Я сказалъ въ началѣ, что былъ посланъ въ Московію блаженной памяти императоромъ Максимиліаномъ, для примиренія государей польскаго и московскаго, но возвратился оттуда безъ успѣха. Ибо, когда я вмѣстѣ съ послами польскаго короля велъ переговоры о мирѣ и согласіи, самъ король съ войскомъ осаждалъ, хотя безуспѣшно, крѣпость Опочку. Вслѣдствіе того, князь отказывался заключить перемиріе съ королемъ, и хотя дѣло было прервано, однако онъ отпустилъ меня съ почетомъ. И такъ, оставивъ Москву, я поѣхалъ прямо въ
Можайскъ, 18 миль,
Вязьму, 26 миль,
Дорогобужъ, 18 миль;
за тѣмъ прибыль въ Смоленскъ, 18 миль. Потомъ мы отдыхали тамъ двѣ ночи подъ открытымъ небомъ, среди большихъ снѣговъ. Тамъ мои проводники роскошно и съ почетомъ угощали меня. Накидавъ повыше сѣна, сверху положивъ древесную кору и пославъ скатерти, мы сидѣли, какъ турки или татары, съ поджатыми ногами, пили нѣсколько болѣе обыкновеннаго и долго засиживались за столомъ. На другую ночь мы пришли къ какой-то рѣкѣ, которая была тогда совершенно чиста отъ льду, но послѣ полуночи, отъ сильнаго холода, она такъ замерзла, что болѣе десяти нагруженныхъ повозокъ было перевезено по льду. Лошади же, согнанные въ одинъ табунъ, переходили, проломивъ ледъ, на другомъ мѣстѣ, гдѣ рѣка текла быстрѣе и съ большимъ стремленіемъ. На этомъ мѣстѣ, въ 12 миляхъ отъ Смоленска, оставивъ проводниковъ, я отправился въ Литву и, проѣхавъ 8 миль отъ границы, прибылъ въ
Дубровну; всего необходимаго было со мной довольно, а гостинница была литовская. Далѣе мы ѣхали на
Оршу, 4 мили; отъ Вязьмы до этого города мы держались правой стороны Борисѳена, который должны были переходить два раза на небольшомъ пространствѣ, выше и ниже Смоленска. Оставивъ его около Орши, мы ѣхали прямо на
Друцкъ (Druzec), 8 миль,
Гродно (?), 11 миль, Борисовъ, 6 миль. Онъ стоитъ на рѣкѣ Березинѣ, истоки которой Птолемей приписалъ Борисѳену.
Логошакъ (Lohoschakh), 8 миль.
Радогостье (Radochostye), почти 7 миль.
Красное Село (Crasno sello), 2 мили.
Модолешъ (Modolech), 2 мили.
Крево (Crevua), городъ съ оставленной крѣпостью, 6 миль. Мѣдникъ (Mednik), также городъ съ оставленной крѣпостью, — и оттуда мы наконецъ прибыли въ
Вильну; тамъ, послѣ отъѣзда короля въ Польшу, я остался на нѣсколько дней, пока не воротились слуги съ моими лошадьми изъ Новгорода черезъ Ливонію. По прибытіи ихъ, я, немедля, поѣхалъ въ Троки, на 4 мили въ сторону отъ моей дороги, чтобы посмотрѣть тамъ на зубровъ, которые содержатся въ какомъ-то саду, и которыхъ иные называютъ буйволами, по нѣмецки Auroxn. Воевода хотя и обидѣлся нѣсколько моимъ нежданнымъ пріѣздомъ но тѣмъ не менѣе пригласилъ меня къ обѣду, на которомъ присутствовалъ также татаринъ Шигъ-Ахметъ, бывшій царь заволжскій; онъ содержался тамъ какъ бы въ почетномъ заключеніи въ двухъ замкахъ, окруженныхъ стѣною и выстроенныхъ между озерами. Во время обѣда, онъ разговаривалъ со мною о разныхъ предметахъ черезъ переводчика, между прочимъ называлъ цесаря своимъ братомъ, говоря, что всѣ князья и короли между собою братья.
Отобѣдавъ и получивъ, по литовскому обычаю, подарокъ отъ воеводы, я поѣхалъ сперва въ городъ Moroschei, потомъ въ
Гродно, 15 миль,
Бринки, 6 миль. Потомъ, проѣхавъ лѣсъ, въ
Варевъ, 8 миль, и въ
Бѣльскъ, гдѣ я встрѣтился съ Николаемъ Радзивиломъ (Radovuil), воеводой виленскимъ, которому еще передъ этимъ я вручалъ грамоты цесаря. Онъ и прежде далъ мнѣ иноходца и двухъ другихъ лошадей подъ повозку, и въ этотъ разъ подарилъ добраго мерина и, сверхъ того, принудилъ меня взять нѣсколько венгерскихъ золотыхъ, прося, чтобы я приказалъ изъ нихъ сдѣлать себѣ кольцо и каждый день, смотря на него, вспоминалъ бы о немъ (sui facilius recordarer), въ особенности у цесаря. Изъ Бѣльска я отправился въ Брестъ (Briesti), крѣпость съ деревяннымъ городомъ, на рѣкѣ Бугѣ, въ которую впадаетъ Мухавецъ, — потомъ въ городъ Ламасъ; оставивъ здѣсь Литву, и вступилъ въ
первый польскій городъ Парчовъ (Partzovu), выше котораго, на не такъ большомъ разстояніи, течетъ рѣчка Язоника (Iasonica), отдѣляющая Литву отъ Польши. Потомъ — въ
Люблинъ, 9 миль,
Рубинъ,
Уржендовъ,
Завихостъ, у переправы черезъ Вислу,
Сандомиръ, городъ съ крѣпостью, стоящій на Вислѣ и находящійся отъ Люблина въ 18 миляхъ,
Полоницу на Чернѣ (Czerna), въ которой ловится весьма вкусная рыба, обыкновенно называемая семгой (Lachs).
Корчинъ (Cortzin), новый городъ, съ крѣпостью, окруженной стѣною.
Это мѣсто напоминаетъ мнѣ объ удивительномъ и почти невѣроятномъ дѣлѣ, котораго, по моему мнѣнію, не слѣдуетъ прейти молчаніемъ. Возвращаясь однажды изъ Литвы черезъ эту страну, я встрѣтился съ знатнымъ польскимъ вельможею Мартиномъ Зворовскимъ (Svuorovuski), который, послѣ многихъ просьбъ посѣтить его, привелъ меня въ свой домъ и тамъ угостилъ великолѣпнѣйшимъ образомъ. Во время дружескаго разговора о многихъ предметахъ, онъ разсказалъ мнѣ, что въ то время, когда король Сигизмундъ воевалъ около Борисѳена, одинъ дворянинъ, по фамиліи Перстинскій (Pierstinski), будучи одѣтъ до самыхъ колѣнъ въ тяжелое вооруженіе конника, бросился въ Борисѳенъ между Смоленскомъ и Дубровной и тамъ былъ сброшенъ въ середину рѣки взбѣсившеюся лошадью. Такъ какъ онъ долго не показывался, то считали его окончательно погибшимъ. Вдругъ онъ вышелъ изъ подъ воды на берегъ, въ глазахъ короля Сигизмунда и его почти трехтысячнаго войска. Хотя авторитетъ этого человѣка (Зборовскаго) былъ порукою для меня въ истинѣ разсказа, однако мнѣ казалось труднымъ повѣрить тому, что онъ говорилъ. Случилось, что въ тотъ же самый день, въ сопровожденіи Мартина, мы прибыли въ Новый Корчинъ, гдѣ жилъ Христофоръ Шидловецкій, краковскій каштелянъ и начальникъ этого мѣста, человѣкъ, пользующійся величайшимъ почетомъ въ Польшѣ. Онъ пригласилъ меня вмѣстѣ съ многими другими мужами на блистательный пиръ. Тамъ мнѣ пришелъ на намять этотъ разсказъ о Перстинскомъ, и я не могъ удержаться, чтобы не заговорить о немъ, что случилось очень кстати. Ибо его не только подтвердили бывшіе тамъ, ссылаясь на самого короля, какъ на очевидца, — но на этомъ же пиру былъ самъ Перстинскій, который изложилъ этотъ случай съ собою такимъ образомъ, что его можно было принять за вѣроятный. Онъ сказалъ, что послѣ того, какъ его сбросила лошадь, онъ три раза всплывалъ на поверхность воды, и что тутъ пришло ему на мысль слышанное имъ прежде, — будто бы должно считать погибшимъ того, кому не помогаютъ, когда онъ вынырнулъ въ третій разъ. И такъ, онъ открылъ глаза и поплылъ съ поднятой рукой, какъ бы призывая тѣмъ къ себѣ на помощь. Когда его спросили, захлебывался ли онъ? — онъ отвѣчалъ, что захлебывался два раза. Передаю, какъ самъ слышалъ. Теперь же возвращаюсь къ продолженію моего пути. Мы поѣхали въ
Проствицу (Prostvuitza), гдѣ варится самое лучшее пиво; оттуда въ
Краковъ, столицу королевства и королевскую резиденцію. Городъ стоитъ на Вислѣ, въ 18 миляхъ отъ Сандомира, и славится большимъ стеченіемъ духовныхъ, студентовъ и купцовъ. Получивъ подарокъ отъ самаго короля, которому были угодны мои старанія, я былъ весьма почетно отпущенъ имъ изъ Кракова и пріѣхалъ прямо къ крѣпости
Липовцу (Lipovuetz), мѣсту заключенія священниковъ, провинившихся въ чемъ нибудь важномъ, а черезъ 3 мили оттуда въ
Освенцинъ (Osvuentzin), силезскій городъ, находящійся однако подъ властью Польши; онъ стоитъ на Вислѣ. Въ этомъ мѣстѣ впадаетъ въ Вислу рѣка Сола, вытекающая изъ горъ, которыя отдѣляютъ Силезію отъ Венгріи. Невдалекѣ, подъ тѣмъ же городомъ, рѣка Прейса (Preyssa) впадаетъ съ другой стороны въ Вислу и отдѣляетъ Силезію отъ владѣній польскихъ и богемскихъ.
Птцина, по нѣмецки Плесъ, княжество въ Силезіи, состоящее въ богемскомъ подданствѣ, 3 мили.
Струменъ, по нѣм. Шварцвассеръ, 2 мили.
Фрейштадтъ (Freystaetl), городъ, принадлежащій тешенскимъ герцогамъ; черезъ него протекаетъ рѣка Эльза, впадающая въ Одеръ. Потомъ Острава, моравскій городъ, который орошаетъ рѣка Остравица, отдѣляющая Силезію отъ Моравіи.
Городъ Ичинъ, по нѣм. Титцейнъ, 4 мили.
Городъ Граница, по нѣм. Вейсенкирхенъ, черезъ который протекаетъ рѣка Бехва (Betvuna), 1 миля.
Лейпникъ (Lipnik), 1 миля. Когда мы оттуда отправились прямо въ Вистерницъ (Vuistricia), 2 мили, увидѣлъ насъ съ какого-то холма Николай Чаплицъ (Czaplitz), изъ дворянъ этой области, тотчасъ схватилъ пику и съ двумя товарищами сталъ приготовляться какъ бы къ бою. На основаніи этого я заключилъ — не о смѣлости его, а скорѣе о нетрезвости, — и тотчасъ же приказалъ слугамъ при встрѣчѣ съ нимъ свернуть съ середины дороги. Но онъ, не обративъ вниманія на этотъ знакъ вѣжливости, бросился въ глубокій снѣгъ и свирѣпо смотрѣлъ на пасъ, когда мы проходили мимо него. Слугъ, слѣдовавшихъ сзади съ повозками, онъ началъ принуждать къ такой же уступчивости, чего они никакъ не могли сдѣлать, и угрожалъ имъ обнаженнымъ мечемъ. Отъ этого съ обѣихъ сторонъ начался крикъ; слуги, бывшіе пазади, сбѣжались, и скоро онъ былъ раненъ изъ самострѣла (telo balistae); лошадь, также раненая, пала подъ нимъ. Послѣ того, продолжая съ московскими послами свой путь, я пріѣхалъ въ Ольмюцъ, куда также прибылъ и раненый Чаплицъ. Будучи извѣстенъ жителямъ этой страны, онъ тотчасъ собралъ толпу людей, которые занимаются копаньемъ прудовъ и дѣланіемъ плотинъ, для того, чтобы намъ отомстить. Я однако уничтожилъ его попытки заблаговременными распоряженіями. Изъ Ольмюца — въ городокъ
Битовъ, 4 мили.
Никольсбургъ (Niklspurg), 4 мили, великолѣпный замокъ съ городомъ. Хотя онъ стоитъ на одну милю за рѣкою Тейей, которая во многихъ мѣстахъ отдѣляетъ Австрію отъ Моравіи, однако онъ принадлежитъ Моравіи и находится въ ея подданствѣ.
Оттуда — въ австрійскій городокъ Мистльбахъ, 3 мили.
Ульрихскирхенъ, 3 мили.
Сдѣлавъ еще 3 мили, мы прибыли въ Вѣну, городъ, стоящій на Дунаѣ и прославленный многими писателями; я привезъ туда изъ Московіи въ цѣлости двѣ повозки.
Изъ Вѣны я пріѣхалъ въ Нейштадтъ (Noua ciuitas), 8 миль, и оттуда черезъ гору Земрингъ и черезъ Штирійскія горы — въ Зальцбургъ (Salisburg). Потомъ я прибылъ къ цесарю въ Иннсбрукъ (Oenipons), городъ въ графствѣ тирольскомъ. Его величеству не только было пріятно то, что я сдѣлалъ по его порученію, но онъ также нашелъ весьма занимательнымъ донесеніе о церемоніяхъ и обычаяхъ московитовъ. Но этому поводу, кардиналъ зальцбургскій Матвѣй, весьма любимый цесаремъ, вельможа (Princeps), ловкій и искусный въ дѣлахъ, въ шутку не позволялъ даже цесарю слушать безъ него мой разсказъ объ остальныхъ церемоніяхъ.
Вскорѣ московскій посолъ былъ отпущенъ цесаремъ, и я въ то же время былъ назначенъ посломъ въ Венгрію, къ королю Лудовику, и потому мы ѣхали вмѣстѣ черезъ Иннъ и Дунай до Вѣны. Оставивъ его тамъ, я немедленно сѣлъ въ паннонскую коляску. Я быстро несся, какъ птица, на тройкѣ лошадей, и въ нѣсколько часовъ проѣхалъ 32 мили до Буды. Причина такой быстроты заключается въ удобномъ расположеніи станцій для отдыха и перемѣны лошадей. Первая станція находится въ Брукѣ (Prukh), городкѣ на рѣкѣ Лейтѣ, которая отдѣляетъ Австрію отъ Венгріи и отстоитъ отъ Вѣны на 6 миль. Вторая — черезъ 5 миль, въ укрѣпленномъ городкѣ Оварѣ, по нѣм. Альтенбургъ. Третья — въ городѣ Яуринѣ, резиденціи епископа; это мѣсто венгры называютъ Юрръ (Jurr), а нѣмцы — Раабъ (Rab) отъ рѣки Рааба, орошающей городъ и впадающей въ Дунай. Въ этомъ мѣстѣ, которое отстоитъ отъ Овара на 5 миль, перемѣняютъ лошадей. Четвертая станція — 6 миль ниже Яурина, въ деревнѣ Котци (Cotzi), отъ которой получили названіе и самыя коляски, и по сію пору называемыя котцами. Послѣдняя — въ деревнѣ Варкъ (Vuark), въ 5 миляхъ отъ Котци. Въ этомъ мѣстѣ осматриваютъ подковы лошадей, не выпали ли онѣ, не шатаются ли гвозди, и чинятъ коляски и упряжь. Послѣ починки, ѣдутъ въ Буду, королевскую резиденцію, въ 5 миляхъ отъ послѣдняго мѣста.
Окончивъ дѣла по посольству въ королевской резиденціи Будѣ, по закрытіи сейма, который бываетъ недалеко отъ города и называется ракушемъ (Rakhusch) — отъ того мѣста, гдѣ собирается, я былъ отпущенъ королемъ съ большимъ почетомъ, и воротился къ цесарю. Онъ скончался въ январѣ слѣдующаго 1519 года. Я говорилъ здѣсь объ этой поѣздкѣ въ Венгрію, потому что она была связана съ путешествіемъ въ Московію и совершена за одинъ разъ съ нею. Но такъ какъ зашла рѣчь о королевствѣ венгерскомъ, то я не могу вспомнить безъ воздыханій и тяжкой печали. — какимъ образомъ это королевство, прежде самое цвѣтущее и могущественное, такъ внезапно, можно сказать на нашихъ глазахъ, пришло въ совершенный упадокъ (afflictissimum factum sit). Конечно, какъ всему другому, такъ и королевствамъ и имперіямъ положенъ извѣстный предѣлъ; но благороднѣйшее королевство венгерское, конечно не столько влеченіемъ рока, сколько дурнымъ и беззаконнымъ управленіемъ, приведено по видимому къ совершенной погибели. Король Матѳій хотя не происходилъ отъ царской крови и не славился происхожденіемъ отъ какой либо древней герцогской или княжеской фамиліи, однако былъ королемъ не только по имени, но и на самомъ дѣлѣ, и не только храбро противустоялъ государю турецкому и побѣдоносно выдержалъ его нападенія, но крѣпко безпокоилъ (negotium fecit) и самого римскаго императора и королей богемскаго и польскаго; вообще, онъ былъ страхомъ для всѣхъ сосѣдей. Но также какъ доблестью этого короля и его славными дѣлами, королевство венгерское достигло высшей степени могущества при его жизни; такъ, потерявъ его, оно начало клониться къ упадку, какъ бы изнемогая отъ своего собственнаго величія. Ибо тотъ, кто ему наслѣдовалъ, — Владиславъ, король богемскій, старшій сынъ польскаго короля Казиміра, — хотя и былъ государь благочестивый, набожный и безукоризненной жизни, но тѣмъ не менѣе былъ нисколько неспособенъ владычествовать надъ такимъ воинственнымъ народомъ, и въ особенности при такомъ близкомъ сосѣдствѣ враговъ. Венгры, сдѣлавшіеся грубыми и надмѣнными отъ счастливыхъ обстоятельствъ, злоупотребляли мягкостью и милосердіемъ короля и стали своевольны, расточительны, лѣнивы, высокомѣрны; эти пороки достигли, наконецъ, до того, что даже стали презирать самого короля. За тѣмъ, по смерти Владислава, при его сынѣ Лудовикѣ, эти пороки болѣе и болѣе усиливались: тогда вовсе пропала военная дисциплина, какая еще оставалась, и король-отрокъ не могъ помочь этому злу по своему возрасту, и не былъ воспитанъ для того величія, какое ему слѣдовало имѣть. Вельможи королевства, и преимущественно прелаты, разорялись отъ почти-невѣроятной роскоши и спорили съ какимъ-то соревнованіемъ то между собою, то съ баронами, кто кого побѣдитъ расточительностью и блескомъ. Они же привязывали къ себѣ дворянство частію благодѣяніями и наградами, частію могуществомъ и страхомъ, для того, чтобы имѣть болѣе приверженцевъ, которые помогали бы имъ на сеймахъ своими стараніями и голосами. Надобно подивиться той торжественности, тому параду, тѣмъ отрядамъ всадниковъ разныхъ оружіи, съ которыми они вошли въ Буду, предшествуемые хорами музыкантовъ; все это имѣло видъ какого-то тріумфа.
Потомъ, когда они шли во дворецъ или возвращались оттуда, то со всѣхъ сторонъ ихъ окружала такая свита проводниковъ и тѣлохранителей, что улицы и площади едва могли вмѣщать ихъ толпу. Когда же наступало время обѣда, то у палатъ каждаго изъ нихъ звучали трубы на весь городъ, какъ будто бы это было въ ихъ собственныхъ замкахъ, и много часовъ бралъ обѣдъ, за которымъ слѣдовали сонъ и отдохновеніе, тогда какъ, напротивъ того, около короля была какая-то пустота, и границы, тѣмъ временемъ лишенныя необходимой защиты, были опустошаемы врагами. Званія епископовъ и всѣ важнѣйшія должности вообще давались не по заслугамъ, и чѣмъ болѣе кто пріобрѣталъ могущества, тѣмъ болѣе думалъ имѣть правъ. Такимъ образомъ страдало правосудіе, и слабѣйшіе были угнетаемы. При такомъ конечномъ ниспроверженіи добраго порядка, часто придумывали какую нибудь мѣру, которая должна была повлечь за собою разореніе государства и народа. Въ такомъ родѣ было это позволеніе передѣлывать серебряную монету: прежнюю хорошую монету расплавляли и изъ нея чеканили другую, низшаго достоинства, ту опять перечеканивали въ лучшую, отъ того монета не могла имѣть постоянной цѣнности, и то возвышалась, то падала (какъ то было угодно жадности богачей); даже нѣкоторые частные люди почти явно и безнаказанно поддѣлывали ее. Наконецъ, во всей Венгріи былъ такой упадокъ во всѣхъ отношеніяхъ или лучше неурядица, что всякій, имѣющій хоть крошку опытности, могъ предвидѣть, что это королевство, опутанное столькими бѣдствіями, должно было скоро пасть, если бы даже въ сосѣдствѣ у него и не было никакого врага. Когда я былъ посломъ отъ моего государя въ Будѣ, то не усумнился, между прочимъ, намекнуть свѣтлѣйшей королевѣ венгерской Маріи, чтобы она позаботилась о будущемъ и приготовила бы себѣ на всякій случай какую нибудь помощь и не слишкомъ бы полагалась на силу и юность государя, своего мужа, или на средства своихъ братьевъ, ибо все это подвержено смерти и безконечнымъ случайностямъ. Я просилъ ее вспомнить старую поговорку: «хорошо имѣть друзей, но несчастны тѣ, которые принуждены прибѣгать къ нимъ». Я говорилъ, что венгерскій народъ, суровый и безпокойный, склонный къ крамоламъ и буйству, несправедливъ и мало расположенъ къ пришельцамъ и чужестранцамъ; что весьма могущественный врагъ угрожаетъ Венгріи и ничего такъ не желаетъ, какъ подчинить ее своей власти; что, слѣдовательно, ей полезно что нибудь приберечь (ut recondat) для себя и своихъ на случай какого нибудь несчастія, и что царямъ приличнѣе помогать другимъ, чѣмъ нуждаться въ чужой помощи. Хотя это предостереженіе, по обычаю царскому, было принято въ хорошую сторону, и мнѣ сказана была благодарность, однако нисколько не принесли пользы добрые и вѣрные совѣтники, и, къ величайшему нашему несчастно, случилось то, что предчувствовала моя душа, и чего я боялся, — да и теперь еще эта трагедія не кончилась. Дворъ остался, какой былъ, и нисколько не измѣнилъ роскоши, высокомѣрія, дерзости и расточительности, — въ такомъ видѣ застанетъ его и конечное паденіе, — и потому очень удачно сказалъ тогда одинъ изъ придворныхъ, что онъ никогда не видалъ и не слыхалъ, чтобы какое нибудь царство погибало съ такимъ весельемъ (maiore gaudio et tripudio), какъ Венгрія. Но хотя дѣла венгровъ и совершенно были безнадежны, однако такова была ихъ дерзость, что они позволили себѣ не только гордо презирать весьма могущественнаго и близкаго врага, турокъ, но даже вызывать его противъ себя несправедливостями и обидами. Ибо когда нынѣ царствующій Солиманъ, по смерти своего отца, по обыкновенію, объявилъ сосѣдямъ, что онъ взошелъ на отцовскій престолъ, и что дверь открыта для всѣхъ требующихъ мира или войны, и въ особенности объявилъ это черезъ своихъ пословъ венграмъ, и когда многіе убѣждали, что имъ и полякамъ должно просить мира у Солимана; то венгры не только отвергли спасительные совѣты, но даже задержали въ плѣну самихъ турецкихъ пословъ. Разгнѣванный этимъ оскорбленіемъ, Солиманъ съ войскомъ вторгнулся въ Венгрію и, взявъ сперва Нандоральбу, сильнѣйшую твердыню (propugnaculum) не только Венгріи, но и всего христіанскаго міра, пошелъ далѣе брать другія крѣпости, и достигъ того, что завладѣлъ королевскою резиденціею Будою, всѣми важнѣйшими и сильно укрѣпленными за̀мками и самою лучшею, самою цвѣтущею частью королевства. Оттуда онъ такъ угрожаетъ остаткамъ Венгріи, что ихъ можно считать почти побѣжденными и завоеванными. Венграмь казалось, что они имѣютъ нѣкоторое право задержать пословъ Солимана, потому что его отецъ задержалъ венгерскаго посла Варнаву Беля (Bel), отправленнаго къ нему, и увелъ его съ собою въ походъ, предпринятый противъ султана (египетскаго?), однако по окончаніи войны, хорошо наградивъ, отпустилъ его. Но венграмъ скорѣе должно было молчать объ этомъ (потому что, какъ говорится, вздоренъ (uana sit) гнѣвъ безъ силы), нежели вооружать противъ себя болѣе могущественнаго врага безсильною местью, призывать тѣмъ на себя погибель и вовлекать въ то же и сосѣдей. Когда, снова разбивъ наше войско, осаждавшее Буду по смерти Іоанна, Солиманъ взялъ и занялъ ее вторично (въ первый разъ онъ отдалъ ее Іоанну Запольѣ); тогда я прибылъ къ нему посломъ отъ имени моего государя, съ свѣтлѣйшимъ графомъ Николаемъ Сальмомъ и, въ интересахъ мира, цѣловалъ правую руку тиранна. Въ это время, казалось, дѣло шло не только о всей Венгріи, но и о смежныхъ провинціяхъ.
Далѣе, съ какими неравными силами бился король Лудовикъ противъ Солимана (quam inique comparata fuerit pugna Ludouici regis cum Solimanno), это такъ извѣстно, что не нужно и говорить. Король-юноша, неопытный въ воинскомъ дѣлѣ, и не бывшій прежде ни на одной войнѣ, съ немногими, большею частью робкими людьми, былъ противупоставленъ врагу, самому хитрому и упоенному множествомъ недавнихъ побѣдъ, ведущему за собой сильное войско, съ которымъ онъ покорилъ востокъ и значительную часть Европы. Главнѣйшія силы венгровъ удержалъ у себя Іоаннъ Заполья, воевода (Vuayvuoda) трансильванскій, и не позволилъ имъ идти на помощь своему королю. По убіеніи короля, онъ овладѣлъ скипетромъ, котораго давно домогался, и который прочилъ ему еще отецъ его, Стефанъ Заполья. Я слышалъ отъ Іоанна Лацкаго (Lazki), который былъ секретаремъ польскаго короля Казиміра, а потомъ архіепископомъ гнѣзненскимъ, что этотъ Стефанъ Заполья, по смерти короля Матѳія, при которомъ онъ пользовался большимъ значеніемъ, когда шло дѣло объ избраніи новаго короля, обнялъ своего сына Іоанна, еще ребенка, и сказалъ: «Если бы ты, мой сынъ, былъ хоть такой (при этомъ онъ показалъ ростъ немного побольше), то былъ бы ты теперь венгерскимъ королемъ». Архіеписконъ не преминулъ выставить это, какъ вѣрно сбывшееся предсказаніе, когда мы вели дѣло о заключеніи мира между моимъ государемъ и Іоанномъ. Точно также, какъ Іоаннъ получилъ черезъ Солимана королевское достоинство и престолъ съ нѣкоторою частью Венгріи, такъ теперь, противъ всякаго права и договоровъ, домогается того же его сынъ, или скорѣе тѣ, во власти которыхъ онъ находится, безъ всякой заботы, безъ помышленія о томъ, какъ вѣроломно поступилъ съ ними передъ этимъ тираннъ, какъ онъ изгналъ ихъ изъ Буды. Но умы, ослѣпленные властолюбіемъ, сами стремятся къ своей погибели и туда же влекутъ своихъ сосѣдей.
Если бы Венгрія не была защитою для христіанскаго міра (а что она была величайшею защитою, о томъ свидѣтельствуютъ ежедневный опытъ и несчастія, слѣдующія за несчастіями); то и тогда не только самимъ венграмъ, но и всѣмъ христіанамъ должно было бы стараться о ея спасеніи, какъ о спасеніи общаго отечества, единственно ради богатствъ, которыя всеблагій (optimus maximus) Богъ щедро излилъ на Венгрію, а черезъ нее и на сосѣднихъ народовъ. Ибо найдется ли въ мірѣ такая хорошая или драгоцѣнная вещь, которой не было бы въ Венгріи? Если вамъ надобно металловъ, то какая часть земнаго шара обильнѣе Венгріи золотомъ, серебромъ, мѣдью, сталью, желѣзомъ? Она имѣетъ мало свинцу, и говорятъ, что въ ней нѣтъ олова, — если только нѣтъ значитъ, что не удалось еще найти. Даже болѣе того, — въ ней есть и каменная соль, лучшая и самая чистая; она, какъ камни, выламывается въ каменоломняхъ.
И что по справедливости удивительно, — въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Венгріи есть воды, которыя измѣняютъ свойство металловъ и изъ желѣза дѣлаютъ мѣдь. Она даетъ вина, разумѣется, различныя по разности мѣстъ; но даже, кромѣ Сирмія, который славится производствомъ и добротою вина, и который мы утратили, во многихъ мѣстахъ вина такъ превосходны (generosa et excelleptia), что можно бы счесть ихъ за критскія. Я уже не говорю о неисчислимомъ количествѣ хлѣба и всякого рода превосходныхъ плодовъ. Нужно ли мнѣ вспоминать о звѣряхъ, которыя добываются охотою или ловлею? Ибо Венгрія такъ обильна ими, что запрещеніе мужикамъ охотиться или ловить — считается за вещь, чрезвычайно необыковенную, и у простолюдиновъ почти также, какъ и у дворянъ, подаются за столомъ зайцы, дикія козы, олени, кабаны, дрозды, куропатки, фазаны, буйволы (bonasi) и т. п., что составляетъ самое изысканное кушанье въ иныхъ странахъ. Скотомъ Венгрія изобилуетъ до того, что справедливо можно удивляться, откуда берется столько, и при томъ такихъ стадъ быковъ и овецъ, какія она отпускаетъ въ другія страны, — въ Италію, Германію, Богемію. Ибо по Моравіи? Австріи, Штиріи, Славоніи и но другимъ областямъ, смежнымъ съ Венгріею, проходитъ много дорогъ, по которымъ гонится скотъ стадами; замѣчено было, что только по одной вѣнской дорогѣ, въ одинъ годъ, пригнано въ Германію болѣе, чѣмъ 80.000 быковъ. А что сказать о множествѣ рыбы всякаго рода? Какъ въ Дунаѣ, Дравѣ, Савѣ и другихъ меньшихъ рѣкахъ, такъ и въ Тиссѣ (Tibiscus), которая протекаетъ почти по срединѣ Венгріи съ востока и сѣвера, рыбы такъ много, что продаютъ чрезвычайно дешево, только что не отдаютъ даромъ: часто даже не берутъ ея, когда даютъ и даромъ. И не только Венгрія обладаетъ такимъ почти невѣроятнымъ обиліемъ столькихъ произведеній, но еще они отличаются такою добротой, что подобныя же произведенія другихъ странъ никакъ не могутъ выдержать сравненія съ венгерскими. Тѣмъ позорнѣе и печальнѣе будетъ память этого вѣка у потомства, потому что онъ не употребилъ всѣхъ своихъ силъ для сохраненія королевства, столь богатаго и столь способнаго удержать главнаго врага христіанскаго имени.