M-me Млекопитаева, переселясь на дачу въ Полюстрово, конечно, не осталась чужда этихъ полюстровскихъ привычекъ; она напротивъ усвоила ихъ себѣ съ необыкновенною быстротою — и была вполнѣ счастлива своимъ сквознымъ курятникомъ. Одно только нѣсколько безпокоило ее: хозяева неотступно приставали съ требованіемъ денегъ за дачу, а г-жа Млекопитаева предпочитала убивать деньги на наряды; отъ этого происходили нѣкоторые диссонансы въ хозяйствѣ и семейной жизни. Впрочемъ, самъ г-нъ Млекопитаевъ голоса въ семействѣ не имѣлъ никакого, и чуть пикнетъ бывало слово — на него такъ окрысятся и заорутъ въ двѣ глотки, супруга и теща, что просто хоть бѣга вонъ изъ дому, — и потому онъ предпочиталъ молчать въ нѣдрахъ своего очага. «Какъ я ѣмъ, этого никто не видитъ, да и желудокъ неразбираетъ: чѣмъ его ни накорми — все едино!» разсуждали супруга съ тещею, «а какъ я одѣта, это всѣ замѣчаютъ». И въ силу таковой логики, г-жа Млекопитаева зачастую весьма голодала и му-
M-me Млекопитаева, переселясь на дачу в Полюстрово, конечно, не осталась чужда этих полюстровских привычек; она напротив усвоила их себе с необыкновенною быстротою — и была вполне счастлива своим сквозным курятником. Одно только несколько беспокоило ее: хозяева неотступно приставали с требованием денег за дачу, а г-жа Млекопитаева предпочитала убивать деньги на наряды; от этого происходили некоторые диссонансы в хозяйстве и семейной жизни. Впрочем, сам г-н Млекопитаев голоса в семействе не имел никакого, и чуть пикнет бывало слово — на него так окрысятся и заорут в две глотки, супруга и теща, что просто хоть бега вон из дому, — и потому он предпочитал молчать в недрах своего очага. «Как я ем, этого никто не видит, да и желудок не разбирает: чем его ни накорми — всё едино!» — рассуждали супруга с тещею, — «а как я одета, это все замечают». И в силу таковой логики, г-жа Млекопитаева зачастую весьма голодала и му-
