ихъ, и вдругъ замѣчаетъ владѣльца. Тотчасъ же гордо подымаетъ вверхъ голову, изображаетъ на лицѣ своемъ независимое и даже нѣсколько высокомѣрное выраженіе, походка его пріобрѣтаетъ болѣе твердости, рука какъ то насильственно машетъ тросточкой — и онъ проходитъ мимо владѣльца такимъ вынужденнымъ, независимымъ образомъ и глядитъ ему прямо въ лицо, какъ бы желая выразить: «а вотъ же я не поклонюсь! видишь, не поклонюсь! ни зачто не поклонюсь! вотъ тебѣ!» Къ сожалѣнію, близорукій владѣлецъ никогда не замѣчаетъ этого независимаго вида. Ну, для чего бы, кажется, человѣку не пройти себѣ просто, какъ шелъ до встрѣчи? Ну, что такое заключается для него въ этомъ владѣльцѣ, который его совсѣмъ не знаетъ и дурнаго ему ровно ничего не сдѣлалъ? А между тѣмъ, независимый дачникъ непремѣнно съ гордостью вздернетъ свою голову! — Такова уже обиходная привычка полюстровскихъ дачниковъ, таковъ ихъ полюстровскій характеръ.
их, и вдруг замечает владельца. Тотчас же гордо подымает вверх голову, изображает на лице своем независимое и даже несколько высокомерное выражение, походка его приобретает более твердости, рука как-то насильственно машет тросточкой — и он проходит мимо владельца таким вынужденным, независимым образом и глядит ему прямо в лицо, как бы желая выразить: «а вот же я не поклонюсь! видишь, не поклонюсь! ни за что не поклонюсь! вот тебе!» К сожалению, близорукий владелец никогда не замечает этого независимого вида. Ну, для чего бы, кажется, человеку не пройти себе просто, как шел до встречи? Ну, что такое заключается для него в этом владельце, который его совсем не знает и дурного ему ровно ничего не сделал? А между тем, независимый дачник непременно с гордостью вздернет свою голову! — Такова уже обиходная привычка полюстровских дачников, таков их полюстровский характер.
