— Я сегодня же напишу Eccellenza!—сказалъ Фабіани.—Я хочу подготовить примиреніе.
— А я постараюсь увидѣть во снѣ Аннунціату!—сказалъ Дженаро.—Вы, вѣдь, не вызовете меня за это на дуэль!—прибавилъ онъ, смѣясь и пожимая мнѣ руку.
Я написалъ нѣсколько словъ Федериго, сообщая ему о встрѣчѣ съ родственниками Eccellenza и о моемъ отъѣздѣ на нѣсколько дней. Окончивъ письмо, я отдался волновавшимъ меня чувствамъ. Сколько принесъ мнѣ съ собою сегодняшній вечеръ! Какое неожиданное стеченіе обстоятельствъ! Я вспоминалъ Санту, Бернардо передъ пылавшимъ образомъ Мадонны, и эти послѣдніе часы, обновившіе для меня прежнія отношенія. Вчера совсѣмъ чужая для меня публика восторженно рукоплескала мнѣ, еще сегодня вечеромъ прекрасная женщина молила меня объ одномъ ласковомъ взглядѣ, а, часъ спустя, я сидѣлъ среди друзей, которымъ былъ обязанъ всѣмъ, и опять превратился въ бѣдняка, первымъ долгомъ котораго была благодарность!
Но, вѣдь, Франческа и Фабіани были любезны со мною! Они приняли блуднаго сына, посадили меня съ собою за столъ, пригласили участвовать въ ихъ поѣздкѣ,—благодѣяніе за благодѣяніемъ, они любили меня!.. Но небрежно швыряемый даръ богача тяжелымъ камнемъ ложится на сердце бѣдняка!
— Я сегодня же напишу Eccellenza! — сказал Фабиани. — Я хочу подготовить примирение.
— А я постараюсь увидеть во сне Аннунциату! — сказал Дженаро. — Вы, ведь, не вызовете меня за это на дуэль! — прибавил он, смеясь и пожимая мне руку.
Я написал несколько слов Федериго, сообщая ему о встрече с родственниками Eccellenza и о моём отъезде на несколько дней. Окончив письмо, я отдался волновавшим меня чувствам. Сколько принёс мне с собою сегодняшний вечер! Какое неожиданное стечение обстоятельств! Я вспоминал Санту, Бернардо перед пылавшим образом Мадонны, и эти последние часы, обновившие для меня прежние отношения. Вчера совсем чужая для меня публика восторженно рукоплескала мне, ещё сегодня вечером прекрасная женщина молила меня об одном ласковом взгляде, а, час спустя, я сидел среди друзей, которым был обязан всем, и опять превратился в бедняка, первым долгом которого была благодарность!
Но, ведь, Франческа и Фабиани были любезны со мною! Они приняли блудного сына, посадили меня с собою за стол, пригласили участвовать в их поездке, — благодеяние за благодеянием, они любили меня!.. Но небрежно швыряемый дар богача тяжёлым камнем ложится на сердце бедняка!
Красотъ Италіи нечего искать въ Кампаньѣ или въ Римѣ; я насладился ими мелькомъ только въ поѣздку на озеро Неми, да на пути въ Неаполь. Поэтому красоты, открывшіяся мнѣ во время четырехдневнаго путешествія съ Фабіани и Франческою, подѣйствовали на меня еще сильнѣе, нежели на туристовъ-иностранцевъ, знакомыхъ съ красотами другихъ странъ и такимъ образомъ имѣющихъ возможность сравнивать. Въ памяти моей эта поѣздка представляется мнѣ путешествіемъ въ волшебное царство, въ міръ фантазіи, но какъ передать, какъ описать картины, которыми упивались тогда мой взоръ, вся моя душа! Красотъ природы нельзя передать словами. Слова примыкаютъ къ словамъ, какъ кусочки мозаики, и вся картина создается лишь по частямъ, постепенно, а не предстаетъ взору сразу во всей своей величавой цѣлости, какъ въ дѣйствительности. Разсказчикъ рисуетъ отдѣльныя ея части, и слушатель уже самъ долженъ составить изъ нихъ цѣлое; но сколькимъ бы лицамъ ее не описывали, всѣ представятъ ее себѣ различно. Однимъ словомъ, въ данномъ случаѣ происходитъ то же, что бываетъ, если говорятъ о какомъ-нибудь красивомъ лицѣ: описывая отдѣльныя черты его, вы все-
Красот Италии нечего искать в Кампанье или в Риме; я насладился ими мельком только в поездку на озеро Неми, да на пути в Неаполь. Поэтому красоты, открывшиеся мне во время четырёхдневного путешествия с Фабиани и Франческою, подействовали на меня ещё сильнее, нежели на туристов-иностранцев, знакомых с красотами других стран и таким образом имеющих возможность сравнивать. В памяти моей эта поездка представляется мне путешествием в волшебное царство, в мир фантазии, но как передать, как описать картины, которыми упивались тогда мой взор, вся моя душа! Красот природы нельзя передать словами. Слова примыкают к словам, как кусочки мозаики, и вся картина создается лишь по частям, постепенно, а не предстает взору сразу во всей своей величавой целости, как в действительности. Рассказчик рисует отдельные её части, и слушатель уже сам должен составить из них целое; но скольким бы лицам её не описывали, все представят её себе различно. Одним словом, в данном случае происходит то же, что бывает, если говорят о каком-нибудь красивом лице: описывая отдельные черты его, вы всё-
