Только что я усѣлся верхомъ на бугшпритъ, какъ большой парусъ, громко хлопнувъ, надулся отъ вѣтра и понесъ шкуну на сѣверъ. Отъ толчка шкуна дрогнула всѣмъ корпусомъ. Я чуть-чуть не упалъ въ море, но удержался и поползъ по бугшприту, съ котораго и свалился головою на бакъ. Поднявшись и отправившись, я осмотрѣлся. Я стоялъ съ навѣтряной стороны и надувшійся парусъ закрывалъ отъ меня корму. На палубѣ повидимому никого не было. Ее не мыли съ самаго бунта и потому она была сильно затоптана. По половицамъ, точно живая, каталась пустая бутылка съ отбитымъ горлышкомъ.
Но вдругъ Испаньола встала противъ вѣтра. Реи затрещали, весь корабль снова затрясся и глубоко нырнулъ носомъ. Паруса, визжа на блокахъ, перекосились въ сторону и я увидалъ кормовую часть палубы. Тамъ было двое; одинъ, въ красной шапкѣ, лежалъ на спинѣ какъ пластъ, раскинувъ руки и страшно оскаливъ зубы изъ-подъ судорожно искривленныхъ губъ; другой, Израиль Гандсъ, неподвижно сидѣлъ, прислонившись спиною къ сѣткѣ и безпомощно повѣсивъ руки. Голова его поникла на грудь, а загорѣлое лицо было блѣдно какъ воск.
При каждомъ толчкѣ корабля человѣка въ красной шапкѣ дергало изъ стороны въ сторону, причемъ не измѣнялись ни его безжизненная поза, ни страшная физіономія съ бѣлыми оскаленными зубами; отъ той же причины Израля Гандса каждый разъ встряхивало, причемъ ноги его все больше и больше подвигались впередъ, а голова и туловище откидывались назадъ, такъ что подъ конецъ я пересталъ видѣть его лицо, за исключеніемъ одного уха и кончика бакенбарды. Около обоихъ матросовъ валялися по палубѣ бутылки, вслѣдствіе чего я предположилъ, что пьяницы убили другъ друга въ припадкѣ пьянаго озлобленія.
Покуда я размышлялъ надъ этимъ грустнымъ зрѣлищемъ, наступила минута затишья и шкуна пріостановилась. Израиль Гандсъ повернулся на боку, глухо простоналъ и, приподнявшись, принялъ прежнюю позу. Стонъ и отвислая челюсть Гандса сначала разжалобили меня, но я сейчасъ же вспомнилъ бесѣду, подслушанную мною изъ яблочной бочки, и вся жалость пропала. Я ступилъ нѣсколько шаговъ по палубѣ и, остановившись у большой мачты, громко проговорилъ съ нескрываемой ироніей:
— Вотъ и я вернулся на шкуну, мистеръ Гандсъ.
Онъ медленно повелъ въ мою сторону глазами, но отъ слабости даже не могъ выразить удивленія, а только простоналъ:
— Водки!…
Я понялъ, что нельзя терять времени. Осторожно пробираясь по палубѣ, я дошелъ до лѣстницы и спустился въ гостиную.
Тамъ царствовалъ самый возмутительный безпорядокъ. Взломаны были всѣ сундуки, ящики, всѣ запертыя помѣщенія, и все разумѣется для того, чтобы отыскать карту. Полъ загрязнился до невозможности, особенно на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ разбойники садились послѣ блужданій по топкому болоту. При качкѣ шкуны по полу катались пустыя бутылки. На столѣ лежала одна изъ книгъ доктора съ выдранными вѣроятно для закуриванія трубокъ листами. Подъ потолкомъ висѣла коптившая лампа, бросая на все это тусклый, умирающій свѣтъ.
Я сошелъ въ кладовую. Оттуда исчезли всѣ бочки и огромное количество бутылокъ. Очевидно разбойники пили безъ просыпа все время, какъ начался бунтъ. Наконецъ я отыскалъ для Гандса бутылку водки, а себѣ взялъ немного сухарей, фруктовыхъ консервовъ, кисть изюма и кусокъ сыра. Вернувшись на палубу, я положилъ добытую провизію около руля, подальше отъ раненаго Гандса, потомъ подошелъ къ бочкѣ съ водою и началъ жадно пить. Напившись, я вернулся къ Гандсу и подалъ ему бутылку съ водкой.
Онъ залпомъ отпилъ изъ нея по меньшей мѣрѣ четверть. .jpg)
— Вотъ это такъ! — сказалъ онъ, переводя духъ. — На этотъ разъ водка для меня не прихоть, а лѣкарство.
Я устроился въ уголку и тоже принялся за завтракъ.
— Вы очень тяжело ранены? — спросилъ я.
— Еслибъ этотъ окаянный докторъ былъ на шкунѣ, онъ вылѣчилъ бы меня духомъ. А теперь вотъ извольте… За то вотъ эта акула умерла, — указалъ онъ на матроса въ красной шапкѣ. — Скверный былъ матросишка, честное слово… Но вы-то какъ сюда попали, Гоукинсъ? Откуда васъ чортъ принесъ?
— Я, мистеръ Гандсъ, явился принять шкуну въ свое завѣдываніе, — отвѣчалъ я, — и вы должны впредь до новаго распоряженія смотрѣть на меня какъ на своего капитана.
Онъ хмуро поглядѣлъ на меня, но не сказалъ ни слова. Цвѣтъ его лица нѣсколько оживился, но несчастный все-таки былъ очень слабъ и по прежнему съѣзжалъ туловищемъ на палубу при малѣйшемъ толчкѣ шкуны.
— Кстати, мистеръ Гандсъ, — продолжалъ я, — я не желаю здѣсь на кораблѣ чернаго флага. Съ вашего позволенія я его сниму. Лучше никакого знамени, чѣмъ такое гадкое.
Съ этими словами я сдернулъ флагъ и бросилъ въ море. Сдѣлавъ это, я снялъ шапку и вскричалъ:
— Прощайте, капитанъ Сильверъ!
Гандсъ слѣдилъ за мной внимательнымъ и хитрым взглядомъ, сидя по прежнему съ опущенною на грудь головою.
— Полагаю, мистеръ Гоукинсъ, — сказалъ онъ наконецъ, — что вы теперь намѣрены вернуться къ берегу?… Не поговорить ли намъ съ вами чуточку?
— Съ удовольствіемъ, мистеръ Гандсъ, — отвѣчалъ я. — Отчего не поговорить.
И я снова с апетитомъ принялся за ѣду.
— Видишь что, — продолжалъ Гандсъ, указывая слабымъ кивкомъ на трупъ матроса, — мы было вотъ съ нимъ, — его звали О’Бріенъ, ирландецъ онъ былъ… такъ, дрянцо… — мы было съ нимъ поставили паруса и хотѣли вернуться въ пристань. Но онъ умеръ, а я раненъ, и теперь некому вести корабль. Развѣ вотъ ты поведешь, если я покажу тебѣ, какъ это сдѣлать… Такъ слушай, что я тебѣ скажу: накорми меня и напой, потомъ дай платокъ перевязать рану, а я за это научу тебя, что нужно дѣлать. Согласенъ?
— Да, только вотъ еще что я вам скажу, — возразилъ я. — Я не желаю возвращаться въ бухту Кидда. Я намѣренъ войти въ маленькій сѣверный рейдъ и посадить тамъ шкуну на мель.
— Ну, что-жь, и прекрасно! — вскричалъ онъ . — Право, дружокъ, я человѣкъ сговорчивый. Идти противъ рожна не стану. Твой теперь верхъ, у меня нѣтъ выбора. Въ рейдъ, такъ въ рейдъ. Мнѣ все равно. Вели мнѣ плыть хоть въ бухту къ бѣсамъ, я и туда поплыву безпрекословно.
Договоръ состоялся. Въ какія-нибудь три минуты я по указанію Гандса, направилъ шкуну куда нужно и мы спокойно поплыли по вѣтру вдоль берега. Я надѣялся до полудня обогнуть сѣверный мысъ, въѣхать на рейдъ до прилива, посадить тамъ шкуну на мель на песчаной дюнѣ и, дождавшись отлива, по-суху выйти на берегъ.
Убѣдившись, что все идетъ какъ слѣдуетъ, я привязалъ къ рулю веревку, спустился въ каюту и досталъ изъ своего чемодана подаренный мнѣ матерью фуляровый платокъ. Вернувшись къ раненому, я перевязалъ ему этимъ платкомъ широкую рану на бедрѣ, накормилъ его и далъ водки. Ему сейчасъ же сдѣлалось лучше. Онъ сталъ говорить болѣе внятно, окрѣпъ и вообще сталъ другимъ человѣкомъ.
Вѣтеръ былъ такой благопріятный, что лучшаго мы и желать не могли. Шкуна летѣла какъ птица; берега быстро бѣжали мимо насъ и мѣстность постоянно разнообразилась. Вскорѣ высокій берегъ остался позади и мы поплыли вдоль низкаго и песчанаго берега, усѣяннаго кое-гдѣ приземистыми елями. Но вотъ уже и онъ миновался и мы стали огибать сѣверную оконечность острова.
Въ итогѣ я былъ до блаженства доволенъ самъ собой, своимъ временнымъ чиномъ и прекрасной погодой. Солнце красиво освѣщало часто мѣнявшуюся понораму берега. Воды было у меня вдоволь, кушать я могъ что угодно и сколько хотѣлось. Совѣсть моя окончательно успокоилась. Прежде я упрекалъ себя за самовольный уходъ, но теперь могъ гордиться сдѣланнымъ завоеваніемъ. Единственной помѣхой моему упоенію были глаза Гандса, слѣдившіе за мною съ ироническимъ, какъ мнѣ казалось, выраженіемъ, и его загадочная улыбка. Въ этой улыбкѣ было все: и страданіе, и старчески-болѣзненная слабость, и вмѣстѣ съ тѣмъ коварная насмѣшка надо мною. Онъ думалъ, что я не замѣчаю, но я все видѣлъ и моталъ себѣ на усъ.
Вѣтеръ, словно желая намъ угодить, перемѣнился и подулъ съ запада. Мы безъ труда достигли сѣверо-восточной оконечности острова у входа въ сѣверную бухту. Но затѣмъ намъ осталось лишь сѣсть сложа руки, такъ какъ якоря у насъ не было, а посадить шкуну на мель нужно было во время прилива. Гандсъ научилъ меня какъ сдѣлать, чтобы оставаться въ дрейфѣ.
Послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ попытокъ я наконецъ устроилъ это дѣло и на досугѣ мы оба опять принялись за ѣду.
— Капитанъ, — обратился ко мнѣ Гандсъ, — а какъ вы думаете насчетъ моего товарища О’Бріена?… Не выбросить ли намъ его за бортъ? Я вообще не изъ брезгливыхъ, но, знаете, какъ-то непріятно…
— У меня силы нѣтъ, да и потомъ… очень противно, — отвѣчалъ я, содрагаясь, — пусть остается здѣсь, чѣмъ онъ мѣшаетъ?
— Несчастный корабль эта Испаньола! —продолжалъ Гандсъ, не настаивая на своемъ предложеніи. — Это вѣдь ужасно, что онъ умеръ… Знаешь, вѣдь онъ тоже сѣлъ въ Бристолѣ, какъ ты и я… Бедные тѣ!… Право, это ужасно…
Нѣсколько минутъ онъ посидѣлъ молча, словно раздумывая. Потомъ поднял на меня лицо и сказалъ:
— Будь добръ, мой милый, сдѣлай мнѣ одолженіе. Сходи вниз и принеси мнѣ бутылочку винца… Коньякъ для меня теперь крѣпокъ… у меня такой страшный упадокъ силъ…
Тонъ былъ такой нѣжный, ласкательный, точно и не Гандсъ это говорилъ, я нашелъ это неестественнымъ. Самая просьба показалась мнѣ совершенно невѣроятною: возможно ли было вѣрить, чтобы Гандсъ предпочелъ вино водкѣ? Очевидно тутъ былъ одинъ предлогъ, чтобы услать меня на нѣсколько минутъ съ палубы. Только я не понималъ, какая могла быть тутъ цѣль. Я посмотрѣлъ Гандсу въ глаза, но онъ отвелъ ихъ въ сторону, чтобы не встрѣтиться со мною взглядомъ; онъ то поднималъ ихъ къ небу, то глядѣлъ для чего-то на трупъ О’Бріена, улыбаясь все время смущенной улыбкой. Семилѣтній ребенокъ и тотъ догадался бы, что онъ замышляетъ недоброе.
Я сейчасъ же отвѣчалъ ему согласіемъ, чтобы не дать замѣтить своихъ подозрѣній. Гандсъ былъ человѣкъ довольно глуповатый и провести его было нетрудно.
— Въ самомъ дѣлѣ, — отвѣчалъ я, — вино для васъ гораздо полезнѣе водки. Какого вы хотите, бѣлаго или краснаго?
— Все равно, голубчикъ, — отвѣчалъ онъ, — какое найдется.
— Ну, такъ я принесу вамъ портвейну, мистеръ Гандсъ. Онъ навѣрное тамъ есть…
Я пошелъ по лѣстницѣ и нарочно затопалъ погромче. Внизу я снялъ башмаки, обѣжалъ кругомъ и поднялся по лѣстницѣ въ люкъ, изъ котораго осторожно выглянул на палубу. Подозрѣнія мои оправдались вполнѣ.
Гандсъ приподнялся и ползъ по палубѣ на четверенькахъ. Боль въ ногѣ была должно быть невыносимая, потому что онъ то и дѣло подавлялъ стоны, но тѣмъ не менѣе ему удалось проползти поперек почти всю палубу. Порывшись въ углу, онъ вытащилъ изъ кучи веревокъ что-то въ родѣ длиннаго кинжала, покрытаго кровью до самой рукоятки. Тщательно осмотрѣвъ кинжалъ, онъ попробовалъ на палецъ, остеръ ли онъ, и проворно спряталъ его подъ камзолъ. Послѣ того онъ прежнимъ путемъ вернулся на свое мѣсто.
Я узналъ довольно. Израиль Гандсъ могъ двигаться и имѣлъ оружіе. Чтобы достать его, онъ хитростью спровадил меня вонъ, слѣдовательно кинжалъ предназначался именно для меня. Но что онъ думалъ сдѣлать потомъ, выбраться ли на берегъ и плестись къ товарищамъ, или сдѣлать имъ сигнальный выстрѣлъ, — этого я не брался рѣшить.
Въ одномъ я былъ почти увѣренъ, это въ томъ, что мнѣ нечего бояться, покуда мы не приведемъ шкуну въ безопасное мѣсто. Въ этомъ наши интересы сходились. Обоимъ намъ одинаково хотѣлось посадить Испаньолу на мель въ закрытомъ отъ вѣтра мѣстѣ, чтобы при надобности снова спустить ее въ воду. Покуда это не было сдѣлано, я для шкуны былъ необходимъ.
Раздумывая обо всемъ этомъ, я какъ кошка прокрался въ гостиную, надѣлъ башмаки, взялъ первую попавшуюся бутылку съ виномъ и вернулся на палубу.
Гандсъ полулежалъ на прежнемъ мѣстѣ, поджавши ноги и закрывши глаза, словно ему было тяжело глядѣть на свѣтъ. Когда я къ нему подошелъ, онъ поднялъ голову, привычнымъ жестомъ отбилъ у бутылки горлышко и отпилъ изъ нея изрядное количество, произнеся свой любимый тостъ:
— Исполненіе желаній!
Нѣсколько времени онъ сидѣлъ не двигаясь. Потомъ, вытащивъ изъ кармана вязку табаку, онъ попросил меня отрѣзать ему кусочекъ. .jpg)
— Пожевать хочется, — сказалъ онъ, — а ножа нѣтъ, да и сила точно у цыпленка. Ахъ, Джимъ, Джимъ!.. Чувствую я, что приходитъ мой чередъ. Не долго я протяну. Можетъ быть въ послѣдній разъ я жую и табакъ-то…
— Я съ удовольствіемъ отрѣжу вамъ табаку, — отвѣчалъ я, отрѣзывая довольно большой кусокъ. Гандсъ взялъ у меня табакъ, заснулъ его за щеку и снова притихъ. Прошло четверть часа. Тогда хитрый матросъ замѣтилъ мнѣ, что приливъ поднялся довольно высоко.
— Теперь, капитанъ Гоукинсъ, неугодно ли вамъ будетъ слушаться моихъ указаній, — сказалъ онъ мнѣ съ прежней загадочной улыбкой, — и я вамъ ручаюсь, что шкуна будетъ скоро въ безопасномъ мѣстѣ.
Намъ оставалось проплыть не болѣе двухъ миль, но плаваніе предстояло трудное, во-первыхъ потому, что входъ на рейдъ былъ довольно узокъ, а во-вторыхъ по той причинѣ, что этотъ входъ открывался съ запада на востокъ, подаваясь нѣсколько къ югу, так что дѣйствовать рулемъ нужно было съ крайней осторожностью во избѣжаніе несчастнаго случая. Могу, не хвастаясь, сказать, что я справился съ своей задачей очень удачно и что Гандсъ оказался превосходнымъ лоцманомъ. Мы плыли отлично, ловко лавируя въ виду низкихъ береговъ.
По вступленіи въ проливъ насъ со всѣхъ сторонъ окружила земля. Берега сѣверной бухты оказались такими же лѣсистыми, какъ и возлѣ Киддовой пристани, но форма бухты была иная: узкая и длинная. Вообще заливъ былъ скорѣе похож на устье рѣки, чѣмъ на бухту. Перед нами, на южной сторонѣ бухты, виднѣлся кузовъ разбитаго корабля. Корабль былъ большой, трехмачтовый, и валялся здѣсь должно быть уже нѣсколько лѣтъ, потому что онъ почти совершенно обросъ морскими растеніями и на палубѣ его пробивалась густая трава, среди которой тамъ и сямъ мелькали даже дикіе цвѣты. Зрѣлище было очень грустное, но за то свидѣтельствовало о полной безопасности стоянки.
— Ну, капитанъ, — замѣтилъ мнѣ Гандсъ, — смотрите сюда. Видите вы вотъ это мѣстечко? Оно точно нарочно устроено для посадки корабля на мель. Дно — чистый песокъ, по близости ни одной скалы, кругомъ деревья, а подъ бокомъ старая развалина, поросшая травой и цвѣтами.
— А если мы сядемъ на мель, можно ли будетъ потомъ спустить шкуну опять на воду, если понадобится? — спросилъ я.
— Нѣтъ ничего легче, — отвѣчалъ онъ. Вѣдь это правый берегъ, гдѣ мы хотимъ сѣсть. Ну, такъ во время отлива на лѣвый берегъ нужно будетъ принести канатъ, зацѣпить его покрѣпче за стволъ одной изъ этихъ большихъ сосенъ, другимъ концомъ привязать его къ шпилю и дожидаться прилива. Когда приливъ наступитъ, тогда всѣмъ схватиться за канатъ и тянуть. Вотъ и все… Но однако что же мы болтаемъ? Минута рѣшительная. Дно уже близко, а шкуна идетъ слишкомъ сильно… Лѣво на бортъ! Крѣпче!… Право на бортъ!.. Легче!.. Стой!..
Я быстро и точно исполнялъ команду, едва успѣвая переводить духъ. Вдругъ онъ закричалъ:
— Эй, мальчикъ, мальчикъ, крѣпче!.. Налегай на руль!
Я налегъ на руль изъ всѣхъ силъ. Испаньола быстро повернулась и понеслась прямо на низкій и лѣсистый берегъ.
Среди хлопотъ я на нѣсколько минутъ ослабилъ надзоръ за движеніями Израиля Гандса. Въ послѣднюю же рѣшительную минуту я былъ окончательно поглощенъ предстоящимъ исходомъ маневровъ и совершенно позабылъ о грозившей мнѣ опасности. Наклонившись черезъ бортъ, я внимательно слѣдилъ за волнами, бѣжавшими изъ подъ корабля.
Еще минуту и я погибъ бы, не имѣя даже возможности оборониться. Но меня вдругъ точно что подтолкнуло. Какой-то инстинктъ заставилъ меня обернуться назадъ. Можетъ быть я и услыхалъ какой-нибудь шорохъ или увидалъ мелькнувшую тѣнь, — не знаю, не помню, — но только я обернулся…
Сзади ко мнѣ подкрадывался Израиль Гандсъ съ ножемъ въ рукѣ. Онъ уже сдѣлалъ полъ-дороги.
Наши глаза встрѣтились и мы оба одновременно вскрикнули: я отъ испуга, Гандсъ отъ бѣшенства. Въ ту же минуту он бросился ко мнѣ, а я сдѣлалъ скачокъ въ сторону. Отскакивая, я рѣзкимъ движеніемъ выпустилъ изъ рукъ руль, который быстро отклонился влѣво и съ размаха ударилъ негодяя въ грудь, такъ что тотъ упалъ. Это меня спасло.
Негодяй не скоро оправился, а я тѣмъ временемъ улепетнулъ изъ угла, гдѣ меня чуть-чуть не зарѣзали какъ звѣрка въ норѣ. Я добѣжалъ до гротъ-мачты и остановился. Вынувъ пистолетъ, я хладнокровно направилъ его на злодѣя, который опять приближался ко мнѣ. Я спустилъ курокъ… онъ щелкнулъ, но выстрѣла не послѣдовало. Морская вода подмочила затравку и я оказался безоружнымъ.
Как я раскаялся въ своей небрежности!.. Какъ я разбранилъ себя!.. А вѣдь стоило только всыпать заранѣе новаго пороха!… Теперь же мнѣ осталось только разыграть роль глупаго барана на бойнѣ.
Я никакъ не думалъ, что раненый Гандсъ въ состояніи двигаться такъ быстро. Видъ его внушалъ ужасъ: сѣдые, всклоченные волосы, багровое отъ злобы и нетерпѣнія лицо, горящіе какъ угли глаза… Другой пистолетъ не стоило и пробовать; результатъ оказался бы тотъ же. Я понял, что кромѣ отступленія иного исхода нѣтъ. Но куда же было отступать?.. Я взялся обѣими ладонями за стволъ гротъ-мачты и сталъ ждать. Сердце у меня такъ и стучало.
Увидавъ мою тактику, Гандсъ остановился. Я сообразилъ, что могу продлить борьбу чуть не до безконечности, впрочемъ безъ надежды на успѣхъ.
Въ это время Испаньола сѣла наконецъ на песчаную мель, качнулась нѣсколько разъ изъ стороны въ сторону и успокоилась, накренившись лѣвымъ бортомъ подъ угломъ въ 45° съ горизонтальною плоскостью. Черезъ бортъ хлынула вода, разлилась по палубѣ и остановилась во впадинахъ, такъ что образовались лужи.
Отъ толчка мы съ Гандсомъ оба потеряли равновѣсіе и вмѣстѣ покатились по палубѣ въ близкомъ сопровожденіи мертвеца. Я упалъ такъ близко отъ Гандса, что ударился головою объ его ноги. Ударъ былъ очень сильный, у меня даже зубы щелкнули. Я поднялся первый, потому что Гандсу мѣшала рана и навалившійся на него трупъ.
Неожиданное паденіе корабля сдѣлало невозможною бѣготню по палубѣ. Приходилось немедленно искать другаго средства, чтобы спастись, потому что моему врагу стоило только протянуть руку и достать до меня. Быстрѣе молніи кинулся я къ фокъ-мачтѣ, проворно полѣзъ по ней и успокоился только тогда, когда добрался до большой реи.
Быстрота спасла меня, потому что злодѣй кинулъ мнѣ вслѣдъ свой кинжалъ. Я взглянулъ на Гандса сверху внизъ; онъ смотрѣлъ на меня снизу, разинувъ ротъ отъ удивленія и досады. Послѣ этого онъ наклонился, чтобы поднять оружіе.
Я воспользовался временемъ, чтобы оправиться и перемѣнить затравку у пистолетов.
Гандсъ увидалъ это. Онъ понялъ, что погибнетъ, если не успѣетъ мнѣ помѣшать. Онъ схватилъ кинжалъ въ зубы и тоже полѣзъ на мачту съ большимъ трудомъ и подавленными стонами.
Но онъ не могъ лѣзть скоро, благодаря ранѣ. Я спокойно окончилъ свои приготовленія и обратился къ нему, говоря:
— Мистеръ Гандсъ, остановитесь, не то я вамъ голову размозжу.
Онъ остановился. На его скотскомъ лицѣ появилось раздумье. Видно было, что размышленіе составляетъ для Гандса очень большой трудъ. Я не утерпѣлъ и разсмѣялся.
Наконецъ онъ заговорилъ, глотая слюну и сохраняя на лицѣ все то же недоумѣвающее выраженіе. Говорить ему приходилось съ кинжаломъ во рту, но онъ не перемѣнилъ позы.
— Джимъ, — сказалъ онъ, — не лучше ли намъ подписать опять договоръ? Еслибъ не этотъ проклятый толчокъ, я добрался бы до тебя, но мнѣ вѣчно неудача… Теперь приходиться сдаться, а вѣдь это очень тяжело для стараго моряка. Шутка ли сдаваться молокососу!..
Я жадно впивалъ въ себя эти слова и улыбался до ушей, пыжась точно пѣтухъ на заборѣ. Но вотъ Гандсъ пересталъ говорить и взмахнулъ рукою. Что-то просвистало въ воздухѣ точно стрѣла. Я почувствовалъ острую боль въ плечѣ, которое точно кто гвоздемъ прибилъ къ мачтѣ…
Не взвидѣвъ свѣта отъ боли и испуга, я безсознательно, не цѣлясь, спустилъ курки обоихъ пистолетовъ. Раздались два выстрѣла и одновременно съ ними пистолеты выпали у меня изъ рукъ.
Они упали не одни.
Съ глухимъ стономъ Израиль Гандсъ сорвался съ мачты и головою вниз упалъ въ море…