Повѣствованіе это посвящено именно уже описанію золотопромышленнической дѣятельности m-me Млекопитаевой и ея матушки. Въ немъ заключается начало ея; конецъ пока извѣстенъ только одному Господу Богу, ибо дѣятельность сія благополучно длится и по настоящее время. Петербургъ — городъ, преизобилующій многообразными родами означенной дѣятельности. Бытописатель «Петербургскихъ золотопромышлепниковъ» поставилъ себѣ задачею — очертить, «по силѣ возможности», эти многообразные роды, повѣствованіе о которыхъ велико и обильно; и даже порядокъ въ немъ будетъ. Для перваго опыта онъ избралъ одну изъ отраслей золотопромышленности — именно ту, въ которой небезуспѣшно подвизается m-me Млекопитаева, купно съ матушкой — коллежской ассесоршей, или маіоршей, и кавалершей (по мужѣ).
И такъ, приступимъ.
Скромный чиновникъ Млекопитаевъ, совершенно неожиданно для себя самого, вдругъ почувствовалъ себя женатымъ. Онъ даже и послѣ свадьбы долго еще не могъ очнуться и сообразить — какъ все это такъ случилось? Но я уже сказалъ, что чиновникъ Млекопитаевъ былъ немножко философъ. Когда способность сообразительности наконецъ возвратилась къ нему, то онъ, пожавъ плечами, съ покорностію, выразился такъ: «чтожь дѣлать? — видно, ужь такова сила рока!» — и на томъ успокоился. Когда товарищи и знакомые съ удивленіемъ спрашивали его: «какъ это вы такъ, господинъ Млекопитаевъ, совсѣмъ неожиданно женились? — онъ съ тою же покорностію отвѣтствовалъ имъ: «рокъ!» — и болѣе не давалъ никакихъ объясненій.
Вслѣдствіе этой силы рока, судьба и жизнь Анны Ивановны и Ниночки всѣмъ грузомъ своимъ обрушились на шею Млекопитаева, или, вѣрнѣе сказать, на получаемые имъ триста рублей годоваго жалованья. Но скромный Млекопитаевъ не возропталъ, — «рокъ» — слѣдственно и роптать тутъ нечего да при томъ же и робщи — не робщи, а супругѣ новую шляпку подавай и удовольствіе ей всякое доставляй, какъ знаешь и откуда хочешь, ибо я не знаю ничего паче на удовольствія и на шляпки, какъ петербургскія чиновницы.
Извѣстно, что петербургское человѣчество, а тѣмъ паче петербургскія чиновницы, безъ дачи существовать не могутъ. Будь имъ хоть сквозной курятникъ, да лишь бы дачей назывался — онѣ и тамъ поселятся и будутъ находить, что это даже «очень прекрасно». Съ мая мѣсяца петербургское человѣчество сортируется такимъ образомъ; Павловскъ — принадлежность mond’a; Новая деревня — нѣмцы; Крестовскій — нѣмцы; Петровскій — тоже нѣмцы; Полюстрово — чиновники и увы!.. опять таки нѣмцы! Впрочемъ, будучи здѣшнимъ старожиломъ, я уже давно убѣдился, что въ Петербургѣ безъ нѣмца ни на шагъ (не даромъ же онъ и Petersburg-омъ называется). Я убѣдился, что въ Петербургѣ русскіе обыватели составляютъ меньшинство; большинство же населенія — нѣмцы, нѣмцы и опять таки нѣмцы.
И такъ, въ Полюстровѣ — тоже нѣмцы, но нѣмцы, перемѣшанные съ чиновниками. Здѣсь чиновники составляютъ даже большинство. Почему ужь чиновники предпочитаютъ Полюстрово, я не знаю; извѣстно только, что они предпочитаютъ его. Впрочемъ, нынѣ Полюстрово уже утрачиваетъ свою благоуханную прелесть; нынѣ туда проникаетъ комфортъ и извѣстнаго сорта цивилизація; а я люблю (т. е. любилъ) Полюстрово во всей его патріархальной неприкосновенности и первобытной простотѣ. Прежде, бывало, гнилъ себѣ тамъ деревянный ресторанишко, подъ названіемъ Тиволи; содержалъ его отмѣнно плохо одинъ почтенный нѣмецъ — и полюстровцы находили его безукоризненно-прекраснымъ. Нынче же воздвигся тамъ элегантнѣйшій кафе, освѣщенный газомъ весьма роскошно; содержитъ его тоже нѣмецъ, но уже не тотъ, а другой нѣмецъ — и Полюстрово съ этимъ газомъ — увы! утрачиваетъ весь эр-фиксъ своего былаго благоуханія, всю свою первобытную неприкосновенность.
Не смотря на это, Полюстрово не утратило еще особенный характеръ свой, мало похожій на остальныя дачныя болота, хотя и Полюстрово есть точно такое же болото, а лачуги его суть тѣже самые курятники, сооруженные изъ щепъ и барочнаго лѣса. Но особенность полюстровскаго характера заключается не въ наружности, а въ самихъ обитателяхъ его. И именно, дѣло вотъ въ чемъ: не подалеку живетъ, въ великолѣпномъ домѣ, аристократическій владѣтель этой мѣстности, и его-то присутствіе оказываетъ столь вліяніе на дачниковъ, что они, всѣ до одного, усвоили себѣ даже особенный, такъ сказать, полюстровскій характеръ. Всѣ полюстровцы въ этомъ отношеніи раздѣляются на двѣ категоріи: на искательныхъ и независимыхъ. И эта искательность и независимость, коими вполнѣ опредѣляется вышесказанный полюстровскій характеръ, появляются именно только въ одномъ извѣстномъ случаѣ — при извѣстной встрѣчѣ. Идетъ, напримѣръ, по парку владѣтель означенной территорія, попадается ему на встрѣчу дачникъ. Дачникъ знаетъ, что это владѣтель. Владѣтель же рѣшительно не знаетъ, что это дачникъ, и о личности его не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Ну, что̀ бы тутъ, кажется, особеннаго? Два совершенно незнакомыхъ другъ другу человѣка встрѣтились и прошли мимо. А между тѣмъ нѣтъ, — на дѣлѣ выходитъ вовсе не то; на дѣлѣ выходитъ, что мирный полюстровецъ, завидѣвъ издали еще аристократическаго владѣльца, изображаетъ на лицѣ своемъ самую любезную улыбку, взоръ его умиляется, какъ взоръ у пуделя, котораго вы приласкали, спина его начинаетъ ощущать нѣкое пріятное согбеніе, ноги какъ-то мягче скользятъ по дорожкѣ… Но вотъ владѣтель уже въ двухъ шагахъ; дачникъ почтительно снимаетъ шляпу, и, смотря заискивающими глазами на владѣтеля, какъ бы молить его взорами: ваше сіятельство! окажите мнѣ честь и удовольствіе, поклонитесь пожалуйста! не сконфузьте меня понапрасну! — И владѣтель никогда не конфузитъ мирнаго дачника, отвѣчая въ свою очередь очень любезнымъ поклономъ. А дачникъ, какъ только получилъ этотъ вожделѣнный поклонъ, тотчасъ выпрямляется и съ счастливой гордостью продолжаетъ путь свой далѣе.
Это одинъ типъ полюстровскаго обитателя — типъ искательный. Другой типъ — независимый. Этотъ еще достолюбезнѣе перваго! Представьте себѣ, что независимый дачникъ идетъ себѣ очень мирно, просто и скромно, какъ обыкновенно ходитъ большая часть смертныхъ — идетъ, размышляя о дѣлахъ своихъ, и вдругъ замѣчаетъ владѣльца. Тотчасъ же гордо подымаетъ вверхъ голову, изображаетъ на лицѣ своемъ независимое и даже нѣсколько высокомѣрное выраженіе, походка его пріобрѣтаетъ болѣе твердости, рука какъ то насильственно машетъ тросточкой — и онъ проходитъ мимо владѣльца такимъ вынужденнымъ, независимымъ образомъ и глядитъ ему прямо въ лицо, какъ бы желая выразить: «а вотъ же я не поклонюсь! видишь, не поклонюсь! ни зачто не поклонюсь! вотъ тебѣ!» Къ сожалѣнію, близорукій владѣлецъ никогда не замѣчаетъ этого независимаго вида. Ну, для чего бы, кажется, человѣку не пройти себѣ просто, какъ шелъ до встрѣчи? Ну, что такое заключается для него въ этомъ владѣльцѣ, который его совсѣмъ не знаетъ и дурнаго ему ровно ничего не сдѣлалъ? А между тѣмъ, независимый дачникъ непремѣнно съ гордостью вздернетъ свою голову! — Такова уже обиходная привычка полюстровскихъ дачниковъ, таковъ ихъ полюстровскій характеръ.
А полюстровскія дачницы? о, это самыя прелестныя дачницы, какихъ только я знаю! — Онѣ представляютъ уже третью, особенную черту мѣстнаго характера относительно встрѣчи съ владѣльцемъ. При этой встрѣчѣ, онѣ нѣсколько кокетливѣе приподнимаютъ свои юбки, кокетливѣе выставляютъ ножку и выгибаютъ носки, кокетливѣе мотаютъ головами, взгляды ихъ мгновенно получаютъ какую-то томную влагу и обворожительность, а уста сами собою, невольно уже какъ то, лепечутъ какую нибудь ходячую французскую фразу — непремѣнно французскую, потому что въ сердцѣ прелестныхъ дачницъ всегда кроется страсть показать себя принадлежащими къ аристократическому кругу; а по ихъ мнѣнію, извѣстно, что аристократизмъ безъ французскаго языка не существуетъ. Оставивъ владѣльца шагахъ въ десяти за собою, онѣ опять преспокойно будутъ продолжать рѣчи свои на болѣе удобномъ для нихъ россійскомъ или нѣмецкомъ діалектѣ, но при встрѣчѣ непремѣнно употребятъ французское слово.
M-me Млекопитаева, переселясь на дачу въ Полюстрово, конечно, не осталась чужда этихъ полюстровскихъ привычекъ; она напротивъ усвоила ихъ себѣ съ необыкновенною быстротою — и была вполнѣ счастлива своимъ сквознымъ курятникомъ. Одно только нѣсколько безпокоило ее: хозяева неотступно приставали съ требованіемъ денегъ за дачу, а г-жа Млекопитаева предпочитала убивать деньги на наряды; отъ этого происходили нѣкоторые диссонансы въ хозяйствѣ и семейной жизни. Впрочемъ, самъ г-нъ Млекопитаевъ голоса въ семействѣ не имѣлъ никакого, и чуть пикнетъ бывало слово — на него такъ окрысятся и заорутъ въ двѣ глотки, супруга и теща, что просто хоть бѣга вонъ изъ дому, — и потому онъ предпочиталъ молчать въ нѣдрахъ своего очага. «Какъ я ѣмъ, этого никто не видитъ, да и желудокъ неразбираетъ: чѣмъ его ни накорми — все едино!» разсуждали супруга съ тещею, «а какъ я одѣта, это всѣ замѣчаютъ». И въ силу таковой логики, г-жа Млекопитаева зачастую весьма голодала и мужа голодомъ морила, но наряжалась всегда отмѣнно. Дачные хозяева ставили ее однако же въ затруднительное положеніе, ибо начинали судачить и обносить ее по сосѣдямъ, за неплатежъ денегъ. Но тутъ неожиданный случай помогъ г-жѣ Млекопитаевой съ матушкой вывернуться изъ ихъ затруднительнаго положенія и даже научилъ, какъ дѣйствовать въ подобныхъ обстоятельствахъ и на будущее время.
Анна Ивановна, съ семействомъ, любила посѣщать музыкальные вечера въ томъ мѣстѣ, которое полюстровцы знаютъ подъ именемъ Тиволи. Для этого, г-на Млекопитаева заставили, даже на послѣднія деньги, взять абонентный билетъ. Анна Ивановна, вмѣстѣ съ Ниночкой, являлись туда аккуратно три раза въ недѣлю, въ назначенные дни; являлись раздушенныя и разряженныя и совершали вокругъ эстралы похоронное хожденіе, извѣстное у полюстровцевъ (да и не у однихъ полюстровцевъ) подъ именемъ гулянья на музыкальномъ вечерѣ. Г-нъ Млекопитаевъ на эти прогулки не допускался, по причинѣ несоотвѣтственнаго партикулярнаго костюма, хотя правомъ на входъ въ Тиволи и пользовался. Въ вознагражденіе за лишеніе права прогулки, ему выдавалось на руки пятьнадцать копѣекъ серебромъ, на которыя онъ могъ спросить себѣ, въ миломъ ресторанѣ, бутылку пива и съ ресторанной террасы любоваться на свою супругу, которая, проходя мимо, не удостоивала его никогда даже взглядомъ. Анна Ивановна, обыкновенно сдѣлавъ два-три тура вокругъ площадки, усаживалась на скамейкѣ наслаждаться музыкой, а Ниночка, одна, сама по себѣ, продолжала шествіе, но уже не съ похоронной, а съ обворожительной миной, и бойко кидала по сторонамъ свои взгляды.
Это-то вотъ бойкое киданіе взглядовъ и послужило причиной тому случаю, который помогъ ей выпутаться изъ затруднительнаго положенія на счетъ дачныхъ хозяевъ.
На одномъ изъ музыкальныхъ вечеровъ присутствовалъ какой-то господинъ, упитанный въ достаточномъ градусѣ дарами Бахуса, господинъ, который не могъ видѣть равнодушно, безъ сладкаго сердечнаго трепета, бойкаго киданія Ниночкиныхъ глазокъ. Вѣроятно Ниночка кинула на него взглядъ свой съ особенной бойкостью и выразительностью, такъ что господинъ мой не удержался и настойчиво сопровождалъ ее въ теченіе двухъ туровъ. Анна Ивановна, зоркимъ, ястребинымъ взглядомъ, замѣтила это непрошенное сопровожденіе, и уже сама глазъ съ него не спускала. Господинъ, между тѣмъ, повернулъ назадъ и сдѣлалъ туръ на встрѣчу Ниночкѣ, да поровнявшись съ ней, совсѣмъ неожиданно, чмокъ ее въ губы! Это было конечно очень неприлично. Ниночка — «ахъ!» и прямо въ обморокъ. Читатель уже знаетъ, что она очень любила обмороки. Анна Ивановна сдѣлала грозный знакъ своему зятю, чтобы онъ приблизился, а сама, съ яростію тигрицы, бросившись на мѣсто происшествія, схватила господина, намѣревавшагося уже дать стрѣчка, прямо за воротъ пальто.
— Я мать, милостивый государь! я мать! завопила она. Вы оскорбили благородную женщину, чиновницу!.. Я мать!.. Городоваго, полицію сюда!..
Въ это время подоспѣлъ г-нъ Млекопитаевъ, и стоялъ въ совершеннѣйшемъ недоумѣніи на счетъ случившагося.
— А это мужъ, милостивый государь, это мужъ! восклицала, по обыкновенію жестикулируя съ паѳосомъ, Анна Ивановна. Говори же, что ты мужъ, болванъ! грозно присовокупила она, обращаясь къ Млекопитаеву.
— Я мужъ, повторилъ безсмысленно г-нъ Млекопитаевъ.
— Городоваго, полицію сюда! продолжала между тѣмъ Анна Ивановна. Господа! благородная публика! будьте всѣ свидѣтелями! Нашу честь оскорбили, публично оскорбили! Городоваго сюда!
Явился городовой и даже не одинъ, а цѣлыхъ три. Неизвѣстный господинъ совсѣмъ перетрусилъ. Ниночка между тѣмъ была приведена въ чувство и принялась истерически рыдать, что также очень ей нравилось. Словомъ, скандалъ вышелъ всесовершеннѣйшій.
— Въ кварталъ! крикнула Анна Ивановна. Въ кварталѣ разберутъ! И сама собственноручно повела неизвѣстнаго оскорбителя въ кварталъ, въ сопровожденіи трехъ альгвазилловъ, Ниночки, Млекопитаева и многочисленной публики, которая, впрочемъ, вскорѣ стала понемногу отставать и возвращаться къ мѣсту своего удовольствія.
— Простите меня, пожалуйста! бормоталъ между тѣмъ струсившій господинъ, который оказался какимъ-то купеческимъ сыномъ. Тятинька оченно на меня сердиться станутъ… Что хотите — берите, только въ фарталъ не представляйте.
— Нѣтъ, мошенникъ, заплати сперва за безчестіе, да и господамъ городовымъ заплати, а не то — въ кварталъ! Я, братъ, чиновница, маіорша, я свое вездѣ найду! Я съ тебя по суду за безчестіе возьму! Коли на то пошло, но всѣмъ судамъ затаскаю.
Купеческій сынокъ окончательно струсилъ этой послѣдней угрозы и поспѣшно вынулъ бумажникъ.
— Что хотите — берите! повторялъ онъ умоляющимъ голосомъ, я не въ своемъ разумѣ былъ-съ… Коли тятинька узнаютъ — бѣда: изобьютъ-съ… всего исколотятъ, какъ собаку послѣднюю-съ!.. Ради самого Господа Бога отпустите!
— Ты по закону долженъ треть его жалованья за безчестіе жены заплатить! я тебѣ всѣ пункты и статьи подведу — ужо̀ въ кварталѣ увидишь! стращала между тѣмъ Анна Ивановна. Коли хочешь, чтобъ тебя отпустили, давай сюда сейчасъ сто рублей, да на господъ городовыхъ десять уваженія, а не то — нынче же просьбу въ судъ подаю! у меня, братъ, вся публика свидѣтелемъ. Видно, купеческій сынокъ очень уже боялся своего тятиньки, потому что съ благодарностью вручилъ Аннѣ Ивановнѣ радужную ассигнацію, да господамъ городовымъ красненькую. И всѣ, не выключая и господъ городовыхъ, остались довольны и счастливы.
— Вотъ что значитъ умъ да умѣнье! торжественно восклицала Анна Ивановна, потрясая въ рукахъ своихъ радужную. А все я, все я!.. кабы не я, ты бы, дурень, и не догадался!
— Маменька, купите мнѣ новую шляпку… нонче гарибальди въ модѣ; прошептала Ниночка.
— Ладно, матушка! сперва за дачу надобно!
— Да за дачу само собой, а шляпка другая статья… Вы все таки мнѣ должны быть благодарны! Вѣдь если бы не я, такъ ничего бы этого и не было.
— Ну, хорошо, хорошо! и шляпку и бедуинку новую купимъ! Я дама справедливая: что правда, то правда! А главное — дача за все лѣто оплачена! разсуждала Анна Ивановна, необыкновенно довольная этимъ происшествіемъ.
— А знаешь что, Ниночка? прибавила она, спѣша сообщить озарившую ее новую мысль, давай и всегда такъ дѣлать!.. Наши дачныя гулянья для этого вѣдь очень удобны. Нынче въ Полюстровѣ, а тамъ на Петровскомъ, а тамъ на Крестовскомъ, а тамъ въ Екатерингофѣ… Вѣдь ты погляди, какіе доходы-то будутъ, да и доходы благородные — потому за свою честь получаешь.
— Чтожь, это хорошо: я согласна! отвѣчала Ниночка, мечтая уже о десяткѣ новыхъ шляпъ и бурнусовъ.
— Ну, и прекрасно! подхватила Анна Ивановна. По крайности, почитай, каждое лѣто за дачу ничего платить не будемъ; а такихъ дураковъ, какъ нынѣшній, и вездѣ вдоволь, на нашъ пай найдется!
И дѣйствительно, съ тѣхъ поръ Анна Ивановна съ Ниночкой каждое лѣто ознаменовываютъ себя гдѣ нибудь такимъ же подвигомъ: то въ Новой деревнѣ, то на Черной рѣчкѣ, то въ Екатерингофѣ; однимъ словомъ, въ какой нибудь изъ дачныхъ петербургскихъ окрестностей втораго разряда. Онѣ сдѣлали себѣ изъ этого даже своего рода золотопромышленническую профессію. Г. Млекопитаевъ разыгрываетъ при этомъ, по большей части, безмолвную и пассивную роль. Его поневолѣ таскаютъ онѣ за собою, заставляя вступаться за оскорбленную честь жены, и онъ всегда, по знаку Анны Ивановны, повторяетъ одну и туже фразу: «я мужъ, милостивый государь! я мужъ». Анна Ивановна съ Ниночкой такъ уже навострились въ этой профессіи, что по одному чутью узнаютъ подходящаго для себя субъекта, котораго съ успѣхомъ можно поймать въ ловушку. И субъекты, дѣйствительно, находятся. Въ геніальную голову Анны Ивановны пришла даже однажды такого рода идея:
— Что, дружески отнеслась она къ своему зятю, если бы ты такое дѣльце задумалъ?..
— Какое-съ, маменька?
— Да вотъ, мы съ Ниночкой стараемся, о семействѣ своемъ радѣемъ… И тебѣ порадѣть бы.
— Я и то, маменька, радѣю-съ… служу… жалованьемъ пользуюсь — приношу его домой всегда исправно, аккуратно…
— Да что жалованье! Эка штука двадцать пять рублей въ мѣсяцъ!.. Вотъ въ исторіяхъ-то что съ нами бываютъ, мы съ нею за честь свою вступаемся, а ты болванъ-болваномъ стоишь… Только то слово и скажешь, въ которое тебя носомъ ткнешь.
— А что же мнѣ дѣлать, маменька?
— Ахъ, дружочикъ мой, какъ что? Ты стоишь себѣ, какъ пень какой; а другой бы на твоемъ мѣстѣ, при такомъ оскорбленіи чести своей, изъ себя вышелъ, дерзости сталъ бы говорить, подлецомъ бы выругалъ.
— Да за подлеца, маменька, въ рожу-съ дадутъ.
— Ну, такъ чтожь, что дадутъ — это и хорошо, коли дадутъ, этого-то и надо, дружочикъ! Люди добиваются этого, чтобы дали-то, да вишь ты, не больно нонче на это щедры стали!
— Какъ же это такъ, маменька-съ? вѣдь оно, можно сказать, оскорбленіе чести выходитъ…
— Ну да, оскорбленіе… А за оскорбленіе деньги платятъ…
— Да все же честь замарана…
— Вотъ какія глупости! замарана!.. за платкомъ не далеко ходить — вынь да оботрись. Стало быть не замарана, коли тебѣ за безчестье заплатили! Это все равно, что онъ извинился передъ тобой… А за то, дружочикъ ты мой, деньги… Вотъ бы мы втроемъ и добывали!!..
Но скромный и всегда покорный Млекопитаевъ на сей разъ остался непреклоненъ и никакъ не согласился на предложеніе Анны Ивановны, а потому, въ послѣднее время, Анна Ивановна снова уже начинаетъ подумывать о какомъ нибудь богатенькомъ и чиновномъ пѣтушкѣ для своей Ниночки, пѣтушкѣ, при прочномъ покровительствѣ котораго муженька можно бы было отбросить въсторону, на произволъ попечительной судьбы.
Читатель конечно никакъ не воображалъ, чтобы изъ подобнаго рода скандаловъ была возможность сдѣлать себѣ золотопромышленную профессію. А между тѣмъ это такъ, это столь же вѣрно, какъ и то, что ты, мой читатель, въ эту минуту читаешь сіи строки. Да впрочемъ, въ Петербургѣ и не такого рода профессіи бываютъ.
