Въ два или три перехода отошла армія отъ Малоярославца къ полотнянымъ заводамъ. Она шла во всемъ своемъ составѣ, за исключеніемъ наблюдательныхъ отрядовъ, къ сторонѣ непріятеля. Послѣдній переходъ къ заводамъ былъ изъ числа самыхъ трудныхъ и тяжелыхъ: погода была мрачная, съ дождемъ и сильнымъ холоднымъ вѣтромъ; пришлось идти очень темною ночью по проселочной дорогѣ, между кустарниковъ и лозъ, гдѣ находились глубокія выбоины и колеи, въ которыхъ безпрестанно засѣдали орудія и ящики; дороги поправляли по возможности фашинами, а потому люди находились почти въ безпрерывной работѣ, да, кромѣ того, помогали вытаскивать завязшія орудія, что, при темнотѣ, дождѣ и грязи, было очень утомительно и непріятно; остановки были безпрестанныя: пройдутъ сажень двадцать, много пятьдесятъ, орудіе завязнетъ, а покуда его вытаскиваютъ, прочія стоятъ. Мнѣ невозможно было сидѣть на орудіи, потому что вѣтеръ пронизывалъ насквозь, а самъ я былъ мокръ съ ногъ до головы. Даже походить, чтобы согрѣться, было трудно, до того дорога была узка и грязна. Шелъ я съ четырьмя орудіями при полку, отдѣльно отъ своихъ офицеровъ, и такъ какъ при полку находился недолго и не имѣлъ коротко знакомыхъ, то былъ одинъ и очень скучалъ. А тутъ еще вотъ что случилось. Однажды, только что я присѣлъ на орудіе, какъ кто-то объѣзжаетъ верхомъ и спрашиваетъ меня: «зачѣмъ стоитъ артиллерія?»—Я съ сердцемъ отвѣчалъ: «да впереди стоятъ!» «Гдѣ офицеръ?» «Я офицеръ.» «А, офицеръ! такъ вотъ отчего остановка: офицеры только спятъ на орудіяхъ, а за дѣломъ не смотрятъ.... извольте идти за мной!» Было очень темно, но по голосу я узналъ генерала Дохтурова, да и свита его начала подъѣзжать, тѣснившаяся по одиночкѣ сзади. Дохтуровъ продолжалъ: «давно я собираюсь наказать и накажу примѣрно. Ночью ни одного офицера не видно при орудіяхъ, всѣ спятъ, а за дѣломъ не смотрятъ, нужно непремѣнно наказать и примѣрно.» Я прошелъ за нимъ порядочное пространство, потомъ подумалъ: дѣло плохо; особеннаго, конечно, ничего не будетъ, но дня три продержитъ подъ арестомъ при корпусной квартирѣ, что не слишкомъ пріятно. Да что же, думаю, не только не спросилъ фамиліи, но даже несправился какой я роты, а темнота страшная.... Сначала немного отсталъ, а потомъ отскочилъ съ дороги и спрятался въ кустахъ. Дохтуровъ твердилъ все одно и тоже: «нужно, нужно наказать, непремѣнно нужно, для примѣра другимъ.» Я оставался въ кустахъ, до тѣхъ поръ пока не стало слышно словъ Дохтурова, что накажетъ примѣрно. Мнѣ даже стало смѣшно и тогда я возвратился къ своему мѣсту. Хотя переходъ былъ и небольшой, но шли мы очень долго. Предъ разсвѣтомъ пришли къ полотнянымъ заводамъ. Дождь шелъ всю ночь, а когда остановились, то пошелъ еще сильнѣе. Отдохнувши, собрались, отгадывали, куда и зачѣмъ идемъ; рѣшили однакожъ на томъ, что фельдмаршалъ не хочетъ пропустить французовъ на Калугу, а направляетъ ихъ на Смоленскую дорогу, и если вздумаетъ Наполеонъ пробиваться на Калужскую дорогу, то будетъ жестокое сраженіе. Толковали о трудномъ переходѣ: «Ну ужъ, говорили, переходецъ!» При этомъ я разсказалъ случившееся со мною и прибавилъ, что боюсь непріятныхъ послѣдствій. Офицеры смѣялись и говорили: «Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ нашимъ Дохтуровымъ: всю ночь ѣздилъ и кричалъ, чего за нимъ никогда не водилось, и многимъ досталось еще больше. А бояться нечего: онъ доволенъ, что ты ушелъ и тѣмъ избавилъ его отъ необходимости взыскивать, и вѣроятно послѣ самъ смѣялся.» Такъ думали у насъ офицеры о добротѣ Дохтурова.
Дождь все продолжалъ идти. Полученъ былъ приказъ послать за пріемкою, привезенныхъ изъ Тулы, подковъ для лошадей. Досталось ѣхать мнѣ. Долго ѣздилъ я по заводамъ; всѣ отъ дождя попрятались, не у кого было ни о чемъ спросить, и, не добившись толку, я возвратился. Слѣдуемое количество подковъ принялъ уже на походѣ.
Узнали наконецъ что Наполеонъ поворотилъ на Смоленскую дорогу: значитъ струсилъ. Когда онъ ломился въ Москву, то самъ искалъ сраженій, а теперь избѣгаетъ и думаетъ какъ бы убраться: значитъ дѣла его плохи. Мы все еще полагали, что французы многочисленнѣе насъ, но о разстройствѣ и слабости ихъ армій уже догадывались. И тутъ же въ своихъ умахъ рѣшили неминуемую гибель французовъ.
Наконецъ выступила наша армія изъ полотняныхъ заводовъ и шла по направленію къ Вязьмѣ, на перерѣзъ французамъ. Переходы были не слишкомъ велики, но трудны. Часто шелъ дождь съ порывистыми холодными вѣтрами, и повсюду была грязь. Послѣ сдѣланнаго мнѣ замѣчанія полковымъ командиромъ, я уже всегда оставался на ночь при своихъ орудіяхъ, въ первой линіи; прочіе-же были во второй при своихъ полкахъ. Поужинавши вмѣстѣ, шелъ я къ своему мѣсту и такъ какъ былъ одинъ, то не дѣлалъ для себя шалаша, а располагался подъ лафетомъ или заряднымъ ящикомъ. Для того, чтобъ во время сна меня не прохватывалъ вѣтеръ, я приказывалъ выкапывать для себя яму по-колѣна глубиною, настилать туда соломы или сѣна, а иногда и набрасывать еще сверху, и въ этомъ логовищѣ было тепло. Солдаты же подъ плохими навѣсами ложились плотно одинъ подлѣ другаго, и тѣмъ поддерживали теплоту; холодомъ охватывало ихъ только сверху. Но отъ сырости и теплоты завелись отвратительныя насѣкомыя не только у солдатъ, но и у офицеровъ, тѣмъ болѣе, что всѣ спали, почти не раздѣваясь. Мы подшучивали и смѣялись надъ тѣмъ, какъ солдаты истребляли насѣкомыхъ надъ кострами, что однакожь дѣлали деньщики и съ нашимъ бѣльемъ. Деньщики полоскали его только въ холодной водѣ безъ мыла, просушивали у огня на рукахъ и подавали намъ, не гладивши. Сѣно для лошадей доставали безъ затрудненія, но немолоченные ржаные снопы, а особенно овсяные, предпочитали и старались преимущественно ихъ доставать. Овса въ зернѣ совсѣмъ не имѣли, и я даже не припомню, достали ли мы его хоть разъ вовремя всего похода. Сухари и крупу имѣли для людей изъ полуфурковъ, которые на походѣ нѣсколько разъ пополнялись. Свѣжаго хлѣба ржанаго, а тѣмъ болѣе бѣлаго, совсѣмъ не видали. Говядину промышляли сами, и рѣдко оставались безъ нея, какъ офицеры, такъ и солдаты. Водку подвозили и выдавали очень рѣдко. Табаку не было почти совсѣмъ и солдаты очень скучали безъ него. Мы, офицеры, хотя и дорогой цѣной, но все же доставали его отъ маркитантовъ, а для солдатъ это было уже тяжело. Съ табакомъ мѣшали разные листья, а иногда курили и одни капустные. Дать солдату за какую-нибудь услугу на трубочку табаку—считалось большою милостью. Поднимались съ ночлеговъ до разсвѣта, шли большею частью днемъ, а на ночь дѣлали привалы, но часто шли и ночью. При нашемъ корпусѣ шелъ полкъ милиціи. Командиръ этого полка, старичекъ полковникъ, во время ночнаго похода къ Вязьмѣ, когда я только что собрался лечь на приготовленное мѣсто на лафетѣ, подошелъ ко мнѣ и сказалъ: «Ахъ, любезный артиллеристъ! позволь мнѣ немного отдохнуть на твоемъ мѣстѣ, я такъ изморился, что не могу сидѣть на лошади». Я не только уступилъ ему свое мѣсто, но еще приказалъ двумъ солдатамъ идти по сторонамъ и поддерживать его чтобъ онъ не могъ свалиться съ лафета. Онъ услышалъ это приказаніе и былъ чрезвычайно мнѣ благодаренъ. Я предложилъ ему и впередъ приготовлять для него мѣсто, когда вздумаетъ отдыхать. На послѣднемъ переходѣ до Вязьмы слышна была во весь день пушечная канонада, становившаяся по мѣрѣ приближенія къ Вязьмѣ, все сильнѣе и сильнѣе. Мы однакожъ двигались обыкновеннымъ порядкомъ и днемъ отдыхали. Говорили, что генералъ Милорадовичъ напалъ на французовъ, и такъ какъ выстрѣлы все поддавались впередъ, то заключали изъ этого, что успѣхъ на нашей сторонѣ. Къ вечеру надъ Вязьмой начали обозначаться дымныя тучи, а потомъ и зарево. Когда, поздно уже, остановились недалеко отъ города, то пожаръ такъ усилился, что насъ почти освѣщало. Наши войска подъ Вязьмой порядочно поколотили французовъ. Отъ Вязьмы пошли по направленію къ Ельнѣ. Начались не большіе морозы и падалъ снѣгъ. Останавливались ночевать на снѣгу, и одинъ разъ во время остановки, снѣгъ выпалъ почти по колѣна. Устроили навѣсы со стороны вѣтра, устлали соломой, а впереди разложили костры и обогрѣлись. На слѣдующій день продолжали путь къ Ельнѣ; почти весь день падалъ снѣгъ и была мятель; но тутъ получили въ первый разъ квартиры, чему чрезвычайно обрадовались.
Напрасно обвиняютъ однихъ только французовъ за то, что они по дорогѣ все жгли и опустошали. Мы дѣлали тоже самое. Начиная отъ полотняныхъ заводовъ, въ Ельнѣ, имѣли первыя квартиры, оттуда до Краснаго изрѣдка давали по одному или по два двора на артиллерійскую роту и два или три на полкъ, а больше становились на бивуакахъ. Армія останавливалась ночевать подлѣ селеній; въ нѣсколько минутъ отъ цѣлыхъ селеній оставались лишь одни печи да столбы отъ клунь и сараевъ. Все разносили, жерди и солому съ крышъ для навѣсовъ, избы разбирали на дрова и жгли цѣлыми бревнами. Оставались цѣлы только нѣкоторые дома, занятые генералами и штабомъ. Лѣтомъ нужны были только бивуаки и немного дровъ, чтобы варить пищу, а тутъ, всю холодную ночь нужно было грѣться и сушиться. Солдаты ложились спать, но долго не могли улежать. Прозябнувшіе шли къ огню, поправляли его и, погрѣвшись, опять ложились. На мѣсто ихъ вставали другіе и дѣлали тоже самое, такъ что огни пылали цѣлую ночь. Тоже дѣлали и французы; забирали, что могли, изъ фуража и продовольствія, а селенія разбирали, чтобъ грѣться. Если мы имѣли нѣкоторую выгоду противъ французовъ въ продовольствіи, за то они шли по большой дорогѣ, которая была лучше и съ исправными мостами. Нашимъ же, особенно артиллеріи и обозамъ, труднѣе было тащиться проселкомъ, по грязи, колеямъ и выбоинамъ. Приходилось часто поправлять дороги имѣющимися фашинами, что очень затрудняло. Солдаты наши часто впрягали себя въ орудія и ящики, чтобъ помочь лошадямъ вытащить ихъ. Для облегченія людей велѣно было ранцы привязывать къ ящикамъ. Случалась въ артиллеріи ломка и порча. Пѣхота и кавалерія шли, хотя съ трудомъ, но не имѣли остановокъ. Артиллерія начинала уже отставать отъ полковъ и приходила на ночлегъ послѣ, случалось и довольно поздно.
Получивши въ Ельнѣ квартиру, орудія свои я разставилъ подлѣ на небольшой площадкѣ, лошадей разставилъ на дворѣ бывшемъ въ родѣ постоялаго, съ навѣсами. Посрединѣ двора люди разложили огни, расположились около нихъ и варили пищу. Распорядившись такимъ образомъ, пошелъ я съ квартиръеромъ въ избу. Изба была довольно большая и теплая. Тамъ сидѣли два милиціонные офицера: одинъ пожилой, а другой молодой. Когда я вошелъ, то молодой сказалъ: «Квартира занята уже штабъ—офицерами и вамъ нѣтъ въ ней мѣста.» Я обратился къ бывшему тутъ квартиръеру, фейерверкеру: «какъ же это такъ, ты показываешь мнѣ занятую уже квартиру?»—«Никакъ нѣтъ, ваше благородіе, квартиру эту назначилъ именно для насъ нашъ дивизіонный свитскій офицеръ такой-то.»—«Когда такъ, то пусть идутъ люди и располагаются.»—«Какъ-же это такъ,—вскричалъ молодой милиціонеръ,—вздумали располагаться вмѣстѣ съ солдатами, а еще артиллерійскій офицеръ!»—Тутъ уже я разгорячился: «слушайте—говорю—все время я имѣлъ одну квартиру съ своими солдатами подъ открытымъ небомъ и теперь долженъ съ ними подѣлиться, да и для меня одного вѣрно не отвели бы цѣлаго двора. Если вамъ стѣснительно, то вотъ дверь—можете идти, куда угодно. Васъ же, сказалъ я, обратившись къ старшему, прошу занимать какое вамъ угодно мѣсто.» Молодой человѣкъ вздумалъ было вооружаться, но старшій его остановилъ, и они оба, нѣсколько посидѣвши, ушли совсѣмъ.
Расположившись на квартирѣ, я узналъ, что по другую сторону площадки квартира штабсъ-капитана съ офицерами, и я пошелъ къ нимъ. Засталъ ихъ за ужиномъ и такъ какъ на другой день назначена была дневка, то и засидѣлся довольно долго. Возвратившись на свою квартиру, увидалъ нѣсколько солдатъ у огней, лошадей, стоявшихъ подъ навѣсомъ—что называется въ роскоши, фуража было довольно. Въ избѣ огня не было. «Эй, говорю, давайте огня.» На это отозвался незнакомый голосъ:—«Кто тамъ такой шумитъ?»—«Да ты, говорю, что за чертъ такой, что не узнаешь меня?» Неизвѣстный назвалъ себя. Это былъ капитанъ батарейной роты нашей бригады, занимавшій за отсутствіемъ бригаднаго командира его мѣсто. Подали огонь. Капитанъ лежалъ, помѣстившись на лавкахъ, а офицеры его роты на полу. Я извинялся всякими способами, что не узналъ его по голосу и потревожилъ, а онъ извинялся передо-мною, что занялъ мою квартиру.—«Мои квартиръеры—говорилъ онъ—такъ распорядились, что для меня не нашли квартиры, и я принужденъ былъ остановиться на вашей.» Тѣмъ дѣло и кончилось, но первыя квартиры сдѣлали на меня непріятное впечатлѣніе, по двумъ такимъ встрѣтившимся обстоятельствамъ.
Отъ Ельни продолжали нашъ походъ тоже проселочными дорогами. Останавливались больше на бивуакахъ. Дожди и снѣгъ перестали идти, начало морозить. Морозы были небольшіе, грязь окрѣпла; люди, идучи, согрѣвались и было гораздо лучше и сноснѣе. Вставали мы обыкновенно до свѣта. Пока вытянутся переднія войска, что продолжалось полчаса и болѣе, поджигали оставляемые бивуаки и грѣлись. Немного пройдя, наши офицеры подходили къ запасному лафету, гдѣ въ ящикѣ были водка, сухари и холодная говядина. Такъ какъ мы привыкли уже согрѣваться водкой, то выпивали понемногу и закусывали. Какъ только открывали ящикъ, подходили къ намъ пѣхотные офицеры, всегда слѣдившіе за этимъ, угощать ихъ было часто и въ тягость, такъ-какъ у самихъ часто лишняго не имѣлось. Днемъ останавливались для отдыха регулярно часа на два или и того менѣе; лошадямъ подбрасывали немного корма, а иногда и поили. Для себя же не успѣвали варить пищу съ говядиной. Не помню, какимъ образомъ и гдѣ доставали мы малороссійскаго сала, крошили его въ котелъ, наливали водой и—когда закипитъ—клали сухари, которые скоро разваривались, и этимъ мы часто питались. Случалось, что такимъ скорымъ способомъ мы не успѣвали поѣсть на мѣстѣ, тогда деньщики котелокъ несли на палкѣ и мы на походѣ уже доѣдали остальное. Вечеромъ же всегда варили, какъ для себя, такъ и для солдатъ, пищу съ говядиной.
Не доходя селенія Ляхова, повстрѣчали много французовъ, взятыхъ тамъ въ плѣнъ, изъ отряда генерала Ожеро. Ихъ провожали малороссійскіе казаки. Была оттепель, и снѣгъ перемѣшался съ грязью. Французовъ гнали противъ насъ стороною дороги и нѣкоторые изъ нихъ отставали. Казаки подгоняли ихъ тупыми концами пикъ, такъ что плѣнные часто падали. Тутъ они не такъ гордо выглядывали, какъ съ начала кампаніи, но такъ смирно, что намъ было жаль на нихъ смотрѣть.
Не могу припомнить, когда и гдѣ именно, подошли мы къ какому-то постоялому двору или корчмѣ. Впереди была небольшая рѣчка, на ней исправляли мостъ. Мы остановились и поджидали, пока исправятъ. Около корчмы и моста стоялъ захваченный французскій обозъ и около сотни каретъ, колясокъ, брикъ и другихъ экипажей. Между каретами и колясками было нѣсколько богатыхъ. У многихъ каретъ были дверцы отворены и туда засматривали солдаты и офицеры. Полюбопытствовалъ посмотрѣть и я. Въ одной богатой каретѣ сидѣло нѣсколько молодыхъ дамъ въ бархатныхъ и атласныхъ салопахъ на собольихъ и лисьихъ мѣхахъ. Салопы были помяты, запачканы грязью и мѣстами порваны. На головахъ дамъ были измятые уборы и платки, изъ подъ нихъ выбивались пряди нечесанныхъ волосъ. По лицамъ видно было, что они нѣсколько дней неумывались и выглядывали самымъ жалкимъ образомъ. У меня случилось въ шинелѣ нѣсколько солдатскихъ сухарей, я досталъ одинъ и показалъ одной дамѣ, не думая, что она возметъ и станетъ ѣсть его, а она почти выхватила его у меня изъ рукъ. Видно было, что дамы нѣсколько дней не ѣли. Тогда я роздалъ имъ, бывшіе со мною, сухари, и еще пошелъ за ними и набралъ изъ мѣшка полный платокъ, роздалъ ихъ уже всѣмъ дамамъ, сидѣвшимъ въ каретахъ и коляскахъ, которые были почти исключительно наполнены ими. Всѣ онѣ принимали сухари не только съ признательностью, но какъ будто благодарили Бога за такую милость, поднимая глаза къ верху и складывая руки. Не могу сказать какого сорта были эти дамы, но почти всѣ были молодыя и хорошо одѣтыя. Можетъ быть, это были жены генераловъ и другихъ знатныхъ лицъ, а можетъ быть и какія нибудь авантюристки, которыхъ, какъ говорили, довольно тогда наѣхало изъ Франціи въ Москву.
Обходили Смоленскъ, остававшійся отъ насъ въ правой сторонѣ. Распространились слухи, что идемъ къ Красному, отрѣжемъ дорогу французамъ и не пустимъ ихъ дальше изъ Россіи. Какъ ни тяжелы и трудны были переходы, но всѣмъ казалось, что все-таки тихо идемъ и начали говорить, что нужно бы нашему фельдмаршалу помолодѣть. Начались морозы, а наканунѣ сраженія былъ самый сильный, я полагаю, градусовъ до десяти. Но такъ какъ погода была тихая и ясная, то мы слабо чувствовали морозы и совершенно согрѣвались у огней. Въ день сраженія, 4-го ноября, потеплѣло. Нашъ корпусъ подвигался къ Красному по направленію выстрѣловъ, поддававшихся тудаже. Мы только слышали выстрѣлы, но ничего не видали, хотя и остановились вблизи мѣста сраженія, недалеко отъ Краснаго; къ тому же еще сдѣлалось мглисто и туманно.
На другой день, 5-го числа, сдѣлалось совсѣмъ тепло. Нашъ, генерала Дохтурова, корпусъ и еще нѣсколько корпусовъ пошло въ обходъ французовъ, къ селенію Доброму. Всѣ были того мнѣнія, что станемъ поперекъ большой дороги, французы непремѣнно станутъ пробиваться, будетъ жаркое дѣло, и къ этому готовились. Снѣгу выпало еще, такъ что мѣстами было довольно глубоко. Прошли нѣсколько селеній. Безпрерывные выстрѣлы были слышны отъ насъ съ правой стороны. Все пространство къ Красному было покрыто мглою и дымомъ. Мы шли медленно и досадовали, что насъ тихо ведутъ, а время было уже далеко за полдень. Наконецъ, пройдя небольшое селеніе, остановились на возвышенности. Шестой корпусъ шелъ въ головѣ колонны, а впереди Московскій и Псковскій полки. При Псковскомъ шли четыре орудія 12-й легкой роты, а при Московскомъ мои четыре. На возвышенности колонны остановились, а мы съ орудіями стали съ боку своихъ полковъ. Возвышенность склонялась къ большой дорогѣ, на ней видна была березовая пасадка, и тамъ во мглѣ, что-то двигалось и шевелилось. Подъѣхалъ къ головѣ колонны генералъ Тормозовъ и другіе генералы съ своими свитами, и образовалась порядочная группа. Туда же подошли какъ пѣхотные, такъ и артиллерійскіе офицеры и смотрѣли на дорогу; но, несмотря на близость ея, трудно было разсмотрѣть, что по ней двигалось. Приказали кричать «ура!». И только-что прокричали, какъ со стороны дороги блеснулъ огонь и завизжало ядро, ударило впереди конной группы, подняло рикошетомъ снѣгъ и грязь и обдало ими всадниковъ. Многія лошади стали на дыбы и попятились назадъ, а одна и совсѣмъ упала. Съ какого-то генерала свалилась шапка. Къ счастію, ядро хотя и было направлено въ эту группу, однако никого не убило, а только одной лошади перебило ногу. Приказали выдвинуть наши восемь орудій впередъ, немного лѣвѣе колонны, и открыть огонь. Стрѣляли мы по дорогѣ, направляя выстрѣлы на блескъ огня отъ непріятельскихъ выстрѣловъ. При этомъ вотъ что случилось со мною. Нѣсколько зарядовъ, принятыхъ изъ парка подъ Малоярославцемъ, оказались испорченными, такъ что послѣ слабаго удара ядра падали недалеко отъ орудій и катились по снѣгу. «Что, думаю, если пріѣдетъ нашъ неугомонный генералъ Костенецкій? да онъ меня тутъ же смѣшаетъ съ грязью». И я боялся его больше, чѣмъ непріятельскихъ ядеръ. Къ счастію Костенецкій не пріѣхалъ, никто ничего не замѣтилъ и все прошло для меня благополучно, но послужило урокомъ, какъ должны мы быть ко всему внимательными, особенно относительно зарядовъ. Непріятели вскорѣ замолкли. Стало вечерѣть и колонны пошли впередъ по направленію къ большой дорогѣ. На ней увидѣли мы нѣсколько тащившихся и валявшихся французовъ и много разнаго обоза, какъ военнаго, такъ и частнаго—разныхъ экипажей, брикъ и повозокъ. Хотя строго было приказано солдатамъ не отходить отъ своихъ мѣстъ, однако, несмотря на это, многіе изъ нихъ тамъ рылись. Подошелъ и я къ одной бричкѣ, открылъ ее и оказалось, что вся она была наполнена фарфоровой посудой, принадлежащей какому-либо генералу или награбленной въ Москвѣ. Ударилъ я по фарфору палкой, которая была у меня въ рукѣ, раза два, самъ не зная для чего, и пошелъ къ своему мѣсту. Не много пройдя по дорогѣ назадъ, остановились мы подлѣ селенія, лицемъ къ Оршѣ.
Такъ какъ цѣлый день находились мы въ движеніи и готовились къ сраженію, да и орудія приказано было имѣть очищенными и готовыми къ бою, то и некогда было думать о фуражѣ. Остановились поздно. Было мрачно, темно; начиналъ идти дождикъ. Нужно было ѣхать, наконецъ, за фуражемъ, что и пришлось на мою долю. Ѣхали сами не зная куда, придерживались направленія пройденныхъ днемъ селеній, однакожь фуража достали, но возвратились поздно. Возвращаться къ арміи было не трудно: огни такъ блестѣли на бивуакахъ, что освѣщали намъ дорогу. Послѣ труднаго, цѣлый день продолжавшагося, похода пріятно было отдыхать у огней; и послѣ сухарей, которыми пробавлялись цѣлый день, каша съ говядиной показалась роскошнымъ блюдомъ. Поутру рано назначены были баталіонъ Московскаго полка, отрядъ кавалеріи и мои четыре орудія идти къ сторонѣ Днѣпра забирать французовъ, разбревшихся по лугамъ, кустамъ и болотамъ. Погода была туманная и мрачная съ небольшимъ дождемъ. Дорога была узкая и самая дурная: по лугамъ и болотамъ. Пѣхота шла хотя тихо, но безъ остановки; мнѣ было очень трудно тащиться съ орудіями. Одна часть кавалеріи ѣхала съ нами, а другая малыми отрядами по сторонамъ. Забирали шатавшихся французовъ по нѣскольку человѣкъ вмѣстѣ. Шли довольно долго и остановились при какой-то маленькой деревушкѣ, посреди луговъ и кустовъ. Плѣнныхъ загоняли въ огороды, тутъ же находившіеся. Сгоняли ихъ со всѣхъ сторонъ, такъ что къ вечеру накопилось тысячъ до двухъ. Большая часть изъ нихъ была безъ оружія, въ разныхъ мундирахъ, и пѣшихъ, и конныхъ. Обмундировка на нихъ была хотя и прочная, но тонкая и плохо могла укрывать ихъ отъ ненастной погоды. Для лѣта она была удобнѣе и легче нашей, но въ это время наша грубая была болѣе кстати. Всѣ они вообще имѣли жалкій видъ. Не знаю, давали ли имъ чего-нибудь поѣсть. Для своихъ лошадей съ трудомъ достали мы сѣна, но такого чернаго и порченнаго, что лошади почти его не ѣли и были голодны во весь день. Поздно вечеромъ пошли обратно къ своимъ мѣстамъ. Пѣхота ушла впередъ, а я съ своими орудіями отсталъ. Кавалерія оставалась при плѣнныхъ. Въ темнотѣ и по грязи шли съ большимъ трудомъ почти всю ночь.
