Пирога Бена Гунна оказалась гораздо лучше, чѣмъ можно было ожидать, судя по ея наружности. Она была до крайности легка и отлично приспособлена для пловца моего вѣса и роста, хотя впрочемъ править ею было довольно трудно. Какъ я ни бился, она постоянно шла у меня какъ-то въ бокъ и самымъ любимымъ ея маневромъ было вертѣться волчкомъ на подобіе лоханки, которую пустили плыть по водѣ. Самъ Бенъ Гуннъ въ разговорѣ со мной выразился о своемъ издѣліи въ томъ смыслѣ, что „съ этою лодкой довольно трудно сладить, если не знаешь ея привычекъ“.
А привычки были очень странныя. Напримѣръ, она отлично вертѣлась во всѣ стороны, но только не туда, куда мнѣ было нужно. По большей части мнѣ приходилось плыть правымъ бортомъ впередъ и я увѣренъ, что не будь отлива, я никогда не добрался бы до шкуны. Но по счастью меня уносилъ отливъ и я все равно неминуемо долженъ былъ наѣхать на Испаньолу, если бы даже и не желалъ этого.
Сначала шкуна выдѣлилась передо мною лишь чернымъ пятномъ на общемъ темномъ фонѣ ночи. Затѣмъ я сталъ различать кузовъ и снасти. Наконецъ, продолжая отдаваться теченію, я замѣтилъ, что проплываю подъ якорнымъ канатомъ, и ухватился за него.
Канатъ былъ протянутъ дугообразно и теченіе было настолько сильно, что шкуна танцовала вокругъ якоря. Кругомъ кузова гудѣла и пѣнилась вода, проносясь точно горный потокъ. Мнѣ оставалось только подрѣзать ножомъ канатъ и Испаньола поплыла бы въ море. Повидимому, не было ничего проще. Но вдругъ я вспомнилъ, что канатъ натянутъ туго, и потому операція моя можетъ кончиться бѣдою для меня же самого. Еслибы я перерѣзалъ канатъ, то отъ внезапнаго толчка моя пирога почти навѣрное перевернулась бы вверхъ дномъ. Эта мысль остановила меня на полудорогѣ и очень можетъ быть, что я совсѣмъ отказался бы отъ своего намѣренія, если бы не явилось одно случайное обстоятельство, которое снова подстрекнуло меня исполнить затѣю.
Дѣло въ томъ, что съ юго-запада вдругъ налетѣлъ порывъ вѣтра. Испаньола передвинулась съ мѣста и стала противъ теченія. Къ своей величайшей радости я почувствовалъ, что канатъ, за который я держался рукою, вдругъ ослабъ и упалъ въ воду секунды на двѣ, потомъ опять натянулся.
Тогда я рѣшился окончательно. Вытащивъ кортикъ изъ ноженъ зубами, я принялся рѣзать канатъ и разрѣзалъ его до половины. Сдѣлавъ это, я сталъ дожидаться новаго порыва вѣтра, чтобы канатъ опять ослабѣлъ. Тогда я намеревался перерѣзать остальную половину каната, уже не опасаясь толчка.
Все это время я слышалъ въ гостиной шкуны чьи-то голоса, хотя, правду сказать, очень мало обращалъ на нихъ вниманія, будучи занятъ своимъ собственнымъ дѣломъ. Но теперь, когда я все уже обдумалъ и приготовилъ, я насторожилъ уши. По одному изъ голосовъ я узналъ уже извѣстнаго читателю Гандса, который былъ у Флинта канониромъ. Другой былъ по всѣмъ вѣроятіямъ тотъ самый матросъ, который носилъ красную шапку. Кажется, они оба уже были сильно пьяны, но все-таки продолжали пить. По крайней мѣрѣ одинъ изъ нихъ, говоря что-то пьянымъ голосомъ, открылъ кормовое окно и выкинулъ въ море какую-то вещь, очень похожую на пустую бутылку.
Они были не только пьяны, но и чѣмъ-то крайне раздражены. Ругательства сыпались градомъ и по временамъ поднимался такой гвалтъ, что я каждую минуту ожидалъ схватки. Но ссора всякій разъ кончалась ничѣмъ. До свалки не доходило. Брань и угрозы понемногу стихали и разговоръ становился спокойнѣе впредь до новаго взрыва.
На землѣ сквозь деревья попрежнему ярко мерцалъ разложенный пиратами костеръ. Одинъ изъ разбойниковъ монотонно старинную матроскую балладу, выдѣлывая tremolo въ концѣ каждаго куплета.
Но вотъ снова налетѣлъ порывъ бриза. Шкуна чуть-чуть шелохнулась въ темнотѣ. Я снова почувствовалъ, что канатъ ослабъ, и тотчасъ же однимъ ударомъ перерѣзалъ остальныя волокна пеньки.
На пирогу вѣтеръ почти не дѣйствовалъ, и потому ее сейчасъ же понесло отливомъ на Испаньолу. Въ ту же минуту шкуна медленно повернулась кормой и начала отдаваться теченію.
Я изо всѣхъ силъ начал работать весломъ, ежеминутно опасаясь, что вотъ-вотъ кузовъ шкуны натолкнется на мою пирогу и опрокинетъ меня. Вскорѣ я убѣдился, что отъ шкуны отъѣхать нѣтъ возможности, и сталъ заботиться лишь о томъ, какъ бы держаться поближе къ кормѣ. Это мнѣ удалось; отъ страшнаго сосѣда я наконецъ избавился. Но въ ту минуту, какъ я собирался сдѣлать послѣдній взмахъ весломъ, чтобы окончательно отдѣлиться отъ шкуны, мнѣ случайно попался подъ руку тащившійся по водѣ канатный обрывокъ. Я поймалъ его и схватилъ.
Самъ не знаю, зачѣмъ я это сдѣлалъ. Вышло это какъ-то инстинктивно. Но потомъ, убѣдившись, что веревка держится крѣпко, я увлекся любопытствомъ и пожелалъ взглянуть хотя одним глазомъ, что такое дѣлается въ гостиной; рискуя жизнью, я вскарабкался по веревкѣ до высоты окна и увидалъ небольшую часть комнаты и потолокъ.
Шкуна и ея крошечная спутница въ это время довольно быстро скользили по бухтѣ; мы были уже на одной линіи съ огнями на берегу. Корабль покачивался на бурливыхъ волнахъ отлива, и я рѣшительно не понималъ, какимъ образомъ бывшіе на шкунѣ матросы такъ долго не поднимаютъ тревоги. Но, заглянувши в окно, я понялъ все. Я заглянулъ мелькомъ, потому что боялся свихнуться съ веревки, но все-таки успѣлъ замѣтить, что Гандсъ и его товарищъ дерутся не на животъ, а на смерть, вцѣпившись друг другу в горло.
Я поскорѣе спустился въ пирогу. Опоздай я одну секунду — и она ускользнула бы отъ меня. Въ первую минуту я сидѣлъ точно ослѣпленный; мнѣ мерещилась видѣнная сцена, мерещилися два багровыя, искаженныя злобой лица при свѣтѣ коптившей лампы. Но потомъ мои глаза снова привыкли къ окружающей темнотѣ.
На берегу пѣніе баллады прекратилось. Вся компанія, сидя вокругъ огня, что есть мочи загорланила знакомый напѣвъ:
Было насъ, матросовъ, пятнадцать человѣкъ....
Внезапный толчокъ вывелъ меня изъ задумчивости. Пирога нырнула въ воду, круто повернулась и поплыла въ другую сторону, обнаруживъ при этомъ необыкновенную быстроту. Кругомъ меня прыгали мелкія волны, шумя и пѣнясь фосфорическою пѣной.
Испаньола, за которою я плылъ, качалась въ темнотѣ всѣмъ своимъ кузовомъ отъ киля до кончика гротъ-мачты. Взглядѣвшись пристальнѣе, я убѣдился, что она тоже поворачиваетъ къ югу. Сердце невольно забилось во мнѣ сильнѣе и чаще, когда я увидалъ лагерный костеръ позади себя. Теченіе сдѣлало крутой поворотъ и понеслось, бурля и пѣнясь, къ проливчику, увлекая въ открытое море и шкуну, и пирогу.
На бортѣ шкуны раздался крикъ. Я услыхалъ, какъ чьи-то кованые каблуки затопали, по лѣстницѣ на палубу, и догадался, что пьяницы прекратили наконецъ драку и открыли глаза на приключившееся съ ними бѣдствіе.
Я легъ на дно своей утлой лодченки, ожидая смерти. Я зналъ, что по выходѣ изъ проливчика, мы почти неминуемо наткнемся на буруны, гдѣ я найду конецъ всѣмъ своимъ бѣдамъ. Хоть я и приготовился къ смерти, однако у меня не достало духа взглянуть опасности прямо въ лицо. Поэтому я зажмурилъ глаза.
Долго дожидался я гибели, несясь по быстро катившимся валамъ, насквозь промоченный отъ летѣвшихъ на меня брызгъ пѣны. Наконецъ усталость пересилила страхъ. Мною овладѣло оцѣпенѣніе, перешедшее вскорѣ въ сонъ, и, убаюканный волнами, я началъ грезить о нашемъ домѣ, о матушкѣ, объ Адмиралѣ Бенбо…
Когда я проснулся, было уже свѣтло. Мы плыли мимо югозападнаго берега острова. Солнце уже встало надъ горизонтомъ, но скрывалось еще за холмомъ Далекій Видъ; между мною и горою виднѣлся рядъ утесовъ. Справа на ружейный выстрѣлъ отъ меня возвышался мысъ, а за нимъ подальше холмъ — фокъ-мачта. Холмъ былъ черенъ и голъ, а мысъ усѣянъ утесами.
Первымъ моимъ движеніемъ было схватиться за весло и поплыть къ берегу, но я во-время удержался. Я погубилъ бы себя, еслибъ это сдѣлалъ. Впереди утесовъ ревѣли и пѣнились буруны; пѣна столбами вздымалась къ небу, какъ бы являясь мнѣ грознымъ предостереженіемъ. Попади я въ буруны, меня истрепало бы въ клочки свирѣпыми волнами.
Вдобавокъ еще я увидалъ въ водѣ какихъ-то отвратительныхъ морскихъ чудовищъ, которыя плавали группами отъ тридцати до сорока штукъ, наполняя воздухъ громкимъ мычаньемъ. Мнѣ впослѣдствіи сказали, что это были морскія коровы, безобиднѣйшія изъ морскихъ животныхъ. Но тогда я этого не зналъ и противный видъ чудовищъ, не говоря уже о бурунахъ, отбилъ у меня всякую охоту плыть къ берегу. Я думаю, что скорѣе умеръ бы отъ голода, чѣмъ рѣшился бы попытать счастья.
Я отлично помнилъ карту острова и зналъ, что за мысомъ берегъ загибается внутрь на подобіе залива, образуя во время отлива длинную песчаную отмель. Сѣвернѣе находился другой мысъ, отмѣченный на картѣ названіемъ Лѣснаго по причинѣ растущаго на немъ густаго сосноваго лѣса, начинающагося отъ самой кручи. Я зналъ также, что теченіе идетъ вдоль западнаго берега, направляясь къ сѣверу. Замѣтивъ, что я уже попалъ отчасти въ это теченіе, я предпочелъ оставить первый мысъ за собою и сберечь силы для попытки причалить у мыса Лѣснаго.
Море было не спокойно, но вѣтеръ по счастью дулъ съ юга, такъ что между нимъ и теченіемъ не было борьбы и волны вставали и ложились, не разбиваясь. Будь дѣло иначе, я бы уже давнымъ давно утонулъ, но теперь мой челнокъ несся изумительно ровно и быстро. Временами, лежа на днѣ лодки, я приглядывался и видѣлъ, какъ подлѣ меня вздымался огромный синій валъ, но пирога всякій разъ только подскакивала кверху и съ легкостью птицы спускалась опять внизъ.
Кончилось тѣмъ, что я мало-по-малу ободрился и принялъ сидячее положеніе, чтобы начать дѣйствовать весломъ. Но оказалось, что моя капризная пирога не выноситъ ни малѣйшаго перемѣщенія центра тяжести. Только что я усѣлся, какъ она начала прыгать, качаться и подъ конецъ ткнулась носомъ въ первую же волну.
Принявъ холодную ванну, я въ испугѣ откинулся назадъ и снова улегся на дно. Равновѣсіе немедленно возстановилось и пирога попрежнему легко и плавно заскользила по волнамъ. Я окончательно отказался отъ мысли править ею. Но тогда могъ ли я надѣяться, что причалю когда-нибудь къ берегу?
Но вотъ снова напалъ на меня страхъ. Однако я и тутъ не потерялся. Прежде всего, избѣгая всякаго рѣзкаго движенія, я началъ осторожно вычерпывать изъ пироги воду шапкой, потомъ приподнялъ голову такъ, чтобы глаза пришлись вровень съ бортомъ, и сталъ выслѣживать, какимъ образомъ происходитъ то, что моя пирога такъ ровно плаваетъ по волнующемуся морю.
Тутъ я замѣтилъ, что всякая волна вблизи вовсе не похожа на круглый и гладкій бугоръ, какимъ она кажется съ берега. На самомъ дѣлѣ она похожа на обыкновенную земную гору с вершинами, плоскостями и долинами. Пирога, будучи предоставлена самой себѣ, поворачивала въ сторону при всякой неровности и вообще избирала для себя по возможности гладкую дорогу.
— Значитъ, — сказалъ я себѣ, — чтобы не нарушать равновѣсія, мнѣ нужно оставаться въ лежачемъ положеніи; но я все-таки могу повременить выставлять весло наружу и въ неопасныхъ мѣстахъ пользоваться имъ для направленія лодки къ берегу.
Задумано — сдѣлано. Приподнявшись на локтяхъ, я въ этомъ неудобномъ положеніи рискнулъ сдѣлать двѣ-три слабыхъ попытки подвинуться къ задуманной цѣли. Немного вышло изъ этого, но кое-что все-таки вышло. Приблизившись къ мысу Лѣсному, я увидалъ, что мнѣ опять придется проѣхать мимо, но все-таки я передвинулся метровъ на сто къ востоку. Въ сущности я былъ очень недалеко отъ берега. Я различалъ уже качавшіяся отъ вѣтра зеленыя вершины деревьевъ на берегу и былъ почти увѣренъ, что причалю къ слѣдующему мысу.
Это было бы очень кстати, такъ какъ меня уже начинала мучить жажда. Жаркіе солнечные лучи, отражаясь въ волнахъ точно въ граненомъ зеркалѣ, и высыхавшая на мнѣ соленая морская вода донимали меня не на шутку. Въ горлѣ у меня пересохло, губы потрескались. Глядя на деревья, зеленѣвшія такъ близко отъ меня, я почувствовалъ неодолимое желаніе поскорѣе помчаться къ нимъ и укрыться подъ ихъ прохладною тѣнью. Но теченіе и на этотъ разъ пронесло меня мимо мыса, а при въѣздѣ въ другой заливъ я увидалъ нѣчто такое, отъ чего мои мысли приняли совершенно иное направленіе.
Это нѣчто была Испаньола, плывшая въ милѣ отъ меня подъ всѣми парусами.
— Сейчасъ, сейчасъ меня замѣтятъ и поймаютъ! — подумалъ я.
Но меня такъ мучила жажда, что я самъ не зналъ, радоваться мнѣ или горевать, что попаду къ пиратамъ. Я долго не могъ придти ни къ какому рѣшенію и только таращилъ отъ удивленія глаза.
Распущенные паруса Испаньолы ярко бѣлѣли на солнцѣ точно снѣгъ или серебро. Вѣтеръ надувалъ ихъ и шкуна плыла на сѣверо-западъ. Изъ этого я заключилъ, что бывшіе на шкунѣ матросы желаютъ объѣхать островъ кругомъ и вернуться на прежнее мѣсто. Вдругъ шкуна повернула на западъ. Я рѣшилъ, что меня замѣтили и погнались за моей пирогой. Но подъ конецъ шкуна неожиданно повернулась совсѣмъ противъ вѣтра и съ минуту постояла словно въ нерѣшимости. Паруса ея хлопались объ мачты.
— Скоты! — подумалъ я. — Навѣрно перепились до безчувствія!
И мнѣ пришло въ голову, какъ задалъ бы имъ за это капитанъ Смоллетъ, случись такая оказія при немъ.
Между тѣмъ шкуна постепенно сдѣлала полный оборотъ и снова стала подъ вѣтромъ. Паруса снова надулись, она опять довольно быстро проплыла минуты три и потомъ снова остановилась. Вообще Испаньола плыла какъ попало. Для меня стало ясно, что рулемъ не правилъ никто. Но въ такомъ случаѣ гдѣ же были матросы? Они были или пьяны и не понимали, что съ ними дѣлается, или покинули корабль.
— Еслибы мнѣ удалось до нея добраться, — подумал я, — то я быть можетъ ухитрился бы привести ее къ законному капитану.
Теченіемъ несло пирогу и шкуну въ одномъ и томъ же направленіи. Паруса же шкуны дѣйствовали такъ безпорядочно и непослѣдовательно, остановки были такъ часты, что Испаньола нисколько не опережала меня; вѣрнѣе даже, что она плыла медленнѣе. Еслибы я рѣшился сѣсть и грести, то навѣрное догналъ бы ee. Эта мысль понравилась мнѣ, а воспоминаніе о стоявшей у входа въ гостиную бочкѣ съ прѣсною водой еще больше подогрѣло мою отвагу.
Я сѣлъ и сейчас же получилъ въ физіономію цѣлый дождь брызгъ. На этотъ разъ я однако не струсилъ и началъ изъ всѣхъ силъ править на Испаньолу. Одинъ разъ въ мой челнокъ плеснуло так много воды, что мнѣ пришлось остановиться и, дрожа отъ страха, осторожно выкачать ее шапкой. Подъ конецъ однако я примѣнился къ капризамъ пироги и дѣло пошло у меня лучше. Я довольно сносно дѣйствовалъ весломъ и рѣже нарушалъ равновѣсіе, хотя и продолжалъ получать отъ времени до времени толчки волнъ и плевки пѣны. Не обращая ни нихъ вниманія, я все плылъ и плылъ и замѣтно приближался къ шкунѣ. Мнѣ уже видны были блестящія мѣдныя части руля. На палубѣ попрежнему не было никого. Я сталъ серьезно приходить къ убѣжденію, что матросы покинули шкуну. Во всякомъ случаѣ, если они и остались, то вѣроятно были пьяны и валялись гдѣ-нибудь въ гостиной, а въ такомъ случаѣ мнѣ нетрудно было запереть ихъ тамъ и сдѣлать съ шкуной все, что мнѣ заблагорассудится.
Довольно долгое время она находилась относительно меня въ самомъ неудобномъ для моей цѣли положеніи. Она постоянно останавливалась и, какъ только я хотѣлъ къ ней подъѣхать, вдругъ поворачивала въ другую сторону и отплывала отъ меня прочь.
Наконецъ я улучилъ удобную минуту. Вѣтеръ на нѣсколько минутъ почти совершенно упалъ; теченіемъ повернуло Испаньолу ко мнѣ кормою, гдѣ было попрежнему открыто окно. Въ окнѣ виднѣлась зажженная лампа, хотя уже давно былъ день. Пьяные пираты забыли ее потушить. Большой парусъ висѣлъ на мачтѣ какъ знамя на древкѣ. Еслибы не слабое поступательное движеніе, сообщаемое шкунѣ теченіемъ, то можно было бы подумать, что она стоитъ на якорѣ. Я удвоилъ усилія и уже подъѣхалъ къ ней на сто метровъ, какъ вдругъ упавшій вѣтеръ поднялся опять, надулъ паруса и снова помчалъ шкуну по морю.
Я сначала пришелъ въ отчаяніе, но потомъ вдругъ вскрикнул оть радости. Испаньола повернулась и поплыла прямо на меня. Быстро сокращалось отдѣлявшее насъ разстояніе. Недалеко отъ меня уже бурлила поднятая шкуною пѣнистая рябь. Съ пироги Испаньола казалась мнѣ огромною и недосягаемо-высокою.
Въ ту же минуту я сообразилъ и опасность этого приближенія. Нужно было торопиться, чтобы эту опасность устранить. Меня подняло волною въ ту минуту, когда шкуна нырнула носовою частью въ сосѣднюю волну. Бугшпритъ протянулся надъ моей головой. Я вскочилъ и, чтобы подпрыгнуть повыше, уперся въ пирогу ногами. Рукою я схватился за стаксель и, повиснувъ надъ бездной, отыскалъ ногами подпорки бугшприта, чтобы опереться на нихъ. Находясь въ такомъ положеніе и задыхаясь отъ усилія удержаться, я вдругъ услыхалъ глухой ударъ. Шкуна наѣхала на пирогу и пустила ее ко дну.
Отступленіе съ Испаньолы было мнѣ отрѣзано.