Вслѣдствіе паденія шкуны на лѣвую сторону, мачты ея, разумѣется, нагнулись такъ, что уже не были перпендикулярны къ уровню моря, а составили съ нимъ острый уголъ. Такимъ образомъ мое мѣсто на большой реѣ пришлось какъ разъ надъ водою. Гандсъ, поднявшись по мачтѣ ниже меня, упалъ въ море между бортомъ корабля и мысленной вертикальной линіей, проведенной отъ моего тѣла къ плоскости воды… Я видѣлъ, какъ онъ на одну минуту вынырнулъ изъ морской пѣны и затѣмъ погрузился въ волны навсегда. Когда волненіе улеглось, я увидалъ сквозь воду его тѣло, лежащее на песчаномъ днѣ въ полосѣ тѣни, отброшенной кораблемъ. Надъ тѣломъ близко проплыли двѣ рыбы и задѣли его; по водѣ пошли круги, такъ что можно было подумать, что Гандсъ пошевелился. Но онъ былъ мертвъ и скоро ему предстояло сдѣлаться пищею рыбъ на томъ самомъ мѣстѣ, куда онъ намѣревался бросить меня.
Убѣдившись въ гибели Гандса, я вдругъ почувствовалъ себя дурно физически и страшно перепугался. По моему плечу текла горячая кровь. Кинжалъ Гандса, пригвоздившій меня къ мачтѣ, жегъ мнѣ тѣло какъ раскаленное желѣзо. Но я дрожалъ не столько отъ физической боли, сколько отъ страха за свою будущность. Я съ ужасомъ предвидѣлъ минуту, когда, лишившись силъ, я упаду въ эту зеленую, тихую воду и буду лежать о бокъ съ Гандсомъ.
Отъ этой мысли у меня закружилась голова. Я закрылъ глаза, чтобы не упасть съ реи, и такъ я сильно вцѣпился руками въ канаты, что впился ногтями въ собственныя ладони. Понемногу ко мнѣ вернулось хладнокровіе, пульсъ успокоился и я сталъ обдумывать, какъ мнѣ поступить.
Прежде всего мнѣ пришло въ голову вытащить у себя изъ раны кинжалъ, но онъ сидѣлъ во мнѣ такъ глубоко и, дотронувшись до него, я почувствовалъ такую невыносимую боль, что сейчасъ же выпустилъ его, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ.
Какъ ни странно, но это самое движеніе меня и спасло. Кинжалъ едва не пролетѣлъ совсѣмъ мимо меня и задѣлъ лишь самый край моего плеча. Онъ, какъ оказалось, держался на тонкомъ лоскуткѣ кожи; когда я вздрогнулъ, лоскутокъ оборвался и освободилъ меня. Разумѣется, кровь еще сильнѣе потекла изъ раны, но все же я могъ теперь свободно двигаться, потому что къ мачтѣ остались прибитыми только мой камзолъ и рубашка.
Я рванулся и освободился окончательно. Теперь мнѣ оставалось только спуститься на палубу, что я и не замедлилъ исполнить. Спустившись, я кое-какъ перевязалъ рану, которая продолжала ныть и сочиться кровью. Впрочемъ она была не изъ тяжкихъ и даже не мѣшала мнѣ владѣть рукою.
Увидавъ себя единственнымъ хозяиномъ шкуны, я первымъ дѣломъ поспѣшилъ освободить ее отъ послѣдняго пассажира, мертваго О’Бріена, и безъ большаго труда подтащилъ его къ борту. Среди всевозможныхъ приключеній я настолько закалился характеромъ, что совершенно пересталъ бояться мертвецовъ. Взявъ тѣло поперекъ таліи, я приподнялъ его, перекинулъ за бортъ и столкнулъ въ море. Раздался глухой всплескъ и тѣло медленно пошло ко дну, недалеко отъ того мѣста, гдѣ лежалъ Гандсъ. Красная шапка отдѣлилась отъ головы и всплыла наверхъ. Когда водяные круги успокоилися, я увидалъ, какъ около нея заюлили рыбы.
Итакъ я остался на шкунѣ одинъ. Начинался отливъ и солнце стояло уже такъ низко, что тѣнь отъ сосенъ съ лѣваго берега протянулась почти до палубы корабля. Поднялся предзакатный вѣтерокъ; канаты стали слегка поскрипывать и паруса слегка всплеснули. Это могло кончиться плохо для корабля, поэтому я побѣжалъ убирать паруса. Съ гротомъ я никакъ не могъ справиться и кончилъ тѣмъ, что подрѣзалъ у него канаты. Парусъ опустился и часть его упала въ воду. Такъ какъ онъ былъ надутъ вѣтромъ, то эта погруженная часть образовала изъ себя какую-то пловучую массу; тщетно старался я втащить парусъ на шкуну, это мнѣ не удалось и я оставилъ его въ водѣ. Все, что отъ меня зависѣло, я сдѣлалъ и имѣлъ теперь полное право предоставить Испаньолу ея собственной судьбѣ.
Уже пристань начала погружаться въ сумерки. Послѣдніе лучи заката, сквозя черезъ просвѣтъ между деревьями, сверкали рубинами и изумрудами на цвѣтистой травѣ, покрывавшей разбитый корабль. Волны отлива быстро бѣжали къ морю и шкуна все глубже и глубже осѣдала въ песокъ. Я взобрался на бакъ и взглянулъ внизъ. Вода была очень мелка. Взявшись за болтавшійся обрѣзокъ якорнаго каната, я осторожно спустился и сталъ твердою ногою на дно, погрузившись по поясъ въ воду. Такъ оставилъ я Испаньолу накрененною на бокъ и съ распластаннымъ подлѣ нея въ водѣ парусомъ гротъ-мачты. Я прошелъ по дну, не скользя и не спотыкаясь, и черезъ нѣсколько минутъ выбрался на берегъ. Солнце между тѣмъ окончательно закатилось и въ вѣтвяхъ огромныхъ сосенъ тихо шелестѣлъ шаловливый вечерній вѣтерокъ.
Я чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ. Что бы ни случилось потомъ, въ данную минуту я помнилъ только одно, что я стою на твердой землѣ и что море лежитъ сзади меня. Я возвращался домой и шелъ не съ пустыми руками. Въ гавани стояла очищенная отъ пиратовъ шкуна, готовая выйти въ море въ любую минуту. Конечно, за самовольный уходъ меня ожидала неизбѣжная нахлобучка, но захватъ шкуны вполнѣ искупалъ мою вину, и я не сомнѣвался, что даже самъ капитанъ Смоллетъ признаетъ за мной смягчающія обстоятельства и согласится, что я не потратилъ времени даром. Съ такими мыслями шелъ я къ блокгаузу. Припомнивъ, что ручей, впадающій въ бухту капитана Кидда, беретъ начало на двухвершинномъ холмѣ, возвышавшемся отъ меня влѣво, я направился въ эту сторону, чтобы перейти ручей поближе къ истоку. Лѣсъ порѣдѣлъ и я довольно скоро обогнулъ подошву холма и перешелъ ручей въ бродъ, замочивъ ноги выше колѣна.
Отсюда было недалеко до мѣста, гдѣ я встрѣтился съ Беномъ Гунномъ, такъ что я сталъ остерегаться. Ночь между тѣмъ наступила. Взглянувъ на небо, я увидалъ на немъ отраженіе какого-то свѣта и предположилъ, что мой островитянинъ вздумалъ готовить ужинъ. Я нѣсколько удивился его неосторожности, такъ какъ свѣтъ могъ привлечь вниманіе бдительнаго Сильвера. Если свѣтъ былъ видѣнъ мнѣ, то, разумѣется, его должны были видѣть и бандиты, стоявшіе лагеремъ въ болотѣ.
Темнота увеличивалась. Я насилу могъ идти. Двухвершинный холмъ позади меня и холмъ Далекій Видъ съ правой стороны постепенно исчезали во мракѣ. Звѣздъ было немного, да и тѣ едва мерцали. Я то и дѣло спотыкался объ ямы и кочки и путался ногами въ хворостѣ.
Вдругъ сцена освѣтилась волною серебристаго свѣта. Изъ-за холма Далекій Видъ медленно всплылъ на небо мѣсяцъ и засіялъ надъ деревьями, словно освѣщая мнѣ путь. Теперь ужь мнѣ ничего не стоило идти впередъ. То бѣгомъ, то для отдыха шагомъ, я добрался до рощи, окружавшей нашъ блокгаузъ.
Тутъ я пошелъ потише, осматриваясь и оглядываясь на каждомъ шагу. Я боялся получить по недоразумѣнію пулю отъ своихъ же, а это было бы уже слишкомъ печальнымъ исходомъ моего предпріятія. Луна поднималась все выше и выше и свѣтъ ея сталъ падать на лѣсъ уже не съ боку, а отвѣсно. Тутъ я съ удивленіемъ увидалъ сквозь деревья совершенно особенный ярко-красный свѣтъ и никакъ не могъ понять, откуда он идетъ. Объяснить себѣ это явленіе я могъ лишь по приходѣ на поляну, гдѣ стоялъ блокгаузъ.
Я увидалъ между домомъ и палисадомъ огромную зажженную жаровню, отъ которой и шелъ замѣченный мною багровый свѣтъ, напоминавшій зарево.
Я очень удивился и даже встревожился. У насъ никогда не зажигали такого огня. По приказанію капитана дрова у нас расходовались до крайности бережливо. Значитъ безъ меня случилось что-нибудь новое? Кругомъ царила полная тишина, слышенъ былъ только шелестъ вѣтра. Это меня успокоило. Стараясь держаться въ тѣни, я обошелъ палисадъ съ востока и, выбравъ наименѣе освѣщенный уголокъ, перелѣзъ во дворъ блокгауза.
Для большей осторожности я всталъ на четвереньки и въ такомъ видѣ взобрался на холмъ. Изъ блокгауза до меня донесся знакомый звукъ, звукъ не то чтобы очень гармоничный и при другихъ обстоятельствахъ даже несносный, но на этотъ разъ вполнѣ для меня успокоительный: въ блокгаузѣ громко храпѣли. Это значило, что друзья мои вкушаютъ мирный и безмятежный сонъ. Лучше всякой мелодіи показалась мнѣ теперь эта сомнительная музыка. .jpg)
— Однако, хорошо же они караулятъ блокгаузъ! — невольно подумалъ я. — Еслибы на моемъ мѣстѣ былъ Джонъ Сильверъ, то, нечего сказать, хорошо бы было ихъ пробужденіе! Что значитъ, что капитанъ-то нашъ раненъ!
И я въ душѣ невольно упрекнулъ себя за то, что покинулъ ихъ въ такой опасности, когда притомъ ихъ такъ мало, что даже дежурить некому.
Но вотъ я дошелъ до двери и остановился. Въ комнатѣ было темно, я ничего не могъ разглядѣть. Храпѣніе продолжалось и по временамъ сквозь него слышалось какъ будто постукиваніе чѣмъ-то твердымъ. Вытянувъ впередъ руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь, я переступилъ черезъ порогъ и вошелъ въ комнату. Я смѣялся въ душѣ, предвкушая, какъ будетъ весело, когда я спокойно лягу на своемъ обычномъ мѣстѣ и удивлю поутру моихъ друзей неожиданнымъ возвращеніемъ.
— Вотъ будутъ у нихъ лица! — думалось мнѣ.
Проходя, я задѣлъ ногою одного изъ спящихъ. Тотъ пошевелился, проворчалъ что-то, но не проснулся. Вдругъ въ темнотѣ раздался крикъ или вѣрнѣе трескъ:
— Червонцы!… червонцы!… червонцы!…
То былъ капитанъ Флинтъ, Сильверовъ попугай!… Я вспомнилъ постукиванье. Это онъ стучалъ обо что-нибудь носомъ. Отчего онъ вдругъ закричалъ?… Неужели онъ оказался лучшимъ часовымъ, чѣмъ люди?…
Всѣ спящіе вскочили съ просонья.
Я обомлѣлъ и не знал, что дѣлать.
— Кто тутъ? — окликнулъ зычнымъ голосомъ Сильверъ.
Я повернулся и хотѣлъ бѣжать, но тутъ же на кого-то наткнулся. Меня съ силою оттолкнули прочь и я налетѣлъ на другаго человѣка, который крѣпко обхватилъ меня руками и не пускалъ.
— Дикъ, принеси огня! — крикнулъ Сильверъ.
Один из бывшихъ въ комнатѣ вышелъ вонъ и черезъ секунду возвратился, неся въ рукѣ горящую головню.
При свѣтѣ этого факела я убѣдился въ самомъ худшемъ, что могло случиться.
Блокгаузъ былъ въ рукахъ пиратовъ со всѣми припасами. Бочка съ коньякомъ, солонина, мѣшокъ съ сухарями, — все было на прежнихъ мѣстахъ. Я задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Куда же дѣвались плѣнники? Неужели погибли до послѣдняго человѣка? {{|Гос|поди}} Господи, Господи! А я-то!… Меня не было съ ними!… Зачѣмъ я это сдѣлалъ!…
Пиратовъ было только шесть человѣкъ. Изъ остальныхъ никто не уцѣлѣлъ. Пятеро изъ нихъ вскочили, встрепенувшись отъ тяжелаго пьянаго сна. Ихъ лица были красныя, раздутыя. Шестой остался лежать и только приподнялся на локтѣ. Онъ былъ очень блѣденъ и на головѣ у него была запачканная кровью повязка. Я вспомнилъ человѣка, раненнаго при началѣ штурма и убѣжавшаго въ лѣсъ, и догадался, что это былъ онъ самый.
Попугай пересталъ кричать. Сидя на плечѣ у своего хозяина, онъ чистилъ носикомъ свои перья. Мнѣ показалось, что Сильверъ былъ блѣднѣе и серьезнѣе обыкновеннаго. Онъ былъ въ томъ же самомъ суконномъ сюртукѣ, въ которомъ приходилъ для переговоровъ, но теперь этотъ сюртукъ былъ изорванъ, забрызганъ грязью и запачканъ кровью.
— Вотъ какъ! Да это Джимъ Гоукинсъ! — вскричалъ онъ, узнавъ меня. — Признаюсь, никакъ не ожидалъ… Ну, да все равно, спасибо за память. Честь лучше безчестья…
Онъ сѣлъ на боченокъ съ коньякомъ и сталъ набивать себѣ трубку.
— Дай-ка сюда огня, Дикъ, — сказалъ онъ и продолжалъ, раскуривая трубку: — спасибо, хорошо. Воткни головню сюда въ полѣнницу… Ладно… А вы, господа, не стѣсняйтесь: для одного мистера Гоукинса не стоитъ быть всѣмъ на ногахъ; мистеръ Гоукинсъ васъ извинитъ… Итакъ, Джимъ, это ты самолично?… Пріятный сюрпризъ для меня, для стараго твоего друга. Я всегда зналъ, что ты тонкій юноша. Я сказалъ это тебѣ въ первый же разъ, какъ тебя увидалъ, но теперешній твой поступокъ, признаюсь, превосходитъ всѣ мои соображенія.
Я, конечно, молчалъ и, прислонившись къ стѣнѣ, смотрѣлъ Сильверу прямо въ лицо, стараясь не выказать ни малѣйшей слабости, но съ отчаяніемъ въ душѣ.
Сильверъ совершенно невозмутимо пыхнулъ раза два трубкой и продолжалъ:
— Поговоримъ откровенно, Джимъ. Я всегда любил тебя, мой мальчикъ, потому что ты ужасно похожъ на меня, какимъ я былъ въ молодости. Мнѣ всегда хотѣлось, чтобы ты былъ съ нами и получилъ свой пай изъ добычи. Вотъ ты и пришелъ. Не упускай же случая. Капитанъ Смоллетъ, слова нѣтъ, морякъ хорошій, дѣльный, но строгонек насчет дисциплины… ухъ, какъ строгъ… „Долгъ прежде всего“, — вотъ его неизмѣнное правило. Положимъ, это совершенно справедливо… Но берегись его. Держи теперь съ нимъ ухъ востро… Даже докторъ, — и тотъ на тебя взбѣшенъ. У нихъ для тебя имени нѣтъ другаго какъ „дезертир“. Словомъ тебѣ теперь къ нимъ возвращаться не рука. Они тебя и знать больше не хотятъ. Если ты не хочешь остаться въ сторонѣ отъ всѣхъ, то тебѣ остается одно — пристать къ капитану Сильверу.
Во всемъ этомъ было хорошо то, что друзья мои оказывались живы. Конечно, если вѣрить Сильверу, ихъ раздраженіе противъ меня было сильнѣе, чѣмъ я предполагалъ, но все-таки у меня отлегло отъ сердца. Точно гора съ плечъ свалилась.
— Ты, я думаю, и самъ видишь, что ты въ нашихъ рукахъ, — продолжалъ Сильверъ. — Я человѣкъ учтивый и разговоры люблю деликатные. Угрожать никому не люблю. Если тебѣ мое предложеніе по вкусу, то такъ и скажи. Если же нѣтъ, то все-таки отвѣчай, не стѣсняясь. Твоя добрая воля. Я тебѣ ничѣмъ не грожу.
— Вы хотите отвѣта? — спросилъ я дрожащимъ голосомъ, потому что въ иронической мягкости Сильвера отлично видѣлъ скрытую угрозу. Щеки мои горѣли, сердце болезненно билось въ груди.
— Никто тебя не торопитъ, — отвѣчалъ Сильверъ. Возьми себѣ срокъ. Съ тобой не скучно провести нѣсколько часовъ.
— Ну, такъ если ужь пошло на выборъ, — продолжалъ я болѣе спокойнымъ голосомъ, — то я долженъ сперва узнать, какимъ образомъ вы здѣсь и куда дѣвались мои друзья.
— Хитеръ тотъ будетъ, что тебѣ это скажетъ, — проворчалъ одинъ изъ разбойниковъ.
— А ты молчи, коли тебя не спрашивають! — сердито прикрикнулъ Сильверъ на матроса, такъ непочтительно вмѣшавшагося въ разговоръ, потомъ сново перемѣнилъ сердитый тонъ на ласковый и продолжалъ, обращаясь ко мнѣ: — Извольте, мистеръ Гоукинсъ, я объясню вамъ все, какъ было. Знайте же, мистер Гоукинсъ, что вчера, въ первомъ часу утра, къ намъ явился докторъ Лайвей подъ парламентерскимъ флагомъ и сказалъ мнѣ: „капитанъ Сильверъ, вамъ измѣнили; корабль исчезъ“. Дѣйствительно, мы всю ночь пропьянствовали и прогорланили пѣсни. Одним словомъ шкуну мы прозѣвали… Взглянули на пристань — корабля нѣтъ. Лица у насъ, разумѣется, повытянулись, въ особенности у меня… Тутъ докторъ предложилъ сдѣлку. „Очень хорошо“, — согласился я. И въ результатѣ — мы очутились здѣсь въ блокгаузѣ съ коньякомъ и провизіей, а они ушли, и убей меня Богъ, если я знаю, гдѣ они теперь.
Сильверъ помолчалъ, затянулся раза два-три трубкой и продолжалъ:
— Не думай однако, Джимъ, что договоръ распространяется и на тебя. Вотъ послѣднія слова, которыми мы обмѣнялись съ докторомъ: „Сколько васъ человѣкъ выйдетъ изъ блокгауза?“ спросилъ я. — „Четверо здоровыхъ и одинъ раненый, — отвѣчалъ докторъ. — Что касается до юнги, то онъ куда-то пропалъ, и чортъ съ нимъ. Надоѣлъ онъ мнѣ своими нелѣпыми проказами“. Это его собственныя слова.
— Все? — спросилъ я.
— Чего же тебѣ еще?
— Теперь я долженъ сдѣлать выборъ, не такъ ли?
— Разумѣется.
— Такъ слушайте же! — вскричалъ я. — Я не настолько глупъ, чтобы не понимать, какая участь меня ожидаетъ… Ничего. Пускай. Будь, что будетъ… Я за послѣднее время такъ часто видѣлъ смерть, что пересталъ ея бояться. Но вотъ что я вамъ скажу. Во-первыхъ ваше положеніе настолько незавидно, что ничуть меня не прельщаетъ. Корабля у васъ нѣтъ, дѣло ваше не выгорѣло. А хотите знать благодаря кому?.. Благодаря мнѣ. Да. Я сидѣлъ въ яблочной бочкѣ въ тотъ вечеръ, когда мы подходили к острову. Я слышалъ все, что вы говорили, и вы, Сильверъ, и Дикъ, и Гандсъ, который теперь лежитъ на днѣ моря… Шкуну отнялъ у васъ тоже я. Я перерѣзалъ у нея канатъ, убилъ матросовъ, которые ее стерегли, и завелъ корабль туда, гдѣ вамъ ни за что его не найти… Меня просто смѣхъ беретъ, глядя на васъ, потому что вы и не подозрѣвали, что я велъ все дѣло. Я не боюсь васъ ни крошечки. Хотите — убивайте меня, хотите — оставляйте меня въ живыхъ, мнѣ рѣшительно все равно. Больше я не скажу вамъ ни слова. Если вы меня пощадите, то я, когда вы всѣ попадетесь наконецъ, постараюсь васъ какъ-нибудь спасти. Выбирайте сами. Если вы меня убьете, это вамъ не принесет никакой пользы, а если пощадите, то я быть можетъ спасу васъ отъ висѣлицы.
Я замолчалъ, чтобы перевести духъ. Никто изъ пиратовъ не пошевелился. Всѣ сидѣли около меня въ кружокъ и таращили глаза. Я снова заговорилъ:
— Мистеръ Сильверъ, вы порядочнѣе другихъ. Если дѣло мое будетъ плохо, поручаю вамъ разсказать доктору, какъ я отвѣчалъ на ваше предложеніе.
— Непременно разскажу, — отвѣчалъ этотъ странный человѣкъ такимъ загадочнымъ тономъ, что я никакъ не могъ понять его настоящей мысли. Не знаю, смѣялся онъ надо мною или сочувствовалъ моему мужественному порыву.
Тутъ матросъ, по имени Морганъ, видѣвшій меня въ Бристолѣ, когда я приходилъ въ таверну Сильвера, счелъ долгомъ вставить отъ себя слово.
— Онъ и Чернаго Пса узналъ и указалъ, — вскричалъ онъ.
— И кромѣ того вытащилъ карту изъ сундука Билли Бунса, — прибавилъ Сильверъ. — Но теперь онъ попался и у насъ въ рукахъ.
— Такъ вотъ и нужно спровадить его поскорѣе к чорту! — крикнулъ Морганъ, обнажая свой кортикъ.
Онъ бросился на меня, но Сильверъ мигомъ его укротилъ.
— Прочь, Томъ Морганъ! — осадилъ онъ матроса. — Не ты здѣсь капитанъ. Смирно сиди, не то я съ тобой расправлюсь по-свойски. Ты, я думаю, хорошо меня знаешь. Мы и не такихъ, какъ ты, умѣли успокоивать… Припомни-ка мою жизнь за тридцать лѣтъ, Томъ Морганъ, и намотай себѣ на усъ!..
Матросъ осѣкся, но другіе зароптали.
— Морганъ дѣло говоритъ, — произнесъ одинъ изъ нихъ.
— Должно быть кто-нибудь изъ васъ захотѣлъ со мной перевѣдаться? — спросилъ Джонъ Сильверъ, привставая съ бочки. — Кто же это? Который?.. Пусть выходитъ и сказывается!.. Да что-жъ вы онѣмѣли что ли всѣ?.. Ну?..
Никто не двигался. Никто не пикнулъ. Сильверъ сунулъ трубку въ ротъ и продолжалъ:
— Эхъ, вы, герои!.. Знать не всякому подстать мѣряться съ Джономъ Сильверомъ!.. А когда такъ, то значитъ я вашъ капитанъ и вы должны меня слушаться. На первое время вотъ вамъ отъ меня приказъ: этого мальчика трогать никто не смѣй, а кто тронетъ, тотъ ужь пусть не взыщетъ. Такъ-то.
Послѣдовало молчаніе. Я попрежнему стоялъ у стѣны съ тяжелымъ сердцемъ, но уже съ смутною надеждой въ душѣ. Сильверъ, держа въ зубахъ трубку и скрестивъ на груди руки, казался погруженнымъ въ собственныя думы, но въ дѣйствительности зорко наблюдалъ за своей непокорной командой. Матросы один за другимъ отошли въ глубину залы и стали шушукаться. Ихъ шепотъ долеталъ до меня какъ сквозь сонъ. Мнѣ показалось, что предметомъ ихъ совѣщанія былъ я, потому что черезъ нѣсколько времени я при свѣтѣ головни увидѣлъ, что они одинъ за другимъ уставили глаза на Сильвера.
— Кажется вы мнѣ хотите что-то сказать, — небрежно обратился къ нимъ Сильверъ, сплевывая передъ собою. — Говорите, пожалуй; я слушаю.
— Извините, капитанъ, — отвѣчалъ одинъ изъ разбойниковъ, но вы немножко не того... Экипажъ недоволенъ… Экипажъ не любитъ, чтобы съ нимъ обращались какъ съ грудой старыхъ швабръ… Экипажъ имѣетъ свои права… Вы сами дали намъ уставъ. По этому уставу мы имѣемъ право собираться на сходки и совѣтываться. Мы такъ и хотимъ сдѣлать. Для этого мы выйдемъ отсюда не надолго съ вашего позволенія, капитанъ.
Послѣ этой рѣчи ораторъ поклонился Сильверу съ смѣсью почтительности и нахальства и первый вышелъ изъ комнаты. За нимъ другъ за дружкой послѣдовали остальные, кланяясь Сильверу при проходѣ и приговаривая:
— Извините, капитанъ!
— По уставу, капитанъ!
— Сходка на бакѣ, капитанъ.
Я остался съ Сильверомъ наединѣ.
Онъ сейчасъ же вынулъ трубку изо рта и сказалъ мнѣ вполголоса:
— Слушай, Джимъ Гоукинсъ, ты въ большой опасности: мало того, что тебя, могутъ убить, тебя, чего добраго, подвергнутъ пыткѣ. Они хотятъ меня смѣстить, это ясно. Но я тебя не брошу ни въ какомъ случаѣ. Говоря правду, я до разговора съ тобой смотрѣлъ на это иначе. Вѣдь не очень пріятно проиграть дѣло и вдобавокъ попасть на висѣлицу… Но теперь я вижу, изъ какого тѣста ты сдѣланъ. Я подумалъ: „Если я спасу Джима Гоукинса, то Джимъ Гоукинсъ спасетъ меня. Я его послѣдняя карта, а онъ мой послѣдній козырь. Моя услуга даромъ не пропадетъ. Быть можетъ онъ избавитъ меня отъ висѣлицы“. Вотъ что пришло мнѣ въ голову.
Я начиналъ догадываться.
— Неужели вы хотите сказать, что все потеряно? — спросилъ я.
— А то какъ же? Корабль уплылъ, намъ осталось одно — веревка. О, я все это сейчасъ же понялъ, какъ только увидалъ, что шкуны нѣтъ… Что касается до моихъ ословъ и до ихъ сходки, то я постараюсь вырвать тебя изъ ихъ лапъ, Джимъ Гоукинсъ… А ты, когда придетъ время, вѣдь тоже похлопочешь за меня, чтобы меня не вздернули на висѣлицу? Да, Джимушка, вѣдь похлопочешь?
Я до крайности удивился этой просьбѣ. Неужели этотъ старый пиратъ, заводчикъ всему дѣлу, не въ шутку надѣется на пощаду?
—Я сдѣлаю все, что могу, — сказалъ я наконецъ.
— Стало быть это дѣло рѣшенное! — вскричалъ Сильверъ. — Ты не въ проигрышѣ, мой мальчикъ, да и я съумѣю сыграть своей послѣдней картой.
Онъ, подпрыгивая, подошелъ къ факелу и раскурилъ потухшую трубку.
— Столкуемся, Джимъ, хорошенько, сказалъ онъ, снова подходя ко мнѣ. — Ты, я думаю, согласенъ, что я не дурак?… По этой причинѣ я и оставляю сквайра покуда въ сторонѣ… Ты, я вижу, знаешь, гдѣ шкуна и какъ ее найти. Какимъ образомъ это случилось — ума не приложу. Гандсъ и О’Бріенъ вѣроятно сглупили что-нибудь. Я никогда не ожидалъ отъ нихъ ничего путнаго… Но дѣло не въ томъ. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю и о себѣ ничего не скажу. Впослѣдствіи все само собой будетъ извѣстно. Ахъ, Джимъ, еслибы мы сговорились с тобой раньше, все бы пошло совершенно иначе и для тебя, и для меня! — Онъ нацѣдилъ изъ бочки немного рома въ оловянный стаканчикъ. — Хочешь, мальчикъ? — спросилъ онъ.
Я отказался. Сильверъ замѣтилъ на это:
— Нѣтъ, а я такъ вотъ люблю иногда пропустить глоточекъ. Теперь мнѣ даже необходимо это сдѣлать, чтобы подкрѣпиться. Мнѣ сейчасъ понадобятся всѣ мои силы… Вотъ что, Джимъ, скажи мнѣ пожалуйста хоть одно: за коимъ чортомъ отдалъ мнѣ докторъ карту острова?
При этой новости на моемъ лицѣ изобразилось такое глубокое изумленіе, что Сильверъ счелъ лишнимъ продолжать разспросы.
— Что, знать и ты удивился? — сказалъ онъ. — А между тѣмъ это истинная правда. Я увѣренъ, что тутъ что-нибудь да есть, только никакъ не могу понять что.
Онъ съ видомъ глубокаго недоумѣнія покачалъ косматой головою и залпомъ выпилъ свой стаканъ.