никого. Я сталъ серьезно приходить къ убѣжденію, что матросы покинули шкуну. Во всякомъ случаѣ, если они и остались, то вѣроятно были пьяны и валялись гдѣ-нибудь въ гостиной, а въ такомъ случаѣ мнѣ нетрудно было запереть ихъ тамъ и сдѣлать съ шкуной все, что мнѣ заблагорассудится.
Довольно долгое время она находилась относительно меня въ самомъ неудобномъ для моей цѣли положеніи. Она постоянно останавливалась и, какъ только я хотѣлъ къ ней подъѣхать, вдругъ поворачивала въ другую сторону и отплывала отъ меня прочь.
Наконецъ я улучилъ удобную минуту. Вѣтеръ на нѣсколько минутъ почти совершенно упалъ; теченіемъ повернуло Испаньолу ко мнѣ кормою, гдѣ было попрежнему открыто окно. Въ окнѣ виднѣлась зажженная лампа, хотя уже давно былъ день. Пьяные пираты забыли ее потушить. Большой парусъ висѣлъ на мачтѣ какъ знамя на древкѣ. Еслибы не слабое поступательное движеніе, сообщаемое шкунѣ теченіемъ, то можно было бы подумать, что она стоитъ на якорѣ. Я удвоилъ усилія и уже подъѣхалъ къ ней на сто метровъ, какъ вдругъ упавшій вѣтеръ поднялся опять, надулъ паруса и снова помчалъ шкуну по морю.
Я сначала пришелъ въ отчаяніе, но потомъ вдругъ вскрикнул оть радости. Испаньола повернулась и поплыла прямо на меня. Быстро сокращалось отдѣлявшее насъ разстояніе. Недалеко отъ меня уже бурлила поднятая шкуною пѣнистая рябь. Съ пироги Испаньола казалась мнѣ огромною и недосягаемо-высокою.
Въ ту же минуту я сообразилъ и опасность этого приближенія. Нужно было торопиться, чтобы эту опасность устранить. Меня подняло волною въ ту минуту, когда шкуна нырнула носовою частью въ сосѣднюю волну. Бугшпритъ протянулся надъ моей головой. Я вскочилъ и, чтобы подпрыгнуть повыше, уперся въ пирогу ногами. Рукою я схватился за стаксель и, повиснувъ надъ бездной, отыскалъ ногами подпорки бугшприта, чтобы опереться на нихъ. Находясь въ такомъ положеніе и задыхаясь отъ усилія удержаться, я вдругъ услыхалъ глухой ударъ. Шкуна наѣхала на пирогу и пустила ее ко дну.
Отступленіе съ Испаньолы было мнѣ отрѣзано.
никого. Я стал серьёзно приходить к убеждению, что матросы покинули шхуну. Во всяком случае, если они и остались, то вероятно были пьяны и валялись где-нибудь в гостиной, а в таком случае мне нетрудно было запереть их там и сделать с шхуной всё, что мне заблагорассудится.
Довольно долгое время она находилась относительно меня в самом неудобном для моей цели положении. Она постоянно останавливалась и, как только я хотел к ней подъехать, вдруг поворачивала в другую сторону и отплывала от меня прочь.
Наконец, я улучил удобную минуту. Ветер на несколько минут почти совершенно упал; течением повернуло Испаньолу ко мне кормою, где было по-прежнему открыто окно. В окне виднелась зажжённая лампа, хотя уже давно был день. Пьяные пираты забыли её потушить. Большой парус висел на мачте как знамя на древке. Если бы не слабое поступательное движение, сообщаемое шхуне течением, то можно было бы подумать, что она стоит на якоре. Я удвоил усилия и уже подъехал к ней на сто метров, как вдруг упавший ветер поднялся опять, надул паруса и снова помчал шхуну по морю.
Я сначала пришёл в отчаяние, но потом вдруг вскрикнул отъ радости. Испаньола повернулась и поплыла прямо на меня. Быстро сокращалось отделявшее нас расстояние. Недалеко от меня уже бурлила поднятая шхуною пенистая рябь. С пироги Испаньола казалась мне огромною и недосягаемо высокою.
В ту же минуту я сообразил и опасность этого приближения. Нужно было торопиться, чтобы эту опасность устранить. Меня подняло волною в ту минуту, когда шхуна нырнула носовою частью в соседнюю волну. Бугшприт протянулся над моей головой. Я вскочил и, чтобы подпрыгнуть повыше, упёрся в пирогу ногами. Рукою я схватился за стаксель и, повиснув над бездной, отыскал ногами подпорки бугшприта, чтобы опереться на них. Находясь в таком положение и задыхаясь от усилия удержаться, я вдруг услыхал глухой удар. Шхуна наехала на пирогу и пустила её ко дну.
Отступление с Испаньолы было мне отрезано.
