки на свѣчи, зажигайте ихъ огненными глазами свѣтляковъ и свѣтите ими моему милому при его отходѣ ко сну и при пробужденіи; отрывайте росписныя крылушки бабочекъ и отвѣвайте ими лучи мѣсяца отъ сомкнутыхъ вѣкъ его. Привѣтствуйте же его, эльфы.
1. эльф. Привѣтъ тебѣ, смертный!
2. эльф. И мой!
3. эльф. И мой!
4. эльф. И мой!
КЛУБЪ. Отъ души, многоуважаемые, благодарю васъ. Ваше имя, почтенѣйшій?
1. эльф. Паутинка.
КЛУБЪ. Очень радъ покороче съ вами, любезный господинъ Паутинка, познакомиться. Порѣжу если палецъ — осмѣлюсь прямо къ вамъ прибѣгнуть. — А ваше, достолюбезнѣйшій?
2. эльф. Цвѣтокъ-горошка.
КЛУБЪ. Прошу васъ за меня замолвить у госпожи Кожуры, вашей матушки, и у господина Стручка, вашего батюшки, добрѣйшій господинъ Цвѣтокъ-горошка. Очень радъ и съ вами покороче познакомиться. — Прошу и вашу милость сказать мнѣ ваше имя.
3. эльф. Горчичное-сѣмячко.
КЛУБЪ. Знаю я, любезнѣйшій господинъ Горчичное сѣмячко, благодушіе ваше отлично; гнусный этотъ исполино-образный ростбифъ пожралъ не мало господъ вашего рода. Вѣрьте, родство ваше не разъ выжимало слезы изъ глазъ моихъ. Очень радъ покороче познакомиться и съ вами, добрѣйшій господинъ Горчичное-сѣмячко.
ТИТАН. Служите жь ему: ведите его въ мою бесѣдку. Луна смотритъ какъ-то слезливо, а плачетъ она — плачетъ и каждый маленькій цвѣточекъ, сокрушаясь о какомъ-либо вынужденномъ цѣломудріи. Окуйте языкъ моего милаго, и ведите его безмолвно. (Уходятъ.)
СЦЕНА 2.
правитьОБЕРО. Какъ хочется узнать проснулась ли Титанія, и кто первый, въ кого до безумія должна она влюбиться, глазамъ ея представился. —
Но вотъ и мой посланный. — Ну что, духъ проказливый? что дѣется теперь въ волшебномъ этомъ лѣсѣ?
ПУКЪ. Влюбилась царица въ чудище. Близехонько къ ея, ей посвященной бесѣдкѣ, когда она крѣпко спала въ ней, собралась ватага оборванцевъ, паршивыхъ ремесленниковъ, изъ насущнаго хлѣба въ аѳинскихъ лавченкахъ работающихъ, для репетиціи комедіи, которую они задумали представить въ день брака великаго Тезея. Безмозглѣйшій изъ болвановъ неотесанной этой сволочи, представлявшій въ ихъ піесѣ Пирама, вошелъ, кончивъ свою тираду, въ кусты, и я, воспользовавшись этимъ случаемъ, обратилъ его голову въ ослиную. Тотчасъ за тѣмъ ему надобно было отвѣчать Тизбѣ, и онъ выступилъ опять на сцену. Тутъ, какъ дикіе гуси, завидѣвшіе подползающаго птицлова, или какъ рыжеголовыя галки отъ выстрѣла вдругъ съ крикомъ вспархиваютъ, раздѣляются и безумно разсѣкаютъ воздухъ, такъ точно полетѣли отъ него, увидивъ его, и его товарищи, сшибая другъ друга съ ногъ, крича: разбой, призывая изъ Аѳинъ къ себѣ на помощь. Потерявъ голову, такъ у нихъ слабую, отъ страха такъ сильнаго, они вооружили противъ себя и бездушные даже предметы; тернъ, шиповникъ дерутъ одежду ихъ: у одного отрываютъ рукавъ, съ другаго срываютъ шапку; все что-нибудь да отхватываетъ у все-уступающихъ. Такъ я и угналъ ихъ отсюда безумнымъ страхомъ, удержавъ здѣсь только драгоцѣннаго, превращеннаго Пирама; а тутъ — такъ ужь это случилось, — проснулась и Титанія, и тотчасъ же въ осла влюбилась.
ОБЕРО. Все вышло лучше, чѣмъ ожидалъ. А вѣки Аѳинянина увлажилъ ты любовнымъ сокомъ, какъ я велѣлъ тебѣ?
ПУКЪ. Я нашелъ его спящимъ — и это сдѣлано; не въ далекѣ отъ него лежала и Аѳинянка; проснется онъ — непремѣнно ее увидитъ.
ОБЕРО. Отойдемъ; это тотъ самый Аѳинянинъ.
ПУКЪ. Женщина-то та, но мущина не тотъ. (Отходятъ.)
ДЕМЕТ. О зачѣмъ же отталкиваешь ты того, кто такъ тебя любитъ? Говори такъ зло со злымъ врагомъ твоимъ.
ГЕРМІ. Я только браню тебя, когда какъ ты заслуживаешь, можетъ быть, и худшаго еще; потому что ты, боюсь, далъ мнѣ поводъ и къ проклятіямъ. Убилъ ты Лизандра, когда онъ спалъ — погрузившись въ кровь но колѣни, погрузись еще глубже — убей и меня. И солнце не было такъ вѣрно дню, какъ онъ мнѣ. Ушелъ ли бы онъ отъ спящей Герміи? Скорѣй повѣрю, что можно и весь земной шаръ пробуравить, и что мѣсяцъ проскользнетъ сквозь это отверстіе къ антиподамъ, чтобъ досадить брату своему, солнцу полуденному. Непремѣнно убилъ ты Лизандра; такъ смотритъ только убійца; такъ мертвенно, такъ свирѣпо.
ДЕМЕТ. Такъ смотритъ убитый, и такъ смотрю я, насквозь твоей безпощадной жестокостью пронзенный; ты же, убійца, смотришь такъ же свѣтло и ясно, какъ вонъ та Венера въ блестящей своей сферѣ.
ГЕРМІ. Не поможетъ это моему Лизандру; гдѣ онъ? О, добрый Деметрій, возвратишь ты мнѣ его?
ДЕМЕТ. Скорѣй отдалъ бы трупъ его моимъ собакамъ.
ГЕРМІ. Прочь же отъ меня, собака! прочь, песъ! Ты вытѣсняешь меня изъ предѣловъ дѣвственнаго терпѣнія. Такъ убилъ ты его? Будь же навсегда вычеркнутъ изъ списка людей! О! хоть разъ скажи правду, скажи правду для меня: не смѣя взглянуть на бодрствующаго, ты убилъ его спящаго? О! какой подвигъ! Не способны на такой же и змѣя и ехидна? И ехидна свершила его; потому что языкомъ раздвоеннѣе твоего, змѣя, никогда еще ехидна не жалила.
ДЕМЕТ. Ты истощаешь гнѣвъ свой потокомъ заблужденья[18]; не истиненъ я въ крови Лизандра; да и не умеръ онъ, на сколько мнѣ извѣстно.
ГЕРМІ. Скажи же, молю, здоровъ онъ?
ДЕМЕТ. Какая же будетъ мнѣ, еслибъ могъ, тогда зато награда?
ГЕРМІ. Право никогда болѣе меня не видѣть. — Ненавистно мнѣ твое присутствіе; живъ, или мертвъ онъ — не надоѣдай мнѣ болѣе. (Уходитъ.)
ДЕМЕТ. Гнаться за ней, когда она въ такомъ бѣшеномъ настроеніи, безполезно, и потому отдохну здѣсь немного. Тягость горя становится еще тягостнѣе отъ долга несостоятельнаго сна горю; можетъ быть, теперь онъ хоть сколько нибудь и уплатитъ, если пожду здѣсь его къ тому расположенія. (Ложится и засыпаетъ.)
ОБЕРО. (Выходя впередъ). Что ты надѣлалъ? ты рѣшительно ошибся, и выжалъ любовный сокъ на глаза истинно любящаго; твоя ошибка неминуемо обратитъ любовь истинную въ лживую, а лживой не сдѣлаетъ истинной.
ПУКЪ. Судьба пересилила; ея вѣдь дѣло, что на одного неизмѣннаго милліонъ измѣняетъ, нарушая клятву за клятвой.
ОБЕРО. Обѣги, быстрѣе вѣтра, весь лѣсъ, и отыщи Елену Афинскую. Совсѣмъ отъ любви больная, она блѣднехонька: вздохи любви согнали кровь съ ея лица. Приведи ее сюда какимъ нибудь обманомъ, а я очарую между тѣмъ его глаза къ ея приходу.
ПУКЪ. Бѣгу, бѣгу; смотри лечу быстрѣе и стрѣлы, пущенной Татариномъ. (Уходите.)
ОБЕРО. (Выжимая сокъ цвѣтка на глаза Деметрія). Цвѣтокъ багряно-цвѣтный, стрѣлой Купидона пораненный, проникни въ его очи! Увидитъ онъ свою возлюбленную, да блеститъ она для него такъ же ярко, какъ Венера на небѣ. Проснешься, и будетъ она подлѣ — проси себѣ у ней лѣкарства.
ПУКЪ. Властелинъ волшебной нашей страны, Елена близко, а съ ней и юноша, заставившій меня ошибиться; онъ молитъ ее, чтобъ полюбила его. Полюбуемся мы безумной ихъ комедіей? О, какъ же глупы смертные-то!
ОБЕРО. Отойдемъ въ сторону; говоръ ихъ разбудитъ Деметрія.
ПУКЪ. И тогда разомъ двое примутся за ней ухаживать; отличная будетъ это потѣха; ничто мнѣ такъ не нравится, какъ путаница. (Они отходятъ въ сторону.)
ЛИЗАН. Зачѣмъ думать, что я въ насмѣшку добиваюсь любви твоей? Проявляется когда-нибудь насмѣшка, презрѣніе слезами? Смотри, когда клянусь я тебѣ въ любви — я плачу; а клятвы, такъ рождающіяся, самимъ уже рожденіемъ своимъ заявляютъ свою искренность. Какъ же можетъ, имѣющее такое ручательство искренности, во мнѣ казаться тебѣ презрѣніемъ?
ЕЛЕНА. Ты все болѣе и болѣе выдаешь свое коварство. Какая дьявольски-святая ошибка, когда правда убиваетъ правду! — Герміи клятвы эти; хочешь покинуть ее? — Взвѣсь клятву клятвой, и ничего ты не вывѣсишь; положи клятвы ей въ одну чашку, а клятвы мнѣ — въ другую, окажутся всѣ одного вѣса: всѣ такъ же вѣскими, какъ сказки.
ЛИЗАН. Я былъ безъ ума, когда клялся ей.
ЕЛЕНА. Безъ него ты, по моему мнѣнью, и теперь, покидая ее.
ЛИЗАН. Деметрій любитъ ее, а тебя онъ не любитъ.
ДЕМЕТ. (Просыпаясь). О Елена, богиня, нимфа, совершенство, божество! Съ чѣмъ сравняю я, моя любовь, очи твои? Мутенъ передъ ними и кристалъ. О, какъ обольстительно зрѣлы твои губки, двѣ эти цѣлующіяся вишенки! И чистая, замерзшая бѣлизна, овѣваемый восточными вѣтрами снѣгъ высокаго Тавра обращается въ ворона, когда ты поднимешь руку свою. О, дай же мнѣ поцѣловать этотъ образчикъ чистѣйшей бѣлизны[19], эту печать блаженства.
ЕЛЕНА. О, гнусность! о, адъ! вижу, для потѣхи, сговорились вы, оскорблять меня. Мало вамъ ненавидѣть — знаю вѣдь, что ненавидите вы меня, — надо еще издѣваться надо мной? Еслибъ вы были люди, а по виду люди вы — не обращались бы вы такъ съ порядочной женщиной; не увѣряли бы, не клялись бы въ любви, не преувеличивали бы моихъ достоинствъ тогда какъ, увѣрена, ненавидите меня. Соперничали вы любовью къ Герміи, соперничаете теперь насмѣшками надъ Еленой. Какой прекрасный подвигъ, какое доблестное дѣло вызвать насмѣшками слезы на глаза бѣдной дѣвушки! Ни одинъ благородный человѣкъ не оскорбитъ такъ дѣвушки; не выведетъ бѣдной изъ терпѣнія, и для одной только потѣхи.
ЛИЗАН. Жестокъ ты, Деметрій; не будь такимъ; вѣдь ты Гермію любишь; это ты знаешь, знаю и я, и отъ всей души, отъ всего сердца уступаю я тебѣ мою часть въ любви Герміи; уступи и ты мнѣ свою въ любви Елены, которую люблю; и буду любить до смерти.
ЕЛЕНА. Никогда еще столько пустаго дыханія насмѣшниками не тратилось.
ДЕМЕТ. Владѣй, Лизандръ, своей Герміей; не нужна она мнѣ; если я когда нибудь любилъ ее, любовь эта прошла. Сердце мое было только благоразумнымъ у ней гостемъ, и теперь возвратилось къ Еленѣ, домой, чтобъ никогда ужь не отлучаться.
ЛИЗАН. Неправда это, Елена.
ДЕМЕТ. Не отрицай любви, которой самъ не знаешь, или дорого за то поплатишься. — Смотри, твоя возлюбленная идетъ сюда; вотъ кто тебѣ дорогъ.
ГЕРМІ. Темная ночь, отнимающая у глазъ ихъ способность, усиливаетъ воспріимчивость уха; ослабляя зрѣніе, удвоиваетъ она, въ награду, слухъ. Не глазами отыскала я тебя, Лизандръ; ухо, благодарю его, привело меня на звукъ твоего голоса. Но зачѣмъ же ты такъ безжалостно оставилъ меня?
ЛИЗАН. Къ чему оставаться тому, кого любовь нудитъ идти?
ГЕРМІ. Какая жь любовь могла заставить Лизандра уйдти отъ меня?
ЛИЗАН. Любовь Лизандра, не позволявшая ему оставаться; прекрасная Елена, озлащающая ночь болѣе всѣхъ этихъ огненныхъ кружечковъ, этихъ очей неба. Зачѣмъ ищешь ты меня? не заставило это тебя догадаться, что ненависть, которую къ тебѣ питаю, заставила меня такъ тебя покинуть?
ГЕРМІ. Ты говоришь не то, что думаешь; не можетъ это быть.
ЕЛЕНА. Скажите, и она съ ними въ заговорѣ! Вижу теперь, вы всѣ, чтобъ насмѣяться надо мной, сговорились разыграть лживую эту комедію. Коварная Гермія! безсовѣстнѣйшая изъ дѣвъ! и ты въ заговорѣ, согласилась такъ гнусно, вмѣстѣ съ ними, издѣваться надо мной? Неужели и всѣ мечты, которыя мы другъ съ другомъ дѣлили, и сестринскіе обѣты, и часы которые въ двоемъ проводили, часы, заставлявшіе насъ бранить быстроногое время за разлученіе насъ — неужели все это забыто? — и школьная дружба, и невинность дѣтства? Какъ двѣ искусныя богини нашими иглами создавали мы, Гермія, обѣ одинъ цвѣтокъ, обѣ по одному узору, сидя на одной подушкѣ, обѣ напѣвая одну и ту же пѣсню, однимъ и тѣмъ же тономъ; какъ будто наши руки, сердца, голоса и помышленія принадлежали одному тѣлу. Такъ росли мы, какъ двойная вишенка, какъ будто раздѣленная, но и при самомъ раздѣленіи соединенная; какъ двѣ любящіяся ягодки[20] на одномъ стебелькѣ были мы два тѣла, но съ однимъ сердцемъ; какъ два геральдическіе щита однимъ шлемомъ увѣнчанные и одному только принадлежащіе. И ты хочешь разорвать старую любовь нашу, соединившись съ мущинами, чтобъ насмѣяться надъ бѣднымъ твоимъ другомъ? Не дружественно, не женственно это: весь нашъ полъ вознегодуетъ на тебя за это, какъ я, хотя одна только я и оскорблена.
ГЕРМІ. Удивляетъ меня гнѣвная рѣчь твоя. Не я надъ тобой, а ты, кажется, издѣваешься надо мной.
ЕЛЕНА. Не подстрекнула ты Лизандра, въ насмѣшку преслѣдовать меня, превозносить мои глаза, мое лице? Не заставила другаго своего возлюбленнаго, только что ногой меня отталкивавшаго, величать меня богиней, нимфой, божественной, несравненной, безцѣнной, небесной? Почему говоритъ онъ это той, которую ненавидитъ? почему и Лизандръ отрекается отъ своей любви къ тебѣ, такъ сильной, и навязываетъ ее мнѣ? потому что ты научила, съ твоего это согласія. Если я и не такъ, какъ ты прекрасна, не такъ обоятельна, не такъ счастлива, страшно, напротивъ, несчастна, потому что люблю, и не любима, состраданіе, а не насмѣшку должно бы вызывать это.
ГЕРМІ. Не понимаю, что ты хочешь сказать этимъ.
ЕЛЕНА. О продолжай, прикидывайся огорченной; дѣлай мнѣ за спиной гримасы, перемигивайся съ ними, поддерживай прелестную эту забаву — продѣлка эта, такъ ловко сыгранная, перейдетъ въ потомство. Еслибъ въ васъ была хоть искра состраданія, благородства, приличія, вы не сдѣлали бы меня предметомъ такой потѣхи. — Прощайте — отчасти я и сама въ этомъ виновата; но смерть, или отсутствіе все поправятъ.
ЛИЗАН. Постой, милая Елена; выслушай мое оправданіе; любовь моя, жизнь моя, душа моя, прекрасная Елена!
ЕЛЕНА. Превосходно!
ГЕРМІ. Милый, не издѣвайся такъ надъ ней.
ДЕМЕТ. Не упроситъ она — заставлю я.
ЛИЗАН. Не заставить тебѣ, какъ и ей не упросить; угрозы твои такъ же безсильны, какъ и ея просьбы. — Елена, я люблю тебя; клянусь жизнію люблю; клянусь тѣмъ, чего готовъ и лишиться, чтобъ доказать, что лжетъ тотъ, кто скажетъ что не люблю тебя.
ДЕМЕТ. Говорю, что я люблю тебя болѣе, чѣмъ онъ можетъ.
ЛИЗАН. Говоришь, обнажи же мечъ, и докажи.
ДЕМЕТ. Сейчасъ; идемъ —
ГЕРМІ. (Удерживая Лизандра). Лизандръ, къ чему все это?
ЛИЗАН. Прочь, Эфіопка!
ДЕМЕТ. Полно, полно; для виду только вырываешься ты; прикидываешься только, что хочешь идти за мной, и не пойдешь. Трусишка ты.
ЛИЗАН. Отцѣпись, кошка, репейникъ; пусти, дрянь, или отшвырну тебя, какъ змѣю.
ГЕРМІ. Отчего сталъ ты такъ суровъ со мной? отчего такъ измѣнился ты, мой милый?
ЛИЗАН. Твой милый? прочь, чумазая Татарка, прочь! Прочь, противное лѣкарство! прочь, ядъ отвратительный!
ГЕРМІ. Шутишь ты?
ЕЛЕНА. Шутитъ, какъ и ты.
ЛИЗАН. Сдержу мое тебѣ слово, Деметрій.
ДЕМЕТ. Хотѣлъ бы посильнѣе доказательства; потому что, вижу, и слабыя узы удерживаютъ тебя; не вѣрю я твоему слову.
ЛИЗАН. Что же, хочешь чтобъ я прибилъ ее, поранилъ, убилъ? Хоть я и ненавижу ее — такого однакожь зла не причиню я ей.
ГЕРМІ. Какое жь еще зло можетъ быть для меня сильнѣе твоей ненависти? Ненавидишь! за что же? О, боги! что съ тобою, милый мой[21]? Развѣ я не Гермія? Развѣ не Лизандрѣты? Я и теперь, какъ была, прекрасна. Въ эту ночь ты еще любилъ меня, и въ эту же самую ночь бросилъ — зачѣмъ же бросилъ ты меня? О, не допускайте этого, боги! и не шутка это?
ЛИЗАН. Нисколько, клянусь жизнію; и съ тѣмъ чтобъ никогда уже за тѣмъ тебя не видѣть. Оставь по этому всѣ надежды, вопросы и сомнѣнья; убѣдись, что ничего не можетъ быть несомнѣннѣе; не шутя ненавижу я тебя, и люблю Елену.
ГЕРМІ. О горе! коварная! цвѣтокъ червивый! воровка любви моей! зачѣмъ подкралась ты ночью, и похитила у меня сердце моего возлюбленнаго?
ЕЛЕНА. Превосходно! Нѣтъ у тебя ни скромности, ни дѣвственной застѣнчивости, ни искры стыдливости? Хочется тебѣ жесткіе вырвать изъ смиренныхъ устъ моихъ укоры? Стыдись, стыдись, притворщица, куколка!
ГЕРМІ. Куколка! почему же? А, вотъ оно что. Теперь понимаю; сопоставила она нашъ ростъ; указала ему на свой, и ростомъ, высокимъ своимъ ростомъ плѣнила его. Выросла ты такъ въ его расположеніи, потому что я такая карлица, такая маленькая? Но какъ бы ни была я мала, раскрашенное ты майское дерево[22], какъ бы ни была мала я, все-таки не на столько мала я, чтобъ не достать ногтями до глазъ твоихъ.
ЕЛЕНА. Прошу васъ, господа, хоть вы и издѣваетесь надо мной, не допускайте ее до драки. Я нисколько не зла, нисколько не сварлива; вполнѣ, по робости, дѣвушка; не дозволяйте ей бить меня. Вы, можетъ быть, думаете что такъ какъ она нѣсколько пониже меня, такъ я и слажу съ ней.
ГЕРМІ. Пониже! слышите, опять.
ЕЛЕНА. Милая Гермія, не будь такъ жестока со мной. Я всегда любила тебя, Гермія, всегда хранила твои тайны, никогда не измѣняла тебѣ; только въ этотъ разъ, изъ любви къ Деметрію, сказала ему о вашемъ бѣгствѣ въ этотъ лѣсъ. Онъ бросился за вами, а я, изъ любви, за нимъ. Но онъ гналъ меня отсюда; грозилъ прибить, растоптать — нѣтъ, убить даже; и теперь, если вы меня отпустите, понесу я мое безуміе назадъ въ Аѳины, не буду болѣе слѣдить за вами. Отпустите меня; вы видите какъ простодушна, какъ глупа я.
ГЕРМІ. Ступай. Кто же тебя удерживаетъ?
ЕЛЕНА. Глупое мое сердце, которое здѣсь оставляю.
ГЕРМІ. Съ Лизандромъ?
ЕЛЕНА. Съ Деметріемъ.
ЛИЗАН. Не бойся; не тронетъ она тебя, Елена.
ДЕМЕТ. Нѣтъ, любезный; не тронетъ она ее, хотя бы и ты былъ за одно съ ней.
ЕЛЕНА. Ахъ, въ сердцахъ она ужасно задорна и сварлива она и въ школѣ была драчуньей; хоть и мала, а страшно горяча она.
ГЕРМІ. Опять мала? все только мала да низка. Зачѣмъ позволяете вы ей такъ надо мной издѣваться? Пустите меня къ ней.
ЛИЗАН. Прочь, карлица, наименьшее произведеніе спорыша[23]; четка, желудь.
ДЕМЕТ. Слишкомъ ужь ты, пренебрегающей твоими услугами, услужливъ. Оставь ее въ покоѣ; не говори о Еленѣ; не защищай ее, потому что обнаружишь хоть тѣнь любви къ ней — поплатишься за то.
ЛИЗАН. Не удерживаетъ она теперь меня; за мной теперь, если посмѣешь; посмотримъ кто, ты или я, имѣетъ болѣе права на Елену.
ДЕМЕТ. За тобой? нѣтъ, рядомъ пойду съ тобой я. (Уходятъ.)
ГЕРМІ. Все это твое, сударыня, дѣло. Нѣтъ, не уходи же.
ЕЛЕНА. Не довѣряю я тебѣ; не хочу долѣе оставаться въ противномъ твоемъ обществѣ. Твои руки проворнѣе моихъ на драку; мои ноги длиннѣе для бѣгства. (Убѣгаетъ.)
ГЕРМІ. Не знаю что и сказать отъ удивленья. (Убѣгаетъ на Еленой.)
ОБЕРО. (Выходя впередъ). Это плоды твоей небрежности. Вѣчные промахи, а можетъ и сознательное мошенничество.
ПУКЪ. Повѣрь царь призраковъ, ошибся я. Ты вѣдь сказалъ, что по аѳинской узнаю его одеждѣ, и не виноватъ я въ ошибкѣ, потому что вѣки Аѳинянина и помазалъ, и радъ даже ей, потому что ссора ихъ — потѣха.
ОБЕРО. Ты видишь, любовники ищутъ мѣста для единоборства; спѣши же, усугуби тѣнь ночи, заволоки сейчасъ же звѣздное небо густѣйшимъ, чернымъ какъ Ахеронъ, туманомъ, и разведи разъяренныхъ соперниковъ такъ, чтобъ не могли сойтись. Дразня злыми насмѣшками то Деметрія голосомъ Лизандра, то Лизандра голосомъ Деметрія, отвлекай ихъ другъ отъ друга до тѣхъ поръ, пока свинцовыя ноги и нетопыриныя крылья не наведутъ на ихъ вѣки сна, смерть передразнивающаго; тогда выжми на глаза Лизандра это растеніе, сокъ котораго имѣетъ силу уничтожать всякій обманъ зрѣнія и возвращать глазамъ обычную ихъ способность видѣть. Проснутся они, вся эта путаница покажется имъ сномъ, безплотнымъ видѣніемъ, и возвратятся влюбленные назадъ въ Аѳины, заключивъ союзъ до смерти нерушимый. А я, между тѣмъ, какъ ты этимъ займешься, пойду къ царицѣ, выпрошу у ней индійскаго ея мальчика, и уничтожу за тѣмъ чары, приковавшіе взоры ея къ чудовищу, и воцарится миръ между всѣми.
ПУКЪ. Все это надо намъ, чародѣйный мой повелитель, поскорѣй покончить; потому что быстрые драконы ночи разсѣкаютъ ужь облака, и вонъ, свѣтитъ ужь предтеча Авроры, съ приближеніемъ которой всѣ тѣни, тамъ и сямъ бродящія, толпами бѣгутъ домой на кладбища; всѣ проклятые духи, схороненныхъ на перекресткахъ[24] и въ водахъ, улеглись уже на червивыя свои ложа; изъ боязни, чтобы день не узрѣлъ ихъ позора, добровольно изгнали они себя отъ свѣта и обрѣкли себя на вѣки черномазой ночи.
ОБЕРО. Но мы духи другаго рода. Я часто игрывалъ съ любимцемъ утра; могу, какъ лѣсничій, бродить по рощамъ даже до мгновенія, когда восточные врата, совершенно огненно-красные, разверзаясь бросаютъ прекрасные благословенные лучи свои на Нептуна и золотятъ его соляно-зеленыя волны. Но все таки поспѣшимъ; не медли; покончимъ все до разсвѣта. (Уходите).
ПУКЪ. И туда и сюда, и туда и сюда;
Примусь ихъ водить и туда и сюда.
Въ поляхъ, городахъ боятся меня:
Води жь ихъ, Гоблинъ, и туда и сюда.
Вотъ одинъ ужь идетъ сюда.
ЛИЗАН. Гдѣ же ты, задорный Деметрій? откликнись.
ПУКЪ. Здѣсь, негодяй, мечъ обнаженъ, готовъ я. Ты-то гдѣ же?
ЛИЗАН. Буду мигомъ съ тобой.
ПУКЪ. Такъ спѣши же на мѣсто поровнѣе за мной. (Лизандръ уходитъ, какъ бы слѣдуя за голосомъ.)
ДЕМЕТ. Отзовись еще разъ, Лизандръ. Скрылся, бѣглецъ, трусишка? Откликнись же! Въ кустѣ какомъ нибудь? Гдѣ прячешь свою ты голову?
ПУКЪ. Трусъ, до звѣздъ расхваставшійся; кустамъ повѣщаешь ты, что хочешь драться, и не являешься. Выходи, негодяй, выходи, мальчишка, отдую я тебя розгой; обнажить мечъ на тебя — осрамиться.
ДЕМЕТ. А, ты тутъ?
ПУКЪ. За мной; не мѣсто здѣсь пытать наше мужество. (Уходятъ.)
Лизандръ возвращается.
ЛИЗАН. Онъ все впереди, и все вызываетъ; достигъ до мѣста, откуда звалъ — его и слѣдъ простылъ. Легче меня, негодяй, на ногу. Какъ ни быстро гнался я за нимъ, бѣжалъ онъ отъ меня еще быстрѣе; и вотъ, я попалъ на какую то страшно неровную дорогу; — отдохну здѣсь, Приходи свѣтлый день скорѣе! (Ложится). Займись только сѣринькой свѣтъ твой и отыщу я Деметрія, и отомщу ему. (Засыпаетъ.)
ПУКЪ. У! у! у! Чтожь нейдешь ты, трусишка?
ДЕМЕТ. Подожди меня, если только отважишься; ты все бѣжишь отъ меня, все мѣняешь мѣста, ни на одномъ не смѣешь остановиться, и взглянуть мнѣ въ лице. Гдѣ теперь ты?
ПУКЪ. Ступай сюда; здѣсь я.
ДЕМЕТ. Не пойду; смѣешься ты надо мной. Но дорого поплатишься ты мнѣ за то, если только удастся мнѣ увидать лице твое при дневномъ свѣтѣ. Ступай теперь своей дорогой. Усталость заставляетъ меня измѣрить мой ростъ холодной этой постелью. — Съ разсвѣтомъ жди меня. (Ложится и засыпаетъ.)
ЕЛЕНА. О, ночь! о, скучная, длинная, утомительная ночь, сократи часы свои; засвѣтись востокъ отрадой, чтобъ при дневномъ свѣтѣ могла я возвратиться въ Аѳины, оставить тѣхъ, которымъ такъ я, бѣдная, противна. Сонъ, иногда смыкающій вѣжды печали, похить меня на время у меня самой. (Ложится и засыпаетъ.)
ПУКЪ. Покуда тутъ еще трое; нужна еще одна; по двое каждаго пола составятъ четыре. А, вотъ идетъ и она, раздраженная, печальная. Плутоватъ же Купидонъ, когда до такого, бѣдныхъ женщинъ, безумія доводитъ.
ГЕРМІ. Никогда не утомлялась я такъ, никогда не бывала въ такомъ горѣ; измокшая отъ росы, исцарапанная терновникомъ, не могу я ни идти, ни ползти далѣе; ноги не повинуются желанію. Отдохну здѣсь до разсвѣта. Сохраните же, небеса, Лизандра, если сразятся они! (Ложится и засыпаете.)
ПУКЪ. Спите жь крѣпко на землѣ; а твои, нѣжный любовникъ, глаза уврачую я этимъ средствомъ. (Выжимаетъ сокъ растенія на глаза Лизандра.) Проснешься — будешь по прежнему восхищаться очами прежней своей возлюбленной; оправдается съ твоимъ пробужденіемъ и извѣстная деревенская поговорка, что всякому свое: будетъ у Джака Джени, и все пойдетъ своимъ путемъ, будетъ у человѣка опять его кобылица, и все будетъ прекрасно. (Уходитъ.)
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА 1.
правитьТИТАН. Иди сюда, сядь на это цвѣтистое ложе; поглажу твои прелестныя ланиты, уберу розами твою гладкую, мягкую голову, разцѣлую, моя радость, твои прекрасныя, длинныя уши.
КЛУБЪ. Гдѣ Цвѣтокъ-горошка?
Ц. ГОР. Здѣсь.
КЛУБЪ. Поскреби мнѣ голову, Цвѣтокъ-горошка. А гдѣ же госпожа Паутинка?
ПАУТИ. Здѣсь.
КЛУБЪ. Госпожа Паутинка, любезнѣйшая госпожа, возьмите ваше оружіе, и убейте мнѣ вонъ ту красно-бедренную пчелку, что на верхушку волчца присѣла, и принесите мнѣ, моя добрѣйшая, медовый ея мѣшечекъ. Да слишкомъ-то въ этомъ дѣлѣ вы, моя милѣйшая, не горячитесь; смотрите чтобъ мѣшечекъ не разорвался. Очень было-бы мнѣ прискорбно, еслибъ вы, синьора, медовымъ-то мѣшечкомъ окатились. — Гдѣ же господинъ Горчичное-сѣмечко?
Г. СИМ. Здѣсь.
КЛУБЪ. Вашу лапку, господинъ Горчичное-сѣмечко. Да, прошу, оставьте ваши церемоніи, добрѣйшій господинъ.
Г. СИМ. Что вамъ угодно?
КЛУБЪ. Да ничего, добрѣйшій господинъ, помогите только госпожѣ Паутинкѣ поскресть мнѣ голову. Надо мнѣ, мой почтеннѣйшій, сходить къ брадобрѣю; потому что, кажется, лице мое удивительно ужь стало волосисто; а я такой чувствительный оселъ, что защекочи только волосъ, и скребись непремѣнно.
ТИТАН. Не хочешь ли, мой милый, музыки послушать?
КЛУБЪ. Для музыки у меня ухо достаточно порядочное. Валяйте щипцы и кости[25]!
ТИТАН. Или, скажи, чего бы хотѣлось тебѣ, мое сокровище, покушать?
КЛУБЪ. Ну, четверикъ овса, пожалуй, и не былъ бы лишнимъ; хорошаго, сухаго овса пожустрилъ бы я. Сдается, сильно позываетъ меня и на вязанку сѣна; съ хорошимъ, съ пахучимъ сѣномъ ничто въ мірѣ не сравнится.
ТИТАН. Проворный мой Эльфъ добудетъ тебѣ свѣжихъ, изъ гнѣзда бѣлки, орѣховъ.
КЛУБЪ. Предпочелъ бы горсть, или двѣ, сухого гороху. Но, прошу, прикажите вашимъ служителямъ, ни чѣмъ меня не тревожить, потому что вдругъ склонность ко сну напала.
ТИТАН. Спи же, а я обовью тебя моими руками. Эльфы, удалитесь; оставьте насъ на время[26]. Такъ обвиваетъ павелика благовонный козій листъ; такъ женскій плющь убираетъ кольцами шереховатые пальцы вяза. О, какъ люблю я тебя! какъ очарована я тобой! (Засыпаютъ.)
ОБЕРО. (Выходя впереди). Сюда, любезный Робинъ. Видишь прелестную эту картину? Начинаю ужь я жалѣть, что повергъ ее въ такое безуміе. Встрѣтивъ ее не за долго передъ этимъ за лѣсомъ, собирающую благовонныя травы для противнаго этого дуралея, я накинулся на нее, принялся бранить — опоясала она шерстистые его виски вѣнкомъ изъ свѣжихъ, душистыхъ цвѣтовъ, и та самая роса, которая по временамъ поднимается на распуколькахъ обыкновенно круглыми восточными перлами, дрожала теперь въ глазкахъ цвѣтовъ, какъ слезы, свое собственное униженіе оплакивающіе. Когда я вдоволь набранился, и она смиренно начала молить о снисхожденіи, я потреби валъ у ней ея подмѣненнаго мальчика, и она тотчасъ же уступила мнѣ его; велѣла своему Эльфу отнести его въ мою бесѣдку въ волшебной странѣ моей. Теперь, добывъ мальчугана, уничтожу я гадкій недугъ глазъ ея; и ты, любезный Пукъ, сними волшебную голову съ афинскаго этого мужлана, чтобы онъ, проснувшись, когда проснутся и другіе, могъ, какъ и они, возвратившись въ Аѳины, принять всѣ событія этой ночи за продѣлку тревожнаго сна. Но прежде разочарую я царицу Эльфъ. (Касается глазъ ея растеніемъ.) Будь тѣмъ, чѣмъ была; видъ, какъ прежде видѣла: такъ благодатно дѣйствуетъ распуколька Діаны[27] противъ цвѣтка Купидона. Проснись же, моя Титанія, моя милая царица.
ТИТАН. Мой Оберонъ! какой сонъ я видѣла! Снилось мнѣ, что въ осла я влюбилась.
ОБЕРО. Вонъ лежитъ твоя любовь.
ТИТАН. Какъ же могло это случиться? О, какъ противно мнѣ теперь лице его!
ОБЕРО. Успокойся. — Сними съ него, Робинъ, голову. — Давай, Титанія, музыки; усыпи чувства этихъ пятерыхъ крѣпче, чѣмъ сонъ обыкновенный.
ТИТАН. Музыки, музыки! усыпляющей музыки!
ПУКЪ. Проснешься — смотри своими собственными дурацкими глазами.
ОБЕРО. Игрг.й, музыка! Давай же, царица, руки; поколышемъ землю, на которой спятъ оип. Мы теперь въ дружбѣ; и завтра, въ полночь, торжественно попляшемъ въ домѣ герцога Тезея, и благословимъ его прекраснѣйшимъ потомствомъ. Вмѣстѣ съ Тезеемъ, въ полномъ всѣ веселіи, соединятся бракомъ и эти двѣ четы вѣрныхъ любовниковъ.
ПУКЪ. Остановись, мой повелитель; утренняго слышу я жаворонка.
ОБЕРО. Такъ понесемся, царица, въ мрачномъ безмолвіи за тѣнью ночною; облетимъ мы земной шаръ быстрѣе луны.
ТИТАН. Летимъ; на полетѣ ты разскажешь какъ это случилось, что найдена я спящей между этихъ смертныхъ на землѣ. (Уходятъ. За сценой трубные звуки.)
ТЕЗЕЙ. Такъ какъ всѣ обряды выполнены, и день ужь занялся, ступай кто-нибудь, и отыщи лѣсничаго; угостимъ мою возлюбленную музыкой моихъ собакъ. — Спустить ихъ въ западной долинѣ. Ну же, проворнѣй; отыщите, говорю, лѣсничаго. — А мы, прекрасная царица, взберемся на вершину холма, и оттуда послушаемъ гармоническое смѣшеніе собачьихъ голосовъ съ эхомъ.
ИППОЛ. Была я однажды съ Геркулесомъ и Калмомъ, когда они Спартанскими собаками травили въ Критскомъ лѣсу медвѣдя; никогда не слыхивала я еще такой чудесной гонки; не только лѣсъ, но и небеса, и ручьи, и все вокругъ, казалось, обратилось въ одно взаимное тявканье. Никогда не слыхала я такой музыкальной разноголосицы, такого пріятнаго гама.
ТЕЗЕЙ. И мои собаки Спартанской породы, такъ же широкорылы и пятнисты, съ такими же длинными, утреннюю росу сметающими ушами, съ выгнутыми ногами и съ подгрудниками, какъ у быковъ Ѳессаліи. На угонку онѣ не такъ быстры, но голоса ихъ подобраны, какъ колокольчики. Никогда тявканье болѣе благозвучное ни атуканьемъ, ни рогами не вызывалось ни на Критѣ, ни въ Спартѣ, ни въ Ѳессаліи. Суди сама, когда услышишь — Это что! Это что за нимфы?
ЭГЕЙ. Это, мой повелитель, моя дочь спитъ здѣсь; а это Лизандръ; это Деметрій; это Елена, стараго Надара Елена. Удивляюсь, какъ они всѣ здѣсь вмѣстѣ очутились.
ТЕЗЕЙ. Навѣрное для выполненія майскихъ обрядовъ встали они такъ рано; и узнавъ о нашемъ намѣреніи, явились сюда, чтобы украсить торжество наше. — Скажи, однакожь, Эгей, вѣдь нынче должна Гермія объявить свой выборъ?
ЭГЕЙ. Нынче, мой повелитель.
ТЕЗЕЙ. Скажи же охотникамъ, чтобъ они звуками своихъ роговъ разбудили ихъ.
ТЕЗЕЙ. Добраго утра, друзья. Валентиновъ день прошелъ ужь[28]; начинаютъ птицы этого лѣса только теперь спариваться?
ЛИЗАН. Прости, государь. (Становится съ прочими передъ нимъ на колѣни.)
ТЕЗЕЙ. Прошу васъ всѣхъ, встаньте. Знаю я, два вы соперничествующіе врага; какъ же явилось на свѣтъ такое чудесное согласіе, что непріязненность такъ далека отъ ревности, что спитъ себѣ подлѣ ненависти, не страшась враждебности?
ЛИЗАН. Отвѣчу тебѣ, государь, изумленный, полу-спя и полубодрствуя; но клянусь, сказать вѣрно, какъ я здѣсь очутился, не могу еще; кажется — потому что хотѣлось бы сказать тебѣ сущую правду, — да, такъ, припоминаю теперь, — я пришелъ сюда съ Герміей; хотѣли мы бѣжать изъ Аѳинъ туда, гдѣ были бы въ безопасности отъ Аѳинскаго закона.
ЭГЕЙ. Довольно, довольно, мой повелитель; достаточно итого. Прошу законной кары, законной кары. Они хотѣли скрыться; хотѣли такимъ образомъ лишить тебя, Деметрій, жены, а меня — моего согласія, чтобы она была женой твоей.
Депкъ Прекрасная Елена сказала мнѣ, мой повелитель, объ ихъ намѣреніи бѣжать, бѣжать въ этотъ лѣсъ; и я, въ бѣшенствѣ, погнался за ними сюда; а прекрасная Елена, изъ любви ко мнѣ, за мной. И здѣсь, мой повелитель, по какой-то невѣдомой силѣ — а какая-то сила была тутъ, — моя любовь къ Герміи растаяла, какъ снѣгъ; сдѣлалась какъ бы воспоминаніемъ о какой нибудь ничтожной игрушкѣ, которой въ дѣтствѣ бредилъ: теперь вся моя любовь, всѣ ощущенія моего сердца, предметъ и радость глазъ моихъ, одна только Елена. Я любилъ ее прежде, чѣмъ увидалъ Гермію, и какъ въ болѣзни, почувствовалъ отвращеніе къ этой пищѣ; теперь, какъ къ выздоровѣвшему, естественный вкусъ мой возвратился; теперь я желаю ея, люблю ее, жажду ея, и вѣчно буду ей вѣренъ.
ТЕЗЕЙ. Прекрасные любовники, счастлива ваша встрѣча. Вы послѣ подробнѣе все намъ разскажете. Эгей, не исполню я твоего желанія; потому что двѣ эти четы, вмѣстѣ съ нами, сейчасъ же соединятся въ храмѣ навѣки; охоту же, такъ какъ утро ужь на исходѣ, мы отложимъ. — Идемъ всѣ къ Аѳины, Торжественно будетъ празднество трехъ и трехъ. — Идемъ, Ипполита. (Уходитъ съ Ипполитой, Эгеемъ и свитой).
ДЕМЕТ. Все это такъ смутно и неясно, какъ далекія горы, въ облака обратившіяся.
ГЕРМІ. Мнѣ кажется, что вижу все раздѣленными глазами — все двоится.
ЕЛЕНА. То же и со мной. Кажется, что нашла я Деметрія, какъ брилліантъ: мой онъ, и не мой.
ДЕМЕТ. Увѣрены вы, что мы проснулись? Мнѣ кажется, что спимъ еще, грезимъ. — Былъ здѣсь Герцогъ, и велѣлъ намъ идти за собой въ самомъ дѣлѣ?
ГЕРМІ. Былъ, а съ нимъ и отецъ мой.
ЕЛЕНА. И Ипполита.
ЛИЗАН. И велѣлъ намъ идти за нимъ въ храмъ.
ДЕМЕТ. Такъ проснулись мы; идемъ за нимъ; дорогой разскажемъ другъ другу, что намъ снилось. (Уходятъ.)
КЛУБЪ. (Просыпаясь). Придетъ моя очередь — позовите, и отвѣчу, — мнѣ вѣдь за словами: наипрекраснѣйшій Пирамъ, говорить приходится. — Эй, вы! — Питеръ Пигва! Дудка, раздувальныхъ мѣховъ починщикъ! Мѣдникъ Рыльце! Худышка! — Каковы! улизнули, оставивъ меня здѣсь спящимъ. — А какой это чудеснѣйшій сонъ я видѣлъ. Видѣлъ я сонъ — и сказать какой это былъ сонъ не подъ силу уму человѣческому. Оселъ, кто вздумаетъ объяснять сонъ этотъ. Мнѣ казалось, что я былъ — нѣтъ человѣка, который могъ бы сказать чѣмъ. Мнѣ казалось, что я былъ, и казалось мнѣ что у меня была — но будетъ пестрымъ тотъ шутомъ, кто осмѣлится сказать, что у меня, какъ мнѣ казалось, было. Глазъ человѣка не слыхалъ, ухо человѣка не видѣло, рука человѣка не способна расчухать, его языкъ — понять, сердце — повѣдать, что это былъ за сонъ такой. — Заставлю Пигву сдѣлать изъ этого сна балладу; назовется она: Сномъ Клуба, потому что никакого клуба въ ней нѣту, испою я ее передъ Герцогомъ въ самомъ концѣ нашей комедіи; а не то, для большей пріятности, спою ее, когда будетъ умирать Тизби[29]. (Уходитъ.)
СЦЕНА 2.
правитьПИГВА. Послали вы въ домъ Клуба? возвратился онъ домой?
ХУДЫШ. Никакого о немъ слуха. Восхищенъ онъ навѣрное.
ДУДКА. А не воротится онъ — прощай наша комедія; не пойдетъ вѣдь она — не можетъ?
ПИГВА. Никакимъ образомъ. Во всѣхъ Аѳинахъ, кромѣ его, нѣтъ вѣдь человѣка способнаго отхватать Пирама.
ДУДКА. Нѣтъ; онъ, просто на просто, изъ всѣхъ воинскихъ ремесленниковъ самый досужій.
ПИГВА. Да и изъ себя, онъ самый красивый; и самый настоящій онъ, по пріятству голоса, любовникъ.
ДУДКА. Образчикъ, слѣдовало бы тебѣ сказать; любовникъ, упаси Боже, пустѣйшая это вещь.
СМЫЧК. Герцогъ, господа, идетъ изъ храма; тамъ повѣнчаны и еще два или три господина и двѣ или три госпожи. Еслибъ наша штука пошла — были бъ мы всѣ люди.
ДУДКА. О, славный мой Клубъ! Такъ-то вотъ онъ и лишился шести пенсовъ въ день на всю свою жизнь; потому что не избѣгъ бы вѣдь онъ никакъ шести пенсовъ въ день: не далъ бы ему Герцогъ за изображеніе Пирама шести пенсовъ въ день — повѣсьте меня; и онъ заслужилъ бы ихъ; шесть пенсовъ въ день за Пирама, или ничего.
КЛУБЪ. Гдѣ вы, мои молодчики? где же вы, мои сердечные?
ПИГВА. Клубъ! — О, день доблестнѣйшій! о, часъ счастливѣйшій!
КЛУБЪ. Господа, чудеса могу и разсказать; но не спрашивайте что; потому что, скажу вамъ — не настоящій я Аѳинянинъ. Разскажу вамъ досконально какъ что было.
ПИГВА. Такъ разсказывай же, любезный Клубъ.
КЛУБЪ. О себѣ ни слова. Все что хочу разсказать вамъ, это то, что Герцогъ пообѣдалъ. Заберите жь всѣ ваши наряды, хорошія тесемки къ вашимъ бородамъ, новыя ленты къ танцовальнымъ вашимъ башмакамъ, и отправляйтесь сейчасъ же во дворецъ; да загляни каждый въ свою ролю; дѣло въ томъ, что представленіе наше удостоено предпочтенія. Ко всякомъ случаѣ, смотрите чтобъ на Тисби бѣлье было чистое, а тотъ кто будетъ играть льва — не обгрызъ ногтей своихъ, потому что имъ надо быть львиными когтями. И еще, дражайшіе мои актеры, не ѣшьте ни луку, ни чесноку, потому что надо, чтобъ дыханіе наше было пріятно; и такимъ образомъ, увѣренъ, услышимъ скажутъ они: пріятнѣйшая это комедія! Ни слова болѣе; идемъ; идемъ! (Уходятъ.)
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьИППОЛ. Очень все странно, милый Тезей, что влюбленныя четы намъ разсказали.
ТЕЗЕЙ. Болѣе странно, чѣмъ истинно. Никогда не вѣрилъ я ни старымъ сказкамъ, ни продѣлкамъ волшебства. У влюбленныхъ и сумасшедшихъ такой кипучій мозгъ, такая творческая фантазія, что видятъ и то, чего холодный разсудокъ никогда и представить себѣ не можетъ. Сумасшедшій, влюбленный и поэтъ, воплощенное воображеніе: одинъ видитъ такую тьму демоновъ, что и пространный адъ не совмѣститъ ихъ — это безумный; влюбленный, столько же помѣшанный, видитъ красоту Елены въ лицѣ цыганки; глазъ поэта, вращаясь въ изящномъ бреду, взираетъ то съ неба на землю, то съ земли на небо, и, какъ воображеніе даетъ тѣло предметамъ невѣдомымъ, такъ и перо поэта даетъ воздушному ничто и мѣсто и имя. Таковы продѣлки воображенія, которое, если придумаетъ намъ какую радость, сочинитъ и вѣстника этой радости; возбудитъ ночью страхъ — какъ легко и кустъ принимается за медвѣдя!
ИППОЛ. Но все что они разсказали о событіяхъ этой ночи, объ одновременномъ извращеніи ихъ расположеній, не игра только воображенія, болѣе напротивъ, дѣйствительно; во всякомъ случаѣ, странно и удивительно.
ТЕЗЕЙ. Вотъ и наши влюбленные, веселые, радостные. — Веселье, любезные друзья, веселье и вѣчно юная любовь да не покидаютъ сердецъ вашихъ!
ЛИЗАН. Еще болѣе васъ, каждаго царственнаго вашего шага, вашего стола, вашего ложа!
ТЕЗЕЙ. Какими же теперь масками, какими плясками помогутъ намъ скоротать трехчасную вѣчность между ужиномъ и отходомъ ко сну? Гдѣ же обычный нашъ распорядитель увеселеній? Какія приготовилъ онъ намъ забавы? Не дадутъ ли намъ какого-нибудь представленія, чтобъ облегчить тоску мучительныхъ часовъ? Позвать Филострата.
ФИЛОС. Я здѣсь, могучій Тезей.
ТЕЗЕЙ. Скажи, какія у тебя для этого вечера увеселенія? Какія маски, какая музыка? Чѣмъ, если не какой либо потѣхой, обманемъ мы лѣнивое время?
ФИЛОС. Вотъ списокъ забавъ готовыхъ; выбери, мой повелитель, какую тебѣ будетъ угодно видѣть прежде. (Подаетъ списокъ.)
ЛИЗАН. (Читаетъ). «Битва съ Центаврами; будетъ подъ звуки арфы, пропѣта аѳинскимъ евнухомъ».
ТЕЗЕЙ. Не надо; разсказалъ ужь я ее, моей возлюбленной, во славу моего родственника Геркулеса.
ЛИЗАН. «Буйство пьяныхъ Вакханокъ, въ бѣшенствѣ, раздирающихъ пѣвца Ѳракійскаго».
ТЕЗЕЙ. Старо; играно, когда я изъ Ѳивъ въ послѣдній разъ съ побѣдой возвратился.
ЛИЗАН. «Трижды три Музы, оплакивающія смерть учености, недавно въ нищетѣ умершей».
ТЕЗЕЙ. Какая нибудь это сатира, колкая и щекотливая, совсѣмъ для брачнаго торжества неприличная.
ЛИЗАН. «Скучно-короткая сцена юнаго Пирама съ его возлюбленной Тизбой; весьма трагическая забава».
ТЕЗЕЙ. Забавна и трагична? Скучна и коротка? Да это горячій ледъ и кипучій снѣгъ[30]. Какъ согласить это разногласіе?
ФИЛОС. Во всей этой піесѣ какія-нибудь десять словъ, и потому не знаю я піесы короче; но и эти десять словъ, мой повелитель, дѣлаютъ ее слишкомъ длинной, и потому она скучна; нѣтъ въ ней ни слова на своемъ мѣстѣ, ни актера хоть сколько нибудь подходящаго къ своей ролѣ. А трагична она, государь, Дѣйствительно, потому что въ ней Пирамъ убиваетъ себя; что, когда я быль на репетиція, признаюсь, унлажило глаза мои; по болѣе веселыхъ слезъ и самый громкій хохотъ никогда не вызывалъ еще.
ТЕЗЕЙ. Кто жь актеры?
ФИЛОС. Люди, здѣсь, въ Аѳинахъ, мозолистыми руками работающіе. Никогда, доселѣ, умомъ не работавшіе еще, надсадили они этой піесой не пріученную память свою, для брачнаго торжества твоего.
ТЕЗЕЙ. И мы посмотримъ ее.
ФИЛОС. Нѣтъ, мой повелитель, недостойна она васъ; я прослушалъ ее всю: пошлость, величайшая пошлость; потѣшитъ развѣ только ихъ намѣреніе, потому Что заучили они ее съ страшнымъ трудомъ и усиліями, чтобъ угодить тебѣ.
ТЕЗЕЙ. Хочу посмотрѣть ее; не можетъ ничто, предлагаемое простодушіемъ и усердіемъ, быть недостойнымъ. Ступай, позови ихъ, а вы, мои милыя, садитесь. (Филостратъ уходитъ.)
ИППОЛ. Не люблю я смотрѣть на выбивающуюся изъ силъ неспособность, на гибель стараній усердія.
ТЕЗЕЙ. Ничего этого, ты тутъ, моя милая, не увидишь.
ИППОЛ. Да вѣдь онъ сказалъ, что ничего они въ этомъ дѣлѣ не смыслятъ.
ТЕЗЕЙ. Тѣмъ щедрѣе будемъ мы на благодарность за ничто; снисходительность къ ихъ промахамъ будетъ нашей забавой; вѣдь то, что бѣдному усердью не удается, оцѣнивается благородной внимательностью но силамъ, а не по достоинству. Въ разныхъ мѣстахъ великіе ученые задумывали привѣтствовать пріѣздъ мой заранѣе приготовленной рѣчью; и я, когда съ первыхъ же словъ они блѣднѣли, начинали дрожать, останавливаться въ серединѣ предложенія, понижать отъ страха испытанный уже голосъ, и наконецъ, совсѣмъ не попривѣтствовавъ еще меня, умолкали, — повѣрь, моя милая, находилъ привѣтъ въ этотъ молчаніи; понималъ скромность робкаго усердія такъ же, какъ и трескотню нахально смѣлаго краснорѣчія. Любовь и нисколько на языкъ не бойкое простодушіе и меньшимъ говорятъ мнѣ по этому болѣе.
ФИЛОС. Прологъ, когда тебѣ угодно, государь, готовъ.
ТЕЗЕЙ. Пусть выступаетъ. (Трубы.)
ПРОЛО. Не угодимъ мы, такъ это по сильному нашему желанью. Чтобъ вы подумали, что являемся мы не для того, чтобъ неугодить вамъ, а по сильному нашему желанію. Показать вамъ наше умѣнье, вотъ истинное начало нашего конца. Поймите жь, являемся мы въ назолъ вамъ. Мы не явились бы только вамъ въ угоду, единственно для вашего удовольствія; не для того мы здѣсь. Чтобъ вы пожалѣли, что вы тутъ, актеры готовы, и по ихъ игрѣ узнаете вы все, что, вѣроятно, узнаете[31].
ТЕЗЕЙ. Не затрудняется малый этотъ знаками препинанія.
ЛИЗАН. Промчалъ свой прологъ, какъ необузданный жеребенокъ; не знаетъ онъ ни запятыхъ, ни точекъ. Славное, государь, доказательство, что говорить только — недостаточно еще; что надо еще говорить со смысломъ.
ИППОЛ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ сыгралъ свой прологъ, какъ ребенокъ на свирѣли; звукъ есть, а толку нѣтъ.
ТЕЗЕЙ. Рѣчь его походила ка спутанную цѣпь; ничего не расторгнуто, а все въ безпорядкѣ. — Что же за симъ?
ПРОЛО. Многоуважаемые, дивитесь вы, можетъ быть, этому зрѣлищу; дивитесь же, пока истина не объяснитъ вамъ всего. — Этотъ малый, если вамъ угодно знать, Пирамъ, а эта прекрасная дама Тизби; это вѣрно. Этотъ, глиной и известью обмазанный, представляетъ стѣну, ту гнусную стѣну, которая раздѣляетъ этихъ любовниковъ и сквозь трещину которой бѣдняжки пошептать радехоньки; что никого удивлять не должно. Этотъ, съ Фонаремъ, собакой и вязанкой терновника, представляетъ мѣсячный свѣтъ; потому что, если вамъ угодно знать, эти два любовника не сочли предосудительнымъ сойтись при мѣсячномъ свѣтѣ у могилы Нини[32]. Этотъ же страшный звѣрь, левъ по прозванью, пугнулъ, или вѣрнѣе устрашилъ вѣрную Тизби, когда она первая, ночью возвращалась; и на бѣгу обронила она свое покрывало, и гнусный левъ окровавилъ его кровавой своей пастью. Вскорѣ за тѣмъ идетъ Пирамъ, юноша красивый и рослый, и находитъ покрывало своей вѣрной Тизбй умерщвленной; и клинкомъ, жестокопреступнымъ клинкомъ, храбро протыкаетъ онъ кипуче-жестокую грудь свою; и Тизби, поджидавшая подъ сѣнью шелковицы, выхватываетъ кинжалъ свой, и умираетъ. Все остальное, когда выдутъ, разскажутъ подробно Левъ, Мѣсячный-свѣтъ, Стѣна и двое влюбленныхъ. (Уходитъ съ Пирамомъ, Тизбой, Львомъ и Мѣсячнымъ-свѣтомъ.)
ТЕЗЕЙ. Вотъ удивлюсь, какъ Левъ-то заговоритъ.
ДЕМЕТ. Чему жь дивиться, государь? Почему жь одному льву и не заговорить, когда говорятъ такъ много ословъ?
СТѢНА. Въ сей самой штукѣ, я, прозвищемъ Рыльце, представляю, выходитъ, стѣну, и такую стѣну, въ которой, хотѣлось бы мнѣ чтобъ вы думали, есть щель, дыра или трещина, сквозь которую любовники, Пирамъ и Тизби, часто, по секрету, шептались. Эта глина, известь и этотъ камень показываютъ, что я именно эта самая стѣна; а вотъ, справа и слѣва, и та самая расщелина, сквозь которую боязливые любовники должны шептаться.
ТЕЗЕЙ. Хотите чтобъ глина и волосъ говорили лучше этого?
ДЕМЕТ. Остроумнѣйшая это, государь, изъ всѣхъ мной слышанныхъ стѣнъ[33].
ТЕЗЕЙ. Пирамъ подходитъ къ стѣнѣ: молчаніе!
ПИРАМ. О ночь свирѣпо-зоркая! О ночь цвѣта такъ чернаго! О ночь, всегда, когда нѣтъ дня, бывающая! О ночь, о ночь, увы, увы, увы, боюсь, забыто моей Тизби обѣщанье! — Ты, о стѣна, о милая, о любезная стѣна, между землей ея отца и моей стоящая; ты стѣна, о стѣна, о милая, о любезная стѣна, покажи мнѣ свою трещину, чтобъ глаза мои могли сквозь нее перемигиваться. (Стѣна выставляетъ растопыренные пальцы). Благодарю, стѣна угодливая. Юпитеръ да хранить тебя за это! Но что я зрю? Нѣтъ Тизби зрю. О злостная стѣна, сквозь кою не зрю я блаженства, твои да будутъ прокляты каменья за такой обманъ меня!
ТЕЗЕЙ. Стѣна то, обидѣвшись, отвѣтитъ, пожалуй, такимъ же проклятіемъ.
КЛУБЪ. Нѣтъ, государь, никакъ ей этого не подобаетъ. Но «за такой обманъ меня», должна отвѣчать Тизби; ей теперь входить, и мнѣ искать ее глазами сквозь стѣну. — Увидите; все точнехонько такъ, какъ я сказалъ, и будетъ. — Вотъ и идетъ она.
ТИЗБА. О стѣна, какъ часто слышала ты мои стенанія о томъ, что раздѣляешь ты меня и прекраснаго моего Пирама; сколько разъ вишневыя мои губки цѣловали твои камни; твои камни, глиной я волосомъ въ тебѣ связанные.
ПИРАМ. Вижу я голосъ; подойду теперь къ щели, попытаю не услышуль лица моей Тизби. Тизби!
ТИЗБА. Моя любовь! Моя вѣдь ты любовь, полагаю?
ПИРАМ. Полагай, что хочешь, возлюбленный я твой; и вѣренъ, какъ Лимандеръ[34], я всегда.
ТИЗБА. Какъ Елена[35] я, пока судьбы не умертвятъ меня.
ПИРАМ. И Шафалъ Прокрусу[36] такъ вѣренъ не бывалъ.
ТИЗБА. Какъ Прокрусу Шафалъ — такъ я тебѣ.
ПИРАМ. О поцѣлуй же меня сквозь щель этой гнусной стѣны.
ТИЗБА. Цѣлую щель стѣны, а не уста твои.
ПИРАМ. Хочешь сейчасъ же сойтись со мной у могилы Нини?
ТИЗБА. Живая, или мертвая, приду немедленно.
СТѢНА. Вотъ я, стѣна, и сыграла свою роль; и сыгравъ ее, такъ вотъ стѣна и уходитъ. (Уходитъ съ Пирамомъ и Тизбой.)
ТЕЗЕЙ. Нѣтъ теперь стѣны между двумя сосѣдями.
ДЕМЕТ. Не бываетъ ее, государь, и тогда, когда есть у ней уши.
ИППОЛ. Такой безтолочи никогда я еще не слыхивала.
ТЕЗЕЙ. И лучшія изъ представленій этого рода — китайскія тѣни; и худшія не хуже, если приправитъ ихъ воображеніе.
ИППОЛ. Такъ будетъ это ужь дѣло вашего, а не ихнева.
ТЕЗЕЙ. Не подумаемъ мы о нихъ хуже, чѣмъ они сами о себѣ думаютъ — можно принять и ихъ за отличнѣйшихъ актеровъ. Но вотъ, выходятъ два благородные звѣря, человѣкъ и левъ.
ЛЕВЪ. Вы, дамы, вы, чьи нѣжныя сердца пугаются и малѣйшей чудовищной мышки, но полу ползающей, вы, можетъ быть, и задрожите и затрепещете, когда левъ свирѣпый начнетъ, въ дикомъ бѣшенствѣ, ревѣть. Такъ знайте же, что я, нѣкій Смычка, столяръ, львиная шкура[37] — нисколько даже и не львица; потому что, приди я сюда, какъ левъ, въ свирѣпствѣ — плохо пришлось бы мнѣ.
ТЕЗЕЙ. Прелюбезный звѣрь, и очень добросовѣстный.
ДЕМЕТ. Лучшій изъ всѣхъ, когда-либо мной видѣнныхъ.
ЛИЗАН. Левъ этотъ настоящая, по храбрости, лисица.
ТЕЗЕЙ. И гусь по благоразумію.
ДЕМЕТ. Нисколько, мой повелитель; потому что не выноситъ храбрость его благоразумія, а лисица часто уноситъ гуся.
ТЕЗЕЙ. Я увѣренъ, что и благоразуміе его не выноситъ его храбрости, потому что гусь не уноситъ лисицы. Но предоставимъ все это его благоразумію, и послушаемъ, что скажетъ мѣсяцъ.
МѢС. СВ. Фонарь сей рогатый представляетъ мѣсяцъ —
ДЕМЕТ. Были-бъ тогда рога на головѣ его.
ТЕЗЕЙ. Не молодой вѣдь это мѣсяцъ; рога-то и незримы въ его окружности.
МѢС. СВ. Фонарь сей рогатый представляетъ мѣсяцъ; самъ же я изображаю человѣка въ мѣсяцѣ.
ТЕЗЕЙ. Величайшая это изъ ошибокъ всего остальнаго; человѣка-то слѣдовало бы посадить въ фонарь. Какъ же иначе будетъ онъ человѣкомъ въ мѣсяцѣ?
ДЕМЕТ. Боится онъ свѣчи въ немъ; видите, какъ ужь нагорѣла.
ИППОЛ. Наскучилъ мнѣ этотъ мѣсяцъ. Не дождусь перемѣны его.
ТЕЗЕЙ. Судя по слабому свѣту его благоразумія, надо полагать, что онъ ужь въ ущербѣ; но изъ вѣжливости и по справедливости должны мы подождать ея.
ЛИЗАН. Продолжай же, мѣсяцъ.
МѢС. СВ. Все, что мнѣ надлежитъ сказать вамъ, это то, что фонарь сей — мѣсяцъ; я — человѣкъ въ мѣсяцѣ; эта вязанка терновника — моя вязанка; и эта собака — моя собака.
ДЕМЕТ. Всему этому слѣдовало бъ быть въ фонарѣ; потому что все это вѣдь въ мѣсяцѣ. Но, молчаніе; вотъ идетъ Тизба.
ТИЗБА. Это стараго Нини могила. Гдѣ же мой возлюбленный?
ЛЕВЪ. О! — (Реветъ. Тизба убѣгаетъ.)
ДЕМЕТ. Проревѣлъ отлично, левъ.
ТЕЗЕЙ. Отлично убѣжала Тизба.
ИППОЛ. Отлично свѣтилъ мѣсяцъ. Право, съ большой свѣтитъ мѣсяцъ ловкостью. (Левъ разрываете мантилью Тизбы и уходитъ.)
ТЕЗЕЙ. Отлично разтерзалъ левъ.
ДЕМЕТ. А вотъ и Пирамъ идетъ.
ЛИЗАН. И левъ изчезаетъ.
ПИРАМ. Благодарю тебя, любезнѣйшій мѣсяцъ, за солнечные лучи твои; благодарю тебя, мѣсяцъ, за то, что свѣтишь такъ ярко; потому что при благодатныхъ, золотыхъ, сверкающихъ лучахъ твоихъ, надѣюсь насытиться лицезрѣніемъ вѣрнѣйшей моей Тизби. Но стой! — О ужасъ! Зри, рыцарь бѣдный, какое страшное тутъ горе! Очи, зрите ль? Возможно ли сіе? О, милый мой утенокъ! сокровище мое! твоя прекрасная мантилья вся въ крови! Приближтесь же, о Фуріи свирѣпы! Парки, вы придите, о, придите! перерѣжьте нить и пряжу; погубите, сокрушите, порѣшите, умертвите!
ТЕЗЕЙ. Такое отчаяніе и смерть дорогаго друга, почти что могли бы тронуть.
ИППОЛ. Досадно, а жаль мнѣ этого человѣка.
ПИРАМ. О, зачѣмъ же, природа, львовъ ты сотворила, когда левъ гнусный сокровище мое здѣсь обезцвѣтилъ? Превосходитъ — нѣтъ, нѣтъ, — превосходила она всѣхъ дамъ, когда либо жившихъ, любившихъ, плѣнявшихъ и такъ весело взиравшихъ. Придите же слезы, и губите; вонъ, мечъ, и рази Пирама прямо въ лѣвый бокъ, въ тотъ самый лѣвый бокъ, въ который сердце бьется. — Такъ умираю я, такъ, такъ, такъ. (Колетъ себя въ грудь столько же разъ.) Теперь я мертвъ; теперь отлетѣлъ я; душа моя ужь въ небесахъ. Языкъ, угасни! Мѣсяцъ, бѣги! (Мѣсячный-свѣтъ уходитъ.) Теперь спите, мои кости, спите, спите, спите!
ДЕМЕТ. Какія тутъ кости — одно онъ очко, потому что одинокъ.
ЛЯЗАН. Менѣе онъ очка; потому что мертвъ; ничто онъ.
ТЕЗЕЙ. Съ помощью хирурга можетъ еще выздоровѣть, и оказаться осломъ[38].
ИППОЛ. Какъ же мѣсяцъ-то ушелъ прежде, чѣмъ Тизба возвратилась и нашла своего возлюбленнаго?
ТЕЗЕЙ. Найдетъ его при звѣздномъ свѣтѣ. Вотъ и она; ея отчаяніе кончитъ піесу.
ИППОЛ. Изъ за такого Пирама, нечего, я думаю, долго отчаеваться. Надѣюсь не будетъ оно слишкомъ длинно.
ДЕМЕТ. Пылинка покажетъ на вѣсахъ кто лучше: Пирамъ, или Тизба; онъ, Боже сохрани, какъ мущина, она, Боже упаси, какъ женщина.
ЛИЗАН. Она ужь узрѣла его прекрасными своими очами.
ДЕМЕТ. И стенаетъ videlicet[39] такъ —
ТИЗБА. Спитъ, моя любовь? Какъ, умеръ голубенокъ мой? О Пирамъ, возстань! Говори же, говори. Онѣмѣлъ совершенно? Умеръ, умеръ? Могила закроетъ стало прелестныя твои очи. Лилейныя эти губы, алый этотъ носикъ, желтыя эти, какъ буквица, ланиты увяли, увяли; любовники, стенайте! Какъ порей были зелены глаза его. — Придите же, придите же ко мнѣ вы, три сестры, съ молочно-блѣдными руками; обагрите ихъ кровью; перерѣзали вѣдь вы своими ножницами шелковую нить его. Языкъ, ни слова! — Приди жь мой вѣрный мечъ; приди жь клинокъ, и грудь мою ты обагри, и прощайте, други. — Такъ вотъ Тизба и кончаетъ. Прощайте, прощайте, прощайте! (Умираетъ.)
ТЕЗЕЙ. Левъ и Мѣсячный-свѣтъ оставлены хоронить усопшихъ.
ДЕМЕТ. И Стѣна еще.
КЛУБЪ. Нѣтъ, увѣряю васъ; стѣны, раздѣлявшей отцевъ ихъ, нѣтъ ужь. — Угодно вамъ теперь: посмотрѣть эпилогъ, или прослушать Бергомаско[40] двухъ изъ нашей компаніи.
ТЕЗЕЙ. Никакого, прошу, эпилога; не нуждается ваша піеса въ извиненіяхъ. И не извиняйтесь; когда всѣ актеры перемерли, не къ чему и некого вѣдь бранить. Вотъ, еслибъ, написавшій эту піесу, игралъ Пирама и на подвязкѣ Тизбы повѣсился, славная была бы это трагедія; такова, впрочемъ, и эта, и замѣчательно сыграна. — Давайте жь Бергомаско, а эпилогъ вашъ оставьте.
Желѣзный языкъ полуночи возвѣстилъ ужь двѣнадцать. — Влюбленные, въ постели; насталъ уже волшебный часъ духовъ, — Боюсь, проспимъ мы слѣдующее утро, какъ прободрствовали эту ночь. Пошлая эта піеса отлично обманула медленный ходъ ночи. — Въ постели, любезные друзья. — Двѣ недѣли будемъ мы еще такъ праздновать, коротать ночи пирами и новыми увеселеніями. (Уходитъ.)
СЦЕНА 2.
правитьПУКЪ. Теперь реветъ голодный левъ, и волкъ на мѣсяцъ воетъ, между тѣмъ какъ пахарь, тяжкой изнуренный работой, храпитъ себѣ. Теперь тлѣютъ на очагахъ догарающія головни, между тѣмъ какъ сова зловѣщимъ своимъ крикомъ напоминаетъ бѣдному больному о саванѣ. Время теперь ночи, когда широко разверзаются могилы и выпускаютъ жильцевъ своихъ бродить но церковнымъ дорожкамъ; но мы. Эльфы, за тройкой Гекаты отъ солнца бѣгущіе, за мракомъ, какъ сонъ, слѣдующіе — мы ликуемъ теперь. — Ни одна мышь не потревожитъ освященнаго этого жилища. Меня послали впередъ, съ метлой, выместь пыль за двери.
ОБЕРО. Мерцающимъ свѣтомъ
Огней угасающихъ
Озарися весь домъ;
Эльфы и духи, скачите
Живо, какъ птички
Съ куста на кустокъ.
Пойте-же это за мной.
ТИТАН. Повторите жь каждое слово его пѣсни гармоническою ноткой; взявшись за руки, чародѣйно распѣвая, благословимъ мы это мѣсто.
ОБЕРО. Теперь, пока не разсвѣло еще, разсѣйтесь всѣ Эльфы по дому; мы же — къ ложамъ новобрачныхъ, и благословимъ ихъ: я все что на нихъ зародится, будетъ всегда счастливо; всѣ три четы будутъ всегда вѣрны любви своей; и пятенъ, рукой природы образуемыхъ, на ихъ потомствѣ не будетъ; не будетъ у дѣтей ихъ ни родинокъ, ни заячьей губы, ни трещинъ, ни другихъ противныхъ знаковъ, которые такъ въ день рожденья пугаютъ. Росой полевой освященные, разсѣйтесь же, Эльфы, по всѣмъ комнатамъ и каждую благословите, чтобы вѣчно во всемъ этомъ дворцѣ царилъ благодатный миръ, а владѣлецъ его благоденствовалъ. Спѣшите жь, не медлите, и къ разсвѣту всѣ ко мнѣ сберитесь. (Уходитъ съ Титаніей и Эльфами.)
ПУКЪ. Если мы духи, не угодили вамъ, такъ представьте только себѣ — и все будетъ поправлено, — что все время, пока это видѣніе было, вы здѣсь спали. Будьте же, многоуважаемые, къ этому вздору, какъ ко сну, снисходительны, и не браните его; простите — мы исправимся. И какъ честный Пукъ — выпадетъ намъ на долю незаслуженное счастіе и теперь избѣжать языка змѣй[41], — вѣрьте мнѣ, мы скоро все загладимъ, не то назовите Пука лжецомъ, Итакъ, доброй всѣмъ вамъ ночи. Осчастливте жь, если друзья мы, руками, и Робинъ отплатитъ исправленьемъ. (Уходитъ.)
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: und with revelling…. По Колльеру: and with revelry….
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: То stubborn harschness… По Колльеру: To stubborn hardness…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: But earthlier happy…. По Колльеру: But earthly happier…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: upon the choice of friends… По Колльеру: upon the choice of men…
- ↑ Дидону.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: His folly, Helena, is no fault of mine.." По Колльеру: His fault, fair Helena, is none of mine…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: it is а dear expense… По Колльеру: it dear recompense…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and so grown to а point… По Колльеру, and so go on to appoint…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: I will move storms… По Колльеру. I will move stones…
- ↑ Nine mens morris — кватраты нужные для этой игры обозначались бороздами.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: The fairy land… По Колльеру: Thy fairy land…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: then rich with… По Колльеру: then ripe with…
- ↑ Намекъ на Елизавету.
- ↑ Viola tricolor.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: in loves conference… По Колльеру: in love’s confidence…
- ↑ Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ: lie — лежать и lie — лгать.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: some plaster, or some loum… or let him hold his fingers… По Колльеру: some plaster or some lime… and let him hold his fingers…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: on a mispris’d тоod!.. По Колльеру: on a mispris’d flood…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: This princess of pure white. По Колльеру: This impress of pure white…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Two lovely berries… По Колльеру: Two oving berries…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: What news, my love?… По Колльеру: What means my love?…
- ↑ Для празднованія перваго мая торжественно привозили, между прочимъ, изъ лѣса дерево, обвитое цвѣтами и травами, а иногда и раскрашенное; врывали его, убравъ флагами и лентами, и плясали вокругъ его.
- ↑ Polygonum aviculare — полагали, что растеніе это уничтожало ростъ дѣтей и животныхъ.
- ↑ Души самоубійцъ, хоронившихся на перекресткахъ, и утопленниковъ, осуждались, по тогдашнимъ понятіямъ, на столѣтнее скитаніе.
- ↑ Деревенская музыка.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and be all ways… По Колльеру: and be a while away…
- ↑ Dian’s bud — Vitex agnus caslus. Полагали, что растеніе это дѣлаетъ мужа и жену цѣломудренными.
- ↑ Полагали что птицы въ Валентиновъ день начинаютъ спариваться.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: I shall sing it at her death… По Колльеру: I shall sing it at Thiabe’s death…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and wondrouss trange snow. По Колльеру: and wandrous seething snow…
- ↑ Въ Прологѣ намѣренно перепутаны знаки препинанія; при правильномъ размѣщеніи ихъ, онъ читался бы такъ: Не угодимъ мы, такъ это по сильному нашему желанію, чтобъ вы подумали, что являемся мы не для того чтобъ неугодить, а по сильному нашему желанію показать вамъ наше умѣнье. Вотъ истинное начало нашего конца. Поймите жь, являемся мы — въ назолъ вамъ мы не явились бы, — только вамъ въ угоду, единственно для нашего удовольствія. Не для того мы здѣсь, чтобъ вы пожалѣли что мы тутъ. Актеры готовы и т, д.
- ↑ Вмѣсто Нини.
- ↑ Непереводимая тутъ игра значеніями слова partition — партитура и cтѣна, перегородка.
- ↑ Вмѣсто Леандрь.
- ↑ Вмѣсто Геро.
- ↑ Вмѣсто Цефаль и Прокрисъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: А lion fell nor… По Колльеру: А lion’s fell, nor…
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями слова die — игральныя кости и умирать, и созвучіемъ словъ асе — очко и ass — оселъ.
- ↑ Вотъ.
- ↑ Пляска жителей Бергама.
- ↑ Свиста.