тя- старинную матроскую балладу, выдѣлывая tremolo въ концѣ каждаго куплета.
Но вотъ снова налетѣлъ порывъ бриза. Шкуна чуть-чуть шелохнулась въ темнотѣ. Я снова почувствовалъ, что канатъ ослабъ, и тотчасъ же однимъ ударомъ перерѣзалъ остальныя волокна пеньки.
На пирогу вѣтеръ почти не дѣйствовалъ, и потому ее сейчасъ же понесло отливомъ на Испаньолу. Въ ту же минуту шкуна медленно повернулась кормой и начала отдаваться теченію.
Я изо всѣхъ силъ начал работать весломъ, ежеминутно опасаясь, что вотъ-вотъ кузовъ шкуны натолкнется на мою пирогу и опрокинетъ меня. Вскорѣ я убѣдился, что отъ шкуны отъѣхать нѣтъ возможности, и сталъ заботиться лишь о томъ, какъ бы держаться поближе къ кормѣ. Это мнѣ удалось; отъ страшнаго сосѣда я наконецъ избавился. Но въ ту минуту, какъ я собирался сдѣлать послѣдній взмахъ весломъ, чтобы окончательно отдѣлиться отъ шкуны, мнѣ случайно попался подъ руку тащившійся по водѣ канатный обрывокъ. Я поймалъ его и схватилъ.
Самъ не знаю, зачѣмъ я это сдѣлалъ. Вышло это какъ-то инстинктивно. Но потомъ, убѣдившись, что веревка держится крѣпко, я увлекся любопытствомъ и пожелалъ взглянуть хотя одним глазомъ, что такое дѣлается въ гостиной; рискуя жизнью, я вскарабкался по веревкѣ до высоты окна и увидалъ небольшую часть комнаты и потолокъ.
Шкуна и ея крошечная спутница въ это время довольно быстро скользили по бухтѣ; мы были уже на одной линіи съ огнями на берегу. Корабль покачивался на бурливыхъ волнахъ отлива, и я рѣшительно не понималъ, какимъ образомъ бывшіе на шкунѣ матросы такъ долго не поднимаютъ тревоги. Но, заглянувши в окно, я понялъ все. Я заглянулъ мелькомъ, потому что боялся свихнуться съ веревки, но все-таки успѣлъ замѣтить, что Гандсъ и его товарищъ дерутся не на животъ, а на смерть, вцѣпившись друг другу в горло.
Я поскорѣе спустился въ пирогу. Опоздай я одну секунду — и она ускользнула бы отъ меня. Въ первую минуту я сидѣлъ точно ослѣпленный; мнѣ мерещилась видѣнная сцена, мерещилися два багровыя, искаженныя злобой лица при свѣтѣ коптившей лампы. Но потомъ мои глаза снова привыкли къ окружающей темнотѣ.
тя- старинную матроскую балладу, выделывая tremolo в конце каждого куплета.
Но вот снова налетел порыв бриза. Шхуна чуть-чуть шелохнулась в темноте. Я снова почувствовал, что канат ослаб, и тотчас же одним ударом перерезал остальные волокна пеньки.
На пирогу ветер почти не действовал, и потому её сейчас же понесло отливом на Испаньолу. В ту же минуту шхуна медленно повернулась кормой и начала отдаваться течению.
Я изо всех сил начал работать веслом, ежеминутно опасаясь, что вот-вот кузов шхуны натолкнётся на мою пирогу и опрокинет меня. Вскоре я убедился, что от шхуны отъехать нет возможности, и стал заботиться лишь о том, как бы держаться поближе к корме. Это мне удалось; от страшного соседа я, наконец, избавился. Но в ту минуту, как я собирался сделать последний взмах веслом, чтобы окончательно отделиться от шхуны, мне случайно попался под руку тащившийся по воде канатный обрывок. Я поймал его и схватил.
Сам не знаю зачем я это сделал. Вышло это как-то инстинктивно. Но потом убедившись, что верёвка держится крепко, я увлёкся любопытством и пожелал взглянуть хотя одним глазом, что такое делается в гостиной; рискуя жизнью, я вскарабкался по верёвке до высоты окна и увидал небольшую часть комнаты и потолок.
Шхуна и её крошечная спутница в это время довольно быстро скользили по бухте; мы были уже на одной линии с огнями на берегу. Корабль покачивался на бурливых волнах отлива, и я решительно не понимал, каким образом бывшие на шхуне матросы так долго не поднимают тревоги. Но, заглянувши в окно, я понял всё. Я заглянул мельком, потому что боялся свихнуться с верёвки, но всё-таки успел заметить, что Гандс и его товарищ дерутся не на живот, а на смерть, вцепившись друг другу в горло.
Я поскорее спустился в пирогу. Опоздай я одну секунду — и она ускользнула бы от меня. В первую минуту я сидел точно ослеплённый; мне мерещилась виденная сцена, мерещилися два багровые, искажённые злобой лица при свете коптившей лампы. Но потом мои глаза снова привыкли к окружающей темноте.
