Мы вступаем в чрезвычайно широкую область правонарушений, разбивающуюся юридически на множество частных подразделений, и границы которой, в сущности, не могут быть точно определены. Каждому известно из повседневных личных наблюдений, что в современной житейской практике, характеризующейся ожесточенной борьбою за существование и экономической эксплуатацией слабого сильным, есть очень много таких деяний, которые, будучи терпимыми либо не предусмотренными законом, тем не менее носят все качественные признаки бесправного посягательства на благосостояние ближнего.
Перед судом развитого нравственного чувства всякое чужеядство, всякое хищническое присвоение плодов чужого труда и пота есть воровство и грабительство; но, понятно, что, исходя из такого строгого критериума, пришлось бы совершенно потеряться в подборе явлений человеческой преступности и привлечь к ответственности пред лицо общественной совести столько обвиняемых, сколько существует на свете людей, живущих не правдой, а кривдой… Посчитайте всех их — ум вскружится! Такая слишком пространная инкриминация не может входить в нашу задачу. В различении виновных, в данном отношении, мы вынуждены остановиться на той нравственно зыбкой грани, которая лаконически намечена народной мудростью в двух словах: «не пойман — не вор»! Здесь мы будем иметь дело только с пойманными ворами, заранее признавая, что они составляют, без сомнения, очень незначительный процент в массе воров непойманных, подвизающихся на различных легальных поприщах, иногда в ролях видных и почетных деятелей, не всегда даже сознавая свою преступность перед народом и обществом. В сущности, разница между теми и другими заключается лишь в форме и механизме самого воровства или хищничества: есть такие на этот счет удобные формы, обставленные всевозможной законностью и утвержденные на обычае, на интеллектуальной темноте массы, пред зрелищем которых юстиция слепа и нема, и самое общество преспокойно с ними мирится; затем, в жертву «торжествующему правосудию» предоставляются только такие формы присвоения чужой собственности, где право и закон нарушаются слишком примитивно и открыто, без соблюдения престижа легальности и без посредства того или другого вида хищнической индустрии, столь изобретательной в наше просвещенное время.
Еще Шекспир подметил это противоречие человеческой морали, сделав юмористическое сравнение воров с недобросовестными лекарями. «Воры, — говорит он, — кричат нам: кошелек или жизнь! а лекаря отнимают у нас и кошелек и жизнь»! Но при этом, в результате оказывается, что в то время, как воры рискуют попасть в петлю карающей Фемиды, воры-лекаря пользуются полнейшей безнаказанностью. Вообще человеческая справедливость в этом пункте крайне близорука и условна. С её точки зрения, любитель чужой собственности, непосредственно таскающий кошельки из карманов ближних — это бесспорно вор, которого жрецы правосудия без колебания хватают за воротник и тащат к суду; но тот же любитель, хотя бы несравненно больше опоражнивающий чужие карманы, посредством напр. шарлатанства, шулерства, коммерческого обмана и тому подобных «художеств», — это в большинстве случаев вполне правоспособный гражданин, гордо носящий голову и безнаказанно производящий свои операции среди белого дня, на глазах недремлющих охранителей законности.
Проступки против чужой собственности, отвечающие понятию воровства в общепринятом смысле, — в уголовном законодательстве разделяются на несколько казуистических групп, существенных лишь в процессуальном, но отнюдь не в нравственном отношении. Группы эти следующие, как они обозначены в нашем уголовном кодексе: «самовольное пользование чужим имуществом и повреждение оного», собственно «кража», «мошенничество», «обман», «присвоение чужого имущества» или его «растрата». Опускаем такие еще обособленные группы проступков, как, напр., «похищение и повреждение чужого леса», перенос с корыстною целью земельной межи и проч.
Применяясь отчасти к этой классификации, а также к нашему материалу, мы подразделим петербургских «пойманных» нарушителей прав чужой собственности на три группы: 1) воров; 2) мошенников и обманщиков, и 3) расточителей чужого имущества, состоящих преимущественно из доверенных опустошителей казенных, общественных и частных касс, чему мы видели за последнее время такое множество соблазнительных примеров.
Здесь мы остановимся собственно на ворах, как понимаются они в техническом смысле слова. Это, большею частью, мелкие хищники, представители наименее развитого класса общества, присваивающие чужую собственность элементарными и несложными способами — теми самыми, на которые хватает ума и сметливости у любого вороватого животного: незаметно, тайком подкрасться к добыче, стянуть её, при посредстве нехитрой механики, и унесть, стараясь скрыть за собой следы. Вот вся немудрящая программа действий простого, непосредственного вора! Впрочем, как увидим, и эта первобытная форма хищения имеет свою даже весьма обширную культуру, разветвляется на множество специальных отраслей и требует часто хитрости, остроумия и находчивости, особенно в деле «укрывательства», столь затруднительного при нынешнем развитии полицейской бдительности и, поэтому, очень редко достигаемого даже искусными, опытными ворами. Совершить кражу — дело сравнительно легкое, но скрыть её следы и безнаказанно воспользоваться её плодами — составляет, как это само собой понятно, главнейшую и труднейшую задачу в воровском промысле.
Воровство в Петербурге имеет свою статистику. Полиция ведет счет кражам, но счет этот, конечно, далеко не может считаться полным, так как в полицейскую статистику заносятся только те проступки этого рода, которые обнаружены самою полицией или доведены до её сведения лицами пострадавшими. Остается еще масса случаев воровства, ускользающих от полицейского ведения, где пострадавшие либо мирятся с похищением их добра и не преследуют похитителей, во избежание неприятных хлопот, либо непосредственно ищут возмездия у мировых судей, когда вор налицо, либо, наконец, самоуправно, домашними мерами разделываются с похитителем на месте преступления, что составляет весьма распространенный обычай у наших простолюдинов. Вот достоверные цифры краж, приведенных в известность полицией и занесенных в полицейскую статистику. Приводим их в сводке за десятилетие.
| Годы | Число краж | |
| 1868. | . . . | 2,027. |
| 1869. | . . . | 2,308. |
| 1870. | . . . | 2,246. |
| 1871. | . . . | 2,818. |
| 1872. | . . . | 3,481. |
| 1873. | . . . | 3,276. |
| 1874. | . . . | 2,581. |
| 1875. | . . . | 3,060. |
| 1876. | . . . | 2,911. |
| 1877. | . . . | 3,047. |
| 2,775,5 | ||
Оказывается таким образом, что за рассматриваемый период в Петербурге совершалось ежедневно, средним счетом, около восьми краж, а, по отношению к общей цифре населения столицы, — одна кража приходилась, приблизительно, на 242 жителей. Трудно заключить на этом основании — много или мало воруют в Петербурге, но, кажется, воруют умеренно, сравнительно, напр. с Парижем.
Известный Дю-Кан, к книге которого мы уже не раз обращались для сравнительных выводов, записал, что в Париже в 1868 г. было совершено 8,668 краж, что составляло, по числу населения, одну кражу на 224 ж. с лишком. Дю-Кан, кроме того, приводит и цифру самих воров: их было замечено полицией в Париже за означенный год 8,698. Наша полицейская статистика, к сожалению, не ведет счета ворам, ограничиваясь лишь исчислением случаев краж; но число первых мы можем приблизительно обозначить, на основании довольно сложного аналогического вычисления.
В своем месте мы высчитали, что в Петербурге, по данным полицейской статистики, на каждое криминальное «происшествие» приходится средним счетом около трех (2,7) «подозреваемых» и обвиняемых в преступлениях. Отсюда, мы имеем некоторое основание предположить, что вышеприведенную среднюю годичную цифру краж в Петербурге (2,775) воров должно приходиться приблизительно около 7,500 ч. Следовательно, в то время, как в Париже один вор выделяется из 224 жит., у нас — один из 90 с небольшим, то есть, значит, что в Петербурге воров, сравнительно, в два с половиною раза больше, чем в Париже. Эта параллель была бы до крайности обидна для доброй репутации Петербурга, если бы сделанное нами проблематическое вычисление петербургских воров было основано на точных данных и отличалось достоверностью. Выведенная параллель может быть принята лишь, как догадка, и принята с тем большей осторожностью, что из сравнения числа краж в Париже и Петербурге получается вывод уже в пользу последнего, а именно: имея в виду, что в Париже приходится одна кража на 224 жит., а в Петербурге — 1 на 242, находим, что в первом совершается их больше с лишком на 8%, или, другими словами, на каждую тысячу жителей в нашей столице — 4,3 кражи, а в столице Франции — 4,4.
Наша полицейская статистика, кажется, еще и потому не ведет счета ворам, подлежащим ведению полиции, что последняя сама очень плохо знает их численность и далеко не по всем обнаруживаемым кражам обнаруживает и виновных в них. Значительная часть «розысков» по кражам ведется безуспешно, как можно судить по следующим данным: в 1867 г. из 1,826 краж виновные были обнаружены только по 1,018 случаям, в 1868 г. из 2,027 краж разысканы виновные лишь по 1,335 случаям. К сожалению, сведения этого рода за остальные годы почему-то не приведены в полицейских отчетах, конечно, не вследствие внезапного прекращения самих случаев безуспешных розысков, хотя расторопность и бдительность полиции могли, без сомнения, прогрессировать и совершенствоваться год от году.
Из приведенной выше таблички общего числа краж за десятилетие видно, что годичная цифра их не испытывает слишком резких колебаний, хотя нельзя не заметить, что она находится в тесной зависимости от уровня общего благосостояния массы столичного населения, преимущественно низших его слоев. Например, в табличке нашей очень резко выделился, по количеству краж, сравнительно с нормой, 1872-й год. Повышение это имело свою причину. В означенном году, как засвидетельствовал полицейский отчет, произошли «исключительные» случаи, способствовавшие развитию покушений на чужую собственность. Вследствие прекращения производства на некоторых больших заводах в Петербурге, более 3,000 рабочих внезапно остались без работы, а, следовательно, без всяких средств в существованию. Из такой массы голодных людей, естественно, должно было выделиться немало субъектов слабой воли и покладистой совести, оказавшихся способными «в минуту жизни трудную» на хищническое присвоение чужой собственности. За изъятием же таких чрезвычайных случаев, годичное количество краж более или менее постоянно, — выражая собой как бы известную дань существующему ненормальному порядку, обусловленному присутствием в массе населения целого класса бездомных, полуголодных и нравственно испорченных голяков, которые, в борьбе за свое жалкое существование, прибегают к воровству.
Должно однако заметить, что профессиональных воров, правильно и организованно занимающихся кражей, как установившимся промыслом, в Петербурге очень немного. Столь прославленный, вошедший в притчу петербургский «мазурик» и большинство сказаний о его воровских подвигах принадлежат больше к области легенд и анекдотов. Такой характер носит, между прочим, очень популярная книжка: «Похождения мазурика», составляющая любимое чтение аматеров романических «тайн», но в которой очень мало жизненной правды, и большая часть рассказанных в ней «похождений» — старые анекдоты, очевидно, не русского происхождения. Как во всём, так и в этом случае, сильно сказалось у нас влияние запада. Ходячее представление петербургского «мазурика», как воровского типа, сложилось у нас преимущественно по образу и подобию парижских и лондонских Рокамболей и Картушей, как они описаны, не без прикрас, в романах Сю, Дюма, Понсон-дю-Терайля, Ксавье де-Монтепена и др. Конечно, петербургский «мазурик» не миф — он бесспорно существует и, сам по себе, представляет очень интересный тип, но в типе этом нет и признаков того монте-кристовского демонизма, того внешнего лоска и ухарства и той художественности в натуре и в профессии, которыми наделены разукрашенные беллетристической фантазией романические рыцари карманной выгрузки.
Петербургский вор по ремеслу — в большинстве жалкий парий, промышляющий по мелочам и при случае. Крайне скудный изобретательностью и индустриальной техникой, он, чаще всего ворует только то, что «плохо лежит» у него на пути, что набежит ему под руку. Есть целый ряд отраслей воровского промысла, основанных на таком нехитром расчёте, — самом, впрочем, верном и наименее рискованном, благодаря господствующей в русских нравах беспечности. Значительнейшая часть краж в Петербурге обязаны своим происхождением именно беспечности, ротозейству и недостатку присмотра за имуществом самих обывателей. На это не раз обращала внимание и полиция, истощаясь в красноречивых внушениях обывателям большей бдительности в охранении своего имущества. Всего более грешна в этом отношении столичная домашняя прислуга, которая, помимо того, что очень мало заинтересована в сбережении «господского» добра, не воспитана в требованиях точного порядка городского, культурного домохозяйства, а, комплектуясь в большинстве из питомцев деревни, привыкла к её патриархальной беспечности и простоте. Например, в весьма нередких случаях, прислуга наша положительно не в состоянии усвоить себе постоянного употребления замков, как необходимого условия в городской домашней жизни, ради безопасности. Прислуга знает об этом, но только в теории; привычки к употреблению замков она в себе не выработала и, поэтому, сплошь и рядом забывает применять её вовремя и к месту, чем воришки и пользуются.
Правдивость мудрой пословицы: «не клади плохо — не вводи вора в грех!» оправдывается на каждом шагу в практике петербургского воровского хищничества. Можно даже с достоверностью сказать, что множество воров только потому и сделались ворами, что случай натолкнул их на соблазн легко воспользоваться «плохо лежащей» чужой собственностью. Впрочем, жертвами такого греховного искушения делаются у нас не только какие-нибудь бедняки-простолюдины, но и люди достаточные, развитые, солидные, «степеней известных» — иногда очень даже «известных». Нельзя потаить греха: вороватость очень распространенный порок в нашем обществе сверху донизу, как это не раз с грустью признавали многие компетентные наблюдатели. По этой причине сложилось у нас и такое обидное для человеческого достоинства мнение, что в России только и делают, что крадут, как выразился Карамзин, и что люди честные у нас, в большинстве, потому только не воры, что им не представлялось случая украсть…
Что касается собственно наших героев, мелких петербургских воров, то в данном отношении их можно разделить на три категории: — во-первых, воров-систематиков, обдуманно и с расчетом, по заранее составленному плану, оперирующих или около намеченной, определенной добычи, или в целом ряде экскурсий с известной задачей; во-вторых, воров — искателей удобных оказий для кражи, отправляющихся на промысел без определенного плана, наудачу; в третьих, наконец, воров непреднамеренных и случайных, которые идут на преступление по внезапному решению, вследствие неожиданно представившегося им соблазна: это — воры минуты, какими могут делаться иногда люди, вовсе не нуждающиеся и никогда прежде не кравшие. Есть еще особая и довольно многочисленная категория воров по страсти, граничащей с своеобразной болезненной манией и которой бывают подвержены даже лица, принадлежащие к наиболее образованному и зажиточному классу общества. Страсть эта чаще всего встречается в представительницах прекрасного пола, как свидетельствуют наблюдения. Нынче таких субъектов называют психопатами.
Что касается умственного развития и социально-экономического быта петербургских воров, то, конечно, огромное большинство их принадлежит к наименее образованному, недостаточному слою населения, и, по сословиям, состоит главным образом из крестьян, мещан и разночинцев, хотя в последнее время немало попадается тут и из привилегированного класса, а, по материальному положению, само собой разумеется, они — плоть от плоти городского уличного пролетариата. Вопрос о том, из какого общественного слоя и при каких условиях образуются всякие нарушители общего и частного «правового порядка», в смысле гражданском, достаточно был разъяснен нами при исследовании причин и свойств, так называемой, «classe dangereuse».
Принято еще классифицировать деятелей воровского промысла по техническим специальностям, на которые разветвляется воровская практика. Мы выше заметили, что практика эта несомненно имеет свою культуру и выработала известную школу, известные приемы, как и всякое другое ремесло; но строго разграниченных специальностей и систематически организованного разделения труда тут быть не может, по крайней мере, у нас, вследствие отсутствия какой-нибудь определенной организации в среде самих воров.
Всё это зависит от общего уровня цивилизованности данного населения; на западе, где этот уровень высок, где в массе распространены знания и идеи общественного устройства, там и воры несравненно искуснее и интеллигентнее, чем у нас, среди темной, неразвитой массы нашего городского плебса. Парижский или лондонский вор учится своей профессии и, понимая цену корпоративной солидарности и разделения труда, додумывается и до правильной организации воровских ассоциаций и до обособления воровских специальностей, ради усовершенствования мастерства в работе… Ничего такого у нас, слава Богу, еще нет, и — в этом, если угодно, наше преимущество перед западом, которым мы обязаны невежеству наших низших городских классов.
Мы, впрочем, не отрицаем, что и у нас есть профессиональные воры-специалисты, как бывают иногда и сплоченные воедино, соединенными силами промышляющие, воровские шайки и артели; но всё это частные, случайные явления, а не продукты школы и системы. Повторяем, ловкий, шлифованный «мазурик», сочинитель и исполнитель остроумных, смелых и сложных воровских ше-дёвров, попадается у нас очень редко и еще реже в том эффектном антураже, какой придают ему иные, с пылким воображением, нравоописатели. Для всего этого нужна известная талантливость, помимо школы. Что и воры могут быть талантливые, как бывают талантливы писатели, художники и т. д., — этого, конечно, никто оспаривать не станет; но если и в легальных профессиях таланты встречаются редко, то еще реже, разумеется, являются они среди стоящих вне закона отверженцев, посвятивших свои силы и способности преступлению. Мы, впрочем, постараемся отметить здесь наиболее замечательных в данном отношении воров за обозреваемый период, следуя выше сделанной группировке наших героев по роду и степени их приспособления к воровской практике; но прежде — еще одно необходимое пояснение.
Очень интересна и важна психологическая сторона воровства вообще, как одного из явлений осмысленной человеческой деятельности. Вор должен быть наблюдательным психологом, помимо того, что он должен отлично знать самого себя и уметь владеть своими душевными движениями. В сущности, вся тактика и стратегия воровства основаны на изучении не только обстановки, обычаев, сноровок и слабостей данной среды и намеченного для жертвы субъекта, но и духовной натуры человека, её психических аффектов и феноменов, общих для всех людей в известных условиях. Напр., уличный карманщик в большинстве случаев пользуется отвлечением внимания жертвы каким-нибудь внешним, поразившим или заинтересовавшим её зрелищем; но ведь для того, чтоб удачно уловить момент наибольшей напряженности этого душевного настроения жертвы, карманщик необходимо должен уметь быстро и метко определять мимические рефлексы, характеризующие то или другое психическое состояние. И таких случаев множество, где вору необходимо тонкое психологическое чутье, чтобы не попасться. Без сомнения, самый ловкий вор предпочтет избежать этого искушения, если только есть возможность обобрать жертву тайком от неё, не испытывая над ней психопатических экспериментов; но в густонаселенном городе это не всегда удается, и вору часто приходится искусственно изолировать добычу от глаз её владельца, путем разных уловок, основанных весьма нередко на психологии.
Впрочем, как мы уже упоминали, большинство петербургских воров не пускаются в изобретательность по этой части, а просто ищут удобного случая стащить что попадется под руку, бродят без определенной цели, в мечтательном чаянии — «авось на ловца зверь набежит». Разумеется, поиски свои они производят не где и как попало, а в известной степени приспособляются, с одной стороны, к своим способностям и силам, а с другой — к местным бытовым, хозяйственным и иным условиям, в которых живет данное население. Как во всяком городе, в Петербурге кражи бывают, главным образом, двух родов: из жилых и нежилых помещений, и — уличные, наружные, из разных хранилищ, от карманов до товарных лотков включительно. Самое большое число краж и самые значительные из них совершаются из жилых квартир; несравненно реже из магазинов, лавок и всяких торговых заведений, посредством взломов и иной воровской механики.
Кражи из квартир — в Петербурге заурядное, повседневное явление, обязанное прежде всего беспечности самих квартирохозяев и их прислуги, о чём мы уже говорили. Каждый день по многоэтажным петербургским домам, преимущественно по черным лестницам, шляется много подозрительных личностей, — под разными сомнительными предлогами и под видом разных загадочных занятий, — которые явно ищут оказии заглянуть мимоходом в отпертые, плохо оберегаемые квартиры и похозяйничать в них на скорую руку. Выдают они себя за нищих, богомольцев, собирателей лепт «на Божии храмы», тряпичников, торговцев какой-нибудь разносной грошовой дрянью, и т. д. Бывает, что они действительно таковы по профессии, как себя называют; но что у большинства из них очень чешутся руки к воровской поживе мимоходом — так это не подлежит сомнению. Есть между ними нарочито пытливые субъекты, усвоившие привычку каждую встречную дверь пощупать и попробовать — не отперта ли? Другие питают особенное влечение к чердакам, зная, что они служат в Петербурге сушильнями для белья, которое и исчезает из этих помещений чрезвычайно часто, благодаря чердачным ворам. Наконец, есть искатели поживы, которые сторожат любой удобный случай и иногда ловят его с замечательной находчивостью.
Одна домовитая хозяйка, стоя на лестнице перед дверью своей квартиры, уговаривалась с приглашенным ею медником починить и полудить кухонную посуду; сговорились и назначили день и час, когда медник явится за посудой. За час до назначенного срока, явился подмастерье медника с тележкой: «хозяин-де прислал, пожалуйте посуду по уговору!» Выдали, ни в чём не сомневаясь. На грех, соседняя квартирохозяйка выглянула на лестницу в ту минуту, когда подмастерье выносил посуду — «Ты, любезный, не от медника ли?» — спрашивает. — «Точно так!» — отвечает тот. — «Голубчик, возьми, пожалуйста, и от меня лудить посуду на таком же уговоре, как с соседкой!» — «Пожалуйте»!… После беглых справок с первой заказчицей: надежный ли медник? не очень ли дорог? и пр., соседка спокойно рассталась со своей посудой. Подмастерье нагрузил тележку и съехал со двора… Вдруг, через час, является сам медник — хозяин за тою же посудой. Оказалось, что он никакого подмастерья за нею не присылал… Бедные хозяйки заахали, хватились вора, но — где ж его найдешь? Мистификация объяснилась просто: во время переговоров о посуде на лестнице случился скиталец-вор, который, подслушав их и смекнув, что тут представляется оказия одурачить и попользоваться, — мастерски исполнил и то и другое.
Настоящие профессиональные специалисты по обкрадыванию квартир действуют уже не наугад, а с расчетом, и подходят к дверям не с пустыми руками. На первом плане стоят здесь грабители тех квартир, которых хозяева и прислуга находятся в отлучке, за городом. Это — «сезонные», можно сказать, воры, практикующие обкрадывание квартир преимущественно летом, во время переселения культурных петербуржцев на дачи. Воры этого сорта, вооруженные отмычками, долотами и ломами, завоевывают безлюдные квартиры, как крепости, и производят в них нередко генеральное опустошение. Замки и запоры для них нипочем: один промышленник из этой категории отличился тем, что с полным успехом взломал девять дверных замков в завоеванной квартире, не считая замков мебельных. Что касается размера опустошения, то оно бывает ужасно. В нашем материале есть случай, где из одной большой квартиры, во время отлучки хозяев на дачу, было украдено всё имущество, в том числе одной мебели на 4,000 рублей… Правда, случай этот — феноменальный, но хроника летних краж в Петербурге изобилует фактами очень крупных по ценности квартирных опустошений.
Затем, идут особые специалисты, с более умеренными воровскими вожделениями, довольствующиеся ограблением квартирных дверей, лестниц и подъездов: они срывают обивку с дверей и ящики для писем, отвинчивают ручки у замков и именные медные таблички, уносят половики, ковры и проч. Чаще всего это люди сведущие в слесарном ремесле и, — бог весть, — в какой степени они искусны в слесарном творчестве, но по части отвинчивания замков попадаются между ними истинные мастера. Один из них как-то изловчился в одном только доме, за один поход, отвинтить тридцать девять замков. Другой отличился не только искусством в своей специальности, но и изумительной смелостью: войдя в присутственное время в один храм высшего правосудия, битком набитый его чиновными жрецами и стражами, герой наш спокойно и уверенно принялся отвинчивать от дверей замки и класть их в свой мешок.
— Что ты тут делаешь? стали его спрашивать сторожа.
— Вишь, — отвечает, — замки отвинчиваю… Что тут спрашивать?
— Да кто тебя прислал?
— Тот, кому было надобно… Вестимо, хозяин — слесарь!
Сторожа успокоились; шустрый малый продолжал свое дело и успел уже отвинтить семь замков, намереваясь очевидно прибрать все, сколько их найдется в храме Фемиды; но, по счастью, явился экзекутор, в ведении которого состояли замки, и изобличил в самозванном слесаре наглого вора.
Наконец, есть еще одна многочисленная группа квартирных воров, действующих смело и открыто по раз заведенной общеизвестной методе, которая, невзирая на свою избитость и частую повторяемость, оказывается, однако, почти постоянно удачной. Вор — непременно с виду человек приличный, изрядно одетый, а еще лучше, щеголь, — уверенной рукой звонит в квартиру с парадного входа, является, выдумав какой-нибудь благовидный предлог, объясняющий его появление, вступает в переговоры с прислугой или с хозяевами, отвлекает их зачем-нибудь во внутренние аппартаменты (всего чаще за бумагой и карандашом, чтоб написать записку) и, пользуясь их отлучкой, цапает, что поценнее попадется ему под руку, и мгновенно улетучивается… Вот вся механика едва ли не самой господствующей формы воровства в Петербурге! По крайней мере, в нашем материале имеется множество таких случаев; приведем наиболее замечательные из них.
Перед нами, для первого знакомства с портретной галереей петербургских воров, заранее обещанный нами — «мазурик» высшего полета, аристократ среди собратий по ремеслу, ловкий, даровитый, чуть ли не салонный кавалер и, во всяком случае, артист своего дела. Вот его похождения вполне достоверные.
Летом 1868 г. вся столичная полиция была поднята на ноги по случаю чрезвычайно дерзкого воровства, обнаруженного в Стрельнинском дворце великого князя Константина Николаевича, в квартире княгини Голицыной. Незадолго перед тем, в одно прекрасное июльское утро, к княгине явился весьма прилично одетый, с изящными манерами, элегантный молодой человек, с просьбой о пособии. Княгиня отнеслась к нему очень предупредительно и как она сама, так и вся дворцовая прислуга настолько расположились в пользу «приличного» юноши, что и не заметили, как он, уходя, стянул дорого̀й дамский несессер… Воровство у такого лица и в таком месте являлось фактом экстраординарным, и поднятая на ноги полиция очень скоро разыскала вора. Он оказался отставным юнкером Ясинским, давно уже выслеживаемым полицией за свои прежние «художества», счастливо сходившие ему с рук, благодаря его дерзости и ловкости. Он специализировал кражи в «богатых квартирах» у знатных людей, и производил их нередко «в присутствии» хозяев и их прислуги. Так, в том же году он сделал «визиты» — в этом роде — графу Платеру, князю Грузинскому и некоторым другим сановным и богатым особам. Он являлся к ним, то в виде гостя, то по поручениям, то за справками, то, будто, по ошибке, и каждый раз уносил с собою что-нибудь «в знак памяти». К гр. Платеру он явился, напр., с вопросом — не получал ли он из Варшавы письма от какого-то Неймана, и, услышав отрицательный ответ, расшаркался, вышел в переднюю, надел на себя преспокойно, в присутствии и с помощью слуги, богатую графскую шубу, вместо своего пальтишка, и — был таков! В другой барский дом он взошел в качестве гостя, заметив с улицы, что хозяева сидят на балконе. Развязно войдя, как «свой человек», он отправился без доклада в покои и, достигнув третьей комнаты, оказавшейся будуаром хозяйки, забрал с туалета разные ценные и золотые вещи и вышел из дому беспрепятственно и как ни в чём не бывало… Все эти похождения показывают, конечно, удивительную смелость и ловкость описываемого вора; но нельзя не подивиться и беззаботности прислуги в данных случаях. Впрочем, и сами хозяева оказываются нередко в такой же степени доверчивыми и беспечными, как покажет нижеприводимый факт.
В 1869 г., осенью, к одному богатому домовладельцу на Черной речке приехали днем трое господ, без сомнения, «приличного вида», под предлогом найма помещения для танцевальных вечеров. Домовладелец, натурально, очень обрадовался таким гостям, которые с своей стороны постарались всячески обольстить его. Любезные гости осмотрели помещение, сговорились о цене и уехали. Очарованный ими хозяин возвращается в свой кабинет и только теперь замечает в нём маленький беспорядок: замки у комода и письменного стола взломаны, ящики выдвинуты и опорожнены. Хватился он пропажи, и оказалось, что мнимые наниматели унесли с собою на 9 т. руб. ценных бумаг и денег. Кража была совершена самым простым и, можно сказать, глупым способом. Воры, очевидно, были знакомы с домашней обстановкой хозяина, и в то время, как двое из них занимали его разговорами и осматривали помещение для «танцевальных вечеров», третий проник в хозяйский кабинет и произвел в нём опустошение. Вся кража была основана на неправдоподобном почти расчете, что домовладелец настолько будет прост, что, имея дело с совершенно неизвестными ему людьми, не обратит внимания, как один из них затеряется у него в квартире… Расчет однако ж блистательно оправдался!
Нужно заметить, что случаи, подобные описанному, где воры среди белого дня обирают квартиры, в присутствии хозяев и прислуги, целою шайкой, — бывают редко. И понятно: появление вдруг нескольких неизвестных человек, хотя бы под самым благовидным предлогом, должно возбудить подозрение в самых невозмутимо доверчивых квартирохозяевах. Нам известна, однако, парочка молодых людей, капитанского сына и мещанина, которые, действуя совместно, успели совершить в одну зиму девятнадцать краж в квартирах вышеописанным способом, и только на двадцатой были пойманы. Они смело звонили в незнакомые квартиры, и пока один из них отвлекал прислугу и хозяев из передней под каким-нибудь предлогом, другой навыкшей рукою очищал вешалки. Были и еще такие же пары; между прочим, одна из них состояла из мастера и подмастерья — «форточника», гибкого тринадцатилетнего малыша, который, с помощью руководителя, влезал в оконные форточки квартир, в отсутствии их хозяев, и крал, что попадалось под руку, передавая добычу мастеру, стоявшему настороже. Мимоходом сказать, промысел «форточников» — очень старый — ныне редко практикуется: надо полагать, современные форточки стали плотнее запираться… В большинстве же случаев, квартирные или комнатные воры данной категории предпочитают действовать в одиночку, в противоположность уличным ворам, которые всего чаще работают в компании, ради собственного удобства.
Главным предметом хищения квартирных воров служит верхнее носильное платье, оставляемое обыкновенно в передних, и так как самое ценное платье этого рода — зимнее, теплое, состоящее преимущественно из мехов, то и самый промысел, о котором идет здесь речь, развивается, главнее всего, в холодное осеннее и зимнее время. По этой причине, сами промышленники этого сорта называются на воровском жаргоне «шубниками». Действительно, кто следит за петербургским «дневником приключений», тот знает, что кража шуб из передних — повседневный почти факт зимою. Впрочем, воры этого сорта ничем не брезгают и пользуются каждой оказией или сами придумывают её, иногда не без остроумия.
Например, один отставной губернский секретарь изобрел такую специальность: он являлся к прославившимся благотворительностью сановным лицам, вручал швейцару или лакею просительное письмо и просил доложить; а пока те докладывали, он брал с вешалки платье, надевал его на себя и — скрывался. Другой, не приведенный в известность хищник, имевший вид пожилого солидного отца семейства, в форме отставного военного, эксплуатировал с не меньшим остроумием искательниц интеллигентного женского труда. По вызовам чрез газеты, он являлся к гувернанткам и учительницам, объявлявшим о предложении своих услуг, и, уходя, изловчался стянуть что-нибудь из их скудных пожитков. Приходил он, конечно, под предлогом найма адресаток для воспитания своих детей. Действовал он иногда совершенно по-военному, налетом, не затрудняя себя даже проделыванием заученной комедии. Раз, явившись по адресу одной гувернантки, жившей в доме родных, он вошел в залу, не снимая пальто, и в ту самую минуту, когда, по докладу прислуги, гувернантка пришла из внутренних комнат, отец семейства направился к дверям.
— Куда же вы? — удивилась она.
— Я забыл рассчитаться с извозчиком, — спокойно ответил незнакомец.
— Позвольте послать прислугу…
— Покорно благодарю. Извозчика я взял без уговора, «по часам»; не знаю еще, что он спросит, а мне с вами нужно переговорить пространно и обстоятельно.
Гувернантка ждет пространных переговоров, ждет пять минут, десять, — отец семейства не является. Справились у подъезда — его и след простыл; стали тогда осматривать квартиру и не досчитались шелкового зонтика, дамского шалевого платка и еще кое-какой мелочи.
Смелые, уверенные в себе и умные воры данной категории очень хорошо понимают, что для их операций самое доступное и благодарное поле не в маленьких, малолюдных квартирах, а в больших, переполненных челядью и гостями, богатых домах, где, притом, менее всего их ожидают встретить, не допуская, чтобы в ком-нибудь хватило дерзости на кражу в такой обстановке. Секрет этот, — основанный на простом, в сущности, соображении, — постигал уже знакомый нам элегантный юноша Ясинский; постигла его также вполне и одна интересная дама — замечательная в своем роде воровка. — Нечего и говорить, что на практику при этих условиях способными оказываются только редкие, исключительные экземпляры воровского класса. Это — «мазурики» высшего полета, обладающие не только известной талантливостью, смелостью и ловкостью, но и блестящей внешностью, щегольским костюмом, салонной выправкой и апломбом «порядочности» во всех отношениях.
Всеми этими качествами вполне обладала одна из «золотых ручек», двадцатилетняя красавица Ольга Разамасцева, по званию — дочь придворного служителя. Несмотря на раннюю молодость, она уже много испытала, много пережила, посидела и на скамье подсудимых, отсиделась и за решеткой в тюрьме, и пользовалась у полиции упроченной репутацией «дерзкой комнатной воровки». Воровала она с разборчивостью, на пустяках не пачкала «золотых ручек» и делала свои хищнические экскурсии исключительно в чертогах сильных мира сего, куда она проникла смело и открыто, благодаря своей выгодной внешности и, быть может, путем романических обольщений, усыплявших бдительность тех, кого нужно было усыпить.
В 1874 г., зимою, наделала большего шума в Петербурге неслыханно дерзкая кража драгоценной цепи ордена св. Андрея Первозванного у военного министра (позднее — графа) Милютина, из его квартиры. Невзирая на усиленные старания полиции, ни самая цепь, ни её похититель не были разысканы по горячим следам, да и самые следы, не изведанные полицией вначале, стали затериваться. Вдруг, спустя года три, уже в 1877 г., полицейская бдительность подверглась новому, сильнейшему еще искушению и посрамлению. Дело было вот в чём, как изложено оно в печатном официальном отчете: «Окою 4 часов пополудни, 1-го марта, одним из камер-лакеев дворца его императорского высочества великого князя Константина Николаевича было замечено исчезновение из кабинета и уборной его высочества пяти карманных часов и золотого кольца. По сопоставлении времени, когда великий князь видел одни из этих часов, со временем обнаружения кражи, оказалось, что таковая могла быть совершена между 3 и 4 часами пополудни, когда его высочество безотлучно находился в кабинете и, между прочим, с полчаса почивал. Приступив к дознанию, сыскная полиция встретила полное отсутствие данных, могущих навести на след виновного»…
Прежде всего, подозрение пало, конечно, на прислугу, так как трудно было допустить самую мысль, чтобы кто-нибудь сторонний мог без её ведома и опроса войти во дворец и тем менее проникнуть в кабинет великого князя; но подозрение это не оправдалось, и прислуга, за всем тем, не могла дать никаких пояснений и указаний. Полиция бросилась искать следов кражи у ростовщиков и скупщиков драгоценностей. Поиски эти увенчались успехом: украденные вещи были найдены, но до похитителя их пришлось добираться путем очень сложных сыскных комбинаций, портретных сличений, дознаний и догадок. Вор оказался на редкость искусным не только в процессе кражи, но и в укрывательстве… По справке, описанное воровство совершила Ольга Разамасцева, причем было обнаружено, что и похищение орденской цепи у военного министра — дело её рук, как и целый ряд однородных краж в других богатых домах. На следствии она созналась и показала, что в великокняжеский дворец она входила беспрепятственно и не раз, «под предлогом отыскания одного из сослуживцев её умершего отца», а на самом деле — с воровской целью. Вначале, «войдя как-то совершенно случайно в уборную его высочества, она, по её словам, так была поражена обстановкою, что бессознательно отказалась от приведения преступного намерения в исполнение; когда же она решилась вторично проникнуть с тою же целью во дворец, ей не представилось более тех затруднений, которые встретились в первый раз»…
Поскольку домашняя прислуга, благодаря своей беспечности и простоватости, оказывается косвенной причиной во многих случаях квартирных краж, постольку же является она часто и прямо виновной в этих кражах. Случаи обкрадывания «господ» их слугами, преимущественно же служанками — в Петербурге самое обыкновенное дело. Среди испорченной и в большинстве деморализованной столичной прислуги, вороватые субъекты попадаются сплошь и рядом; но, кроме случайных воров, в этом классе встречаются нередко заправские, профессиональные специалисты хищения, которые только маскируются званием прислуги и нанимаются на «места» с преднамеренным воровским замыслом. Обычный метод этой специальности таков, как покажет следующий выдающийся факт.
В 1872 г. полиции удалось поймать давно уже намеченную ею, но постоянно избегавшую преследований воровку, которая практиковала под видом кухарки. Она нанималась на «места», вручая хозяевам фальшивый паспорт и, потом, спустя немного времени, обкрадывала их в удобную минуту и скрывалась. Удавалось это ей тем легче, что она везде успевала расположить всех в свою пользу. Это была, своего рода, сирена: «весьма красивой и симпатичной наружности (по полицейской характеристике), кроткая и застенчивая на вид, одетая в обыкновенное деревенское платье». Она, действительно, была крестьянка новгородской губернии. Скрывалась она от преследований полиции тем, что, после каждой кражи, уезжала из Петербурга и самые похищенные вещи сбывала вне столицы. Таким способом, в течение нескольких лет, она обворовала более сорока квартир. Действовала ли эта замечательная воровка одна, или в компании, нам неизвестно. Весьма нередко случается, что такие мнимые кухарки являются только орудием и помощницами настоящих мастеров или целой даже шайки, высылающей их как бы на рекогносцировку. Кухарка или горничная, нанимаясь для этой цели в дом, изучает его, присматривается, куда прячутся деньги и ценные вещи, подмечает привычки хозяев и время их отлучек, а затем уже, по её указаниям, являются компаньоны и соединенными силами опустошают квартиру. Впрочем, большинство женщин-воровок из прислуги довольствуются кражами по мелочам и исподволь, чтобы не быть замеченными. Напр., были случаи, что горничные-воровки таким способом обкрадывали гардероб своих барынь, потихоньку и полегоньку таская ленточки, кружевца, платочки, воротнички и постепенно доходя до дележа с барыней её платьями и целыми штуками материй, отрезывая от них по нескольку аршин; но попадаются изредка среди воровок этой категории и очень серьезные хищницы на значительные суммы. Произошел такой, притом, очень романический случай в 1868 г.
У жены церемониймейстера двора его императорского величества Дурасова, в одно майское утро была обнаружена пропажа из шкатулки бриллиантов, ценностью на 70,000 рублей. Следов пропажи не было никаких и, заявляя о ней полиции, гг. Дурасовы ни на кого из своей прислуги не заявили подозрения. Менее всего могли они подозревать в этом горничную г-жи Дурасовой, девушку Полину, с детства «облагодетельствованную» ими, по её собственному выражению, хорошо воспитанную, благонравную и, по-видимому, глубоко преданную своей госпоже. Между тем, «старанием полиции» обнаружилось, что кражу совершила именно Полина… Бедняжку попутала страстная любовь и стыд — в девичестве стать матерью! Эти-то чувства сделали её слепым орудием в руках её «предмета», вора уже по призванию, притом субъекта крайне бессердечного и распутного, каких немало вырабатывает у нас лакейская среда. За несколько месяцев до описываемого события, Полина влюбилась в лакея г. Дурасова, молодого человека, и вошла с ним в интимные сношения, результатом которых явилась у неё беременность… Результат этот ужасно смутил девушку и, во избежание позора для своей девической чести, она принялась настаивать, чтобы её возлюбленный женился на ней. Последний, как истый ловелас, сперва отшучивался и отговаривался, а потом поставил условием своей женитьбы, чтобы Полина украла у гг. Дурасовых деньги или драгоценные вещи, не менее, как на тысячу рублей, «для обеспечения их будущей супружеской жизни». Та сначала оттолкнула эту мысль с отвращением; но, несмотря на её мольбы, убеждения и уверения в невозможности решиться на такое преступление, к тому же, в доме где она облагодетельствована — соблазнитель стоял на своем и, угрожая не только отказаться от женитьбы, но и прервать дальнейшее близкое знакомство, довел наконец несчастную до согласия исполнить его подлое требование… Как-то раз во время обеда господ Полина похитила в будуаре г-жи Дурасовой её бриллианты и отнесла их потом своему любовнику, а тот распорядился заложить их в ссудной казне за 2,500 рублей, где они и были найдены полицией, изобличившей и самих похитителей.
Как мы уже заметили ранее, в большинстве домашних краж, совершаемых прислугою, фигурируют, в роли действующих лиц, служанки, что объясняется весьма просто огромным преобладанием женского пола над мужским в составе столичной домовой прислуги. Нельзя, впрочем, не заметить мимоходом, что в то время, как в других родах уголовных преступлений женщина вообще изобличается значительно реже мужчины, — в слабости к воровству и в решимости на его исполнение нежный пол не уступает грубому, а, быть может, даже превосходит его в количественном отношении. По крайней мере, в Петербурге, во всех почти родах краж, женщины попадаются не реже мужчин. Но кончим однако наш обзор домашних, квартирных краж.
Говоря о квартирных ворах из числа домашней прислуги, нельзя обойти дворников, нередко изобличающихся если не в прямом, то в косвенном участии в обкрадывании квартир, главным образом, в отсутствии квартирохозяев. Нужно сказать, что для вороватого дворника тут большой соблазн: ведь он, в некотором роде, охранительная и доверенная власть в доме, и, пользуясь прерогативами этой власти, может беспрепятственно взломать замки и разграбить охраняемое имущество. Такие случаи не могут назваться слишком редкими, а так как бывалый петербургский дворник — человек предусмотрительный и сведущий по уголовной следственной части, то, проворовашись, он для сокрытия следов преступления поднимается иногда на хитрости очень решительного свойства. Как-то в доме одной богатой вдовы тайного советника, в Малой Московской улице, случился пожар и — очень странным образом: загорелось в нежилом, закрытом помещении, именно в кладовой, где хранились меховые и многие другие ценные хозяйские вещи. Кладовая сгорела, но у полиции зародилось сомнение относительно причины пожара. Следствие повело к любопытным открытиям: в гардеробе жены старшего дворника и его родственницы, а также любовницы младшего дворника оказались роскошнейшие шубки, ротонды, бархатные мантильи и пр., которые вдова тайного советника признала своими, именно из числа хранившихся и, по-видимому, сгоревших от несчастного случая в кладовой… В конце концов, было дознано, что дворники обобрали хозяйскую кладовую и потом подожгли её, чтобы сжечь, так сказать, концы преступления.
Соблазняются нередко воровством в домах и квартирах разного рода ремесленники по части домоустройства: маляры, печники, обойщики и всего чаще полотеры, пользующиеся очень частым доступом во все комнаты жилья; но есть более интересная и замечательная категория домашних воров. Это — воры-родственники, иногда очень близкие к обкрадываемым лицам. С грустью должно сказать, что подобного сорта воры далеко не редкое в Петербурге явление и, притом, встречающееся преимущественно в высшем культурном слое. Мы заключаем так по значительному числу имеющихся в нашем материале случаев данной категории, доведенных до сведения полиции и суда; но нетрудно понять, что еще гораздо большая часть случаев не оглашается, оставаясь семейными тайнами, во избежание позора для фамилии и находя возмездие в домашних репрессалиях родственного суда. Нужно еще удивляться, что так много фактов этого рода делаются достоянием гласности, что по совокупности не может говорить в пользу процветания у нас семейного союза. Сошлемся однако на примеры, наиболее выдающиеся.
В 1872 г., в квартире одного генерал-лейтенанта, жившего по Крюкову каналу в доме Погребова, были обнаружены в разное время кражи денег на значительную сумму. Генерал сначала не знал на кого подумать, но наконец заподозрил часто гостившего у него племянника, молодого человека, блестящего лейб-гусарского юнкера. Посвященная в это подозрение, сыскная полиция стала негласно следить за юношей и «пришла к положительному заключению, что кража совершена им», в чём он сам, когда его накрыли и уличили, чистосердечно повинился.
Год спустя, аналогичную кражу совершил другой светский молодой человек у своего дяди-чиновника, заведовавшего делами княгини Барятинской. Проживая в доме дяди, он как-то вытащил из шкатулки принадлежавшие княгине 12 т. рублей, скрылся и пустился на широкую ногу жуировать, в компании с своим другом, лихим штабс-капитаном. Полиция бросилась по их следам в веселые заведения, где наши герои «обнаруживали особую щедрость»; но когда настигли их, где-то уж во Владимирской губернии, то из 12-ти тысяч третья часть была уже растрачена.
В описанных случаях хищники-родственники, по крайней мере, лакомились крупными кушами, стоящими, на воровской глазомер, риска попасть в тюрьму; а вот один юный барин, сын полковника, угодил в нее по обвинению отца в краже трех родительских рубашек, проданных на рынке за 60 коп. Печальную историю о себе и о своих отношениях к отцу рассказал на суде этот несчастный! Отец его, домовладелец, живя с какою-то женщиной и вместе с нею предаваясь запою, поселил сына на чердаке, не пускал к себе на глаза, и для пропитания открыл ему кредит в мелочной лавке на 20 коп. в сутки…
Практика петербургского мирового суда свидетельствует, что и нежные сердечные отношения двух полов нередко отравляются взаимными обвинениями в кражах. У одного доброго немца, ювелира по ремеслу, жила, «совсем как бы жена», соотечественница, «недурненькая собой блондинка», по аттестации репортерского отчета. Он был в летах, она — молодая; тем нежнее относился он к ней и, в знак своего благоволения, «предоставил ей право надевать на себя все драгоценные вещи, какие находились в его магазине». Она пользовалась этим правом так широко, что носила по 15-ти колец на пальцах зараз, и даже на кухне стряпала в бриллиантовых браслетах; но, с течением времени, одно это право перестало её удовлетворять, а между тем её экономный друг не хотел об этом догадаться… Что ж было с ним делать? Немочка надула губки, поссорилась со скупцом и бежала от него, не забыв захватить и все предоставленные ей для ношения безделушки. Немец, потеряв и любовь и золото, сначала умолял беглянку возвратиться в его объятия, а когда она неожиданно вышла замуж, вчинил иск, обвиняя её в краже.
Гораздо ординарнее и прозаичнее многочисленные иски мужей на жен и жен на мужей в похищениях. Подобные иски, вчиняемые обыкновенно на развалинах семейного очага, чаще всего бывают среди бедняков, людей пожилых и раздраженных лютой нуждою. Бедность — плохой цемент для сердечных союзов… Дико и странно звучат эти желчные жалобы и беспощадные обвинения «подруг жизни» и «возлюбленных супругов», вызывающие обыкновенно веселый смех в судейской публике и в самих судьях! И в самом деле, не смешон ли, напр., этот старик-чиновник, обвиняющий жену в краже у него пальто, стоимостью в 5 руб., и упорно требующий от судьи лишения её всех прав состояния и ссылки в Сибирь, — главным образом, для того, что тогда он вправе будет просить о разводе?.. Таковы почти все супружеские инкриминации в кражах, разнообразящие практику мировых судов и, по существу, относящиеся к другому порядку нравственных явлений, вне рамки настоящего этюда.
Значительную группу в области краж из помещений в постройках составляют случаи обкрадывания магазинов, лавок, контор, складов и пр. Кражи этого рода совершаются частью самими служащими в названных заведениях, а частью сторонними ворами, мастерами взломов. Может быть, не слишком явное, под благовидными масками, безнаказанное обкрадывание выручек и инвентарей в лавках, магазинах и разных промышленно-торговых заведениях сидельцами, приказчиками, конторщиками и всякими «подручными» — составляет самый распространенный и обширнейший вид воровства; но мы имеем здесь дело только с такими формами данной преступности, которые приводятся в известность и регламентируются в пределах юридического понятия о воровстве. Наживающийся обкрадыванием хозяина, будь то частное лицо или казна (или общество), остается вне этих пределов, пока не «пойман», а «пойманными» обыкновенно оказываются слишком нетерпеливые, легкомысленные и, в сущности, нерасчетливые хапуги, которые скандалезно рвут «куш» и трусливо улепетывают, для того чтобы всенародно прослыть ворами. Приемы их и средства очень просты и однообразны, разница бывает только в размерах краж, хотя кражи эти почти всегда крупные; предметом их служат преимущественно деньги и драгоценности. Перед нами проходит длинный ряд проворовавшихся казначеев, кассиров, банковских счетчиков и артельщиков, приказчиков «на вере», ювелирных подмастерьев и т. д.
Крупные кражи со взломом из магазинов и лавок, преимущественно таких, которые заключают в себе драгоценности (часы, серебряные, золотые и ювелирные вещи, дорогие материи и пр.), производятся обыкновенно полосой, как бы по поветрию. Так, в течение описываемого нами периода, таких полос было несколько, что объяснялось появлением целой шайки смелых воров, искусных во взломах. Взламывались иногда не только замки, но и каменные стены. Особенно замечательно было, по дерзости и размеру похищения, ограбление на Невском проспекте богатого часового магазина, из которого воры утащили несколько сот золотых и серебряных карманных часов с принадлежностями. Замечателен был также, в 1873 г., случай кражи со взломом из артиллерийского музея, в одном из зданий Петропавловской крепости, целой коллекции исторических орденов.
Что касается краж из магазинов и лавок сторонними лицами, то большею частью они производятся на глазах сидельцев, при посредстве известных уловок, основанных на обмане и частью на оптическом обмане. Существует на этот счет два способа. Первый состоит в том, что в магазин являются, с апломбом богачей, «прилично одетые» господа или госпожи, закупают на значительную сумму ценных товаров и, не рассчитываясь, приказывают прислать покупку к ним на дом; когда же покупка является по адресу, ловкие воры принимают её и, оставив посланца дожидаться их, скрываются из квартиры по черной лестнице. Весною 1877 г. один искусный мастер сих дел обокрал таким способом более десяти магазинов, в которых он закупал товар от имени известных в столице богатых коммерсантов: Сан-Галли, Гамбса, Кенига, Крона и др. Мастер этот был не единственный в своем роде за обозреваемый период. Другой способ, менее сложный, но более рискованный, практикуется преимущественно женщинами-воровками в магазинах мод и в ювелирных лавках. В одиночку, но чаще вдвоем и иногда целой компанией, воры этой категории являются в магазины, под видом очень разборчивых покупателей, роются в товарах, заставляя сидельцев таскать их на прилавок целыми кучами, и неощутительно припрятывают под полы и по карманам всё, что им приглянется, пользуясь производимой ими же суматохой. Обыкновенно тут происходит разделение труда: в то время, как одни члены ассоциации играют роль привередливых покупателей и отвлекают внимание торговцев, другие, представляя собою безучастных спутников первых, работают руками и набивают карманы. Воровство этого рода особенно бойко практикуется в горячие моменты торговли, когда магазины бывают битком набиты покупателями. Мы здесь переходим в особый, весьма разнообразный и богатый приключениями мир городских, наружных, если их можно так назвать, воров — «карманников» и престидижитаторов всякого сорта.
