по одиночкѣ сзади. Дохтуровъ продолжалъ: «давно я собираюсь наказать и накажу примѣрно. Ночью ни одного офицера не видно при орудіяхъ, всѣ спятъ, а за дѣломъ не смотрятъ, нужно непремѣнно наказать и примѣрно.» Я прошелъ за нимъ порядочное пространство, потомъ подумалъ: дѣло плохо; особеннаго, конечно, ничего не будетъ, но дня три продержитъ подъ арестомъ при корпусной квартирѣ, что не слишкомъ пріятно. Да что же, думаю, не только не спросилъ фамиліи, но даже несправился какой я роты, а темнота страшная.... Сначала немного отсталъ, а потомъ отскочилъ съ дороги и спрятался въ кустахъ. Дохтуровъ твердилъ все одно и тоже: «нужно, нужно наказать, непремѣнно нужно, для примѣра другимъ.» Я оставался въ кустахъ, до тѣхъ поръ пока не стало слышно словъ Дохтурова, что накажетъ примѣрно. Мнѣ даже стало смѣшно и тогда я возвратился къ своему мѣсту. Хотя переходъ былъ и небольшой, но шли мы очень долго. Предъ разсвѣтомъ пришли къ полотнянымъ заводамъ. Дождь шелъ всю ночь, а когда остановились, то пошелъ еще сильнѣе. Отдохнувши, собрались, отгадывали, куда и зачѣмъ идемъ; рѣшили однакожъ на томъ, что фельдмаршалъ не хочетъ пропустить французовъ на Калугу, а направляетъ ихъ на Смоленскую дорогу, и если вздумаетъ Наполеонъ пробиваться на Калужскую дорогу, то будетъ жестокое сраженіе. Толковали о трудномъ переходѣ: «Ну ужъ, говорили, переходецъ!» При этомъ я разсказалъ случившееся со мною и прибавилъ, что боюсь непріятныхъ послѣдствій. Офицеры смѣялись и говорили: «Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ нашимъ Дохтуровымъ: всю ночь ѣздилъ и кричалъ, чего за нимъ никогда не водилось, и многимъ досталось еще больше. А бояться нечего: онъ доволенъ, что ты ушелъ и тѣмъ избавилъ его отъ необходимости взыскивать, и вѣроятно послѣ самъ смѣялся.» Такъ думали у насъ офицеры о добротѣ Дохтурова.
