Рамны На расстоянии почти трёх немецких миль от устьев Тибра тянутся по обоим берегам реки вверх против её течения небольшие холмы, более высокие на правом берегу, чем на левом; с этими последними возвышенностями связано имя Римлян в течение, по меньшей мере, двух с половиной тысячелетий. Конечно, нет никакой возможности определить, когда и откуда оно взялось; достоверно только то, что при известной нам, самой древней форме этого имени, члены общины назывались Рамнами (Ramnes), но не Римлянами, а это изменение главной буквы, часто встречающееся в первом периоде развития языков, но рано прекратившееся в латинском языке[1] служит ясным доказательством незапамятной древности самого имени. О происхождении названия нельзя сказать ничего достоверного, но весьма возможно, что Рамны то же, что прибрежные жители.
Тиции, Луцеры Но не одни они жили на холмах по берегам Тибра. В своём разделении на части самое древнее римское гражданство сохранило следы своего происхождения из слияния трёх первоначально, по всему вероятию, самостоятельных волостей — Рамнов, Тициев и Луцеров, стало быть из такого же синекизма, из какого возникли в Аттике Афины[2]. О глубокой древности такого тройного состава общины[3] всего яснее свидетельствует тот факт, что Римляне, — в особенности в том, что́ касалось государственного права, — постоянно употребляли вместо слов «делить» и «часть» слова «троить» (tribuere) и «треть» (tribus), а эти выражения, подобно нашему слову «квартал», рано утратили своё первоначальное числовое значение. Ещё после своего соединения в одно целое, каждая из этих трёх когда-то самостоятельных общин владела одной третью общей земельной собственности и в том же размере участвовала как в ополчении граждан, так и в совете старшин; точно так и в сфере богослужебной, вероятно, от такого же растроения происходит делимое на три число членов почти всех древнейших коллегий, как-то коллегий Святых Девственниц, Плясунов, Земледельческого Братства, Волчьей Гильдии и Птицегадателей. Эти три составные части, на которые распадалось древнее римское гражданство, послужили поводом для самых нелепых догадок; неосновательное предположение, будто римская нация была смесью различных народов, находится в связи с такими догадками; оно старается прийти различными путями к заключению, что три великие италийские расы были составными частями древнего Рима, и превращает в мусор от этрусских, сабинских, эллинских и даже пелазгийских развалин такой народ, у которого язык, государственные учреждения и религия развились с редко встречающеюся у других народов самостоятельностью. Откладывая в сторону частью нелепые, частью неосновательные гипотезы, мы скажем в немногих словах всё, что́ может быть сказано о национальности составных элементов самого древнего римского общинного устройства. Что Рамны были одним из латинских племён, не подлежит сомнению, так так, давая новому римскому объединению своё имя, они вместе с тем определяли и национальность объединившихся отдельных общин. О происхождении Луцеров можно сказать только то, что ничто не мешает и их отнести, подобно Рамнам, к латинскому племени. Напротив того, второй из этих общин единогласно приписывают сабинское происхождение, а для этого мнения может служить подтверждением, по меньшей мере, сохранившееся в братстве Тициев предание, что при вступлении Тициев в объединившуюся общину эта священническая коллегия была учреждена для охранения особых обрядов сабинского богослужения. Возможно и то, что в очень отдалённые времена, когда племена латинское и сабельское ещё не отличались одно от другого по языку и нравам так резко, как впоследствии отличались Римляне от Самнитов, какая-нибудь сабельская община вступила в латинский общинный союз; это правдоподобно потому, что, по самым древним и достоверным преданиям, Тиции постоянно удерживали первенство над Рамнами и, стало быть, вступившие в общину Тиции могли заставить древних Рамнов подчиниться требованиям синекизма. Во всяком случае, тут также происходило смешение различных национальностей, но оно едва ли имело более глубокое влияние чем, например, происшедшее несколькими столетиями позже переселение в Рим сабинского уроженца Атта Клауза или Аппия Клавдия вместе с его одноплеменниками и клиентами. Как это принятие рода Клавдиев в среду Римлян, так и более древнее принятие Тициев в среду Рамнов не даёт права относить общину Рамнов к числу таких, которые состояли из смеси различных народностей. За исключением, быть может, некоторых национальных установлений, перешедших в богослужебные обряды, в Риме незаметно и никаких сабельских элементов; а для догадок этого рода нельзя найти решительно никаких подтверждений в латинском языке[4]. Действительно, было бы более, чем удивительно, если бы от включения только одной общины из племени, находившегося в самом близком племенном родстве с латинским, сколько-нибудь заметным образом нарушилось единство латинской национальности; при этом главным образом не следует позабывать того факта, что в то время, когда Тиции получили постоянную оседлость рядом с Рамнами, не Рим, а Лациум служил основой для латинской национальности. Если новая трёхчленная римская община и заключала в себе первоначально некоторую примесь сабельских элементов, она всё-таки была тем же, чем была община Рамнов — частью латинской нации.
Рим во главе Лациума. Задолго до того времени, когда возникла на берегах Тибра городская оседлость, выше упомянутые Рамны, Тиции и Луцеры, вероятно, имели — сначала порознь, а потом совокупно — укреплённые убежища на римских холмах, а свои поля обработывали, живя в окрестных деревнях. Дошедшим от этих древнейших времён преданием может считаться тот «волчий праздник», который справлялся на Палатинском холму родом Квинктиев; это был праздник крестьян и пастухов, отличавшийся патриархальным простодушием своих незатейливых забав и — что замечательно — сохранившийся даже в христианском Риме долее всех других языческих празднеств. — Из этих поселений впоследствии возник Рим. Об основании города в том собственном смысле этого слова, который усвоен народными сказаниями, конечно, не может быть и речи: Рим был построен не в один день. Но сто́ит внимательного рассмотрения вопрос, каким путём Рим так рано достиг в Лациуме политического преобладания, между тем как, судя по его географическому положению, следовало бы скорее ожидать противного. Местность, в которой находится Рим, была и менее здоровой и менее плодородной, чем местность большинства древних латинских городов. В ближайших окрестностях Рима плохо растут виноград и смоковница и в них мало обильных источников, так как ни превосходный в других отношениях Каменский родник, находившийся перед Капенскими воротами, ни тот Капитолийский родник, который был впоследствии открыт в Туллианской тюрьме, не отличались изобилием воды. К этому следует присовокупить частые разливы реки, у которой русло недостаточно покато, так что она не успевает изливать в море массы воды, стремительно ниспадающие с гор в дождливую пору, и потому затопляет и обращает в болота лежащие промеж холмов долины и низменности. Для поселенцев такая местность не имеет ничего привлекательного, и ещё в древние времена высказывалось мнение, что первые переселенцы не могли выбрать в столь благодатном крае такую нездоровую и неплодородную местность и что только необходимость или какая-нибудь другая особая причина могла побудить их к основанию там города. Даже легенда сознавала странность такого предприятия: рассказ об основании Рима альбанскими выходцами под предводительством альбанских княжеских сыновей Ромула и Рема ничто иное, как наивная попытка со стороны древней так называемой истории объяснить странное возникновение города в столь неудобном месте и вместе с тем связать основание Рима с всеобщей метрополией Лациума. История должна прежде всего отбросить такие вымышленные рассказы, выдаваемые за настоящую историю, а в действительности принадлежащие к разряду не очень остроумных выдумок; но ей, быть может, удастся сделать ещё один шаг вперёд и, взвесив особые местные условия, высказать определённую догадку не об основании города, а о причинах его быстрого развития и его исключительного положения в Лациуме. — Прежде всего посмотрим, какие были самые древние границы римской области. К востоку от неё находились города Антемны, Фидены, Цэнина, Коллации, Габии, частью отделявшиеся от ворот Сервиевского Рима расстоянием менее, чем в одну немецкую милю; стало быть границы волостей должны были находиться подле самых городских ворот. С южной стороны мы находим на расстоянии трёх немецких миль от Рима могущественные общины Тускула и Альбы, поэтому римская городская область, как кажется, не могла заходить в этом направлении далее Клуилиевского рва, находившегося в одной немецкой миле от Рима. Точно так же и в юго-западном направлении граница между Римом и Лавинием находилась у шестого милевого камня. Между тем как римская территория была заключена в самые тесные границы со стороны континента, она напротив того исстари свободно тянулась по обоим берегам Тибра в направлении к морю, не встречая на всём протяжении от Рима до морского берега ни какого-либо старинного центра другой волости, ни каких-либо следов старых волостных границ. Правда, народные сказания, которым известно происхождение чего бы то ни было, объясняют нам, что принадлежавшие Римлянам на правом берегу Тибра «семь деревень» (septem pagi) и значительные соляные копи, находившиеся близ устьев реки, были отняты царём Ромулом у Вейентов и что царь Анк возвёл мостовое укрепление на правом берегу Тибра, на так называемом Янусовом холме (Janiculum), а на левом берегу построил римский Пирей — портовой город при «устье» (Ostia). Но о том, что владения на этрусском берегу уже исстари входили в состав римской области, служит более веским доказательством находившаяся у четвёртого милевого камня впоследствии проложенной к гавани дороги, роща богини плодородия (dea dia), где исстари справлялся праздник римских земледельцев и где исстари находился центр римского земледельческого братства; действительно, именно там с незапамятных времён жил род Ромилиев, бесспорно один из самых знатных римских родов; в то время Яникул был частью самого города, а Остия была колонией граждан, то есть городским предместьем. И это не могло быть простой случайностью. Тибр был природным торговым путём Лациума, а его устье у бедного удобными гаванями прибрежья неизбежно должно было служить якорной стоянкой для мореплавателей. Сверх того Тибр с древнейших времён служил для латинского племени оборонительной линией для защиты от нападений северных соседей. В качестве складочного места для занимавшихся речною и морскою торговлей Латинов и в качестве приморской пограничной крепости Лациума, Рим представлял такие выгоды, каких нельзя было найти ни в каком другом месте: он соединял в себе выгоды крепкой позиции и непосредственной близости к реке, господствовал над обоими берегами этой реки вплоть до её устья, занимал положение одинаково удобное и для лодочников, спускавшихся вниз по Тибру или по Анио, и для мореплавателей (так как морские суда были в ту пору небольших размеров), а от морских разбойников доставлял более надёжное убежище, чем города, находившиеся подле самого морского берега. Что Рим был обязан если не своим возникновением, то своим значением этим преимуществам в отношениях торговом и стратегическом, ясно видно по многим другим указаниям, гораздо более веским, чем выдумки так называемых исторических повествований. Отсюда происходят очень древние сношения с Цере, который был для Этрурии тем же, чем был Рим для Лациума, а впоследствии сделался ближайшим соседом Рима и его собратом по торговле; отсюда объясняется и необыкновенное значение моста через Тибр и вообще та важность, которую придавали в римской общине постройке мостов; отсюда же понятно, почему галера была городским гербом. Отсюда вела своё начало старинная римская портовая пошлина, которая исстари взималась в Остийской гавани только с того, что привозилось для продажи (promercale), а не с того, что привозилось собственником груза для его личного потребления (usuarium), и которая, стало быть, в сущности была налогом на торговлю. Отсюда, — если мы заглянем вперёд, — объясняется сравнительно раннее появление в Риме чеканной монеты и торговых трактатов с заморскими государствами. В этом смысле Рим, действительно, мог быть тем, за что его выдают народные сказания, — скорее искусственно созданным, чем возникшим сам собою городом, и скорее самым юным, чем самым старым из латинских городов. Не подлежит сомнению, что местность уже была отчасти обработана и как на альбанских горах, так и на многих других возвышенностях Кампании, уже стояли укрепленные за́мки в то время, когда на берегах Тибра возник пограничный рынок Латинов. О том, чем было вызвано основание Рима, — решением ли латинской федерации, гениальной ли прозорливостью всеми забытого градостроителя или естественным развитием торговых сношений, — мы не в состоянии высказать даже простой догадки. Но к этому взгляду на Рим, как на рынок Лациума, примыкает другое соображение. С той минуты, как в истории начинается эпоха рассвета, Рим стоит совершенно особняком в латинскох общинном союзе. Латинское обыкновение жить в незащищённых селениях и пользоваться общим укреплённым за́мком только для празднеств и для сходок или в случае опасности, стало исчезать в римской волости, по всему вероятию, гораздо ранее, чем в какой-либо другой из латинских волостей. Причиной этого было не то, что Римлянин перестал сам заниматься своим хозяйством или перестал считать свою усадьбу за свой родимый кров, а то, что нездоровый воздух Кампании заставлял его переселяться на городские холмы, где он находил более прохлады и более здоровый воздух; рядом с этими крестьянами там, должно быть, исстари часто селились также неземледельцы и из иноземцев и из туземцев. Этим объясняется, почему было так густо население древней римской территории, которая заключала в себе по бо́льшей мере 5½ квадратных миль частью болотистой и песчаной почвы, а между тем ещё по древнейшим городским уставам выставляла гражданское ополчение из 3300 свободных людей и стало быть насчитывала по меньшей мере 10,000 свободных жителей. Но этого ещё мало. Кто знает, чем были Римляне, и знаком с их историей, тому известно, что своеобразный характер их общественной и частной деятельности истекал из их городского и торгового быта и что их отличие от остальных Латинов и вообще от Италийцев было преимущественно отличием горожан от поселян. Впрочем Рим не был таким же торговым городом, как Коринф или Карфаген, потому что Лациум в сущности земледельческая страна, а Рим и был и оставался прежде всего латинским городом. Но то, чем отличался Рим от множества других латинских городов, должно быть, без сомнения, приписано его торговому положению и обусловленному этим положением духу его гражданских учреждений. Так как Рим служил для латинских общин торговым складочным местом, то понятно, что рядом с латинской сельскохозяйственной организацией и даже преимущественно перед нею там сильно и быстро развился городской быт, чем и был заложен фундамент для будущего величия города. Гораздо интереснее и гораздо легче проследить это торговое и стратегическое развитие города Рима, чем браться за бесплодный химический анализ древних общин, которые и сами по себе незначительны и мало отличаются одна от другой. В этом случае нам могут служить в некоторой мере указаниями предания о мало-помалу возникавших вокруг Рима оградах и укреплениях, сооружение которых, очевидно, шло рука об руку с превращением римского общинного быта в городской.
Палатинский город и семь холмов Первоначальная городская основа, из которой в течение нескольких столетий вырастал Рим, обнимала, — по достоверным свидетельствам, — только Палатин, который в более позднюю пору назывался также четырёхугольным Римом (Roma quadrata), потому что Палатинский холм имеет форму неправильного четырёхугольника. Остатки ворот и стен этой первоначальной городской окружности были видны ещё во времена империи; даже нам хорошо известно, где находились двое из этих ворот — Porta Romana подле S. Giorgio in Velabro и Porta Mugionis подле арки Тита, а палатинскую стену описал по личному осмотру Тацит по крайней мере с тех её сторон, которые обращены к Авентину и к Целью. Многочисленные признаки указывают на то, что именно здесь находились центр и первоначальная основа городской оседлости. На Палатине находился священный символ этой основы — так называемое «подземелье» (mundus), куда каждый из первых поселенцев клал запасы всего, что нужно в домашней жизни, и сверх того комок дорогой ему родной земли. Кроме того, там находилось здание, в котором собирались все курии, — каждая у своего собственного очага, — для богослужения и для других целей (curiae veteres). Там же находились: здание, в котором собирались «скакуны» (curia saliorum) и в котором хранились священные щиты Марса, святилище «волков» (lupercal) и жилище Юпитерова жреца. На этом холме и подле него сосредоточивались все народные сказания об основании города; там представлялись взорам верующих в эти сказания: покрытое соломой жилище Ромула, пастушья хижина его приёмного отца Фавстула, священная смоковница, к которой был прибит волнами короб с двумя близнецами, вишенное дерево, которое выросло из древка копья, брошенного в городскую стену основателем города с Авентинского холма через лощину цирка, и другие такого же рода святыни. О храмах в настоящем смысле этого слова ещё не имели понятия в ту пору, а потому и на Палатине не могло быть остатков от таких памятников древности. Но центры общинных сборищ не оставили после себя никаких следов по той причине, что были рано перенесены оттуда в другие места; можно только догадываться, что открытое место вокруг подземелья (mundus), впоследствии названное площадью Аполлона, было самым древним сборным пунктом граждан и сената, а на поставленных над самым подземельем подмостках устраивались древнейшие пиршества римской общины. — Напротив того, в «семихолмном празднестве» (septimontum) сохранилось воспоминание о более широкой оседлости, мало-помалу образовавшейся вокруг Палатина; там появлялись одни вслед за другими новые предместья, из которых каждое было обнесено особой, хотя и не очень крепкой оградой, и примыкало к первоначальной городской стене Палатина точно так, как в болотистых местностях к главной плотине примыкают другие второстепенные. В число «семи поясов» входили: сам Палатин; Цермал — склон Палатина к той низменности (velabrum), которая тянется по направлению к реке между Палатином и Капитолием; Велиа, — хребет холма, соединяющий Палатин с Эсквилином и впоследствии почти совершенно застроенный императорами; Фагутал, Оппий и Циспий — три возвышенности Эсквилина; наконец Сукуза или Субура — крепость, заложенная ниже S. Pietro in Vincoli, в лощине между Эсквилином и Квириналом и вне земляного вала, защищавшего новый город на Каринах. По этим, очевидно, мало-помалу возникавших пристройках, можно до некоторой степени ясно проследить самую древнюю историю Палатинского Рима, в особенности, если иметь при этом в виду Сервиевское разделение Рима на округа, основанное на этом более древнем разделении города на части. — Палатин был первоначальным центром римской общины, — самой древней и первоначально единственной её оградой; но городская оседлость возникла в Риме, как и повсюду, не внутри за́мка, а под его стенами; оттого-то самые древние из известных нам поселений, впоследствии составившие, в Сервиевском разделении города, кварталы первый и второй, были расположены вокруг Палатина. Примером этого могут служить: поселение, образовавшееся на склоне Цермала к Тускской улице (в названии которой, вероятно, сохранилось воспоминание об оживленных торговых сношениях между Цермтами и Римлянами, существовавших еще в ту пору, когда город занимал один Палатинский холм), и поселение на Велии; эти два пригорода впоследствии образовали в Сервиевском городе вместе с крепостным холмом один квартал. В состав позднейшего второго квартала входили: предместье на Целийском холму, вероятно, занимавшее лишь самый внешний выступ этого холма над будущим Колизеем; предместье на Каринах, то есть на том возвышении, которое образует склон Эсквилина к Палатину; наконец долина и передовое укрепление Субуры, от которой и весь квартал получил свое название. Эти два квартала и составляли первоначальный город, а его Субуранский округ, тянувшийся под крепостным холмом примерно от арки Константина до S. Pietro in Vincoli и по лежащей внизу долине, был, как кажется, более значительным и, быть может, более древним, чем поселения, включенные Сервием в Палатинский округ, так как первый предшествует второму в списке кварталов. Замечательным памятником несходства этих двух частей города служит один из самых древних священных обычаев позднейшего Рима, заключавшийся в том, что на Марсовом поле ежегодно приносили в жертву октябрьского коня: жители Субуры до очень поздней поры состязались на этом празднике с жителями священной улицы из-за лошадиной головы и, смотря по тому, на какой стороне оставалась победа, эту голову прибивали гвоздями или к Мамилиевской башне (место нахождения которой неизвестно) в Субуре или к царскому дому у подножия Палатина. В этом случае две части древнего города состязались между собою на равных правах. Стало быть Эсквилии, — название которых в сущности делало излишним употребление слова Карины — были на самом деле тем, чем назывались, то есть внешними постройками (ex-quiliae — подобно inquilinus от colere) или городским предместьем; при позднейшем разделении города они вошли в состав третьего квартала, который всегда считался менее значительным, чем Субуранский и Палатинский. Быть может и другие соседние высоты, как например Капитолий и Авентин, были также заняты общиной семи холмов; это видно главным образом из того, что уже в ту пору существовал (для чего служит вполне достаточным доказательством одно существование понтификальной коллегии) тот «мост на сваях» (pons sublicius), для которого служил натуральным мостовым устоем остров Тибра; не следует оставлять без внимания и того факта, что мостовое укрепление находилось на этрусском берегу, на возвышении Яникула; но община не включала этих мест в сферу своих укреплений. Сохранившееся до поздней поры в богослужебном уставе правило, что мост должен быть сложен без железа, из одного дерева, очевидно имело ту практическую цель, что требовался летучий мост, который можно было во всякое время легко изломать или сжечь; отсюда видно, как долго римская община не могла рассчитывать на вполне обеспеченное и непрерывное обладание речной переправой. — Мы не имеем никаких указаний на какую-либо связь между этими постепенно выраставшими городскими поселениями и теми тремя общинами, на которые римская община распадалась с незапамятных времен. Так как Рамны, Тиции и Луцеры, по-видимому, первоначально были самостоятельными общинами, то следует полагать, что каждая из них первоначально имела свою собственную оседлость; но на семи холмах они, конечно, не отделялись одна от другой особыми оградами, а всё, что было на этот счёт выдумано в старину или в новое время, должно быть поставлено осмотрительным исследователем наряду c забавными сказками о Тарпейской скале и о битве на Палатинском холму. Скорее можно предположить, что оба квартала древнего города — Субура и Палатин, равно как тот квартал, который состоял из его предместий, были разделены на три части между Рамнами, Тициями н Луцерами; с этим можно бы было поставить в связь и тот факт, что в субуранской и в палатинской частях города, равно как во всех позже образовавшихся его кварталах, находилось по три пары Аргейских капищ. Палатинский семихолмный город, быть может, имел свою историю, но до нас не дошло о нём никаких других сведений, кроме только того, что он действительно существовал. Но подобно тому, как падающие с лесных деревьев листья подготовляют почву к новой весне, хотя за их падением и не следит человеческий глаз, — и этот исчезнувший семихолмный город подготовил почву для исторического Рима.
Холмовые Римляне на Квиринале. Но не один Палатинский город издревле занимал то пространство, которое было впоследствии обнесено Сервиевской стеной; в непосредственном с ним соседстве стоял другой город на Квиринале. «Древний за́мок » (Capitolium vetus) с святилищами Юпитера, Юноны и Минервы и с тем храмом богини «честного слова», в котором публично выставлялись государственные договоры, был ясным прототипом позднейшего Капитолия с его храмами в честь Юпитера, Юноны и Минервы и с его храмом римской «Верности», также игравшим роль дипломатического архива; этот за́мок служил бесспорным доказательством того, что и Квиринал когда-то был центром самостоятельного общинного быта. То же видно из поклонения Марсу и на Палатине и на Квиринале, так как Марс был первообразом воина и самым древним высшим божеством италийских гражданских общин. С этим находится в связи и то, что заведовавшие поклонением Марсу, два очень древних братства — «скакунов» (Salii) и «волков» (Luperci) существовали в позднейшем Риме в двойном комплекте так, что рядом с палатинскими скакунами существовали скакуны квиринальские, а рядом с квинктийскими волками Палатина — Фабиевская волчья гильдия, святилище которой находилось, по всему вероятию, на Квиринале[5]. Все эти указания вески сами по себе, но приобретут ещё более важное значение, если мы припомним, что в точности известная нам окружность Палатинского семихолмного города не вмещала в себе Квиринала и что в Сервиевском Риме, который состоял из трёх первых округов, соответствовавших прежнему объёму πалатинского города, был впоследствии сформирован четвёртый квартал из Квиринала и из соседнего с ним Виминала. Отсюда объясняется и цель, для которой было возведено внешнее укрепление Субуры за городской стеной, в долине между Эсквилином и Квириналом: тут соприкасались границы двух территорий, и поселившиеся на этой низменности Палатинцы нашли нужным построить тут крепость для защиты от обитателей Квиринала. - Наконец, не совершенно исчезло даже то название, которым жители Квиринала отличались от своих палатинских соседей. Палатинский город назывался городом «семи гор» и название его жителей происходило от слова гора (montani), под которым разумели преимущественно Палатин, но также и другие принадлежавшие к нему высоты; напротив того, вершина Квиринала (которая была не только не ниже вершины Палатина, но даже немного выше) вместе с принадлежавшим к ней Виминалом никогда не называлась иначе, как холмом (сοllіs); даже в актах, относящихся к религиозной сфере, Квиринал нередко называется просто «холмом», без прибавления какого-либо объяснительного слова. Точно так и ворота при спуске с этой возвышенности обыкновенно называются холмовыми воротами (porta collina), живущие там священнослужители Марса — холмовыми священнослужителями (salii collini) в отличие от палатинских (salli Palatini), а образовавшийся из этого округа четвёртый Сервиевский квартал — холмовым кварталом (tribus collina)[6]. Название Римлян, под которым первоначально разумели всех жителей той местности, могло быть усвоено как холмовыми жителями, так и обитателями горы и первые из них могли называться холмовыми Римлянами (Romani collini). Нет ничего невозможного в том, что между жителями двух соседних городов существовало и племенное различие; но мы не имеем достаточных оснований для того, чтобы признать основанную на Квиринале общину за иноплеменную, точно так же, как не имеем основания признать иноплеменной которую-либо из общин, основанных на латинской территории[7].
Взаимные отношения общин палатинской и квиринальской Итак, жившие на Палатине нагорные Римляне и жившие на Квиринале холмовые Римляне стояли в ту пору во главе римского общинного устройства, составляя две отдельные общины, которые, без сомнения, часто враждовали между собою и в этом отношении имели некоторое сходство с теперешними римскими Монтигианами и Трастеверианами. Что семигорная община исстари была могущественнее квиринальской, бесспорно доказывается и более ши размерами её пристроек и предместий и тем второстепенным положением, которым прежние холмовые Римляне принуждены были довольствоваться в позднейшем Сервиевском городском устройстве. Но и внутри палатинского города едва ли успели вполне объединиться его различные составные части. О том, как Субура и Палатин ежегодно состязались между собою из-за лошадиной головы, уже было упомянуто ранее; но и обитатели каждой возвышенности, даже члены каждой курии (в ту пору ещё не было общего городского) очага, а очаги у каждой курии были особые, хотя и стояли один подле другого), вероятно, сильнее сознавали свою самостоятельность, чем своё единство, так что Рим был скорее совокупностью городских поселений, чем цельным городом. По многим признакам следует полагать, что даже жилища древних могущественных фамилий были укреплены так, что были способны защищаться от нападений и, стало быть, нуждались в защите. Величественная стена, постройка которой приписывается царю Сервию-Туллию, впервые окружила одной оградой не только два города, стоявшие на Палатине и на Квиринале, но и не входившие в черту этих городов возвышенности Капитолия и Авентина, и таким образом создала новый Рим, — тот Рим, с которым знакома всемирная история. Но прежде, чем было приступлено к возведению этого громадного сооружения, положение Рима среди окружавшей его местности, должно было, без сомнения, совершенно измениться. Та пора — когда земледелец вспахивал своим плугом землю на семи римских холмах точно так же, как и на других латинских, а зародыши более прочной оседлости появлялись только на некоторых вершинах, в тех укрепленных убежищах, которые оставались пустыми в мирное время, — соответствовала той древнейшей эпохе, когда латинское племя ещё не вело никакой торговли, и не совершало никаких замечательных подвигов. Та более поздняя пора — когда стали расцветать поселения на Палатине и внутри «семи оград», — совпадает с завладением римскою общиною устьями Тибра и вообще с более оживлёнными и более свободными сношениями Латинов между собою, с развитием городских нравов, в особенности в Риме, и также с более прочным политическим объединением как отдельных общин, так и всего латинского мира. Точно так и появление созданного Сервиевскою стеной цельного большого города совпадает с той эпохой, когда город Рим был в состоянии начать борьбу из-за преобладания в латинском союзе и когда он был в состоянии достигнуть этой цели.
Примечания
править- ↑ Примерами такого изменения гласной буквы могут служить следующие слова, которые все изменились соответственно самому древнему типу; pars portio, Mars mors, farreum вместо horreum, Fabii Fovii, Valerins Volesus, vacuus, vocivus.
- ↑ Не следует думать, что с понятием о синекизме необходимо соединяется понятие о совместной оседлости; все по-прежнему живут на своих местах, но уже для всех существуют только одна дума и один центр управления. Фукид. 2, 15; Геродот, I, 170.
- ↑ Если принять в соображение аттическое слово τριττύς и умбрийское trifo, то можно даже задаться таким вопросом: не была ли трёхчленность общины основною греко-италийскою формой; если бы этот вопрос был разрешён утвердительно, то уже нельзя бы было объяснять трёхчленность римской общины слиянием нескольких, когда-то самостоятельных племён. Но для того, чтоб отстоять столь несогласное с преданием предположение, нужно бы было доказать, что разделение на три составные части встречалось в греко-италийской сфере чаще, чем это оказывается в действительности, и что оно повсюду является основной формой. Умбры могли усвоить слово tribus под влиянием римского преобладания; нельзя с уверенностью утверждать, чго оно было употребительным на языке Осков.
- ↑ Хотя в настоящее время совершенно отложено в сторону старинное мнение, что латинский язык должен считаться смесью греческих элементов с негреческими, даже серьёзные исследователи [как напр. Schwegler, R. G. I, 164. 193] всё-таки находят в латинском языке смешение двух родственных италийских наречий. Но было бы напрасно требовать филологических или исторических доказательств такого мнения. Когда какой-нибудь язык является промежуточным между двумя другими, то каждый филолог понимает, что это происходит всего чаще от органического развития, чем от внешних примесей.
- ↑ Что квинктийские Луперки стояли по своему рангу выше фабиевских, видно из того, что баснописцы называли Квинктиев приверженцами Ромула, а Фабиев — приверженцами Рема [Овид. Fasti, 2, 373 и след.; Vict., De Orig. 22]. Что Фабии принадлежали к чисду живших на холмах Римлян, доказывается тем, что их род совершал свои жертвоприношения на Квиринале (Ливий, 5, 46, 52], а в этом случае безразлично, находились ли эти жертвоприношения в связи с Луперкалиями, или нет, — Луперк этой коллегии называется в надписях [Orelli 2253] Lupercus Quinctialis vetus, а название Kaeso [см. Римск. исслед. Моммсена, 1, 17], по всему вероятию, находящееся в связи с культом Луперкалий, встречается исключительно только у Квинктиев и у Фабиев; поэтому часто употребляемая писателями форма Lupercus Quinctilius и Quinctilianus должна считаться за искажение, а эта коллегия существовала не у Квинктилиев, которые были сравнительно менее древнего происхождения, а у Квинктиев, просхождение которых было гораздо более древне. Когда же, наоборот, Квинктии [Ливий; 1, 30] или Квинктилии [Дионисий, 3, 29] упоминаются в числе альбанских родов, то здесь следует предпочитать последнюю орфографию и считать квинктийский род за древне-римский.
- ↑ Хотя та возвышенность, на которой жили холмовые Римляне, и носила впоследствии общеупотребительное название квиринальского холма, из этого ещё не следует заключать, что название Квиритов первоначально было названием живших на Квиринале граждан. С одной стороны, — как объяснено выше, — все древнейшие следы свадетельствуют ο том, что эти жители назывались Collini; с другой стороны бесспорно доказано, что и исстари и в более позднюю пору название Квириты обозначало полноправных граждан и не имело ничего общего с отличием обитателей холма от обитателей горы, montani от collini [сравн. ниже главу 5]. Позднейшее название Quirinalis возникло от того, что хотя Mars quirinus, мечущий копья бог смерти, и был предметом поклонения как на Палатине, так и на Квиринале [так как в древнейших надписях, найденных в так называемом храме Квирина, это божество называется Марсом], но впоследствии, во избежание смешения, стали называть бога живших на горе Римлян преимущественно Марсом, а бога живших на холме Римлян — преимущественно Квирином. — Хотя Квиринал и называется также жертвенным холмом, collis agonalis, но этим указывается только на то, что он был для холмовых Римлян богослужебным центром.
- ↑ То, что выдают за такие основания [сравн. наприм. Швеглера, Римск. Ист. 1, 480] в сущности сводится на высказанную Варреном и, по обыкновению, повторявшуюся вслед за ним позднейшими писателями, этимолого-историческую гипотезу, что латинские слова quiris, quirinus были одного происхождения с названием сабинского города Cures и что, стало быть, квиринальский холм был заселён переселенцами из Курь. Одинаковое происхождение этих слов правдоподобно, но сделанный из него исторический вывод, бесспорно, не имеет достаточного основания. Иные утверждали, но не могли доказать, что древние святилища, находившиеся на этой горе [где также был и такой холм, который назывался Лациарийским], были сабинские. Mars quirinus, Sol, Salus, Flora, Semo Sancus или Deus fidius, конечно, были сабинскими божествами, но они вместе с тем были латинскими божествами, которым стали поклоняться, очевидно, ещё в ту пору, когда Латины и Сабины жили нераздельно. Если же с святилищами Квиринала, впоследствии отодвинувшегося на второй план, преимущественно связано название такого божества, как Semo Sancus [сравн. происшедшее от его имени название porta sanqualis], — впрочем встречающееся и на острове Тибра, — то всякий беспристрастный исследователь усмотрит в этом факте лишь доказательство глубокой древности этого культа, а не его заимствование из соседней страны. При этом не следует отвергать возможности влияния племенного различия; но если бы это различие и действительно существовало, оно исчезло для нас бесследно, а ходячие между нашими современниками рассуждения об участии сабинского элемента в устройстве римского быта лишь могут служить предостережением от такого переливания из пустого в порожнее.