Утромъ я пошелъ къ Федериго. Я чувствовалъ себя какъ бы совсѣмъ новымъ человѣкомъ, вновь обрѣлъ даръ слова и могъ высказать свою радость; вмѣстѣ съ тѣмъ я сталъ отзывчивѣе и къ окружающей жизни, чувствовалъ себя какъ бы старше, зрѣлѣе, и все это, благодаря росѣ поощренія, окропившей вчера дерево моей жизни! Надо было сегодня же навѣстить Санту; она, вѣдь, вчера слушала меня, и я жаждалъ упиться ея похвалами. Маретти принялъ меня восторженно, но сказалъ, что Санта всю ночь провела въ сильной лихорадкѣ и теперь спитъ. Онъ надѣялся, что сонъ подкрѣпитъ ее и просилъ меня опять зайти къ нимъ вечеромъ. Обѣдалъ я съ Федериго и моими новыми друзьями; тосты слѣдовали за тостами, пили то Lacrymæ Christi, то калабрійское вино. Наконецъ, я отказался пить, чувствуя, что кровь во мнѣ разгорѣлась, хотя друзья и уговаривали меня прохладиться шампанскимъ. Разстались мы въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Выйдя на улицу, мы увидѣли зарево сильнаго изверженія. Многіе уже спѣшили въ экипажахъ на мѣсто катастрофы, чтобы полюбоваться этимъ грознымъ, но прекраснымъ зрѣлищемъ вблизи. Я же поспѣшилъ къ Сантѣ. Было это вскорѣ послѣ Ave Maria. Санта была дома одна и, по словамъ горничной, чувствовала себя лучше; сонъ подкрѣпилъ ее, и я могъ войти къ ней; кромѣ же меня она не велѣла принимать никого.
Я вошелъ въ прелестную, уютную комнату; окна были завѣшаны длинными плотными занавѣсями; въ углу красовалась чудная мраморная статуя Амура, точившаго стрѣлы; причудливой конструкціи лампа бросала на все какой-то волшебный отблескъ; Санта въ пеньюарѣ лежала на мягкой шелковой кушеткѣ. Увидя меня, она полуприподнялась, придерживая одною рукою одѣяло, а другую протянула мнѣ.
— Антоніо!—сказала она.—Какъ это было великолѣпно! Счастливецъ! Вы всѣхъ привели въ восторгъ! Ахъ, вы не знаете, какъ я боялась за васъ, какъ билось мое сердце и какъ я была счастлива, убѣдившись, что вы превзошли всѣ мои ожиданія!—Я низко поклонился и спросилъ о ея здоровьи. Она протянула мнѣ руку, говоря, что ей лучше.—Даже гораздо лучше!—повторила она.—Вы тоже какъ будто переродились! Какъ вы были хороши вчера! Вдохновеніе преобразило васъ въ какое-то идеальное существо! И въ каждомъ стихотвореніи я узнавала васъ! Слушая о маленькомъ мальчикѣ и художникѣ, заблудившихся въ катакомбахъ, я представляла себѣ васъ и Федериго!
— Такъ оно и было!—сказалъ я.—Я самъ пережилъ все, о чемъ пѣлъ вчера.
— Да!—сказала она.—Вы сами пережили все, пережили и блаженство и муки любви! Дай же вамъ Богъ извѣдать то счастье, котораго вы достойны!
Я заговорилъ о томъ превращеніи, которое испытывалъ во всемъ своемъ существѣ и которое заставляло меня смотрѣть на жизнь совсѣмъ иными глазами. Санта слушала меня, не выпуская моей руки и не сводя съ меня своихъ темныхъ выразительныхъ глазъ. Она была сегодня еще прекраснѣе обыкновеннаго; легкій румянецъ игралъ на ея щекахъ, длинные блестящіе волосы были гладко зачесаны назадъ и открывали прекрасно сформированный лобъ; она напоминала Юнону, изваянную Фидіемъ.
— Да, вы должны жить для свѣта!—сказала она.—Вы его достояніе! Вы можете радовать и восхищать своимъ талантомъ милліоны людей, такъ не давайте же себѣ мучиться мыслью о какомъ-нибудь одномъ существѣ! Вы достойны любви, вы восхищаете своею душою, своимъ талантомъ!—Съ этими словами она притянула меня къ себѣ на кушетку.—Надо намъ поговорить серьезно. Мы еще не бесѣдовали съ вами, какъ слѣдуетъ, съ того самого вечера, когда вы были такъ удручены горемъ… Вы, кажется… какъ бы это сказать?.. не поняли меня тогда!..
Да, такъ оно и было, и я много разъ уже упрекалъ себя за это.—Я недостоинъ вашей доброты!—сказалъ я, цѣлуя ея руку и прямо и просто глядя въ ея темные глаза, смотрѣвшіе на меня какъ-то особенно пристально, словно прожигавшіе меня насквозь. Погляди на насъ въ эту минуту кто-нибудь посторонній, онъ навѣрное нашелъ бы тѣни тамъ, гдѣ я видѣлъ одинъ свѣтъ; я смотрѣлъ въ эту минуту на Санту, какъ на сестру. Она и сама, видимо, была тронута; грудь ея высоко вздымалась, и она развязала поясъ, чтобы дышать свободнѣе.
— Вы достойны меня!—сказала она.—Умъ и красота дѣлаютъ васъ достойнымъ каждой женщины!—Она положила мнѣ руку на плечо, посмотрѣла мнѣ въ глаза и съ какою-то многозначительною улыбкою добавила:—И я могла думать, что вы живете только въ мірѣ идеаловъ! Вашъ умъ, ваше образованіе даруютъ вамъ побѣду! Вотъ почему лихорадочный жаръ горѣлъ у меня въ крови, вотъ почему я была больна!.. Вы можете сдѣлать со мной все, Антоніо! Я день и ночь думаю, мечтаю о вашей любви, жажду вашихъ поцѣлуевъ!—Она крѣпко прижала меня къ своей груди; губы ея горѣли, и поцѣлуй ея зажегъ во мнѣ всю кровь… Матерь Божія! Со стѣны упало на меня въ эту минуту Твое святое изображеніе! Да, это была не случайность! Нѣтъ, Ты сама дотронулась до моего чела, Ты не дала мнѣ пасть въ бездну пагубной страсти!
— Нѣтъ! Нѣтъ!—вскричалъ я и вскочилъ съ кушетки. Кровь во мнѣ горѣла, словно расплавленная лава.
— Антоніо!—воскликнула она.—Убей меня, но не уходи!—Ея щеки, ея глаза, все лицо ея дышало страстью, и она была въ эту минуту дивно хороша! Это было живое изображеніе красоты, набросанное пламенными чертами. Трепетъ пробѣжалъ у меня по тѣлу, и я, не говоря ни слова, выбѣжалъ изъ комнаты и помчался внизъ по лѣстницѣ, словно за мной гнался злой духъ.
Въ воздухѣ было разлито такое же пламя, какъ и въ моей крови. Везувій стоялъ весь въ огнѣ; изверженіе освѣщало и городъ, и всѣ окрестности. «Воздуха! Воздуха!» Я просто задыхался, поспѣшилъ на набережную и спустился къ самой водѣ. Отъ прилива крови къ головѣ у меня горѣли даже глаза. Я освѣжилъ свой лобъ соленою водою, разстегнулъ жилетъ, чтобы было прохладнѣе, но самый воздухъ пылалъ отъ жара, на морѣ игралъ багровый отблескъ огненной лавы, мощнымъ потокомъ струившейся изъ кратера. Предо мною же, какъ живая, все стояла Санта, смотрѣвшая на меня умоляющимъ, пламеннымъ взоромъ. Слова ея: «Убей меня, но не уходи!» не переставали звучать у меня въ ушахъ. Я закрылъ глаза и вознесъ мысли къ Богу, но пламя грѣха словно опалило имъ крылья, и онѣ безсильно опустились. Не мудрено, что человѣкъ изнемогаетъ подъ бременемъ дурной совѣсти, если одна мысль о грѣхѣ такъ удручаетъ и обезсиливаетъ его!
— Не желаетъ-ли Eccellenza переѣхать къ Торре дель Аннунціата?—раздался возлѣ меня чей-то голосъ, и имя Аннунціаты вновь взволновало мою душу.
— Лава протекаетъ три аршина въ минуту!—продолжалъ перевозчикъ, причаливая къ берегу.—Въ полчаса мы будемъ на мѣстѣ.
«На морѣ прохладнѣе!» подумалъ я и вскочилъ въ лодку. Перевозчикъ отчалилъ, поднялъ парусъ, и мы понеслись по багровой водѣ на крыльяхъ вѣтра. Прохладный вѣтерокъ обдувалъ мои щеки, я сталъ дышать свободнѣе и, когда мы пристали къ противоположному берегу залива, уже чувствовалъ себя значительно лучше, спокойнѣе. «Никогда больше не пойду къ Сантѣ!» твердо рѣшилъ я. «Я убѣгу отъ прекрасной змѣи, показывающей мнѣ плодъ познанія добра и зла! Пусть смѣются надо мною: мнѣ легче перенести насмѣшки людскія, нежели отчаянные вопли моего собственнаго сердца. Мадонна уронила со стѣны Свое святое изображеніе, чтобы помѣшать моему паденію!» Я глубоко чувствовалъ Ея милость ко мнѣ, и душа моя прониклась несказанною радостью,—сердце мое воспѣвало побѣду добрыхъ, благородныхъ стремленій, я опять былъ чистъ душою и помыслами, какъ дитя! «Отецъ, устрой все къ лучшему!» прошепталъ я, и радостно, словно счастье мое уже было упрочено, побѣжалъ по улицамъ маленькаго городка, направляясь къ большой дорогѣ.
Здѣсь царила страшная суматоха. Кареты и кабріолеты, переполненные людьми, безостановочно мчались мимо; слышались вопли отчаянія, восклицанія восторга и пѣніе; вся окрестность была какъ бы объята пламенемъ. Потокъ лавы уже достигъ одного изъ маленькихъ городковъ, расположенныхъ на скатѣ горы, и жители торопились спасти свою жизнь и имущество. Навстрѣчу мнѣ то и дѣло попадались женщины съ грудными дѣтьми на рукахъ и съ узелками подъ мышками. Всѣ онѣ плакали и вопили; я раздѣлилъ между первыми же попавшимися мнѣ на встрѣчу бывшую при мнѣ небольшую сумму денегъ. Затѣмъ я послѣдовалъ за общимъ потокомъ народа, стремившимся къ мѣсту катастрофы, по дорогѣ между двумя рядами виноградниковъ. Вотъ, между вулканомъ и нами остался лишь небольшой виноградникъ. Потокъ лавы, низвергавшійся съ вершины горы, заливалъ строенія и стѣны. Стоны и вопли бѣглецовъ, восторженные возгласы иностранцевъ, любовавшихся величественнымъ зрѣлищемъ, крики кучеровъ и торговцевъ, толпы подвыпившихъ крестьянъ, толпившихся возлѣ продавцовъ водки, всадники и экипажи—все это, освѣщенное огненнымъ заревомъ, представляло картину, которую во всей ея цѣлости и не описать, не передать словами. Можно было подойти почти къ самому потоку лавы, текущему по одному опредѣленному направленію. Многіе обмакивали въ нее палки или монеты и вытаскивали ихъ обратно покрытыми лавою. Но что за грозно-прекрасное зрѣлище представлялось нашимъ глазамъ, когда отъ огненной массы, катившейся съ высоты, отрывался словно морской валъ! Оторвавшійся кусокъ сіялъ лучезарною звѣздой, затѣмъ, подъ вліяніемъ воздуха, края его охлаждались и чернѣли, и огненная середина казалась кускомъ золота въ черной оправѣ. На одно изъ деревьевъ въ виноградникѣ повѣсили образъ Мадонны въ надеждѣ, что пламя остановится предъ святыней, но оно продолжало разливаться. Листья на высокихъ деревьяхъ свертывались отъ жары въ трубочки, а вершины пригибались къ землѣ, словно прося пощады. Взоры толпы съ упованіемъ смотрѣли на святое изображеніе, но дерево склонялось къ огненному потоку все ниже и ниже. Возлѣ меня стоялъ капуцинъ; онъ воздѣлъ руки къ небу и громко воскликнулъ: «Образъ Мадонны сгоритъ! Спасите его, и Она спасетъ васъ всѣхъ отъ огня и пламени!» Никто не трогался съ мѣста; всѣ словно оцѣпенѣли отъ ужаса. Вдругъ сквозь толпу пробилась женщина и, призывая Мадонну, хотѣла броситься навстрѣчу огненной смерти. Но въ ту же минуту возлѣ нея очутился какой-то офицеръ верхомъ на лошади и преградилъ женщинѣ дорогу своимъ обнаженнымъ мечомъ.
— Безумная!—воскликнулъ онъ.—Мадонна не нуждается въ твоей помощи! Она хочетъ, чтобы ея дурно-написанное изображеніе, оскверненное руками грѣшниковъ, сгорѣло въ огнѣ!—Это былъ Бернардо; я узналъ его по голосу. Его находчивость спасла человѣческую жизнь, не оскорбляя религіознаго чувства народа. Я проникся уваженіемъ къ нему и отъ души пожелалъ, чтобы ничто не разлучало насъ съ нимъ. Но какъ ни влекло меня къ нему мое сердце, я не рѣшился подойти.
Огненный потокъ уже покрылъ и дерево, и образъ Мадонны. Я стоялъ неподалеку отъ того мѣста, прислонясь къ стѣнѣ, близь которой сидѣла за столомъ группа иностранцевъ.
— Антоніо! Ты-ли это?—услышалъ я вдругъ позади себя чей-то голосъ. Я обернулся, думая, что это заговорилъ со мной Бернардо; въ ту же минуту кто-то пожалъ мнѣ руку; это былъ Фабіани, мужъ Франчески, знававшій меня еще ребенкомъ! А я-то, судя по письму Eccellenza, думалъ, что и онъ тоже сердится на меня!—Такъ вотъ гдѣ мы встрѣтились!—продолжалъ онъ.—Франческа будетъ рада видѣть тебя. Но съ твоей стороны нехорошо, что ты до сихъ поръ не отыскалъ насъ здѣсь! Мы, вѣдь, уже цѣлую недѣлю живемъ въ Кастелламаре.
— Я не зналъ!—отвѣтилъ я.—А кромѣ того…
— Да, да, ты, вѣдь, вдругъ сталъ другимъ человѣкомъ, влюбился и даже,—прибавилъ онъ болѣе серьезнымъ тономъ:—дрался на дуэли, а потомъ бѣжалъ, чего ужъ я никакъ не могу одобрить. Мы были очень поражены, узнавъ обо всемъ этомъ отъ Eccellenza. Онъ, конечно, писалъ тебѣ и, вѣроятно, не особенно ласково!
Сердце мое сильно билось; я опять почувствовалъ себя опутаннымъ цѣпью благодѣяній и съ прискорбіемъ выразилъ сожалѣніе о томъ, что благодѣтели мои отвернулись отъ меня.
— Полно, полно, Антоніо!—сказалъ Фабіани.—Ничего такого нѣтъ! Садись со мною въ карету; для Франчески твое появленіе будетъ пріятнымъ сюрпризомъ. Мы живо будемъ въ Кастелламаре, а въ гостиницѣ найдется мѣсто и для тебя. Ты долженъ разсказать мнѣ обо всемъ. Глупо отчаиваться! Eccellenza горячъ, ты его знаешь, но все еще обойдется!
— Нѣтъ, я не могу!—вполголоса отвѣтилъ я, опять впадая въ уныніе.
— Можешь и долженъ!—сказалъ Фабіани твердо и повлекъ меня къ каретѣ. Я долженъ былъ разсказать ему все.—Надѣюсь, что ты не импровизируешь?—спросилъ онъ съ улыбкой, когда я дошелъ до приключенія въ разбойничьей пещерѣ.—Все это до того романтично, что разсказъ твой кажется скорѣе продиктованнымъ фантазіей, нежели памятью!.. Ну, это черезчуръ сурово!—отозвался онъ, узнавъ содержаніе письма Eccellenza.—Но видишь-ли, онъ оттого такъ строго и отнесся къ тебѣ, что любитъ тебя. Ты, однако, надѣюсь, не выступалъ еще на театральныхъ подмосткахъ?
— Вчера вечеромъ!—отвѣтилъ я.
— Смѣло! Ну и что же?
— Я имѣлъ огромный успѣхъ! Меня вызвали два раза!
— Вотъ какъ!—Въ тонѣ его звучало сомнѣніе, которое больно уязвило меня, но чувство благодарности, которою я былъ обязанъ его семьѣ, сковало мои уста. Мнѣ было неловко предстать передъ Франческою; я, вѣдь, зналъ ея строгіе принципы. Но Фабіани шутливо успокоивалъ меня, говоря, что на этотъ разъ дѣло обойдется безъ грозной проповѣди, маленькой же головомойки я заслуживалъ.
Мы подъѣхали къ гостиницѣ.—А, Фабіани!—воскликнулъ молодой, щегольски одѣтый и завитой господинъ, бросаясь ему навстрѣчу.—Хорошо, что ты пріѣхалъ! Твоя синьора ждетъ тебя, не дождется. А!—прибавилъ онъ, увидавъ меня:—Ты привезъ съ собой молодого импровизатора!.. Ченчи, не такъ-ли?
— Ченчи?—повторилъ Фабіани, удивленно глядя на меня.
— Я выставилъ это имя на афишѣ!—отвѣтилъ я.
— Вотъ какъ!—сказалъ онъ.—Что же, это умно!
— Вотъ кто мастерски воспѣваетъ любовь!—продолжалъ незнакомецъ.—Жаль, что тебя не было вчера въ Санъ-Карло! Это такой талантъ!—Тутъ онъ любезно протянулъ мнѣ руку и выразилъ свое удовольствіе познакомиться со мною.—Я ужинаю съ вами!—обратился онъ затѣмъ къ Фабіани.—Я самъ напрашиваюсь, чтобы имѣть удовольствіе насладиться обществомъ нашего превосходнаго пѣвца! Ты и твоя супруга, надѣюсь, не закроете передо мною дверей?..
— Ты всегда желанный гость! Самъ знаешь!—отвѣтилъ Фабіани.
— Ну, такъ представь же меня господину импровизатору!
— Что за церемоніи!—сказалъ Фабіани.—Мы съ нимъ такъ близко знакомы, что моимъ друзьямъ нѣтъ надобности представляться ему. Онъ, конечно, за честь почтетъ познакомиться съ тобою.—Я поклонился, хотя и не особенно былъ доволенъ тономъ и выраженіями Фабіани.
— Ну, такъ я представлюсь самъ!—сказалъ незнакомецъ.—Васъ я уже имѣю честь знать, меня же зовутъ Дженаро. Я офицеръ королевской гвардіи и изъ хорошей, многіе говорятъ даже—первой неаполитанской фамиліи! Можетъ статься, это и правда! Особенно любятъ утверждать это мои тетушки!.. Но я несказанно радъ познакомиться съ такимъ даровитымъ молодымъ человѣкомъ, который…
— Довольно, довольно!—перебилъ Фабіани.—Онъ не привыкъ къ подобному обращенію. Ну, теперь вы знаете другъ друга. Франческа ждетъ насъ. Предстоитъ сцена примиренія между нею и твоимъ импровизаторомъ. Можетъ быть, тогда тебѣ и выпадетъ случай вновь блеснуть своимъ краснорѣчіемъ.—Послѣдняя фраза тоже была мнѣ не по сердцу, но Фабіани и Дженаро были, вѣдь, друзьями, да и какъ могъ Фабіани войти въ мое положеніе? Онъ ввелъ насъ къ Франческѣ; я невольно отступилъ на нѣсколько шаговъ назадъ.
— Наконецъ-то, милый мой Фабіани!—сказала она.
— Наконецъ!—повторилъ онъ.—Да и не одинъ, а съ двумя гостями!
— Антоніо!—громко вырвалось у нея, но затѣмъ она понизила голосъ:—Синьоръ Антоніо!—И она устремила на насъ съ Фабіани строгій, серьезный взглядъ. Я поклонился, хотѣлъ было поцѣловать ея руку, но она какъ будто не замѣтила этого и протянула руку Дженаро, выражая свое удовольствіе видѣть его у себя за ужиномъ.—Разскажи же мнѣ объ изверженіи!—обратилась она затѣмъ къ мужу.—Что, потокъ лавы перемѣнилъ направленіе?
Фабіани удовлетворилъ ея любопытство, а затѣмъ расказалъ о нашей встрѣчѣ и прибавилъ, что я теперь у нея въ гостяхъ и что она поэтому должна сложить гнѣвъ на милость.
— Да, да, хоть я и не знаю, въ чемъ онъ провинился!—подхватилъ Дженаро.—Но генію прощается все!
— Вы сегодня въ превосходномъ расположеніи духа!—сказала ему Франческа и, милостиво кивнувъ мнѣ, стала увѣрять Дженаро, что ей не за что прощать меня.—Ну, что у васъ новаго сегодня?—спросила она его затѣмъ.—Что говорятъ французскія газеты? Какъ вы провели вчерашній вечеръ?
На первые вопросы онъ отвѣтилъ вскользь, послѣдній же видимо интересовалъ его, и онъ пустился въ подробности.
— Я былъ въ театрѣ, слушалъ послѣдній актъ «Цирульника». Жозефина пѣла, какъ ангелъ, но послѣ Аннунціаты никто, вѣдь, не можетъ удовлетворить. Я, впрочемъ, зашелъ главнымъ образомъ ради дебюта новаго импровизатора.
— Что же, остались довольны?—спросила Франческа.
— Онъ превзошелъ мои ожиданія, да и не мои одни! Я не желаю льстить ему, да онъ и не нуждается въ моей ничтожной критикѣ, но скажу я вамъ, вотъ это такъ импровизаторъ! Онъ увлекъ насъ всѣхъ! Сколько чувства, какая богатая фантазія! Онъ пѣлъ и о Тассо, и о Сафо, и о катакомбахъ! Стоило бы записать и сохранить всѣ эти стихи!
— Да, такому счастливому таланту нельзя не удивляться!—сказала Франческа.—Хотѣлось бы мнѣ быть тамъ вчера!
— Да, вѣдь, импровизаторъ-то здѣсь на лицо!—сказалъ Дженаро, указывая на меня.
— Антоніо?!—вопросительно протянула она.—Развѣ онъ импровизировалъ?
— И еще какъ! Мастерски!—отвѣтилъ Дженаро.—Но, вѣдь, вы же знаете синьора и должны были слышать его раньше?
— Слышали, слышали, и даже часто!—сказала она, смѣясь.—Онъ еще мальчикомъ удивлялъ насъ.
— Я даже увѣнчалъ его въ первый разъ лаврами!—такъ же шутливо прибавилъ Фабіани.—Онъ воспѣлъ мою жену—тогда еще невѣсту. Вотъ я, какъ влюбленный, и почтилъ ее въ лицѣ ея пѣвца. Но теперь за столъ! Ты поведешь Франческу, а такъ какъ дамъ больше нѣтъ, то мы пойдемъ съ импровизаторомъ. Синьоръ Антоніо! Предлагаю вамъ свою руку!—И онъ ввелъ меня вслѣдъ за другими въ столовую.
— Но почему ты никогда не говорилъ мнѣ о Ченчи, или какъ тамъ настоящее имя нашего молодого импровизатора?—сказалъ Дженаро, обращаясь къ Фабіани.
— Мы зовемъ его Антоніо!—сказалъ Фабіани.—И мы даже не знали, что онъ выступилъ въ качествѣ импровизатора. Вотъ отчего я и говорилъ о примиреніи. Надо сказать тебѣ, что онъ какъ бы членъ нашей семьи. Не правда-ли, Антоніо?—Я поклонился и поблагодарилъ его взглядомъ.—Онъ отличный малый, про характеръ его тоже нельзя сказать ничего дурного; одно—серьезно учиться не хочетъ!
— Ну, если онъ предпочитаетъ учиться всему изъ великой книги природы, такъ бѣды еще нѣтъ!
— Вы не должны захваливать его!—шутливо прервала его Франческа.—Мы-то думали, что онъ весь ушелъ въ своихъ классиковъ, въ физику и математику, а онъ себѣ сгоралъ въ это время отъ любви къ молодой пѣвицѣ!
— Значитъ, въ немъ заговорило чувство!—сказалъ Дженаро.—А она красива? Какъ ее зовутъ?
— Аннунціата!—отвѣтила Франческа.—Дивный талантъ! Удивительная женщина!
— О, въ нее я и самъ былъ влюбленъ! У него есть вкусъ! За здоровье Аннунціаты, господинъ импровизаторъ!—Онъ чокнулся со мной. Я не могъ вымолвить ни слова. Мнѣ было больно, что Фабіани такъ легко относился къ моему чувству и бередилъ мою рану въ присутствіи посторонняго. Но, вѣдь, онъ смотрѣлъ на все совсѣмъ иными глазами, нежели я.
— Да!—продолжалъ, между тѣмъ, Фабіани.—Онъ даже дрался изъ за нея на дуэли, прострѣлилъ своему сопернику, племяннику сенатора, бокъ, ну и долженъ былъ бѣжать изъ Рима. Богъ знаетъ, какъ онъ перебрался черезъ границу. А вотъ теперь взялъ да выступилъ въ Санъ-Карло. Право, я и не ожидалъ отъ него такой прыти!
— Племяннику сенатора?—повторилъ Дженаро.—Вотъ интересно! А онъ какъ-разъ прибылъ сюда на-дняхъ и поступилъ на королевскую службу. Я провелъ съ нимъ вечеръ. Красивый, интересный молодой человѣкъ… А! Теперь я понялъ все! Аннунціата скоро пріѣдетъ сюда, и возлюбленный поспѣшилъ впередъ. Скоро, вѣроятно, мы прочтемъ на афишѣ, что пѣвица поетъ въ послѣдній разъ!
— Вы думаете, онъ женится на ней?—спросила Франческа.—Но, вѣдь, это вызвало бы семейный скандалъ!
— Бывали примѣры,—сказалъ я дрожащимъ голосомъ:—что люди благороднаго званія считали за честь для себя и за счастье получить руку артистки!
— За счастье, можетъ быть, но за честь—никогда!—сказала она.
— И за честь, синьора!—вмѣшался Дженаро.—Я бы самъ почелъ за честь, если бы она остановила свой выборъ на мнѣ! Думаю, что и другіе тоже.—И они долго, долго еще говорили объ Аннунціатѣ и Бернардо, забывая, какою тяжестью ложилось мнѣ на сердце каждое ихъ слово.—Но вы должны доставить намъ удовольствіе своей импровизаціей! Синьора задастъ вамъ тему!—вдругъ сказалъ Дженаро.
— Хорошо!—сказала, улыбаясь, Франческа.—Воспой намъ любовь. Это самая интересная тема для Дженаро, да и твоему сердцу она очень близка.
— Да, да, любовь и Аннунціату!—повторилъ Дженаро.
— Въ другой разъ я готовъ на все, чего вы потребуете!—сказалъ я.—Но сегодня я не могу,—я несовсѣмъ здоровъ. Я безъ плаща проѣхался по морю, отъ потоковъ лавы разливался такой жаръ, а потомъ я опять ѣхалъ по вечернему холоду…
Дженаро продолжалъ настаивать, но я не могъ принудить себя пѣть въ этомъ мѣстѣ и на эту тему.
— Онъ уже усвоилъ себѣ замашки артистовъ!—сказала Франческа. Онъ хочетъ, чтобы его упрашивали. Ты, пожалуй, не захочешь и поѣхать съ нами завтра въ Пестумъ? А тамъ ты могъ бы запастись впечатлѣніями для своихъ импровизацій! Но, конечно, надо заставить просить себя, хоть и врядъ-ли что́ можетъ задерживать тебя въ Неаполѣ.—Я смущенно поклонился, не находя предлога для отказа.
— Да, да, онъ долженъ ѣхать съ нами!—воскликнулъ Дженаро.—Тамъ, въ греческихъ храмахъ, на него снизойдетъ вдохновеніе, и онъ запоетъ, какъ самъ Пиндаръ!
— Мы ѣдемъ завтра!—сказалъ Фабіани.—Вся поѣздка займетъ четыре дня. На обратномъ пути мы посѣтимъ Амальфи и Капри. Такъ ты съ нами?
Скажи я «нѣтъ», это, какъ видно изъ послѣдствій, можетъ быть, измѣнило бы все мое будущее. Эта короткая четырехдневная поѣздка стоила мнѣ шести лѣтъ жизни. И еще говорятъ, что человѣкъ свободенъ въ своихъ поступкахъ! Да, мы свободны ухватиться за нити, которыя лежатъ передъ нами, но мы не видимъ, къ чему онѣ прикрѣплены. Я поблагодарилъ за приглашеніе и согласился—схватился за нить и плотнѣе затянулъ завѣсою свое будущее.
— Завтра мы еще поговоримъ!—сказала Франческа, прощаясь со мною послѣ ужина и протягивая мнѣ для поцѣлуя руку.
— Я сегодня же напишу Eccellenza!—сказалъ Фабіани.—Я хочу подготовить примиреніе.
— А я постараюсь увидѣть во снѣ Аннунціату!—сказалъ Дженаро.—Вы, вѣдь, не вызовете меня за это на дуэль!—прибавилъ онъ, смѣясь и пожимая мнѣ руку.
Я написалъ нѣсколько словъ Федериго, сообщая ему о встрѣчѣ съ родственниками Eccellenza и о моемъ отъѣздѣ на нѣсколько дней. Окончивъ письмо, я отдался волновавшимъ меня чувствамъ. Сколько принесъ мнѣ съ собою сегодняшній вечеръ! Какое неожиданное стеченіе обстоятельствъ! Я вспоминалъ Санту, Бернардо передъ пылавшимъ образомъ Мадонны, и эти послѣдніе часы, обновившіе для меня прежнія отношенія. Вчера совсѣмъ чужая для меня публика восторженно рукоплескала мнѣ, еще сегодня вечеромъ прекрасная женщина молила меня объ одномъ ласковомъ взглядѣ, а, часъ спустя, я сидѣлъ среди друзей, которымъ былъ обязанъ всѣмъ, и опять превратился въ бѣдняка, первымъ долгомъ котораго была благодарность!
Но, вѣдь, Франческа и Фабіани были любезны со мною! Они приняли блуднаго сына, посадили меня съ собою за столъ, пригласили участвовать въ ихъ поѣздкѣ,—благодѣяніе за благодѣяніемъ, они любили меня!.. Но небрежно швыряемый даръ богача тяжелымъ камнемъ ложится на сердце бѣдняка!